Страница:
Прибывшего звали Тиллаком. Это был один из самых известных
специалистов по физиологии человека, ученый мирового масштаба. Ким
знал, что он состоит членом подготовительной группы, но никогда раньше
не встречался с ним.
Именно потому, что таких людей, как Тиллак, в группе было
большинство, Ким в глубине души и считал себя недостойным роли
руководителя.
Но ничего другого, как только радушно встретить гостя, Киму не
оставалось. Навязанную силой обстоятельств, заслуженную или не
заслуженную, но свою роль приходилось играть.
- Я тебя слушаю, - сказал Ким.
Он усадил гостя и сел напротив него. В раздвинутую во всю ширину
наружную стену кабинета, выходившую в парк, вливался аромат увядающих
листьев. Чуть слышно шелестели ветви кленов и лип, росших у самого
"окна". Шум города не достигал слуха, и казалось, что дом стоит где-то
в сельской местности.
- Хорошо у тебя, - сказал Тиллак.
Он сидел в кресле выпрямившись, высокий, худой, с темным от
загара лицом, на котором пробивавшиеся сквозь ветви лучи заходящего
солнца играли бронзовыми бликами.
Ким знал, что Тиллак находится уже в преклонном возрасте, но по
гладкому красивому лицу, гибкости и легкости движений ему никак нельзя
было дать его лет.
- Прежде всего, - сказал он, - хочу принести тебе извинения от
имени моих коллег. Мы собрались и обсудили проблему атланта, не
поставив тебя в известность об этом. Произошло это почти случайно, на
последнем съезде физиологов. Вопрос стоял в узко медицинском плане. Ты
же не врач, - прибавил он, как бы в пояснение.
- Разумеется! - ответил Ким. - Вы были совершенно правы. Мне там
нечего было делать. Все ясно.
- Увы! - вздохнул Тиллак. - Наши выводы неутешительны.
- Я так и думал.
Ученый с интересом посмотрел на Кима:
- А можно спросить, что именно ты думал по этому вопросу?
Ким коротко изложил свою точку зрения. Скрывать ее от собеседника
было бессмысленно.
- Отчасти ты прав, - сказал Тиллак. - И сравнение со зверем в
зоологическом саду психологически верно. Каков же твой конечный вывод?
Ким в недоумении хрустнул суставами пальцев.
- Если бы он оказался стар...
- Но он, возможно, молод, или ты считаешь...
- Нет, я так не думаю.
Ким с трудом заставил себя произнести этот ответ. В глубине души
он думал именно так.
Но принужденный тон не ускользнул от проницательности старого
ученого.
- Да, возможно, он молод, - сказал Тилдак. - И это усложняет
проблему. На совещании, о котором я только что говорил, кое-кто
высказался в том же аспекте, что и ты. Правда, наметился выход, и о
нем я хочу посоветоваться с тобой. Сложный вопрос, - прибавил он.
- В чем суть этого выхода?
- Мы не имеем права лишить его человеческой жизни, - вместо
ответа сказал Тиллак.
- Что ты имеешь в виду? Моральный облик?
- Дело не в моральном, а в умственном развитии.
- Это еще хуже.
Минуты две собеседники молчали.
- Видишь ли, - сказал Тиллак, - мы пришли к выводу, что между
эпохой атлантов и нашей чрезмерно большое расстояние во времени. Его
мозг будет не в силах преодолеть это расстояние.
- Это было ясно с самого начала, - не удержался Ким.
- Не совсем так. Мы не знаем, каков был уровень развития
атлантов. А человеческий мозг, во все известные нам эпохи, был
идентичным. Человек, скажем, пятого, шестого тысячелетия до нашей эры
был способен усвоить всю сумму современных нам знаний. Я хочу сказать,
что его мозг был способен вместить эти знания. Но дело усложняется
неподготовленностью мозга, тем, что мы называем теперь "мозговой
инерцией", зависящей от наследственности. Двенадцать тысяч лет - это
слишком много. И наша наука, исследуя возможности мозга древних, по
методу нисходящей аналогии, пришла к выводу, что мозг атлантов должен
был качественно отличаться от мозга людей даже шестого тысячелетия до
нашей эры. Тем более от нашего.
- Мне кажется, - сказал Ким, - что ты не решаешься говорить
прямо.
- Это верно, - ответил Тиллак. - И объясняется просто.
Наметившийся выход из тупика основан на моих работах. Я
просто-напросто боюсь взять на себя ответственность за возможные
последствия.
- И все же, - Ким улыбнулся: подобная нерешительность со стороны
крупного ученого была ему непонятна и казалась смешной, - все же тебе
придется открыть мне тайну.
- Ты хочешь сказать, что иначе мне не было смысла начинать
разговор?
- Получается так.
- Я всю жизнь работал над вопросами "мозговой инерции", - сказал
старый ученый. - Еще встречаются случаи, когда человек рождается с
"неполноценным" мозгом. Грубо говоря, есть люди более умные и менее
умные. Даже в наше время это разделение дает себя чувствовать. А в
будущем проявления атавизма станут уже совершенно неприемлемыми. И
потому наука ищет средства воздействия на "мозговую инерцию". Мне
удалось найти надежные средства, но они не испытаны. К чему приведет
их применение - никто не может сказать.
- Иными словами, вы пришли к выводу, что на мозг атланта надо
воздействовать, чтобы избавить его от участи "зверя в зоологическом
саду". Прекрасный выход! В чем же сомнения?
- В том, что я сказал. Метод не испытан. - Тиллак наклонился
вперед. - Что будет, если его психический мир не изменится в
результате ликвидации "мозговой инерции"? Мы же его не знаем.
- А ничего не будет! Был дикарь и останется дикарь.
- У тебя очень жесткая позиция в этом вопросе, - заметил Тиллак.
- Я кибернетик, - ответил Ким. - И привык смотреть на людей, как
на биологических, или, если хочешь, белковых, роботов. В отличие от
механических и электронных, которых мы конструируем, только и всего.
Если программа, заложенная нами, перестает нас удовлетворять, мы
заменяем ее другою. А если заложенная первоначально - единственно
возможная, значит робот плохо сделан. Твой метод, насколько я его
понимаю, в принципе ничем не отличается от нашего. Вопрос для меня
только в том, как "сделан" биологический робот, называемый "атлантом".
Его конструкция нам неизвестна. Если можно заменить программу,
заложенную природой при его рождении, наследственностью, условиями
жизни, - хорошо! Если нет - плохо! Вопрос может стоять только так! Во
всяком случае, другого выхода придумать, по-моему, невозможно. Без
замены программы он осужден на жалкое прозябание в нашем мире,
которого не сможет понять. Даже в том случае, если он являлся
выдающимся ученым своего времени. Кажется, совсем просто. И если
применение твоего метода может дать один шанс из тысячи, какие могут
быть сомнения! Ты опасаешься расхождения между разумом и психикой,
забывая при этом, что речь идет не о современном человеке...
- Подожди! - перебил Кима Тиллак. - Ты не совсем меня понял.
Разум и психику нельзя разделять. Это один комплекс.
- Я их и не разделяю, а только повторяю твои слова, в том же
смысле, что и ты. Он не современный человек, его психика, так же как и
разум, крайне примитивна. Если в результате ликвидации "мозговой
инерции" его мозг получит потенциальную возможность постичь наш мир, а
то, что ты назвал "психикой", иначе говоря - восприятие и метод
мышления, останется прежним, - ничего не изменится.
- Вот это-то как раз и неизвестно.
- Безумие ему не угрожает. Он не современный человек, - повторил
Ким. - Ну, а если он все же сойдет с ума, я не вижу в этом большой
беды. Безумный или не безумный, - одинаково останется дикарем.
- Меня удивляет твоя точка зрения, - сказал Тиллак.
- Ну хорошо! - рассердился Ким. - Если тебя заранее мучат
угрызения совести, могу посоветовать одно. Время еще есть, поставьте
вопрос на всемирную дискуссию. Тогда за возможные последствия будет
отвечать все человечество.
- Благодарю тебя! - сказал Тиллак.
Он ушел, оставив Кима в недоумении - зачем приходил и за что
выразил благодарность?
"Получается, - подумал Ким, мысленно рассмеявшись, - что, будучи
специалистом по "мозговой инерции", Тиллак не замечает, что сам
заражен этой "инерцией". Он рассуждает, как человек прошлых веков".
С детства привыкший мыслить технически, Ким не мог понять
сомнений Тиллака и, когда предложенная им дискуссия действительно была
объявлена, очень удивился.
- Странно! - сказал он жене. - К чему поднимать столь простой
вопрос? Кому это нужно?
- Увидим! - ответила Света.
Но Ким оказался прав.
Дискуссия продолжалась недолго. Мнение подавляющего большинства
населения земного шара сошлось на точке зрения Кима.
Чем ближе подходил "фантастический" день выхода из цилиндра
пятерых путешественников по времени, - день, когда перед современными
людьми должны были появиться живые представители давно исчезнувших
поколений, родившиеся и выросшие двенадцать тысяч лет назад, тем
стремительнее нарастало волнение на Земле.
Волновались и жвановцы. Свидетельством этого явилось их появление
значительно раньше назначенного ими же срока. Планета прислала для
встречи восемь человек, совершивших "перелет" на Землю по очереди, в
два "рейса".
Но земляне волновались, пожалуй, больше. Для этого было несколько
причин.
Жвановцы ожидали людей, подобных им самим, ничем, кроме уровня
знаний, от них не отличавшихся. Землянам предстояло увидеть человека
неведомой расы, исчезнувшей с лица Земли столь давно, что не осталось
никаких сведений о ней.
Кроме того, между умственным развитием пришельцев и атлантов
должна была существовать огромная разница. Жвановцы захватили с собой
и показали людям Земли те картины, которые двенадцать тысяч лет назад
передавались на Землю с помощью черного шара. Из этих картин с
очевидностью явствовало, что жизнь того времени на Жване примерно
соответствовала жизни на Земле в первой половине двадцатого века. А
атланты принадлежали, в лучшем случае, к бронзовому.
Проблемы, так сильно тревожившей Тиллака и других ученых,
разделявших его опасения, у жвановцев не могло быть.
На Земле считали, что у гостей вообще нет никаких оснований
тревожиться.
Но оказалось, что такие основания у них были.
Релятивисты на Земле представляли собой понятие умозрительное. Их
еще никогда не было, и они могли появиться только в отдаленном
будущем. У жвановцев дело обстояло иначе: пришельцы из прошлого у них
уже бывали. Накопился кое-какой опыт общения с ними.
Как правило, релятивисты плохо переносили резкую перемену
обстановки на давно покинутой родине. Явившиеся из прошлого заболевали
"страхом настоящего", как определяли это состояние жвановцы. К тому
же, никогда раньше интервал времени не был столь огромен, как теперь.
- Мы решили, - сказали жвановцы, - показать нашим предкам родную
планету. А если это приведет к более сильному, чем бывало в прошлых
случаях, страху настоящего, - временно переселить их на другую, где
уровень жизни и развитие техники для них
привычны. Такую планету мы знаем...
Подготовка к приему путешественников по времени была закончена за
неделю до их появления.
Предстояло очистить релятивистов от микробов и бактерий, которых
они могли занести в атмосферу из "только что" покинутой ими Атлантиды.
В столь отдаленное время могли существовать микроорганизмы,
исчезнувшие в последующие века. Это грозило неизвестной эпидемией.
Правда, жвановцы имели основание думать, что их предки учли
подобную опасность и заранее приняли меры, но полной уверенности не
было, и земляне решили не рисковать. Тем более что "очищение" не
должно было занять много времени, от силы два часа.
Круглый зал Института космогонии, где стоял цилиндр, превратился
в "лабораторию", герметически изолированную от внешнего мира.
Увидеть самый момент выхода из машины времени смогут только те,
кто должен находиться в зале, но с этим пришлось примириться.
Устраивать на столь короткое время автоматическую видеосвязь сочли
ненужным, а присутствие в зале лишних людей было нежелательно.
Весь остальной мир встретится с релятивистами, когда очищение
закончится и они выйдут из здания.
Среди этих остальных оказались и шесть жвановцев.
Счастливцев было четверо: два врача-жвановца, один земной и Ким,
как руководитель группы встречи.
Всем четверым предстояло самим подвергнуться процессу "очищения".
Настал день выхода!
Уверенность, что момент рассчитан точно, была так велика, что
четыре человека вошли в зал за полчаса до предполагаемого появления
релятивистов.
Огромная толпа проводила их.
Двери зала закрылись...
Как ни странно, но теперь, когда вплотную приблизился решающий
час, с огромной силой возникло старое сомнение.
Сколько человек выйдет из машины?
Четверо или пятеро?
Существует ли в действительности легендарный атлант? Не является
ли он плодом фантазии автора монгольского предания?
И, вместе с присутствующими, на площади, перед зданием Института,
буквально все люди на Земле с волнением ожидали решения этого вопроса.
Через два часа пришельцы должны были выйти на площадь и появиться
на экранах всего мира...
Они не появились через два часа...
Не появились они и через двое суток, хотя всем было уже известно
из телефонного сообщения Кима, что они вышли из цилиндра с
поразительной точностью, минута в минуту, в заранее рассчитанный
момент!
Вышли вчетвером!..
И только на третий день, когда из "лаборатории", по-прежнему
наглухо закрытой, последовало вторичное сообщение Кима, человечество
Земли и Жван узнало, что произошло.
Этого никто не ожидая, ни земляне, ни жвановцы.
Гости из прошлого находились на грани смерти!
ВИТКИ СПИРАЛИ
Ветер, прилетевший от раскаленных берегов и знойных пустынь
восточного материка, где люди, сжигаемые солнцем, черны и ходят
голыми, стих наконец после заката. Население страны красного бога -
Моора, властителя земли и неба, людей и животных, добрых и злых богов,
вздохнуло свободнее. Только где-то наверху, в таинственном и
непонятном для людского ума царстве облаков и туч, потревоженный
воздух продолжал еще волноваться и высыпавшие на небо звезды мерцали
чаще, чем обычно.
Но вечер не принес ожидаемой прохлады, в которой так нуждались
люди, животные и растения после трех суток иссушающего восточного
ветра. Воздух хранил большой запас зноя и, остывая, изливал его теперь
на улицы города душным и тяжелым дыханием бога ветров - Воана.
Воан разогнал облака, и небо над городом было чисто, открывая
взору все великолепие звездных чертогов Моора.
Луны не было. Невысокая горная цепь, с трех сторон подступившая к
городу, смутно виднелась темным зубчатым контуром на фоне звезд.
Исполинская голова Воана, высеченная на огромной скале чудовищным
трудом многих поколений, обращенная лицом к востоку, откуда приходили
страшные ветры пустыни, была не видна. Днем колоссальная скульптура
хорошо просматривалась из любой точки города.
Сегодня, вчера и позавчера бог отдыхал. Видимо, он заснул или
глубоко задумался, так как целых три дня и три ночи ветер дул ему
прямо в лицо, а Воан не замечал этого и не прекратил бедствия. Только
сегодня к вечеру он словно очнулся и вспомнил о своих обязанностях.
Сады и огороды, окружавшие каждый дом, высушенные ветром,
требовали воды, воды, воды... Добрая половина жителей города
готовилась не спать третью ночь подряд. Надо было спасать будущий
урожай овощей, ягод и фруктов.
Улицы наполнились шумом и движением. Всюду виднелись темные или
освещенные колеблющимся пламенем факелов, согнутые под тяжестью
сосудов фигуры горожан. Только немногие счастливцы могли
воспользоваться для этой цели спинами животных.
Воду приходилось носить издалека, от берега реки, текущей за
городской чертой, на расстоянии тысячи и более шагов, или от
малочисленных колодцев, где все эти три ночи выстраивались огромные
очереди.
Воды не хватало. К середине ночи колодцы обычно бывали полностью
вычерпаны, и тогда единственным источником влаги оставалась река. Но
до нее и обратно идти было долго и утомительно. Естественно, что
каждый горожанин старался брать как можно больше колодезной воды, и
возле каждого колодца всю ночь стоял страшный шум, крики, проклятия в
ругательства. Нередко дело доходило до ожесточенных драк, которых
никто и не пытался прекратить. За порядком в городе должны были
наблюдать младшие жрецы храмов, но вмешиваться в побоища им не
позволяло достоинство служителей божества.
В сады знати были проведены от реки каналы, откуда черпали воду
многочисленные рабы. Им не приходилось далеко ходить, и свободные
горожане глухо роптали, видя, как легко и просто достается вода
презренным иноземцам - пленникам войны и рабам местного происхождения,
презираемым не меньше.
Каналов было довольно много. Они проходили через весь город, во
всех направлениях, вдоль улиц, и через них были перекинуты мостики.
Но никому не приходило в голову воспользоваться ими, вместо того
чтобы ходить к реке или колодцу. Вода в каналах принадлежала знати, а
законы страны сурово карали за присвоение чужой собственности. Редкий
смельчак отваживался рискнуть под покровом ночной темноты.
Глаза жрецов видят и в темноте.
Были случаи! Мороз продирал по коже свободных горожан, когда
память воскрешала картины наказаний.
Нет уж, лучше ходить всю ночь к реке и обратно, сгибаясь под
тяжестью сосуда, чем позволить себе заметить соблазнительный блеск
воды в канале, идущем мимо сада или огорода тут же, совсем рядом.
- О Геро! - воскликнул пожилой мужчина, опуская на землю тяжелый
глиняный сосуд огромной величины, но вмещавший совсем немного воды -
так толсты были его стенки. - О бог моря, рек и дождя! Что стоит тебе
послать нам дождевую тучу? Или ты поссорился с Воаном и тот отказал
тебе в ветре?
- Что ты там бормочешь? - насмешливо спросил другой горожанин,
также опустивший на землю свой сосуд, чтобы немного передохнуть. - Где
это видано, чтобы боги помогали простым людям? Они приходят на помощь
только жрецам, когда им нужно обидеть кого-нибудь, да и то не всегда.
- Это, конечно, ты, Моа? - спросил первый, всматриваясь в
темноту. - Я узнал тебя по твоим речам. Смотри, твой глупый язык
доведет тебя до священного огня.
Тот, кого звали Моа, подождал, пока удалялись проходившие мимо
них люди. Свет факела на минуту осветил обоих собеседников. Их
обнаженная кожа заблестела расплавленной бронзой. Оба были уже
немолоды, спутанная грива волос падала ниже плеч. Одежда состояла из
одной набедренной повязки и сандалий в виде дощечки с узким ремешком.
- Священный огонь... - сказал Моа, когда никто уже не мог его
слышать. - В стране Моора каждый может оказаться в этом огне. Ден или
Геза...
- Замолчи! - испуганно прошептал собеседник Моа. - Не произноси
громко страшных имен властителей жреческой касты. Или отойди от меня
подальше.
Моа рассмеялся.
- Я их не боюсь, - хвастливо сказал он. - Ден ила Геза могут
любого человека объявить безумным и бросить в священный огонь. Для
того он и горит в храме, чтобы жрецы могли избавляться от людей,
которые им не нравятся. И с тобой это может случиться, благоразумный и
осторожный Гуно.
- Никогда! Я не ругаю жрецов, как ты. Я не смеюсь над богами. Я
жертвую на храм и приношу цветы статуям богов. Один из моих предков
был жрецом, - это всем известно.
- Раз ты сам не жрец, - со смехом сказал Моа, - значит, твоего
предка выгнали из храма. Не хотел бы я иметь такого родственника.
Гуно рассердился:
- Говоришь, сам не зная что. Всем известно, что мой предок умер
жрецом, а его сын отказался от сана потому, что стал солдатом. Уйди
лучше, чем болтать вздор.
- Хорошо, не сердись. Ведь мы добрые соседи. Мои слова вызваны
усталостью. Я не хотел тебя обидеть.
- Долго тебе еще носить воду? - спросил Гуно, удовлетворенный
словами Моа.
- Это последний.
- Как, уже?
Моа пожал плечами.
- Клочок земли, который принадлежит мне, полить недолго, - сказал
он.
- У меня такой же сад и такой же огород, как у тебя. - Гуно
недоверчиво покачал головой. - Мы вместе вышли из дому. А я еще и
половины не полил.
- Значит, ты слишком лениво ходишь, - сказал Моа, - и слишком
часто отдыхаешь.
- Ты моложе меня, - вздохнул Гуно. - И мог бы не носить воду сам.
Все удивляются, что, вернувшись с победоносной войны, ты не получил в
награду раба.
Теперь вздохнул Моа.
- Ты прав, - сказал он, - язык мой губит меня. Все солдаты,
вернувшиеся с войны, получили по рабу, а то и по два. Все, кроме
трусов. Но я никогда не был трусом. Никогда! - повторил он. - Но
однажды я сказал, что война обогащает жрецов, и мои слова слышал жрец.
Вот и все.
Гуно хотел что-то сказать, но вдруг сильно вздрогнул.
- Смотри! - прошептал он, судорожно схватив за руку своего
соседа.
Но Моа и сам увидел. Неприятный холодок страха мурашками пробежал
по его спине.
Во мраке ночи, среди бесчисленных огоньков звезд, вспыхнула вдруг
новая звезда. Она загорелась ровным светом, и так ярко, что выступили
из мрака стены домов и застывшие неподвижно фигуры людей с сосудами на
спинах.
Звезда горела почти у самой земли и явно не принадлежала к
небесным светилам. Она находилась где-то в самом городе, - видимо, на
одном из холмов.
Раздались крики. Многие, выронив сосуды, упали на землю и
спрятали лица в уличной пыли. Другие, придя в себя, бросились
врассыпную.
- Конец работе! - сказал Моа. - Теперь все попрячутся. Хорошо,
что я успел натаскать воду раньше, чем загорелся проклятый шар.
Он оглянулся и увидел, что стоит один. Гуно успел уже убежать.
Его сосуд остался на улице.
Моа усмехнулся. До чего же боятся люди верховного жреца Дена и
его брата Гезы, а также всего, что имеет к ним хоть какое-нибудь
отношение...
Первый непреодолимый ужас ушел из сердца. Моа удивлялся, что
вообще мог испугаться. Звезда вспыхивала в городе не в первый раз, и
свет ее никогда и никому не повредил. Ужас города и всей страны
вызывала непонятность этого света.
Улицы опустели. Теперь до самого утра никто не осмелится рискнуть
выйти из дому. Многие деревья, кусты и грядки останутся сухими.
- Проклятый Ден! - сказал Моа.
Он мог ругать жрецов, бравируя опасностью, мог смеяться над
богами, не очень рискуя, но эти два слова, вырвавшиеся у него
невольно, под влиянием возмущения, могли стоить ему головы, если бы
кто-нибудь услышал их.
Моа боязливо огляделся.
И задрожал, увидя зловещую черную фигуру, медленно шедшую по
улице и находившуюся почти рядом.
Жрец!
Слышал он или нет?..
Моа замер, боясь пошевелиться.
Жрец подошел и остановился. Его черная одежда сливалась с уличной
темнотой, и только по краям складок играли блики света от таинственной
звезды. Блестел гладко обритый череп, и, как показалось Моа, злобно
сверкали глаза.
Жрец слегка повернул голову, и свет звезды лег на его лицо.
Моа узнал черты этого лица, известные всей стране, и у него
подкосились колени.
Перед ним стоял сам Геза!
- Встань! - услышал Моа голос страшного жреца. - Я не божество,
чтобы мне поклоняться. Ты не раб.
Моа послушно поднялся, хотя от страха едва держался на ногах.
Попробуй не выполни приказ Гезы!
- Да, господин, - прошептал он. - Я свободный горожанин. Но, как
и все, я твой раб.
- Что делаешь ты один на улице? - Геза посмотрел на сосуды, два
огромных кувшина, стоявшие на земле. - А, понимаю, ты носишь воду? Но
как можешь ты нести одновременно два таких больших сосуда?
- Только один принадлежит мне, господин, - ответил Моа
значительно окрепшим голосом. Геза казался совсем не таким страшным,
каким рисовало его воображение большинства жителей города. - Второй
сосуд - моего соседа. Но он убежал, испугавшись, как испугались все.
- Чего испугался он?
Как ответить на такой вопрос? Моа молчал.
- Ты понял? - Голос Гезы был строг, но в нем не слышалось гнева.
- Почему ты не отвечаешь мне?
- Прости, господин!
- Чего испугался твой сосед? Впрочем, можешь не отвечать, я сам
знаю. Люди глупы и боятся того, чего не понимают. А ты не боишься?
- Боюсь, господин. Но меньше других. Я солдат.
- Этого, - Геза указал рукой на таинственную звезду, - совсем не
надо бояться. Ничего страшного или опасного здесь нет. И того, кто
зажигает этот свет, также не надо бояться. Тем более проклинать его.
Моа затрепетал всем телом.
- Кто может проклинать верховного жреца, - сказал он дрожащим
голосом. - Вся страна благословляет тебя и твоего священного брата.
Геза улыбнулся.
- Ты проклинал его,- сказал он, - ты сказал только что:
"проклятый Ден". Или я неправильно расслышал? Встань! Я уже говорил,
что мне поклоняться не надо.
- Господин, пощади! - взмолился Моа.
- Ты знаешь, что обязан мне повиноваться, - сказал Геза. - Почему
же ты не выполняешь моего приказа?
Моа вскочил, как подброшенный пружиной.
Геза молчал. Отблески белого света играли в его темных задумчивых
глазах. Молодое лицо, словно изваянное из потемневшей бронзы, было
спокойно и чуть грустно.
И вдруг, вместо ожидаемого Моа смертного приговора, из уст жреца
раздались совершенно другие слова.
- Как странно! - сказал Геза. - Давно вспыхивает в нашем доме
этот свет. Ничего не случилось, никакого несчастья не произошло ни с
кем. А люди боятся не меньше, чем в первые дни, когда в нашем городе
жили они. Никого нет. - Геза, точно в недоумении, оглядел пустынную
улицу. - А людям надо работать, носить воду для своих садов и
огородов. Все попрятались. Только этот один, бывший солдат, стоит как
специалистов по физиологии человека, ученый мирового масштаба. Ким
знал, что он состоит членом подготовительной группы, но никогда раньше
не встречался с ним.
Именно потому, что таких людей, как Тиллак, в группе было
большинство, Ким в глубине души и считал себя недостойным роли
руководителя.
Но ничего другого, как только радушно встретить гостя, Киму не
оставалось. Навязанную силой обстоятельств, заслуженную или не
заслуженную, но свою роль приходилось играть.
- Я тебя слушаю, - сказал Ким.
Он усадил гостя и сел напротив него. В раздвинутую во всю ширину
наружную стену кабинета, выходившую в парк, вливался аромат увядающих
листьев. Чуть слышно шелестели ветви кленов и лип, росших у самого
"окна". Шум города не достигал слуха, и казалось, что дом стоит где-то
в сельской местности.
- Хорошо у тебя, - сказал Тиллак.
Он сидел в кресле выпрямившись, высокий, худой, с темным от
загара лицом, на котором пробивавшиеся сквозь ветви лучи заходящего
солнца играли бронзовыми бликами.
Ким знал, что Тиллак находится уже в преклонном возрасте, но по
гладкому красивому лицу, гибкости и легкости движений ему никак нельзя
было дать его лет.
- Прежде всего, - сказал он, - хочу принести тебе извинения от
имени моих коллег. Мы собрались и обсудили проблему атланта, не
поставив тебя в известность об этом. Произошло это почти случайно, на
последнем съезде физиологов. Вопрос стоял в узко медицинском плане. Ты
же не врач, - прибавил он, как бы в пояснение.
- Разумеется! - ответил Ким. - Вы были совершенно правы. Мне там
нечего было делать. Все ясно.
- Увы! - вздохнул Тиллак. - Наши выводы неутешительны.
- Я так и думал.
Ученый с интересом посмотрел на Кима:
- А можно спросить, что именно ты думал по этому вопросу?
Ким коротко изложил свою точку зрения. Скрывать ее от собеседника
было бессмысленно.
- Отчасти ты прав, - сказал Тиллак. - И сравнение со зверем в
зоологическом саду психологически верно. Каков же твой конечный вывод?
Ким в недоумении хрустнул суставами пальцев.
- Если бы он оказался стар...
- Но он, возможно, молод, или ты считаешь...
- Нет, я так не думаю.
Ким с трудом заставил себя произнести этот ответ. В глубине души
он думал именно так.
Но принужденный тон не ускользнул от проницательности старого
ученого.
- Да, возможно, он молод, - сказал Тилдак. - И это усложняет
проблему. На совещании, о котором я только что говорил, кое-кто
высказался в том же аспекте, что и ты. Правда, наметился выход, и о
нем я хочу посоветоваться с тобой. Сложный вопрос, - прибавил он.
- В чем суть этого выхода?
- Мы не имеем права лишить его человеческой жизни, - вместо
ответа сказал Тиллак.
- Что ты имеешь в виду? Моральный облик?
- Дело не в моральном, а в умственном развитии.
- Это еще хуже.
Минуты две собеседники молчали.
- Видишь ли, - сказал Тиллак, - мы пришли к выводу, что между
эпохой атлантов и нашей чрезмерно большое расстояние во времени. Его
мозг будет не в силах преодолеть это расстояние.
- Это было ясно с самого начала, - не удержался Ким.
- Не совсем так. Мы не знаем, каков был уровень развития
атлантов. А человеческий мозг, во все известные нам эпохи, был
идентичным. Человек, скажем, пятого, шестого тысячелетия до нашей эры
был способен усвоить всю сумму современных нам знаний. Я хочу сказать,
что его мозг был способен вместить эти знания. Но дело усложняется
неподготовленностью мозга, тем, что мы называем теперь "мозговой
инерцией", зависящей от наследственности. Двенадцать тысяч лет - это
слишком много. И наша наука, исследуя возможности мозга древних, по
методу нисходящей аналогии, пришла к выводу, что мозг атлантов должен
был качественно отличаться от мозга людей даже шестого тысячелетия до
нашей эры. Тем более от нашего.
- Мне кажется, - сказал Ким, - что ты не решаешься говорить
прямо.
- Это верно, - ответил Тиллак. - И объясняется просто.
Наметившийся выход из тупика основан на моих работах. Я
просто-напросто боюсь взять на себя ответственность за возможные
последствия.
- И все же, - Ким улыбнулся: подобная нерешительность со стороны
крупного ученого была ему непонятна и казалась смешной, - все же тебе
придется открыть мне тайну.
- Ты хочешь сказать, что иначе мне не было смысла начинать
разговор?
- Получается так.
- Я всю жизнь работал над вопросами "мозговой инерции", - сказал
старый ученый. - Еще встречаются случаи, когда человек рождается с
"неполноценным" мозгом. Грубо говоря, есть люди более умные и менее
умные. Даже в наше время это разделение дает себя чувствовать. А в
будущем проявления атавизма станут уже совершенно неприемлемыми. И
потому наука ищет средства воздействия на "мозговую инерцию". Мне
удалось найти надежные средства, но они не испытаны. К чему приведет
их применение - никто не может сказать.
- Иными словами, вы пришли к выводу, что на мозг атланта надо
воздействовать, чтобы избавить его от участи "зверя в зоологическом
саду". Прекрасный выход! В чем же сомнения?
- В том, что я сказал. Метод не испытан. - Тиллак наклонился
вперед. - Что будет, если его психический мир не изменится в
результате ликвидации "мозговой инерции"? Мы же его не знаем.
- А ничего не будет! Был дикарь и останется дикарь.
- У тебя очень жесткая позиция в этом вопросе, - заметил Тиллак.
- Я кибернетик, - ответил Ким. - И привык смотреть на людей, как
на биологических, или, если хочешь, белковых, роботов. В отличие от
механических и электронных, которых мы конструируем, только и всего.
Если программа, заложенная нами, перестает нас удовлетворять, мы
заменяем ее другою. А если заложенная первоначально - единственно
возможная, значит робот плохо сделан. Твой метод, насколько я его
понимаю, в принципе ничем не отличается от нашего. Вопрос для меня
только в том, как "сделан" биологический робот, называемый "атлантом".
Его конструкция нам неизвестна. Если можно заменить программу,
заложенную природой при его рождении, наследственностью, условиями
жизни, - хорошо! Если нет - плохо! Вопрос может стоять только так! Во
всяком случае, другого выхода придумать, по-моему, невозможно. Без
замены программы он осужден на жалкое прозябание в нашем мире,
которого не сможет понять. Даже в том случае, если он являлся
выдающимся ученым своего времени. Кажется, совсем просто. И если
применение твоего метода может дать один шанс из тысячи, какие могут
быть сомнения! Ты опасаешься расхождения между разумом и психикой,
забывая при этом, что речь идет не о современном человеке...
- Подожди! - перебил Кима Тиллак. - Ты не совсем меня понял.
Разум и психику нельзя разделять. Это один комплекс.
- Я их и не разделяю, а только повторяю твои слова, в том же
смысле, что и ты. Он не современный человек, его психика, так же как и
разум, крайне примитивна. Если в результате ликвидации "мозговой
инерции" его мозг получит потенциальную возможность постичь наш мир, а
то, что ты назвал "психикой", иначе говоря - восприятие и метод
мышления, останется прежним, - ничего не изменится.
- Вот это-то как раз и неизвестно.
- Безумие ему не угрожает. Он не современный человек, - повторил
Ким. - Ну, а если он все же сойдет с ума, я не вижу в этом большой
беды. Безумный или не безумный, - одинаково останется дикарем.
- Меня удивляет твоя точка зрения, - сказал Тиллак.
- Ну хорошо! - рассердился Ким. - Если тебя заранее мучат
угрызения совести, могу посоветовать одно. Время еще есть, поставьте
вопрос на всемирную дискуссию. Тогда за возможные последствия будет
отвечать все человечество.
- Благодарю тебя! - сказал Тиллак.
Он ушел, оставив Кима в недоумении - зачем приходил и за что
выразил благодарность?
"Получается, - подумал Ким, мысленно рассмеявшись, - что, будучи
специалистом по "мозговой инерции", Тиллак не замечает, что сам
заражен этой "инерцией". Он рассуждает, как человек прошлых веков".
С детства привыкший мыслить технически, Ким не мог понять
сомнений Тиллака и, когда предложенная им дискуссия действительно была
объявлена, очень удивился.
- Странно! - сказал он жене. - К чему поднимать столь простой
вопрос? Кому это нужно?
- Увидим! - ответила Света.
Но Ким оказался прав.
Дискуссия продолжалась недолго. Мнение подавляющего большинства
населения земного шара сошлось на точке зрения Кима.
Чем ближе подходил "фантастический" день выхода из цилиндра
пятерых путешественников по времени, - день, когда перед современными
людьми должны были появиться живые представители давно исчезнувших
поколений, родившиеся и выросшие двенадцать тысяч лет назад, тем
стремительнее нарастало волнение на Земле.
Волновались и жвановцы. Свидетельством этого явилось их появление
значительно раньше назначенного ими же срока. Планета прислала для
встречи восемь человек, совершивших "перелет" на Землю по очереди, в
два "рейса".
Но земляне волновались, пожалуй, больше. Для этого было несколько
причин.
Жвановцы ожидали людей, подобных им самим, ничем, кроме уровня
знаний, от них не отличавшихся. Землянам предстояло увидеть человека
неведомой расы, исчезнувшей с лица Земли столь давно, что не осталось
никаких сведений о ней.
Кроме того, между умственным развитием пришельцев и атлантов
должна была существовать огромная разница. Жвановцы захватили с собой
и показали людям Земли те картины, которые двенадцать тысяч лет назад
передавались на Землю с помощью черного шара. Из этих картин с
очевидностью явствовало, что жизнь того времени на Жване примерно
соответствовала жизни на Земле в первой половине двадцатого века. А
атланты принадлежали, в лучшем случае, к бронзовому.
Проблемы, так сильно тревожившей Тиллака и других ученых,
разделявших его опасения, у жвановцев не могло быть.
На Земле считали, что у гостей вообще нет никаких оснований
тревожиться.
Но оказалось, что такие основания у них были.
Релятивисты на Земле представляли собой понятие умозрительное. Их
еще никогда не было, и они могли появиться только в отдаленном
будущем. У жвановцев дело обстояло иначе: пришельцы из прошлого у них
уже бывали. Накопился кое-какой опыт общения с ними.
Как правило, релятивисты плохо переносили резкую перемену
обстановки на давно покинутой родине. Явившиеся из прошлого заболевали
"страхом настоящего", как определяли это состояние жвановцы. К тому
же, никогда раньше интервал времени не был столь огромен, как теперь.
- Мы решили, - сказали жвановцы, - показать нашим предкам родную
планету. А если это приведет к более сильному, чем бывало в прошлых
случаях, страху настоящего, - временно переселить их на другую, где
уровень жизни и развитие техники для них
привычны. Такую планету мы знаем...
Подготовка к приему путешественников по времени была закончена за
неделю до их появления.
Предстояло очистить релятивистов от микробов и бактерий, которых
они могли занести в атмосферу из "только что" покинутой ими Атлантиды.
В столь отдаленное время могли существовать микроорганизмы,
исчезнувшие в последующие века. Это грозило неизвестной эпидемией.
Правда, жвановцы имели основание думать, что их предки учли
подобную опасность и заранее приняли меры, но полной уверенности не
было, и земляне решили не рисковать. Тем более что "очищение" не
должно было занять много времени, от силы два часа.
Круглый зал Института космогонии, где стоял цилиндр, превратился
в "лабораторию", герметически изолированную от внешнего мира.
Увидеть самый момент выхода из машины времени смогут только те,
кто должен находиться в зале, но с этим пришлось примириться.
Устраивать на столь короткое время автоматическую видеосвязь сочли
ненужным, а присутствие в зале лишних людей было нежелательно.
Весь остальной мир встретится с релятивистами, когда очищение
закончится и они выйдут из здания.
Среди этих остальных оказались и шесть жвановцев.
Счастливцев было четверо: два врача-жвановца, один земной и Ким,
как руководитель группы встречи.
Всем четверым предстояло самим подвергнуться процессу "очищения".
Настал день выхода!
Уверенность, что момент рассчитан точно, была так велика, что
четыре человека вошли в зал за полчаса до предполагаемого появления
релятивистов.
Огромная толпа проводила их.
Двери зала закрылись...
Как ни странно, но теперь, когда вплотную приблизился решающий
час, с огромной силой возникло старое сомнение.
Сколько человек выйдет из машины?
Четверо или пятеро?
Существует ли в действительности легендарный атлант? Не является
ли он плодом фантазии автора монгольского предания?
И, вместе с присутствующими, на площади, перед зданием Института,
буквально все люди на Земле с волнением ожидали решения этого вопроса.
Через два часа пришельцы должны были выйти на площадь и появиться
на экранах всего мира...
Они не появились через два часа...
Не появились они и через двое суток, хотя всем было уже известно
из телефонного сообщения Кима, что они вышли из цилиндра с
поразительной точностью, минута в минуту, в заранее рассчитанный
момент!
Вышли вчетвером!..
И только на третий день, когда из "лаборатории", по-прежнему
наглухо закрытой, последовало вторичное сообщение Кима, человечество
Земли и Жван узнало, что произошло.
Этого никто не ожидая, ни земляне, ни жвановцы.
Гости из прошлого находились на грани смерти!
ВИТКИ СПИРАЛИ
Ветер, прилетевший от раскаленных берегов и знойных пустынь
восточного материка, где люди, сжигаемые солнцем, черны и ходят
голыми, стих наконец после заката. Население страны красного бога -
Моора, властителя земли и неба, людей и животных, добрых и злых богов,
вздохнуло свободнее. Только где-то наверху, в таинственном и
непонятном для людского ума царстве облаков и туч, потревоженный
воздух продолжал еще волноваться и высыпавшие на небо звезды мерцали
чаще, чем обычно.
Но вечер не принес ожидаемой прохлады, в которой так нуждались
люди, животные и растения после трех суток иссушающего восточного
ветра. Воздух хранил большой запас зноя и, остывая, изливал его теперь
на улицы города душным и тяжелым дыханием бога ветров - Воана.
Воан разогнал облака, и небо над городом было чисто, открывая
взору все великолепие звездных чертогов Моора.
Луны не было. Невысокая горная цепь, с трех сторон подступившая к
городу, смутно виднелась темным зубчатым контуром на фоне звезд.
Исполинская голова Воана, высеченная на огромной скале чудовищным
трудом многих поколений, обращенная лицом к востоку, откуда приходили
страшные ветры пустыни, была не видна. Днем колоссальная скульптура
хорошо просматривалась из любой точки города.
Сегодня, вчера и позавчера бог отдыхал. Видимо, он заснул или
глубоко задумался, так как целых три дня и три ночи ветер дул ему
прямо в лицо, а Воан не замечал этого и не прекратил бедствия. Только
сегодня к вечеру он словно очнулся и вспомнил о своих обязанностях.
Сады и огороды, окружавшие каждый дом, высушенные ветром,
требовали воды, воды, воды... Добрая половина жителей города
готовилась не спать третью ночь подряд. Надо было спасать будущий
урожай овощей, ягод и фруктов.
Улицы наполнились шумом и движением. Всюду виднелись темные или
освещенные колеблющимся пламенем факелов, согнутые под тяжестью
сосудов фигуры горожан. Только немногие счастливцы могли
воспользоваться для этой цели спинами животных.
Воду приходилось носить издалека, от берега реки, текущей за
городской чертой, на расстоянии тысячи и более шагов, или от
малочисленных колодцев, где все эти три ночи выстраивались огромные
очереди.
Воды не хватало. К середине ночи колодцы обычно бывали полностью
вычерпаны, и тогда единственным источником влаги оставалась река. Но
до нее и обратно идти было долго и утомительно. Естественно, что
каждый горожанин старался брать как можно больше колодезной воды, и
возле каждого колодца всю ночь стоял страшный шум, крики, проклятия в
ругательства. Нередко дело доходило до ожесточенных драк, которых
никто и не пытался прекратить. За порядком в городе должны были
наблюдать младшие жрецы храмов, но вмешиваться в побоища им не
позволяло достоинство служителей божества.
В сады знати были проведены от реки каналы, откуда черпали воду
многочисленные рабы. Им не приходилось далеко ходить, и свободные
горожане глухо роптали, видя, как легко и просто достается вода
презренным иноземцам - пленникам войны и рабам местного происхождения,
презираемым не меньше.
Каналов было довольно много. Они проходили через весь город, во
всех направлениях, вдоль улиц, и через них были перекинуты мостики.
Но никому не приходило в голову воспользоваться ими, вместо того
чтобы ходить к реке или колодцу. Вода в каналах принадлежала знати, а
законы страны сурово карали за присвоение чужой собственности. Редкий
смельчак отваживался рискнуть под покровом ночной темноты.
Глаза жрецов видят и в темноте.
Были случаи! Мороз продирал по коже свободных горожан, когда
память воскрешала картины наказаний.
Нет уж, лучше ходить всю ночь к реке и обратно, сгибаясь под
тяжестью сосуда, чем позволить себе заметить соблазнительный блеск
воды в канале, идущем мимо сада или огорода тут же, совсем рядом.
- О Геро! - воскликнул пожилой мужчина, опуская на землю тяжелый
глиняный сосуд огромной величины, но вмещавший совсем немного воды -
так толсты были его стенки. - О бог моря, рек и дождя! Что стоит тебе
послать нам дождевую тучу? Или ты поссорился с Воаном и тот отказал
тебе в ветре?
- Что ты там бормочешь? - насмешливо спросил другой горожанин,
также опустивший на землю свой сосуд, чтобы немного передохнуть. - Где
это видано, чтобы боги помогали простым людям? Они приходят на помощь
только жрецам, когда им нужно обидеть кого-нибудь, да и то не всегда.
- Это, конечно, ты, Моа? - спросил первый, всматриваясь в
темноту. - Я узнал тебя по твоим речам. Смотри, твой глупый язык
доведет тебя до священного огня.
Тот, кого звали Моа, подождал, пока удалялись проходившие мимо
них люди. Свет факела на минуту осветил обоих собеседников. Их
обнаженная кожа заблестела расплавленной бронзой. Оба были уже
немолоды, спутанная грива волос падала ниже плеч. Одежда состояла из
одной набедренной повязки и сандалий в виде дощечки с узким ремешком.
- Священный огонь... - сказал Моа, когда никто уже не мог его
слышать. - В стране Моора каждый может оказаться в этом огне. Ден или
Геза...
- Замолчи! - испуганно прошептал собеседник Моа. - Не произноси
громко страшных имен властителей жреческой касты. Или отойди от меня
подальше.
Моа рассмеялся.
- Я их не боюсь, - хвастливо сказал он. - Ден ила Геза могут
любого человека объявить безумным и бросить в священный огонь. Для
того он и горит в храме, чтобы жрецы могли избавляться от людей,
которые им не нравятся. И с тобой это может случиться, благоразумный и
осторожный Гуно.
- Никогда! Я не ругаю жрецов, как ты. Я не смеюсь над богами. Я
жертвую на храм и приношу цветы статуям богов. Один из моих предков
был жрецом, - это всем известно.
- Раз ты сам не жрец, - со смехом сказал Моа, - значит, твоего
предка выгнали из храма. Не хотел бы я иметь такого родственника.
Гуно рассердился:
- Говоришь, сам не зная что. Всем известно, что мой предок умер
жрецом, а его сын отказался от сана потому, что стал солдатом. Уйди
лучше, чем болтать вздор.
- Хорошо, не сердись. Ведь мы добрые соседи. Мои слова вызваны
усталостью. Я не хотел тебя обидеть.
- Долго тебе еще носить воду? - спросил Гуно, удовлетворенный
словами Моа.
- Это последний.
- Как, уже?
Моа пожал плечами.
- Клочок земли, который принадлежит мне, полить недолго, - сказал
он.
- У меня такой же сад и такой же огород, как у тебя. - Гуно
недоверчиво покачал головой. - Мы вместе вышли из дому. А я еще и
половины не полил.
- Значит, ты слишком лениво ходишь, - сказал Моа, - и слишком
часто отдыхаешь.
- Ты моложе меня, - вздохнул Гуно. - И мог бы не носить воду сам.
Все удивляются, что, вернувшись с победоносной войны, ты не получил в
награду раба.
Теперь вздохнул Моа.
- Ты прав, - сказал он, - язык мой губит меня. Все солдаты,
вернувшиеся с войны, получили по рабу, а то и по два. Все, кроме
трусов. Но я никогда не был трусом. Никогда! - повторил он. - Но
однажды я сказал, что война обогащает жрецов, и мои слова слышал жрец.
Вот и все.
Гуно хотел что-то сказать, но вдруг сильно вздрогнул.
- Смотри! - прошептал он, судорожно схватив за руку своего
соседа.
Но Моа и сам увидел. Неприятный холодок страха мурашками пробежал
по его спине.
Во мраке ночи, среди бесчисленных огоньков звезд, вспыхнула вдруг
новая звезда. Она загорелась ровным светом, и так ярко, что выступили
из мрака стены домов и застывшие неподвижно фигуры людей с сосудами на
спинах.
Звезда горела почти у самой земли и явно не принадлежала к
небесным светилам. Она находилась где-то в самом городе, - видимо, на
одном из холмов.
Раздались крики. Многие, выронив сосуды, упали на землю и
спрятали лица в уличной пыли. Другие, придя в себя, бросились
врассыпную.
- Конец работе! - сказал Моа. - Теперь все попрячутся. Хорошо,
что я успел натаскать воду раньше, чем загорелся проклятый шар.
Он оглянулся и увидел, что стоит один. Гуно успел уже убежать.
Его сосуд остался на улице.
Моа усмехнулся. До чего же боятся люди верховного жреца Дена и
его брата Гезы, а также всего, что имеет к ним хоть какое-нибудь
отношение...
Первый непреодолимый ужас ушел из сердца. Моа удивлялся, что
вообще мог испугаться. Звезда вспыхивала в городе не в первый раз, и
свет ее никогда и никому не повредил. Ужас города и всей страны
вызывала непонятность этого света.
Улицы опустели. Теперь до самого утра никто не осмелится рискнуть
выйти из дому. Многие деревья, кусты и грядки останутся сухими.
- Проклятый Ден! - сказал Моа.
Он мог ругать жрецов, бравируя опасностью, мог смеяться над
богами, не очень рискуя, но эти два слова, вырвавшиеся у него
невольно, под влиянием возмущения, могли стоить ему головы, если бы
кто-нибудь услышал их.
Моа боязливо огляделся.
И задрожал, увидя зловещую черную фигуру, медленно шедшую по
улице и находившуюся почти рядом.
Жрец!
Слышал он или нет?..
Моа замер, боясь пошевелиться.
Жрец подошел и остановился. Его черная одежда сливалась с уличной
темнотой, и только по краям складок играли блики света от таинственной
звезды. Блестел гладко обритый череп, и, как показалось Моа, злобно
сверкали глаза.
Жрец слегка повернул голову, и свет звезды лег на его лицо.
Моа узнал черты этого лица, известные всей стране, и у него
подкосились колени.
Перед ним стоял сам Геза!
- Встань! - услышал Моа голос страшного жреца. - Я не божество,
чтобы мне поклоняться. Ты не раб.
Моа послушно поднялся, хотя от страха едва держался на ногах.
Попробуй не выполни приказ Гезы!
- Да, господин, - прошептал он. - Я свободный горожанин. Но, как
и все, я твой раб.
- Что делаешь ты один на улице? - Геза посмотрел на сосуды, два
огромных кувшина, стоявшие на земле. - А, понимаю, ты носишь воду? Но
как можешь ты нести одновременно два таких больших сосуда?
- Только один принадлежит мне, господин, - ответил Моа
значительно окрепшим голосом. Геза казался совсем не таким страшным,
каким рисовало его воображение большинства жителей города. - Второй
сосуд - моего соседа. Но он убежал, испугавшись, как испугались все.
- Чего испугался он?
Как ответить на такой вопрос? Моа молчал.
- Ты понял? - Голос Гезы был строг, но в нем не слышалось гнева.
- Почему ты не отвечаешь мне?
- Прости, господин!
- Чего испугался твой сосед? Впрочем, можешь не отвечать, я сам
знаю. Люди глупы и боятся того, чего не понимают. А ты не боишься?
- Боюсь, господин. Но меньше других. Я солдат.
- Этого, - Геза указал рукой на таинственную звезду, - совсем не
надо бояться. Ничего страшного или опасного здесь нет. И того, кто
зажигает этот свет, также не надо бояться. Тем более проклинать его.
Моа затрепетал всем телом.
- Кто может проклинать верховного жреца, - сказал он дрожащим
голосом. - Вся страна благословляет тебя и твоего священного брата.
Геза улыбнулся.
- Ты проклинал его,- сказал он, - ты сказал только что:
"проклятый Ден". Или я неправильно расслышал? Встань! Я уже говорил,
что мне поклоняться не надо.
- Господин, пощади! - взмолился Моа.
- Ты знаешь, что обязан мне повиноваться, - сказал Геза. - Почему
же ты не выполняешь моего приказа?
Моа вскочил, как подброшенный пружиной.
Геза молчал. Отблески белого света играли в его темных задумчивых
глазах. Молодое лицо, словно изваянное из потемневшей бронзы, было
спокойно и чуть грустно.
И вдруг, вместо ожидаемого Моа смертного приговора, из уст жреца
раздались совершенно другие слова.
- Как странно! - сказал Геза. - Давно вспыхивает в нашем доме
этот свет. Ничего не случилось, никакого несчастья не произошло ни с
кем. А люди боятся не меньше, чем в первые дни, когда в нашем городе
жили они. Никого нет. - Геза, точно в недоумении, оглядел пустынную
улицу. - А людям надо работать, носить воду для своих садов и
огородов. Все попрятались. Только этот один, бывший солдат, стоит как