Мартынович Евгений. Спираль времени

ею. Потом их усадили за стол.
Все самое лучшее, что было приготовлено к празднику, поставили
перед ними, но пришельцы, как и прежде, ели только растительную пищу.
От всего, что имело животное происхождение, даже от молока и масла,
они отказались.
- Нельзя, - ответили они на вопрос Рени. - Животная пища вредна
для условий, в которых находятся наши тела и в каких очень скоро
окажется и твое тело.
Рени знал, о чем говорят его друзья.

НА "ОСТАНОВКЕ"

(продолжение)

Пришельцев и Ренц приняли, как дорогих гостей, и гости сполна
отплатили хозяевам за проявленное гостеприимство. Прошло несколько
дней, и в трех поселениях не осталось ни одного больного. Даже увечные
стали совершенно здоровыми. И только один человек не смог
воспользоваться услугами удивительных врачей.
Прозвище "слуги Перуна", неведомо для пришельцев, накрепко
утвердилось за ними. В разговорах между собой жители иначе и не
называли своих гостей, тем более что не знали их имен.
Рени пришел вместе с ними, его появление было так же странно и
необъяснимо, как и появление пришельцев, но отношение к нему с самого
начала было совершенно другим. Никто не называл его "слугой Перуна".
Не сознавая ясно, люди чувствовали в нем человека Земли, инстинктивно
отделяли его от его товарищей.
Пришельцев не боялись, но они были непонятны во всем, начиная с
внешности. В отношении к ним всегда проскальзывала невольная робость.
Рени называли по имени, но объясняться с ним приходилось жестами.
"Бело-голубые" говорили на обычном языке, часто вели беседы, но
никто, до самого конца их пребывания в поселке, так и не заметил, что
говорили они не издавая ни единого звука.
Пришельцы твердо проводили в жизнь намеченный план.
Исцеление больных и увечных нанесло удар по авторитету
поселкового знахаря, - слишком очевидна была разница в результатах
лечения, - но, странное дело, сам знахарь нисколько не огорчался этим
и не испытывал к пришельцам враждебных чувств.
"Слуги Перуиа"! Этим все объяснялось. Не мог человек, будь он
трижды знахарем, равняться со слугами бога.
Случилось так, что именно знахарь оказался тем единственным
человеком, которому искусство пришельцев ничем не могло помочь. У
старика не было левой руки, давно, в дни юности, отрубленной мечом
половца.
Видя, с какой внешней легкостью гости излечивают людей, делают
здоровыми изувеченные руки и ноги поселян, знахарь начал было
надеяться, что и его левая рука чудесно появится снова. Но надежда не
оправдалась, и старик... почувствовал своеобразную гордость. Именно
перед ним, знахарем, бело-голубые гости оказались бессильными!
Видимо, только сам Перун мог бы вылечить своего служителя, если
бы явился сюда.
Но Перуна не было, и старик так и остался калекой.
К удивлению Рени, пришельцы очень огорчались невозможностью
восстановить отсутствующую руку.
Они говорили об этом так, как если бы подобное чудо вообще было
возможно, но у них не оказалось чего-то необходимого для такой
"операции".
- Дело в том, - ответил пришелец на недоуменный вопрос Рени, -
что у нас на родине старик был бы с рукой. И если бы мы могли все
предвидеть, он также получил бы новую руку. Мы знаем, что не виноваты,
но нам это неприятно.
- У вас на родине умеют делать новые руки? - спросил Рени, вне
себя от удивления.
- К сожалению, - получил он странный ответ, - у нас случаются еще
происшествия такого рода. И естественно, что мы должны иметь средства
борьбы с увечьями. Как же может быть иначе?
- И человек, потерявший, скажем, руку, получает новую?
- Да, конечно.
- А если он потеряет голову?
Рени задал этот вопрос в шутку, но пришелец ответил с полной
серьезностью:
- Все зависит от времени. Я не представляю себе возможности
такого случая, но если бы так случилось, быстрота оказания помощи
могла бы спасти жизнь.
- Но отрубить голову - это значит убить!
- Не совсем. Смерть будет только внешняя. Человеческий организм
умирает не сразу.
У Рени начало мутиться в голове. После продолжительного молчания
он робко спросил:
- Но как же может произойти у вас такой случай? Вам нельзя
отрубить не только голову, но даже один палец.
- Ты ошибаешься, Рени. Такими, как сейчас, мы стали только здесь,
на Земле. На родине мы были обычными людьми, и сквозь наше тело не
могло пройти ничего. Вернее, мы стали такими незадолго до прихода к
вам.
Такие разговоры только усиливали желание Рени познакомиться с
таинственной наукой пришельцев.
Прошло две луны, и Рени узнал многое. Ежедневно один, а иногда и
двое пришельцев занимались с ним по нескольку часов. Глубокие знания
учителей, понятливость, живой ум и горячее желание ученика делали эти
уроки чрезвычайно продуктивными. Рени ясно сознавал, как меняется его
восприятие мира, самый способ мышления, как все, что казалось ему
раньше таким простым, покрывается сперва дымкой таинственности, а
затем постепенно проясняется для него, открываясь совершенно с другой
стороны, о которой он никогда и не подозревал.
Пришельцы не теряли времени на обучение Рени элементарным основам
науки, а, так же как в доме Дена, делали упор на философию явлений
природы. И, посвящая ученика в самые сложные проблемы науки, делали
это так, что он понимал суть того, что ему говорили.
В данных условиях такой необычный метод давал прекрасные
результаты и соответствовал плану подготовки Рени к появлению в мире
будущего. Он не знал "азбуки", не изучил простейших законов и в то же
время мог воспринять неизмеримо более сложные вещи. Он не усвоил
"таблицы умножения", а когда ему говорили о парадоксах теории
относительности, понимал, о чем идет речь.
Пришельцы не могли давать уроки словами на языке Рени. Это
вносило большие трудности, особенно в первые дни. Но они сумели
преодолеть их. Прошло не так уж много времени, и такие слова, как
"проницаемость", "энергия движения" или "нулевое пространство", уже
вполне ясно воспринимались мозгом Рени. Чем дальше, тем легче
проходили уроки.
И когда, во время очередного урока, случайно зашел разговор о
проницаемости, Рени получил ответ на интересовавший его давно вопрос,
и не только получил, но и вполне понял.
- Ты сам рассказывал, - сказал пришелец, - как Ден доказал Гезе
правдивость своих слов. Он попросил Гезу ударить его плетью и притом
как можно сильнее. Плеть прошла насквозь. Если бы удар был нанесен
слабо, этого не случилось бы. Ты видел, с какой силой один из рабов
Дена ударил меня самого по голове дубиной. Золотая цепь, вошла в плечи
Дена потому, что была очень тяжелой. В этом все дело. Человеческое
тело, и не только оно, но и любое материальное тело, приобретает
проницаемость в известных пределах. Нужно усилие. Вот почему одежда не
падает с наших плеч. Чтобы провалиться в землю, нам надо спрыгнуть на
нее с высоты. Тогда энергия движения будет достаточна. Удовлетворись
пока этим объяснением. Когда ты лучше познакомишься с законами физики,
все это станет более ясным.
- Хорошо, - сказал Рени. - Благодарю тебя, я, кажется, достаточно
понял. Но ответь мне еще на один вопрос. Ден побывал в вашей камере и,
выйдя из нее, обнаружил, что его сердце оказалось с правой стороны.
Почему же со мной этого не произошло?
- Ты плохо помнишь. Ден входил в нашу камеру не один, а два раза.
- Но я-то один раз.
- Нет. Ты вошел в камеру один раз, это верно, но в нулевом
пространстве ты побывал дважды. Не сама камера как бы переворачивает
тело человека, а нулевое пространство. На твоем пути к нам была
остановка. В тот момент твое сердце находилось справа. И не только
сердце, а все органы твоего тела заняли "зеркальное" положение. Потом
твое тело перевернулось вторично.
- Неужели такие перевороты безвредны?
Пришелец ласково улыбнулся.
- Это слишком трудный для тебя вопрос, - ответил он. - Сейчас ты
еще не поймешь меня. В физическом смысле тело не переворачивается. А
потому и нет никакого вреда.
Рени не настаивал на более подробном ответе. Он понимал, что
только начал постигать заманчивую науку и, конечно, знает еще слишком
мало.
Он сознавал правоту пришельцев и охотно подчинялся их плану
своего "образования", понимая, что иного пути сейчас нет, - слишком
мало времени было в их распоряжении. Но в глубине души таилась
неудовлетворенность. Рени предпочел бы начать "с самого начала", с
"азбуки". Он хотел не только понимать то, что говорили ему пришельцы,
но и знать.
Сейчас на это не было времени, но в будущем Рени твердо решил
получить недостающие ему, как говорили пришельцы, элементарные знания.
- Твое решение разумно и верно, - сказал ему пришелец, который
чаще всего занимался с ним (Рени все еще не мог узнать его имени). - И
в будущем, когда мы окончательно остановимся в нашем пути по времени,
ты будешь учиться сначала. Мы уверены, что то, что ты узнал и узнаешь
от нас, облегчит тебе начальное образование.
Рени верил и радовался.
Он почему-то совсем не задумывался о необычайности своей судьбы,
о том, что его спутниками и друзьями являются люди, родившиеся на
другой планете (он уже знал и понимал это), о том, что очень скоро он
окажется среди людей, которые должны были родиться через тысячу лет.
Он как бы забыл, что сам, будучи еще совсем молодым, родился тысячи
лет тому назад. Все, что с ним произошло и произойдет в будущем,
казалось ему естественным.
Это было результатом опасений пришельцев за его психику. Они
считали, и были правы, что подобные мысли не нужны и вредны. А зная
это, не позволили Рени думать на подобные темы. "Запрет" будет снят
тогда, когда Рени освоится в том мире, где ему суждено прожить до
конца его дней, когда, закончив свое образование, он станет равным
будущим современникам во всем. А тогда и мысли о пройденном "пути" не
будут опасны для него.
Рени не знал о "запрете", и странный пробел в сознании нисколько
его не беспокоил. Он просто ничего не замечал.
Он жил настоящим, изредка и спокойно вспоминая свою прошлую жизнь
и не тревожась за будущую, которая возбуждала в нем только
любопытство. Пришельцы говорили, что рассчитывают оказаться в мире,
подобном их родине. Рени не видел картин в столе, вызываемых черным
шаром, но ему много и подробно рассказывал о них Геза. И он довольно
ясно представлял себе необычайный облик этой неизвестной ему страны.
"Неужели, - думал он, - я своими глазами увижу такие картины
здесь, на Земле? Летающие повозки, в которых сидят люди! Сам смогу
подняться в воздух и увидеть все сверху, как птица. И люди, среди
которых я буду жить, окажутся столь же могущественными, как пришельцы.
И я сам стану таким же".
Друзья сказали ему, что это будет именно так, Рени им верил, и у
него буквально дух захватывало, когда он думал о предстоявшем.
И однажды Рени увидел сон...
Он снова оказался в доме Дена, почувствовал на лбу обруч раба. Он
знал, что совершил проступок и что его должны наказать за это. Ден и
Реза подходили к нему с плетьми в руках. Ден был таким, каким Рени его
знал до появления пришельцев, совсем еще молодым с виду. В
двойственности сновидения Рени помнил о пришельцах и в то же время
знал, что их никогда не было и не будет. Появление пришельцев было
"сном". Он, Рени, был и навсегда останется только рабом.
И острое чувство тоски и безнадежного отчаяния наполнило все его
существо. Зачем жить, если нет и не было пришельцев, если нет и не
будет могущества и знаний, если он никогда не увидит будущего,
прекрасного и свободного, мира.
Он бросился на своих господ, которых остро ненавидел (даже Гезу),
чтобы избить их и получить в наказание неизбежную смерть. Только
смерть, - жизнь была ему не нужна!
Он сделал это так стремительно, как не может двигаться человек в
действительности. И... промчался сквозь Дена.
Он не понял во сне, как это могло произойти. Он видел, что оба
жреца повернулись к нему и снова приблизились. Град ударов обрушился
на его тело. Но плети проходили сквозь него и не причиняли ни малейшей
боли.
Рени радостно рассмеялся. Пришельцы не были сном! Они были, были,
были!
Он хохотал все громче, сидя на земле, под ударами плетей, которых
не чувствовал, сознавая, что неуязвим, что люди, избивавшие его,
бессильны против него, не могут причинить ему ни малейшего вреда.
Он снял обруч и бросил его в лицо Дену.
И Ден исчез.
Тогда Рени встал и, размахнувшись, бросил свой обруч, как это
может быть только во сне, во все, что его окружало.
И все так же исчезло: Геза, сад, храм и их дом. Рени очутился в
могиле и видел, как медленно приближается крышка, чтобы закрыть от
него весь мир.
Крышка опустилась, наступил мрак, но Рени все еще продолжал
видеть ее над головой. Видеть все более ясно и отчетливо.
Потом крышка превратилась в потолок избы Чеслава, и Рени
проснулся.
Прошлое было только сном. И он снова радостно засмеялся, на этот
раз уже наяву.
Этот сон запомнился ему надолго.
Он понял, что жизнь, которую он вел сейчас, единственно возможная
и желанная ему, что вне этой жизни для него нет ничего. И когда
однажды неожиданно явилась мысль, что все виденное им во сне могло
оказаться действительностью, а настоящее только сном, - Рени
содрогнулся от ужаса.
Быть рабом! Нет, он был уже не способен на это. Он и наяву
предпочел бы смерть, пускай самую мучительную, чем такую жалкую жизнь.
Даже крупицы знаний, которые успели дать ему пришельцы, изменили
Рени. Он был теперь совсем не тем человеком, которого знал Геза.
И с каждым днем, с каждым уроком, процесс внутреннего
преобразования шел в нем все быстрее и неудержимее, подобно лавине.
Рени всегда был одинок. Кроме Гезы, он не знал иной
привязанности. Родителей своих он не помнил, с рабами в доме Дена у
него почти не было ничего общего. Представители господствующих каст
смотрели на него с презрением, видя в нем низшее существо. Рени не
принадлежал ни к тем, ни к другим.
И вот все изменилось. Он вступил в подлинную полнокровную жизнь,
имел цепь этой жизни и верных друзей.
Ему так казалось. Но в действительности Рени еще не знал жизни.
Ему суждено было узнать ее, постигнуть так же, как он постигал
неведомую ему науку, именно здесь, на этой "остановке"!

ОТКАЗ

Четверо ученых, с земной точки зрения, были еще очень молоды. По
возрасту, то есть по числу прожитого времени, между ними и Рени
разница была совсем незначительна. Но по знаниям, опыту и
количественному объему умственной работы, которую они успели
совершить, пришельцы были во много раз старше. В качественном
отношении никакого сравнения вообще не могло быть.
На той ступени, которой достигло человечество на родине
пришельцев, сознательная жизнь наступала значительно раньше, чем это
происходило на Земле, не только в эпоху Рени, но и теперь.
Трудовая жизнь, иначе говоря - полезная обществу деятельность
отдельного индивида, начиналась рано. И, несмотря на свою молодость,
четверо пришельцев уже давно привыкли к этой деятельности. И не
представляли себе возможности иной жизни.
Пришельцы не умели ничего делать. Обстоятельства, поставившие их
в положение пассивного созерцания чужой жизни, воздействовать на
которую они могли в чрезвычайно небольшой и примитивной степени,
далеко не удовлетворявшей потребность полезного труда, причиняли им
страдания, неведомые окружающим их людям.
В период подготовки своей экспедиции на Землю четверо пришельцев
проделали чрезмерно большой труд. Их ум был сильно утомлен. И, попав
на родине Рени в такие же условия пассивности, как здесь, они были
даже довольны. Полный отдых казался им приятным.
Но и тогда, к концу своего пребывания в стране Моора, они уже
почувствовали неясную тоску, резко отличающуюся от естественной тоски
по родине, и понимали, что это чувство вызвано... усталостью.
Безделие утомляет даже сильнее, чем чрезмерный труд. Они это
знали.
Выдержать установленный срок "отдыха" пришельцам помогла надежда
- в следующий раз они окажутся в привычных условиях активной
деятельности.
Но надежда обманула. Предстоял еще более длительный период покоя,
заполнить который было совершенно нечем.
И усталость овладела ими очень скоро, и с гораздо большей силой,
чем раньше.
Что могли они делать здесь?
Научные и технические знания были бесполезны: их не к чему было
применить. Простой физический труд - помощь поселянам в полевых
работах - совершенно не соответствовал даже представлению о труде и,
разумеется, не мог удовлетворить их. Главная цель - оставить о себе
длительную память - была достигнута чуть ли не в один день. Занятия с
Рени носили характер простой беседы и никак не могли считаться трудом.
Физически пришельцы были слабее не только Чеслава или Рени, но и
всех людей, которые их окружали. Но они уставали от работы неизмеримо
меньше, почти совсем не уставали.
Высокоразвитый мозг неизбежно вызывает и столь же высокую
организацию нервной системы. Болезни (а физическая усталость
родственна заболеванию) во многом преодолеваются психикой. Равновесие
физической и психической сторон организма предохраняет его от
заболевания. Человек гораздо легче, чем кажется, может заставить себя
не замечать усталости.
Пришельцы обладали высочайшей степенью такого равновесия, их
нервно-психическая организация полностью господствовала над
физическими свойствами тела, и они даже не замечали, что отсутствие
усталости является следствием воздействия их мозга. Это происходило в
них подсознательно.
Но, управляя телом, совершенная психика не может так же легко
управлять сама собой. И, не испытывая усталости физической, пришельцы
мучились усталостью нравственной.
Дни шли друг за другом в одуряющей монотонности, которую
совершенно не замечали люди, окружавшие пришельцев. Для поселян такая
жизнь была единственной, которую они знали.
Труд утомлял, и отдых был благостен.
Для Рени жизнь, которую он сейчас вел, казалась более полной, чем
прежняя, в доме Дена. Физический труд ему нравился, а огромная
умственная нагрузка, даваемая ему уроками пришельцев, создавала
полезную гармонию. Бездумная жизнь была уже невозможна для него, а
одна только умственная еще недоступна и даже вредна.
Привязанность, не говоря уж о любви, делает человека
проницательнее. И Рени, глубоко привязанный к пришельцам, любивший их,
вскоре заметил, что друзья становятся все мрачнее и угрюмее. Он видел,
что пришельцы все чаще уединяются в своей камере, точно тяготясь
присутствием людей возле них.
В преданном его сердце возникло опасение, что и он, так же как
поселяне, становится неприятен своим друзьям, что удаляются они не
только от поселян, но и от него.
Эта мысль, раз появившись, постепенно крепла, превращаясь в
уверенность, причиняя Рени боль.
Его опасения как будто подтверждались молчанием пришельцев,
которые, по мнению Рени, должны была "услышать" тревожные мысли своего
товарища.
Но Рени ошибался. Пришельцы даже не подозревали о его мыслях, не
"слышали" их, и им не могло прийти в голову, что Рени начал
сомневаться в дружеских чувствах своих друзей.
Ведь то, о чем думал Рени, не предназначалось для них, было его
личными, индивидуальными, сугубо субъективными мыслями.
Здесь проявлялась высокая моральная культура пришельцев. Они не
считали себя в праве "подслушивать" не предназначенные им мысли
окружающих и раз навсегда запретили себе слышать их.
Тревожные мысли Рени остались им неизвестны.
Пришелец, который чаще всего занимался с ним, казался Рени более
близким, более "родным", чем остальные трое. И именно ему Рени поведал
однажды свои опасения.
Внимательно выслушав взволнованную речь своего ученика, пришелец
спокойно сказал:
- Естественная, но глубоко ошибочная мысль. Мы относимся к тебе
так же, как прежде. Иначе не может быть. Но нам казалось, что ты сам
предпочитаешь общество твоих соплеменников. Поэтому мы и не зовем
тебя, когда удаляемся в камеру, чтобы побыть одним. Ты должен
понимать, что в нашем положении и твоем есть разница.
- Здешние люди так же чужды мне, как и вам, - сказал Рени.
- Неверно. Они люди Земли, как и ты.
- Они мне совсем чужие, - повторил Рени.
Пришелец пристально посмотрел на него и улыбнулся. Рени
показалось, что хорошо знакомая улыбка на этот раз почему-то чуть
грустна.
- Совсем чужие, - повторил пришелец. - Действительно так? Все
чужие?
Только красный цвет кожи скрыл алый налет, покрывший щеки Рени
при этом вопросе. Он почувствовал, как поток крови хлынул к его лицу.
Пришелец уличил Рени во лжи.
И он внезапно понял, почему пришельцы считают, что общество
поселян приятнее ему, чем их общество, почему улыбка пришельца была
грустной. Он понял глубину своего заблуждения, не пришельцы отдалились
от Рени, а он сам невольно отдалился от них. Не пришельцы тяготились
его присутствием, а он сам дал им повод думать, что их присутствие
тяготит его. Пришельцы любили его по-прежнему, и им было грустно
думать, что их спутник может отказаться от дальнейшего пути и
предпочтет остаться в этой эпохе. Наивная попытка скрыть правду не
привела и не могла привести к успеху. От внимательного взгляда и
проницательного ума пришельцев нельзя было утаить то, что, по всей
вероятности, не было уже тайной даже для поселян.
- Нет, никогда! - сказал Рени. - Я все равно последую за вами.
Чего бы это мне ни стоило. - И после секундного колебания, произнес
чуть слышно: - Но если бы вы...
Лицо пришельца стало суровым.
- Невозможно!
Неслышная речь пришельцев давно уже перестала звучать в мозгу
Рени с монотонным однообразием, как это было в первое время. Он легко
разбирался в оттенках "голоса". И произнесенное слово прозвучало для
него беспощадно и резко. Он опустил голову.
Рука пришельца ласково и сильно обняла плечи Рени.
- Решай сам! Мы ни в чем не хотим стеснять твою свободную волю.
Нам будет грустно, не скрою! Пойми! Не жестокость заставляет нас
отказать в твоем желании, а суровая логика, не всегда согласная с
велениями сердца. Не каждый человек может здесь, на Земле, пойти твоим
путем. Ты ступил на этот путь случайно, но, тоже случайно, оказался,
вероятно, единственным человеком твоей эпохи, который по свойствам
своего ума может идти этим путем. То, что случилось с тобой, - редкое
исключение. А для другого человека твой путь окажется гибельным. Разве
ты хочешь этого?
- Нет, - ответил Рени.
- Решай сам, - повторил пришелец. - Может быть, здесь ты найдешь
большее счастье, чем в будущем. Пусть все идет своим естественным
путем. Жизнь подскажет правильное решение. Время у тебя есть.
Рени молчал.
Он не видел долгого и на этот раз открыто грустного взгляда
своего учителя. Пришельцы не сомневались в его выборе и сожалели об
этом, - по их мнению, ошибочном, - решении. Они понимали силу самого
могущественного из человеческих чувств, овладевшего сердцем Рени.
- Мы уйдем без тебя, - сказал пришелец, - только по твоему
желанию. Мы подождем, сколько бы ни пришлось ждать. В этом ты не
должен сомневаться.
Рени почувствовал крепкое, дружеское пожатие руки пришельца. А
когда наконец поднял голову, увидел, что остался один.
В их разговоре не было названо имя. Рени был благодарен учителю
за проявленную чуткость. Но это имя все время мелодично и нежно
звучало в его ушах...
В это время на жизненном укладе Руси еще сильно сказывалось
влияние высокой культуры Киевского государства. Отношение к женщине
еще не приняло уродливых форм обязательного затворничества, которые
пышно расцвели в будущем под влиянием средневековых представлений
христианской веры и еще больше от занесенных монголами обычаев
Востока. Женщина была полностью свободной, тем более в условиях
деревенской жизни, когда каждый трудоспособный человек ценился на вес
золота.
А здесь, в поселках беглецов, при еще большей ценности каждого
работника, женщины и мужчины просто не могли не быть равными во всем.
И то, что не могло бы случиться несколько веков спустя, здесь
случилось совсем просто. И было принято всеми, как вполне естественное
и закономерное явление. Тем более, что Рени считался лучшим работником
после Чеслава. Поселяне не знали, что "слуги Перуна", и Рени вместе с
ними, намереваются покинуть поселок.
К гостям привыкли, и польза от их пребывания была очевидна. Всех
огорчило бы известие об их уходе.
Но гости и не могли никуда уйти, по мнению поселян.
Кому могло прийти в голову, что пьедестал Перуна, где впервые
появились пришельцы и Рени, - ворота в неведомые дали. Все считали,
что гости пришли откуда-то по земле и случайно оказались именно на
Поляне.
Жители поселков не сомневались, что пятеро их гостей навсегда
останутся с ними. Четверо знали язык и свободно говорили со всеми, а
Рени обязательно научится.

РЕШЕНИЕ РЕНИ

Все загадочное и непонятное всегда привлекает молодой и пытливый
ум. Рени и вся история его появления в поселке были окутаны тайной.
Кроме того, он был красив, не здешней, а какой-то другой, также
непонятной, красотой. Его мощная фигура привлекала всеобщее внимание.
С детских лет Лада воспитывалась на уважении к труду.
Они с Рени жили в одной избе и очень часто работали вместе. Она
не могла не почувствовать уважения к этому чужеземцу, видя результаты
его работы и понимая, что красивый юноша трудится не только охотно, но