Страница:
Ливия сплюнула на землю.
— Старого железа я могу набрать сколько угодно, если вдруг оно мне понадобится.
— Я все равно вернулся бы рано или поздно, чтобы поблагодарить тебя. И я оставил бы тебе записку, если бы у меня было на чем ее написать. Но я терпеть не могу прощаний перед дорогой. Я даже и не знаю, что говорят в таких случаях…
— Ничего не надо говорить. Просто уходи. Убирайся вместе со всем твоим барахлом и никогда больше не возвращайся. Что может быть легче?
— Ну, не совсем это так… За эти последние дни я… — Аврелий медленно поднял глаза и посмотрел на тело Ливии, словно боясь встречаться с девушкой взглядом. — Обо мне никто и никогда так не заботился, тем более девушка вроде тебя, такая молодая и храбрая… Ты не похожа ни на кого, с кем мне доводилось встречаться в жизни. Я подумал, что если я тут еще задержусь, то с каждым днем мне будет все труднее… Я боялся… что просто не смогу уйти.
Ливия молчала, не говоря ни слова.
Взгляд Аврелия медленно пополз вверх, как бы желая встретиться со взглядом Ливии, но снова остановился на едва ощутимое мгновение на медальоне, висевшем на шее девушки, на маленьком серебряном орле.
Ливия заметила это, и когда Аврелий, наконец, посмотрел в ее глаза, он не увидел в них той горечи, какую ожидал увидеть. Девушка смотрела на него с легким удивлением и грубоватой нежностью.
—Тебе незачем говорить всю эту чепуху. Если хочешь, можешь уходить. Ты мне ничего не должен.
Аврелий понял, что не в силах выговорить ни слова.
— Но куда ты решил отправиться? — с легкой настойчивостью спросила Ливия.
Легионер снова повесил голову.
—Я вообще-то не знаю. Просто куда-нибудь, прочь отсюда. Подальше от этого места, от вони всех этих варваров и нашей собственной испорченности и гнили. Подальше от распада, от моих собственных воспоминаний, от всего вообще. А ты? Ты что, хочешь навсегда остаться в этом болоте?
Ливия придвинулась чуть ближе к нему.
— Это совсем не то, о чем ты думаешь, — сказала она. — В этом болоте рождается надежда. И это вовсе не болото, это лагуна. Она полна жизни, в ней — дыхание моря.
Юба застенчиво фыркнул и стукнул копытом о землю, как будто пытался понять, в чем причина задержки. Ливия схватила медальон, висевший на ее шее, и крепко сжала. Аврелий покачал головой.
— Надежды нет нигде. Одно лишь разрушение и распад, мародерство, тирания…
— Тогда почему ты пытался похитить того мальчика?
— Я не хотел его похищать. Я хотел его освободить.
— В это трудно поверить.
— Это правда, хоть верь, хоть нет. Меня попросил спасти мальчика его отец, в тот момент, когда он умирал. Я приехал на Виллу в Пласенте сразу после резни, учиненной варварами. Я примчался с поля боя, когда мой легион был уже окружен тысячами врагов; я покинул товарищей, чтобы отправиться за помощью. Когда я нашел Флавия, он еще дышал. И на последнем дыхании он умолял меня спасти его сына. Что еще я мог сделать?
— Ты сумасшедший. Тебе просто повезло, что похищение не удалось. Что бы ты делал с мальчиком, если бы увел его?
—Я не знаю. Увез бы его с собой. Я мог бы научить его пахать землю, разводить пчел, сажать оливковые деревья и доить коз. Чтобы он стал настоящим римлянином.
— А ты не хочешь повторить попытку? — прозвучал чей-то голос рядом с Аврелием.
— Стефан! Что ты тут делаешь? — резко спросила Ливия. — Кажется, у нас договор: никогда не встречаться днем, и никогда — в этом месте.
— Ты права, но у меня есть серьезная причина. Они выехали.
— Куда?
— Никто не знает. Они отправились по виа Ромеа в сторону Фанума. Уверен, они потом двинутся двигаться на юг по виа Фламиниа, но до какого места? Но мы можем попытаться узнать больше.
— О чем вы говорите? — спросил Аврелий.
— Об освобождении некоего мальчика, — ответил Стефан. — И нам понадобится твоя помощь.
Аврелий посмотрел на него и недоверчиво покачал головой.
— Некоего мальчика… ты о нем?
Стефан кивнул.
— О нем. О Ромуле Августе Цезаре, римском императоре.
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
— Старого железа я могу набрать сколько угодно, если вдруг оно мне понадобится.
— Я все равно вернулся бы рано или поздно, чтобы поблагодарить тебя. И я оставил бы тебе записку, если бы у меня было на чем ее написать. Но я терпеть не могу прощаний перед дорогой. Я даже и не знаю, что говорят в таких случаях…
— Ничего не надо говорить. Просто уходи. Убирайся вместе со всем твоим барахлом и никогда больше не возвращайся. Что может быть легче?
— Ну, не совсем это так… За эти последние дни я… — Аврелий медленно поднял глаза и посмотрел на тело Ливии, словно боясь встречаться с девушкой взглядом. — Обо мне никто и никогда так не заботился, тем более девушка вроде тебя, такая молодая и храбрая… Ты не похожа ни на кого, с кем мне доводилось встречаться в жизни. Я подумал, что если я тут еще задержусь, то с каждым днем мне будет все труднее… Я боялся… что просто не смогу уйти.
Ливия молчала, не говоря ни слова.
Взгляд Аврелия медленно пополз вверх, как бы желая встретиться со взглядом Ливии, но снова остановился на едва ощутимое мгновение на медальоне, висевшем на шее девушки, на маленьком серебряном орле.
Ливия заметила это, и когда Аврелий, наконец, посмотрел в ее глаза, он не увидел в них той горечи, какую ожидал увидеть. Девушка смотрела на него с легким удивлением и грубоватой нежностью.
—Тебе незачем говорить всю эту чепуху. Если хочешь, можешь уходить. Ты мне ничего не должен.
Аврелий понял, что не в силах выговорить ни слова.
— Но куда ты решил отправиться? — с легкой настойчивостью спросила Ливия.
Легионер снова повесил голову.
—Я вообще-то не знаю. Просто куда-нибудь, прочь отсюда. Подальше от этого места, от вони всех этих варваров и нашей собственной испорченности и гнили. Подальше от распада, от моих собственных воспоминаний, от всего вообще. А ты? Ты что, хочешь навсегда остаться в этом болоте?
Ливия придвинулась чуть ближе к нему.
— Это совсем не то, о чем ты думаешь, — сказала она. — В этом болоте рождается надежда. И это вовсе не болото, это лагуна. Она полна жизни, в ней — дыхание моря.
Юба застенчиво фыркнул и стукнул копытом о землю, как будто пытался понять, в чем причина задержки. Ливия схватила медальон, висевший на ее шее, и крепко сжала. Аврелий покачал головой.
— Надежды нет нигде. Одно лишь разрушение и распад, мародерство, тирания…
— Тогда почему ты пытался похитить того мальчика?
— Я не хотел его похищать. Я хотел его освободить.
— В это трудно поверить.
— Это правда, хоть верь, хоть нет. Меня попросил спасти мальчика его отец, в тот момент, когда он умирал. Я приехал на Виллу в Пласенте сразу после резни, учиненной варварами. Я примчался с поля боя, когда мой легион был уже окружен тысячами врагов; я покинул товарищей, чтобы отправиться за помощью. Когда я нашел Флавия, он еще дышал. И на последнем дыхании он умолял меня спасти его сына. Что еще я мог сделать?
— Ты сумасшедший. Тебе просто повезло, что похищение не удалось. Что бы ты делал с мальчиком, если бы увел его?
—Я не знаю. Увез бы его с собой. Я мог бы научить его пахать землю, разводить пчел, сажать оливковые деревья и доить коз. Чтобы он стал настоящим римлянином.
— А ты не хочешь повторить попытку? — прозвучал чей-то голос рядом с Аврелием.
— Стефан! Что ты тут делаешь? — резко спросила Ливия. — Кажется, у нас договор: никогда не встречаться днем, и никогда — в этом месте.
— Ты права, но у меня есть серьезная причина. Они выехали.
— Куда?
— Никто не знает. Они отправились по виа Ромеа в сторону Фанума. Уверен, они потом двинутся двигаться на юг по виа Фламиниа, но до какого места? Но мы можем попытаться узнать больше.
— О чем вы говорите? — спросил Аврелий.
— Об освобождении некоего мальчика, — ответил Стефан. — И нам понадобится твоя помощь.
Аврелий посмотрел на него и недоверчиво покачал головой.
— Некоего мальчика… ты о нем?
Стефан кивнул.
— О нем. О Ромуле Августе Цезаре, римском императоре.
ГЛАВА 7
Аврелий одарил мужчину изумленным взглядом, а потом повернулся к своему коню и начал подтягивать подпругу, как будто собирался умчаться отсюда через секунду.
— Мне такое и в голову не приходило, — пробормотал он.
— Почему? — настойчиво спросил Стефан. — Ты уже сделал одну попытку, но ты был совершенно один; ты с самого начала был обречен на неудачу. Теперь мы предлагаем тебе нашу помощь и поддержку, чтобы выполнить ту же самую задачу, а это многократно увеличивает шансы на успех. Так с чего бы тебе отказываться?
— В тот раз все было иначе. Я это сделал, потому что мне это казалось правильным, и потому что я думал — я смогу увести его, поскольку никто не ожидает ничего подобного. И мне это почти удалось! Но я не знаю, каковы причины твоих действий, я вообще не знаю, кто ты такой. А ведь после моей попытки там наверняка сильно увеличили охрану. Никому больше не удастся приблизиться к мальчику, я в этом уверен. Одоакр всю свою армию расставит вокруг него.
Стефан подошел поближе.
— Я представляю группу сенаторов, которые сумели напрямую связаться с Восточной Римской империей. Мы уверены, что это — единственный способ не дать Италии и всему Западу окончательно утонуть в варварстве. Наш посланник встретился с императором Василиском в Пелопоннесах, и он вернулся с весьма важным известием. Император желает предложить Ромулу защиту и убежище в Константинополе, и обеспечить его ежегодной рентой, достойной положения мальчика
— А тебе это не кажется подозрительным? — спросил Аврелий. — Насколько я знаю, Василиск — самый настоящий узурпатор. С какой стати я стал бы доверять ему? И откуда тебе знать, что он не станет обращаться с ребенком даже хуже, чем варвары?
— Эти варвары жестоко убили родителей мальчика, — напомнил Стефан.
Аврелий повернулся к нему и встретил твердый и совершенно непроницаемый взгляд. Восточный акцент мужчины напомнил Аврелию речь некоторых из его боевых товарищей, что были родом из Эпира.
— Более того, — продолжил Стефан, — мальчика намерены вечно держать в заточении, в полной изоляции от мира, в некоем труднодоступном месте, и он будет обречен до конца своих дней оставаться наедине со своими кошмарами и страхом, и будет с нетерпением ждать момента, когда его стражам вздумается, наконец, отнять у него жизнь. Можешь ты себе представить ребенка, которого стоило бы оставить на милость этих жестоких тварей?
Аврелий вспомнил глаза Ромула в тот момент, когда он заставил его пойти с ним, хотя его собственное плечо было уже пронзено стрелой: отчаяние, бессильный гнев, бесконечная горечь… Стефан, судя по всему, заметил, что его последний аргумент произвел впечатление на легионера, и продолжил:
—У нас есть друзья в Константинополе, весьма влиятельные друзья. Они сумеют защитить мальчика
—А как насчет Юлия Нефа? — возразил Аврелий. — Он всегда был восточным кандидатом на западный трон. С какой стати Василиску менять теперь свои намерения?
Ливия хотела что-то сказать, но Стефан взглядом остановил ее и заговорил сам:
— Неф уже полностью лишился благосклонности и доверия Василиска; его выслали на его старую виллу в Далмации, он там отрезан от всего мира. Вообще-то, конечно, у нас большие замыслы относительно мальчика, но чтобы осуществить их, мы должны, прежде всего, оградить его ото всех опасностей и угроз. Он должен получить соответствующее образование и вообще расти в доме императора, в достойной среде, в покое и безмятежности. Его не должны касаться ни сомнения, ни подозрения, пока не наступит тот момент, когда он будет готов вернуть свое законное положение. Ливия, наконец, заговорила:
— Оставь ты Аврелия в покое, — сказала она, повернувшись к Стефану. — Страх есть страх. Он сделал одну попытку, рискнул жизнью, едва не умер, и ему вовсе не хочется начинать все с начала
— Верно, ты права, — подтвердил Аврелий, не моргнув глазом.
— Да уж конечно, — фыркнула Ливия. — Мы и сами прекрасно справимся. Я умею сражаться не хуже мужчин. Как ты сказал, в какую сторону направился конвой?
— На юг, — ответил Стефан. — Они сейчас на дороге в Фанум.
— Должно быть, они хотят перевалить через Апеннины.
— Похоже на то, хотя и не обязательно. Но скоро мы все узнаем.
Аврелий продолжал прилаживать упряжь и стремена, как будто дальнейший разговор его уже не касался. Ливия, делая вид, что не замечает этого, продолжала говорить со Стефаном:
— Правда ли, что Мледон вернулся?
— Прошлой ночью.
— Он привез с собой каких-нибудь пленников?
Аврелий резко обернулся, и в его глазах, впившихся в Стефана, отразились разом и страх, и надежда, и тревога… Несколько слов, произнесенных Ливией, мгновенно лишили его деланного равнодушия.
— Да, я бы сказал, около пятидесяти человек, но было уже довольно темно, так что я мог и ошибиться.
Аврелий шагнул к нему.
— Ты… ты узнал кого-нибудь?
— Как я мог? — возразил Стефан. — Единственный, кого там можно было различить, это огромный черный человек, я думаю, эфиоп. Росту в нем не меньше шести футов, и он весь был опутан цепями.
— Батиат! — вскрикнул Аврелий, и его лицо на мгновение просветлело. — Это должен быть он! — Легионер схватил Стефана за плащ. — Он мой друг; я много лет сражался бок о бок с ним. Умоляю тебя, скажи, куда посадили пленников? Там должны быть и другие мои товарищи.
Стефан посмотрел на него с едва заметной иронией.
— Ты, кажется, готов предпринять очередную отчаянную попытку?
— Ты мне поможешь, или нет?
— Странный вопрос для того, кто только что сам отказал в помощи.
Аврелий опустил голову.
— Я сделаю все, что ты захочешь, только сейчас скажи мне, куда их повезли, если знаешь.
— В Класис, но это ровно ничего не значит. Это порт в Равенне; из Класиса ты можешь попасть в любую точку мира.
Аврелия словно холодной водой окатили; его радость от известия, что кто-то из его друзей остался в живых, мгновенно испарилась при мысли, что он ничего не может для них сделать. Ливия прекрасно видела выражение горя и разочарования на лице римлянина, и ее охватила жалость к Аврелию.
— Их могут отправить в Мисен, рядом с Неаполем. Там вторая база имперского флота; им иногда бывают нужны гребцы. И еще на полуострове — самый большой рынок рабов. Ты можешь попробовать добраться до базы и там навести справки. Немножко времени и терпения — и ты, может быть, отыщешь своего друга. Если он такой большой, как говорит Стефан, он не останется не замеченным. Послушай, — продолжила девушка уже более спокойным и примиряющим тоном, — я все равно отправлюсь на юг, чтобы догнать конвой, сопровождающий императора. Мы можем поехать вместе, если хочешь. А потом ты отправишься своим путем, а я — своим.
— Ты хочешь попробовать освободить мальчика… в одиночку?
— Это мое личное дело, ведь так? Тебя не касается.
— Может, и касается.
— С чего вдруг ты передумал?
— Если я найду своих товарищей, ты поможешь мне освободить их?
Тут в разговор вмешался Стефан.
— Вообще-то тому, кто сумеет доставить мальчика в старый порт в Фануме, на побережье Адриатического моря, предлагается немалая награда, десять тысяч серебряных сольди. Там будет ждать корабль, чтобы доставить мальчика на восток. Корабль будет стоять у берега в каждый первый день новолуния, на закате, начиная с первого декабрьского новолуния. Узнать этот корабль нетрудно: на его корме будет поднят флаг со знаком Константина. Если ты заработаешь эти деньги, ты сможешь просто-напросто выкупить своих товарищей, если узнаешь, где они находятся.
— Но если я сначала найду их, они помогут в исполнении твоего замысла. Это лучшие воины в мире, но, кроме того — они римские солдаты, преданные императору, — возразил Аврелий.
Стефан кивнул, явно довольный.
— Что мне передать Антемию?
— Скажи ему, мы выезжаем сегодня, и что я буду посылать ему сообщения, когда только смогу, — ответила Ливия.
— Хорошо, скажу, — кивнул Стефан. — И — удачи вам обоим!
— Да, нам она понадобится, — согласилась девушка — Я провожу тебя. Я хочу быть уверенной, что тебя никто не увидит.
Они пошли к лодке Стефана — маленькой деревянной плоскодонке, предназначенной для плавания по мелководной лагуне. На веслах сидел слуга. Ливия с удивительным проворством вскарабкалась на большую иву, свесившую ветви над водой. Она осмотрела все вокруг, но не увидела ни души. После этого девушка подала знак Стефану, и тот спустился в лодку. Ливия спросила:
— И что же Антемий предложил Василиску, как убедил принять его предложение?
— Этого я не знаю. Антемий далеко не все мне рассказывает. Но в Константинополе отлично знают, что на Западе не может произойти ни единой мелочи, о которой не знал бы Антемий. Его авторитет и власть огромны. — Ливия кивнула, соглашаясь с этими словами. — А этот солдат… ты, в самом деле, думаешь, что ему можно доверять?
— Он сам по себе — как маленькая армия, — сказала девушка. — Я способна понять, когда вижу перед собой настоящего воина. И я способна узнать взгляд льва, даже если это раненный лев. Но есть что-то еще в его глазах, о чем-то он мне напоминает…
— О чем?
Губы Ливии искривились в горькой улыбки.
— Если бы я могла, я бы вспомнила и имя, и лицо… лицо того единственного человека, который оставил след в моей жизни и в моей душе. Кроме моих отца и матери, которые умерли слишком давно.
Стефан хотел сказать что-то еще, но Ливия уже повернулась к нему спиной и медленно пошла прочь, — неторопливыми, размеренными шагами охотницы. Слуга нагнулся и погрузил весла в воду, и лодочка начала удаляться от берега.
Отряд, сопровождавший экипаж Ромула, пересекал равнину по извилистой, заброшенной дороге, узкой и почти непроезжей, огибавшей Фанум; этот путь был избран с целью избежать любопытных взглядов, которые могли бы встретиться конвою и, возможно, помешать его продвижению вперед. Похоже, варвары получили весьма строгий приказ соблюдать молчание и секретность, и Амброзин не преминул отметить обходной маневр колонны.
— Уверен, наш маршрут ведет к перевалу через Апеннины. Мы скоро вернемся на виа Фламиниа, а потом пройдем под самым высоким пиком через туннель, пробитый в горах. Его называют форулус, это гениальнейшее инженерное сооружение, задуманное во времена императора Августа и завершенное императором Веспасианом. Эти края гористы и суровы, мой мальчик, и тут полным-полно разбойников. В одиночку очень опасно подниматься к этому перевалу. Власти время от времени пытались избавить эту часть страны от такой напасти, даже создавали особые сторожевые отряды, — но все безуспешно. Разбойников плодит нищета: это в основном бывшие крестьяне, разоренные слишком высокими налогами и неурожаями, и у них просто нет другого выхода, кроме как выйти на большую дорогу.
Ромул, казалось, очень внимательно всматривается в большие рощи дубов и ясеней, красовавшиеся по обе стороны дороги, и в пастухов, тут и там пасших тощих коров, щипавших траву.
Но, тем не менее, он внимательно слушал наставника, и, наконец, задумчиво откликнулся:
— Назначать налоги, разоряющие людей, не просто несправедливо; это глупо. Человек, разорившийся из-за слишком высоких налогов и ставший разбойником, обойдется государству слишком дорого, хотя бы потому, что придется особо охранять проездные дороги.
— Твое наблюдение безупречно правильно, — похвалил мальчика Амброзин. — Но, возможно, эта мысль слишком проста, чтобы быть примененной на практике. Губернаторы провинций всегда алчны, а правительственные чиновники зачастую глупы, и эти два фактора, соединяясь вместе, порождают ужасные последствия.
— Но должно же быть какое-то объяснение всему этому? Почему управляющие провинциями обязательно должны быть жадными, а чиновники — глупыми? Ты много раз говорил мне, что Август, Тиберий, Адриан и Марк Аврелий были мудрыми и честными императорами, и они карали вороватых губернаторов… но, может быть, это неправда? Может быть, люди всегда были и будут глупыми, жадными и злонравными?
В этот момент мимо экипажа проскакал Вульфила, направлявшийся к холму, чтобы с его вершины внимательно осмотреть лежавшую впереди местность и понаблюдать сверху за своими людьми. Чудовищная рана, изуродовавшая его, начала уже затягиваться, однако лицо Вульфилы все еще было красным и распухшим, а из-под швов сочилась сукровица. Возможно, именно из-за этого он постоянно пребывал в весьма дурном расположении духа. Он мог взорваться яростью по любой причине, даже самой незначительной, и Амброзин старался ничем не возбуждать подозрений варвара и не давать тому поводов для недовольства. И при этом он разрабатывал некий план, чтобы завоевать доверие варвара и, может быть, даже его благодарность.
— Вполне понятно, почему ты сейчас так мрачно смотришь на мир, — ответил он Ромулу. — Я бы удивился, если бы это было не так. Но на самом деле судьба человека — а также и судьба народа или целой империи, — зачастую определяется причинами и событиями, которые вне власти человеческой. Вот эта великая империя многие века успешно отражала нападения варваров. Многие императоры были удостоены своего высокого звания именно солдатами, воевавшими рядом с ними, и погибли в бою, с мечом в руке, даже не увидев Рима и не успев обсудить никаких дел с Сенатом. Ведь атаки варваров зачастую начинались с разных сторон, волнами со всех направлений, и всегда это были неисчислимые толпы… Вот почему была построена великая стена, невзирая на все затраты, вот почему она протянулась от гор Бретани до пустынь Сирии. Больше трех тысяч миль в длину! Сотни тысяч солдат строили ее. Тридцать пять легионов были посланы туда, а это почти полмиллиона человек! Но никакая цена и никакие жертвы не казались слишком высокими Цезарям, желавшим защитить свою империю, а вместе с ней — и римскую цивилизацию. Но, затевая это строительство, они не осознавали, что цена все растет и становится уже невыносимой, что налоги, которые пришлось возложить на население ради создания стены, разоряют крестьян, скотоводов, судостроителей, разрушают торговлю и даже приводят к снижению рождаемости! Зачем производить на свет детей, если тем придется жить в нищете и лишениях? И постепенно империи стало не по силам предотвращать вторжения варваров, и потому наши правители вообразили, будто они могут позволить варваром селиться внутри наших границ и даже призывать их в римскую армию, чтобы они сражались с другими варварами… Это была фатальная ошибка, но, возможно, тогда просто не было другого выхода: нищета и притеснения подавили в горожанах чувство патриотизма, возникла необходимость использовать наемников… которые и стали теперь нашими хозяевами.
Амброзин замолчал, сообразив, что это не самый подходящий урок истории для его ученика. Он лишь понапрасну напомнил мальчику о столь недавних и страшных событиях, о событиях, оставивших кровоточащую рану в душе Ромула. Ведь печальный парнишка, сидевший напротив Амброзина, был, в конце концов, никем иным, как последним императором Западной империи, — он был не просто зрителем чудовищной трагедии, он был ее невольным участником…
— Ты запишешь все это в свои истории? — спросил Ромул.
— Я не стремлюсь к созданию писаной истории; для этого найдутся другие, куда лучше владеющие пером. Я просто хочу оставить память о своем собственном участии в событиях — тех, которым был непосредственным свидетелем.
— У тебя будет время, чтобы написать все это. Годы и годы в тюрьме. Почему ты захотел отправиться со мной? Ты мог бы остаться в Равенне или вернуться на родину, в Бретань. А, правда, что ночи там длятся без конца?
— Ответ на свой первый вопрос ты уже знаешь. Я очень беспокоюсь за тебя, и я глубоко предан твоей семье. А что касается второго вопроса, то это, безусловно, не совсем так… — начал было Амброзин, но Ромул перебил его:
— Мне бы хотелось именно этого! Вечной ночи! И чтобы спать, спать, и не видеть никаких снов.
Глаза мальчика стали совсем пустыми, и Амброзин не нашел слов для ответа.
Они ехали без остановки весь день, и старый наставник внимательно следил за любыми, даже самыми легкими, переменами в настроении своего воспитанника, — не упуская, впрочем, из виду и того, что происходило за стенками их экипажа. Лишь с наступлением сумерек их ожидал отдых. Дни стояли очень короткие, и это весьма ограничивало время передвижения. Но вот, наконец, колонна остановилась. Варвары разожгли огонь, а несколько из них вскочили на коней и отправились обшаривать окрестности, — и через небольшое время вернулись с несколькими курами, связанными вместе за ноги, и с уже зарезанной овцой, переброшенной через седло одного из грабителей. Должно быть, они совершили налет на какую-то уединенную ферму. Их добыча вскоре была общипана, освежевана — и зажарена на углях.
Вульфила уселся на камень в сторонке ото всех и ожидал, когда ему подадут его порцию. Лицо у него было темным, черты фантастически исказились в пляшущем свете костра. Амброзин, всегда внимательно наблюдавший за своим врагом, неторопливо подошел к Вульфиле, стараясь все время держаться на свету, чтобы у варвара не возникло ненужных подозрений. Когда старый наставник оказался достаточно близко, чтобы варвар его услышал, он сказал:
— Я врач, и очень опытный. Я мог бы заняться твоей раной; должно быть, она ужасно тебя беспокоит.
Вульфила фыркнул и взмахнул рукой, словно раздраженно отгоняя надоедливое насекомое, но Амброзин не двинулся с места и продолжил, как ни в чем не бывало:
— Я знаю, что ты сейчас думаешь: ты бывал ранен много раз, и ты знаешь, что со временем все заживет, и боль прекратится. Но эта рана отличается от других. Раны на лице заживают куда медленнее и тяжелее, чем раны на теле, потому что именно через лицо, а не через тело, проявляет себя твоя душа. Лицо куда чувствительнее всего остального, и оно также наиболее уязвимо. К тому же твоя рана загрязнилась, и если загрязнение распространится, оно изуродует твое лицо до полной неузнаваемости.
Он повернулся, как бы намереваясь вернуться к экипажу, однако Вульфила тут же окликнул его:
— Погоди!..
В итоге Амброзин принес свою сумку и заставил одного из солдат принести ему немного вина; вином он промыл рану, а потом довольно сильно сжимал ее края, выдавливая гной, — пока не показалась чистая кровь. Он удалил швы и наложил вместо них мазь из мальвы и пшеничных отрубей, после чего перевязал рану.
— Только не воображай, что я намерен тебя благодарить, — проворчал Вульфила, когда Амброзин закончил свою работу.
— У меня и в мыслях такого не было.
— Тогда зачем ты это сделал?
— Ты — дикое существо. И от боли ты становишься еще более злобным. Я действовал в своих собственных интересах, Вульфила, и в интересах мальчика.
Амброзин вернулся к экипажу, чтобы положить на место сумку. Тут же появился солдат, принесший немного жареного мяса, насаженного на вертел; старый наставник и мальчик поели. Было холодно; они находились в горах, к тому же стоял конец осени, да и час был поздний. Но Амброзин предпочел попросить лишнее одеяло, а не устраиваться на ночь у костра, вместе с варварами. Жар огня делал исходившую от воинов вонь совершенно невыносимой. Ромул не только съел мясо, но и выпил немного вина, по настоянию своего воспитателя, и это несколько прибавило ему бодрости и желания жить.
Они растянулись рядышком на земле, глядя в звездное небо.
— Ты понял, почему я это сделал? — спросил Амброзин.
— Промыл физиономию этому мяснику? Да, я догадываюсь. Нельзя гладить злобного пса против шерсти.
— Ну, более или менее верно.
Они замолчали, прислушиваясь к потрескиванию огня, в который солдаты то и дело подбрасывали сухие ветки, и наблюдая за искрами, улетавшими в небо.
— Ты не забываешь молиться перед сном? — спросил Амброзин.
— Не забываю, — ответил Ромул. — Я молюсь за души моих родителей.
— Мне такое и в голову не приходило, — пробормотал он.
— Почему? — настойчиво спросил Стефан. — Ты уже сделал одну попытку, но ты был совершенно один; ты с самого начала был обречен на неудачу. Теперь мы предлагаем тебе нашу помощь и поддержку, чтобы выполнить ту же самую задачу, а это многократно увеличивает шансы на успех. Так с чего бы тебе отказываться?
— В тот раз все было иначе. Я это сделал, потому что мне это казалось правильным, и потому что я думал — я смогу увести его, поскольку никто не ожидает ничего подобного. И мне это почти удалось! Но я не знаю, каковы причины твоих действий, я вообще не знаю, кто ты такой. А ведь после моей попытки там наверняка сильно увеличили охрану. Никому больше не удастся приблизиться к мальчику, я в этом уверен. Одоакр всю свою армию расставит вокруг него.
Стефан подошел поближе.
— Я представляю группу сенаторов, которые сумели напрямую связаться с Восточной Римской империей. Мы уверены, что это — единственный способ не дать Италии и всему Западу окончательно утонуть в варварстве. Наш посланник встретился с императором Василиском в Пелопоннесах, и он вернулся с весьма важным известием. Император желает предложить Ромулу защиту и убежище в Константинополе, и обеспечить его ежегодной рентой, достойной положения мальчика
— А тебе это не кажется подозрительным? — спросил Аврелий. — Насколько я знаю, Василиск — самый настоящий узурпатор. С какой стати я стал бы доверять ему? И откуда тебе знать, что он не станет обращаться с ребенком даже хуже, чем варвары?
— Эти варвары жестоко убили родителей мальчика, — напомнил Стефан.
Аврелий повернулся к нему и встретил твердый и совершенно непроницаемый взгляд. Восточный акцент мужчины напомнил Аврелию речь некоторых из его боевых товарищей, что были родом из Эпира.
— Более того, — продолжил Стефан, — мальчика намерены вечно держать в заточении, в полной изоляции от мира, в некоем труднодоступном месте, и он будет обречен до конца своих дней оставаться наедине со своими кошмарами и страхом, и будет с нетерпением ждать момента, когда его стражам вздумается, наконец, отнять у него жизнь. Можешь ты себе представить ребенка, которого стоило бы оставить на милость этих жестоких тварей?
Аврелий вспомнил глаза Ромула в тот момент, когда он заставил его пойти с ним, хотя его собственное плечо было уже пронзено стрелой: отчаяние, бессильный гнев, бесконечная горечь… Стефан, судя по всему, заметил, что его последний аргумент произвел впечатление на легионера, и продолжил:
—У нас есть друзья в Константинополе, весьма влиятельные друзья. Они сумеют защитить мальчика
—А как насчет Юлия Нефа? — возразил Аврелий. — Он всегда был восточным кандидатом на западный трон. С какой стати Василиску менять теперь свои намерения?
Ливия хотела что-то сказать, но Стефан взглядом остановил ее и заговорил сам:
— Неф уже полностью лишился благосклонности и доверия Василиска; его выслали на его старую виллу в Далмации, он там отрезан от всего мира. Вообще-то, конечно, у нас большие замыслы относительно мальчика, но чтобы осуществить их, мы должны, прежде всего, оградить его ото всех опасностей и угроз. Он должен получить соответствующее образование и вообще расти в доме императора, в достойной среде, в покое и безмятежности. Его не должны касаться ни сомнения, ни подозрения, пока не наступит тот момент, когда он будет готов вернуть свое законное положение. Ливия, наконец, заговорила:
— Оставь ты Аврелия в покое, — сказала она, повернувшись к Стефану. — Страх есть страх. Он сделал одну попытку, рискнул жизнью, едва не умер, и ему вовсе не хочется начинать все с начала
— Верно, ты права, — подтвердил Аврелий, не моргнув глазом.
— Да уж конечно, — фыркнула Ливия. — Мы и сами прекрасно справимся. Я умею сражаться не хуже мужчин. Как ты сказал, в какую сторону направился конвой?
— На юг, — ответил Стефан. — Они сейчас на дороге в Фанум.
— Должно быть, они хотят перевалить через Апеннины.
— Похоже на то, хотя и не обязательно. Но скоро мы все узнаем.
Аврелий продолжал прилаживать упряжь и стремена, как будто дальнейший разговор его уже не касался. Ливия, делая вид, что не замечает этого, продолжала говорить со Стефаном:
— Правда ли, что Мледон вернулся?
— Прошлой ночью.
— Он привез с собой каких-нибудь пленников?
Аврелий резко обернулся, и в его глазах, впившихся в Стефана, отразились разом и страх, и надежда, и тревога… Несколько слов, произнесенных Ливией, мгновенно лишили его деланного равнодушия.
— Да, я бы сказал, около пятидесяти человек, но было уже довольно темно, так что я мог и ошибиться.
Аврелий шагнул к нему.
— Ты… ты узнал кого-нибудь?
— Как я мог? — возразил Стефан. — Единственный, кого там можно было различить, это огромный черный человек, я думаю, эфиоп. Росту в нем не меньше шести футов, и он весь был опутан цепями.
— Батиат! — вскрикнул Аврелий, и его лицо на мгновение просветлело. — Это должен быть он! — Легионер схватил Стефана за плащ. — Он мой друг; я много лет сражался бок о бок с ним. Умоляю тебя, скажи, куда посадили пленников? Там должны быть и другие мои товарищи.
Стефан посмотрел на него с едва заметной иронией.
— Ты, кажется, готов предпринять очередную отчаянную попытку?
— Ты мне поможешь, или нет?
— Странный вопрос для того, кто только что сам отказал в помощи.
Аврелий опустил голову.
— Я сделаю все, что ты захочешь, только сейчас скажи мне, куда их повезли, если знаешь.
— В Класис, но это ровно ничего не значит. Это порт в Равенне; из Класиса ты можешь попасть в любую точку мира.
Аврелия словно холодной водой окатили; его радость от известия, что кто-то из его друзей остался в живых, мгновенно испарилась при мысли, что он ничего не может для них сделать. Ливия прекрасно видела выражение горя и разочарования на лице римлянина, и ее охватила жалость к Аврелию.
— Их могут отправить в Мисен, рядом с Неаполем. Там вторая база имперского флота; им иногда бывают нужны гребцы. И еще на полуострове — самый большой рынок рабов. Ты можешь попробовать добраться до базы и там навести справки. Немножко времени и терпения — и ты, может быть, отыщешь своего друга. Если он такой большой, как говорит Стефан, он не останется не замеченным. Послушай, — продолжила девушка уже более спокойным и примиряющим тоном, — я все равно отправлюсь на юг, чтобы догнать конвой, сопровождающий императора. Мы можем поехать вместе, если хочешь. А потом ты отправишься своим путем, а я — своим.
— Ты хочешь попробовать освободить мальчика… в одиночку?
— Это мое личное дело, ведь так? Тебя не касается.
— Может, и касается.
— С чего вдруг ты передумал?
— Если я найду своих товарищей, ты поможешь мне освободить их?
Тут в разговор вмешался Стефан.
— Вообще-то тому, кто сумеет доставить мальчика в старый порт в Фануме, на побережье Адриатического моря, предлагается немалая награда, десять тысяч серебряных сольди. Там будет ждать корабль, чтобы доставить мальчика на восток. Корабль будет стоять у берега в каждый первый день новолуния, на закате, начиная с первого декабрьского новолуния. Узнать этот корабль нетрудно: на его корме будет поднят флаг со знаком Константина. Если ты заработаешь эти деньги, ты сможешь просто-напросто выкупить своих товарищей, если узнаешь, где они находятся.
— Но если я сначала найду их, они помогут в исполнении твоего замысла. Это лучшие воины в мире, но, кроме того — они римские солдаты, преданные императору, — возразил Аврелий.
Стефан кивнул, явно довольный.
— Что мне передать Антемию?
— Скажи ему, мы выезжаем сегодня, и что я буду посылать ему сообщения, когда только смогу, — ответила Ливия.
— Хорошо, скажу, — кивнул Стефан. — И — удачи вам обоим!
— Да, нам она понадобится, — согласилась девушка — Я провожу тебя. Я хочу быть уверенной, что тебя никто не увидит.
Они пошли к лодке Стефана — маленькой деревянной плоскодонке, предназначенной для плавания по мелководной лагуне. На веслах сидел слуга. Ливия с удивительным проворством вскарабкалась на большую иву, свесившую ветви над водой. Она осмотрела все вокруг, но не увидела ни души. После этого девушка подала знак Стефану, и тот спустился в лодку. Ливия спросила:
— И что же Антемий предложил Василиску, как убедил принять его предложение?
— Этого я не знаю. Антемий далеко не все мне рассказывает. Но в Константинополе отлично знают, что на Западе не может произойти ни единой мелочи, о которой не знал бы Антемий. Его авторитет и власть огромны. — Ливия кивнула, соглашаясь с этими словами. — А этот солдат… ты, в самом деле, думаешь, что ему можно доверять?
— Он сам по себе — как маленькая армия, — сказала девушка. — Я способна понять, когда вижу перед собой настоящего воина. И я способна узнать взгляд льва, даже если это раненный лев. Но есть что-то еще в его глазах, о чем-то он мне напоминает…
— О чем?
Губы Ливии искривились в горькой улыбки.
— Если бы я могла, я бы вспомнила и имя, и лицо… лицо того единственного человека, который оставил след в моей жизни и в моей душе. Кроме моих отца и матери, которые умерли слишком давно.
Стефан хотел сказать что-то еще, но Ливия уже повернулась к нему спиной и медленно пошла прочь, — неторопливыми, размеренными шагами охотницы. Слуга нагнулся и погрузил весла в воду, и лодочка начала удаляться от берега.
Отряд, сопровождавший экипаж Ромула, пересекал равнину по извилистой, заброшенной дороге, узкой и почти непроезжей, огибавшей Фанум; этот путь был избран с целью избежать любопытных взглядов, которые могли бы встретиться конвою и, возможно, помешать его продвижению вперед. Похоже, варвары получили весьма строгий приказ соблюдать молчание и секретность, и Амброзин не преминул отметить обходной маневр колонны.
— Уверен, наш маршрут ведет к перевалу через Апеннины. Мы скоро вернемся на виа Фламиниа, а потом пройдем под самым высоким пиком через туннель, пробитый в горах. Его называют форулус, это гениальнейшее инженерное сооружение, задуманное во времена императора Августа и завершенное императором Веспасианом. Эти края гористы и суровы, мой мальчик, и тут полным-полно разбойников. В одиночку очень опасно подниматься к этому перевалу. Власти время от времени пытались избавить эту часть страны от такой напасти, даже создавали особые сторожевые отряды, — но все безуспешно. Разбойников плодит нищета: это в основном бывшие крестьяне, разоренные слишком высокими налогами и неурожаями, и у них просто нет другого выхода, кроме как выйти на большую дорогу.
Ромул, казалось, очень внимательно всматривается в большие рощи дубов и ясеней, красовавшиеся по обе стороны дороги, и в пастухов, тут и там пасших тощих коров, щипавших траву.
Но, тем не менее, он внимательно слушал наставника, и, наконец, задумчиво откликнулся:
— Назначать налоги, разоряющие людей, не просто несправедливо; это глупо. Человек, разорившийся из-за слишком высоких налогов и ставший разбойником, обойдется государству слишком дорого, хотя бы потому, что придется особо охранять проездные дороги.
— Твое наблюдение безупречно правильно, — похвалил мальчика Амброзин. — Но, возможно, эта мысль слишком проста, чтобы быть примененной на практике. Губернаторы провинций всегда алчны, а правительственные чиновники зачастую глупы, и эти два фактора, соединяясь вместе, порождают ужасные последствия.
— Но должно же быть какое-то объяснение всему этому? Почему управляющие провинциями обязательно должны быть жадными, а чиновники — глупыми? Ты много раз говорил мне, что Август, Тиберий, Адриан и Марк Аврелий были мудрыми и честными императорами, и они карали вороватых губернаторов… но, может быть, это неправда? Может быть, люди всегда были и будут глупыми, жадными и злонравными?
В этот момент мимо экипажа проскакал Вульфила, направлявшийся к холму, чтобы с его вершины внимательно осмотреть лежавшую впереди местность и понаблюдать сверху за своими людьми. Чудовищная рана, изуродовавшая его, начала уже затягиваться, однако лицо Вульфилы все еще было красным и распухшим, а из-под швов сочилась сукровица. Возможно, именно из-за этого он постоянно пребывал в весьма дурном расположении духа. Он мог взорваться яростью по любой причине, даже самой незначительной, и Амброзин старался ничем не возбуждать подозрений варвара и не давать тому поводов для недовольства. И при этом он разрабатывал некий план, чтобы завоевать доверие варвара и, может быть, даже его благодарность.
— Вполне понятно, почему ты сейчас так мрачно смотришь на мир, — ответил он Ромулу. — Я бы удивился, если бы это было не так. Но на самом деле судьба человека — а также и судьба народа или целой империи, — зачастую определяется причинами и событиями, которые вне власти человеческой. Вот эта великая империя многие века успешно отражала нападения варваров. Многие императоры были удостоены своего высокого звания именно солдатами, воевавшими рядом с ними, и погибли в бою, с мечом в руке, даже не увидев Рима и не успев обсудить никаких дел с Сенатом. Ведь атаки варваров зачастую начинались с разных сторон, волнами со всех направлений, и всегда это были неисчислимые толпы… Вот почему была построена великая стена, невзирая на все затраты, вот почему она протянулась от гор Бретани до пустынь Сирии. Больше трех тысяч миль в длину! Сотни тысяч солдат строили ее. Тридцать пять легионов были посланы туда, а это почти полмиллиона человек! Но никакая цена и никакие жертвы не казались слишком высокими Цезарям, желавшим защитить свою империю, а вместе с ней — и римскую цивилизацию. Но, затевая это строительство, они не осознавали, что цена все растет и становится уже невыносимой, что налоги, которые пришлось возложить на население ради создания стены, разоряют крестьян, скотоводов, судостроителей, разрушают торговлю и даже приводят к снижению рождаемости! Зачем производить на свет детей, если тем придется жить в нищете и лишениях? И постепенно империи стало не по силам предотвращать вторжения варваров, и потому наши правители вообразили, будто они могут позволить варваром селиться внутри наших границ и даже призывать их в римскую армию, чтобы они сражались с другими варварами… Это была фатальная ошибка, но, возможно, тогда просто не было другого выхода: нищета и притеснения подавили в горожанах чувство патриотизма, возникла необходимость использовать наемников… которые и стали теперь нашими хозяевами.
Амброзин замолчал, сообразив, что это не самый подходящий урок истории для его ученика. Он лишь понапрасну напомнил мальчику о столь недавних и страшных событиях, о событиях, оставивших кровоточащую рану в душе Ромула. Ведь печальный парнишка, сидевший напротив Амброзина, был, в конце концов, никем иным, как последним императором Западной империи, — он был не просто зрителем чудовищной трагедии, он был ее невольным участником…
— Ты запишешь все это в свои истории? — спросил Ромул.
— Я не стремлюсь к созданию писаной истории; для этого найдутся другие, куда лучше владеющие пером. Я просто хочу оставить память о своем собственном участии в событиях — тех, которым был непосредственным свидетелем.
— У тебя будет время, чтобы написать все это. Годы и годы в тюрьме. Почему ты захотел отправиться со мной? Ты мог бы остаться в Равенне или вернуться на родину, в Бретань. А, правда, что ночи там длятся без конца?
— Ответ на свой первый вопрос ты уже знаешь. Я очень беспокоюсь за тебя, и я глубоко предан твоей семье. А что касается второго вопроса, то это, безусловно, не совсем так… — начал было Амброзин, но Ромул перебил его:
— Мне бы хотелось именно этого! Вечной ночи! И чтобы спать, спать, и не видеть никаких снов.
Глаза мальчика стали совсем пустыми, и Амброзин не нашел слов для ответа.
Они ехали без остановки весь день, и старый наставник внимательно следил за любыми, даже самыми легкими, переменами в настроении своего воспитанника, — не упуская, впрочем, из виду и того, что происходило за стенками их экипажа. Лишь с наступлением сумерек их ожидал отдых. Дни стояли очень короткие, и это весьма ограничивало время передвижения. Но вот, наконец, колонна остановилась. Варвары разожгли огонь, а несколько из них вскочили на коней и отправились обшаривать окрестности, — и через небольшое время вернулись с несколькими курами, связанными вместе за ноги, и с уже зарезанной овцой, переброшенной через седло одного из грабителей. Должно быть, они совершили налет на какую-то уединенную ферму. Их добыча вскоре была общипана, освежевана — и зажарена на углях.
Вульфила уселся на камень в сторонке ото всех и ожидал, когда ему подадут его порцию. Лицо у него было темным, черты фантастически исказились в пляшущем свете костра. Амброзин, всегда внимательно наблюдавший за своим врагом, неторопливо подошел к Вульфиле, стараясь все время держаться на свету, чтобы у варвара не возникло ненужных подозрений. Когда старый наставник оказался достаточно близко, чтобы варвар его услышал, он сказал:
— Я врач, и очень опытный. Я мог бы заняться твоей раной; должно быть, она ужасно тебя беспокоит.
Вульфила фыркнул и взмахнул рукой, словно раздраженно отгоняя надоедливое насекомое, но Амброзин не двинулся с места и продолжил, как ни в чем не бывало:
— Я знаю, что ты сейчас думаешь: ты бывал ранен много раз, и ты знаешь, что со временем все заживет, и боль прекратится. Но эта рана отличается от других. Раны на лице заживают куда медленнее и тяжелее, чем раны на теле, потому что именно через лицо, а не через тело, проявляет себя твоя душа. Лицо куда чувствительнее всего остального, и оно также наиболее уязвимо. К тому же твоя рана загрязнилась, и если загрязнение распространится, оно изуродует твое лицо до полной неузнаваемости.
Он повернулся, как бы намереваясь вернуться к экипажу, однако Вульфила тут же окликнул его:
— Погоди!..
В итоге Амброзин принес свою сумку и заставил одного из солдат принести ему немного вина; вином он промыл рану, а потом довольно сильно сжимал ее края, выдавливая гной, — пока не показалась чистая кровь. Он удалил швы и наложил вместо них мазь из мальвы и пшеничных отрубей, после чего перевязал рану.
— Только не воображай, что я намерен тебя благодарить, — проворчал Вульфила, когда Амброзин закончил свою работу.
— У меня и в мыслях такого не было.
— Тогда зачем ты это сделал?
— Ты — дикое существо. И от боли ты становишься еще более злобным. Я действовал в своих собственных интересах, Вульфила, и в интересах мальчика.
Амброзин вернулся к экипажу, чтобы положить на место сумку. Тут же появился солдат, принесший немного жареного мяса, насаженного на вертел; старый наставник и мальчик поели. Было холодно; они находились в горах, к тому же стоял конец осени, да и час был поздний. Но Амброзин предпочел попросить лишнее одеяло, а не устраиваться на ночь у костра, вместе с варварами. Жар огня делал исходившую от воинов вонь совершенно невыносимой. Ромул не только съел мясо, но и выпил немного вина, по настоянию своего воспитателя, и это несколько прибавило ему бодрости и желания жить.
Они растянулись рядышком на земле, глядя в звездное небо.
— Ты понял, почему я это сделал? — спросил Амброзин.
— Промыл физиономию этому мяснику? Да, я догадываюсь. Нельзя гладить злобного пса против шерсти.
— Ну, более или менее верно.
Они замолчали, прислушиваясь к потрескиванию огня, в который солдаты то и дело подбрасывали сухие ветки, и наблюдая за искрами, улетавшими в небо.
— Ты не забываешь молиться перед сном? — спросил Амброзин.
— Не забываю, — ответил Ромул. — Я молюсь за души моих родителей.
ГЛАВА 8
Ливия направила свою лошадь на узкую тропу, что вилась по направлению к гребню горы, потом остановилась, чтобы подождать Аврелия, пробиравшегося через лес другой дорогой.
С такой высоты они без труда могли видеть все открытое пространство перед туннелем Фламиния, который прорезал гору насквозь, от долины до долины. Они выбрали себе место за достаточно густыми зарослями молодых березок; и им не пришлось ждать слишком долго. Скоро в поле их зрения появился отряд верховых герулов, человек около тридцати, впереди которых скакал их командир. А следом за ними на равнину выехал и экипаж, за которым следовал другой отряд, прикрывавший пленников с тыла.
Аврелий вздрогнул, узнав Вульфилу, и непроизвольно глянул на лук, висевший на спине Ливии.
— Даже и не думай ни о чем таком, — сказала девушка, заметив его взгляд. — Если ты и попадешь в него, другие быстро с нами расправятся, да еще, пожалуй, выместят свою злость на мальчике. — Аврелий закусил губы. — Придет время, погоди, — настойчиво добавила Ливия. — А пока что мы должны набраться терпения.
Аврелий, не отрываясь, смотрел на старый расшатанный экипаж, пока тот не исчез за поворотом дороги. Ливия коснулась его плеча:
— Между вами двоими осталось какое-то незаконченное дельце, да?
— Я убил нескольких его лучших воинов, пытаясь похитить пленника, за которого он отвечал… и я рассек его лицо пополам, когда он хотел остановить меня. Я превратил его в урода на всю оставшуюся жизнь. Тебе этого достаточно?
С такой высоты они без труда могли видеть все открытое пространство перед туннелем Фламиния, который прорезал гору насквозь, от долины до долины. Они выбрали себе место за достаточно густыми зарослями молодых березок; и им не пришлось ждать слишком долго. Скоро в поле их зрения появился отряд верховых герулов, человек около тридцати, впереди которых скакал их командир. А следом за ними на равнину выехал и экипаж, за которым следовал другой отряд, прикрывавший пленников с тыла.
Аврелий вздрогнул, узнав Вульфилу, и непроизвольно глянул на лук, висевший на спине Ливии.
— Даже и не думай ни о чем таком, — сказала девушка, заметив его взгляд. — Если ты и попадешь в него, другие быстро с нами расправятся, да еще, пожалуй, выместят свою злость на мальчике. — Аврелий закусил губы. — Придет время, погоди, — настойчиво добавила Ливия. — А пока что мы должны набраться терпения.
Аврелий, не отрываясь, смотрел на старый расшатанный экипаж, пока тот не исчез за поворотом дороги. Ливия коснулась его плеча:
— Между вами двоими осталось какое-то незаконченное дельце, да?
— Я убил нескольких его лучших воинов, пытаясь похитить пленника, за которого он отвечал… и я рассек его лицо пополам, когда он хотел остановить меня. Я превратил его в урода на всю оставшуюся жизнь. Тебе этого достаточно?