Страница:
столб и пялит глаза на свет, причины которого не понимает. Скажи мне:
почему вы все так глупы?
- Не знаю, господин, - робко ответил Моа.
- Ты тоже уйдешь домой и перестанешь носить воду?
- Я кончил, господин. Этот сосуд - последний.
- А если бы он был не последним? Отвечай же! Стал бы ты носить
воду и дальше?
- Не стал бы, господин.
- Отчего?
- Нельзя, господин. Так думают все.
- Очень жаль, что так думают.
И, повернувшись спиной к ошеломленному Моа, Геза отошел от него,
и вскоре черная фигура растаяла во мраке.
Моа стоял, ничего не понимая. Геза, первый жрец храма Моора,
слышал кощунственные слова простого горожанина и не осудил его тут же
на смерть за оскорбление верховного жреца.
Невероятно!
"Он просто забыл, - подумал Моа. - Рассуждая о нашей глупости,
забыл то, что я сказал и что он слышал. Завтра он вспомнит, и тогда я
погиб".
Но он тут же сообразил, что Геза не спросил его имени и вряд ли в
такой темноте мог хорошо рассмотреть и запомнить лицо, которого раньше
никогда не видел.
- Будь я проклят, - тихо сказал Моа, - если позволю себе еще раз
распустить язык. Гуно был прав.
И, опасаясь, что жрец вернется, Моа схватил свой кувшин и
бросился к дому.
Кувшин Гуно остался на улице.
Никто больше не рискнул выйти. Только рабы в садах знати, дрожа
от страха, по-прежнему черпали и носили воду. Они знали - ничто, даже
землетрясение, не послужит им оправданием, если они прекратят работу.
Страх перед гневом господина был сильнее суеверного ужаса.
Звезда горела всю ночь ровным, немигающим светом.
Но если бы кто-нибудь заглянул за ограду дома, принадлежавшего
Моа, то мог бы увидеть, как сам Моа и его жена продолжают поливать
грядки. Хитрый солдат давно уже пользовался водой из канала, идущего
мимо его сада. Зарытая в земле бамбуковая труба вела к подвалу его
дома. Моа носил воду на глазах соседей только для вида, чтобы никто не
мог даже заподозрить его в нарушении закона.
Риск казался ему небольшим. Моа верил в покровительство
могущественного человека, которому служил верой и правдой.
Комната была похожа на фонарь.
На каждой из ее семи стен было окно. А над полом, сплошь покрытом
звериными шкурами, находилось восьмое, во всю величину потолка.
Через восемь окон виднелись звезды.
Посередине комнаты слабо поблескивала поверхность пятигранного
стола. На нем ничего не стояло, и в кажущейся глубине полировки
отражались мерцающие точки звезд.
Над столом, неизвестно как и на чем подвешенный, испускал узкий
пучок слабого света черный шар. Матовая его окраска казалась сплошной,
и трудно было определить, откуда, из какой точки, выходил из него луч
света.
Комната тонула во мраке. Освещен был только небольшой участок
стола и стоявший возле него не то табурет, не то низкий стул без
спинки. Сиденье, сильно выгнутое, было покрыто белой шкурой.
Стол занимал три четверти комнаты. Квадратные окна почти
соприкасались одно с другим. Видимо, это помещение находилось высоко
над городом, так как, кроме звезд, ничего не было видно, даже верхушек
деревьев.
Впечатление окружающей пустоты усиливалось отсутствием или полной
прозрачностью оконных стекол. Но внутрь комнаты не проникало дуновение
наружного воздуха.
У стола стоял человек высокого роста, одетый во все черное.
Слабый свет от шара падал на его руки с костлявыми пальцами, а иногда
выхватывал из темноты гладко обритую голову. Тогда становились видны
глубокие морщины, покрывавшие лоб и впалые щеки.
Человек был очень стар.
Он пристально всматривался в поверхность стола, а его правая рука
непрерывно двигалась, точно нажимая на что-то.
Черный шар висел неподвижно, но исходивший от него луч света
время от времени слегка перемещался. Когда он осветил край стола,
стало видно, что там расположены две пластинки. Старческая рука часто
и нетерпеливо нажимала на одну из них.
Требуемого результата, очевидно, не получалось. С уст старика
сорвалось короткое слово, похожее на проклятие.
Он наклонился.
Причина неисправности выяснилась сразу. Между пластинкой и нижней
рамой стола лежал скомканный кусок материи. Видимо, кто-то, вытирая
пыль, забыл эту тряпку в неположенном месте. Кнопка не могла полностью
опуститься, и острый стерженек на ее конце не доставал до другой,
узкой металлической пластинки.
Старик протянул было руку убрать помеху, но не притронулся к
тряпке. Он выпрямился и повернул голову к одной из стен.
Луч света освещал теперь лицо старика.
Черты его напоминали хищную птицу. Плоский лоб упирался в прямую
линию узких бровей. Небольшие темные глаза, широко расставленные,
блестели совсем молодо. Над маленьким ртом с плотно сжатыми губами и
острым подбородком, как клюв изгибался тонкий горбатый нос. Покрытая
морщинами кожа отливала цветом бронзы с примесью сурика.
Черный шар вдруг вспыхнул. Теперь он стал матово-белым и
засверкал, как маленькое солнце. Комната ярко осветилась. Кроме стола,
табуретки и шкур на полу, в ней ничего не было. Шар как будто висел в
воздухе. На чем он держался, даже теперь, при свете, не было видно.
На груди старика, на тонкой цепочке, висела маленькая золотая
трубочка. Он взял ее и поднес к губам.
Пронзительный звук раздался в комнате. Он не дрожал, не
колебался, не вибрировал. Точно протянулась вдруг невидимая струна и
звучала, казалось бы, невыносимо для человеческого слуха.
Прошло минут десять. Старик стоял неподвижно, как изваяние,
только левая нога ритмически подрагивала от нетерпения или
возрастающего гнева.
В углу комнаты беззвучно откинулась крышка люка. Из него поспешно
поднялся юноша.
Он был высок, строен и мускулист. Черные волосы, стянутые золотым
обручем, проходившим посередине лба, спускались на плечи. Одежда
состояла из одной только белой набедренной повязки. Правильные черты и
большие выразительные глаза делали лицо юноши красивым и мужественным.
Остановившись перед стариком, юноша замер красно-бронзовой статуей.
Несколько секунд старик смотрел на него глазами, налитыми кровью.
Бешенство исказило его черты. Кивком головы он указал на кнопки.
Юноша наклонился и сразу увидел злополучную тряпку, видимо им
самим забытую здесь. Внешне спокойно он убрал ее. Только едва заметная
дрожь выдала охватившее его волнение.
Старик повелительно протянул руку. Он стоял все так же неподвижно
и не произнес ни одного слова.
Юноша не колебался и не просил о прощении. Очевидно, он знал, что
это бесполезно. С тем же спокойствием он снова наклонился и достал
из-под стола длинную тонкую плеть.
Старик вырвал ее и замахнулся.
Юноша не сделал ни малейшей попытки защититься от удара, даже не
закрыл лицо. Он смотрел поверх головы старика.
Плеть свистнула. На обнаженном плече вздулась сине-багровая
полоса.
Юноша не пошевельнулся. Его лицо оставалось таким же спокойным,
точно удар был нанесен не ему.
Плеть взвилась вторично.
Но на этот раз удара не последовало. Костлявая рука была кем-то
перехвачена в воздухе.
Старик яростно обернулся, дернулся, пытаясь освободиться, но
сильные пальцы сжали его кисть, и плеть выдала из сразу ослабевшей
руки.
- Пусти! - сказал он тихо.
Стальная хватка разжалась.
Перед стариком стоял молодой человек не старше тридцати лет.
Ростом он был немного ниже старика и так же, как тот, одет во все
черное.
Несмотря на разницу в возрасте, между ним и стариком было
поразительное сходство. Обритый череп, лоб, брови и тонкий с горбинкой
нос были одни и те же. Но у молодого человека все черты были смягчены,
не столь резки. У старика глаза были черные и почти круглые, у
молодого - карие и удлиненные.
- Ах, Ден! - сказал молодой человек. - Ведь ты обещал мне.
У него был приятный голос низкого тембра.
Старик повернулся к юноше, который стоял на том же месте и в той
же позе, устремив взгляд куда-то в пространство. Казалось, он даже не
заметил появления третьего действующего лица этой сцены и сыгранной им
роли.
- Убирайся! - сказал старик.
Юноша спокойно направился к люку.
Когда крышка опустилась за ним, старик обернулся.
- Откуда ты взялся? - спросил он угрюмо.
- Я только что вернулся.
- И поспешил на помощь братцу?
- Я не знал, что тут происходит. Я оказался здесь случайно.
- Где ты был?
- Прогуливался перед сном.
- И думал о ней?
- Да, о ней.
Старик рассмеялся.
- Твой милый Рени обозлил меня, - сказал он. - Из-за него
сорвалось сегодняшнее наблюдение. Но я научу его аккуратности!
- Оставь его в покое, Ден! Рени мой молочный брат, и я люблю его.
- Молочный брат... люблю. - Ден фыркнул. - Он раб, был, есть и
будет рабом. Не больше.
- Все равно. Он мой брат, и я не позволю тебе истязать его; к
твоим услугам много других.
Ден промолчал. Немного спустя он спросил с кривой улыбкой:
- А меня ты кем считаешь, Геза?
- Тем, кто ты и есть. Ты мой родной брат, Рени - молочный. Но я
отношусь к вам обоим одинаково.
- Да, я это знаю.
Ден произнес эти слова внешне равнодушно. Казалось, он решил
прекратить разговор, который был ему неприятен.
Сочувственно-ироническим тоном он прибавил:
- Тебе следовало бы помнить, что стоит мне рассказать о
сегодняшней сцене и нашем разговоре - и твой любимый Рени будет
обезглавлен. Ты не сможешь его спасти.
Говоря, он не смотрел на брата, с деланным интересом рассматривая
кнопки.
- Я знаю это, - ответил Геза. - Но ты никогда этого не сделаешь.
Я же сказал, что отношусь к вам обоим одинаково.
Ден вздрогнул от этой скрытой угрозы. Он знал - Геза никогда не
бросает слов на ветер.
Власть верховного жреца была почти безгранична, но первый жрец
храма Моора имел неоспоримое преимущество: в его руках находился
тайный аппарат возмездия жреческой касты. Ден хорошо знал, что это
означает, и, хотя Геза был его братом, и притом младшим, приходилось
опасаться его гнева.
- Успокойся! - сказал он. - Я сам не хочу терять Рени. Он раб
полезный.
Геза поморщился от этих слов.
- Нелепые законы в нашей стране, - сказал он со вздохом.
- Ты очень уверен в моей братской любви, - захихикал Ден, - раз
не боишься говорить такие вещи. Если бы тебя услышал Роз...
- Можешь передать ему, - равнодушно сказал Геза.
Ден пытливо посмотрел на брата.
- Что с тобой происходит, Геза? - спросил он ласково. - В
последнее время ты словно потерял интерес к жизни.
- Она просто утратила для меня цену.
- Неужели из-за Ланы?
- Не только. Лана не будет моей женой, я знаю...
- Ничего ты не знаешь, - сердито перебил Ден. - Стоит мне сказать
слово ее отцу...
- Ты знаешь, что я этого не хочу. Я люблю Лану, но она войдет в
мой дом только добровольно.
Несколько минут братья молчали.
- Ты сказал "не только". Значит, есть и другая причина. В чем
она? - спросил Ден.
- В тебе. Вернее, не в тебе, а в том, что ты делаешь. Вот в этом
столе.
- Ты боишься?
- А ты?
Ден невольно оглянулся.
Под сильным белым светом, исходившим от шара, гладкая поверхность
стола потеряла свою "глубину", столь заметную в полумраке, и казалась
теперь, несмотря на блеск, матовой.
- А ты? - повторил Геза.
Ответа он не дождался. Ден продолжал смотреть на стол, и в его
округлившихся глазах рос и ширился нестерпимый ужас. Казалось, еще
мгновение - и верховный жрец закричит.
- Ты сказал, что я боюсь, - заговорил Геза. - Да, Ден, боюсь. И с
каждым днем, с каждым часом этот страх усиливается во мне. Я ничего на
свете не боялся, никогда Я смеялся, когда вокруг меня свистели камни
из пращей, сверкали мечи и копья. Сражаясь, я пел, и не было страха в
моем сердце. А теперь я познал страх. Я боюсь так же, как боишься ты
сам, как боятся жители города, вся страна. Я только что был на улице.
Весь город носил воду. Но вспыхнул шар, и улицы сразу опустели. Люди
боятся даже смотреть на свет в нашем доме. Ты, я, все живущие здесь
стали отверженными. Никто не рискует подойти к нам, заговорить с нами.
- Не все так глупы, - пробормотал Ден.
- Да, есть люди, которые встречаются с нами, не избегают нас. Но
кто они? Жрецы, подчиненные нам. Те, кто нуждается в нас. Роз и Бора
боятся потерять свою власть и никогда не решатся поссориться с
жрецами. Но тот же Бора никогда не отдаст мне свою дочь.
В голосе Гезы прозвучала глубокая грусть, почти отчаяние.
Ден обернулся.
- Ты глупец! - сказал он. - Стоит тебе захотеть - и Лана твоя.
Геза ничего не ответил.
- Нас боятся, - продолжал Ден. - Жрецов всегда боялись, потому
что боятся божества, которому мы служим, волю которого передаем людям.
Меня и тебя боятся еще больше. И это хорошо. Никогда еще власть жрецов
не была столь могущественна...
- Подожди, Ден, - перебил Гоза, - дай мне договорить. Слишком
долго я носил в себе мои мысли. Настало время их высказать. Каста
жрецов всегда была сильна, нас всегда боялись, ты прав. Но почему?
Потому, что жрецы знали то, чего не знают другие. Тщательно охраняемые
тайны знания - основа нашей силы. Но разве ты или я знаем больше, чем
наши предшественники, чем наш отец? Нет, мы знаем столько же, может
быть чуть больше, чем предыдущие. Почему же мы пользуемся большей
властью, чем наш отец? Почему нас боятся неизмеримо сильнее? Только
потому, что именно при нас появились они. - Геза показал пальцем
куда-то вниз. - Потому, что мы ближе всех соприкоснулись с ними. Их
боялись, и на нас перенесся этот страх, когда они ушли. А разве не
лучше, если бы мы были такими же, как прежде? Обычными жрецами,
уважаемыми, вызывающими только почтительный страх, не перед нами, а
перед божеством, которому мы служим? Разве наша власть была
недостаточна прежде? Но мы не были бы отверженными...
- И Лана была бы твоей, - насмешливо добавил Ден.
- Чего ты хочешь добиться? - продолжал Геза, не обращая внимания
на реплику брата. - Постичь их тайны? Никогда ты не постигнешь их. Это
тайны, недоступные человеческому уму. Это тайны богов!
- Они были не боги, а люди, - сказал Ден. - Не совсем такие, как
мы, но люди.
- Я не уверен в этом. И ты не уверен, что бы ты ни говорил. Чем,
кроме гнева богов, можно объяснить твою неестественную старость? И
люди объясняют ее именно так. Сейчас нас боятся. Но может настать
время, когда люди поймут, что мы прокляты богами. И тогда ничто нас не
спасет.
- Вот чего ты боишься!
- Ошибаешься, Ден! Я уже сказал: жизнь потеряла для меня цену. Я
боюсь не будущего, а настоящего. Боюсь этой комнаты, этого стола,
этого шара. Боюсь потому, что не понимаю. Почему он не падает, этот
шар? Ведь он ни к чему не привязан. Откуда берется в нем свет,
которого не надо зажигать? Он вспыхивает сам, когда нужно. Он точно
слышит мысли человека и исполняет его желание. Что за картины в
глубине этого стола? Откуда они? Как появляются? Кто, кроме богов...
- Люди! Люди, знавшие то, чего мы не знаем. - Ден понизил голос.
- Существуют силы, неведомые людям нашего времени. Они были людьми, и
только людьми. Но мудрыми и знающими больше, чем мы. Зачем божествам
уходить под землю? Божество могло подняться в небо или просто
исчезнуть.
- Кто, кроме богов, - Геза продолжал, точно не слыша слов Дена, -
может наказать человека преждевременной старостью за то, что он не
выполнил их приказа? Они велели бросить в океан стол и шар. Ты этого
не сделал. Так не пора ли вспомнить то, что сказали они? Может быть,
тогда к тебе вернется молодость?
- Безумные речи! - сердито сказал Ден. - Замолчи и слушай меня!
Они ушли навсегда. И если они хотели уничтожить шар и стол, то никто
не мешал им самим сделать это. И не все они посоветовали бросить шар в
море, а только один из них. Трое решили иначе. Зачем? Чтобы дать
возможность людям, если не сейчас, то в будущем понять эту тайну. И
люди поймут ее! Вероятно, я скоро умру. Преждевременная старость
наказание, ты прав. Но только за то, что я слишком много времени
провожу здесь. Вредное влияние оказывает шар, а не гнев богов. Слушай
дальше! Я расскажу тебе о таких вещах, о каких не слышал никто и
никогда. О вещах более таинственных, чем этот шар. Ты никогда не
задумывался над тем, что они делают там, под землей?
- Думал. Вероятно, там только трупы. Не могут люди, если они не
боги, быть живыми без воздуха, пищи и питья.
- Но ведь они вышли из-под земли! Их тайник находился в земле.
Они вышли из него живыми!
Геза со страхом посмотрел на Дена:
- Ты хочешь сказать, что они там живы?
- Их там нет, - ответил Ден.
Тон, которым были произнесены эти слова, не оставлял никаких
сомнений.
Геза ошеломленно смотрел на брата. Ден молчал, ожидая вопросов.
- Ты осмелился? - прошептал наконец Геаа. - Почему же ты остался
жив?
- Не знаю; видимо, твои "боги" солгали нам. Но боги не могут
лгать. Это ли не доказательство, что они были не боги, а всего только
люди?
- Ты открыл дверь?
- Как иначе мог я убедиться, что их там нет?
- Но как же ты добрался до двери? Ведь тайник закопан.
- Так думают все. Я один знал, что к двери можно подойти. Все,
кто кроме меня знал об этом, все, кто закапывал тайник и устраивал
подземный ход, умерли. Ты первый узнал мою тайну.
Геза не задал напрашивавшегося вопроса. Он знал, как дешево
ценилась его современниками жизнь рабов.
- И ты осмелился открыть дверь? - повторил он.
- Это была тяжелая для меня минута, Геза, - медленно и печально
сказал Ден. - Минута малодушия, слабости воли, когда я понял, что
неотвратимо становлюсь стариком. Я хотел смерти. А ведь они сказали,
что всякий, кто притронется к двери тайника, умрет.
- А разве ты не знаешь, что жрец может покончить с собой только
бросившись в священный огонь?
- Как могу я не знать законов нашей касты? Любопытство оказалось
сильнее разума. Я хотел увидеть, что находится там внутри, в последнее
мгновение жизни постигнуть хотя бы одну только эту тайну.
- И что же ты там увидел? - Геза всем телом подался вперед, к
брату.
- Собери свое мужество, Геза, собери его в тугой клубок, ближе к
сердцу, и пусть оно отвердеет. Я расскажу тебе все, что произошло со
мной. Никто, никогда не слышал более удивительного рассказа. Ты
узнаешь невероятные вещи и поймешь, какие тайны у нас в руках. Слушай!
- Ден замолчал, словно собираясь с силами или припоминая подробности
того, о чем собирался поведать брату. Машинально он сделал движение
сесть на единственный в комнате табурет, на котором уже несколько
минут сидел Геза. Тот поспешно вскочил, а когда Ден сел, опустился на
шкуру у его ног. - Слушай меня! Был вечер, когда я, измученный страхом
и отчаянием, решил привести в исполнение свое намерение. Ты, конечно,
не помнишь, как нежно простился я с тобой в тот день. Ты ничего не
подозревал. Это был второй день новой луны. Первой луны, я хотел
сказать. Запомни эту подробность, - она очень важна. Я прошел в сад.
Луна стояла низко над горизонтом. Я хорошо запомнил ее узкий край,
наполовину закрытый облаком. Запомнил потому, что подумал: "Это
последнее, что я вижу в жизни". В беседке есть тайный люк. От него
идет ход к двери тайника. Я подошел к ней. Ты помнишь эти странные и
непонятные запоры? Они находятся внутри двери, но их можно открыть и
снаружи, с помощью маленького выступа, на который нужно нажать три
раза с различным промедлением. Я запомнил порядок, когда они, при нас,
открывали эту дверь. И вот тогда, стоя перед дверью, прощаясь с
жизнью, я подумал, что могу умереть прежде, чем дверь откроется. Ведь
они сказали: "Каждый, кто притронется, умрет сразу". Но я вспомнил,
что те, кто закапывал тайник, притрагивались к этой двери, правда не
руками, а заступами. Ведь это происходило при мне, я все время
наблюдал за работой. И я решил перехитрить их. Я снова вышел в сад,
нашел короткую крепкую ветку. И ею нажал на выступ. Три раза. Дверь
открылась, и я не умер.
- Значит, они не солгали, - сказал Геза.
- Молчи и слушай! Ты не слышал еще и десятой доли. Слушай и не
перебивай.
- Прости!
- Дверь открылась. Я подумал в этот момент о том же, что сказал
сейчас ты. И обрадовался, что узнаю тайну, а умереть смогу в священном
огне; законы не будут нарушены. Я заглянул в дверь. Там комната,
совсем круглая, без окон. Да и не может быть окон в земле. В ней стоят
четыре ложа, очень узкие и ничем не покрытые. Как я увидел все эти
подробности? У меня был факел, но он был мне уже не нужен. Как только
открылась дверь, вспыхнул такой же шар, как здесь. Свет был нестерпимо
ярок. Никогда, в самый ясный день, свет солнца не бывает так ярок.
Комната была пуста. Четыре человека, которые на наших с тобой глазах
вошли в нее, исчезли. Я подумал, что они вышли ходом, по которому
пришел я. Но ведь они велели закопать тайник и не могли знать о моем
намерении провести подземный ход. Да и куда они могли скрыться никем
не замеченные? Каждый человек в нашей стране сразу узнал бы их. Они
исчезли! И я подумал, что если войти в эту комнату, то исчезнешь и
сам. Может быть, именно это хотели они сказать? Если бы меня нашли у
двери, был бы нарушен закон; если я исчезну, никто не поймет куда. Я
не колебался и перешагнул порог.
Ден на минуту замолчал. Геза боялся пошевелиться.
- Было ли это с самого начала, - продолжал Ден, - или я заметил
только войдя в тайник, не знаю. Но стены дрожали, как при
землетрясении. Они колебались подобно волнам моря, а временами будто
туман покрывал их. А может быть, это дрожало и колебалось мое зрение.
Я не знаю. Как только я перешагнул порог, появилось ощущение, что я
падаю в бездну. Я видел, что стою на полу и не падаю никуда, но
чувство было именно такое - стремительное падение. Испуганный, я
отскочил назад. Сколько я пробыл там? Не больше одной минуты. Даже
меньше. Ни на мгновение я не терял сознания, в этом я твердо уверен.
Прошло меньше минуты. Вдруг шар погас. Факел я выронил раньше, чем
вошел. Меня окружила полная темнота. Высечь огонь было нечем. И я был
жив, тайник не убил меня. Тогда я понял, что "боги" обманули нас, а
значит, они и не были богами. Я слышал, как захлопнулась дверь, сама
собой, я не трогал ее. Ощупью добрался я до люка и вышел в сад. Геза,
поверь мне, я не лишился рассудка, мой разум был в полном порядке.
Стоял день! И, судя по положению солнца, вторая половина дня. А ведь я
вошел в подземный ход несколько минут назад и это было вечером.
- Как же это могло случиться?
- Не знаю, ничего не знаю. Был день! Я медленно шел к дому,
ошеломленный во много раз больше, чем ты сейчас. Я встретил Рени. Как
всегда, он поклонился мне и сказал: "Наконец-то ты вернулся, мой
господин!" Я прошел мимо, не потому что не хотел, а потому что не в
силах был ничего ответить. Что это значит? Почему Рени сказал:
"Наконец-то"? Пусть прошла ночь, пусть еще половина дня. Это не могло
послужить поводом к такой фразе. А потом я увидел тебя. Ты страшно
удивился и спросил, где я был "так долго".
- Помню, - сказал Геза. - Я так и не получил от тебя ответа. Так
вот когда это было! Тебя не было сорок дней, и мы все тщетно ломали
голову над этой загадкой. Даже Роз и Бора тревожились. Народу сказали,
что ты болен.
- Да, я узнал в тот же день, что прошла не одна ночь, а сорок.
Что стоит уже середина второй луны. Как могло это произойти? Человек
не замечает времени, когда теряет сознание. Но если я даже и потерял
сознание, я должен был быть сильно истощен. Я не ел и не пил сорок
дней, а чувствовал себя так же, как всегда. Но это еще не все, Геза.
Слушай, что было дальше. Даже сейчас меня охватывает дрожь, когда я
вспоминаю... Потрясенный всем, что мне пришлось испытать, я
почувствовал себя плохо и прилег. Сердце билось неистово. И
внезапно... - Ден схватил руку Гезы и сжал ее, - внезапно я заметил,
что мое сердце... бьется... с правой стороны.
Геза так сильно вздрогнул, что едва не упал навзничь. Мысль, что
Ден помешался, мелькнула у него. Инстинктивно он протянул руку к груди
брата. Ден мягко отвел ее.
- Я не лишился рассудка, как ты думаешь, - сказал он. - Мое
сердце билось с правой стороны. Было именно так! Больше того! Когда я
положил на грудь руку, то положил левую и на правую сторону груди. Я
поступил так машинально, не думая. Мои руки поменялись местами. Я
никогда не был человеком, у которого левая рука является главной.
Такие люди есть, ты знаешь. Конечно, мне показалось, что я сплю и вижу
все во сне. Тогда я сильно ущипнул себя. И снова левой рукой. Самое
удивительное - мне не показалось это странным или непривычным. Мое
тело как бы перевернулось. То, что я привык ощущать справа, стало
левым, и наоборот. В ужасе я вскочил, бросился к столу и написал
несколько слов. Геза! Я писал левой рукой и не слева направо, как
всегда, а справа налево. Писал легко и свободно. А прежде я не мог
написать левой рукой ни слова. Не помню, сколько времени просидел я у
стола. И странная мысль явилась мне. Если, войдя в тайник, я
перевернулся, то, войдя туда вторично, снова стану сам собой. Я
бросился в сад. Темнело; видимо, я долго сидел у стола. На небо висела
половина луны. А ведь я помнил, что только вчера видел ее узкий край.
Тогда я еще не верил, не мог верить в сорок дней. Факела я с собой не
взял. Ощупью добрался до двери. В полной темноте нащупал выступ и
трижды нажал на него. Я не только дотронулся до двери, но и прижался к
ней всем телом. И снова остался жив. Они нам солгали! Дверь открылась,
и я упал внутрь. Шар не загорелся. Меня по-прежнему окружала темнота.
Я не почувствовал, что падаю в бездну. Но на этот раз я потерял
сознание. Очнулся, как после тяжелого сна, весь разбитый, с болью во
всем теле. Из шара исходил свет. Но очень слабый, не белый, а желтый,
почему вы все так глупы?
- Не знаю, господин, - робко ответил Моа.
- Ты тоже уйдешь домой и перестанешь носить воду?
- Я кончил, господин. Этот сосуд - последний.
- А если бы он был не последним? Отвечай же! Стал бы ты носить
воду и дальше?
- Не стал бы, господин.
- Отчего?
- Нельзя, господин. Так думают все.
- Очень жаль, что так думают.
И, повернувшись спиной к ошеломленному Моа, Геза отошел от него,
и вскоре черная фигура растаяла во мраке.
Моа стоял, ничего не понимая. Геза, первый жрец храма Моора,
слышал кощунственные слова простого горожанина и не осудил его тут же
на смерть за оскорбление верховного жреца.
Невероятно!
"Он просто забыл, - подумал Моа. - Рассуждая о нашей глупости,
забыл то, что я сказал и что он слышал. Завтра он вспомнит, и тогда я
погиб".
Но он тут же сообразил, что Геза не спросил его имени и вряд ли в
такой темноте мог хорошо рассмотреть и запомнить лицо, которого раньше
никогда не видел.
- Будь я проклят, - тихо сказал Моа, - если позволю себе еще раз
распустить язык. Гуно был прав.
И, опасаясь, что жрец вернется, Моа схватил свой кувшин и
бросился к дому.
Кувшин Гуно остался на улице.
Никто больше не рискнул выйти. Только рабы в садах знати, дрожа
от страха, по-прежнему черпали и носили воду. Они знали - ничто, даже
землетрясение, не послужит им оправданием, если они прекратят работу.
Страх перед гневом господина был сильнее суеверного ужаса.
Звезда горела всю ночь ровным, немигающим светом.
Но если бы кто-нибудь заглянул за ограду дома, принадлежавшего
Моа, то мог бы увидеть, как сам Моа и его жена продолжают поливать
грядки. Хитрый солдат давно уже пользовался водой из канала, идущего
мимо его сада. Зарытая в земле бамбуковая труба вела к подвалу его
дома. Моа носил воду на глазах соседей только для вида, чтобы никто не
мог даже заподозрить его в нарушении закона.
Риск казался ему небольшим. Моа верил в покровительство
могущественного человека, которому служил верой и правдой.
Комната была похожа на фонарь.
На каждой из ее семи стен было окно. А над полом, сплошь покрытом
звериными шкурами, находилось восьмое, во всю величину потолка.
Через восемь окон виднелись звезды.
Посередине комнаты слабо поблескивала поверхность пятигранного
стола. На нем ничего не стояло, и в кажущейся глубине полировки
отражались мерцающие точки звезд.
Над столом, неизвестно как и на чем подвешенный, испускал узкий
пучок слабого света черный шар. Матовая его окраска казалась сплошной,
и трудно было определить, откуда, из какой точки, выходил из него луч
света.
Комната тонула во мраке. Освещен был только небольшой участок
стола и стоявший возле него не то табурет, не то низкий стул без
спинки. Сиденье, сильно выгнутое, было покрыто белой шкурой.
Стол занимал три четверти комнаты. Квадратные окна почти
соприкасались одно с другим. Видимо, это помещение находилось высоко
над городом, так как, кроме звезд, ничего не было видно, даже верхушек
деревьев.
Впечатление окружающей пустоты усиливалось отсутствием или полной
прозрачностью оконных стекол. Но внутрь комнаты не проникало дуновение
наружного воздуха.
У стола стоял человек высокого роста, одетый во все черное.
Слабый свет от шара падал на его руки с костлявыми пальцами, а иногда
выхватывал из темноты гладко обритую голову. Тогда становились видны
глубокие морщины, покрывавшие лоб и впалые щеки.
Человек был очень стар.
Он пристально всматривался в поверхность стола, а его правая рука
непрерывно двигалась, точно нажимая на что-то.
Черный шар висел неподвижно, но исходивший от него луч света
время от времени слегка перемещался. Когда он осветил край стола,
стало видно, что там расположены две пластинки. Старческая рука часто
и нетерпеливо нажимала на одну из них.
Требуемого результата, очевидно, не получалось. С уст старика
сорвалось короткое слово, похожее на проклятие.
Он наклонился.
Причина неисправности выяснилась сразу. Между пластинкой и нижней
рамой стола лежал скомканный кусок материи. Видимо, кто-то, вытирая
пыль, забыл эту тряпку в неположенном месте. Кнопка не могла полностью
опуститься, и острый стерженек на ее конце не доставал до другой,
узкой металлической пластинки.
Старик протянул было руку убрать помеху, но не притронулся к
тряпке. Он выпрямился и повернул голову к одной из стен.
Луч света освещал теперь лицо старика.
Черты его напоминали хищную птицу. Плоский лоб упирался в прямую
линию узких бровей. Небольшие темные глаза, широко расставленные,
блестели совсем молодо. Над маленьким ртом с плотно сжатыми губами и
острым подбородком, как клюв изгибался тонкий горбатый нос. Покрытая
морщинами кожа отливала цветом бронзы с примесью сурика.
Черный шар вдруг вспыхнул. Теперь он стал матово-белым и
засверкал, как маленькое солнце. Комната ярко осветилась. Кроме стола,
табуретки и шкур на полу, в ней ничего не было. Шар как будто висел в
воздухе. На чем он держался, даже теперь, при свете, не было видно.
На груди старика, на тонкой цепочке, висела маленькая золотая
трубочка. Он взял ее и поднес к губам.
Пронзительный звук раздался в комнате. Он не дрожал, не
колебался, не вибрировал. Точно протянулась вдруг невидимая струна и
звучала, казалось бы, невыносимо для человеческого слуха.
Прошло минут десять. Старик стоял неподвижно, как изваяние,
только левая нога ритмически подрагивала от нетерпения или
возрастающего гнева.
В углу комнаты беззвучно откинулась крышка люка. Из него поспешно
поднялся юноша.
Он был высок, строен и мускулист. Черные волосы, стянутые золотым
обручем, проходившим посередине лба, спускались на плечи. Одежда
состояла из одной только белой набедренной повязки. Правильные черты и
большие выразительные глаза делали лицо юноши красивым и мужественным.
Остановившись перед стариком, юноша замер красно-бронзовой статуей.
Несколько секунд старик смотрел на него глазами, налитыми кровью.
Бешенство исказило его черты. Кивком головы он указал на кнопки.
Юноша наклонился и сразу увидел злополучную тряпку, видимо им
самим забытую здесь. Внешне спокойно он убрал ее. Только едва заметная
дрожь выдала охватившее его волнение.
Старик повелительно протянул руку. Он стоял все так же неподвижно
и не произнес ни одного слова.
Юноша не колебался и не просил о прощении. Очевидно, он знал, что
это бесполезно. С тем же спокойствием он снова наклонился и достал
из-под стола длинную тонкую плеть.
Старик вырвал ее и замахнулся.
Юноша не сделал ни малейшей попытки защититься от удара, даже не
закрыл лицо. Он смотрел поверх головы старика.
Плеть свистнула. На обнаженном плече вздулась сине-багровая
полоса.
Юноша не пошевельнулся. Его лицо оставалось таким же спокойным,
точно удар был нанесен не ему.
Плеть взвилась вторично.
Но на этот раз удара не последовало. Костлявая рука была кем-то
перехвачена в воздухе.
Старик яростно обернулся, дернулся, пытаясь освободиться, но
сильные пальцы сжали его кисть, и плеть выдала из сразу ослабевшей
руки.
- Пусти! - сказал он тихо.
Стальная хватка разжалась.
Перед стариком стоял молодой человек не старше тридцати лет.
Ростом он был немного ниже старика и так же, как тот, одет во все
черное.
Несмотря на разницу в возрасте, между ним и стариком было
поразительное сходство. Обритый череп, лоб, брови и тонкий с горбинкой
нос были одни и те же. Но у молодого человека все черты были смягчены,
не столь резки. У старика глаза были черные и почти круглые, у
молодого - карие и удлиненные.
- Ах, Ден! - сказал молодой человек. - Ведь ты обещал мне.
У него был приятный голос низкого тембра.
Старик повернулся к юноше, который стоял на том же месте и в той
же позе, устремив взгляд куда-то в пространство. Казалось, он даже не
заметил появления третьего действующего лица этой сцены и сыгранной им
роли.
- Убирайся! - сказал старик.
Юноша спокойно направился к люку.
Когда крышка опустилась за ним, старик обернулся.
- Откуда ты взялся? - спросил он угрюмо.
- Я только что вернулся.
- И поспешил на помощь братцу?
- Я не знал, что тут происходит. Я оказался здесь случайно.
- Где ты был?
- Прогуливался перед сном.
- И думал о ней?
- Да, о ней.
Старик рассмеялся.
- Твой милый Рени обозлил меня, - сказал он. - Из-за него
сорвалось сегодняшнее наблюдение. Но я научу его аккуратности!
- Оставь его в покое, Ден! Рени мой молочный брат, и я люблю его.
- Молочный брат... люблю. - Ден фыркнул. - Он раб, был, есть и
будет рабом. Не больше.
- Все равно. Он мой брат, и я не позволю тебе истязать его; к
твоим услугам много других.
Ден промолчал. Немного спустя он спросил с кривой улыбкой:
- А меня ты кем считаешь, Геза?
- Тем, кто ты и есть. Ты мой родной брат, Рени - молочный. Но я
отношусь к вам обоим одинаково.
- Да, я это знаю.
Ден произнес эти слова внешне равнодушно. Казалось, он решил
прекратить разговор, который был ему неприятен.
Сочувственно-ироническим тоном он прибавил:
- Тебе следовало бы помнить, что стоит мне рассказать о
сегодняшней сцене и нашем разговоре - и твой любимый Рени будет
обезглавлен. Ты не сможешь его спасти.
Говоря, он не смотрел на брата, с деланным интересом рассматривая
кнопки.
- Я знаю это, - ответил Геза. - Но ты никогда этого не сделаешь.
Я же сказал, что отношусь к вам обоим одинаково.
Ден вздрогнул от этой скрытой угрозы. Он знал - Геза никогда не
бросает слов на ветер.
Власть верховного жреца была почти безгранична, но первый жрец
храма Моора имел неоспоримое преимущество: в его руках находился
тайный аппарат возмездия жреческой касты. Ден хорошо знал, что это
означает, и, хотя Геза был его братом, и притом младшим, приходилось
опасаться его гнева.
- Успокойся! - сказал он. - Я сам не хочу терять Рени. Он раб
полезный.
Геза поморщился от этих слов.
- Нелепые законы в нашей стране, - сказал он со вздохом.
- Ты очень уверен в моей братской любви, - захихикал Ден, - раз
не боишься говорить такие вещи. Если бы тебя услышал Роз...
- Можешь передать ему, - равнодушно сказал Геза.
Ден пытливо посмотрел на брата.
- Что с тобой происходит, Геза? - спросил он ласково. - В
последнее время ты словно потерял интерес к жизни.
- Она просто утратила для меня цену.
- Неужели из-за Ланы?
- Не только. Лана не будет моей женой, я знаю...
- Ничего ты не знаешь, - сердито перебил Ден. - Стоит мне сказать
слово ее отцу...
- Ты знаешь, что я этого не хочу. Я люблю Лану, но она войдет в
мой дом только добровольно.
Несколько минут братья молчали.
- Ты сказал "не только". Значит, есть и другая причина. В чем
она? - спросил Ден.
- В тебе. Вернее, не в тебе, а в том, что ты делаешь. Вот в этом
столе.
- Ты боишься?
- А ты?
Ден невольно оглянулся.
Под сильным белым светом, исходившим от шара, гладкая поверхность
стола потеряла свою "глубину", столь заметную в полумраке, и казалась
теперь, несмотря на блеск, матовой.
- А ты? - повторил Геза.
Ответа он не дождался. Ден продолжал смотреть на стол, и в его
округлившихся глазах рос и ширился нестерпимый ужас. Казалось, еще
мгновение - и верховный жрец закричит.
- Ты сказал, что я боюсь, - заговорил Геза. - Да, Ден, боюсь. И с
каждым днем, с каждым часом этот страх усиливается во мне. Я ничего на
свете не боялся, никогда Я смеялся, когда вокруг меня свистели камни
из пращей, сверкали мечи и копья. Сражаясь, я пел, и не было страха в
моем сердце. А теперь я познал страх. Я боюсь так же, как боишься ты
сам, как боятся жители города, вся страна. Я только что был на улице.
Весь город носил воду. Но вспыхнул шар, и улицы сразу опустели. Люди
боятся даже смотреть на свет в нашем доме. Ты, я, все живущие здесь
стали отверженными. Никто не рискует подойти к нам, заговорить с нами.
- Не все так глупы, - пробормотал Ден.
- Да, есть люди, которые встречаются с нами, не избегают нас. Но
кто они? Жрецы, подчиненные нам. Те, кто нуждается в нас. Роз и Бора
боятся потерять свою власть и никогда не решатся поссориться с
жрецами. Но тот же Бора никогда не отдаст мне свою дочь.
В голосе Гезы прозвучала глубокая грусть, почти отчаяние.
Ден обернулся.
- Ты глупец! - сказал он. - Стоит тебе захотеть - и Лана твоя.
Геза ничего не ответил.
- Нас боятся, - продолжал Ден. - Жрецов всегда боялись, потому
что боятся божества, которому мы служим, волю которого передаем людям.
Меня и тебя боятся еще больше. И это хорошо. Никогда еще власть жрецов
не была столь могущественна...
- Подожди, Ден, - перебил Гоза, - дай мне договорить. Слишком
долго я носил в себе мои мысли. Настало время их высказать. Каста
жрецов всегда была сильна, нас всегда боялись, ты прав. Но почему?
Потому, что жрецы знали то, чего не знают другие. Тщательно охраняемые
тайны знания - основа нашей силы. Но разве ты или я знаем больше, чем
наши предшественники, чем наш отец? Нет, мы знаем столько же, может
быть чуть больше, чем предыдущие. Почему же мы пользуемся большей
властью, чем наш отец? Почему нас боятся неизмеримо сильнее? Только
потому, что именно при нас появились они. - Геза показал пальцем
куда-то вниз. - Потому, что мы ближе всех соприкоснулись с ними. Их
боялись, и на нас перенесся этот страх, когда они ушли. А разве не
лучше, если бы мы были такими же, как прежде? Обычными жрецами,
уважаемыми, вызывающими только почтительный страх, не перед нами, а
перед божеством, которому мы служим? Разве наша власть была
недостаточна прежде? Но мы не были бы отверженными...
- И Лана была бы твоей, - насмешливо добавил Ден.
- Чего ты хочешь добиться? - продолжал Геза, не обращая внимания
на реплику брата. - Постичь их тайны? Никогда ты не постигнешь их. Это
тайны, недоступные человеческому уму. Это тайны богов!
- Они были не боги, а люди, - сказал Ден. - Не совсем такие, как
мы, но люди.
- Я не уверен в этом. И ты не уверен, что бы ты ни говорил. Чем,
кроме гнева богов, можно объяснить твою неестественную старость? И
люди объясняют ее именно так. Сейчас нас боятся. Но может настать
время, когда люди поймут, что мы прокляты богами. И тогда ничто нас не
спасет.
- Вот чего ты боишься!
- Ошибаешься, Ден! Я уже сказал: жизнь потеряла для меня цену. Я
боюсь не будущего, а настоящего. Боюсь этой комнаты, этого стола,
этого шара. Боюсь потому, что не понимаю. Почему он не падает, этот
шар? Ведь он ни к чему не привязан. Откуда берется в нем свет,
которого не надо зажигать? Он вспыхивает сам, когда нужно. Он точно
слышит мысли человека и исполняет его желание. Что за картины в
глубине этого стола? Откуда они? Как появляются? Кто, кроме богов...
- Люди! Люди, знавшие то, чего мы не знаем. - Ден понизил голос.
- Существуют силы, неведомые людям нашего времени. Они были людьми, и
только людьми. Но мудрыми и знающими больше, чем мы. Зачем божествам
уходить под землю? Божество могло подняться в небо или просто
исчезнуть.
- Кто, кроме богов, - Геза продолжал, точно не слыша слов Дена, -
может наказать человека преждевременной старостью за то, что он не
выполнил их приказа? Они велели бросить в океан стол и шар. Ты этого
не сделал. Так не пора ли вспомнить то, что сказали они? Может быть,
тогда к тебе вернется молодость?
- Безумные речи! - сердито сказал Ден. - Замолчи и слушай меня!
Они ушли навсегда. И если они хотели уничтожить шар и стол, то никто
не мешал им самим сделать это. И не все они посоветовали бросить шар в
море, а только один из них. Трое решили иначе. Зачем? Чтобы дать
возможность людям, если не сейчас, то в будущем понять эту тайну. И
люди поймут ее! Вероятно, я скоро умру. Преждевременная старость
наказание, ты прав. Но только за то, что я слишком много времени
провожу здесь. Вредное влияние оказывает шар, а не гнев богов. Слушай
дальше! Я расскажу тебе о таких вещах, о каких не слышал никто и
никогда. О вещах более таинственных, чем этот шар. Ты никогда не
задумывался над тем, что они делают там, под землей?
- Думал. Вероятно, там только трупы. Не могут люди, если они не
боги, быть живыми без воздуха, пищи и питья.
- Но ведь они вышли из-под земли! Их тайник находился в земле.
Они вышли из него живыми!
Геза со страхом посмотрел на Дена:
- Ты хочешь сказать, что они там живы?
- Их там нет, - ответил Ден.
Тон, которым были произнесены эти слова, не оставлял никаких
сомнений.
Геза ошеломленно смотрел на брата. Ден молчал, ожидая вопросов.
- Ты осмелился? - прошептал наконец Геаа. - Почему же ты остался
жив?
- Не знаю; видимо, твои "боги" солгали нам. Но боги не могут
лгать. Это ли не доказательство, что они были не боги, а всего только
люди?
- Ты открыл дверь?
- Как иначе мог я убедиться, что их там нет?
- Но как же ты добрался до двери? Ведь тайник закопан.
- Так думают все. Я один знал, что к двери можно подойти. Все,
кто кроме меня знал об этом, все, кто закапывал тайник и устраивал
подземный ход, умерли. Ты первый узнал мою тайну.
Геза не задал напрашивавшегося вопроса. Он знал, как дешево
ценилась его современниками жизнь рабов.
- И ты осмелился открыть дверь? - повторил он.
- Это была тяжелая для меня минута, Геза, - медленно и печально
сказал Ден. - Минута малодушия, слабости воли, когда я понял, что
неотвратимо становлюсь стариком. Я хотел смерти. А ведь они сказали,
что всякий, кто притронется к двери тайника, умрет.
- А разве ты не знаешь, что жрец может покончить с собой только
бросившись в священный огонь?
- Как могу я не знать законов нашей касты? Любопытство оказалось
сильнее разума. Я хотел увидеть, что находится там внутри, в последнее
мгновение жизни постигнуть хотя бы одну только эту тайну.
- И что же ты там увидел? - Геза всем телом подался вперед, к
брату.
- Собери свое мужество, Геза, собери его в тугой клубок, ближе к
сердцу, и пусть оно отвердеет. Я расскажу тебе все, что произошло со
мной. Никто, никогда не слышал более удивительного рассказа. Ты
узнаешь невероятные вещи и поймешь, какие тайны у нас в руках. Слушай!
- Ден замолчал, словно собираясь с силами или припоминая подробности
того, о чем собирался поведать брату. Машинально он сделал движение
сесть на единственный в комнате табурет, на котором уже несколько
минут сидел Геза. Тот поспешно вскочил, а когда Ден сел, опустился на
шкуру у его ног. - Слушай меня! Был вечер, когда я, измученный страхом
и отчаянием, решил привести в исполнение свое намерение. Ты, конечно,
не помнишь, как нежно простился я с тобой в тот день. Ты ничего не
подозревал. Это был второй день новой луны. Первой луны, я хотел
сказать. Запомни эту подробность, - она очень важна. Я прошел в сад.
Луна стояла низко над горизонтом. Я хорошо запомнил ее узкий край,
наполовину закрытый облаком. Запомнил потому, что подумал: "Это
последнее, что я вижу в жизни". В беседке есть тайный люк. От него
идет ход к двери тайника. Я подошел к ней. Ты помнишь эти странные и
непонятные запоры? Они находятся внутри двери, но их можно открыть и
снаружи, с помощью маленького выступа, на который нужно нажать три
раза с различным промедлением. Я запомнил порядок, когда они, при нас,
открывали эту дверь. И вот тогда, стоя перед дверью, прощаясь с
жизнью, я подумал, что могу умереть прежде, чем дверь откроется. Ведь
они сказали: "Каждый, кто притронется, умрет сразу". Но я вспомнил,
что те, кто закапывал тайник, притрагивались к этой двери, правда не
руками, а заступами. Ведь это происходило при мне, я все время
наблюдал за работой. И я решил перехитрить их. Я снова вышел в сад,
нашел короткую крепкую ветку. И ею нажал на выступ. Три раза. Дверь
открылась, и я не умер.
- Значит, они не солгали, - сказал Геза.
- Молчи и слушай! Ты не слышал еще и десятой доли. Слушай и не
перебивай.
- Прости!
- Дверь открылась. Я подумал в этот момент о том же, что сказал
сейчас ты. И обрадовался, что узнаю тайну, а умереть смогу в священном
огне; законы не будут нарушены. Я заглянул в дверь. Там комната,
совсем круглая, без окон. Да и не может быть окон в земле. В ней стоят
четыре ложа, очень узкие и ничем не покрытые. Как я увидел все эти
подробности? У меня был факел, но он был мне уже не нужен. Как только
открылась дверь, вспыхнул такой же шар, как здесь. Свет был нестерпимо
ярок. Никогда, в самый ясный день, свет солнца не бывает так ярок.
Комната была пуста. Четыре человека, которые на наших с тобой глазах
вошли в нее, исчезли. Я подумал, что они вышли ходом, по которому
пришел я. Но ведь они велели закопать тайник и не могли знать о моем
намерении провести подземный ход. Да и куда они могли скрыться никем
не замеченные? Каждый человек в нашей стране сразу узнал бы их. Они
исчезли! И я подумал, что если войти в эту комнату, то исчезнешь и
сам. Может быть, именно это хотели они сказать? Если бы меня нашли у
двери, был бы нарушен закон; если я исчезну, никто не поймет куда. Я
не колебался и перешагнул порог.
Ден на минуту замолчал. Геза боялся пошевелиться.
- Было ли это с самого начала, - продолжал Ден, - или я заметил
только войдя в тайник, не знаю. Но стены дрожали, как при
землетрясении. Они колебались подобно волнам моря, а временами будто
туман покрывал их. А может быть, это дрожало и колебалось мое зрение.
Я не знаю. Как только я перешагнул порог, появилось ощущение, что я
падаю в бездну. Я видел, что стою на полу и не падаю никуда, но
чувство было именно такое - стремительное падение. Испуганный, я
отскочил назад. Сколько я пробыл там? Не больше одной минуты. Даже
меньше. Ни на мгновение я не терял сознания, в этом я твердо уверен.
Прошло меньше минуты. Вдруг шар погас. Факел я выронил раньше, чем
вошел. Меня окружила полная темнота. Высечь огонь было нечем. И я был
жив, тайник не убил меня. Тогда я понял, что "боги" обманули нас, а
значит, они и не были богами. Я слышал, как захлопнулась дверь, сама
собой, я не трогал ее. Ощупью добрался я до люка и вышел в сад. Геза,
поверь мне, я не лишился рассудка, мой разум был в полном порядке.
Стоял день! И, судя по положению солнца, вторая половина дня. А ведь я
вошел в подземный ход несколько минут назад и это было вечером.
- Как же это могло случиться?
- Не знаю, ничего не знаю. Был день! Я медленно шел к дому,
ошеломленный во много раз больше, чем ты сейчас. Я встретил Рени. Как
всегда, он поклонился мне и сказал: "Наконец-то ты вернулся, мой
господин!" Я прошел мимо, не потому что не хотел, а потому что не в
силах был ничего ответить. Что это значит? Почему Рени сказал:
"Наконец-то"? Пусть прошла ночь, пусть еще половина дня. Это не могло
послужить поводом к такой фразе. А потом я увидел тебя. Ты страшно
удивился и спросил, где я был "так долго".
- Помню, - сказал Геза. - Я так и не получил от тебя ответа. Так
вот когда это было! Тебя не было сорок дней, и мы все тщетно ломали
голову над этой загадкой. Даже Роз и Бора тревожились. Народу сказали,
что ты болен.
- Да, я узнал в тот же день, что прошла не одна ночь, а сорок.
Что стоит уже середина второй луны. Как могло это произойти? Человек
не замечает времени, когда теряет сознание. Но если я даже и потерял
сознание, я должен был быть сильно истощен. Я не ел и не пил сорок
дней, а чувствовал себя так же, как всегда. Но это еще не все, Геза.
Слушай, что было дальше. Даже сейчас меня охватывает дрожь, когда я
вспоминаю... Потрясенный всем, что мне пришлось испытать, я
почувствовал себя плохо и прилег. Сердце билось неистово. И
внезапно... - Ден схватил руку Гезы и сжал ее, - внезапно я заметил,
что мое сердце... бьется... с правой стороны.
Геза так сильно вздрогнул, что едва не упал навзничь. Мысль, что
Ден помешался, мелькнула у него. Инстинктивно он протянул руку к груди
брата. Ден мягко отвел ее.
- Я не лишился рассудка, как ты думаешь, - сказал он. - Мое
сердце билось с правой стороны. Было именно так! Больше того! Когда я
положил на грудь руку, то положил левую и на правую сторону груди. Я
поступил так машинально, не думая. Мои руки поменялись местами. Я
никогда не был человеком, у которого левая рука является главной.
Такие люди есть, ты знаешь. Конечно, мне показалось, что я сплю и вижу
все во сне. Тогда я сильно ущипнул себя. И снова левой рукой. Самое
удивительное - мне не показалось это странным или непривычным. Мое
тело как бы перевернулось. То, что я привык ощущать справа, стало
левым, и наоборот. В ужасе я вскочил, бросился к столу и написал
несколько слов. Геза! Я писал левой рукой и не слева направо, как
всегда, а справа налево. Писал легко и свободно. А прежде я не мог
написать левой рукой ни слова. Не помню, сколько времени просидел я у
стола. И странная мысль явилась мне. Если, войдя в тайник, я
перевернулся, то, войдя туда вторично, снова стану сам собой. Я
бросился в сад. Темнело; видимо, я долго сидел у стола. На небо висела
половина луны. А ведь я помнил, что только вчера видел ее узкий край.
Тогда я еще не верил, не мог верить в сорок дней. Факела я с собой не
взял. Ощупью добрался до двери. В полной темноте нащупал выступ и
трижды нажал на него. Я не только дотронулся до двери, но и прижался к
ней всем телом. И снова остался жив. Они нам солгали! Дверь открылась,
и я упал внутрь. Шар не загорелся. Меня по-прежнему окружала темнота.
Я не почувствовал, что падаю в бездну. Но на этот раз я потерял
сознание. Очнулся, как после тяжелого сна, весь разбитый, с болью во
всем теле. Из шара исходил свет. Но очень слабый, не белый, а желтый,