Страница:
Ак-Бозат. Да, он слышал, как она делала широкий круг, а близко не подходила.
О, это была она, Ак-Бозат... Бухарбай весь трепетал и молился аллаху. С
каждым днем Ак-Бозат делала круги все меньше и меньше. Бухарбай перестал
есть и похудел, как скелет.
"Скоро уж..." - говорил он самому себе.
А в степи между тем разнеслась весть, что бродит сумасшедший джигит и
все ищет какую-то белую лошадь. Матери начали пугать им своих детей, а
большие побаивались ночной встречи. Его видали разом в нескольких местах.
Собрались степные джигиты вместе и пробовали ловить Бухарбая; но он
каждый раз уходил от них.
Наконец совсем обессилел Бухарбай и целых три дня лежит у степного
колодца. У него не было сил подняться на лошадь, А как наступала ночь, опять
являлась Ак-Бозат и начинала делать свои круги. Теперь она была уже совсем
близко, и Бухарбай только не мог открыть глаз, чтобы посмотреть на лошадь.
Однажды, - это была четвертая ночь у колодца, - он лежал как мертвый. Вдруг
топот уже совсем близко, тут... Бухарбай открывает глаза, а над ним стоит
Ак-Бозат. Он хотел крикнуть, но только застонал...
Степные джигиты нашли Бухарбая мертвым у колодца. Он прижимал
окоченевшими руками к груди свою белую войлочную шляпу.
---------------------------------------------------------------------
Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. Избранные произведения для детей
Государственное Издательство Детской Литературы, Москва, 1962
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
В моих скитаниях по Уралу мне случилось раз заехать в трактовую*, но
глухую деревушку Матвееву, Кунгурского уезда. Пора была летняя, жаркая, и я
вперед мечтал о том блаженном моменте, когда на почтовой станции смогу
напиться чаю. Мысль по существу довольно скромная, но она заслоняла собой
решительно все. Только тот, кто по целым дням глотал накаленную трактовую
пыль, поймет это душевное состояние.
______________
* Тракт - большая проезжая дорога.
- Эвон она, Матвеева-то! - весело проговорил ямщик, когда мы поднялись
на гору. - Только, значит, под горку спустимся, через реку на пароме
переедем, - тут тебе и самая эта Матвеева.
Дорожные ямщики любят поболтать с проезжающим, а то дурь возьмет сидеть
истуканом три-четыре часа.
Наш экипаж начал осторожно спускаться под гору. Место было глухое,
лесное, но красивое дикой красотой не тронутого еще цивилизацией далекого
угла. Глядя на такие забытые богом и людьми веси*, невольно думаешь, что
ведь и тут люди живут, у них свои заботы, огорчения, радости и надежды, и
что вот эти не ведомые никому люди не променяют своего насиженного места ни
на какие блага. Человек - раб привычки.
______________
* Веси - места.
По мере спуска с горы, Матвеева выступала во всем своем великолепии, то
есть на другом высоком берегу обрисовывались ряды крепких изб, гумна,
огороды, разная другая хозяйственная городьба. Я только сейчас заметил, что
в полугоре, с правой стороны нашего спуска, в ряд вытянулись тоже избы,
заметил потому, что от крайней избы с прибитой к коньку елочкой, заменявшей
кабацкую вывеску, бежал к нам мужик, размахивал руками и кричал:
- Эй, стой, ядрена канавушка!.. Стой, братцы!
К моему удивлению, ямщик осадил лошадей.
- Что ему нужно? - спросил я.
- Как что?.. Да это Балабурда...
Такой рекомендации было совершенно достаточно. Балабурда был
легендарный человек, известный на три губернии, как сказочный богатырь. Я о
нем много слышал и теперь смотрел с любопытством неисправимого туриста.
Первое впечатление было не в пользу богатыря: издали он казался самым
обыкновенным мужиком, рослым и сутулым, каких на Урале встретить не
редкость. Почему-то все силачи отличаются сутулостью, длинными руками и
особенно развитой нижней челюстью. Когда Балабурда подошел совсем близко к
экипажу, впечатление получилось другое: это был действительно богатырь, один
из тех богатырей, каких рисуют только на лубочных картинках. Больше всего
поражало его громадное лицо с мясистым носом и какими-то детскими серыми
глазами. Одет он был по-крестьянски - в синюю пястрядевую рубаху, такие же
штаны и в чекмень из домашнего сукна. Особенный эффект производили лапти, -
в Сибири и на Урале лаптей не носят по той простой причине, что нет липы.
Кунгурский уезд в этом отношении представлял исключение, и, как мне
показалось, именно лапти больше всего шли этому русскому деревенскому
богатырю, а сапоги испортили бы впечатление.
- Здравствуй, ядрена канавушка, - добродушно забасил Балабурда,
протягивая мне свою руку.
Рука Балабурды представляла по величине что-то невероятное, и моя в ней
казалась ручонкой ребенка. Вот это так богатырь!
- Ты, Вася, вот что... - заговорил ямщик. - Того, значит... На козлы я
тебя не посажу, еще как раз грешным делом ось сломается, а ты на задке
приспособься.
- Ладно, ладно, ядрена канавушка...
Богатырь взмостился на заднюю ось, уперся руками в спинку экипажа, и мы
отправились дальше, к перевозу. Я чувствовал, как экипаж начал раскачиваться
с подозрительной любезностью, - вот-вот дроги лопнут.
- Эй, ты, шевели бородой, ядрена канавушка! - покрикивал Балабурда на
кучера.
Перевоз был пуст. Балабурда схватил канат и так принялся его
раскачивать, что из сторожки выскочил перепуганный перевозчик.
- Васька, разбойник, да ты столбы выворотишь! - отчаянно вопил он.
- А ты не спи, ядрена канавушка...
Пока мы переправлялись на другую сторону, перевозчик не переставал
ругаться.
- Навяжется же этакое чадушко, прости господи!.. А канат бы оборвал,
тогда что?.. Одно слово - медведь...
- Ну, перестань... Будет.
- Знаем мы твои-то художества, Вася...
В голосе перевозчика послышалась уже любовная нота. Мне нравилось, что
односельчане звали своего богатыря этим детским именем: Вася. Именно Вася, и
больше ничего. Такого уж бог уродил, и ничего с ним не поделаешь, а все-таки
любопытно.
Через пять минут мы были уже на станции, то есть в простой крестьянской
избе, поставленной из прекрасного леса с такой крепостью, как умеют
строиться только в лесных трущобах, где лес нипочем.
- Барин, а ведь мы про водку-то и забыли, ядрена канавушка! - заявил
Балабурда, входя за мной в избу.
- Как же быть?
- А я живой рукой оберну... Рукой подать до кабака-то. - Балабурда взял
деньги и трусцой полетел под гору, к перевозу.
- Эко, как водка-то человека гонит, - наставительно заметил седой
старик, содержавший разгон*. - Ох, грехи наши тяжкие!..
______________
* Разгон - почтовая станция для смены лошадей.
- А что он делает у вас, Балабурда? - спросил я.
- Да что ему делать-то? Ничего не делает... Сидит день-деньской в
кабаке и дожидается проезжающего. Ну, господам любопытно, сейчас ему
водки... На, пей. Только и всего ремесла. По веснам на сплав уходит на
Чусовую. Ну, там что заработает, то и пропьет. Главная у него ошибка
выходит, когда он в Пермь попадет... Тут уж ему лафа, потому как купцы до
полусмерти запоят. Так из кабака в кабак и ходит с месяц, поколь всякий
образ не потеряет. Значит, пора домой... И удивительные эти самые городские
купцы: водкой хоть обливайся, а чтобы настоящего - ну там из одежи что, али
деньгами - ни-ни. Конечно, Вася слабый человек и придет с работы в чем ушел.
- Жена у него есть?
- Как же, есть...
- Такая же большая?
- Нет, совсем обыкновенная бабенка.
- А дети?
- Ну, детьми господь миловал... Куда им с детьми? Жена же и кормит
Васю, а он только попашет да покосит... Какие уж тут дети.
Весь репертуар жизни богатыря Васи был налицо. Мне было грустно думать,
что этой громадной силе не нашлось другого приложения, как пропадать по
кабакам и утешать пьяных купцов. И обидно, и жаль, и ничего не поделаешь.
Вся беда Васи заключалась в том, что он родился немного поздно, а родись он
лет пятьсот назад, - наверное попал бы в цикл былинных богатырей. В самом
деле, все эти Ильи Муромцы, Микулы Селяниновичи и остальная богатырская
братия кажутся вымыслом народной фантазии и достоянием разных хрестоматий и
академических изданий, а тут налицо живой былинный богатырь, которому, как
настоящему русскому богатырю, и деваться-то некуда с своей силушкой
богатырской. В своем роде тоже лишний человек...
- А отец у него какой из себя?
- Отец и мать обыкновенные, а вот сестра была так дерево деревом, вся в
братца родного... Так уж божецкое произволение. Сперва-то Вася жил справно,
как следовает хрестьянину, ну, а потом как попал на сплавы да в Пермь, ну и
потерял себя. В Питер ведь его возили, да, сказывают, рылом не вышел и спина
горбом, - там прямых человеков надобно.
Хорошо, что Балабурда не попал к какому-нибудь антрепренеру, который
повез бы этого богатыря по всем европейским городам, как диковинку. Я лично
не могу видеть этого живого товара, который выставляется по балаганам и
циркам. Пусть уж лучше сидит у себя в Матвеевском кабаке и выжидает
проезжающих.
Балабурда явился с водкой, когда самовар был уже на столе. Он с
какой-то жадностью выпил первый стакан.
- Ты бы, Вася, дал отдохнуть вину-то, - укоризненно заметил ворчливый
старик хозяин. - Все одно, всей водки не перепьешь...
Богатырь только покрутил своей кудрявой русой головой. Эх, дескать, уж
что тут говорить!.. В одной рубахе и без шапки он казался еще больше, и
жаль, что не было художника, который мог бы его срисовать для какой-нибудь
картины из богатырского эпоса. Пока я пил чай, Балабурда успел выпить всю
водку и как-то сразу захмелел. Глаза сделались мутные, он весь как-то
осунулся и тяжело дышал.
- Ах, ядрена канавушка!.. - бессмысленно повторял он свою поговорку. -
Еще бы, барин, а?
- Довольно, Василий...
- И то довольно... Ну ее, эту самую водку! Плевать мне на нее...
- Да тебя, идола, разве напоишь? - ворчал старик. - Другому,
правильному человеку, водка впрок, а в тебя как в прорву...
Лошади уже были заложены, и новый ямщик, сын хозяина, лихо выкатил на
улицу. Мы вышли. Балабурда, покачиваясь, счел своим долгом проводить меня.
Он сильно пошатывался и бормотал что-то бессвязное. Когда я уже сидел в
экипаже, подошли двое парней с балалайкой. Завидев пьяного Балабурду, парень
с балалайкой заиграл плясовую. Богатырь повел могучими плечами и пустился
плясать, грузно притоптывая своими крестьянскими лапотками. На меня эта
картина произвела еще более грустное впечатление.
- Эх, ты! да эх, ты!.. - выкрикивал Балабурда, размахивая своими
длинными руками, и потом хрипло запел:
Я без пряничка не сяду,
Без орешка не ступлю...
Глядевший в окно старик только качал строго головой и наставительно
повторял:
- Винцо пляшет, винцо песенки поет...
Когда экипаж тронулся, Балабурда ринулся за нами и крикнул:
- Эй, барин, ежели выворотишься, так я, значит, завсегда там... в
кабаке!..
Дорогой мы разговорились с ямщиком. Это был молодой парень с настоящей
ямщицкой ухваткой. От него так и веяло молодой удалью. Когда застоявшиеся
лошади прошлись, он повернулся ко мне и заговорил:
- И что это старикам Вася дался?.. Поедом едят. А разве кому он зло
делает, окромя себя? Мухи не пошевелит, - вот какой человек он есть... К
вину действительно припадошен, так это опять же его дело. Жаль, конечно, а
так хороший мужик.
- Как он на сплав попал?
- Опять не его причина... Мы тут займуемся рубкой леса, ну из казенной
дачи, скажем, воруем да по своей реке сплавляем. Хорошо. Только наезжает
главный лесничий по зиме. Объездчик везет его по лесу. Глядят: дерево
срублено, а конного следу нет. А это Вася срубит бревно, на плечо, да и
волокет... Ох, здоров он, барин! Ну, лесничий-то вызвал его, подивился и
даже протоколу не составил. А потом взял да увез на пристань, как диковинку.
Ну, там Вася еще в лучшем виде себя показал. Знаешь чугунные бабы, которыми
сваи забивают? В каждой верных двадцать пудов будет. Ну, бурлачки две
таких-то бабы и тащили из амбара на барку. Галдят, орут, замаялись... Вася
посмотрел-посмотрел, да и говорит: "Ну-ко я вам помогу, братцы!" Взял одну
бабу одной рукой, другую другой да и унес на барку, точно два пуда. Тут уж
его и вызнали, каков таков есть Балабурда... Тут уж ему честь пошла и от
караванного, и от лесничего, и от бурлаков, потому как всем любопытно.
- А Балабурда - это фамилия или прозвище?
- Да так все говорят: Балабурда да Балабурда. Значит, сызмальства,
когда еще ребята придумали. А сам-то Василий это не любит... Вот, поди ты,
не ндравится слово. Как-то у нас в Матвеевой пристал к нему пьяный
мужичонко. Жужжит около него мухой: "Балабурда, Балабурда". Ведь озлил-таки
Васю... Сначала все глядел на мужичонка, а потом взял с него шапку, вышел из
кабака, одной рукой поднял три венца, значит три верхних ряда бревен, вместе
с крышей, да в паз и засунул шапку. На, получай... Потом-то чуть не всей
деревней выстреливали эти самые три венца и едва шапку добыли. В другой раз
так же вот к Васе пьяный чиновник в Перми привязался на рынке. Терпел он,
терпел, а потом, как котенка, поднял одной рукой за шиворот, плюнул ему в
морду и бросил в грязь. Невероятная в нем сила, барин, и ежели бы при такой
силе да злость, так всю деревню по бревнышку разнес бы. Смирен, уж нечего
сказать... На барках он за шестерых управляется.
В Матвеевой я был потом лет через семь. Оказалось, что былинный
богатырь приказал долго жить. Отчего он умер, - я не мог добраться, но
вернее всего - от того зелена вина, от которого извелось так много на Руси
богатырей.
---------------------------------------------------------------------
Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. Избранные произведения для детей
Государственное Издательство Детской Литературы, Москва, 1962
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
По западному склону Уральских гор сбегает много горных рек и речонок,
которые составляют главные питательные ветки бассейна многоводной реки Камы.
Между ними, без сомнения, по оригинальности и красоте первое место
принадлежит реке Чусовой, которая прорыла свое каменистое ложе сквозь скалы
и горы на расстоянии нескольких сотен верст. Эта горная красавица
представляет для судоходства почти непреодолимые препятствия, и поэтому нам
особенно интересно познакомиться с тем, как преодолевает это препятствие
простой русский мужик, даже не знающий грамоты. Свое начало Чусовая берет
немного южнее Екатеринбурга, сначала течет на север, а потом медленно
поворачивает к северо-западу, пока не впадет в реку Каму выше города Перми
верст на двадцать.
Сплавная часть Чусовой, то есть та, по которой возможно судоходство,
тянется на 600 верст. Средняя часть этого течения, занимающая верст 400,
составляет самую живописную полосу Чусовой и кончается как раз в том месте,
где проходит через реку Уральская железная дорога. Здесь Чусовая выбегает
окончательно из "камней", как бурлаки называют горы, и дальше уже течет по
низменной равнине, где берега только иногда поднимаются высокими буграми, и
на них, как исключение, попадаются те страшные прибрежные скалы, которые
бурлаки называют бойцами. Самая красивая часть Чусовой вместе и самая
опасная для плывущих барок: у бойцов "бьются" не только барки, но и люди
гибнут десятками.
На всем своей протяжении Чусовая представляет совершенно пустынную
реку, где прибрежные селения являются каким-то исключением. Правда, на
Чусовой стоят несколько больших заводов, которые, конечно, оживляют реку, но
их слишком мало; затем остаются пристани, откуда отправляются барки; но
пристани оживляются едва на один месяц в году, на время весеннего сплава, а
на все остальное время точно засыпают...
А между тем Чусовая имела и имеет громадное значение для Урала, потому
что по ней ежегодно сплавляется больше шести миллионов пудов разных грузов,
одних бурлаков на чусовских пристанях каждую весну собирается до двадцати
пяти тысяч человек.
Несколько лет тому назад мне случилось проплыть без малого всю Чусовую
с весенним караваном, о чем я и хочу вам рассказать.
В последних числах апреля месяца, когда на открытых местах снег уже
стаял и показалась первая бледная зелень, я подъезжал по самой ужасной
дороге к одной из верхних чусовских пристаней. На Чусовой стоял еще лед,
рыхлый я ржавый; в лесу лежал почерневший снег, но в воздухе уже
чувствовалась весна, и с неба лились волны теплого весеннего света,
заставлявшего высыпать из-под прошлогодних листьев зеленые усики молодой
травки и набухать ветви берез, рябин и черемухи. Весна на Урале, как и в
других северных или гористых местах, наступает быстро, разом, так, что,
собственно, пожалуй, и нет той весны, какая бывает на юге: переход от зимы к
лету слишком резок, как и переход от лета к зиме.
В первую минуту я не узнал знакомой пристани, на которой бывал
несколько раз летом и зимой. Обыкновенно тихая деревушка, с полсотней изб,
облепивших крутой берег, теперь походила на живой муравейник, где копошились
тысячи черных точек. В воздухе там и сям слышалась "Дубинушка":
Ой, дубинушна, ухнем!
Раззеленая, подернем...
Улицы были запружены бурлаками, так что экипаж мог пробраться только
шагом. Сейчас за деревней, на низком мысу, стояло десятка полтора почти
совсем готовых барок, оставалось только кое-где проконопатить пазы
(отверстия между досками) и залить их варом. Эта работа была не трудная, и
совсем готовые барки только ждали момента, когда на реке тронется лед, чтобы
всплыть на вольную вешнюю воду.
- К Ермолаю Антипычу, - сказал я своему кучеру.
- Ладно...
Моя повозка остановилась у низенького, одноэтажного дома с большими
окнами, выходившими прямо на реку. Я всегда любил этот низенький бревенчатый
домик, в котором было так тепло и уютно, а между фуксиями и геранями,
которые стояли на окнах, каждый раз мелькало розовое, улыбающееся личико
маленькой девочки, Любеньки. Нужно сказать, что мы были большими приятелями,
и Любенька звонко встречала меня каждый раз одной фразой: "Папа, папа!
Городской человек приехал!" Любеньке было шесть лет с небольшим, и она нигде
не бывала, кроме своей пристани, потому я и получил у нее название
"городского человека".
- А то как же? Вы даже в Москве бывали и в Петербурге, - говорила
девочка, недоверчиво поглядывая на меня светлыми глазками. - Конечно,
городской, а вот я - деревенская...
В первый раз, когда Любенька услыхала, что я бывал в Москве и
Петербурге, она долго не хотела верить такому чуду: никто из пристанских не
заезжал в такую даль. Москву и Петербург можно видеть только в книжках с
картинками. Только когда Ермолай Антипыч убедил маленькую дочурку, что я
действительно был так далеко, Любенька наконец поверила и назвала меня
городским человеком. Впрочем, по выражению ее глаз я иногда замечал, что она
сомневается в своем городском человеке и производит ему маленький экзамен.
- Папы нет дома, - заявила Любенька на этот раз. - Он на берегу, где
строятся барки...
- Городской человек устал, Любенька, и хочет чаю.
- Сейчас я скажу Марфе.
У Любеньки не было матери, которая умерла года три тому назад, и всем
хозяйством в доме заправляла ворчливая, старая Марфа. Домик Ермолая Антипыча
разделялся на четыре небольших, уютных комнатки, из которых одна была занята
кабинетом Ермолая Антипыча, в другой жила Любенька, а две последних носили
громкое название гостиной и столовой, хотя могли быть названы и иначе,
потому что в столовой, например, стояла кровать хозяина, а в гостиной - его
длинный письменный стол.
- Вы кстати приехали, - говорила Любенька, пока я в гостиной разминал
разбитые дорогой ноги.
- А что...
- Да так... Река скоро тронется, будет очень весело. Барки мимо нас
побегут. Потом свой караван будем отправлять... Как же!.. Из пушки будут
стрелять на берегу... Я боюсь, когда из пушки стреляют...
- А когда, Любенька, Чусовая тронется?
- С часу на час ждут... Сплавщик Илья у нас вчера чай пил и говорил,
что скоро уж. Барки готовы, бурлаки собрались... Да...
Маленькая хозяйка рассказала мне последние пристанские новости,
которые, главным образом, вертелись все около того же сплава.
- Снега нынче глубоки, - серьезно рассказывала Любенька, - Илья боится,
как бы дружная весна не ударила... По высокой воде много барок убьется.
Девочка передавала только то, что сама слышала от других, и говорила
тем языком, каким говорят только на Чусовой: "барка убьется", а не
разобьется, потому что для сплавщика Ильи барка - не мертвая посудина, а
живое существо: "ударит дружная весна", "снега выпали глубоки", "река
тронется" и т.д.
Едва Марфа успела подать кипевший самовар, как в передней послышались
голоса Ермолая Антипыча и сплавщика Ильи.
- У нас городской человек, папа, - докладывала Любенька, выскочив
навстречу отцу.
- Мы гостям рады, - отвечал Ермолай Антипыч, появляясь в дверях.
- Здравствуйте, Ермолай Антипыч, - здоровался я, пожимая руку хозяина.
- Как поживаете?
- Чего нам делается: живем с Любенькой, как чирки в болоте. А вы к нам
на сплав?
- Да, хотелось бы сплыть на караване до Перми...
- Что же, доброе дело: место найдется. Вот я Сейчас же и передам вас с
рук на руки Илье... Где ты, Илья?
- Я сейчас, Ермолай Антипыч, - отозвался из передней Илья, - грязищи
натащил на сапогах с улицы-то, надо обтереть, а то всю горницу вашу
изведу...
- Да иди, ничего: грязь не сало, - высохло, отстало...
- Нет, это уже не порядок! Как же можно... Да барышня-то меня в другой
раз и не пустит в горницу.
Сплавщик Илья наконец вошел в горницу, помолился в передний угол на
образ и, тряхнув подстриженными в скобку волосами, поклонился на все три
стороны, хотя в горнице, кроме нас троих, никого не было. Это был небольшой,
сухонький старик с козлиной, темной бородкой, вылезавшей поверх синего,
сермяжного кафтана клинушком: худое, желтоватое лицо Ильи не отличалось
ничем особенным, за исключением глубоко ввалившихся, необыкновенно живых
серых глаз, которые смотрели на все режущим, прищуренным взглядом. Короткие,
кривые ноги Ильи ступали медленно и крепко, точно шагал какой богатырь;
сгорбленная спина и вытянутые, длинные руки делали его фигуру очень
некрасивой на первый взгляд, но такие спины и руки бывают только у тех
тружеников, которые работают, не жалея себя.
- Ну, здорово живете, - проговорил Илья, расставляя широко ноги и
засовывая одну руку за красную шерстяную опояску, которою был перехвачен его
синий кафтан.
- Здравствуй, Илья... Садись, так гость будешь.
Мы просидели за чаем незаметно целый час; разговор шел все время о
Чусовой: когда она тронется, да как высока будет вода нынче, да не ударила
бы дружная весна и т.д. - по пословице: у кого что болит, тот о том и
говорит. Такие разговоры в квартире Ермолая Антипыча, вероятно, происходили
последнее время изо дня в день, но они никому не надоедали, как не надоедает
музыканту говорить о музыке, охотнику - об охоте, актеру - о театре. Даже
Любенька не находила эти разговоры скучными и вставляла в них тоненьким
голоском свое детское словечко. Илья любил "испить чайку" и пил стакан за
стаканом, пока оставалась вода в самоваре, причем, как мышь, отгрызал свой
кусочек сахару и постоянно стряхивал крошки с него себе в блюдечко; старая
Марфа всегда сердилась на старика за его "аппекит" к чаю, потому что после
господ любила сама побаловаться около самовара, а тут изволь-ка ставить для
себя другой.
- В чего он только пьет, этот ваш Илья? - ворчала Марфа, сердито убирая
пустой самовар со стола. - Дорвался до господского чая, рад ведро выпить.
- Теперь мы на берег сходим, - предлагал Ермолай Антипыч, обращаясь ко
мне. - Вы, поди, не знаете, как и барки-то строятся?
- Нет.
- Вот Илья вам все, как по пальцам, расскажет...
Мы вышли. Весь берег Чусовой был запружен бурлаками; на мыске, где
стояли магазины и совсем готовые барки, люди шевелились, как живая
муравьиная куча. От домика Ермолая Антипыча до мыска было с полверсты, и мы
все время шли между живыми стенами. На время сплава на чусовские пристани
народ набирается со всех сторон: из ближайших уездов Пермской губернии, из
Вятской, Уфимской и даже Казанской. Некоторые бурлаки приходят на сплав за
целую тысячу верст. Такой дальний путь в весеннюю распутицу требует недель
пять и крайне тяжело отзывается на бурлаках: испеченные на солнце лица с
растрескавшейся кожей, вместо одежды - какие-то лохмотья, на ногах лапти, за
плечами - рваная грязная котомка, в руках - длинная палка, - по этим
признакам вы сразу отличите бурлаков из дальних мост от рабочих с пристани и
ближайших заводов.
- Здорово набралось бурлачков, - говорил Илья, когда мы начали
спускаться под кручу берега. - Скворцы прилетят сперва, а за ними
бурлачки...
Мы спустились по глинистой дорожке на самый мысок, где по берегу
разместилось десятка два совсем готовых барок.
- Вот и наши посудинки, - любовно заметил Илья, постукивая кулаком в
борт одной барки, которую еще конопатили. - Так носиками и глядят в реку...
Сплавщик Илья и вообще бурлаки относятся к барке, как к живому
существу, которое имеет свои достоинства и недостатки, желания и даже
капризы. Одна барка "любит сваливать нос направо", другая "вертится на ходу
и прижимает корму к берегу", третья "лихо разводит речную струю", но "шалит
под бойцами", и т.д. Опытный сплавщик, вроде Ильи, с первого взгляда видит
О, это была она, Ак-Бозат... Бухарбай весь трепетал и молился аллаху. С
каждым днем Ак-Бозат делала круги все меньше и меньше. Бухарбай перестал
есть и похудел, как скелет.
"Скоро уж..." - говорил он самому себе.
А в степи между тем разнеслась весть, что бродит сумасшедший джигит и
все ищет какую-то белую лошадь. Матери начали пугать им своих детей, а
большие побаивались ночной встречи. Его видали разом в нескольких местах.
Собрались степные джигиты вместе и пробовали ловить Бухарбая; но он
каждый раз уходил от них.
Наконец совсем обессилел Бухарбай и целых три дня лежит у степного
колодца. У него не было сил подняться на лошадь, А как наступала ночь, опять
являлась Ак-Бозат и начинала делать свои круги. Теперь она была уже совсем
близко, и Бухарбай только не мог открыть глаз, чтобы посмотреть на лошадь.
Однажды, - это была четвертая ночь у колодца, - он лежал как мертвый. Вдруг
топот уже совсем близко, тут... Бухарбай открывает глаза, а над ним стоит
Ак-Бозат. Он хотел крикнуть, но только застонал...
Степные джигиты нашли Бухарбая мертвым у колодца. Он прижимал
окоченевшими руками к груди свою белую войлочную шляпу.
---------------------------------------------------------------------
Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. Избранные произведения для детей
Государственное Издательство Детской Литературы, Москва, 1962
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
В моих скитаниях по Уралу мне случилось раз заехать в трактовую*, но
глухую деревушку Матвееву, Кунгурского уезда. Пора была летняя, жаркая, и я
вперед мечтал о том блаженном моменте, когда на почтовой станции смогу
напиться чаю. Мысль по существу довольно скромная, но она заслоняла собой
решительно все. Только тот, кто по целым дням глотал накаленную трактовую
пыль, поймет это душевное состояние.
______________
* Тракт - большая проезжая дорога.
- Эвон она, Матвеева-то! - весело проговорил ямщик, когда мы поднялись
на гору. - Только, значит, под горку спустимся, через реку на пароме
переедем, - тут тебе и самая эта Матвеева.
Дорожные ямщики любят поболтать с проезжающим, а то дурь возьмет сидеть
истуканом три-четыре часа.
Наш экипаж начал осторожно спускаться под гору. Место было глухое,
лесное, но красивое дикой красотой не тронутого еще цивилизацией далекого
угла. Глядя на такие забытые богом и людьми веси*, невольно думаешь, что
ведь и тут люди живут, у них свои заботы, огорчения, радости и надежды, и
что вот эти не ведомые никому люди не променяют своего насиженного места ни
на какие блага. Человек - раб привычки.
______________
* Веси - места.
По мере спуска с горы, Матвеева выступала во всем своем великолепии, то
есть на другом высоком берегу обрисовывались ряды крепких изб, гумна,
огороды, разная другая хозяйственная городьба. Я только сейчас заметил, что
в полугоре, с правой стороны нашего спуска, в ряд вытянулись тоже избы,
заметил потому, что от крайней избы с прибитой к коньку елочкой, заменявшей
кабацкую вывеску, бежал к нам мужик, размахивал руками и кричал:
- Эй, стой, ядрена канавушка!.. Стой, братцы!
К моему удивлению, ямщик осадил лошадей.
- Что ему нужно? - спросил я.
- Как что?.. Да это Балабурда...
Такой рекомендации было совершенно достаточно. Балабурда был
легендарный человек, известный на три губернии, как сказочный богатырь. Я о
нем много слышал и теперь смотрел с любопытством неисправимого туриста.
Первое впечатление было не в пользу богатыря: издали он казался самым
обыкновенным мужиком, рослым и сутулым, каких на Урале встретить не
редкость. Почему-то все силачи отличаются сутулостью, длинными руками и
особенно развитой нижней челюстью. Когда Балабурда подошел совсем близко к
экипажу, впечатление получилось другое: это был действительно богатырь, один
из тех богатырей, каких рисуют только на лубочных картинках. Больше всего
поражало его громадное лицо с мясистым носом и какими-то детскими серыми
глазами. Одет он был по-крестьянски - в синюю пястрядевую рубаху, такие же
штаны и в чекмень из домашнего сукна. Особенный эффект производили лапти, -
в Сибири и на Урале лаптей не носят по той простой причине, что нет липы.
Кунгурский уезд в этом отношении представлял исключение, и, как мне
показалось, именно лапти больше всего шли этому русскому деревенскому
богатырю, а сапоги испортили бы впечатление.
- Здравствуй, ядрена канавушка, - добродушно забасил Балабурда,
протягивая мне свою руку.
Рука Балабурды представляла по величине что-то невероятное, и моя в ней
казалась ручонкой ребенка. Вот это так богатырь!
- Ты, Вася, вот что... - заговорил ямщик. - Того, значит... На козлы я
тебя не посажу, еще как раз грешным делом ось сломается, а ты на задке
приспособься.
- Ладно, ладно, ядрена канавушка...
Богатырь взмостился на заднюю ось, уперся руками в спинку экипажа, и мы
отправились дальше, к перевозу. Я чувствовал, как экипаж начал раскачиваться
с подозрительной любезностью, - вот-вот дроги лопнут.
- Эй, ты, шевели бородой, ядрена канавушка! - покрикивал Балабурда на
кучера.
Перевоз был пуст. Балабурда схватил канат и так принялся его
раскачивать, что из сторожки выскочил перепуганный перевозчик.
- Васька, разбойник, да ты столбы выворотишь! - отчаянно вопил он.
- А ты не спи, ядрена канавушка...
Пока мы переправлялись на другую сторону, перевозчик не переставал
ругаться.
- Навяжется же этакое чадушко, прости господи!.. А канат бы оборвал,
тогда что?.. Одно слово - медведь...
- Ну, перестань... Будет.
- Знаем мы твои-то художества, Вася...
В голосе перевозчика послышалась уже любовная нота. Мне нравилось, что
односельчане звали своего богатыря этим детским именем: Вася. Именно Вася, и
больше ничего. Такого уж бог уродил, и ничего с ним не поделаешь, а все-таки
любопытно.
Через пять минут мы были уже на станции, то есть в простой крестьянской
избе, поставленной из прекрасного леса с такой крепостью, как умеют
строиться только в лесных трущобах, где лес нипочем.
- Барин, а ведь мы про водку-то и забыли, ядрена канавушка! - заявил
Балабурда, входя за мной в избу.
- Как же быть?
- А я живой рукой оберну... Рукой подать до кабака-то. - Балабурда взял
деньги и трусцой полетел под гору, к перевозу.
- Эко, как водка-то человека гонит, - наставительно заметил седой
старик, содержавший разгон*. - Ох, грехи наши тяжкие!..
______________
* Разгон - почтовая станция для смены лошадей.
- А что он делает у вас, Балабурда? - спросил я.
- Да что ему делать-то? Ничего не делает... Сидит день-деньской в
кабаке и дожидается проезжающего. Ну, господам любопытно, сейчас ему
водки... На, пей. Только и всего ремесла. По веснам на сплав уходит на
Чусовую. Ну, там что заработает, то и пропьет. Главная у него ошибка
выходит, когда он в Пермь попадет... Тут уж ему лафа, потому как купцы до
полусмерти запоят. Так из кабака в кабак и ходит с месяц, поколь всякий
образ не потеряет. Значит, пора домой... И удивительные эти самые городские
купцы: водкой хоть обливайся, а чтобы настоящего - ну там из одежи что, али
деньгами - ни-ни. Конечно, Вася слабый человек и придет с работы в чем ушел.
- Жена у него есть?
- Как же, есть...
- Такая же большая?
- Нет, совсем обыкновенная бабенка.
- А дети?
- Ну, детьми господь миловал... Куда им с детьми? Жена же и кормит
Васю, а он только попашет да покосит... Какие уж тут дети.
Весь репертуар жизни богатыря Васи был налицо. Мне было грустно думать,
что этой громадной силе не нашлось другого приложения, как пропадать по
кабакам и утешать пьяных купцов. И обидно, и жаль, и ничего не поделаешь.
Вся беда Васи заключалась в том, что он родился немного поздно, а родись он
лет пятьсот назад, - наверное попал бы в цикл былинных богатырей. В самом
деле, все эти Ильи Муромцы, Микулы Селяниновичи и остальная богатырская
братия кажутся вымыслом народной фантазии и достоянием разных хрестоматий и
академических изданий, а тут налицо живой былинный богатырь, которому, как
настоящему русскому богатырю, и деваться-то некуда с своей силушкой
богатырской. В своем роде тоже лишний человек...
- А отец у него какой из себя?
- Отец и мать обыкновенные, а вот сестра была так дерево деревом, вся в
братца родного... Так уж божецкое произволение. Сперва-то Вася жил справно,
как следовает хрестьянину, ну, а потом как попал на сплавы да в Пермь, ну и
потерял себя. В Питер ведь его возили, да, сказывают, рылом не вышел и спина
горбом, - там прямых человеков надобно.
Хорошо, что Балабурда не попал к какому-нибудь антрепренеру, который
повез бы этого богатыря по всем европейским городам, как диковинку. Я лично
не могу видеть этого живого товара, который выставляется по балаганам и
циркам. Пусть уж лучше сидит у себя в Матвеевском кабаке и выжидает
проезжающих.
Балабурда явился с водкой, когда самовар был уже на столе. Он с
какой-то жадностью выпил первый стакан.
- Ты бы, Вася, дал отдохнуть вину-то, - укоризненно заметил ворчливый
старик хозяин. - Все одно, всей водки не перепьешь...
Богатырь только покрутил своей кудрявой русой головой. Эх, дескать, уж
что тут говорить!.. В одной рубахе и без шапки он казался еще больше, и
жаль, что не было художника, который мог бы его срисовать для какой-нибудь
картины из богатырского эпоса. Пока я пил чай, Балабурда успел выпить всю
водку и как-то сразу захмелел. Глаза сделались мутные, он весь как-то
осунулся и тяжело дышал.
- Ах, ядрена канавушка!.. - бессмысленно повторял он свою поговорку. -
Еще бы, барин, а?
- Довольно, Василий...
- И то довольно... Ну ее, эту самую водку! Плевать мне на нее...
- Да тебя, идола, разве напоишь? - ворчал старик. - Другому,
правильному человеку, водка впрок, а в тебя как в прорву...
Лошади уже были заложены, и новый ямщик, сын хозяина, лихо выкатил на
улицу. Мы вышли. Балабурда, покачиваясь, счел своим долгом проводить меня.
Он сильно пошатывался и бормотал что-то бессвязное. Когда я уже сидел в
экипаже, подошли двое парней с балалайкой. Завидев пьяного Балабурду, парень
с балалайкой заиграл плясовую. Богатырь повел могучими плечами и пустился
плясать, грузно притоптывая своими крестьянскими лапотками. На меня эта
картина произвела еще более грустное впечатление.
- Эх, ты! да эх, ты!.. - выкрикивал Балабурда, размахивая своими
длинными руками, и потом хрипло запел:
Я без пряничка не сяду,
Без орешка не ступлю...
Глядевший в окно старик только качал строго головой и наставительно
повторял:
- Винцо пляшет, винцо песенки поет...
Когда экипаж тронулся, Балабурда ринулся за нами и крикнул:
- Эй, барин, ежели выворотишься, так я, значит, завсегда там... в
кабаке!..
Дорогой мы разговорились с ямщиком. Это был молодой парень с настоящей
ямщицкой ухваткой. От него так и веяло молодой удалью. Когда застоявшиеся
лошади прошлись, он повернулся ко мне и заговорил:
- И что это старикам Вася дался?.. Поедом едят. А разве кому он зло
делает, окромя себя? Мухи не пошевелит, - вот какой человек он есть... К
вину действительно припадошен, так это опять же его дело. Жаль, конечно, а
так хороший мужик.
- Как он на сплав попал?
- Опять не его причина... Мы тут займуемся рубкой леса, ну из казенной
дачи, скажем, воруем да по своей реке сплавляем. Хорошо. Только наезжает
главный лесничий по зиме. Объездчик везет его по лесу. Глядят: дерево
срублено, а конного следу нет. А это Вася срубит бревно, на плечо, да и
волокет... Ох, здоров он, барин! Ну, лесничий-то вызвал его, подивился и
даже протоколу не составил. А потом взял да увез на пристань, как диковинку.
Ну, там Вася еще в лучшем виде себя показал. Знаешь чугунные бабы, которыми
сваи забивают? В каждой верных двадцать пудов будет. Ну, бурлачки две
таких-то бабы и тащили из амбара на барку. Галдят, орут, замаялись... Вася
посмотрел-посмотрел, да и говорит: "Ну-ко я вам помогу, братцы!" Взял одну
бабу одной рукой, другую другой да и унес на барку, точно два пуда. Тут уж
его и вызнали, каков таков есть Балабурда... Тут уж ему честь пошла и от
караванного, и от лесничего, и от бурлаков, потому как всем любопытно.
- А Балабурда - это фамилия или прозвище?
- Да так все говорят: Балабурда да Балабурда. Значит, сызмальства,
когда еще ребята придумали. А сам-то Василий это не любит... Вот, поди ты,
не ндравится слово. Как-то у нас в Матвеевой пристал к нему пьяный
мужичонко. Жужжит около него мухой: "Балабурда, Балабурда". Ведь озлил-таки
Васю... Сначала все глядел на мужичонка, а потом взял с него шапку, вышел из
кабака, одной рукой поднял три венца, значит три верхних ряда бревен, вместе
с крышей, да в паз и засунул шапку. На, получай... Потом-то чуть не всей
деревней выстреливали эти самые три венца и едва шапку добыли. В другой раз
так же вот к Васе пьяный чиновник в Перми привязался на рынке. Терпел он,
терпел, а потом, как котенка, поднял одной рукой за шиворот, плюнул ему в
морду и бросил в грязь. Невероятная в нем сила, барин, и ежели бы при такой
силе да злость, так всю деревню по бревнышку разнес бы. Смирен, уж нечего
сказать... На барках он за шестерых управляется.
В Матвеевой я был потом лет через семь. Оказалось, что былинный
богатырь приказал долго жить. Отчего он умер, - я не мог добраться, но
вернее всего - от того зелена вина, от которого извелось так много на Руси
богатырей.
---------------------------------------------------------------------
Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. Избранные произведения для детей
Государственное Издательство Детской Литературы, Москва, 1962
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
По западному склону Уральских гор сбегает много горных рек и речонок,
которые составляют главные питательные ветки бассейна многоводной реки Камы.
Между ними, без сомнения, по оригинальности и красоте первое место
принадлежит реке Чусовой, которая прорыла свое каменистое ложе сквозь скалы
и горы на расстоянии нескольких сотен верст. Эта горная красавица
представляет для судоходства почти непреодолимые препятствия, и поэтому нам
особенно интересно познакомиться с тем, как преодолевает это препятствие
простой русский мужик, даже не знающий грамоты. Свое начало Чусовая берет
немного южнее Екатеринбурга, сначала течет на север, а потом медленно
поворачивает к северо-западу, пока не впадет в реку Каму выше города Перми
верст на двадцать.
Сплавная часть Чусовой, то есть та, по которой возможно судоходство,
тянется на 600 верст. Средняя часть этого течения, занимающая верст 400,
составляет самую живописную полосу Чусовой и кончается как раз в том месте,
где проходит через реку Уральская железная дорога. Здесь Чусовая выбегает
окончательно из "камней", как бурлаки называют горы, и дальше уже течет по
низменной равнине, где берега только иногда поднимаются высокими буграми, и
на них, как исключение, попадаются те страшные прибрежные скалы, которые
бурлаки называют бойцами. Самая красивая часть Чусовой вместе и самая
опасная для плывущих барок: у бойцов "бьются" не только барки, но и люди
гибнут десятками.
На всем своей протяжении Чусовая представляет совершенно пустынную
реку, где прибрежные селения являются каким-то исключением. Правда, на
Чусовой стоят несколько больших заводов, которые, конечно, оживляют реку, но
их слишком мало; затем остаются пристани, откуда отправляются барки; но
пристани оживляются едва на один месяц в году, на время весеннего сплава, а
на все остальное время точно засыпают...
А между тем Чусовая имела и имеет громадное значение для Урала, потому
что по ней ежегодно сплавляется больше шести миллионов пудов разных грузов,
одних бурлаков на чусовских пристанях каждую весну собирается до двадцати
пяти тысяч человек.
Несколько лет тому назад мне случилось проплыть без малого всю Чусовую
с весенним караваном, о чем я и хочу вам рассказать.
В последних числах апреля месяца, когда на открытых местах снег уже
стаял и показалась первая бледная зелень, я подъезжал по самой ужасной
дороге к одной из верхних чусовских пристаней. На Чусовой стоял еще лед,
рыхлый я ржавый; в лесу лежал почерневший снег, но в воздухе уже
чувствовалась весна, и с неба лились волны теплого весеннего света,
заставлявшего высыпать из-под прошлогодних листьев зеленые усики молодой
травки и набухать ветви берез, рябин и черемухи. Весна на Урале, как и в
других северных или гористых местах, наступает быстро, разом, так, что,
собственно, пожалуй, и нет той весны, какая бывает на юге: переход от зимы к
лету слишком резок, как и переход от лета к зиме.
В первую минуту я не узнал знакомой пристани, на которой бывал
несколько раз летом и зимой. Обыкновенно тихая деревушка, с полсотней изб,
облепивших крутой берег, теперь походила на живой муравейник, где копошились
тысячи черных точек. В воздухе там и сям слышалась "Дубинушка":
Ой, дубинушна, ухнем!
Раззеленая, подернем...
Улицы были запружены бурлаками, так что экипаж мог пробраться только
шагом. Сейчас за деревней, на низком мысу, стояло десятка полтора почти
совсем готовых барок, оставалось только кое-где проконопатить пазы
(отверстия между досками) и залить их варом. Эта работа была не трудная, и
совсем готовые барки только ждали момента, когда на реке тронется лед, чтобы
всплыть на вольную вешнюю воду.
- К Ермолаю Антипычу, - сказал я своему кучеру.
- Ладно...
Моя повозка остановилась у низенького, одноэтажного дома с большими
окнами, выходившими прямо на реку. Я всегда любил этот низенький бревенчатый
домик, в котором было так тепло и уютно, а между фуксиями и геранями,
которые стояли на окнах, каждый раз мелькало розовое, улыбающееся личико
маленькой девочки, Любеньки. Нужно сказать, что мы были большими приятелями,
и Любенька звонко встречала меня каждый раз одной фразой: "Папа, папа!
Городской человек приехал!" Любеньке было шесть лет с небольшим, и она нигде
не бывала, кроме своей пристани, потому я и получил у нее название
"городского человека".
- А то как же? Вы даже в Москве бывали и в Петербурге, - говорила
девочка, недоверчиво поглядывая на меня светлыми глазками. - Конечно,
городской, а вот я - деревенская...
В первый раз, когда Любенька услыхала, что я бывал в Москве и
Петербурге, она долго не хотела верить такому чуду: никто из пристанских не
заезжал в такую даль. Москву и Петербург можно видеть только в книжках с
картинками. Только когда Ермолай Антипыч убедил маленькую дочурку, что я
действительно был так далеко, Любенька наконец поверила и назвала меня
городским человеком. Впрочем, по выражению ее глаз я иногда замечал, что она
сомневается в своем городском человеке и производит ему маленький экзамен.
- Папы нет дома, - заявила Любенька на этот раз. - Он на берегу, где
строятся барки...
- Городской человек устал, Любенька, и хочет чаю.
- Сейчас я скажу Марфе.
У Любеньки не было матери, которая умерла года три тому назад, и всем
хозяйством в доме заправляла ворчливая, старая Марфа. Домик Ермолая Антипыча
разделялся на четыре небольших, уютных комнатки, из которых одна была занята
кабинетом Ермолая Антипыча, в другой жила Любенька, а две последних носили
громкое название гостиной и столовой, хотя могли быть названы и иначе,
потому что в столовой, например, стояла кровать хозяина, а в гостиной - его
длинный письменный стол.
- Вы кстати приехали, - говорила Любенька, пока я в гостиной разминал
разбитые дорогой ноги.
- А что...
- Да так... Река скоро тронется, будет очень весело. Барки мимо нас
побегут. Потом свой караван будем отправлять... Как же!.. Из пушки будут
стрелять на берегу... Я боюсь, когда из пушки стреляют...
- А когда, Любенька, Чусовая тронется?
- С часу на час ждут... Сплавщик Илья у нас вчера чай пил и говорил,
что скоро уж. Барки готовы, бурлаки собрались... Да...
Маленькая хозяйка рассказала мне последние пристанские новости,
которые, главным образом, вертелись все около того же сплава.
- Снега нынче глубоки, - серьезно рассказывала Любенька, - Илья боится,
как бы дружная весна не ударила... По высокой воде много барок убьется.
Девочка передавала только то, что сама слышала от других, и говорила
тем языком, каким говорят только на Чусовой: "барка убьется", а не
разобьется, потому что для сплавщика Ильи барка - не мертвая посудина, а
живое существо: "ударит дружная весна", "снега выпали глубоки", "река
тронется" и т.д.
Едва Марфа успела подать кипевший самовар, как в передней послышались
голоса Ермолая Антипыча и сплавщика Ильи.
- У нас городской человек, папа, - докладывала Любенька, выскочив
навстречу отцу.
- Мы гостям рады, - отвечал Ермолай Антипыч, появляясь в дверях.
- Здравствуйте, Ермолай Антипыч, - здоровался я, пожимая руку хозяина.
- Как поживаете?
- Чего нам делается: живем с Любенькой, как чирки в болоте. А вы к нам
на сплав?
- Да, хотелось бы сплыть на караване до Перми...
- Что же, доброе дело: место найдется. Вот я Сейчас же и передам вас с
рук на руки Илье... Где ты, Илья?
- Я сейчас, Ермолай Антипыч, - отозвался из передней Илья, - грязищи
натащил на сапогах с улицы-то, надо обтереть, а то всю горницу вашу
изведу...
- Да иди, ничего: грязь не сало, - высохло, отстало...
- Нет, это уже не порядок! Как же можно... Да барышня-то меня в другой
раз и не пустит в горницу.
Сплавщик Илья наконец вошел в горницу, помолился в передний угол на
образ и, тряхнув подстриженными в скобку волосами, поклонился на все три
стороны, хотя в горнице, кроме нас троих, никого не было. Это был небольшой,
сухонький старик с козлиной, темной бородкой, вылезавшей поверх синего,
сермяжного кафтана клинушком: худое, желтоватое лицо Ильи не отличалось
ничем особенным, за исключением глубоко ввалившихся, необыкновенно живых
серых глаз, которые смотрели на все режущим, прищуренным взглядом. Короткие,
кривые ноги Ильи ступали медленно и крепко, точно шагал какой богатырь;
сгорбленная спина и вытянутые, длинные руки делали его фигуру очень
некрасивой на первый взгляд, но такие спины и руки бывают только у тех
тружеников, которые работают, не жалея себя.
- Ну, здорово живете, - проговорил Илья, расставляя широко ноги и
засовывая одну руку за красную шерстяную опояску, которою был перехвачен его
синий кафтан.
- Здравствуй, Илья... Садись, так гость будешь.
Мы просидели за чаем незаметно целый час; разговор шел все время о
Чусовой: когда она тронется, да как высока будет вода нынче, да не ударила
бы дружная весна и т.д. - по пословице: у кого что болит, тот о том и
говорит. Такие разговоры в квартире Ермолая Антипыча, вероятно, происходили
последнее время изо дня в день, но они никому не надоедали, как не надоедает
музыканту говорить о музыке, охотнику - об охоте, актеру - о театре. Даже
Любенька не находила эти разговоры скучными и вставляла в них тоненьким
голоском свое детское словечко. Илья любил "испить чайку" и пил стакан за
стаканом, пока оставалась вода в самоваре, причем, как мышь, отгрызал свой
кусочек сахару и постоянно стряхивал крошки с него себе в блюдечко; старая
Марфа всегда сердилась на старика за его "аппекит" к чаю, потому что после
господ любила сама побаловаться около самовара, а тут изволь-ка ставить для
себя другой.
- В чего он только пьет, этот ваш Илья? - ворчала Марфа, сердито убирая
пустой самовар со стола. - Дорвался до господского чая, рад ведро выпить.
- Теперь мы на берег сходим, - предлагал Ермолай Антипыч, обращаясь ко
мне. - Вы, поди, не знаете, как и барки-то строятся?
- Нет.
- Вот Илья вам все, как по пальцам, расскажет...
Мы вышли. Весь берег Чусовой был запружен бурлаками; на мыске, где
стояли магазины и совсем готовые барки, люди шевелились, как живая
муравьиная куча. От домика Ермолая Антипыча до мыска было с полверсты, и мы
все время шли между живыми стенами. На время сплава на чусовские пристани
народ набирается со всех сторон: из ближайших уездов Пермской губернии, из
Вятской, Уфимской и даже Казанской. Некоторые бурлаки приходят на сплав за
целую тысячу верст. Такой дальний путь в весеннюю распутицу требует недель
пять и крайне тяжело отзывается на бурлаках: испеченные на солнце лица с
растрескавшейся кожей, вместо одежды - какие-то лохмотья, на ногах лапти, за
плечами - рваная грязная котомка, в руках - длинная палка, - по этим
признакам вы сразу отличите бурлаков из дальних мост от рабочих с пристани и
ближайших заводов.
- Здорово набралось бурлачков, - говорил Илья, когда мы начали
спускаться под кручу берега. - Скворцы прилетят сперва, а за ними
бурлачки...
Мы спустились по глинистой дорожке на самый мысок, где по берегу
разместилось десятка два совсем готовых барок.
- Вот и наши посудинки, - любовно заметил Илья, постукивая кулаком в
борт одной барки, которую еще конопатили. - Так носиками и глядят в реку...
Сплавщик Илья и вообще бурлаки относятся к барке, как к живому
существу, которое имеет свои достоинства и недостатки, желания и даже
капризы. Одна барка "любит сваливать нос направо", другая "вертится на ходу
и прижимает корму к берегу", третья "лихо разводит речную струю", но "шалит
под бойцами", и т.д. Опытный сплавщик, вроде Ильи, с первого взгляда видит