Мамин-Сибиряк Дмитрий. Избранные произведения для детей

Постойко задрал еще сильнее свой пушистый хвост, свернутый кольцом,
ощетинился и смело пошел на врага. Они встречались каждый день в это время и
каждый раз дрались до остервенения. Охотничий пес не мог видеть равнодушно
кудластого дворового пса, а тот, в свою очередь, сгорал от нетерпения
запустить свои белые зубы в выхоленную кожу важничавшего барина. Пойнтера
звали Аргусом, и он даже был раз на собачьей выставке, в самом отборном
обществе других породистых и таких же выхоленных собак. Враги медленно
подходили друг к другу, поднимали шерсть, скалили зубы и только хотели
вцепиться, как вдруг в воздухе свистнула длинная веревка и змеей обвила
Аргуса. Он жалобно взвизгнул от боли, присел и даже закрыл глаза. А Постойко
летел вдоль улицы стремглав, спасаясь от бежавших за ним людей с веревками.
Он хотел улизнуть куда-нибудь в ворота, но везде все было еще заперто.
Впереди выбежали дворники и загородили Постойке дорогу. Опять свистнула
веревка, и Постойко очутился с арканом на шее.
- А, попался, голубчик! - говорил какой-то верзила, подтаскивая
несчастную Собаку к большому фургону.
Постойко сначала отчаянно сопротивлялся, но проклятая веревка ужасно
давила шею, так что у него в глазах помутилось. Он даже не помнил, как его
втолкнули в фургон. Там уже было до десятка разных собак, скромно жавшихся
по углам: два мопса, болонка, сеттер, водолаз и несколько бездомных уличных
собачонок, таких тощих и жалких, а в их числе и Аргус, забившийся со страху
в самый дальний угол.
- Могли бы и повежливее обращаться с нами, - пропищала болонка,
сторонясь от уличных собак. - Моя генеральша узнает, так задаст...
Эта противная собачонка ужасно важничала, и Постойко с удовольствием
потрепал бы ее, но сейчас было не до нее. Пойманные собаки чувствовали себя
сконфуженными и на время позабыли все свои собачьи расчеты. Спокойнее всех
держал себя водолаз. Он не обращал ни на кого внимания, улегся по самой
середине и зажмурился с такой важностью, точно какая важная особа.
- Господин водолаз, как вы полагаете? - обратилась к нему болонка,
виляя пушистым белым хвостом. - Здесь так грязно, а я не привыкла...
Наконец, какое общество... фи!.. Конечно, меня схватили по ошибке и сейчас
же выпустят, но все-таки неприятно. Пахнет здесь отвратительно...
Водолаз полуоткрыл один глаз, презрительно посмотрел на болонку и еще
важнее задремал.
- Вы совершенно правы, сударыня, - ответил за него один из мопсов,
приятно оскалясь. - Случилось простое недоразумение... Мы все попали сюда по
ошибке.
- Я предполагаю, что нас отправят на выставку, - откликнулся Аргус из
своего угла: он немного оправился от страха. - Я уже раз был на выставке и
могу сказать, что там совсем недурно. Главное, хорошо кормят...
Одна из уличных собачонок горько засмеялась. Нечего сказать, на хорошую
выставку привезут: она уже бывала в фургоне и только по счастливой
случайности вырвалась.
- Нас всех привезут в собачий приют и там повесят, - сообщила она
приятную новость всей собачьей компании. - Я даже видела, как это делают.
Длинный такой сарай, а в нем висят веревки...
- Ах, замолчите, мне дурно... - запищала болонка. - Ах, дурно!..
- Повесят? - удивился водолаз, открывая глаза. - Желал бы я знать, кто
смеет подойти ко мне?..
Бедный Постойко весь задрожал, когда услыхал роковое слово. Он даже
почувствовал, как будто его шею уже что-то давит. За что же повесят? Неужели
за то, что он хотел подраться с Аргусом?.. И Постойко и Аргус старались не
смотреть теперь друг на друга, точно никогда и не встречались. Отчасти им
было совестно, а отчасти и не до того, чтобы продолжать старую вражду.
"Пусть уж лучше Аргуса повесят, - думал Постойко, - только меня бы
выпустили..."
Конечно, так нехорошо было думать, но в скверных обстоятельствах каждый
заботится больше всего только о себе одном. Фургон покатился дальше, и дверь
с железной решеткой отворялась только для того, чтобы принять новые жертвы.
Сегодняшняя охота на бродячих собак была особенно удачна, и верзила,
заправлявший всем делом, решил, что на сегодня достаточно.
- Ступай домой, - сказал он кучеру.
Нечего сказать, приятное путешествие "домой"!.. Все собаки чувствовали
себя очень скверно, а один маленький мопсик даже взвыл. Помилуйте, что же
это такое!.. А фургон все катился медленно и тяжело, точно на край света.
Собак было много, и они поневоле толкали друг друга, когда фургон
раскачивался в ухабах; а таких ухабов чем дальше, тем было больше. Таким
образом, в этой толкотне Постойко и не заметил, как очутился рядом с
Аргусом, даже ткнул его своей мордой в бок.
- Извините, вы меня тычете своей мордой... - заметил Аргус с ядовитой
любезностью хорошо воспитанной собаки; но, узнав приятеля, прибавил шепотом:
- А ведь скверная история, Постойко!.. Я по крайней мере не имею никакого
желания болтаться на веревке... Впрочем, меня хозяин выкупит.
Постойко удрученно молчал. У него не было хозяина, а жил он как-то так,
без хозяев. В город его привезли из деревни всего месяц назад.

II

Приют для бродячих собак помещался на краю города, где уже не было ни
мостовых, ни фонарей, а маленькие избушки вросли совсем в землю, точно
гнилые зубы. Помещение приюта состояло из двух старых сараев: в одном
держали собак, а в другом их вешали. Когда фургон въехал во двор, из первого
сарая послышался такой жалобный вой и лай, что у Постойки сердце сжалось.
Пришел, видно, ему конец...
- Сегодня полон фургон, - хвастался верзила, когда вышел смотритель с
коротенькой трубочкой в зубах.
- Рассортируйте их по породам... - приказал смотритель, равнодушно
заглядывая в фургон.
- Господин смотритель! - пищала болонка. - Выпустите меня, пожалуйста:
мне уже надоело сидеть в вашем дурацком фургоне.
Смотритель даже не взглянул на нее.
- Вот невежа!.. - ворчала болонка.
Когда отворили дверь сарая, где содержались собаки, там поднялись такой
лай, визг и вой, что сжалось бы самое жестокое сердце. Верзила вытаскивал за
шиворот из фургона одну собаку за другой и сносил в сарай. Появление новичка
на время утишало бурю. Последним был выведен водолаз и помещен в особом
отделении. С какой радостью встречали новичков сидевшие в заключении собаки
- точно дорогих гостей. Они их обнюхивали, лизали и ласкали, как родных.
Постойко попал в отделение бездомных уличных собак, которые отнеслись к нему
с большим сочувствием.
- Как это тебя угораздило... а? - спрашивал лохматый Барбос.
- Да уж так... Только хотел подраться с одним франтом, нас обоих и
забрали. Я было задал тягу вдоль по улице, но тут дворники загородили
дорогу. Одним словом, скверная история... Одно, что меня утешает, так это
то, что и франт тоже попался. Он к охотничьим собакам посажен... Такой
голенастый и хвост палкой.
- С ошейником?
- Да... Эти франты всегда в ошейниках щеголяют.
- Ну, так его хозяин выкупит.
В течение нескольких минут Постойко узнал все порядки этого собачьего
приюта. Пойманных собак рассаживали по клеткам и держали пять дней. Если
хозяин не приходил выкупать собаку, ее уводили в другой сарай и вздергивали
на веревку. Постойко был ужасно огорчен: оставалось жить, может быть, всего
пять дней... Это ужасно... И все из-за того только, что выскочил подраться с
проклятым франтом. Впрочем, их и повесят вместе, потому что срок одинаковый.
Плохое утешение, но все-таки утешение.
- Вот этой желтенькой собачонке осталось жить всего один день, -
сообщал Барбос. - А вот той, пестрой, - сегодня...
- А тебе?
- Ну, мне еще долго: целых три дня. С часу на час жду, когда придут за
мной. Порядочно-таки надоело здесь сидеть. Кстати, не хочешь ли закусить?
Вот в корыте болтушка... Кушанье прескверное, но приходится жрать всякую
дрянь...
Огорченный Постойко не мог даже подумать о пище. До еды ли, когда, того
гляди, повесят! Он с ужасом смотрел на пеструю маленькую собачку, которая
была уже на очереди. Бедная вздрагивала и жмурилась, когда слышались шаги и
отворялась входная дверь. Может быть, это идут за ней.
- А ты все-таки закуси, - советовал Барбос. - Очень уж скучно здесь
сидеть... Вон те франты, охотничьи собаки, не едят дня по три с горя, ну, а
мы - простые дворняги, и нам не до церемоний. Голод не тетка... Ты из
деревни?
Постойко рассказал свою историю. Родился и вырос он далеко от этого
проклятого города, в деревне, где нет ни дворников, ни больших каменных
дворов, ни собачьих приютов, ни фургонов, а все так просто: за деревней
река, за рекой поля, за полями лес. Нынешним летом в деревню приехали
господа на дачу. Вот он, на свою беду, познакомился с ними, вернее сказать,
они сами познакомились с ним. Был у них такой кудрявый мальчик Боря, -
увидал деревенскую собачку и засмеялся. Какая смешная собака: шерсть торчит
клочьями, хвост крючком, а цвет шерсти такой грязный, точно она сейчас из
лужи. Да и кличка тоже смешная: Постойко!.. "Эй, Постойко, иди сюда!"
Сначала Постойко отнесся к городскому мальчику очень недоверчиво, а потом
соблазнился телячьей косточкой. Именно эта косточка и погубила его... Стал
он сам приходить на дачу к господам и выжидал подачек. Боря любил с ним
играть, и они вместе пропадали по целым дням в лесу, на полях, на реке. Ах,
какое хорошее было время и как быстро оно промелькнуло! Постойко настолько
познакомился, что смело приходил в комнаты, валялся по коврам и вообще
чувствовал себя как дома. Главное, отличная была еда у господ: до того
наешься, что даже дышать трудно. Но наступила осень, и господа начали
собираться в город. Маленький Боря непременно захотел взять Постойко с
собой, как его ни уговаривали оставить эту затею. Таким образом Постойко и
попал в большой город, где Боря скоро совсем забыл его. Приютился Постойко
на дворе и жил кое-как со дня на день. Помнила о нем только одна кухарка
Андреевна, которая и кормила его и ласкала, - они были из одной деревни.
Впрочем, Постойко очень скоро привык к бойкой городской жизни и любил
показать свою деревенскую удаль на городских изнеженных собаках.
- Что же, можно и в городе жить, - согласился Барбос. - Только я одного
не понимаю: за что такая честь этим моськам и болонкам? Даже обидно
делается, когда на них смотришь... Ну, для чего они? Вот охотничьи собаки
или водолазы - те другое дело. Положим, они важничают, но все-таки настоящие
собаки. А то какая-нибудь моська!.. тьфу!.. Даже и здесь им честь: их и
вешают не в очередь, а ждут лишнюю неделю - не возьмет ли кто-нибудь. И
находятся дураки - берут... Это просто несправедливо!.. Только бы мне
выбраться отсюда, я бы задал моськам.
Не успел Барбос излить своего негодования, как появился смотритель в
сопровождении горничной.
- Ваша собака сегодня пропала? - спрашивал смотритель.
- Да... Такая маленькая, беленькая... зовут "Боби", - объяснила
горничная.
- Я здесь, - запищала жалобно болонка.
- Ну, слава богу, - обрадовалась горничная. - А то генеральша пообещала
отказать мне от места, если не разыщу собаки.
Она уплатила деньги, взяла болонку на руки и ушла.
- Вот видишь, - заметил сердито Барбос. - Всегда так: настоящую собаку
не ценят, а дрянь берегут и холят.

III

Как ужасно долго тянулись дни для заключенных... Даже ночь не приносила
покоя. Собаки бредили во сне, лаяли и взвизгивали. Тревога начиналась вместе
с дневным светом, который заглядывал в щели сарая золотистыми лучами и
колебавшимися жирными пятнами света. Просыпались раньше других маленькие
собачонки и начинали беспокойно прислушиваться к малейшему шуму извне. К ним
присоединялись охотничьи. Густой лай водолаза слышался последним, точно кто
колотил пудовой гирей по дну пустой бочки. Часто поднималась ложная тревога.
- Идут, идут!..
Вой и визг усиливались, превращаясь в дикий концерт, а потом все
смолкало разом, когда никто не приходил.
Но вот слышались шаги... Все настораживалось. Собачий чуткий слух
старался узнать знакомую походку. Начинались взвизгивания. Когда дверь
растворялась и в нее врывался яркий дневной свет, все мгновенно стихало. У
деревянных решеток виднелись собачьи головы, жадными глазами искавшие
хозяев. Вот идет смотритель со своей неизменной трубочкой, за ним вышагивает
верзила, ловивший собак арканом, - он же и вешал их. За ними являлись
посетители, разыскивавшие своих собак. Чей-то хозяин пришел!.. Кого выпустят
на волю?.. Водолаз чуть не разломал решетку, когда увидел своего хозяина.
Как запрыгала эта тяжелая машина, оглушая лаем весь сарай!..
- Ну, что, брат, не понравилось? - шутил хозяин. - То-то, вперед будь
умней...
Комнатные собачонки с визгом лезли к решетке, отталкивая друг друга.
Некоторые становились на задние лапки. Но приходившие брали только своих
собак и уходили. Смотритель обходил все отделения и коротко говорил:
- Повесьте очередных...
Верзила готов был, кажется, перевешать всех собак на свете, - с таким
удовольствием он выбирал своих жертв. Из отделения, в котором сидел
Постойко, уведена была пестрая собачка. Она так истомилась ожиданием, что
совершенно покорно шла за своим мучителем; лучше смерть, чем это ужасное
томление и неизвестность. Потом увели желтенькую собачку и старого
охотничьего сеттера.
Так прошли три длинных, бесконечных дня. Подходила очередь Барбоса,
который заметно притих.
- Если сегодня за мной не придут... - говорил он утром. - Нет, этого не
может быть!.. За что же меня вешать?.. Кажется, служил верой и правдой?..
- Придут, - успокаивал его Постойко. - Нельзя же оставлять хорошую
собаку в таком положении...
Жалко было смотреть на этого Барбоса, когда отворялась дверь и когда он
не находил своего хозяина среди входивших. "Мне всего осталось жить
несколько часов, - говорили с отчаянием эти добрые собачьи глаза. - Всего
несколько часов..." Как быстро летело время! А тут всего несколько часов...
- Вот он!.. - крикнул однажды Барбос, опрометью бросаясь к решетке.
Но это была жестокая ошибка: пришли не за ним. Приведенный в отчаяние
Барбос забился в угол и жалобно завыл. Это было такое горе, о каком знали
только здесь, в этих ужасных стенах.
- Возьмите его, - сказал смотритель, указывая на Барбоса.
Барбоса увели, и Постойко почувствовал, как у него мороз пошел по коже:
еще два дня и его уведут точно так же. Ведь у него нет настоящего хозяина,
как у охотничьих собак или этих противных мосек и болонок. Да, оставалось
всего два дня, коротких два дня... Время здесь было и ужасно длинно и ужасно
коротко. Он и ночью не мог спать. Грезилась деревня, поля, леса... Ах, зачем
он тогда попался на глаза этому кудрявому Боре, который так скоро забыл его.
Постойко сильно похудел и мрачно забился в угол. Э, будь что будет, а
от своей судьбы не уйдешь. Да...
Прошел четвертый день.
Наступил пятый. Постойко лежал на соломе и не поднимал даже головы,
когда дверь отворялась; он столько раз ошибался, что теперь был не в силах
ошибиться еще раз. Да, ему слышались и знакомые шаги и знакомый голос, и все
это оказывалось ошибкой. Может ли быть что-нибудь ужаснее!.. Холодное
отчаяние овладело Постойком, и он ждал своей участи. Ах, только бы скорее...
И в минуту такого отчаяния он вдруг слышит:
- Не у вас ли наша собака?
- А какой она породы?
- Да никакой породы, батюшка... Наша деревенская собака.
- Ну, назовите масть!
- Да масти нет никакой... так, - хвост закорючкой, а сама лохматая. Вы
только мне покажите, - уж я узнаю...
- Ее Постойком зовут, - прибавил детский голос.
Постойко не верил сначала собственным ушам... Столько раз он напрасно
слышал эти голоса...
- Да вот он сидит, Постойко-то наш!.. - заговорила Андреевна, указывая
на него. - Ах ты, милаш... Да как же ты похудел!.. Бедный...
Постойко был выпущен и, как сумасшедший, вертелся около Андреевны и
Бори.
- Если бы вы сегодня не пришли, конец вашему Постойко, - говорил
смотритель. - Вон у нас сколько собак сидит... И жаль другую, а приходится
убивать.
Андреевна и Боря обошли все отделения и долго ласкали визжавших собак,
просившихся на волю. Добрая Андреевна даже прослезилась: если бы она была
богата, откупила бы на волю всех. Постойко в это время разыскал Аргуса.
- Прощай, братец, - проговорил он, виляя хвостом. - Может быть, и за
тобой придут...
- Нет, меня позабыли... - уныло ответил Аргус, провожая счастливца
своими умными глазами.
С какой бешеной радостью вырвался Постойко на волю, как он прыгал, как
визжал; а там, в сарае, раздавались такие жалобные вопли, стоны и отчаянный
лай.
- Кабы мы с тобой не земляки были, так висеть бы тебе на веревочке! -
наставительно говорила Андреевна прыгавшему около нее Постойке. - Смотри у
меня, пострел.

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Приемыш

(Из рассказов старого охотника)


---------------------------------------------------------------------
Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. Избранные произведения для детей
Государственное Издательство Детской Литературы, Москва, 1962
OCR & SpellCheck: Zmiy ([e-mail]), 27 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------

I

Дождливый летний день. Я люблю в такую погоду бродить по лесу, особенно
когда впереди есть теплый уголок, где можно обсушиться и обогреться. Да к
тому же летний дождь - теплый. В городе в такую погоду - грязь, а в лесу
земля жадно впитывает влагу, и вы идете по чуть отсыревшему ковру из
прошлогоднего палого листа и осыпавшихся игл сосны и ели. Деревья покрыты
дождевыми каплями, которые сыплются на вас при каждом движении. А когда
выглянет солнце после такого дождя, лес так ярко зеленеет и весь горит
алмазными искрами. Что-то праздничное и радостное кругом вас, и вы
чувствуете себя на этом празднике желанным, дорогим гостем.
Именно в такой дождливый день я подходил к Светлому озеру, к знакомому
сторожу на рыбачьей сайме* Тарасу. Дождь уже редел. На одной стороне неба
показались просветы, еще немножко - и покажется горячее летнее солнце.
Лесная тропинка сделала крутой поворот, и я вышел на отлогий мыс,
вдававшийся широким языком в озеро. Собственно, здесь было не самое озеро, а
широкий проток между двумя озерами, и сайма приткнулась в излучине на низком
берегу, где в заливчике ютились рыбачьи лодки. Проток между озерами
образовался благодаря большому лесистому острову, разлегшемуся зеленой
шапкой напротив саймы.
______________
* Саймой на Урале называют рыбацкие стоянки. (Примеч. автора.).

Мое появление на мысу вызвало сторожевой оклик собаки Тараса, - на
незнакомых людей она всегда лаяла особенным образом, отрывисто и резко,
точно сердито спрашивала: "Кто идет?" Я люблю таких простых собачонок за их
необыкновенный ум и верную службу...
Рыбачья избушка издали казалась повернутой вверх дном большой лодкой, -
это горбилась старая деревянная крыша, проросшая веселой зеленой травой.
Кругом избушки поднималась густая поросль из иван-чая, шалфея и "медвежьих
дудок", так что у подходившего к избушке человека виднелась одна голова.
Такая густая трава росла только по берегам озера, потому что здесь
достаточно было влаги и почва была жирная.
Когда я подходил уже совсем к избушке, из травы кубарем вылетела на
меня пестрая собачонка и залилась отчаянным лаем.
- Соболько, перестань... Не узнал?
Соболько остановился в раздумье, но, видимо, еще не верил в старое
знакомство. Он осторожно подошел, обнюхал мои охотничьи сапоги и только
после этой церемонии виновато завилял хвостом. Дескать, виноват, ошибся, - а
все-таки я должен стеречь избушку.
Избушка оказалась пустой. Хозяина не было, то есть он, вероятно,
отправился на озеро осматривать какую-нибудь рыболовную снасть. Кругом
избушки все говорило о присутствии живого человека: слабо курившийся огонек,
охапка только что нарубленных дров, сушившаяся на кольях сеть, топор,
воткнутый в обрубок дерева. В приотворенную дверь саймы виднелось все
хозяйство Тараса: ружье на стене, несколько горшков на припечке, сундучок
под лавкой, развешанные снасти. Избушка была довольно просторная, потому что
зимой во время рыбного лова в ней помещалась целая артель рабочих. Летом
старик жил один. Несмотря ни на какую погоду, он каждый день жарко на
тапливал русскую печь и спал на полатях. Эта любовь к теплу объяснялась
почтенным возрастом Тараса: ему было около девяноста лет. Я говорю "около",
потому что сам Тарас забыл, когда он родился. "Еще до француза", как
объяснял он, то есть до нашествия французов в Россию в 1812 году.
Сняв намокшую куртку и развесив охотничьи доспехи по стенке, я принялся
разводить огонь. Соболько вертелся около меня, предчувствуя какую-нибудь
поживу. Весело разгорелся огонек, пустив кверху синюю струйку дыма. Дождь
уже прошел. По небу неслись разорванные облака, роняя редкие капли. Кое-где
синели просветы неба. А потом показалось и солнце, горячее июльское солнце,
под лучами которого мокрая трава точно задымилась. Вода в озере стояла
тихо-тихо, как это бывает только после дождя. Пахло свежей травой, шалфеем,
смолистым ароматом недалеко стоявшего сосняка. Вообще хорошо, как только
может быть хорошо в таком глухом лесном уголке. Направо, где кончался
проток, синела гладь Светлого озера, а за зубчатой каймой поднимались горы.
Чудный уголок! И недаром старый Тарас прожил здесь целых сорок лет.
Где-нибудь в городе он не прожил бы и половины, потому что в городе не
купишь ни за какие деньги такого чистого воздуха, а главное - этого
спокойствия, которое охватывало здесь. Хорошо на сайме!.. Весело горит яркий
огонек; начинает припекать горячее солнце, глазам больно смотреть на
сверкающую даль чудного озера. Так сидел бы здесь и, кажется, не расстался
бы с чудным лесным привольем. Мысль о городе мелькает в голове, как дурной
сон.
В ожидании старика я прикрепил на длинной палке медный походный чайник
с водой и повесил его над огнем. Вода уже начинала кипеть, а старика все не
было.
- Куда бы ему деться? - раздумывал я вслух. - Снасти осматривают утром,
а теперь полдень... Может быть, поехал посмотреть, не ловит ли кто рыбу без
спроса... Соболько, куда девался твой хозяин?
Умная собака только виляла пушистым хвостом, облизывалась и нетерпеливо
взвизгивала. По наружности Соболько принадлежал к типу так называемых
"промысловых" собак. Небольшого роста, с острой мордой, стоячими ушами и
загнутым вверх хвостом, он, пожалуй, напоминал обыкновенную дворнягу с той
разницей, что дворняга не нашла бы в лесу белки, не сумела бы "облаять"
глухаря, выследить оленя, - одним словом, настоящая промысловая собака,
лучший друг человека. Нужно видеть такую собаку именно в лесу, чтобы в
полной мере оценить все ее достоинства.
Когда этот "лучший друг человека" радостно взвизгнул, я понял, что он
завидел хозяина. Действительно, в протоке черной точкой показалась рыбачья
лодка, огибавшая остров. Это и был Тарас... Он плыл, стоя на ногах, и ловко
работал одним веслом - настоящие рыбаки все так плавают на своих
лодках-однодеревках, называемых не без основания "душегубками". Когда он
подплыл ближе, я заметил, к удивлению, плывшего перед лодкой лебедя.
- Ступай домой, гуляка! - ворчал старик, подгоняя красиво плывшую
птицу. - Ступай, ступай... Вот я тебе дам - уплывать бог знает куда...
Ступай домой, гуляка!
Лебедь красиво подплыл к сайме, вышел на берег, встряхнулся и, тяжело
переваливаясь на своих кривых черных ногах, направился к избушке.

II

Старик Тарас был высокого роста, с окладистой седой бородой и строгими
большими серыми глазами. Он все лето ходил босой и без шляпы. Замечательно,
что у него все зубы были целы и волосы на голове сохранились. Загорелое
широкое лицо было изборождено глубокими морщинами. В жаркое время он ходил в
одной рубахе из крестьянского синего холста.
- Здравствуй, Тарас!
- Здравствуй, барин!
- Откуда бог несет?
- А вот за Приемышем плавал, за лебедем... Все тут вертелся в протоке,
а потом вдруг и пропал... Ну, я сейчас за ним. Выехал в озеро - нет; по
заводям проплыл - нет; а он за островом плавает.
- Откуда достал-то его, лебедя?
- А бог послал, да!.. Тут охотники из господ наезжали; ну, лебедя с
лебедушкой и пристрелили, а вот этот остался. Забился в камыши и сидит.
Летать-то не умеет, вот и спрятался ребячьим делом. Я, конечно, ставил сети
подле камышей, ну и поймал его. Пропадет один-то, ястреба заедят, потому как
смыслу в ем еще настоящего нет. Сиротой остался. Вот я его привез и держу. И
он тоже привык... Теперь вот скоро месяц будет, как живем вместе. Утром на
заре поднимется, поплавает в протоке, покормится, потом и домой. Знает,
когда я встаю, и ждет, чтобы покормили. Умная птица, одним словом, и свой
порядок знает.
Старик говорил необыкновенно любовно, как о близком человеке. Лебедь
приковылял к самой избушке и, очевидно, выжидал какой-нибудь подачки.
- Улетит он у тебя, дедушка... - заметил я.
- Зачем ему лететь? И здесь хорошо: сыт, кругом вода...
- А зимой?
- Перезимует вместе со мной в избушке. Места хватит, а нам с Собольком
веселей. Как-то один охотник забрел ко мне на сайму, увидал лебедя и говорит
вот так же: "Улетит, ежели крылья не подрежешь". А как же можно увечить
божью птицу? Пусть живет, как ей от господа указано... Человеку указано
одно, а птице - другое... Но возьму я в толк, зачем господа лебедей
застрелили. Ведь и есть не станут, а так, для озорства...
Лебедь точно понимал слова старика и посматривал на него своими умными
глазами.
- А как он с Собольком? - спросил я.
- Сперва-то боялся, а потом привык. Теперь лебедь-то в другой раз у
Соболька и кусок отнимает. Пес заворчит на него, а лебедь его - крылом.