Страница:
Я решил выяснить, насколько подготовлены артисты к общению, и задал певице вопрос по-турецки:
– На каком языке ты поешь?
– Я пою по-немецки, – ответила она тоже на турецком.
– You are consequently a german lady?[30]
– My native country is German Austria[31].
– Et comment s'appelle votre ville natale?[32]
– Elle est nomme Pressnitz, situe au nord de la Boheme[33].
– А, это недалеко от границы с Саксонией, недалеко от Йештадта и Аннаберга?
– Правильно! – вскрикнула она. – Бог мой, вы и по-немецки говорите?
– Как слышите!
– Здесь, в Дамаске?
– Везде!
Тут в разговоре приняли участие ее коллеги. Радость встретить здесь немца была неподдельной, и результатом было с моей стороны – несколько дополнительных стаканов шербета, а с их – вопрос, какая песня мне больше всего нравится, они ее исполнят. Я назвал, и они тут же затянули:
Он окинул взглядом присутствующих, и мне тоже не удалось укрыться от его всепроникающего взгляда. Я видел, как он вздрогнул, повернулся и быстро вышел из палатки.
– Халеф, быстро за ним! Мы должны выяснить, где он живет.
Я вскочил, Халеф – за мной. Выскочив из палатки, я успел заметить, как он скачет на ослике, а погонщик бежит следом, держась за хвост животного; нашего же слуги нигде не было видно, а когда мы после долгих поисков обнаружили его у сказочника, было уже поздно. Гута может укрыть от любопытных глаз кого угодно…
Этот эпизод поверг меня в столь унылое настроение, что сразу же захотелось вернуться домой. Упустив этого человека, я почувствовал, что лишился возможности узнать что-то весьма важное о его здешней жизни. Халеф тоже что-то бормотал себе в бородку и вскоре заявил, что лучше бы нам вернуться домой и немного помузицировать. Мы ехали домой той же дорогой, которой прибыли сюда. На Прямой улице нас окликнули. Это был наш хозяин, стоявший у дверей ювелирного магазина вместе с симпатичным молодым человеком. При нем тоже были слуга и ослик.
– Не зайдешь ли сюда, господин? – обратился он ко мне. – А потом вместе вернемся домой.
Мы слезли с ослов, вошли под своды здания, где нас сердечно приветствовал молодой человек.
– Это мой сын Шафей ибн Якуб Афара.
Итак, теперь я знал имя нашего хозяина – Якуб Афара. Оно нередко на Востоке. Он назвал сыну наши имена и продолжал:
– Это мой ювелирный магазин, которым управляет Шафей с помощником. Прости, что он не может нас сопровождать. Он должен быть при магазине, ибо помощник ушел на праздник Эр-Рималь.
Я огляделся. Помещение было небольшое, но в нем было набито столько драгоценного товара, что мне, человеку бедному, стало просто не по себе. А Якуб все рассказывал и рассказывал о том, что на других базарах у него еще есть лавки с пряностями, коврами и высокоценными сортами табака…
Выпив по чашке кофе, мы уехали. Домой успели до наступления сумерек, как и планировали.
За время, пока меня не было, кто-то постарался и украсил мою комнату. С потолка свешивались лампы с ароматными цветами, по углам появились большие напольные вазы, тоже с цветами. Жаль, что я не понимаю язык цветов, иначе смог бы прочитать ответ благодарных слушателей на мой фортепьянный концерт!
Я лег на подушки и старался ни о чем не думать, но все же думал, непроизвольно возвращаясь мыслями к этому Абрахим-Мамуру. Что ему надо здесь, в Дамаске? Совершать очередные гнусности? Отчего бежал от меня, хотя у меня с ним пока никаких дел не намечалось? Как найти место, где он поселился?
Так я размышлял, слыша тем временем, как там, в коридоре, кипит жизнь. И вот в мою дверь постучались. Вошел Якуб.
– Господин, ты готов к ужину?
– Как прикажешь.
– Тогда пошли. Халеф, твой спутник, уже готов.
И он повел меня, но не в селамлык, как я предполагал, а двумя коридорами в переднюю часть дома и там открыл какую-то дверь, ведущую в большую, напоминающую зал, комнату. Освещенные сотней свечей, со всех стен, обтянутых шелком, смотрели изречения из Корана. Треть помещения была отгорожена тяжелым занавесом, держащимся на металлической штанге. В нем на высоте трех футов от пола располагались многочисленные потайные окошечки, что навело меня на мысль, что сзади, за шторой, спрятались женщины.
Около двадцати человек поднялись при нашем появлении и приветствовали меня, пока Якуб называл мне их имена. Среди них были двое его сыновей и три помощника. Халеф тоже был уже здесь. Видимо, ему весьма льстило это приглашение.
Поначалу, пока беседа еще не завязалась, пили ликеры и раскуривали трубки, а потом подали горячее и закуски, при виде которых мой бедный Халеф схватился обеими руками за свою жиденькую бороденку. Кроме уже известных мне блюд, подали мусс из свеклы и хабб эль-алс из индийских фиг и мирты; салат из зюб эль-бед – красного корня, похожего на морковь; жареный чеснок – шнурш эль-марут с запеченной крупной ящерицей, которую мой хозяин назвал добб. На вкус она оказалась весьма недурна. В дальних странствиях самое главное – забыть домашние правила и предрассудки… После еды быстро убрали тарелки и сосуды и вкатили пианино. Умоляющий взгляд Якуба сказал мне все без слов, и я приступил к исполнению своих обязанностей. Но поставил одно условие – убрать занавес. Якуб с ужасом взглянул на меня:
– Для чего, господин?
– Этот занавес будет пожирать звуки, и музыка не будет красивой.
– Но там же женщины!
– У них есть покрывала!
Только после долгих переговоров с гостями он отважился удалить занавес, и я увидел целых тридцать женщин, сидящих на мягких циновках прямо на полу. Я приложил все силы, чтобы развлечь их, спел несколько песенок, текст которых старался поточнее переводить на арабский прямо при исполнении.
Когда я закончил, Якуб позвал меня к окошку, выходящему на Прямую улицу. Там, внизу на тротуаре, голова к голове, стояла целая толпа слушателей. Интересно, о чем думали эти мусульмане, слушая меня? За кого меня приняли? Но гости Якуба явно не посчитали меня умалишенным и с неохотой покидали дом хозяина, договариваясь о новых встречах. Что касается дам, то мне довелось увидеть не только тридцать носов и шестьдесят глаз, направленных в мою сторону, но и голые ступни, потерявшие туфли, когда выбивали такт моей мелодии…
Якуб и его сын с уважением проводили меня в мою комнату и очень обрадовались, когда я позволил их родственнику со временем навестить меня. Тот сожалел, что его помощь не пригодилась.
– Ты доставил ему огромное удовольствие, – сказал мне Якуб. – Он любит музыку и весьма неглуп. Может говорить на языках итальянцев, французов и англичан.
– Он из Дамаска? – спросил я только из вежливости.
– Нет, – ответил Якуб, – он из Адрианополя, внук моего дяди. Его зовут Афрак бен Хулам. До этого мы его не видели, он прибыл с письмом дяди и припиской моего брата Мафлея из Стамбула ко мне, чтобы изучить купеческое дело.
– А почему он не пришел на вечер?
– Он устал и чувствовал себя неважно, – ответил Шафей. – Когда он вернулся с праздника, я сказал ему, что приехал Кара бен Немей и сегодня вечером будет музыка, он хотел прийти, но был болен и бледен как смерть. Но он все же слышал музыку, потому что спал поблизости…
Потом оба ушли, и я, наконец, смог отдаться отдыху. Как все-таки отличается сон на мягких подушках от сновидений на жестком песке или влажной, вонючей земле!
Рано поутру я проснулся от щелканья соловья, сидевшего на соседней с окном ветке. Халеф тоже уже поднялся, и когда я зашел в его «покои», он уже пил кофе с пирожным. Я составил ему компанию, а потом мы спустились во двор, чтобы возле бассейна раскурить по трубочке. Но, прежде всего я пошел взглянуть на лошадей. Они чувствовали себя прекрасно, уминая сочные фиги, – у них также не было поводов для беспокойства, как и у нас.
У колодца к нам подошел юный Шафей, чтобы попрощаться и пригласить нас на базар; он вынужден проводить там весь день, не полагаясь на помощников и родственников.
– Господин, я знаю, что ты хаким… – сказал он.
– Кто сказал тебе это? – прервал я его.
– Там, на Ниле, ты помог многим больным – Исла нам рассказывал. Я просил Ислу, чтобы он позволил тебе помочь еще кое-кому, но он не позволил. Он сказал, что эти болезни все равно повторяются.
Когда юноша отошел, я услышал звуки клавира. Это была легкая ищущая рука, перебиравшая клавиши, но тут пришел джибукчи, слуга, и попросил меня подняться. Там, наверху, стояла одна из родственниц Якуба. Она подошла ко мне с выражением глубокой грусти на личике.
– Эфенди, прости меня! Я мечтаю снова услышать ту вчерашнюю песню!..
– Ты услышишь ее.
Она уселась в углу и откинула голову к стене. Я заиграл. Это была восхитительная церковная песенка. Я несколько раз сыграл мелодию и спел несколько строф. Девочка закрыла глаза, полуоткрыла рот, как будто старалась, чтобы мелодия лучше вошла в самое ее нутро.
– Что-нибудь еще сыграть? – спросил я в заключение. Она подошла.
– Нет, эфенди, эта музыка не должна ничем дополняться. Кто у вас поет такие красивые песни?
– Ее поют в церквях мужчины, женщины и дети. А добрые папы поют их с детьми даже дома.
– Господин, как, должно быть, хорошо у вас жить! Любовь чувствует у вас себя свободно. Ваши священники добрее наших, раз позволяют петь такие песни, а наши до сих пор считают, что Аллах отнял у женщин их души. Аллах накажет их за эту ложь! А тебе, эфенди, большое спасибо!
Она вышла, а я долго молча смотрел ей вслед. Да, Востоку долго еще избавляться от его тысячелетних пут! Я пошел вниз и распорядился оседлать ослов – надо было сделать кое-какие покупки.
Спешить нам было некуда, поэтому мы по переулкам подались в еврейский квартал. Там хватало и богатств, и нужды. Между развалинами роскошных строений ютились жалкие хижины; мужчины ходили в потрепанных, с торчащими нитками лапсердаках, а дети – в лохмотьях и тряпье; женщины нацепляли поверх своих нехитрых нарядов всевозможные украшения. Наверное, они одевались так и во времена, когда пророк Исайя (3, 17-23) обещал отнять у них все их драгоценности.
Когда на обратном пути мы заехали на базар ювелиров и золотых дел мастеров, я хотел зайти к Шафею, но, к своему удивлению, застал лавку запертой. Два хаваса несли вахту. Я пытался выяснить у них причину, но получил столь грубый ответ, что предпочел уехать. Дома я застал всех в большом возбуждении. Уже у ворот мне навстречу выскочил Шафей. Он хотел бежать прочь, но остановился, увидев меня.
– Эфенди, ты уже знаешь?
– Что?
– Что мы ограблены, ужасно ограблены и обмануты! Отец расскажет, я должен бежать.
– Куда?
– Аллах-иль-Аллах, я еще не знаю!
Он хотел уже бежать мимо, но я схватил его за руку и не пустил. Несчастье лишило его хладнокровия, и надо было остановить юношу от необдуманных поступков.
– Подожди.
– Пусти, мне надо…
– Кто? Кто вор?
– Спроси отца!
Он хотел вырваться, но я свесился с осла, захватил его руку покрепче и заставил идти со мной. Он подчинился силе и пошел со мной по лестнице. Отец стоял в комнате и заряжал пистолеты. Увидев сына, он гневно спросил:
– Ты еще здесь? Нельзя терять ни минуты. Иди! Я тоже выхожу, я убью его…
Рядом стояли все домочадцы и своими стонами и заламыванием рук только ухудшали и без того напряженную обстановку. Мне понадобилось немало усилий, чтобы успокоить их и упросить Якуба рассказать, в чем дело. Афрак бен Хулам, этот больной помощник и родственник из Адрианополя, покинул дом после того, как мы уехали, и поехал к Шафею в магазин с сообщением, что он должен по случаю большой покупки прибыть к отцу, который в тот момент находился у Асад-паши. Шафей действительно пошел, но так и не обнаружил отца, довольно долго прождав и проискав его. Тогда он помчался домой и, к глубокому удивлению, застал там отца под аркадами. Якуб сказал, что никакого послания помощникам не передавал. Поэтому Шафей отправился обратно на базар и обнаружил лавку запертой. Он открыл ее вторым ключом, который всегда был при нем, и сразу же увидел, что самые большие ценности исчезли, а с ними и Афрак бен Хулам, помощничек.
Он помчался известить отца, но, несмотря на все волнения, не забыл запереть двери и выставить двух хавасов в качестве стражей. Его известие поставило весь дом с ног на голову, а когда приехал я с Халефом, он как раз собирался снова бежать, но куда – сам не знал. Якуб тоже рвался застрелить вора, однако не ведал, где его искать.
– Своей беготней вы только себе навредите, – сказал я рассудительно. – Сядьте и давайте спокойно посоветуемся. Торопливый бегун не всегда самый быстрый конь.
Понадобилось время, чтобы убедить, но, в конце концов, мне это удалось.
– Какова стоимость украденных драгоценностей? – поинтересовался я.
– Я этого точно не знаю, – ответил Шафей, – но сумма огромна.
– И ты действительно полагаешь, что вор не кто иной, как Афрак?
– Только он. Послание, которое он мне передал, было подложным, у него одного был ключ, и он один знал, где лежит самое ценное.
– Хорошо, тогда только им и будем заниматься. Он действительно ваш родственник?
– Да. Мы его до этого не видели, но знали, что он должен приехать, и письма, которые он привез, были подлинные.
– Он был ювелиром, золотых дел мастером?
– Причем очень опытным.
– Он знает вашу семью и отношения внутри нее?
– Знает, хотя во многом ошибается.
– Он был вчера на празднике, и ты говорил, что он весьма бледен. Он был таким, когда пришел, или стал таким, когда узнал что ваш гость – Кара бен Немей?
Шафей, приподнявшись, удивленно уставился на меня.
– Что ты хочешь этим сказать, эфенди? Ну, помнится, он побледнел, когда я ему рассказал о тебе.
– Это поможет мне выйти на его след.
– Эфенди, если бы это было так!
Итак, он испугался, узнав про меня; он не пришел, когда я играл на пианино; он придумал болезнь, потому что я увидел бы его; а когда я уехал, он тоже пустился в путь.
– Халеф, ты знаешь, кто этот Афрак?
– Откуда мне знать? – ответил хаджи, следивший за нашим разговором.
– Это не кто иной, как Дауд Арафим, называющий себя также Абрахим-Мамур. Эта мысль пришла мне в голову еще вчера, но я отбросил ее как маловероятную. А сейчас я полностью убежден в этом!
Мои собеседники оцепенели от ужаса, и только после долгого молчания Якуб проговорил, качая головой:
– Это просто невозможно, эфенди! Мой родственник никогда не называл себя этими именами и никогда не был в Египте. Ты что, снова видел его вчера здесь?
– Да, я забыл рассказать об этом, потому что был погружен в музыку. Опиши мне своего родственника, особенно одежду, в которой он вчера приехал на праздник!
Моя просьба была со всей тщательностью выполнена. Все совпадало – то был Абрахим-Мамур, и никто иной. Но оба купца все же отказывались в это верить.
– Афрак бен Хулам никогда не был в Египте, – твердили они как попугаи. – А как же письма, которые он привез?
– Это два неясных момента. А что, если этот Абрахим забрал письма у настоящего Афрака?
– Аллах керим, но, значит, тогда он убил его!
– Это нужно еще выяснить, этот человек на все способен. Надо обязательно найти и схватить его! Ну, вот видите, спокойное обсуждение планов лучше, чем бездумные метания. Вор наверняка еще в Дамаске и собирается уехать. Или же как следует спрячется в городе. Надо склоняться к первому варианту. Что бы ты предпринял в этом случае, Якуб?
– Если бы я знал, куда он двинется, я бы пошел по следам хоть на край света!
– Тогда посылай Шафея в полицию, и как можно быстрее! Надо сделать заявление, чтобы побыстрее взять под контроль ворота и особенно район Гуты. Он мог заготовить для себя фальшивый паспорт, действующий на огромных пространствах Ближнего Востока. Надо нанять конных хавасов, на которых можно было бы положиться.
– Эфенди, твоя речь лучше моего гнева. Твой глаз острее моего. Ты поможешь мне?
– Да. Отведи меня в комнату, где жил вор!
Шафей убежал, а мы зашли в комнату лже-Афрака. Оказалось, что он рассчитал все так, чтобы не возвращаться, и не оставил ничего, за что можно было бы зацепиться.
– Здесь ничего не найти. Нужны другие следы. Мы трое должны разделиться и каждый своим путем разузнать что-то у погонщиков и у городских ворот.
Такое предложение было воспринято Якубом и Халефом с воодушевлением, и уже две минуты спустя я ехал на осле к воротам Аллаха. Коня я брать не захотел, ибо не знал точно, может ли он мне понадобиться.
Но мои усилия не увенчались успехом. Я спрашивал разных людей в самых различных местах, где только мог предугадать выезд из города; прочесал вдоль и поперек Гуту, где, кстати, наткнулся на уже высланные патрули, но следов не обнаружил и через три часа весь в пыли вернулся домой. Якуб был уже дома, но потом снова уехал; Халефу тоже ничего не удалось выяснить. Он обследовал северную часть города и побывал возле нашей вчерашней палатки. У входа стояла та самая певица, она узнала его и поманила к себе. Она заметила, что мы вчера сорвались с места из-за Мамура, и попросила передать мне, что, если мне удобно, я могу заехать к ней и узнать кое-что об этом человеке.
– А почему она сразу тебе ничего не сказала? – спросил я.
– Сиди, она не говорит по-арабски, а я не очень-то понимаю по-турецки. Даже то, что она мне сегодня сказала, я наверняка немного переврал.
– Тогда берем лошадей – ослы устали – и едем к ней немедленно!
Был последний день пятидневного праздника. Прибыв к палатке выходцев из Прессница, мы обнаружили, что на этот раз она заполнена далеко не так, как накануне. Музыка на время замолчала, и я смог поговорить с девушкой. Посетителей мне нечего было бояться, поскольку говорили мы по-немецки.
– Отчего вы вчера так стремительно уехали? – спросила меня девушка.
– Я хотел проследить за человеком, вошедшим в палатку. Мне нужно было знать, где он живет.
– Этого он никому не говорит.
– Ага, вы знаете это?
– Да. Вчера он трижды заглядывал в палатку и усаживался рядом с англичанином, но и ему не говорил ничего определенного.
– Он говорил по-английски или же они общались по-арабски?
– По-английски. Я поняла все. Джентльмен нанял его переводчиком.
– Быть не может. Для работы здесь или для поездки?
– Для поездки.
– Куда же?
– Этого я не знаю. Слышала лишь, что первым местом пребывания будет Сальхия.
– И когда же они хотели выехать?
– Когда переводчик закончит с делами, ради которых он прибыл в Дамаск. Полагаю, речь шла о поставках оливок в Бейрут.
Больше она ничего не могла сообщить. Я поблагодарил ее, и что-то подарил на память.
Чтобы известить Якуба, я послал к нему Халефа, а сам объехал город, чтобы попасть к Божественным воротам, откуда начиналась дорога на Сальхию, лежащую на западных границах Гуты и считающуюся пригородом Дамаска. Через это местечко проходит торговый путь на Бейрут и в другие города, в том числе и в Палестину.
Туда я прибыл уже к вечеру. Я не тешил себя особыми иллюзиями оказаться незамеченным, но все же надеялся на то, что в восточных постройках окна направлены внутрь, во дворик, и поэтому меня никто не увидит, как это непременно случилось бы у нас в Европе.
Тут я увидел нескольких несчастных, исключенных из человеческого общества, но живущих рядом – прокаженных. Они лежали, обернутые в лохмотья, по обочинам дороги и уже издали требовали у меня подаяния. Я направил лошадь прямо на них, и тогда они отползли в сторону, потому как им строжайше запрещено подходить к здоровому человеку. Но я крикнул им, что я европеец и не боюсь их болезни, и тогда они остановились, но не подпустили меня ближе, чем на двадцать шагов.
– Что тебе надо от нас, господин? – спросил один из них. – Положи свое подношение на землю и скорее уходи!
– Что вас больше устраивает – деньги?
– Нет. Мы ничего не можем купить – у нас не берут денег. Дай нам другое – табак, хлеб, мясо или еще чего-нибудь поесть.
– А почему вы здесь? Ведь есть госпитали в Дамаске…
– Они переполнены. Мы ждем, когда смерть освободит для нас место.
– Мне бы хотелось кое-что узнать у вас. Если вы мне поможете, у вас будет табак на много месяцев и еще, что хотите. А сейчас у меня с собой ничего нет.
– Что же мы должны сообщить тебе?
– Сколько времени вы здесь лежите?
– Много дней.
– Значит, вы видите всех, кто проезжает мимо. Много проследовало мимо вас народа?
– Нет. Кто-то прибыл в город на праздник, сегодня его последний день; из города же выехала всего одна повозка, запряженная мулом, – в Рас-Хейю и Газейн, несколько людей в Хасбейю, несколько рабочих из Зебедени, а незадолго до полудня – инглис с двумя мужчинами, его сопровождавшими.
– Откуда вы знаете, что это инглис?
– О, инглиса сразу можно распознать. Он был одет во все серое, на голове – высокая шляпа, у него большой нос и голубые стекла на нем. Один из спутников объяснил ему, что мы от него хотим, и тогда он дал нам табаку, кусочек хлеба и еще несколько палочек из дерева, из которых загорается огонь.
– Опишите мне человека, который служит при нем переводчиком.
Они обрисовали мне его. Описание совпало.
– Куда они поскакали?
– Откуда нам знать. Они поехали по бейрутской дороге. Дети старого Абу Меджака могут ответить тебе, ибо он был их проводником. Он живет в доме возле большой пальмы.
– Благодарю вас. Завтра утром я привезу вам все, что обещал.
– О господин, твоя доброта да будет замечена Аллахом! Не мог бы ты захватить для нас еще несколько самых дешевых трубок?
– Обещаю, они у вас будут.
В Сальхии, в доме предводителя, я узнал, что англичанин направляется в долину Себдани. Старого Абу Меджака наняли только до того места. Это была мера предосторожности, позволяющая скрыть весь маршрут от любопытствующих. Но все равно я знал уже достаточно и вернулся в Дамаск.
Наш друг пребывал в состоянии крайнего напряжения. Его поиски не дали результатов, но Халеф принес ему надежду. Он получил директивные письма ко всем полицейским властям района Дамаска, и десяток вооруженных хавасов ждали приказа выступить в путь.
Я рассказал обо всем, что мне удалось узнать. Наступил вечер, и я предложил дождаться утра, но нетерпение было слишком велико. Хозяин послал за проводником, сумевшим бы найти дорогу и ночью. Всех так лихорадило, что эта спешка передалась и мне, и я едва не забыл о своих обещаниях прокаженным. Прошло несколько часов, прежде чем мы отправились. Якуб позаботился о лошадях – двух для себя и слуги и третьей для поклажи. Поскольку он не предполагал, куда нас заведут поиски, он запасся и значительной суммой.
Отъезд не занял много времени. Показалась полная луна, когда мы миновали Прямую улицу и ворота Аллаха: впереди проводник с хозяином арендованных лошадей, потом – мы, а именно Яку б со слугой, Халеф и оба ирландца, а сзади – хавасы.
Стража у ворот даже не проснулась, когда мы промчались мимо. Незадолго до Сальхии я свернул на обочину, где на прежнем месте лежали прокаженные. Мы разбудили их, и я порадовал их объемистым пакетом, оставив его на земле на почтительном расстоянии. Затем мы двинулись дальше. Сальхия осталась позади, и мы стали взбираться по склонам к Куббет эн-Насру, красивейшему местечку, о котором я уже как-то упоминал.
На самом верху, у могилы мусульманского святого, я повернулся и бросил взгляд на Дамаск – последний взгляд в жизни, как оказалось. Город лежал внизу, мерцая в лунном свете, как обиталище духов и джиннов, окруженное темным кольцом Гуты. Справа подходила дорога из Хаурана, по которой я приехал, а с другой стороны тянулся караванный путь на Пальмиру, оставшийся для меня недоступным. Я не мог предположить, что мое пребывание в Дамаске будет столь коротким…
Проехав Куббет эн-Наср, мы повернули направо к холмам Джебель-Ребаха и добрались до перевала Рабу, откуда вдоль русла Баранды прискакали в Дломар, большую деревню, где и сделали первую остановку. Хавасы быстро разбудили местного старосту, с его помощью расспросили местных жителей и выяснили, что после полудня четверо всадников галопом промчались через деревню. Среди них был одетый в серое инглис в очках с синими стеклами. Они ехали в Эс-Сук, куда без промедления двинулись и мы.
День набирал силу, когда мы проскакали плоскогорье Эль-Джебиде, потом свернули налево, к месту, где раньше располагалась столица древнего Абиленка; с другой стороны мы увидели гору, на которой расположена могила Авеля[35]. Потом мелькали еще деревеньки, названия которых я не запомнил, и в одной из них мы притормозили, чтобы напоить измученных лошадей.
– На каком языке ты поешь?
– Я пою по-немецки, – ответила она тоже на турецком.
– You are consequently a german lady?[30]
– My native country is German Austria[31].
– Et comment s'appelle votre ville natale?[32]
– Elle est nomme Pressnitz, situe au nord de la Boheme[33].
– А, это недалеко от границы с Саксонией, недалеко от Йештадта и Аннаберга?
– Правильно! – вскрикнула она. – Бог мой, вы и по-немецки говорите?
– Как слышите!
– Здесь, в Дамаске?
– Везде!
Тут в разговоре приняли участие ее коллеги. Радость встретить здесь немца была неподдельной, и результатом было с моей стороны – несколько дополнительных стаканов шербета, а с их – вопрос, какая песня мне больше всего нравится, они ее исполнят. Я назвал, и они тут же затянули:
Я совсем было погрузился в нежную мелодию и отвлекся от окружающего меня праздника, как вдруг Халеф толкнул меня в бок и указал на вход. Я глянул в указанном направлении и увидел мужчину, о котором мы так много говорили в последние дни и которого здесь-то я совсем не рассчитывал увидеть. Эти тонкие, но какие-то дисгармоничные и потому некрасивые черты, эти ищущие, острые, колющие, холодные глаза, темные тени на лице, оставленные ненавистью, любовью, местью и еще не выраженными чувствами, – все это мне было хорошо известно, а вот густая борода заставила усомниться в догадке. Это был Дауд Арафим, которого у него в доме на Ниле называли Абрахим Мамуром!
Когда расстаются два сердца,
Которые любили друг друга,
Это самая большая мука,
И больше не бывает в мире.
Он окинул взглядом присутствующих, и мне тоже не удалось укрыться от его всепроникающего взгляда. Я видел, как он вздрогнул, повернулся и быстро вышел из палатки.
– Халеф, быстро за ним! Мы должны выяснить, где он живет.
Я вскочил, Халеф – за мной. Выскочив из палатки, я успел заметить, как он скачет на ослике, а погонщик бежит следом, держась за хвост животного; нашего же слуги нигде не было видно, а когда мы после долгих поисков обнаружили его у сказочника, было уже поздно. Гута может укрыть от любопытных глаз кого угодно…
Этот эпизод поверг меня в столь унылое настроение, что сразу же захотелось вернуться домой. Упустив этого человека, я почувствовал, что лишился возможности узнать что-то весьма важное о его здешней жизни. Халеф тоже что-то бормотал себе в бородку и вскоре заявил, что лучше бы нам вернуться домой и немного помузицировать. Мы ехали домой той же дорогой, которой прибыли сюда. На Прямой улице нас окликнули. Это был наш хозяин, стоявший у дверей ювелирного магазина вместе с симпатичным молодым человеком. При нем тоже были слуга и ослик.
– Не зайдешь ли сюда, господин? – обратился он ко мне. – А потом вместе вернемся домой.
Мы слезли с ослов, вошли под своды здания, где нас сердечно приветствовал молодой человек.
– Это мой сын Шафей ибн Якуб Афара.
Итак, теперь я знал имя нашего хозяина – Якуб Афара. Оно нередко на Востоке. Он назвал сыну наши имена и продолжал:
– Это мой ювелирный магазин, которым управляет Шафей с помощником. Прости, что он не может нас сопровождать. Он должен быть при магазине, ибо помощник ушел на праздник Эр-Рималь.
Я огляделся. Помещение было небольшое, но в нем было набито столько драгоценного товара, что мне, человеку бедному, стало просто не по себе. А Якуб все рассказывал и рассказывал о том, что на других базарах у него еще есть лавки с пряностями, коврами и высокоценными сортами табака…
Выпив по чашке кофе, мы уехали. Домой успели до наступления сумерек, как и планировали.
За время, пока меня не было, кто-то постарался и украсил мою комнату. С потолка свешивались лампы с ароматными цветами, по углам появились большие напольные вазы, тоже с цветами. Жаль, что я не понимаю язык цветов, иначе смог бы прочитать ответ благодарных слушателей на мой фортепьянный концерт!
Я лег на подушки и старался ни о чем не думать, но все же думал, непроизвольно возвращаясь мыслями к этому Абрахим-Мамуру. Что ему надо здесь, в Дамаске? Совершать очередные гнусности? Отчего бежал от меня, хотя у меня с ним пока никаких дел не намечалось? Как найти место, где он поселился?
Так я размышлял, слыша тем временем, как там, в коридоре, кипит жизнь. И вот в мою дверь постучались. Вошел Якуб.
– Господин, ты готов к ужину?
– Как прикажешь.
– Тогда пошли. Халеф, твой спутник, уже готов.
И он повел меня, но не в селамлык, как я предполагал, а двумя коридорами в переднюю часть дома и там открыл какую-то дверь, ведущую в большую, напоминающую зал, комнату. Освещенные сотней свечей, со всех стен, обтянутых шелком, смотрели изречения из Корана. Треть помещения была отгорожена тяжелым занавесом, держащимся на металлической штанге. В нем на высоте трех футов от пола располагались многочисленные потайные окошечки, что навело меня на мысль, что сзади, за шторой, спрятались женщины.
Около двадцати человек поднялись при нашем появлении и приветствовали меня, пока Якуб называл мне их имена. Среди них были двое его сыновей и три помощника. Халеф тоже был уже здесь. Видимо, ему весьма льстило это приглашение.
Поначалу, пока беседа еще не завязалась, пили ликеры и раскуривали трубки, а потом подали горячее и закуски, при виде которых мой бедный Халеф схватился обеими руками за свою жиденькую бороденку. Кроме уже известных мне блюд, подали мусс из свеклы и хабб эль-алс из индийских фиг и мирты; салат из зюб эль-бед – красного корня, похожего на морковь; жареный чеснок – шнурш эль-марут с запеченной крупной ящерицей, которую мой хозяин назвал добб. На вкус она оказалась весьма недурна. В дальних странствиях самое главное – забыть домашние правила и предрассудки… После еды быстро убрали тарелки и сосуды и вкатили пианино. Умоляющий взгляд Якуба сказал мне все без слов, и я приступил к исполнению своих обязанностей. Но поставил одно условие – убрать занавес. Якуб с ужасом взглянул на меня:
– Для чего, господин?
– Этот занавес будет пожирать звуки, и музыка не будет красивой.
– Но там же женщины!
– У них есть покрывала!
Только после долгих переговоров с гостями он отважился удалить занавес, и я увидел целых тридцать женщин, сидящих на мягких циновках прямо на полу. Я приложил все силы, чтобы развлечь их, спел несколько песенок, текст которых старался поточнее переводить на арабский прямо при исполнении.
Когда я закончил, Якуб позвал меня к окошку, выходящему на Прямую улицу. Там, внизу на тротуаре, голова к голове, стояла целая толпа слушателей. Интересно, о чем думали эти мусульмане, слушая меня? За кого меня приняли? Но гости Якуба явно не посчитали меня умалишенным и с неохотой покидали дом хозяина, договариваясь о новых встречах. Что касается дам, то мне довелось увидеть не только тридцать носов и шестьдесят глаз, направленных в мою сторону, но и голые ступни, потерявшие туфли, когда выбивали такт моей мелодии…
Якуб и его сын с уважением проводили меня в мою комнату и очень обрадовались, когда я позволил их родственнику со временем навестить меня. Тот сожалел, что его помощь не пригодилась.
– Ты доставил ему огромное удовольствие, – сказал мне Якуб. – Он любит музыку и весьма неглуп. Может говорить на языках итальянцев, французов и англичан.
– Он из Дамаска? – спросил я только из вежливости.
– Нет, – ответил Якуб, – он из Адрианополя, внук моего дяди. Его зовут Афрак бен Хулам. До этого мы его не видели, он прибыл с письмом дяди и припиской моего брата Мафлея из Стамбула ко мне, чтобы изучить купеческое дело.
– А почему он не пришел на вечер?
– Он устал и чувствовал себя неважно, – ответил Шафей. – Когда он вернулся с праздника, я сказал ему, что приехал Кара бен Немей и сегодня вечером будет музыка, он хотел прийти, но был болен и бледен как смерть. Но он все же слышал музыку, потому что спал поблизости…
Потом оба ушли, и я, наконец, смог отдаться отдыху. Как все-таки отличается сон на мягких подушках от сновидений на жестком песке или влажной, вонючей земле!
Рано поутру я проснулся от щелканья соловья, сидевшего на соседней с окном ветке. Халеф тоже уже поднялся, и когда я зашел в его «покои», он уже пил кофе с пирожным. Я составил ему компанию, а потом мы спустились во двор, чтобы возле бассейна раскурить по трубочке. Но, прежде всего я пошел взглянуть на лошадей. Они чувствовали себя прекрасно, уминая сочные фиги, – у них также не было поводов для беспокойства, как и у нас.
У колодца к нам подошел юный Шафей, чтобы попрощаться и пригласить нас на базар; он вынужден проводить там весь день, не полагаясь на помощников и родственников.
– Господин, я знаю, что ты хаким… – сказал он.
– Кто сказал тебе это? – прервал я его.
– Там, на Ниле, ты помог многим больным – Исла нам рассказывал. Я просил Ислу, чтобы он позволил тебе помочь еще кое-кому, но он не позволил. Он сказал, что эти болезни все равно повторяются.
Когда юноша отошел, я услышал звуки клавира. Это была легкая ищущая рука, перебиравшая клавиши, но тут пришел джибукчи, слуга, и попросил меня подняться. Там, наверху, стояла одна из родственниц Якуба. Она подошла ко мне с выражением глубокой грусти на личике.
– Эфенди, прости меня! Я мечтаю снова услышать ту вчерашнюю песню!..
– Ты услышишь ее.
Она уселась в углу и откинула голову к стене. Я заиграл. Это была восхитительная церковная песенка. Я несколько раз сыграл мелодию и спел несколько строф. Девочка закрыла глаза, полуоткрыла рот, как будто старалась, чтобы мелодия лучше вошла в самое ее нутро.
– Что-нибудь еще сыграть? – спросил я в заключение. Она подошла.
– Нет, эфенди, эта музыка не должна ничем дополняться. Кто у вас поет такие красивые песни?
– Ее поют в церквях мужчины, женщины и дети. А добрые папы поют их с детьми даже дома.
– Господин, как, должно быть, хорошо у вас жить! Любовь чувствует у вас себя свободно. Ваши священники добрее наших, раз позволяют петь такие песни, а наши до сих пор считают, что Аллах отнял у женщин их души. Аллах накажет их за эту ложь! А тебе, эфенди, большое спасибо!
Она вышла, а я долго молча смотрел ей вслед. Да, Востоку долго еще избавляться от его тысячелетних пут! Я пошел вниз и распорядился оседлать ослов – надо было сделать кое-какие покупки.
Спешить нам было некуда, поэтому мы по переулкам подались в еврейский квартал. Там хватало и богатств, и нужды. Между развалинами роскошных строений ютились жалкие хижины; мужчины ходили в потрепанных, с торчащими нитками лапсердаках, а дети – в лохмотьях и тряпье; женщины нацепляли поверх своих нехитрых нарядов всевозможные украшения. Наверное, они одевались так и во времена, когда пророк Исайя (3, 17-23) обещал отнять у них все их драгоценности.
Когда на обратном пути мы заехали на базар ювелиров и золотых дел мастеров, я хотел зайти к Шафею, но, к своему удивлению, застал лавку запертой. Два хаваса несли вахту. Я пытался выяснить у них причину, но получил столь грубый ответ, что предпочел уехать. Дома я застал всех в большом возбуждении. Уже у ворот мне навстречу выскочил Шафей. Он хотел бежать прочь, но остановился, увидев меня.
– Эфенди, ты уже знаешь?
– Что?
– Что мы ограблены, ужасно ограблены и обмануты! Отец расскажет, я должен бежать.
– Куда?
– Аллах-иль-Аллах, я еще не знаю!
Он хотел уже бежать мимо, но я схватил его за руку и не пустил. Несчастье лишило его хладнокровия, и надо было остановить юношу от необдуманных поступков.
– Подожди.
– Пусти, мне надо…
– Кто? Кто вор?
– Спроси отца!
Он хотел вырваться, но я свесился с осла, захватил его руку покрепче и заставил идти со мной. Он подчинился силе и пошел со мной по лестнице. Отец стоял в комнате и заряжал пистолеты. Увидев сына, он гневно спросил:
– Ты еще здесь? Нельзя терять ни минуты. Иди! Я тоже выхожу, я убью его…
Рядом стояли все домочадцы и своими стонами и заламыванием рук только ухудшали и без того напряженную обстановку. Мне понадобилось немало усилий, чтобы успокоить их и упросить Якуба рассказать, в чем дело. Афрак бен Хулам, этот больной помощник и родственник из Адрианополя, покинул дом после того, как мы уехали, и поехал к Шафею в магазин с сообщением, что он должен по случаю большой покупки прибыть к отцу, который в тот момент находился у Асад-паши. Шафей действительно пошел, но так и не обнаружил отца, довольно долго прождав и проискав его. Тогда он помчался домой и, к глубокому удивлению, застал там отца под аркадами. Якуб сказал, что никакого послания помощникам не передавал. Поэтому Шафей отправился обратно на базар и обнаружил лавку запертой. Он открыл ее вторым ключом, который всегда был при нем, и сразу же увидел, что самые большие ценности исчезли, а с ними и Афрак бен Хулам, помощничек.
Он помчался известить отца, но, несмотря на все волнения, не забыл запереть двери и выставить двух хавасов в качестве стражей. Его известие поставило весь дом с ног на голову, а когда приехал я с Халефом, он как раз собирался снова бежать, но куда – сам не знал. Якуб тоже рвался застрелить вора, однако не ведал, где его искать.
– Своей беготней вы только себе навредите, – сказал я рассудительно. – Сядьте и давайте спокойно посоветуемся. Торопливый бегун не всегда самый быстрый конь.
Понадобилось время, чтобы убедить, но, в конце концов, мне это удалось.
– Какова стоимость украденных драгоценностей? – поинтересовался я.
– Я этого точно не знаю, – ответил Шафей, – но сумма огромна.
– И ты действительно полагаешь, что вор не кто иной, как Афрак?
– Только он. Послание, которое он мне передал, было подложным, у него одного был ключ, и он один знал, где лежит самое ценное.
– Хорошо, тогда только им и будем заниматься. Он действительно ваш родственник?
– Да. Мы его до этого не видели, но знали, что он должен приехать, и письма, которые он привез, были подлинные.
– Он был ювелиром, золотых дел мастером?
– Причем очень опытным.
– Он знает вашу семью и отношения внутри нее?
– Знает, хотя во многом ошибается.
– Он был вчера на празднике, и ты говорил, что он весьма бледен. Он был таким, когда пришел, или стал таким, когда узнал что ваш гость – Кара бен Немей?
Шафей, приподнявшись, удивленно уставился на меня.
– Что ты хочешь этим сказать, эфенди? Ну, помнится, он побледнел, когда я ему рассказал о тебе.
– Это поможет мне выйти на его след.
– Эфенди, если бы это было так!
Итак, он испугался, узнав про меня; он не пришел, когда я играл на пианино; он придумал болезнь, потому что я увидел бы его; а когда я уехал, он тоже пустился в путь.
– Халеф, ты знаешь, кто этот Афрак?
– Откуда мне знать? – ответил хаджи, следивший за нашим разговором.
– Это не кто иной, как Дауд Арафим, называющий себя также Абрахим-Мамур. Эта мысль пришла мне в голову еще вчера, но я отбросил ее как маловероятную. А сейчас я полностью убежден в этом!
Мои собеседники оцепенели от ужаса, и только после долгого молчания Якуб проговорил, качая головой:
– Это просто невозможно, эфенди! Мой родственник никогда не называл себя этими именами и никогда не был в Египте. Ты что, снова видел его вчера здесь?
– Да, я забыл рассказать об этом, потому что был погружен в музыку. Опиши мне своего родственника, особенно одежду, в которой он вчера приехал на праздник!
Моя просьба была со всей тщательностью выполнена. Все совпадало – то был Абрахим-Мамур, и никто иной. Но оба купца все же отказывались в это верить.
– Афрак бен Хулам никогда не был в Египте, – твердили они как попугаи. – А как же письма, которые он привез?
– Это два неясных момента. А что, если этот Абрахим забрал письма у настоящего Афрака?
– Аллах керим, но, значит, тогда он убил его!
– Это нужно еще выяснить, этот человек на все способен. Надо обязательно найти и схватить его! Ну, вот видите, спокойное обсуждение планов лучше, чем бездумные метания. Вор наверняка еще в Дамаске и собирается уехать. Или же как следует спрячется в городе. Надо склоняться к первому варианту. Что бы ты предпринял в этом случае, Якуб?
– Если бы я знал, куда он двинется, я бы пошел по следам хоть на край света!
– Тогда посылай Шафея в полицию, и как можно быстрее! Надо сделать заявление, чтобы побыстрее взять под контроль ворота и особенно район Гуты. Он мог заготовить для себя фальшивый паспорт, действующий на огромных пространствах Ближнего Востока. Надо нанять конных хавасов, на которых можно было бы положиться.
– Эфенди, твоя речь лучше моего гнева. Твой глаз острее моего. Ты поможешь мне?
– Да. Отведи меня в комнату, где жил вор!
Шафей убежал, а мы зашли в комнату лже-Афрака. Оказалось, что он рассчитал все так, чтобы не возвращаться, и не оставил ничего, за что можно было бы зацепиться.
– Здесь ничего не найти. Нужны другие следы. Мы трое должны разделиться и каждый своим путем разузнать что-то у погонщиков и у городских ворот.
Такое предложение было воспринято Якубом и Халефом с воодушевлением, и уже две минуты спустя я ехал на осле к воротам Аллаха. Коня я брать не захотел, ибо не знал точно, может ли он мне понадобиться.
Но мои усилия не увенчались успехом. Я спрашивал разных людей в самых различных местах, где только мог предугадать выезд из города; прочесал вдоль и поперек Гуту, где, кстати, наткнулся на уже высланные патрули, но следов не обнаружил и через три часа весь в пыли вернулся домой. Якуб был уже дома, но потом снова уехал; Халефу тоже ничего не удалось выяснить. Он обследовал северную часть города и побывал возле нашей вчерашней палатки. У входа стояла та самая певица, она узнала его и поманила к себе. Она заметила, что мы вчера сорвались с места из-за Мамура, и попросила передать мне, что, если мне удобно, я могу заехать к ней и узнать кое-что об этом человеке.
– А почему она сразу тебе ничего не сказала? – спросил я.
– Сиди, она не говорит по-арабски, а я не очень-то понимаю по-турецки. Даже то, что она мне сегодня сказала, я наверняка немного переврал.
– Тогда берем лошадей – ослы устали – и едем к ней немедленно!
Был последний день пятидневного праздника. Прибыв к палатке выходцев из Прессница, мы обнаружили, что на этот раз она заполнена далеко не так, как накануне. Музыка на время замолчала, и я смог поговорить с девушкой. Посетителей мне нечего было бояться, поскольку говорили мы по-немецки.
– Отчего вы вчера так стремительно уехали? – спросила меня девушка.
– Я хотел проследить за человеком, вошедшим в палатку. Мне нужно было знать, где он живет.
– Этого он никому не говорит.
– Ага, вы знаете это?
– Да. Вчера он трижды заглядывал в палатку и усаживался рядом с англичанином, но и ему не говорил ничего определенного.
– Он говорил по-английски или же они общались по-арабски?
– По-английски. Я поняла все. Джентльмен нанял его переводчиком.
– Быть не может. Для работы здесь или для поездки?
– Для поездки.
– Куда же?
– Этого я не знаю. Слышала лишь, что первым местом пребывания будет Сальхия.
– И когда же они хотели выехать?
– Когда переводчик закончит с делами, ради которых он прибыл в Дамаск. Полагаю, речь шла о поставках оливок в Бейрут.
Больше она ничего не могла сообщить. Я поблагодарил ее, и что-то подарил на память.
Чтобы известить Якуба, я послал к нему Халефа, а сам объехал город, чтобы попасть к Божественным воротам, откуда начиналась дорога на Сальхию, лежащую на западных границах Гуты и считающуюся пригородом Дамаска. Через это местечко проходит торговый путь на Бейрут и в другие города, в том числе и в Палестину.
Туда я прибыл уже к вечеру. Я не тешил себя особыми иллюзиями оказаться незамеченным, но все же надеялся на то, что в восточных постройках окна направлены внутрь, во дворик, и поэтому меня никто не увидит, как это непременно случилось бы у нас в Европе.
Тут я увидел нескольких несчастных, исключенных из человеческого общества, но живущих рядом – прокаженных. Они лежали, обернутые в лохмотья, по обочинам дороги и уже издали требовали у меня подаяния. Я направил лошадь прямо на них, и тогда они отползли в сторону, потому как им строжайше запрещено подходить к здоровому человеку. Но я крикнул им, что я европеец и не боюсь их болезни, и тогда они остановились, но не подпустили меня ближе, чем на двадцать шагов.
– Что тебе надо от нас, господин? – спросил один из них. – Положи свое подношение на землю и скорее уходи!
– Что вас больше устраивает – деньги?
– Нет. Мы ничего не можем купить – у нас не берут денег. Дай нам другое – табак, хлеб, мясо или еще чего-нибудь поесть.
– А почему вы здесь? Ведь есть госпитали в Дамаске…
– Они переполнены. Мы ждем, когда смерть освободит для нас место.
– Мне бы хотелось кое-что узнать у вас. Если вы мне поможете, у вас будет табак на много месяцев и еще, что хотите. А сейчас у меня с собой ничего нет.
– Что же мы должны сообщить тебе?
– Сколько времени вы здесь лежите?
– Много дней.
– Значит, вы видите всех, кто проезжает мимо. Много проследовало мимо вас народа?
– Нет. Кто-то прибыл в город на праздник, сегодня его последний день; из города же выехала всего одна повозка, запряженная мулом, – в Рас-Хейю и Газейн, несколько людей в Хасбейю, несколько рабочих из Зебедени, а незадолго до полудня – инглис с двумя мужчинами, его сопровождавшими.
– Откуда вы знаете, что это инглис?
– О, инглиса сразу можно распознать. Он был одет во все серое, на голове – высокая шляпа, у него большой нос и голубые стекла на нем. Один из спутников объяснил ему, что мы от него хотим, и тогда он дал нам табаку, кусочек хлеба и еще несколько палочек из дерева, из которых загорается огонь.
– Опишите мне человека, который служит при нем переводчиком.
Они обрисовали мне его. Описание совпало.
– Куда они поскакали?
– Откуда нам знать. Они поехали по бейрутской дороге. Дети старого Абу Меджака могут ответить тебе, ибо он был их проводником. Он живет в доме возле большой пальмы.
– Благодарю вас. Завтра утром я привезу вам все, что обещал.
– О господин, твоя доброта да будет замечена Аллахом! Не мог бы ты захватить для нас еще несколько самых дешевых трубок?
– Обещаю, они у вас будут.
В Сальхии, в доме предводителя, я узнал, что англичанин направляется в долину Себдани. Старого Абу Меджака наняли только до того места. Это была мера предосторожности, позволяющая скрыть весь маршрут от любопытствующих. Но все равно я знал уже достаточно и вернулся в Дамаск.
Наш друг пребывал в состоянии крайнего напряжения. Его поиски не дали результатов, но Халеф принес ему надежду. Он получил директивные письма ко всем полицейским властям района Дамаска, и десяток вооруженных хавасов ждали приказа выступить в путь.
Я рассказал обо всем, что мне удалось узнать. Наступил вечер, и я предложил дождаться утра, но нетерпение было слишком велико. Хозяин послал за проводником, сумевшим бы найти дорогу и ночью. Всех так лихорадило, что эта спешка передалась и мне, и я едва не забыл о своих обещаниях прокаженным. Прошло несколько часов, прежде чем мы отправились. Якуб позаботился о лошадях – двух для себя и слуги и третьей для поклажи. Поскольку он не предполагал, куда нас заведут поиски, он запасся и значительной суммой.
Отъезд не занял много времени. Показалась полная луна, когда мы миновали Прямую улицу и ворота Аллаха: впереди проводник с хозяином арендованных лошадей, потом – мы, а именно Яку б со слугой, Халеф и оба ирландца, а сзади – хавасы.
Стража у ворот даже не проснулась, когда мы промчались мимо. Незадолго до Сальхии я свернул на обочину, где на прежнем месте лежали прокаженные. Мы разбудили их, и я порадовал их объемистым пакетом, оставив его на земле на почтительном расстоянии. Затем мы двинулись дальше. Сальхия осталась позади, и мы стали взбираться по склонам к Куббет эн-Насру, красивейшему местечку, о котором я уже как-то упоминал.
На самом верху, у могилы мусульманского святого, я повернулся и бросил взгляд на Дамаск – последний взгляд в жизни, как оказалось. Город лежал внизу, мерцая в лунном свете, как обиталище духов и джиннов, окруженное темным кольцом Гуты. Справа подходила дорога из Хаурана, по которой я приехал, а с другой стороны тянулся караванный путь на Пальмиру, оставшийся для меня недоступным. Я не мог предположить, что мое пребывание в Дамаске будет столь коротким…
Проехав Куббет эн-Наср, мы повернули направо к холмам Джебель-Ребаха и добрались до перевала Рабу, откуда вдоль русла Баранды прискакали в Дломар, большую деревню, где и сделали первую остановку. Хавасы быстро разбудили местного старосту, с его помощью расспросили местных жителей и выяснили, что после полудня четверо всадников галопом промчались через деревню. Среди них был одетый в серое инглис в очках с синими стеклами. Они ехали в Эс-Сук, куда без промедления двинулись и мы.
День набирал силу, когда мы проскакали плоскогорье Эль-Джебиде, потом свернули налево, к месту, где раньше располагалась столица древнего Абиленка; с другой стороны мы увидели гору, на которой расположена могила Авеля[35]. Потом мелькали еще деревеньки, названия которых я не запомнил, и в одной из них мы притормозили, чтобы напоить измученных лошадей.