Страница:
Говоря это, старый тиран склонил голову к плечу таким усталым движением, словно собирался вот-вот умереть, и из-под золотой маски раздалось нечто вроде слабого шипения. Вульфила подумал, что разговор, видимо, окончен. Он поклонился и направился к двери.
— Погоди! — неожиданно остановил его металлический голос.
Варвар повернулся лицом к трону.
— Рим… ты когда-нибудь видел Рим?
— Да, — ответил Вульфила — Красоту этого города невозможно описать. Я был просто ошеломлен мраморными арками, высокими, как дома… на них стоят бронзовые колесницы, влекомые изумительные конями, сплошь позолоченными… и в колесницах стоят крылатые боги. Площади там окружены портиками с сотнями колонн, и каждая высечена из цельной глыбы камня, а некоторые из них такие же высокие, как башни на твоих стенах, и все раскрашены в самые яркие и красивые цвета. Храмы и базилики сплошь изукрашены картинами и мозаиками. Фонтаны изображают собой мифологические существа, изваянные из мрамора и отлитые из бронзы, а вода из них стекает в каменные бассейны — настолько большие, что в каждом из них могла бы поместиться добрая сотня человек. И еще есть в Риме одно строение… гигантское, окруженное прекрасными арками, их там сотни… там древние убивали христиан, отдавая их на съедение диким зверям. Это место называется Колизей, и он так велик, что в нем можно разместить весь твой замок.
Вульфила замолчал, потому что из-под маски вдруг послышалось мрачное шипение, полный страдания вздох, который варвар не посмел прервать; возможно, он случайно заставил тирана вспомнить так и не осуществившуюся мечту давно минувшей юности, а может быть, старика охватила душевная боль при мысли о величии, которого ему самому не суждено было достичь… боль души, заключенной в одряхлевшем, страдающем теле…
Вульфила вышел в коридор, аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся к своим воинам. Он бросил проводнику кошель денег, сказав:
— Это то, что я тебе обещал. Ты свободен и можешь идти, куда угодно. Я узнал все, что хотел узнать.
Проводник взял деньги, на мгновенье благодарно склонил голову — и тут же пустил своего коня в галоп, чтобы как можно скорее очутиться подальше от этого мрачного места.
С этого дня Вульфила стал наиболее доверенным и злобным из головорезов Вортигена. Где бы ни возникал бунт, варвар мгновенно появлялся в тех местах во главе своих диких всадников, чтобы сеять ужас, смерть и разрушение, и действовал он со столь устрашающей быстротой, с такой яростной силой, что никто больше не смел и заикаться о свободе.
Никто не смел также доверить свои мысли друзьям или родным, да даже и наедине с собой, под защитой стен собственного дома, никто бы не решился высказать свои мысли, — а награды, сыпавшиеся на Вульфилу из рук тирана, все увеличивались, в соответствии с количеством награбленного варварами. Ведь они складывали свою добычу к ногам тирана…
Вульфила воплощал собой все то, чем не обладал более сам Вортиген: неистощимую энергию, силу и стремительную реакцию.
Этот варвар превратился в нечто вроде руки старика, распростертой над доминионом, и Вортигену даже не было надобности отдавать конкретные приказы: Вульфила их предвидел заранее и выполнял еще до того, как слышал от тирана, все так же восседавшего на троне в пустой комнате. И, тем не менее… тем не менее, в ледяных глазах варвара светилась некая тайна, злобный ум, заставлявший Вортигена бояться этого человека.
Он не верил внешней покорности этого загадочного воина, явившегося из-за моря, хотя, казалось, варвар не имел других желаний, кроме как отыскать пропавшего мальчишку, чтобы доставить его голову в Равенну.
Именно поэтому Вортиген решил однажды показать Вульфиле, что значит предать тирана. Вульфиле пришлось присутствовать на казни некоего подданного, чьим единственным проступком оказалось то, что он припрятал часть награбленного во время очередного налета на местных жителей.
У подножия одной из башен имелся внутренний двор, окруженный высокой каменной стеной; в этом дворе тиран держал своих огромных мастиффов.
Эти чудовищные звери часто использовались в сражениях. Кормление тварей давно уже было единственным развлечением Вортигена; дважды в день он бросал им куски мяса из окна, расположенного позади его трона.
И вот осужденного на казнь человека раздели догола — и на веревках медленно опустили во двор к собакам; мастиффов перед этим не кормили два дня. И псы мгновенно набросились на приговоренного, пожирая его заживо, начав с ног, как только смогли до них допрыгнуть…
Вопли несчастной жертвы смешались с яростным лаем и завыванием собак, обезумевших от запаха крови… Все эти звуки нарастали, пока не стали почти оглушительными, и никто, в ком сохранилась хоть капля человечности, не в силах был их выдержать. Однако Вульфила даже глазом не моргнул; он наслаждался чудовищным спектаклем, пока тот не закончился. Когда же варвар обернулся и посмотрел на Вортигена, тиран увидел в его глазах лишь сожаление по поводу того, что зрелище оказалось столь коротким, и все ту же ледяную ярость.
ГЛАВА 10
— Погоди! — неожиданно остановил его металлический голос.
Варвар повернулся лицом к трону.
— Рим… ты когда-нибудь видел Рим?
— Да, — ответил Вульфила — Красоту этого города невозможно описать. Я был просто ошеломлен мраморными арками, высокими, как дома… на них стоят бронзовые колесницы, влекомые изумительные конями, сплошь позолоченными… и в колесницах стоят крылатые боги. Площади там окружены портиками с сотнями колонн, и каждая высечена из цельной глыбы камня, а некоторые из них такие же высокие, как башни на твоих стенах, и все раскрашены в самые яркие и красивые цвета. Храмы и базилики сплошь изукрашены картинами и мозаиками. Фонтаны изображают собой мифологические существа, изваянные из мрамора и отлитые из бронзы, а вода из них стекает в каменные бассейны — настолько большие, что в каждом из них могла бы поместиться добрая сотня человек. И еще есть в Риме одно строение… гигантское, окруженное прекрасными арками, их там сотни… там древние убивали христиан, отдавая их на съедение диким зверям. Это место называется Колизей, и он так велик, что в нем можно разместить весь твой замок.
Вульфила замолчал, потому что из-под маски вдруг послышалось мрачное шипение, полный страдания вздох, который варвар не посмел прервать; возможно, он случайно заставил тирана вспомнить так и не осуществившуюся мечту давно минувшей юности, а может быть, старика охватила душевная боль при мысли о величии, которого ему самому не суждено было достичь… боль души, заключенной в одряхлевшем, страдающем теле…
Вульфила вышел в коридор, аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся к своим воинам. Он бросил проводнику кошель денег, сказав:
— Это то, что я тебе обещал. Ты свободен и можешь идти, куда угодно. Я узнал все, что хотел узнать.
Проводник взял деньги, на мгновенье благодарно склонил голову — и тут же пустил своего коня в галоп, чтобы как можно скорее очутиться подальше от этого мрачного места.
С этого дня Вульфила стал наиболее доверенным и злобным из головорезов Вортигена. Где бы ни возникал бунт, варвар мгновенно появлялся в тех местах во главе своих диких всадников, чтобы сеять ужас, смерть и разрушение, и действовал он со столь устрашающей быстротой, с такой яростной силой, что никто больше не смел и заикаться о свободе.
Никто не смел также доверить свои мысли друзьям или родным, да даже и наедине с собой, под защитой стен собственного дома, никто бы не решился высказать свои мысли, — а награды, сыпавшиеся на Вульфилу из рук тирана, все увеличивались, в соответствии с количеством награбленного варварами. Ведь они складывали свою добычу к ногам тирана…
Вульфила воплощал собой все то, чем не обладал более сам Вортиген: неистощимую энергию, силу и стремительную реакцию.
Этот варвар превратился в нечто вроде руки старика, распростертой над доминионом, и Вортигену даже не было надобности отдавать конкретные приказы: Вульфила их предвидел заранее и выполнял еще до того, как слышал от тирана, все так же восседавшего на троне в пустой комнате. И, тем не менее… тем не менее, в ледяных глазах варвара светилась некая тайна, злобный ум, заставлявший Вортигена бояться этого человека.
Он не верил внешней покорности этого загадочного воина, явившегося из-за моря, хотя, казалось, варвар не имел других желаний, кроме как отыскать пропавшего мальчишку, чтобы доставить его голову в Равенну.
Именно поэтому Вортиген решил однажды показать Вульфиле, что значит предать тирана. Вульфиле пришлось присутствовать на казни некоего подданного, чьим единственным проступком оказалось то, что он припрятал часть награбленного во время очередного налета на местных жителей.
У подножия одной из башен имелся внутренний двор, окруженный высокой каменной стеной; в этом дворе тиран держал своих огромных мастиффов.
Эти чудовищные звери часто использовались в сражениях. Кормление тварей давно уже было единственным развлечением Вортигена; дважды в день он бросал им куски мяса из окна, расположенного позади его трона.
И вот осужденного на казнь человека раздели догола — и на веревках медленно опустили во двор к собакам; мастиффов перед этим не кормили два дня. И псы мгновенно набросились на приговоренного, пожирая его заживо, начав с ног, как только смогли до них допрыгнуть…
Вопли несчастной жертвы смешались с яростным лаем и завыванием собак, обезумевших от запаха крови… Все эти звуки нарастали, пока не стали почти оглушительными, и никто, в ком сохранилась хоть капля человечности, не в силах был их выдержать. Однако Вульфила даже глазом не моргнул; он наслаждался чудовищным спектаклем, пока тот не закончился. Когда же варвар обернулся и посмотрел на Вортигена, тиран увидел в его глазах лишь сожаление по поводу того, что зрелище оказалось столь коротким, и все ту же ледяную ярость.
ГЛАВА 10
Весна уже вступала в свои права, и не растаявший снег теперь виднелся лишь на вершине MonsBadonicus, которую местные называли горой Бадон. Крестьяне, возвращавшиеся с полей, и пастухи, гнавшие стада с пастбищ, заметили пурпурного дракона, возникшего вдали, над старыми развалинами.
Они видели серебряную голову, сверкавшую над самой высокой башней заброшенной крепости, — и этот знак разбудил во многих душах почти забытые мечты о доблести и славе.
Амброзин, смешавшись с толпой на рынке, или бродя от фермы к ферме, прислушивался к разговорам и улавливал те беспокоящие чувства, что пробуждались в людях. Многие были встревожены символом, так внезапно появившимся из далекого, давно никем не упоминаемого прошлого, — однако никто не решался высказывать свои мысли вслух. Однажды, наблюдая за пастухом, замершим в созерцании римского штандарта, Амброзин прикинулся чужаком в этих краях и спросил:
— Что это за знамя? Зачем оно там стоит, над пустой крепостью?
Пастух посмотрел на него со странным выражением в глазах.
— Ты, должно быть, пришел издалека, — сказал он, — если не узнаешь этого стяга. Многие годы он был символом тех, кто давал защиту и свободу этой земле, был символом чести… Это знамя легендарной армии, двенадцатого легиона, легиона Дракона.
— Вообще-то я о нем слышал, — откликнулся Амброзии, — но я всегда думал, что это просто выдумка, сказка, что ее придумали для северных варваров, чтобы они пореже сюда заглядывали.
— Ты ошибаешься, — покачал головой пастух. — Этот легион действительно существовал, и человек, с которым ты говоришь сейчас, состоял в нем. В молодости, конечно.
— Ну, и что же случилось с этим легионом? — спросил старый друид. — Куда он подевался? Его разбили? Или вынудили сдаться?
— Нет, ни то, ни другое, — сказал пастух. — Нас предали. Мы вышли за Великую стену, преследуя банду скоттов, похитивших женщин в одной из наших деревень, а одного из вождей, наших союзников, оставили охранять проход в стене, где мы должны были пройти при возвращении. Но когда мы вернулись, преследуемые ордой разъяренных врагов, проход был загорожен, а наши бывшие союзники направили на нас оружие. Мы оказались в ловушке! Многим из нас пришлось вступить в битву, но другим удалось ускользнуть, поскольку внезапно поднялся густой туман и скрыл нас. Мы нашли безопасное место, потому что сумели пробраться через узкую долину, скрытую между высокими скалистыми стенами. И после этого решили разойтись и по одиночке вернуться домой. Предателя звали Вортиген, это нынешний тиран, который с тех пор угнетает всю страну и высасывает из нас кровь поборами, его прислужники грабят всех, и люди постоянно живут в страхе. Но мы, легионеры, с тех пор существуем незаметно, стыдясь самих себя, мы просто работаем и стараемся позабыть, кем были когда-то. И вот вдруг невесть откуда взялось это знамя, словно чудо, и напомнило нам: тот, кто боролся за свободу, не может умереть рабом.
— Расскажи мне, — продолжал спрашивать Амброзии, — кто посоветовал всем распустить легион? Кто посоветовал вам вернуться к своим семьям?
— Наш командир погиб в том бою. Так что совет дал его первый помощник, офицер Кустенин. Он был мудрым и храбрым человеком, и он хотел сделать так, чтобы нам было лучше. Его жена тогда как раз родила девочку, чудесную, как бутон розы, и, наверное, в тот момент Кустенину жизнь казалась слишком дорогим даром. Да и все мы думали о своих женах, детях, о своих домах. Мы тогда не понимали, что если бы держались вместе, под этим знаменем, мы смогли бы куда лучше защитить все то, что нам так дорого…
Амброзину хотелось продолжить разговор, но пастух замолчал, не в силах справиться с нахлынувшими на него чувствами. У него перехватило горло, и он просто молча смотрел на штандарт, развевающийся в солнечных лучах… а потом повернулся и ушел.
Старый наставник, пораженный услышанным, несколько раз после этого приходил к Кустенину и пытался обсудить с ним все, однако тщетно. Бросить вызов силам Вортигена при тех условиях, что сложились в стране, было равносильно самоубийству. Та видимость свободы, которой пользовались люди Кустенина, похоже, вполне его устраивала, — особенно по сравнению с безумным риском восстания. Одна лишь мысль о бунте приводила Кустенина в ужас, и он даже ни разу не приехал в старую крепость, чтобы познакомиться со всеми, кто там поселился.
Карветия оставалась единственным городом во владениях Вортигена, до сих пор наслаждавшимся небольшими вольностями, — но лишь потому, что тиран нуждался в ее рынках и океанских портах. Кое-какие товары по-прежнему приходили из-за моря, а с ними и новости о дальних землях, — и морские торговцы служили городу своего рода защитой от мечей наемников Вортигена.
А в крепости тем временем шел ремонт укреплений, перестройка башен и бастионов; воины заделывали бреши в крепостном валу, выравнивали аппарели, ставили частокол из закаленных в огне кольев. Батиат вспомнил, что прежде был кузнецом, и его молот неустанно стучал по наковальне. Ватрен, Деметр и Оросий привели в порядок жилые помещения, конюшни, хлебопекарную печь и мельницу, а Ливия радовала всех, подавая к столу горячий, душистый хлеб и чаши теплого молока.
Один лишь Аврелий, несмотря на то, что в первые дни горел энтузиазмом, становился все более унылым и задумчивым. Он каждую ночь подолгу бродил по бастионам, с оружием в руках, всматриваясь в темноту, — как будто ждал врага, который и не думал являться, но который, тем не менее, заставлял Аврелия чувствовать себя неуверенным и бессильным; он ждал некоего признака, который напомнил бы ему о самом себе… призрака, похожего на самого легионера: то ли труса, то ли, еще хуже того, предателя.
И еще Аврелий размышлял над организацией защиты, разрабатывал стратегию.
Когда может начаться осада? Когда на горизонте появятся орды всадников? Когда под этим синим небом грянет момент истины? И кто на этот раз откроет двери врагу? кто может оказаться волком в овечьей шкуре?..
Амброзин понимал мысли Аврелия, чувствовал боль настолько сильную, что даже Ливии не удавалось ее смягчить. Старый наставник прекрасно понимал, что близится время столкновения с врагом, что рука судьбы дотянется до них… судьбы, до сих пор насмехавшейся над Аврелием… и как раз в тот момент, когда Амброзин обдумывал наилучший способ действий, появился Кустенин на своем белом жеребце. Он принес печальные новости: Вортиген приказал, наконец, распустить последний сенат в течение месяца. Люди должны отказаться от древней системы правления магистратов, а в городе будет размещен воинский гарнизон, состоящий из свирепых наемников с континента.
— Может, ты и прав, Мирдин, — задумчиво сказал Кустенин. — Настоящая свобода — только та, которую завоевывают потом и кровью… но теперь уже слишком поздно.
— Неправда, — возразил Амброзин. — А почему — ты узнаешь, если придешь завтра утром на заседание сената.
Кустенин покачал головой с таким видом, как будто в жизни не слыхал подобной ерунды, — и сразу вскочил в седло и умчался к городу через пустынную равнину.
На следующее утро, еще до рассвета, Амброзин разбудил Ромула, чтобы вместе с ним отправиться в город.
— Куда вы собрались? — спросил Аврелий.
— В Карветию, — ответил старый наставник. — В сенат, а может быть, на рыночную площадь, — если будет необходимо, я прямо там соберу народ.
— Я пойду с вами.
— Нет, твое место здесь, во главе твоих людей. Не теряй веры, — добавил Амброзин.
Он взял свой посох паломника и они с мальчиком пошли к Карветии по тропе, вившейся через луг, вдоль берега озера.
Карветия до сих пор выглядела как настоящий город римлян: над ее стенами, сложенными из прямоугольных камней, высились сторожевые башни, ее здания обладали римской архитектурой, улицы были прямыми, а люди говорили на латыни и придерживались обычаев предков. Амброзин ненадолго остановился перед сенатом, куда уже собирались на заседание народные представители. И многие горожане тоже желали присутствовать там, но они пока что толпились перед закрытой дверью атриума.
Но вот, наконец, все разместились внутри, заседание началось. Первым взял слово человек суровой внешности, одетый очень просто; весь его вид производил впечатление честности и уверенности в себе. И, должно быть, он пользовался большим уважением, потому что шепот мгновенно стих, стоило ему открыть рот.
— Сенат и народ Карветии! — сказал он. — Наше положение становится просто невыносимым. Тиран пригласил новых наемников, которые отличаются невиданной жестокостью и дикостью, — под тем предлогом, что народ городов, до сих пор имеющих собственное управление, нуждается в защите. И он готов уничтожить последний символ свободного волеизъявления граждан Британии — наш сенат! — Гул испуганных голосов прокатился по рядам сенаторов и слушателей, заполнивших атриум. — Что мы должны делать? — продолжил оратор. — Склонить головы, как мы делали это до сих пор? Смириться с новыми унижениями и новым стыдом, позволить им растоптать наши права и наше достоинство, осквернить наши дома, позволить их грязным рукам коснуться наших жен и дочерей?
— К несчастью, у нас нет выбора, — сказал один из сенаторов. — Сопротивление Вортигену будет означать смерть для всех нас.
— Это правда! — воскликнул другой. — Нам не выстоять против его ярости. Он просто сметет нас с дороги. А если мы подчинимся, то, по крайней мере, сможем попытаться сохранить хотя бы некоторые из наших преимуществ.
Амброзин быстро вышел вперед, ведя за собой Ромула.
— Могу ли я попросить слова, благородные сенаторы?
— Кто ты таков? — спросил председатель. — Кто ты таков, чтобы вмешиваться в наше собрание?
Амброзин обнажил голову и вышел в самую середину зала, заставив Ромула придвинуться поближе, поскольку чувствовал, что мальчику не хочется оказываться на виду.
— Мое имя — Мирдин Эмрис, — начал старый наставник. — Я — друид из священного леса Глева, и я римский гражданин по имени Меридий Амброзин — с тех пор, как на этих землях установилась власть закона Рима. Много лет назад вы послали меня в Италию с особой миссией: просить императора о помощи, надеясь, что я вернусь с армией, которая сумеет восстановить порядок и благополучие в этих страдающих землях, так же, как в славные времена святого Германа, героя, присланного к нам Атисом, последним и самым доблестным римским солдатом.
Изумление, вызванное у всех присутствующим внезапным появлением и неожиданными словами Амброзина, заставило всех молчать, прислушиваясь. И Амброзин продолжил:
— Я потерпел неудачу в той миссии. Я потерял спутников во время нашего путешествия, а потом долго страдал от голода, холода, болезней и нападений. Это просто чудо, что я остался в живых. А потом я день за днем сидел во дворе императорского дворца в Равенне, моля выслушать меня. Но все было тщетно. Меня так и не принял тогдашний император, бесхребетный человек, полностью подпавший под влияние своих советников-варваров. Но теперь я вернулся. Пусть поздно, это правда… зато не один. Не с пустыми руками! — Амброзин сделал небольшую паузу, потом продолжил торжественно: — Всем вам, я уверен, известно пророчество оракула, возвестившее о приходе некоего юного человека с чистым сердцем, который принесет меч правосудия в эти земли и вернет им утраченную свободу. И я привел к вам этого юного человека, благородные сенаторы! — повысил голос старый друид. — Перед вами — Ромул Август Цезарь, последний римский император!
Его слова были встречены глубочайшим молчанием, а потом вокруг зажужжали голоса, становившиеся все громче и громче. Одних явно поразило заявление старика, другие, опомнившись, засмеялись над неожиданным оратором.
— А где же его чудесный меч? — спросил один из сенаторов, перекрывая шум голосов.
— А где легионы этого новоявленного Цезаря? — спросил другой. — Ты вообще имеешь представление о том, какую армию содержит Вортиген? Представляешь ты это или нет?
Амброзин заколебался, задетый их словами. Но тут же заговорил снова:
— Двенадцатый легион Дракона сейчас восстанавливается. Император будет представлен солдатам, у которых, я уверен, найдутся сила и желание сражаться с отвратительной тиранией.
По залу сената разнесся оглушительный хохот, на место ораторов вышел третий сенатор.
— Ты слишком долго отсутствовал, Мирдин, — сказал он, называя старика его кельтским именем. — Этот легион давным-давно распущен. Никому и в голову не придет снова браться за оружие.
Все снова засмеялись, и Ромул почувствовал, как его окатывают волны язвительности и презрения, но не двинулся с места. Он просто прикрыл лицо руками и замер в середине зала. И вот шум насмешек постепенно затих… теперь лишь смущенное, пристыженное бормотание разносилось по залу сената.
Амброзин положил руку на плечо мальчика и снова заговорил, возмущенный и обозленный.
— Да, смейтесь, благородные сенаторы! Насмехайтесь над бедным мальчиком. Он не в состоянии защищаться, он не может ответить на ваши глупые оскорбления. Он видел, как его родители были безжалостно убиты варварами, его преследуют, желая убить, за ним гонятся, как за диким зверем — все варвары боятся его и хотят его смерти. Он, выросший в роскоши императорского дворца, теперь вынужден довольствоваться жалким убежищем. Но он — настоящий герой. Он таит в своем сердце боль, отчаяние и страх, неведомые мальчикам его лет, но он выдерживает все с силой и достоинством древних героев Римской Республики. А где ваша гордость, сенаторы Карветии? Где ваше достоинство? Вы заслужили тиранию Вортигена. Вы получили именно то, чего достойны, потому что в ваших телах — души рабов! Этот мальчик потерял все, кроме жизни и чести. И переносит страдания с истинно царским величием Я привел его сюда, чтобы вы увидели последнее семя умирающего дерева, которое может еще прорасти в гибнущем мире, — но я нашел здесь гнилую и бесплодную почву. И правильно, что вы отвергли его, — потому что вы его не заслуживаете. Нет! Вы заслуживаете только презрения любого человека, обладающего чувством чести!
Амброзин закончил свою горячую речь в мертвой тишине. Как будто тяжкий свинцовый груз упал на смущенное и растерянное собрание. Старый наставник в знак презрения плюнул на пол, а потом взял Ромула за руку и с величавым видом увел мальчика прочь, хотя несколько неуверенных голосов пытались остановить его. Когда старик и мальчик вышли, в сенате сразу же разгорелся горячий спор, перешедший в громогласный скандал, — но один из сенаторов не принял в нем участия. Он поспешил к боковой двери и выскользнул из здания. Сев в ожидавший его экипаж, он приказал трогаться с места.
— В Кастра Ветера! — сказал он. — В замок Вортигена, быстро!
Амброзин, разъяренный оскорбительным поведением сенаторов, вышел на площадь. Он изо всех сил старался ободрить Ромула, помочь мальчику справиться с пережитым, — как вдруг его схватили за руку.
— Мирдин!
— Кустенин! — воскликнул Амброзин. — Бог мой, какой стыд! Ты видел, что там случилось? Ты был в сенате?
Кустенин опустил голову.
—Да, я там был. Ты понимаешь теперь, почему я говорил, что уже слишком поздно? Вортиген подкупил большинство сенаторов. И он без труда заставит их разбежаться, не встретив ни малейшего сопротивления.
Амброзин торжественно покачал головой.
— Я должен поговорить с тобой, — заявил он. — Я должен поговорить с тобой весьма обстоятельно, но сейчас я не могу здесь задерживаться. Мне надо отвести мальчика домой… Идем, Ромул, нам пора. — Он оглянулся — но Ромула рядом не было. — Ох, великие боги, где он? Где мальчик? — в ужасе воскликнул старый друид.
Тут к нему подошла Эгерия.
— Не тревожься, — с улыбкой сказала женщина. — Он вон там, у моря, посмотри. С ним наша дочка, Игрейна.
Амброзин испустил вздох облегчения.
— Дай им немножко поговорить друг с другом, — попросила Эгерия. — Молодые люди нуждаются в обществе молодых. Скажи, правда ли то, что я только что слышала от людей? От тех, что вышли из сената Я просто собственным ушам поверить не могу. Куда подевалось их чувство достоинства? Или, по крайней мере желание скрыть собственную трусость?
Амброзин только кивнул в ответ, и его взгляд при этом не отрывался от мальчика, сидевшего на берегу моря.
Ромул молча следил за волнами, лизавшими гальку на берегу, и уже не мог сдержать рыданий, сотрясавших его грудь.
— Как тебя зовут? — раздался за его спиной нежный голос — Почему ты плачешь?
Несмотря на то, что голосок девочки звучал мягко и заботливо, Ромула охватило раздражение, — но потом его щеки коснулась рука, легкая, как крылышко бабочки, и ему стало немного легче.
Мальчик ответил не оборачиваясь, потому что не хотел видеть лицо девочки… он вдруг подумал, что оно окажется совсем не похожим на то, что он почему-то себе представил.
— Я плачу потому, что потерял все: родителей, дом, свою страну… потому что я могу потерять тех последних друзей, что у меня остались, а может быть, и собственное имя, и свободу. Я плачу потому, что для меня нет покоя на этой земле.
Слова оказались явно не слишком понятными для девочки, и потому она весьма мудро промолчала в ответ; но ее пальцы продолжали ласкать волосы и щеку Ромула, пока малышка не поняла, что он, наконец, успокоился. Тогда она сказала:
— Меня зовут Игрейна, мне двенадцать лет. Могу я посидеть с тобой немножко?
Ромул кивнул, вытер слезы рукавом, и девочка опустилась перед ним на корточки. Ромул взглянул на нее. Лицо у девочки было таким же нежным и добрым, как голос и руки. Он увидел повлажневшие голубые глаза и тонкие, необычайно красивые черты… и копну огненно-красных волос, растрепанных морским ветерком. Пряди то и дело падали на чистый лоб и сверкающие глаза. Сердце Ромула громко стукнуло, в груди поднялась волна жара Он никогда прежде не испытывал подобных чувств. Во взгляде девочки светились тепло и покой… возможно, жизнь готова была преподнести Ромулу приятный сюрприз. Он хотел что-то сказать, хотел выразить девочке свою признательность, — но как раз в этот момент услышал позади шаги Амброзина и кого-то еще.
— Где вы будете ночевать? — спросил Кустенин.
— В крепости, — ответил старый наставник. Кустенин, похоже, встревожился.
— Поосторожнее, Мирдин! Кто-то может обратить внимание на твои слова
— Я как раз на это и надеюсь, — возразил Амброзин, однако он понял суть предостережения Кустенина и испугался за мальчика
— Идем, Игрейна, — позвала Эгерия. — Нам до вечера нужно еще закончить множество домашних дел.
Девочка неохотно поднялась и последовала за матерью, но то и дело оборачивалась, чтобы еще раз посмотреть на молодого иностранца, так непохожего на всех тех мальчиков, что она знала. Его лицо заливала бледность, но черты и голос выражали необычайное благородство. А сила его слов подчеркивалась грустным выражением глаз. Кустенин тоже покинул Амброзина и Ромула, поспешив за своей семьей.
Эгерия отправила дочь вперед, а сама заговорила с мужем.
— Это ведь именно они подняли знамя Дракона на старой крепости, правда?
— Да, — ответил Кустенин. — Но это полное безрассудство… а сегодня Мирдин еще и заявил, что легион создается заново, хотя на самом деле там всего шесть или семь солдат. Более того, он открыл сенаторам имя мальчика. Ты можешь в такое поверить?
— Даже и представить не могу, как они на это откликнулись, — покачала головой Эгерия. — Но ведь знамя развевается над фортом, и оно порождает слухи, пробуждает надежды и ожидания. Люди говорят, что кое у кого припрятано оружие, закопано в земле, оно лежит там уже много лет. И я слышала, что множество молодых парней хотели бы присоединиться к тем иностранцам. И еще поговаривают о странных огнях, что якобы вспыхивают по ночам на бастионах, и что в горах то и дело звучит непонятный гром. Я беспокоюсь. Я боюсь, что та видимость мира, тот ненадежный приют, что мы имеем, разлетится вдребезги, что вот-вот начнутся бунты, сражения, польется кровь…
Они видели серебряную голову, сверкавшую над самой высокой башней заброшенной крепости, — и этот знак разбудил во многих душах почти забытые мечты о доблести и славе.
Амброзин, смешавшись с толпой на рынке, или бродя от фермы к ферме, прислушивался к разговорам и улавливал те беспокоящие чувства, что пробуждались в людях. Многие были встревожены символом, так внезапно появившимся из далекого, давно никем не упоминаемого прошлого, — однако никто не решался высказывать свои мысли вслух. Однажды, наблюдая за пастухом, замершим в созерцании римского штандарта, Амброзин прикинулся чужаком в этих краях и спросил:
— Что это за знамя? Зачем оно там стоит, над пустой крепостью?
Пастух посмотрел на него со странным выражением в глазах.
— Ты, должно быть, пришел издалека, — сказал он, — если не узнаешь этого стяга. Многие годы он был символом тех, кто давал защиту и свободу этой земле, был символом чести… Это знамя легендарной армии, двенадцатого легиона, легиона Дракона.
— Вообще-то я о нем слышал, — откликнулся Амброзии, — но я всегда думал, что это просто выдумка, сказка, что ее придумали для северных варваров, чтобы они пореже сюда заглядывали.
— Ты ошибаешься, — покачал головой пастух. — Этот легион действительно существовал, и человек, с которым ты говоришь сейчас, состоял в нем. В молодости, конечно.
— Ну, и что же случилось с этим легионом? — спросил старый друид. — Куда он подевался? Его разбили? Или вынудили сдаться?
— Нет, ни то, ни другое, — сказал пастух. — Нас предали. Мы вышли за Великую стену, преследуя банду скоттов, похитивших женщин в одной из наших деревень, а одного из вождей, наших союзников, оставили охранять проход в стене, где мы должны были пройти при возвращении. Но когда мы вернулись, преследуемые ордой разъяренных врагов, проход был загорожен, а наши бывшие союзники направили на нас оружие. Мы оказались в ловушке! Многим из нас пришлось вступить в битву, но другим удалось ускользнуть, поскольку внезапно поднялся густой туман и скрыл нас. Мы нашли безопасное место, потому что сумели пробраться через узкую долину, скрытую между высокими скалистыми стенами. И после этого решили разойтись и по одиночке вернуться домой. Предателя звали Вортиген, это нынешний тиран, который с тех пор угнетает всю страну и высасывает из нас кровь поборами, его прислужники грабят всех, и люди постоянно живут в страхе. Но мы, легионеры, с тех пор существуем незаметно, стыдясь самих себя, мы просто работаем и стараемся позабыть, кем были когда-то. И вот вдруг невесть откуда взялось это знамя, словно чудо, и напомнило нам: тот, кто боролся за свободу, не может умереть рабом.
— Расскажи мне, — продолжал спрашивать Амброзии, — кто посоветовал всем распустить легион? Кто посоветовал вам вернуться к своим семьям?
— Наш командир погиб в том бою. Так что совет дал его первый помощник, офицер Кустенин. Он был мудрым и храбрым человеком, и он хотел сделать так, чтобы нам было лучше. Его жена тогда как раз родила девочку, чудесную, как бутон розы, и, наверное, в тот момент Кустенину жизнь казалась слишком дорогим даром. Да и все мы думали о своих женах, детях, о своих домах. Мы тогда не понимали, что если бы держались вместе, под этим знаменем, мы смогли бы куда лучше защитить все то, что нам так дорого…
Амброзину хотелось продолжить разговор, но пастух замолчал, не в силах справиться с нахлынувшими на него чувствами. У него перехватило горло, и он просто молча смотрел на штандарт, развевающийся в солнечных лучах… а потом повернулся и ушел.
Старый наставник, пораженный услышанным, несколько раз после этого приходил к Кустенину и пытался обсудить с ним все, однако тщетно. Бросить вызов силам Вортигена при тех условиях, что сложились в стране, было равносильно самоубийству. Та видимость свободы, которой пользовались люди Кустенина, похоже, вполне его устраивала, — особенно по сравнению с безумным риском восстания. Одна лишь мысль о бунте приводила Кустенина в ужас, и он даже ни разу не приехал в старую крепость, чтобы познакомиться со всеми, кто там поселился.
Карветия оставалась единственным городом во владениях Вортигена, до сих пор наслаждавшимся небольшими вольностями, — но лишь потому, что тиран нуждался в ее рынках и океанских портах. Кое-какие товары по-прежнему приходили из-за моря, а с ними и новости о дальних землях, — и морские торговцы служили городу своего рода защитой от мечей наемников Вортигена.
А в крепости тем временем шел ремонт укреплений, перестройка башен и бастионов; воины заделывали бреши в крепостном валу, выравнивали аппарели, ставили частокол из закаленных в огне кольев. Батиат вспомнил, что прежде был кузнецом, и его молот неустанно стучал по наковальне. Ватрен, Деметр и Оросий привели в порядок жилые помещения, конюшни, хлебопекарную печь и мельницу, а Ливия радовала всех, подавая к столу горячий, душистый хлеб и чаши теплого молока.
Один лишь Аврелий, несмотря на то, что в первые дни горел энтузиазмом, становился все более унылым и задумчивым. Он каждую ночь подолгу бродил по бастионам, с оружием в руках, всматриваясь в темноту, — как будто ждал врага, который и не думал являться, но который, тем не менее, заставлял Аврелия чувствовать себя неуверенным и бессильным; он ждал некоего признака, который напомнил бы ему о самом себе… призрака, похожего на самого легионера: то ли труса, то ли, еще хуже того, предателя.
И еще Аврелий размышлял над организацией защиты, разрабатывал стратегию.
Когда может начаться осада? Когда на горизонте появятся орды всадников? Когда под этим синим небом грянет момент истины? И кто на этот раз откроет двери врагу? кто может оказаться волком в овечьей шкуре?..
Амброзин понимал мысли Аврелия, чувствовал боль настолько сильную, что даже Ливии не удавалось ее смягчить. Старый наставник прекрасно понимал, что близится время столкновения с врагом, что рука судьбы дотянется до них… судьбы, до сих пор насмехавшейся над Аврелием… и как раз в тот момент, когда Амброзин обдумывал наилучший способ действий, появился Кустенин на своем белом жеребце. Он принес печальные новости: Вортиген приказал, наконец, распустить последний сенат в течение месяца. Люди должны отказаться от древней системы правления магистратов, а в городе будет размещен воинский гарнизон, состоящий из свирепых наемников с континента.
— Может, ты и прав, Мирдин, — задумчиво сказал Кустенин. — Настоящая свобода — только та, которую завоевывают потом и кровью… но теперь уже слишком поздно.
— Неправда, — возразил Амброзин. — А почему — ты узнаешь, если придешь завтра утром на заседание сената.
Кустенин покачал головой с таким видом, как будто в жизни не слыхал подобной ерунды, — и сразу вскочил в седло и умчался к городу через пустынную равнину.
На следующее утро, еще до рассвета, Амброзин разбудил Ромула, чтобы вместе с ним отправиться в город.
— Куда вы собрались? — спросил Аврелий.
— В Карветию, — ответил старый наставник. — В сенат, а может быть, на рыночную площадь, — если будет необходимо, я прямо там соберу народ.
— Я пойду с вами.
— Нет, твое место здесь, во главе твоих людей. Не теряй веры, — добавил Амброзин.
Он взял свой посох паломника и они с мальчиком пошли к Карветии по тропе, вившейся через луг, вдоль берега озера.
Карветия до сих пор выглядела как настоящий город римлян: над ее стенами, сложенными из прямоугольных камней, высились сторожевые башни, ее здания обладали римской архитектурой, улицы были прямыми, а люди говорили на латыни и придерживались обычаев предков. Амброзин ненадолго остановился перед сенатом, куда уже собирались на заседание народные представители. И многие горожане тоже желали присутствовать там, но они пока что толпились перед закрытой дверью атриума.
Но вот, наконец, все разместились внутри, заседание началось. Первым взял слово человек суровой внешности, одетый очень просто; весь его вид производил впечатление честности и уверенности в себе. И, должно быть, он пользовался большим уважением, потому что шепот мгновенно стих, стоило ему открыть рот.
— Сенат и народ Карветии! — сказал он. — Наше положение становится просто невыносимым. Тиран пригласил новых наемников, которые отличаются невиданной жестокостью и дикостью, — под тем предлогом, что народ городов, до сих пор имеющих собственное управление, нуждается в защите. И он готов уничтожить последний символ свободного волеизъявления граждан Британии — наш сенат! — Гул испуганных голосов прокатился по рядам сенаторов и слушателей, заполнивших атриум. — Что мы должны делать? — продолжил оратор. — Склонить головы, как мы делали это до сих пор? Смириться с новыми унижениями и новым стыдом, позволить им растоптать наши права и наше достоинство, осквернить наши дома, позволить их грязным рукам коснуться наших жен и дочерей?
— К несчастью, у нас нет выбора, — сказал один из сенаторов. — Сопротивление Вортигену будет означать смерть для всех нас.
— Это правда! — воскликнул другой. — Нам не выстоять против его ярости. Он просто сметет нас с дороги. А если мы подчинимся, то, по крайней мере, сможем попытаться сохранить хотя бы некоторые из наших преимуществ.
Амброзин быстро вышел вперед, ведя за собой Ромула.
— Могу ли я попросить слова, благородные сенаторы?
— Кто ты таков? — спросил председатель. — Кто ты таков, чтобы вмешиваться в наше собрание?
Амброзин обнажил голову и вышел в самую середину зала, заставив Ромула придвинуться поближе, поскольку чувствовал, что мальчику не хочется оказываться на виду.
— Мое имя — Мирдин Эмрис, — начал старый наставник. — Я — друид из священного леса Глева, и я римский гражданин по имени Меридий Амброзин — с тех пор, как на этих землях установилась власть закона Рима. Много лет назад вы послали меня в Италию с особой миссией: просить императора о помощи, надеясь, что я вернусь с армией, которая сумеет восстановить порядок и благополучие в этих страдающих землях, так же, как в славные времена святого Германа, героя, присланного к нам Атисом, последним и самым доблестным римским солдатом.
Изумление, вызванное у всех присутствующим внезапным появлением и неожиданными словами Амброзина, заставило всех молчать, прислушиваясь. И Амброзин продолжил:
— Я потерпел неудачу в той миссии. Я потерял спутников во время нашего путешествия, а потом долго страдал от голода, холода, болезней и нападений. Это просто чудо, что я остался в живых. А потом я день за днем сидел во дворе императорского дворца в Равенне, моля выслушать меня. Но все было тщетно. Меня так и не принял тогдашний император, бесхребетный человек, полностью подпавший под влияние своих советников-варваров. Но теперь я вернулся. Пусть поздно, это правда… зато не один. Не с пустыми руками! — Амброзин сделал небольшую паузу, потом продолжил торжественно: — Всем вам, я уверен, известно пророчество оракула, возвестившее о приходе некоего юного человека с чистым сердцем, который принесет меч правосудия в эти земли и вернет им утраченную свободу. И я привел к вам этого юного человека, благородные сенаторы! — повысил голос старый друид. — Перед вами — Ромул Август Цезарь, последний римский император!
Его слова были встречены глубочайшим молчанием, а потом вокруг зажужжали голоса, становившиеся все громче и громче. Одних явно поразило заявление старика, другие, опомнившись, засмеялись над неожиданным оратором.
— А где же его чудесный меч? — спросил один из сенаторов, перекрывая шум голосов.
— А где легионы этого новоявленного Цезаря? — спросил другой. — Ты вообще имеешь представление о том, какую армию содержит Вортиген? Представляешь ты это или нет?
Амброзин заколебался, задетый их словами. Но тут же заговорил снова:
— Двенадцатый легион Дракона сейчас восстанавливается. Император будет представлен солдатам, у которых, я уверен, найдутся сила и желание сражаться с отвратительной тиранией.
По залу сената разнесся оглушительный хохот, на место ораторов вышел третий сенатор.
— Ты слишком долго отсутствовал, Мирдин, — сказал он, называя старика его кельтским именем. — Этот легион давным-давно распущен. Никому и в голову не придет снова браться за оружие.
Все снова засмеялись, и Ромул почувствовал, как его окатывают волны язвительности и презрения, но не двинулся с места. Он просто прикрыл лицо руками и замер в середине зала. И вот шум насмешек постепенно затих… теперь лишь смущенное, пристыженное бормотание разносилось по залу сената.
Амброзин положил руку на плечо мальчика и снова заговорил, возмущенный и обозленный.
— Да, смейтесь, благородные сенаторы! Насмехайтесь над бедным мальчиком. Он не в состоянии защищаться, он не может ответить на ваши глупые оскорбления. Он видел, как его родители были безжалостно убиты варварами, его преследуют, желая убить, за ним гонятся, как за диким зверем — все варвары боятся его и хотят его смерти. Он, выросший в роскоши императорского дворца, теперь вынужден довольствоваться жалким убежищем. Но он — настоящий герой. Он таит в своем сердце боль, отчаяние и страх, неведомые мальчикам его лет, но он выдерживает все с силой и достоинством древних героев Римской Республики. А где ваша гордость, сенаторы Карветии? Где ваше достоинство? Вы заслужили тиранию Вортигена. Вы получили именно то, чего достойны, потому что в ваших телах — души рабов! Этот мальчик потерял все, кроме жизни и чести. И переносит страдания с истинно царским величием Я привел его сюда, чтобы вы увидели последнее семя умирающего дерева, которое может еще прорасти в гибнущем мире, — но я нашел здесь гнилую и бесплодную почву. И правильно, что вы отвергли его, — потому что вы его не заслуживаете. Нет! Вы заслуживаете только презрения любого человека, обладающего чувством чести!
Амброзин закончил свою горячую речь в мертвой тишине. Как будто тяжкий свинцовый груз упал на смущенное и растерянное собрание. Старый наставник в знак презрения плюнул на пол, а потом взял Ромула за руку и с величавым видом увел мальчика прочь, хотя несколько неуверенных голосов пытались остановить его. Когда старик и мальчик вышли, в сенате сразу же разгорелся горячий спор, перешедший в громогласный скандал, — но один из сенаторов не принял в нем участия. Он поспешил к боковой двери и выскользнул из здания. Сев в ожидавший его экипаж, он приказал трогаться с места.
— В Кастра Ветера! — сказал он. — В замок Вортигена, быстро!
Амброзин, разъяренный оскорбительным поведением сенаторов, вышел на площадь. Он изо всех сил старался ободрить Ромула, помочь мальчику справиться с пережитым, — как вдруг его схватили за руку.
— Мирдин!
— Кустенин! — воскликнул Амброзин. — Бог мой, какой стыд! Ты видел, что там случилось? Ты был в сенате?
Кустенин опустил голову.
—Да, я там был. Ты понимаешь теперь, почему я говорил, что уже слишком поздно? Вортиген подкупил большинство сенаторов. И он без труда заставит их разбежаться, не встретив ни малейшего сопротивления.
Амброзин торжественно покачал головой.
— Я должен поговорить с тобой, — заявил он. — Я должен поговорить с тобой весьма обстоятельно, но сейчас я не могу здесь задерживаться. Мне надо отвести мальчика домой… Идем, Ромул, нам пора. — Он оглянулся — но Ромула рядом не было. — Ох, великие боги, где он? Где мальчик? — в ужасе воскликнул старый друид.
Тут к нему подошла Эгерия.
— Не тревожься, — с улыбкой сказала женщина. — Он вон там, у моря, посмотри. С ним наша дочка, Игрейна.
Амброзин испустил вздох облегчения.
— Дай им немножко поговорить друг с другом, — попросила Эгерия. — Молодые люди нуждаются в обществе молодых. Скажи, правда ли то, что я только что слышала от людей? От тех, что вышли из сената Я просто собственным ушам поверить не могу. Куда подевалось их чувство достоинства? Или, по крайней мере желание скрыть собственную трусость?
Амброзин только кивнул в ответ, и его взгляд при этом не отрывался от мальчика, сидевшего на берегу моря.
Ромул молча следил за волнами, лизавшими гальку на берегу, и уже не мог сдержать рыданий, сотрясавших его грудь.
— Как тебя зовут? — раздался за его спиной нежный голос — Почему ты плачешь?
Несмотря на то, что голосок девочки звучал мягко и заботливо, Ромула охватило раздражение, — но потом его щеки коснулась рука, легкая, как крылышко бабочки, и ему стало немного легче.
Мальчик ответил не оборачиваясь, потому что не хотел видеть лицо девочки… он вдруг подумал, что оно окажется совсем не похожим на то, что он почему-то себе представил.
— Я плачу потому, что потерял все: родителей, дом, свою страну… потому что я могу потерять тех последних друзей, что у меня остались, а может быть, и собственное имя, и свободу. Я плачу потому, что для меня нет покоя на этой земле.
Слова оказались явно не слишком понятными для девочки, и потому она весьма мудро промолчала в ответ; но ее пальцы продолжали ласкать волосы и щеку Ромула, пока малышка не поняла, что он, наконец, успокоился. Тогда она сказала:
— Меня зовут Игрейна, мне двенадцать лет. Могу я посидеть с тобой немножко?
Ромул кивнул, вытер слезы рукавом, и девочка опустилась перед ним на корточки. Ромул взглянул на нее. Лицо у девочки было таким же нежным и добрым, как голос и руки. Он увидел повлажневшие голубые глаза и тонкие, необычайно красивые черты… и копну огненно-красных волос, растрепанных морским ветерком. Пряди то и дело падали на чистый лоб и сверкающие глаза. Сердце Ромула громко стукнуло, в груди поднялась волна жара Он никогда прежде не испытывал подобных чувств. Во взгляде девочки светились тепло и покой… возможно, жизнь готова была преподнести Ромулу приятный сюрприз. Он хотел что-то сказать, хотел выразить девочке свою признательность, — но как раз в этот момент услышал позади шаги Амброзина и кого-то еще.
— Где вы будете ночевать? — спросил Кустенин.
— В крепости, — ответил старый наставник. Кустенин, похоже, встревожился.
— Поосторожнее, Мирдин! Кто-то может обратить внимание на твои слова
— Я как раз на это и надеюсь, — возразил Амброзин, однако он понял суть предостережения Кустенина и испугался за мальчика
— Идем, Игрейна, — позвала Эгерия. — Нам до вечера нужно еще закончить множество домашних дел.
Девочка неохотно поднялась и последовала за матерью, но то и дело оборачивалась, чтобы еще раз посмотреть на молодого иностранца, так непохожего на всех тех мальчиков, что она знала. Его лицо заливала бледность, но черты и голос выражали необычайное благородство. А сила его слов подчеркивалась грустным выражением глаз. Кустенин тоже покинул Амброзина и Ромула, поспешив за своей семьей.
Эгерия отправила дочь вперед, а сама заговорила с мужем.
— Это ведь именно они подняли знамя Дракона на старой крепости, правда?
— Да, — ответил Кустенин. — Но это полное безрассудство… а сегодня Мирдин еще и заявил, что легион создается заново, хотя на самом деле там всего шесть или семь солдат. Более того, он открыл сенаторам имя мальчика. Ты можешь в такое поверить?
— Даже и представить не могу, как они на это откликнулись, — покачала головой Эгерия. — Но ведь знамя развевается над фортом, и оно порождает слухи, пробуждает надежды и ожидания. Люди говорят, что кое у кого припрятано оружие, закопано в земле, оно лежит там уже много лет. И я слышала, что множество молодых парней хотели бы присоединиться к тем иностранцам. И еще поговаривают о странных огнях, что якобы вспыхивают по ночам на бастионах, и что в горах то и дело звучит непонятный гром. Я беспокоюсь. Я боюсь, что та видимость мира, тот ненадежный приют, что мы имеем, разлетится вдребезги, что вот-вот начнутся бунты, сражения, польется кровь…