Страница:
— Посмотри наверх, — тихо проговорил он.
Лорла послушалась. То, что она увидела, ее потрясло. Над ней оказался шедевр — огромная красочная фреска, тщательно выписанная на штукатурке потолка на высоте ста футов. Вдоль стен стояли леса и лестницы, уходившие к самому потолку, и вдоль всего свода танцевали нарисованные херувимы с пухлыми щеками, дьяволы, высунувшие красные языки, девицы, герои и прекрасные боги. Они все кружились в бесконечном вальсе, который показался Лорле изображением Небес. Она ахнула, онемев от великолепного зрелища. Фреска была живой, невообразимо яркой — и при виде нее у Лорлы захватило дух.
— Что это? — спросила Лорла. — Это прекрасно!
— Книга Творения, — прошептал Эррит. — Она вся пересказана в рисунках. — Он указал на фреску у северной стены. — Видишь? Это — предательство Адана. А вон там — убийство Киана. Ты их узнаешь?
— Нет, — призналась Лорла. — Но они прекрасны. Ах, как прекрасны!
— Я расскажу тебе обо всем этом, Лорла, — тихо пообещал Эррит. — Ребенку следует знать о священной книге. Она вся здесь, весь рассказ. — Его лицо расплылось в гордой улыбке. — Художник Дараго уже много лет работает над этими фресками. И теперь они почти закончены. Когда все будет сделано, я снова открою этот зал для людей, и все увидят славу Божью. — Он опустился рядом с ней на колени. — Это мой главный дар Нару. И мне хотелось, чтобы ты его увидела, Лорла. Этот свод, весь этот зал для меня важнее почти всего на свете. Это дом Бога, и это мой дом. И он может стать и твоим домом, если ты захочешь.
Лорла была настолько потрясена увиденным, что с трудом заставила себя ответить. Лицо Эррита было нежным и умоляющим, и как ей ни хотелось отвернуться, она не смогла этого сделать.
— И что со мной здесь будет? — спросила она. — Что я буду делать?
— Все, что захочешь, — ответил Эррит. — Ты будешь учиться и узнавать новое и вырастешь в прекрасную женщину. Нар меняется. Я надеюсь, что вскоре в этом городе станет хорошо жить. Я сделаю его чудесным. Для тебя и для всех детей. — Его руки потянулись к ней: он хотел ее обнять, но не смел к ней прикоснуться. — Я не могу заменить тебе семью, которую ты потеряла, но я могу хорошо с тобой обращаться, и я могу тебя учить. Ты можешь быть здесь счастлива, Лорла. Со мной.
Лорла кивнула, не зная, что сказать. Ей всем сердцем хотелось принять это предложение, и это желание изумило ее. Это место оказалось великолепным, а этот человек был совсем не таким, какого она ожидала увидеть. Неожиданно она испугалась. Ее вдруг начало тошнить.
«Это из— за завтрака, -сказала она себе. — Я просто переела».
— Если я здесь останусь, та комната будет моя? Эррит засиял:
— Да. И у тебя будет еще очень многое. Я могу показать тебе весь Нар, дитя.
Он устремил на нее взгляд, ожидая ответа — надеясь, что он будет таким, как ему хочется. И наконец Лорла сдалась.
— Мне бы этого хотелось, — сказала она. — Я больше не хочу быть сиротой.
16
17
Лорла послушалась. То, что она увидела, ее потрясло. Над ней оказался шедевр — огромная красочная фреска, тщательно выписанная на штукатурке потолка на высоте ста футов. Вдоль стен стояли леса и лестницы, уходившие к самому потолку, и вдоль всего свода танцевали нарисованные херувимы с пухлыми щеками, дьяволы, высунувшие красные языки, девицы, герои и прекрасные боги. Они все кружились в бесконечном вальсе, который показался Лорле изображением Небес. Она ахнула, онемев от великолепного зрелища. Фреска была живой, невообразимо яркой — и при виде нее у Лорлы захватило дух.
— Что это? — спросила Лорла. — Это прекрасно!
— Книга Творения, — прошептал Эррит. — Она вся пересказана в рисунках. — Он указал на фреску у северной стены. — Видишь? Это — предательство Адана. А вон там — убийство Киана. Ты их узнаешь?
— Нет, — призналась Лорла. — Но они прекрасны. Ах, как прекрасны!
— Я расскажу тебе обо всем этом, Лорла, — тихо пообещал Эррит. — Ребенку следует знать о священной книге. Она вся здесь, весь рассказ. — Его лицо расплылось в гордой улыбке. — Художник Дараго уже много лет работает над этими фресками. И теперь они почти закончены. Когда все будет сделано, я снова открою этот зал для людей, и все увидят славу Божью. — Он опустился рядом с ней на колени. — Это мой главный дар Нару. И мне хотелось, чтобы ты его увидела, Лорла. Этот свод, весь этот зал для меня важнее почти всего на свете. Это дом Бога, и это мой дом. И он может стать и твоим домом, если ты захочешь.
Лорла была настолько потрясена увиденным, что с трудом заставила себя ответить. Лицо Эррита было нежным и умоляющим, и как ей ни хотелось отвернуться, она не смогла этого сделать.
— И что со мной здесь будет? — спросила она. — Что я буду делать?
— Все, что захочешь, — ответил Эррит. — Ты будешь учиться и узнавать новое и вырастешь в прекрасную женщину. Нар меняется. Я надеюсь, что вскоре в этом городе станет хорошо жить. Я сделаю его чудесным. Для тебя и для всех детей. — Его руки потянулись к ней: он хотел ее обнять, но не смел к ней прикоснуться. — Я не могу заменить тебе семью, которую ты потеряла, но я могу хорошо с тобой обращаться, и я могу тебя учить. Ты можешь быть здесь счастлива, Лорла. Со мной.
Лорла кивнула, не зная, что сказать. Ей всем сердцем хотелось принять это предложение, и это желание изумило ее. Это место оказалось великолепным, а этот человек был совсем не таким, какого она ожидала увидеть. Неожиданно она испугалась. Ее вдруг начало тошнить.
«Это из— за завтрака, -сказала она себе. — Я просто переела».
— Если я здесь останусь, та комната будет моя? Эррит засиял:
— Да. И у тебя будет еще очень многое. Я могу показать тебе весь Нар, дитя.
Он устремил на нее взгляд, ожидая ответа — надеясь, что он будет таким, как ему хочется. И наконец Лорла сдалась.
— Мне бы этого хотелось, — сказала она. — Я больше не хочу быть сиротой.
16
Устройство
Граф Ренато Бьяджио стоял на берегу и наблюдал за работой своих людей. Его начищенные сапоги испачкались в песке. День был теплым, как обычно на Кроуте. Морской бриз трепал шелковую рубашку графа и бросал пряди волос ему в глаза. Рядом с ним стоял адмирал Данар Никабар, и вид у него был усталый и встревоженный. В тридцати шагах от них его матросы возились с огромным деревянным ящиком, загружая его в шлюпку, чтобы отвезти на стоящий поодаль на якоре корабль. Ими распоряжался Бовейдин, постоянно требовавший, чтобы они были осторожнее. Наступил день, которого Никабар давно страшился, — день, в который они грузили устройство. Бьяджио безмятежно улыбался, словно его ничто не беспокоило. Бовейдин создал свое устройство с учетом всех необходимых условий. Несмотря на волнение, искажавшее лицо ученого, Бьяджио знал, что Бовейдин уверен в творении своих рук. Можно было не сомневался, что оно не взорвется раньше времени. Граф удовлетворенно скрестил руки на груди. Изгнание на Кроуте в последнее время стало его тяготить, и он был рад наступлению этого дня.
— Ты боишься, Данар, — проговорил Бьяджио. — Не бойся. Бовейдин знает, что делает. Никабар фыркнул:
— Оно же заправлено топливом, Ренато!
— Бовейдин предпринял нужные предосторожности. Верь, мой друг, верь…
— Ты только посмотри! — рявкнул Никабар, указывая на своих людей. Те чуть было не уронили одну сторону ящика. Бовейдин заорал на них, как бешеный. — Господь всемогущий! Может, нам немного отойти.
Бьяджио мелодично засмеялся.
— Дорогой Данар, если бы эта штука была настолько опасна, разве я позволил бы Бовейдину строить ее прямо у себя дома? Опасная часть работы давно сделана. — А потом он ехидно улыбнулся и добавил: — По крайней мере опасная для нас. Пусть теперь Эррит опасается.
— Дараго почти закончил свою роспись. Я тебе рассказывал?
Бьяджио кивнул. Никабару порой изменяла память — то был прискорбный и непредсказуемый побочный эффект снадобья.
— Да.
— Эррит очень ею гордится. Я видел часть росписи, когда был в соборе.
«Когда он отверг мое предложение о мире», — подумал Бьяджио.
Эррит был полным дураком.
— Право, очень прискорбно, — небрежно заметил он. — Я имею в виду — для Нара. Дараго — великий мастер. Но увы, такую цену нам приходится платить.
Бовейдин запрыгнул в шлюпку, направляя неудобный ящик. Под его малюсеньким весом шлюпка почти не качнулась, но когда в нее занесли конец ящика, она заметно накренилась. Бовейдин испуганно поморщился, явно испугавшись за себя. Улыбка Бьяджио наконец погасла. Достаточно ли велика шлюпка?
— Данар…
— Не беспокойся, — жизнерадостно отозвался адмирал. — Она его выдержит.
— Смотри. Бовейдин согласен взлететь на воздух, но не утонуть. Кажется, эта обезьяна не умеет плавать.
Никабар не засмеялся. Он продолжал стоять с каменным лицом и смотреть, как его матросы сражаются с ящиком. Бьяджио украдкой посмотрел на адмирала, отметив его беспокойство. Граф был рад его возвращению. Он был рад и тому, что адмирал самолично не повезет устройство в Нар. С тех пор как Симон отправился в Люсел-Лор, граф был почти лишен общества. Бовейдин был всегда занят своими опытами, а Саврос Помрачающий Рассудок был молчалив и любил одиночество. Из всех них Бьяджио числил своим другом одного только Никабара. А в последнее время друзей у него стало мало. Увы, если ты глава тайной организации, люди тебя боятся и не доверяют. Горько, но правда. В Наре, пока был жив Аркус, вокруг всегда находились люди — раззолоченные дамы и честолюбивые принцы, готовые к сделкам, — но все они были вероломны и не искали настоящей дружбы. Не так Данар Никабар. Он был редким образчиком: человеком с идеалами. Возможно, порядочным его делал какой-то кодекс военного, или, может быть, дело было в благородном воспитании. Как бы то ни было, Бьяджио ему доверял. Он был привязан к Никабару, как ни к кому другому.
Не считая Симона.
Прошло уже много времени со дня отъезда Симона в Люсел-Лор, но до его возвращения оставалось не меньше. Без него в поместье было невыносимо тихо. Бьяджио пытался убить время, строя планы отмщения и занимаясь своей подопечной, Эрис, но красивое лицо Симона постоянно вторгалось в его мысли. Хорошее настроение графа испарилось. Он скучал по Симону сильнее, чем ему хотелось бы. Что еще хуже, это было похоже на чувство потери, которое он испытал из-за смерти Аркуса: какая-то боль в груди. Граф не мог это объяснить или обсудить с Никабаром, и поэтому он отогнал воспоминания и постарался сосредоточиться на сцене, разворачивавшейся на берегу.
«Время почти пришло, Эррит, — думал он. — Тик-так, тик-так…»
Он попытался представить себе реакцию Эррита. Епископ обожает свой собор, так же как Бьяджио — Кроут. Однако за все приходится платить.
— «Морская тень» будет в Казархуне примерно через три дня, — сказал Никабар. — Оттуда еще три дня до Черного города…
— Позаботься, чтобы Сот пристроил его на быстрый корабль, — напомнил Бьяджио.
Ему не хотелось задерживать доставку устройства из-за перемены корабля, но он понимал, что без этого не обойтись. В Черном городе прибытие «Морской тени» будет замечено всеми. Устройство должно доставить торговое судно. Бьяджио был рад, что Бовейдин отправляется с грузом.
— Капитан Сот свое дело знает, — отрывисто бросил Никабар.
— Конечно, Данар. Я не хотел никого оскорбить. Однако устройство должно быть доставлено вовремя. Все распланировано по часам. Достаточно малейшей ошибки — и мой великий план провалится. Этого не должно случиться.
— Никаких ошибок не будет, — пообещал Никабар. — Хоть раз поверь мне. Сот и «Морская тень» доставят устройство вовремя. И я не сомневаюсь, что Бовейдин все плавание будет орать на них, требуя, чтобы они поспешили.
Словно услышав свое имя, Бовейдин повернул лицо к берегу и посмотрел на адмирала. Ученый взглянул на ящик, убедился, что он надежно установлен в шлюпке, выпрыгнул из нее и побрел по воде к берегу. Его босые ноги поднимали в прибрежных волнах тучи брызг. Крошечное лицо Бовейдина слегка разгладилось и выражало почти облегчение. Подойдя к Бьяджио и Никабару, он вздохнул и ткнул большим пальцем себе за спину.
— Теперь мы везем его на «Морскую тень», — объявил он. Бьяджио улыбнулся Бовейдину:
— Добрый путь, друг мой. Получи удовольствие от столицы. Я тебе почти завидую.
— Если все пройдет как нужно, ты сам скоро туда вернешься, — отозвался ученый. — И, сказать по правде, я предпочел бы остаться здесь. Меня не слишком радует мысль о том, что придется плыть по бурному морю с этой штукой.
— Ты сам ее сделал, — проворчал Никабар. — И не говори мне, что она не рассчитана на перевозку по морю! Ее ведь грузят на мой корабль.
— А я этого и не говорю. Но риск всегда остается. Если что-то будет не так, если потечет какой-нибудь шланг…
— Ты говорил, что испытал эту проклятую штуку!
— Испытал! Но риск всегда есть. — Ища поддержки, Бовейдин обратился к Бьяджио: — Скажи ему, Ренато… Бьяджио только зевнул.
— Наверное. Важно лишь, что устройство уже в пути. Но будь благоразумен, Бовейдин. Не торопись. Пусть Сот делает свое дело и ведет корабль. Если он скажет, что море слишком бурное, позволь ему сделать крюк или выждать. Ты понял?
— Ты сказал, что я должен попасть туда вовремя, Ренато! — возразил Бовейдин. — Позволь мне делать мое дело. Я найду этого игрушечных дел мастера и передам ему устройство. А ты уж постарайся, чтобы твоя девочка не забыла про свой день рождения.
Бьяджио не любил напоминаний, но это он решил оставить без ответа. Бовейдин хорошо поработал и заслуживал некоторой снисходительности.
— Просто будь осторожен, — сказал граф. — Это все, о чем я прошу.
— Буду. И мы с вами увидимся в Наре. — По лицу Бовей-дина пробежала гримаса, которая заменяла ему улыбку. — Удачи вам.
— И тебе, мой друг, — откликнулся Бьяджио, протягивая ему руку.
Бовейдин принял его руку, слабо ее пожал, а потом повернулся и ушел на шлюпку, осевшую под весом ящика и матросов. Бьяджио с облегчением проводил ученого взглядом. Он не особенно боялся неудачи, но все-таки Бовейдин никогда прежде не делал ничего похожего на это устройство. И хотя ученый начертил подробные схемы и провел свои непонятные опыты, даже он не мог поклясться, что оно будет вести себя стабильно. Это было очень опасное изобретение, самое, быть может, сильное оружие за всю историю войн, и Бьяджио вовсе не хотелось оставлять его у себя на острове. Если все пройдет по плану, Кроут и так окажется в большой беде, и граф не видел необходимости ускорять катастрофу своего острова. Тем временем Бовейдин сел в шлюпку, и она отплыла от берега, увозя ящик к «Морской тени». У моряков корабля была на лице тревога. Они опасались этого груза.
— Ну, пошли в дом, — сказал Бьяджио. — Смотреть больше не на что.
— Я подожду, — ответил Никабар. — Хочу увериться, что все в порядке.
— Как хочешь, дружище. Но не задерживайся слишком долго. Я хочу поговорить с тобой о Драконьем Клюве.
Никабар посмотрел на графа:
— А что о нем говорить?
— Тебе скоро надо будет туда отправиться. Нам следует это обсудить.
— Я знаю дорогу, Ренато.
— Это не шутка! — строго проговорил Бьяджио. — Если Форто направят на Драконий Клюв, как будет просить Энли, то герцогу нужна будет твоя помощь. Мои наемники не смогут в одиночку противостоять легионам. Я обещал Энли, что ты там будешь.
— Я там буду, — пообещал Никабар. — Я такого не пропущу. А воздушная армия?
— Пока не знаю, — честно ответил Бьяджио. Вести с Драконьего Клюва всегда бывали скудными. — Тем больше оснований, чтобы ты приплыл туда вовремя. Если Энли не подчинил себе воронов, ему, быть может, придется срочно бежать от Форто. И в этом ты тоже должен будешь ему помочь.
Никабар покачал головой:
— Я плыву на Драконий Клюв не спасать его шкуру, Ренато. Я хочу снести башку Форто.
— Что ж, будем на это надеяться, — сказал Бьяджио со злобной усмешкой. — Мне как раз будет пора отправить Эрриту очередное послание. Ты его для меня доставишь, друг мой?
Адмирал понял, о чем говорит граф.
— С удовольствием, дружище.
— Проклятье! — прорычал он.
Бренди плеснуло на дорогой ковер. Граф беспомощно Смотрел, как по ткани расплывается пятно.
«Я устал, — напомнил он себе. — Я чертовски устал».
Так было не всегда. Когда он жил в Наре и находился на вершине власти, его разум был остр как бритва. Они с Аркусом ступали по миру, словно боги, и он был ближайшим другом императора — единственным членом Железного круга, который действительно заменял престарелому правителю сына. Сейчас он стал изгоем, он вынужден постоянно плести интриги, и напряжение притупило его разум. Даже снадобье Бовейдина не поддерживало в нем жизненных сил. Бьяджио был измучен.
Не обращая внимания на испорченный ковер, он подошел к окну и открыл его, жадно глотая воздух. Ветер нес запах морской соли, слышалась музыка далекого прибоя. Ворона подпрыгнула, вспугнутая резким движением, и улетела. Бьяджио выругался ей вслед и пообещал, что если она вернется, то попадет к нему на обед. Вид быстро улетающей птицы немного его развеселил. Кроут принадлежит ему. И так будет всегда, что бы тут ни произошло. Пусть Кроут падет, Бьяджио снова отвоюет его у лиссцев. Когда он завладеет Наром, он завладеет и всем миром.
Бьяджио, как с ним теперь часто бывало, снова подумал о Симоне. Он гадал, знает ли Симон о его истинных чувствах. В конце концов, Симон родом с Кроута, а кроуты часто экспериментируют. Однако Симон не был таким. На самом деле он был больше похож на Эррита. Конечно, не ханжа, но не любит пробовать новое. Плечи графа ссутулились. Ему не нравилось обхаживать возлюбленных. Он начинал чувствовать себя мальчишкой-школьником, нелепым и беспомощным. Эллианн, его жена, всегда считала его холодным — даже в моменты самой безудержной страсти. Эллианн могла бы переспать с тигром — и остаться в живых. Она была поистине диким животным, и в первые годы брака она очень его волновала. Но, как это часто случалось с нарскими аристократами, они тихо прискучили друг другу, и оба не возражали, когда партнер брал нового любовника. Бьяджио по-прежнему испытывал симпатию к жене и не питал к ней зла. Она не была создана для войн и мятежей, и мысль о подобных вещах заставляла ее презрительно фыркать. Решив, что победа будет за Эрритом, она встала на его сторону. Бьяджио отпустил ее — охотно. Он смотрел в темноту, пытаясь представить ее в этот момент в Черном городе: наверное, спит в своей постели с очередным любовником. По его лицу пробежала улыбка. Быть может, вернувшись в Нар, он пошлет за ней.
Бьяджио оглянулся на свою постель, такую холодную и пустую, на всю большую спальню, безупречно убранную, с бесценными предметами искусства на стенах и полках. Почему-то все это не доставляло радости, и вдруг неодолимо захотелось уйти отсюда. В большом музыкальном салоне был рояль, и в минуты беспокойства граф имел привычку садиться за инструмент и громыхать по клавишам, погружаясь в какую-нибудь мелодию. Странное средство, но оно ему помогало. Вот и сейчас он сбросил ночную сорочку, достал из шкафа какую-то одежду и быстро набросил ее на себя. Всунув ноги в шлепанцы, он вышел в пустынный коридор, где тишину нарушало лишь тихое шипение масляных ламп на стенах. Его тень метнулась по полу, огромная и зловещая. Пол под ногами тихо поскрипывал. Здесь его не окликали часовые, не падали ниц рабы. Бьяджио в полузабытьи шел в музыкальный салон, мечтая постучать по клавишам. Но дверь салона оказалась полуоткрытой, и за ней горел свет.
Почувствовав любопытство, граф замедлил шаги. Эрис, его драгоценная рабыня, была в комнате одна. Она скользила по полу в бесшумном выразительном танце. Бьяджио затаил дыхание. Эрис была дивно хороша. Она двигалась с легкостью голубки, ее длинные ноги непринужденно делали пируэты, руки протягивались к небесам, словно она умоляла Бога услышать ее. Единственная свеча отбрасывала тени на покрытое испариной лицо рабыни, из больших глаз текли слезы, и Эрис кружилась в танце — печально, целеустремленно, забыв в своей печали обо всем мире.
Граф Бьяджио завороженно наблюдал за ней. Эрис была самой большой ценностью из всего, чем он владел. Когда она танцевала для него, ангелы плакали от зависти. Глядя на нее в эту минуту, он понял, почему сердце Симона принадлежит ей. Как женщина она была безупречна. Как танцовщица она была божественна. Ни один мужчина не мог устоять перед ней. Тем более бедный Симон.
Закончив танец, Эрис упала на пол, уронив голову на колени и застыв совершенно неподвижно. Бьяджио показалось, что он услышал жалобный всхлип. Он очень осторожно открыл дверь. Эрис по-прежнему его не замечала.
— Ты была прекрасна, — прошептал он. — Спасибо тебе.
Смутившись, Эрис подняла голову.
— Господин! — воскликнула она, вскакивая с пола и опуская глаза. — Простите меня, я… я репетировала. Я не знала, что вы здесь.
— Не надо извиняться, — сказал Бьяджио, плавно проходя в салон. Он дотронулся холодными пальцами по ее подбородка, поднял ее лицо и заглянул ей в глаза. — Я получил большое удовольствие.
Эрис смутилась, но не попыталась отстраниться.
— Я рада, — с трудом выговорила она. — Я просто репетировала.
— Неправда, — возразил Бьяджио. Ледяной подушечкой большого пальца он стер с ее щеки слезинку. — Я никогда не видел, чтобы ты плакала во время репетиций. Что это за слезы?
— Ничего, Господин. Просто танец был полон чувств, вот и все.
— Что это за танец? Я его не узнал. На лице Эрис отразилась внутренняя борьба. Она решила признаться.
— Просто моя собственная фантазия. Мне сегодня было беспокойно. Меня одолевают мысли. — Она попыталась улыбнуться. — Но это пустячные мысли, милорд. Они недостойны вашего внимания.
Наслаждаясь ее испугом, Бьяджио опустил пальцы ей на шею, на золотой ошейник, и подцепил его ногтем за край.
— Я проклял бы тот день, когда ты не смогла бы сказать мне правду, милая Эрис, — сказал он. — Почему не хочешь сказать мне, в чем дело? Мне сегодня тоже не спалось. Я решил немного поиграть. Встретить здесь тебя — это был приятный сюрприз.
— Простите меня, Господин, — умоляюще проговорила девушка. Ее голос звучал так робко, что стало заметно, насколько она юна. — Я уйду, если вы пожелаете.
— Нет, не пожелаю. — Граф отпустил ее ошейник. Повернувшись, он прошел к роялю и уселся на бархатную скамейку. Эрис нерешительно стояла в центре комнаты. Его глаза скользнули по ней, впивая ее красоту. — У меня дурная ночь, Эрис. И меня тоже преследуют мысли. Давай я послушаю, что тревожит тебя, и тогда, быть может, забуду о своих тревогах. Пожалуйста, Эрис, рассказывай. Что не дает тебе покоя?
— Ах, Господин, но это действительно мелочи. Я ни за что не стала бы беспокоить вас такими пустяками.
— Я настаиваю. — Бьяджио указал на пол у своих ног. — Иди сюда. Сядь здесь, рядом со мной.
Эрис послушалась. Граф был высоким, и когда она села, он навис над ней. Но он был в хорошем расположении духа и догадывался, что могло тревожить девушку. Вероятно, то же, что и его. Эрис посмотрела на него снизу вверх, и печаль на ее лице заставила его протянуть руку и погладить темную головку.
— Успокойся, девочка, — сказал он. — Я хочу просто поговорить с тобой. Или, точнее, выслушать тебя. Дело в твоем возлюбленном, правда?
— Господин…
— Перестань. Я же все об этом знаю, или ты забыла? Ведь, в конце концов, это я отдал тебя Симону.
— Да, Господин. Спасибо. Я не знаю, как отблагодарить вас за это.
— Ты благодаришь меня каждым своим танцем, дитя. А когда мы вернемся в Нар и ты будешь танцевать для всех в Черном городе, это станет триумфом, и все долги будут оплачены. -Бьяджио почувствовал прилив радостного возбуждения. — Мы все трое вернемся в Нар. Это будет великолепно!
— Мне бы этого хотелось, — сказала Эрис. — Танцевать в Черном дворце для всех правителей Нара. Я мечтала об этом с детства.
— Ты будешь танцевать для них, Эрис, и ты их покоришь. Правители Нара будут падать к твоим ногам. Твое имя прославится по всей империи. Я тебе это обещаю.
— И ты поженимся? Мы с Симоном?
У графа оборвалось сердце.
— Если ты этого хочешь. Я не возьму обратно слова, которое дал Симону Даркису, девочка. Ты будешь принадлежать ему, как только он выполнит мое поручение. Когда он вернется, вы можете пожениться. Сразу же, если ты этого захочешь.
— Захочу, Господин. Очень. Он мне дорог. А я — ему. — Она внезапно замолчала, осознав, что говорит, — Но, конечно, ему дорого очень многое. Ему дорого его служение вам. Он только об этом и говорит.
— Не сомневаюсь, — сухо отозвался граф. Эрис совсем не умела лгать. — Интересно, а насколько ты дорога Симону? Ты получила огромный дар, девочка. Все исполнители империи рады были бы продать свою душу за подобный талант. Что ты любишь сильнее?
Эрис недоуменно наморщила носик.
— Господин?
— Если бы тебе пришлось выбирать, каким был бы твой выбор?
— Но я никогда не смогла бы выбрать! — ответила девушка. — И то, и другое — это моя душа. Я люблю Симона всем сердцем. Но танец — это и есть я. Если бы я не могла танцевать, я стала бы ничем. Я умерла бы.
Умерла. Бьяджио задержался на этом слове. Он знал, каково бывает испытывать к чему-то подобную близость. Именно так он относился к Нару и даже к своему умершему императору. Только сейчас, по прошествии почти целого года, он начал оправляться после смерти Аркуса. Как это ни удивительно, он почувствовал радость за Эрис. У нее была цель в жизни — то, чего в последнее время были лишены очень многие жители Нара.
— Ты — мое главное сокровище, Эрис, — сказал он. — Но я отдаю тебя Симону, потому что он тоже мне дорог. Он уже много лет очень хорошо мне служит. Когда он вернется, ты будешь принадлежать ему. Он сможет дать тебе свободу, если захочет, а я буду только просить, чтобы ты приехала со мной в Нар и там выступала. И ты это сделаешь, правда?
— О да, Господин! — пообещала девушка. — С радостью.
— А Симон поедет с тобой, и мы трое будем жить в Черном городе. Может даже, в Черном дворце, а?
Однако это предложение не вызвало у Эрис улыбки.
— Если пожелаете, Господин.
Бьяджио вздохнул. Он устал и говорит глупые вещи. Он Симона не интересует, и это — чистая правда. Симон влюблен в это хрупкое существо, сидящее на полу, зеленоглазое, мягкогрудое, смертное. Когда они действительно вернутся в Нар — если вернутся, — Симон с Эрис расстанутся с ним и заведут свою семью, а Бьяджио останется один в Черном городе, и у него не будет ни жены, ни императора — некому будет его утешить.
Бьяджио снова осторожно протянул руку к девушке и погладил ее иссиня-черные волосы, наслаждаясь этим прикосновением. Эрис покорно склонила голову. Бьяджио ощущал ее страх, но не реагировал. Как бы ему того ни хотелось, он не уложит ее к себе в постель. Он человек слова, и он обещал ее другому.
Теперь она принадлежит Симону.
— Ты боишься, Данар, — проговорил Бьяджио. — Не бойся. Бовейдин знает, что делает. Никабар фыркнул:
— Оно же заправлено топливом, Ренато!
— Бовейдин предпринял нужные предосторожности. Верь, мой друг, верь…
— Ты только посмотри! — рявкнул Никабар, указывая на своих людей. Те чуть было не уронили одну сторону ящика. Бовейдин заорал на них, как бешеный. — Господь всемогущий! Может, нам немного отойти.
Бьяджио мелодично засмеялся.
— Дорогой Данар, если бы эта штука была настолько опасна, разве я позволил бы Бовейдину строить ее прямо у себя дома? Опасная часть работы давно сделана. — А потом он ехидно улыбнулся и добавил: — По крайней мере опасная для нас. Пусть теперь Эррит опасается.
— Дараго почти закончил свою роспись. Я тебе рассказывал?
Бьяджио кивнул. Никабару порой изменяла память — то был прискорбный и непредсказуемый побочный эффект снадобья.
— Да.
— Эррит очень ею гордится. Я видел часть росписи, когда был в соборе.
«Когда он отверг мое предложение о мире», — подумал Бьяджио.
Эррит был полным дураком.
— Право, очень прискорбно, — небрежно заметил он. — Я имею в виду — для Нара. Дараго — великий мастер. Но увы, такую цену нам приходится платить.
Бовейдин запрыгнул в шлюпку, направляя неудобный ящик. Под его малюсеньким весом шлюпка почти не качнулась, но когда в нее занесли конец ящика, она заметно накренилась. Бовейдин испуганно поморщился, явно испугавшись за себя. Улыбка Бьяджио наконец погасла. Достаточно ли велика шлюпка?
— Данар…
— Не беспокойся, — жизнерадостно отозвался адмирал. — Она его выдержит.
— Смотри. Бовейдин согласен взлететь на воздух, но не утонуть. Кажется, эта обезьяна не умеет плавать.
Никабар не засмеялся. Он продолжал стоять с каменным лицом и смотреть, как его матросы сражаются с ящиком. Бьяджио украдкой посмотрел на адмирала, отметив его беспокойство. Граф был рад его возвращению. Он был рад и тому, что адмирал самолично не повезет устройство в Нар. С тех пор как Симон отправился в Люсел-Лор, граф был почти лишен общества. Бовейдин был всегда занят своими опытами, а Саврос Помрачающий Рассудок был молчалив и любил одиночество. Из всех них Бьяджио числил своим другом одного только Никабара. А в последнее время друзей у него стало мало. Увы, если ты глава тайной организации, люди тебя боятся и не доверяют. Горько, но правда. В Наре, пока был жив Аркус, вокруг всегда находились люди — раззолоченные дамы и честолюбивые принцы, готовые к сделкам, — но все они были вероломны и не искали настоящей дружбы. Не так Данар Никабар. Он был редким образчиком: человеком с идеалами. Возможно, порядочным его делал какой-то кодекс военного, или, может быть, дело было в благородном воспитании. Как бы то ни было, Бьяджио ему доверял. Он был привязан к Никабару, как ни к кому другому.
Не считая Симона.
Прошло уже много времени со дня отъезда Симона в Люсел-Лор, но до его возвращения оставалось не меньше. Без него в поместье было невыносимо тихо. Бьяджио пытался убить время, строя планы отмщения и занимаясь своей подопечной, Эрис, но красивое лицо Симона постоянно вторгалось в его мысли. Хорошее настроение графа испарилось. Он скучал по Симону сильнее, чем ему хотелось бы. Что еще хуже, это было похоже на чувство потери, которое он испытал из-за смерти Аркуса: какая-то боль в груди. Граф не мог это объяснить или обсудить с Никабаром, и поэтому он отогнал воспоминания и постарался сосредоточиться на сцене, разворачивавшейся на берегу.
«Время почти пришло, Эррит, — думал он. — Тик-так, тик-так…»
Он попытался представить себе реакцию Эррита. Епископ обожает свой собор, так же как Бьяджио — Кроут. Однако за все приходится платить.
— «Морская тень» будет в Казархуне примерно через три дня, — сказал Никабар. — Оттуда еще три дня до Черного города…
— Позаботься, чтобы Сот пристроил его на быстрый корабль, — напомнил Бьяджио.
Ему не хотелось задерживать доставку устройства из-за перемены корабля, но он понимал, что без этого не обойтись. В Черном городе прибытие «Морской тени» будет замечено всеми. Устройство должно доставить торговое судно. Бьяджио был рад, что Бовейдин отправляется с грузом.
— Капитан Сот свое дело знает, — отрывисто бросил Никабар.
— Конечно, Данар. Я не хотел никого оскорбить. Однако устройство должно быть доставлено вовремя. Все распланировано по часам. Достаточно малейшей ошибки — и мой великий план провалится. Этого не должно случиться.
— Никаких ошибок не будет, — пообещал Никабар. — Хоть раз поверь мне. Сот и «Морская тень» доставят устройство вовремя. И я не сомневаюсь, что Бовейдин все плавание будет орать на них, требуя, чтобы они поспешили.
Словно услышав свое имя, Бовейдин повернул лицо к берегу и посмотрел на адмирала. Ученый взглянул на ящик, убедился, что он надежно установлен в шлюпке, выпрыгнул из нее и побрел по воде к берегу. Его босые ноги поднимали в прибрежных волнах тучи брызг. Крошечное лицо Бовейдина слегка разгладилось и выражало почти облегчение. Подойдя к Бьяджио и Никабару, он вздохнул и ткнул большим пальцем себе за спину.
— Теперь мы везем его на «Морскую тень», — объявил он. Бьяджио улыбнулся Бовейдину:
— Добрый путь, друг мой. Получи удовольствие от столицы. Я тебе почти завидую.
— Если все пройдет как нужно, ты сам скоро туда вернешься, — отозвался ученый. — И, сказать по правде, я предпочел бы остаться здесь. Меня не слишком радует мысль о том, что придется плыть по бурному морю с этой штукой.
— Ты сам ее сделал, — проворчал Никабар. — И не говори мне, что она не рассчитана на перевозку по морю! Ее ведь грузят на мой корабль.
— А я этого и не говорю. Но риск всегда остается. Если что-то будет не так, если потечет какой-нибудь шланг…
— Ты говорил, что испытал эту проклятую штуку!
— Испытал! Но риск всегда есть. — Ища поддержки, Бовейдин обратился к Бьяджио: — Скажи ему, Ренато… Бьяджио только зевнул.
— Наверное. Важно лишь, что устройство уже в пути. Но будь благоразумен, Бовейдин. Не торопись. Пусть Сот делает свое дело и ведет корабль. Если он скажет, что море слишком бурное, позволь ему сделать крюк или выждать. Ты понял?
— Ты сказал, что я должен попасть туда вовремя, Ренато! — возразил Бовейдин. — Позволь мне делать мое дело. Я найду этого игрушечных дел мастера и передам ему устройство. А ты уж постарайся, чтобы твоя девочка не забыла про свой день рождения.
Бьяджио не любил напоминаний, но это он решил оставить без ответа. Бовейдин хорошо поработал и заслуживал некоторой снисходительности.
— Просто будь осторожен, — сказал граф. — Это все, о чем я прошу.
— Буду. И мы с вами увидимся в Наре. — По лицу Бовей-дина пробежала гримаса, которая заменяла ему улыбку. — Удачи вам.
— И тебе, мой друг, — откликнулся Бьяджио, протягивая ему руку.
Бовейдин принял его руку, слабо ее пожал, а потом повернулся и ушел на шлюпку, осевшую под весом ящика и матросов. Бьяджио с облегчением проводил ученого взглядом. Он не особенно боялся неудачи, но все-таки Бовейдин никогда прежде не делал ничего похожего на это устройство. И хотя ученый начертил подробные схемы и провел свои непонятные опыты, даже он не мог поклясться, что оно будет вести себя стабильно. Это было очень опасное изобретение, самое, быть может, сильное оружие за всю историю войн, и Бьяджио вовсе не хотелось оставлять его у себя на острове. Если все пройдет по плану, Кроут и так окажется в большой беде, и граф не видел необходимости ускорять катастрофу своего острова. Тем временем Бовейдин сел в шлюпку, и она отплыла от берега, увозя ящик к «Морской тени». У моряков корабля была на лице тревога. Они опасались этого груза.
— Ну, пошли в дом, — сказал Бьяджио. — Смотреть больше не на что.
— Я подожду, — ответил Никабар. — Хочу увериться, что все в порядке.
— Как хочешь, дружище. Но не задерживайся слишком долго. Я хочу поговорить с тобой о Драконьем Клюве.
Никабар посмотрел на графа:
— А что о нем говорить?
— Тебе скоро надо будет туда отправиться. Нам следует это обсудить.
— Я знаю дорогу, Ренато.
— Это не шутка! — строго проговорил Бьяджио. — Если Форто направят на Драконий Клюв, как будет просить Энли, то герцогу нужна будет твоя помощь. Мои наемники не смогут в одиночку противостоять легионам. Я обещал Энли, что ты там будешь.
— Я там буду, — пообещал Никабар. — Я такого не пропущу. А воздушная армия?
— Пока не знаю, — честно ответил Бьяджио. Вести с Драконьего Клюва всегда бывали скудными. — Тем больше оснований, чтобы ты приплыл туда вовремя. Если Энли не подчинил себе воронов, ему, быть может, придется срочно бежать от Форто. И в этом ты тоже должен будешь ему помочь.
Никабар покачал головой:
— Я плыву на Драконий Клюв не спасать его шкуру, Ренато. Я хочу снести башку Форто.
— Что ж, будем на это надеяться, — сказал Бьяджио со злобной усмешкой. — Мне как раз будет пора отправить Эрриту очередное послание. Ты его для меня доставишь, друг мой?
Адмирал понял, о чем говорит граф.
— С удовольствием, дружище.
* * *
В эту ночь граф Ренато Бьяджио беспокойно метался на дорогих простынях, маясь нетерпением. Ему снилось устройство Бовейдина; он видел величественный Собор Мучеников и лавчонку игрушечных дел мастера на углу Высокой улицы, этого оживленного проезда, где делали покупки зажиточные горожане, удовлетворяя свои многочисленные прихоти. Во сне его навестила Лорла, и ее глаза сияли неестественным зеленым огнем. Во сне она разговаривала с ним, но когда Бьяджио проснулся, то не смог вспомнить слов. Это было глубокой ночью. В окно лился бледный лунный свет, заливавший комнату серебром. Когда граф открыл глаза, личико Лорлы исчезло. Бьяджио вздрогнул, спустил на пол босые ноги и потер лоб. Вокруг царила полная тишина. В эту ночь он лег в постель один, как почти всегда в последнее время, а рабы, которых он обычно видел при пробуждении, еще не пришли. Он выглянул в окно на росшее в саду плодовое дерево и увидел, что с ветки на него с кривой усмешкой смотрит ворона. Бьяджио ухмыльнулся птице, вспомнив воронов Энеаса. В эту ночь его тревожило слишком многое, слишком много мыслей не давали ему покоя. Он был утомлен — устал настолько сильно, что не мог спать. На столике у кровати стоял хрустальный бокал с недопитым бренди. Бьяджио потянулся за ним, но в своем странном состоянии опрокинул его и пролил напиток.— Проклятье! — прорычал он.
Бренди плеснуло на дорогой ковер. Граф беспомощно Смотрел, как по ткани расплывается пятно.
«Я устал, — напомнил он себе. — Я чертовски устал».
Так было не всегда. Когда он жил в Наре и находился на вершине власти, его разум был остр как бритва. Они с Аркусом ступали по миру, словно боги, и он был ближайшим другом императора — единственным членом Железного круга, который действительно заменял престарелому правителю сына. Сейчас он стал изгоем, он вынужден постоянно плести интриги, и напряжение притупило его разум. Даже снадобье Бовейдина не поддерживало в нем жизненных сил. Бьяджио был измучен.
Не обращая внимания на испорченный ковер, он подошел к окну и открыл его, жадно глотая воздух. Ветер нес запах морской соли, слышалась музыка далекого прибоя. Ворона подпрыгнула, вспугнутая резким движением, и улетела. Бьяджио выругался ей вслед и пообещал, что если она вернется, то попадет к нему на обед. Вид быстро улетающей птицы немного его развеселил. Кроут принадлежит ему. И так будет всегда, что бы тут ни произошло. Пусть Кроут падет, Бьяджио снова отвоюет его у лиссцев. Когда он завладеет Наром, он завладеет и всем миром.
Бьяджио, как с ним теперь часто бывало, снова подумал о Симоне. Он гадал, знает ли Симон о его истинных чувствах. В конце концов, Симон родом с Кроута, а кроуты часто экспериментируют. Однако Симон не был таким. На самом деле он был больше похож на Эррита. Конечно, не ханжа, но не любит пробовать новое. Плечи графа ссутулились. Ему не нравилось обхаживать возлюбленных. Он начинал чувствовать себя мальчишкой-школьником, нелепым и беспомощным. Эллианн, его жена, всегда считала его холодным — даже в моменты самой безудержной страсти. Эллианн могла бы переспать с тигром — и остаться в живых. Она была поистине диким животным, и в первые годы брака она очень его волновала. Но, как это часто случалось с нарскими аристократами, они тихо прискучили друг другу, и оба не возражали, когда партнер брал нового любовника. Бьяджио по-прежнему испытывал симпатию к жене и не питал к ней зла. Она не была создана для войн и мятежей, и мысль о подобных вещах заставляла ее презрительно фыркать. Решив, что победа будет за Эрритом, она встала на его сторону. Бьяджио отпустил ее — охотно. Он смотрел в темноту, пытаясь представить ее в этот момент в Черном городе: наверное, спит в своей постели с очередным любовником. По его лицу пробежала улыбка. Быть может, вернувшись в Нар, он пошлет за ней.
Бьяджио оглянулся на свою постель, такую холодную и пустую, на всю большую спальню, безупречно убранную, с бесценными предметами искусства на стенах и полках. Почему-то все это не доставляло радости, и вдруг неодолимо захотелось уйти отсюда. В большом музыкальном салоне был рояль, и в минуты беспокойства граф имел привычку садиться за инструмент и громыхать по клавишам, погружаясь в какую-нибудь мелодию. Странное средство, но оно ему помогало. Вот и сейчас он сбросил ночную сорочку, достал из шкафа какую-то одежду и быстро набросил ее на себя. Всунув ноги в шлепанцы, он вышел в пустынный коридор, где тишину нарушало лишь тихое шипение масляных ламп на стенах. Его тень метнулась по полу, огромная и зловещая. Пол под ногами тихо поскрипывал. Здесь его не окликали часовые, не падали ниц рабы. Бьяджио в полузабытьи шел в музыкальный салон, мечтая постучать по клавишам. Но дверь салона оказалась полуоткрытой, и за ней горел свет.
Почувствовав любопытство, граф замедлил шаги. Эрис, его драгоценная рабыня, была в комнате одна. Она скользила по полу в бесшумном выразительном танце. Бьяджио затаил дыхание. Эрис была дивно хороша. Она двигалась с легкостью голубки, ее длинные ноги непринужденно делали пируэты, руки протягивались к небесам, словно она умоляла Бога услышать ее. Единственная свеча отбрасывала тени на покрытое испариной лицо рабыни, из больших глаз текли слезы, и Эрис кружилась в танце — печально, целеустремленно, забыв в своей печали обо всем мире.
Граф Бьяджио завороженно наблюдал за ней. Эрис была самой большой ценностью из всего, чем он владел. Когда она танцевала для него, ангелы плакали от зависти. Глядя на нее в эту минуту, он понял, почему сердце Симона принадлежит ей. Как женщина она была безупречна. Как танцовщица она была божественна. Ни один мужчина не мог устоять перед ней. Тем более бедный Симон.
Закончив танец, Эрис упала на пол, уронив голову на колени и застыв совершенно неподвижно. Бьяджио показалось, что он услышал жалобный всхлип. Он очень осторожно открыл дверь. Эрис по-прежнему его не замечала.
— Ты была прекрасна, — прошептал он. — Спасибо тебе.
Смутившись, Эрис подняла голову.
— Господин! — воскликнула она, вскакивая с пола и опуская глаза. — Простите меня, я… я репетировала. Я не знала, что вы здесь.
— Не надо извиняться, — сказал Бьяджио, плавно проходя в салон. Он дотронулся холодными пальцами по ее подбородка, поднял ее лицо и заглянул ей в глаза. — Я получил большое удовольствие.
Эрис смутилась, но не попыталась отстраниться.
— Я рада, — с трудом выговорила она. — Я просто репетировала.
— Неправда, — возразил Бьяджио. Ледяной подушечкой большого пальца он стер с ее щеки слезинку. — Я никогда не видел, чтобы ты плакала во время репетиций. Что это за слезы?
— Ничего, Господин. Просто танец был полон чувств, вот и все.
— Что это за танец? Я его не узнал. На лице Эрис отразилась внутренняя борьба. Она решила признаться.
— Просто моя собственная фантазия. Мне сегодня было беспокойно. Меня одолевают мысли. — Она попыталась улыбнуться. — Но это пустячные мысли, милорд. Они недостойны вашего внимания.
Наслаждаясь ее испугом, Бьяджио опустил пальцы ей на шею, на золотой ошейник, и подцепил его ногтем за край.
— Я проклял бы тот день, когда ты не смогла бы сказать мне правду, милая Эрис, — сказал он. — Почему не хочешь сказать мне, в чем дело? Мне сегодня тоже не спалось. Я решил немного поиграть. Встретить здесь тебя — это был приятный сюрприз.
— Простите меня, Господин, — умоляюще проговорила девушка. Ее голос звучал так робко, что стало заметно, насколько она юна. — Я уйду, если вы пожелаете.
— Нет, не пожелаю. — Граф отпустил ее ошейник. Повернувшись, он прошел к роялю и уселся на бархатную скамейку. Эрис нерешительно стояла в центре комнаты. Его глаза скользнули по ней, впивая ее красоту. — У меня дурная ночь, Эрис. И меня тоже преследуют мысли. Давай я послушаю, что тревожит тебя, и тогда, быть может, забуду о своих тревогах. Пожалуйста, Эрис, рассказывай. Что не дает тебе покоя?
— Ах, Господин, но это действительно мелочи. Я ни за что не стала бы беспокоить вас такими пустяками.
— Я настаиваю. — Бьяджио указал на пол у своих ног. — Иди сюда. Сядь здесь, рядом со мной.
Эрис послушалась. Граф был высоким, и когда она села, он навис над ней. Но он был в хорошем расположении духа и догадывался, что могло тревожить девушку. Вероятно, то же, что и его. Эрис посмотрела на него снизу вверх, и печаль на ее лице заставила его протянуть руку и погладить темную головку.
— Успокойся, девочка, — сказал он. — Я хочу просто поговорить с тобой. Или, точнее, выслушать тебя. Дело в твоем возлюбленном, правда?
— Господин…
— Перестань. Я же все об этом знаю, или ты забыла? Ведь, в конце концов, это я отдал тебя Симону.
— Да, Господин. Спасибо. Я не знаю, как отблагодарить вас за это.
— Ты благодаришь меня каждым своим танцем, дитя. А когда мы вернемся в Нар и ты будешь танцевать для всех в Черном городе, это станет триумфом, и все долги будут оплачены. -Бьяджио почувствовал прилив радостного возбуждения. — Мы все трое вернемся в Нар. Это будет великолепно!
— Мне бы этого хотелось, — сказала Эрис. — Танцевать в Черном дворце для всех правителей Нара. Я мечтала об этом с детства.
— Ты будешь танцевать для них, Эрис, и ты их покоришь. Правители Нара будут падать к твоим ногам. Твое имя прославится по всей империи. Я тебе это обещаю.
— И ты поженимся? Мы с Симоном?
У графа оборвалось сердце.
— Если ты этого хочешь. Я не возьму обратно слова, которое дал Симону Даркису, девочка. Ты будешь принадлежать ему, как только он выполнит мое поручение. Когда он вернется, вы можете пожениться. Сразу же, если ты этого захочешь.
— Захочу, Господин. Очень. Он мне дорог. А я — ему. — Она внезапно замолчала, осознав, что говорит, — Но, конечно, ему дорого очень многое. Ему дорого его служение вам. Он только об этом и говорит.
— Не сомневаюсь, — сухо отозвался граф. Эрис совсем не умела лгать. — Интересно, а насколько ты дорога Симону? Ты получила огромный дар, девочка. Все исполнители империи рады были бы продать свою душу за подобный талант. Что ты любишь сильнее?
Эрис недоуменно наморщила носик.
— Господин?
— Если бы тебе пришлось выбирать, каким был бы твой выбор?
— Но я никогда не смогла бы выбрать! — ответила девушка. — И то, и другое — это моя душа. Я люблю Симона всем сердцем. Но танец — это и есть я. Если бы я не могла танцевать, я стала бы ничем. Я умерла бы.
Умерла. Бьяджио задержался на этом слове. Он знал, каково бывает испытывать к чему-то подобную близость. Именно так он относился к Нару и даже к своему умершему императору. Только сейчас, по прошествии почти целого года, он начал оправляться после смерти Аркуса. Как это ни удивительно, он почувствовал радость за Эрис. У нее была цель в жизни — то, чего в последнее время были лишены очень многие жители Нара.
— Ты — мое главное сокровище, Эрис, — сказал он. — Но я отдаю тебя Симону, потому что он тоже мне дорог. Он уже много лет очень хорошо мне служит. Когда он вернется, ты будешь принадлежать ему. Он сможет дать тебе свободу, если захочет, а я буду только просить, чтобы ты приехала со мной в Нар и там выступала. И ты это сделаешь, правда?
— О да, Господин! — пообещала девушка. — С радостью.
— А Симон поедет с тобой, и мы трое будем жить в Черном городе. Может даже, в Черном дворце, а?
Однако это предложение не вызвало у Эрис улыбки.
— Если пожелаете, Господин.
Бьяджио вздохнул. Он устал и говорит глупые вещи. Он Симона не интересует, и это — чистая правда. Симон влюблен в это хрупкое существо, сидящее на полу, зеленоглазое, мягкогрудое, смертное. Когда они действительно вернутся в Нар — если вернутся, — Симон с Эрис расстанутся с ним и заведут свою семью, а Бьяджио останется один в Черном городе, и у него не будет ни жены, ни императора — некому будет его утешить.
Бьяджио снова осторожно протянул руку к девушке и погладил ее иссиня-черные волосы, наслаждаясь этим прикосновением. Эрис покорно склонила голову. Бьяджио ощущал ее страх, но не реагировал. Как бы ему того ни хотелось, он не уложит ее к себе в постель. Он человек слова, и он обещал ее другому.
Теперь она принадлежит Симону.