Май Карл. Из Багдада в Стамбул

   – Нет, трех будет достаточно.
   – Через два часа они у тебя будут. А ты сдержишь слово, что дал мне?
   – Сдержу так же, как ты свое.
   – Тогда иди с миром. Да доведет тебя Аллах в добром здравии до родины твоих отцов!
   Он ушел. С того момента, как я отказался отдать ему деньги, он полностью переменился. Что делает с людьми жажда наживы! Его подчиненные исчезли. Только сын причитал над телом отца, который доживал последние минуты. Я вынул кошелек, отсчитал деньги Али Манаха и отдал их хавасу. Он бросил на меня удивленный взгляд и спросил:
   – Ты даешь это мне, эфенди?
   – Да, это твое. Похорони на них отца. Но не говори ничего кади!
   – Господин, твоя доброта пролилась бальзамом на мои раны. Твоих денег хватит на памятник, чтобы все посетители кладбища видели, что здесь похоронен верный сын Пророка…
   Так я, христианин, помог мертвому мусульманину с памятником. Уж лучше так, чем в карман кади…
   Мы устроили военный совет. Гулям размышлял о том, что за люди орудовали в доме, где нашел свою смерть дервиш. Он высказал соображение, что они могут быть связаны с насрами в Константинополе. Это не было лишено оснований; я же причислил их к тем, про кого жители полуострова говорят: «Они ушли в горы».
   Теперь у меня было время заняться запиской, которую я так пока не расшифровал.
   – Ты можешь прочитать строчки, эфенди? – спросил Исла.
   Я приложил все усилия, но вынужден был отступиться. Записка переходила из рук в руки, все напрасно. Некоторые буквы были написаны отчетливо, но они образовывали слова чуждые и непонятные всем нам. И тут самым умным из нас оказался Халеф.
   – Эфенди, – спросил он, – от кого эта записка?
   – Видимо, от Хамда эль-Амасата.
   – Значит, у этого человека есть причина держать написанное в секрете. Ты не допускаешь, что это тайнопись?
   – Может, ты и прав. Он допускал, что она попадет в чужие руки. Это не тайнопись, но соподчинение букв необычно. «Са ила ни» – это я не понимаю. «Аль» – слово; «нах» – слово не восточное, но если наоборот, то «хан».
   – А может, все написано наоборот? – предположил Гулям. – Ты прочитал «ила». А если «али»?
   – Правильно! Это имя и к тому же сербское слово, означающее «но». «Ни» означает «ин» – по-румынски «очень».
   – Прочти сначала все три строчки слева направо! – сказал Исла.
   Я так и сделал, но стоило больших трудов заново сгруппировать буквы, чтобы возникли связные слова.
   Получилась фраза: «Ин припе бесте ла каранорман хан али са панаир менеликде». Это была смесь румынского, сербского и турецкого, означающая: «Очень быстро сообщение в Каранорман-хан, но после ярмарки в Менелике».
   – Это правильный ответ! – закричал Гулям. – Через несколько дней – ярмарка в Менелике.
   – А Каранорман-хан? Что это такое? – недоумевал я. Никто не знал. В корне слова имелось понятие «лес».
   Но где такая местность?
   – Не будем сейчас напрягаться, – решил я. – Главное, что сообщение должно быть передано после ярмарки в Менелике в Каранорман-хан. Значит, получатель письма должен побывать на ярмарке. А на Менелик ведет путь, по которому проехали вчера трое всадников. Разве не так?
   – Ты прав, эфенди, – сказал Гулям. – Этот Баруд эльАмасат едет в Менелик. Там мы и встретимся.
   – Так не будем терять времени. Но одновременно надо послать гонца в Искендерию к Анри Галэнгре и предупредить его об опасности.
   – Я позабочусь об этом. Поешьте перед отъездом. Когда еще я смогу позаботиться о вас!
   Нас было четверо, Оско, Омар, Халеф и я, остальные оставались здесь.
   – Эфенди, – спросил Исла, – на сколько мы расстаемся?
   – Я не знаю. Если мы быстро поймаем его, я вернусь скоро, чтобы доставить его в Эдирне, а если это затянется, может, и не свидимся больше.
   – Аллаху это неугодно. Но ты обязательно вернешься в Стамбул, даже если сначала уедешь на родину. Ну уж Халефа-то своего пришлешь нам?
   – Я поеду туда, куда пойдет мой эфенди! – заявил Халеф. – И пути наши разойдутся, только когда он меня прогонит!
   Вошли трое хавасов, присланные кади. При виде их я расхохотался. Они восседали на лошаденках, каждая из которых не стоила и сотни пиастров, были до зубов увешаны оружием, но при этом вид имели самый что ни на есть домашний.
   Один из них спешился, изучающе осмотрел меня и поинтересовался:
   – Эфенди, это ты Кара бен Немей?
   – Да, это я.
   – Я получил приказ перейти в твое распоряжение. Меня зовут Хавас-баши.
   Это был командир.
   – Ордер на арест при тебе?
   – Да, эфенди.
   – Скакать вы умеете?
   – Мы скачем как черти. Ты не угонишься за нами.
   – Это меня радует. Кади назначил вам плату?
   – Да, ежедневно десять пиастров каждому. Вот письмо. Да, так и было написано. Но прежний уговор был иным!
   Я бы мог отослать ему обратно этих бравых полицейских, но не вечно же они будут с нами… Хавас-баши сидел на лошади, как летучая мышь на балке под крышей, те двое – не менее грациозно.
   – Знаете, в чем цель нашей экспедиции?
   – Конечно, – ответил их начальник. – Мы должны поймать троих парней, которых вы не смогли ухватить здесь, и доставить всех вас вместе в Эдирне.
   Таким вот образом изъяснялся этот человек. Халеф был чрезвычайно зол и предлагал отправить этих молодцов обратно.
   Настало время расставания. Оно прошло в обычной восточной манере, но искренне. Мы не знали, увидимся ли вновь, и поэтому на всем лежала печать неведения – конечно, не последнее «прости» на всю жизнь, но и не поверхностное «до свиданья» на короткое время. Я оставлял дорогих друзей; но главный друг, Халеф, был снова со мной.
   Сначала я думал уехать из Эдирне в направлении Филибе, но вышло иначе – мы скакали вверх по долине Арды, навстречу новым опасностям.