Манфреди Валерио Массимо. Последний легион

Валерио Массимо Манфреди
Последний легион

   Я хотел бы поблагодарить Карло Карлеи и Питера Рейдера, которые помогли мне превратить идею в данный роман с учетом пригодности его к переделке в киносценарий; их вклад значительно обогатил эту историю.

ПРОЛОГ

   Все это — воспоминания Мирдина Эмриса,
   друида из священного Глевского леса, —
   римляне называли его Меридием Амброзином.
   Я взял на себя задачу записать их, чтобы те,
   кто будет жить после меня, не забыли о событиях,
   которым я был последним свидетелем.

 
   Я давно перешагнул порог предельного возраста и не могу объяснить, почему моя жизнь все не прекращается, почему она так превысила пределы, обычно отпускаемые природой человеческим существам. Возможно, ангел смерти просто-напросто забыл обо мне, а возможно, он решил дать мне еще немножко времени, чтобы я успел раскаяться в своих многочисленных грехах, и грехах довольно серьезных. Впрочем, это всего лишь самонадеянное предположение. Я всегда страдал непомерной гордыней из-за ума, дарованного мне Господом, и я позволял себе — из чистого тщеславия — даже сочинять небылицы о собственном ясновидении, и даже о том, что якобы обладаю силами, которыми может обладать лишь Высший Творец, и о том, что меня защищают Его слуги… да, и все это — чтобы утвердиться среди людей. Ох, да, я даже посвятил себя запретным искусствам, я записывал древние языческие молитвы жрецов, живущих в этих землях в стволах деревьев… И все же я верю, что не творил зла. Какое зло может быть в том, чтобы слушать голос нашей древней Матери, голос самой Природы, и голос ветра, шумящего в ветвях, и песни соловьев при луне, или журчание весенних вод и шелест сухой листвы, когда холмы и долины одеваются в сияющие одежды осени, и этот тихий солнечный закат предвещает наступление зимы?..
   Сейчас идет снег. Большие белые снежинки танцуют в неподвижном, воздухе, и безупречный покров одевает холмы, что возвышаются за этой молчаливой долиной, и эту уединенную башню. Интересно, похожи ли Долины Вечности на это место? Если они таковы, смерть может оказаться желанной, и мысль о последнем приюте не испугает.
   Как много времени прошло! Как давно были те кровавые, шумные дни ненависти и войны, судорог умирающего мира, который я считал бессмертным и вечным, и гибель которого увидел собственными глазами… Теперь, когда я готовлюсь совершить последний шаг, я ощущаю потребность записать историю этого рушащегося мира и рассказать, как последнее семя подгнившего дерева очутилось в этой далекой стране, где оно пустило корни и дало начало новой эры.
   Я не знаю, достаточно ли времени отпустит мне ангел смерти, не знаю я и того, выдержит ли мое старое сердце напор чувств, оживленных воспоминаниями, — ведь эти чувства едва не разорвали меня на части, когда я был куда моложе; но не позволю себе ослабить старания. Я однажды видел это издали, но я думал, что эта картина навсегда стерлась из моей памяти, поблекла, как блекнут постепенно древние фрески.
   Я думал, что взять перо и коснуться им чистого листа пергамента — это все, что нужно, чтобы восстановить историю, выпустить ее на свободу, как вырывается на свободу река в дни таяния снегов, — но я ошибался. Сначала я должен пробудить образы, восстановить всю силу их цвета, оживить лица и голоса, наполнявшие те далекие годы. Я должен также воссоздать то, чего не видел собственными глазами, как драматург проигрывает в уме сцены и события, в который сам не принимал участия.
   Сейчас на холмы Карветии падает снег. Вокруг все бело и тихо, и последний свет дня медленно угасает…
 

   Из народов, далеких друг другу, ты создал единство.

Рутилий Намациан,De Reditisuo, 63

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

 
   Дертона, полевой лагерь легиона Nova Invicta,
   Anno Domini 476, 1229 год по основанию Рима.
 
   Солнечный свет просочился сквозь облака, накрывшие долину, и кипарисы внезапно выпрямились, словно стражи, стоящие на гребнях холмов. На краю скошенного поля вдруг на мгновение возникла тень, согнувшаяся под вязанкой хвороста, — и тут же снова растаяла, как сон. Откуда-то донесся крик петуха, возвестивший начало очередного серого, свинцового дня, — но звук мгновенно заглох в густом тумане. Ничто не способно было проникнуть сквозь эту плотную завесу, кроме человеческих голосов.
   — Проклятый холод.
   —Да уж, сырость пробирает до самых костей.
   — Это все туман. В жизни такого тумана не видывал.
   — И я тоже. И еще я не вижу нашего завтрака.
   — Ну, может, ничего съестного и не осталось.
   — Даже капли вина, чтобы мы могли согреться?
   — И еще нам не платят уже третий месяц.
   —Я больше не желаю такое терпеть, с меня достаточно. Чуть ли не каждый год — новый император, а варвары захватили все ключевые посты, да теперь еще и это: какой-то сопляк на троне Цезаря! Тринадцатилетнее отродье, не способное даже поднять скипетр, — и кто-то предполагает, что оно должно завоевать мир! Ну, западную часть, по крайней мере. Нет, это не для меня, я намерен смыться. Как только смогу — сбегу из этой армии и отправлюсь своим путем. Найду себе маленький островок, где можно разводить коз и варить сыр. Не знаю, как вы, а я уже все решил.
   Легкий ветерок прорвал пелену тумана, и стала видна группа солдат, съежившихся вокруг жаровни. Это были караульные, ждавшие смены. Руфий Ватрен, испанец из Сагунтума, повернулся к своему товарищу — единственному, не произнесшему ни слова жалобы:
   — А ты что скажешь, Аврелий, ты со мной согласен?
   Аврелий ткнул в жаровню концом меча, тем самым, оживив пламя, тут же взметнувшееся вверх и выбросившее в молочный туман фонтанчик искр.
   — Я всегда служил Риму. Что еще я могу делать?
   Над группой повисло долгое молчание. Мужчины переглядывались, внезапно охваченные чувством тревоги.
   — Он никогда не выпускал из рук меч, — сказал Антоний, старший офицер. — Он всю жизнь провел в армии. Он даже не помнит, чем занимался до того, как стал солдатом. Он просто не знает, как это — жить по-своему и делать что-то другое. Верно, Аврелий?
   Он не дождался ответа, однако в свете ожившего огня увидел печальное лицо Аврелия.
   — Он думает о том, что нас ждет впереди, — заметил Ватрен. — Мы вновь овладели ситуацией. Если можно верить тому донесению, которое я слышал, отряды Одоакра взбунтовались и атаковали Тицинум, где скрывался отец императора, Орест. Говорят, он направляется в Пласенту, и что он рассчитывает на нас, надеясь, что мы заставим тех варваров образумиться и послужим опорой для пошатнувшегося трона юного Ромула Августа. Знаете, я не уверен, что на этот раз нам удастся это сделать. Если хотите знать, что я думаю, так вот: я всерьез в этом сомневаюсь. В те три раза, когда…
   — Погоди-ка… вы это слышали? — перебил его солдат, что сидел ближе всех к частоколу, окружавшему лагерь.
   — Это оттуда, — сказал Ватрен, внимательно всматриваясь в пустынный пока что лагерь, в покрытые инеем шатры. — Наверное, дневная стража собралась, наконец, сменить нас.
   — Нет! — возразил Аврелий. — Это донеслось снаружи. Такой шум, как будто…
   — Всадники, — кивнул Канид, легионер из Арелата.
   — Варвары, — сделал вывод Антоний. — Мне это не нравится.
   И в это самое мгновение на узкой белой дороге, ведшей от холмов к лагерю, появились вынырнувшие из тумана всадники.
   Они выглядели весьма внушительно на массивных сарматских конях, укрытых к тому же металлической кольчугой; на самих воинах были металлические шлемы конической формы, ощетинившиеся крестами. Длинные мечи висели на их поясах, а светлые или рыжие локоны развевались в насыщенном туманом воздухе. Черные плащи падали на штаны, сшитые из такой же грубой, темной шерстяной ткани. Благодаря туману и расстоянию варвары казались похожими на демонов, вырвавшихся из ада.
   Аврелий перегнулся через частокол, чтобы получше рассмотреть отряд, подходивший все ближе и ближе. Лошади трусили по лужам, оставшимся на дороге после ночного дождя (он прошел как раз перед началом снегопада), разбрызгивая жидкую грязь.
   — Это герулы и скирийцы, из имперской армии, может даже, люди Одоакра. Мне это не нравится. Что они тут делают в такой час, и почему нам ничего о них не сообщили? Пойду-ка доложу командиру.
   Он сбежал вниз по ступеням и поспешил через лагерь к преториуму. Командующий армией, Манил Клавдиан, был ветераном, его возраст приближался к шестидесяти, и в юности он вместе с Атием воевал против Атиллы. В этот ранний час Манил был уже на ногах, и в тот момент, когда Аврелий вошел в его шатер, как раз прикреплял к поясу ножны.
   — Командир, к лагерю приближается вспомогательный отряд герулов и скирийцев. Нам никто не говорил, что они должны появиться, и мне это не нравится.
   —Мне тоже, — встревоженным тоном откликнулся старший офицер. — Разверни стражников и открой ворота. Надо выяснить, зачем они явились.
   Аврелий побежал к частоколу и передал Ватрену распоряжение: лучники должны занять свои позиции. Затем он отправился на сторожевой пост, собрав по дороге всех, кого мог, и, распахнув ворота преториума, вышел уже вместе с командующим. Ватрен тем временем разбудил весь лагерь — осторожно, без шума, поднимая солдат по одному, обойдясь без громких горнов и вообще почти без звуков.
   Командир уже полностью вооружился и даже надел шлем, что служило знаком того, что он воспринимает ситуацию как крайне серьезную. По обе стороны от него шагали солдаты его личной охраны. Один из них возвышался над остальными, как башня; это был Корнелий Батиат, гигантский эфиоп с черной, как уголь, кожей, — он никогда даже на шаг не отходил от своего командира. На его левом плече висел римский меч, а на правом — топор варваров, с двойным лезвием.
   Приближавшийся к лагерю отряд тем временем придержал лошадей, и человек, ехавший во главе варваров, поднял руку, давая знак к остановке. У него были густые рыжие волосы, заплетенные в две длинные косы, падавшие на плечи. На нем был плащ, отделанный лисьим мехом, а шлем украшала корона из крошечных серебряных черепов. И его манера держать себя тоже подчеркивала высокое положение этого человека.
   Не сходя с седла, он обратился к командиру Клавдиану на грубой гортанной латыни:
   — Благородный Одоакр, глава имперской армии, приказывает тебе сдать командование легионом. С сегодняшнего дня командовать им буду я. — Он швырнул к ногам Клавдиана пергамент, свернутый в трубку и перевязанный кожаным шнурком, и добавил: — Эго письменный приказ о твоей отставке и выходе на пенсию.
   Аврелий наклонился было, чтобы поднять пергаментную трубку, но командир остановил его властным взмахом руки. Клавдиан происходил из древнего аристократического рода, гордившегося тем, что их прямой предок — некий великий герой Республиканского Века, и он воспринял жест варвара как нестерпимое оскорбление. Но он ответил, не теряя самообладания:
   —Я не знаю, кто ты таков, и меня это совершенно не интересует. Я принимаю приказы только от благородного Флавия Ореста, главнокомандующего имперской армии.
   Варвар обернулся к своим людям и крикнул:
   — Арестуйте его!
   Воины соскочили на землю и бросились вперед, выхватив мечи из ножен; было совершенно очевидно, что им было приказано убить всех, кто находился в лагере. Стражи не замедлили с ответом, и одновременно на лагерных укреплениях появился отряд лучников, державших в руках луки с уже наложенными стрелами. По приказу Ватрена они выстрелили без малейших сомнений. Почти все всадники первой линии были убиты на месте, а заодно упали и многие лошади. Раненные или перепуганные, они поволокли своих всадников прочь, тем самым, усилив беспорядок.
   Однако других это не остановило; варвары соскочили с седел, чтобы в них было труднее попасть, и стремительно бросились на стражей Клавдиана. Батиат ринулся в свалку, несясь, как пушечное ядро, и рассыпая направо и налево бешеные удары. Многие из варваров явно никогда не видывали чернокожего человека, и они отступили, испуганные его видом. Гигант-эфиоп рассекал их мечи и разбивал вдребезги щиты, а заодно крошил в капусту головы и руки, с невероятной скоростью вращая свой топор и крича во все горло: «Смотри, вот каков черный человек! Ненавижу вас, веснушчатые свиньи!» Однако в азарте драки он отошел слишком далеко от командира Клавдиана, и левый фланг оказался неприкрытым. Аврелий, краем глаза заметив вражеского воина, метнувшегося к командиру, поспешил на помощь, однако его щит не успел отразить копье варвара, и оно погрузилось в плечо Клавдиана. Аврелий закричал:
   — Командир! Командир ранен!
   В это время ворота лагеря широко распахнулись, и оттуда на полном скаку вырвался отряд тяжелой кавалерии в полном боевом снаряжении. Варвары были мгновенно перебиты, и лишь нескольким удалось вскочить на спины коней и удрать вместе со своим предводителем.
   Вскоре после этого, но уже по другую сторону холмов, они докладывали о происшедшем своему командиру, скириайцу по имени Мледон, слушавшему их с презрительной усмешкой на лице. Предводитель потерпевшего поражение отряда пробормотал, наконец, свесив голову:
   — Они… отказались. Сказали «нет».
   Мледон сплюнул на землю, потом кликнул своего адъютанта и приказал ему трубить построение. Низкие звуки горнов прорезали пелену тумана, все еще окутывавшего землю, словно саван.
 
   Командира Клавдиана осторожно уложили на дощатую кровать в лазарете, и хирург приготовился извлечь копье, все еще торчавшее из плеча.
   Древко уже отпилили, чтобы оно, раскачиваясь туда-сюда, не ухудшило дела, однако наконечник вошел в плоть как раз под ключицей, и можно было подозревать, что он задел легкое.
   Помощник хирурга раскалил на углях полосу железа, готовясь в нужный момент прижечь рану.
   На укреплениях внезапно взорвались трубы, послышались тревожные крики. Аврелий выбежал из лазарета и быстро поднялся наверх; там он остановился рядом с Ватреном, всматривавшимся в горизонт. Склоны дальних холмов были сплошь усеяны воинами в черном.
   — Великие боги, — пробормотал Аврелий, — да их там тысячи!
   — Вернись к командиру и доложи ему, что происходит. Я, правда, не думаю, что нам есть из чего выбирать, но все равно скажи ему, что мы ждем его приказа. Аврелий добрался до лазарета как раз в тот момент, когда хирург выдернул наконечник копья из плеча раненного командира, — и увидел, как лицо благородного патриция скривилось от боли. Аврелий подошел поближе.
   — Командир, варвары атакуют нас. Их многие и многие тысячи, и они окружают наш лагерь со всех сторон. Каков будет приказ?
   Кровь из раны щедро хлынула на руки и лицо хирурга и его помощника, делавших свое дело. Помощник подал врачу раскаленное железо. Хирург ткнул его в рану, и командир Клавдиан застонал, стиснув зубы, чтобы не закричать. Ядовитая вонь горелой плоти наполнила маленькое помещение, клубы плотного дыма поднялись от красного железа, все еще шипевшего в ране.
   Аврелий начал было снова:
   — Командир…
   Клавдиан поднял здоровую руку.
   — Слушай… Одоакр хочет уничтожить нас, потому что мы представляем непреодолимое препятствие для него. Наш легион, Nova Invicta, — это остаток прошлого, но варвары все равно нас боятся. В легионе ведь только римляне, из Италии и провинций; он знает, что мы никогда ему не подчинимся. Потому он и хочет, чтобы все мы погибли. Отправляйся сейчас же к Оресту, он должен знать, то тут происходит. Расскажи ему, что мы окружены… что мы отчаянно нуждаемся в его помощи…
   — Пошли кого-нибудь другого, — ответил Аврелий, — умоляю тебя. Я хочу остаться здесь. Все мои друзья тут.
   — Нет. Ты должен выполнить мой приказ. Только ты один сумеешь это сделать. Мы пока еще удерживаем мост на Олубрии; варвары наверняка первым делом бросятся туда, чтобы отрезать нас от Пласенты. Так что поспеши, пока круг еще не замкнулся, поспеши, мчись, не останавливаясь. Орест сейчас на своей вилле за городом, вместе с императором Мы тут сумеем продержаться.
   Аврелий склонил голову:
   —Я вернусь. Бейте их, как только сможете.
   Он повернулся к выходу. Стоявший за его спиной Батиат молча смотрел на своего командира, раненного и смертельно бледного, лежавшего на кровати, залитой кровью. У Аврелия не хватило духа сказать эфиопу хотя бы слово. Он вышел и поднялся на стену, к Ватрену.
   —Он приказал мне отправиться за подкреплением; я вернусь так скоро, как только смогу. Не подпускайте их к лагерю, я знаю, мы в силах это сделать!
   Ватрен кивнул, не промолвив ни слова.
   На его взгляд, никакой надежды у легиона не было, он просто был полон решимости умереть так, как подобает солдату.
   Аврелий замолчал, не в силах больше сказать хоть что-то. Потом сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. В ответ раздалось ржание, и гнедой жеребец подскакал к бастиону. Аврелий прыгнул в седло, дал коню шпоры и умчался к задним воротам. Ватрен приказал, чтобы ворота открыли ровно на такое время, чтобы всадник очутился снаружи, а потом снова заперли.
   Ватрен поводил взглядом Аврелия, направившегося к мосту через Олубрию. Стражи, стоявшие у моста, сразу поняли, что происходит, когда большая группа варваров отделилась от общей массы и поскакала прямиком к ним.
   — Он сумеет это сделать? — спросил Канид, стоявший рядом с Ватреном
   — Ты имеешь в виду, вернется ли он? Да. Пожалуй, — ответил Ватрен. — Аврелий — лучший из нас — Однако тон его голоса и выражение лица говорили о другом.
   Ватрен снова посмотрел вслед Аврелию, мчавшемуся по открытому пространству между лагерем римлян и мостом. И вскоре увидел еще один отряд кавалерии варваров, внезапно выскочивший слева — навстречу отряду, приближавшемуся справа; они сдвигались, словно клещи, готовясь схватить Аврелия, — но он несся, как ветер, и его конь стремительно пожирал расстояние между укреплениями и рекой. Аврелий почти лежал на спине коня, чтобы уменьшить сопротивление воздуха и не представлять собой слишком уж легкую цель для вражеских стрел, уже свистевших вокруг него.
   —Давай, давай, — прорычал сквозь зубы Ватрен. — Ты можешь это сделать, парень…
   И почти в это же самое мгновение он осознал, что нападающих слишком много и что они скоро налетят на солдат, защищающих мост. Аврелий явно нуждался в серьезной поддержке.
   — Катапульты! — взревел он.
   Легионеры, стоявшие у катапульт, были уже готовы, нацелившись на варваров, приближавшихся к мосту.
   — Огонь! — снова закричал Ватрен, и шестнадцать катапульт разом выбросили стрелы в головы двух отрядов, заметно ослабив их ряды. Те, кто оказался выбит из седла, стали препятствием для тех, кто скакал сзади, и ряды варварской конницы смешались. Кто-то полетел на землю с раненной лошади, кто-то просто остановился, не в состоянии скакать дальше… да еще и со стороны моста полетели стрелы. Легионеры, защищавшие мост, сначала выстрелили во врага, послав стрелы горизонтально, а потом подняли луки — и следующая туча стрел понеслась в гущу конников. Множество варваров оказались выбитыми из седел, множество лошадей покатилось по земле, подмяв под себя всадников. Но оставшиеся продолжали атаку, рассыпавшись веером и визжа от ярости.
   Аврелий был уже настолько близко к мосту, что стоявшие там солдаты могли услышать его голос. Уже издали, узнав Виба Кадрата, своего товарища по шатру, Аврелий закричал:
   — Меня отправили за подмогой! Прикройте меня! Я вернусь!
   — Знаю! — крикнул в ответ Кадрат и поднял руку, приказывая остальным обеспечить проход Аврелию. Аврелий пронесся мимо строя товарищей, как молния, и копыта его коня загрохотали по мосту. Солдаты сомкнули ряды за его спиной, щиты звякнули, сближаясь. Первый ряд опустился на колено, а второй стоял во весь рост, и лишь концы копий торчали над сплошной стеной; древки были крепко уперты в землю.
   Конница варваров бросилась на этот маленький отряд в слепой ярости, устремившись к последнему оплоту римского порядка словно приливная волна.
   Мост был настолько узким, что часть варваров в попытке попасть на него налетели друг на друга и свалились на землю. Другие прорвались к его середине, бешено атаковав защитников. Римляне отступили, но удержали строй. Множество варварских коней оказалось ранено дротиками, другие попятились, унося на себе воинов, пронзенных железными наконечниками копий.
   Битва была безжалостной, копья звенели о щиты, люди схватывались в рукопашной… Защитники моста понимали, что каждое выигранное ими мгновение увеличит шансы Аврелия, а это могло означать спасение для всего легиона. И еще они знали, какие страшные пытки ждут их, попадись они в руки врага живыми, — и потому сражались не на жизнь, а на смерть, подбодряя друг друга громкими криками.
   Аврелий уже добрался до дальнего края долины и обернулся, прежде чем скрыться в дубовом лесу. Последнее, что он видел, — это что на его товарищей наседают неисчислимо превосходящие их враги.
   — Ему удалось! — закричал со стены лагеря Антоний. — Он в лесу, им уже его не догнать! Ну, теперь у нас есть шанс!
   —Ты прав, — заметил Ватрен. — Наши друзья на мосту позволили перебить себя, лишь бы Аврелий смог уйти.
   На стену поднялся Батиат.
   — Как там дела у командира? — спросил Ватрен.
   —Хирург прижег рану, но он говорит, копье задело легкое. Командир кашляет кровью, и у него началась лихорадка. — Эфиоп стиснул зубы и сжал гигантские руки в кулаки. — Клянусь, я разорву в клочья любого варвара, что попадется мне на глаза, я разотру его в порошок, я съем его печенку…
   Товарищи смотрели на чернокожего гиганта с восторженным изумлением; они слишком хорошо знали, что он слов на ветер не бросает.
   Ватрен поспешил сменить тему разговора:
   — Какое сегодня число?
   —Девятое ноября, — ответил Канид — А не все ли равно?
   Ватрен покачал головой.
   — Всего три месяца назад Орест представил своего сына Сенату, а теперь он уже должен защищать своего сына от ярости Одоакра. Если Аврелию повезет, он доберется туда примерно к середине ночи. Подкрепление сможет выйти на рассвете и будет здесь через два дня. Если Одоакр еще не занял все мосты и перевалы, и если Орест имеет преданные ему войска, и если он сумеет поднять их сразу, и если…
   Его слова были заглушены ударами тревожного гонга, зазвеневшего на сторожевой башне. Стражи закричали:
   — Они атакуют!
   Ватрена словно хлыстом обожгло. Он мгновенно закричал:
   — Поднять знамя! Все — на боевые посты! Машины — на огневые позиции! Лучники — к частоколу! Воины легиона Nova Invicta! Этот лагерь — последний оплот Рима, священной земли наших предков! Мы должны удержать его любой ценой! Покажите этим тварям, что римская честь жива и поныне!
   Он схватил метательное копье и помчался к своему месту на укреплении. И в то же мгновение по склонам холмов прокатился вой варваров, и конники тысяча за тысячей ринулись вперед, сотрясая землю. Они волокли за собой боевые колесницы и толкали телеги, нагруженные заостренными кольями, они всерьез подготовились к тому, чтобы взять лагерь римлян. Защитники высыпали на стену, натянув тетивы своих луков, держа в крепко стиснутых кулаках рукоятки дротиков и копья, бледные от напряжения, с покрытыми холодным потом лбами…

ГЛАВА 2

   Флавий Орест сам встречал гостей у дверей своей загородной виллы: столичную знать, сенаторов, высших армейских офицеров… все явились с семьями. Лампы были уже зажжены, и обед готов: можно было начинать праздновать тринадцатилетие его сына. И уже три месяца прошло с того дня, когда юный Ромул Августул взошел на трон.
   Орест долго размышлял о том, не умнее ли было бы отложить банкет, учитывая драматизм сложившейся ситуации. Кто мог предвидеть бунт Одоакра, с его скирийскими и герулскими войсками!
   Но, в конце концов, он решил, что незачем усиливать панику, внезапно меняя планы. В конце концов, его самый закаленный отряд, легион Nova Invicta, обученный на манер древних римских легионов, именно в этот момент движется сюда ускоренным маршем. А его брат Павл приближается со стороны Равенны, ведя с собой еще более отборные части. Так что скоро восстание будет подавлено.
   Флавия Серена пребывала в дурном расположении духа, тревожилась и злилась. Орест пытался скрыть от своей жены падение Тицинума, однако думал, что она, пожалуй, знает куда больше, чем кажется.
   Взгляд Ореста упал на меланхоличную фигуру, остановившуюся в дверях таблиния. Поза Флавии поразила его, словно жестокий упрек. Флавия всегда была против того, чтобы Ромул занимал трон, а уж нынешний праздник и вовсе раздражал ее сверх всякой меры. Орест подошел к жене, стараясь скрыть внутренние колебания и досаду.
   — Почему ты держишься в стороне? Ты хозяйка этого дома и мать императора Тебе бы следовало быть в центре внимания, в центре праздника!
   Флавия Серена посмотрела на мужа так, будто произносимые им слова были полностью лишены смысла, и ответила резко:
   — Ты добился своего, утешил собственные амбиции, подставив невинное дитя под смертельную угрозу!
   —Он не ребенок! Он уже, по сути, юноша, и его специально учили и готовили к тому, чтобы он стал монархом. Мы обсуждали все это множество раз; я надеялся, что ты хотя бы на сегодняшний день забудешь о своем дурном настроении. Что тебя так тревожит? Оглянись вокруг! У нас в гостях замечательные люди, твой сын счастлив, его воспитатель им доволен; Амброзин — мудрый человек, и ты всегда доверяла его суждениям