прикончили копьями, а третий укрылся в болотах острова.
По холмам острова Крокер бродят стада диких лошадей, завезенных сюда с
острова Тимор в давние времена Алфом Брауном, скупщиком трепангов. Они
прижились здесь, их теперь насчитывают целые сотни.
Остров Крокер отделен проливом от огромного полуострова Коберг -
царства деревьев, лагун и парковых лесов {Парковые леса - светлые
эвкалиптовые леса, в которых деревья расположены далеко одно от другого, а
пространство между ними покрыто травой.}. Сейчас, в сезон дождей, полуостров
казался очень привлекательным. В некоторых местах деревья росли так ровно и
красиво, что казалось, будто мы летим над настоящим парком.
Здесь водится множество аистов. При нашем приближении они тяжело
поднимались в воздух над водой, усеянной лилиями. Тут были стайки гусей,
колпиц, белых цапель и уток.
По лесной чаще бешеным галопом, сокрушая все преграды на своем пути,
скакали три браминских быка {Браминский бык - очевидно, имеется в виду зебу,
или горбатый скот (Bos Taurus indicus), завезенный в Австралию из Южной
Азии.}. Мы видели много этих животных в лесистых местностях, где,
по-видимому, они предпочитают находиться. В отличие от обычных буйволов они
не собираются в стада, а бродят по двое или по трое. Они произошли от
животных, убежавших в тридцатые годы прошлого века из поселений в районе
Порт-Эссингтона и залива Раффлз.
Буйволов тоже завезли в эти поселения; они распространились по всему
Арнхемленду, тогда как браминский скот сохранился только на полуострове
Коберг. Повидимому, животные этой породы очень пугливы. При виде самолета
они убегали, охваченные страхом.
Мы снова увидели море - уже у пролива Дундас. Джек Слейд стал набирать
высоту, пока мы не достигли облаков, тоже летевших в направлении Дарвина.
Ранним утром я стоял на веранде миссии Оэнпелли. Эта миссия расположена
в западном Арнхемленде, примерно в 160 милях к востоку от Дарвина.
Миссия находится в самой красивой местности из всех, отведенных
резервациям на севере Австралии.
По топкой равнине, протянувшейся к западу, неподалеку от извилистого
русла реки Восточный Аллигатор, бродят буйволы, отпечатывая свои следы на
пропитанной водой траве.
Знаменитый охотник на буйволов Пэдди Кахилл (говорят, он убивал по две
тысячи этих животных в год) и другие охотники, промышлявшие в этом районе,
едва не истребили всех буйволов. Но прекращение охоты на буйволов во время
войны способствовало увеличению поголовья. Теперь их тут великое множество.
Животный мир Оэнпелли богат. В лесистых районах можно встретить валляби
и обычных кенгуру; на болотах в изобилии водится птица. Почва отличается
плодородием. Теперь, когда сезон дождей подходил к концу, деревья и травы
буйно цвели и давали семена.
С утра воздух был свеж и прохладен. Передо мной расстилалась лагуна,
отделяя строения миссии от крутого склона, которым начиналось центральное
плато.
Казалось, это ясное утро знаменовало переход от сезона дождей к сухому
времени года.
Я пошел завтракать. Ральф Бартон, управляющий миссии, и Норман Вудхарт,
священник, уже сидели за столом, готовясь атаковать тушеное мясо - основное
блюдо каждой трапезы. Дело в том, что запасы продовольствия в миссии подошли
к концу, а люгер, доставлявший их к якорной стоянке в устье реки Восточный
Аллигатор, сильно запаздывал.
Повар-абориген бродил где-то в зарослях со своими соплеменниками.
Женщина, заменявшая его, обладала таким умением лишать приготовляемое ею
мясо мягкости, что каждая трапеза превращалась в ратный подвиг. Иногда,
восполняя отсутствие хлеба и масла, она пыталась испечь лепешки. Но их тоже
было невозможно разжевать.
Бартон и Вудхарт (оба были неженаты) никогда не жаловались; изо дня в
день они безропотно поглощали жесткое мясо. Их больше всего интересовали
темнокожие питомцы миссии.
Людей, которых можно охарактеризовать простыми словами "хорошие люди",
встречаешь не слишком часто. Бартон и Вудхарт несомненно были хорошие люди.
Свой первый вечер в Оэнпелли я провел в беседе с Бартоном. На землю
быстро спустилась тропическая ночь. Я едва мог различить контуры деревьев на
фоне темного неба. Вдруг я услышал возле веранды ребячий говор. В открытую
дверь заглянул улыбающийся мальчик. За ним стояли другие дети и женщина с
младенцем на плечах.
Бартон сказал извиняющимся голосом:
- Простите меня, нам придется прервать беседу. В это время я всегда
играю с детьми.
Его слова обрадовали меня. Мне было приятно, что Бартон так хорошо
относится к местным детям.
Ребята вошли, радостно улыбаясь, а за ними вошли их отцы и матери, на
лицах которых тоже было написано удовольствие.
Одна из женщин присела на корточки около меня и дала грудь своему
малышу. Женщина смотрела прямо перед собой, ее лицо светилось спокойной
радостью материнства. Рядом стоял ее муж. Шрамы на его груди блестели при
свете лампы, как отполированные.
Один молодой абориген сел на стул. Держа на коленях спящего младенца,
он смотрел на него с легкой улыбкой. Должно быть, мужчина испытывал
потребность выразить свою нежность к ребенку. Время от времени он наклонял
голову и прижимался лбом к его груди. Сразу же после этого он решительно
выпрямлялся, словно стряхивая с себя неподобающие мужчине чувства, и
оглядывался вокруг с видом человека, собирающегося включиться в общий
разговор. Однако через некоторое время он опять погружался в созерцание
младенца.
Игра, которой мы занялись, была хорошо известна всем присутствующим.
Вооруженные карандашом и бумагой, дети и их родители должны были нарисовать
жука. Жук изображался в виде соединенных вместе овала и круга; усики и лапки
изображались черточками. Голова, туловище, ноги и усики обозначались
определенными цифрами, выведенными мелом посередине стола. В центре стола
был прикреплен карандаш. Каждый из играющих вращал карандаш. В зависимости
от цифры, у которой останавливался грифель, он мог нанести на свой листок
определенную часть тела жука. А так как цифры чередовались с пустыми
местами, вращение карандаша не всегда давало игроку право что-то
пририсовать. В результате один из играющих всегда заканчивал рисунок раньше
других. Он и выигрывал.
Как я ни старался, чтобы мой карандаш остановился у пустого места,
ничего не получалось. В силу такого необычайного везения я выиграл.
Мы сыграли и в "комнатный гольф", гоняя мяч по полу, и в жмурки. Дети
заливались веселым смехом.
Смех темнокожих детишек! Такой радостный, такой чистый, он печалью
отзывался у меня в сердце.
Я ночевал на свежем воздухе в углу веранды. Каждое утро группа детей
собиралась поглазеть, как я одеваюсь и бреюсь. Им нравился запах мыла и
масла для волос. По окончании туалета я наливал по нескольку капель
душистого масла на каждую протянутую ладонь. Дети втирали его в волосы и
кожу.
Но вот прошло несколько дней, и я заметил, что некоторые из них,
получив свою порцию, уходят, сложив ладонь в виде чашечки. Потом их матери
стали расхаживать по миссии, распространяя аромат моей парфюмерии; кожа на
груди и плечах у них блестела. Тут и мужчины заинтересовались моим утренним
туалетом. Они плотно обступали меня, комментируя на своем языке каждую
принадлежность моего несессера. Среди них всегда был Валара - рослый мужчина
с развитой мускулатурой и толстыми рубцами на груди. Валара слыл опытным
охотником. Считалось, что он мастер ловить динго, которых много бродило
вокруг Оэнпелли. Я решил прибегнуть к его помощи, чтобы разгадать одну
интересовавшую меня загадку.
Когда я приехал в Оэнпелли, Бартон выразил надежду, что меня не будут
беспокоить летучие мыши, которые каждую ночь прилетали и садились на
цементный пол веранды возле того места, где была моя постель. По его словам,
мыши ловили и пожирали на веранде лягушек и птиц.
Это меня удивило. Я был уверен, что Бартон ошибается, и доказывал ему,
что австралийские летучие мыши, за исключением летучих лисиц, питаются
насекомыми, которых ловят в воздухе. Но он продолжал утверждать, что эти
летучие мыши опускались на веранду, чтобы пожирать свою добычу; следы их
трапезы оставались на полу.
В ту ночь летучие мыши меня не беспокоили, но утром я обнаружил на
одной из цементных плит веранды задние лапки лягушки.
Я был озадачен, хотя и слыхал, что в пещерах Южной Австралии были
найдены мумифицированные останки летучих мышей, содержимое желудка которых
доказывало, что они были "каннибалами" - питались себе подобными. Однако,
насколько мне было известно, никто никогда не встречал живых представителей
таких "вампиров". Их рассматривали скорее как вымершую разновидность.
Я решил не спать ночью, чтобы увидеть летучих мышей, которые пожирают
лягушек. Бартон заверил меня, что эти мыши - частые и к тому же очень шумные
гости.
Но прошли три ночи, а мне все не удавалось удержаться от сна.
Валявшиеся каждое утро на полу веранды задние лапки лягушек и длинные лапки
огромных кузнечиков были единственным доказательством того, что мыши
действительно прилетали сюда по ночам.
Наконец в тихую, душную ночь я проснулся от какой-то возни на полу. Я
услышал громкий писк и шум борьбы. Чьи-то крылья ударяли по полу, -
по-видимому, крылья птицы. Было слишком темно, чтобы отчетливо видеть
происходящее, но писк продолжался еще с минуту. Я разглядел на полу серую
тень. Писк прекратился, послышался страшный хруст. Я сел на постели.
Тень взмыла в воздух. На какое-то мгновение мне стали видны огромные
крылья и острые уши.
На следующее утро на испачканном кровью полу оказались серые перья и
лапки маленькой птички.
Я спросил Валару, видел ли он когда-нибудь этих летучих мышей. Он
ответил, что видел их много раз. Эти мыши - "плохая пища", аборигены их не
едят. Валара сказал, что такие летучие мыши живут в пещерах и питаются
птицами.
Вечером я попросил его поймать мне такую мышь. За это я обещал ему
пачку табака. Он улыбнулся, предвкушая удовольствие, и тут же ушел, словно
это дело требовало подготовки.
На следующее утро - солнце еще не взошло над плоскогорьем - я
проснулся, почувствовав, что кто-то стоит у моей кровати.
Это был Валара. Он принес летучую мышь, у которой крыло было пронзено
копьем. Я поспешно оделся и стал рассматривать "вампира". Я ждал восхода
солнца, чтобы сфотографировать его. Копье лишь прокололо перепонку крыла.
Когда его извлекли, выяснилось, что "вампир" не пострадал.
Размах крыльев составлял два фута; туловище (длиной около шести дюймов)
покрывал легкий серый пушок. Большие черные, как угольки, глаза "вампира"
бегали, словно отыскивая путь к спасению, хотя он неподвижно лежал в руках
Валары.
У него были крупные уши и большой рот. На носу сидел широкий лист,
придававший ему фантастический вид {У летучих мышей семейства листоносов
(Phyllostomidae) на носу есть кожистый придаток в виде листка.}.
Когда я наконец сфотографировал летучую мышь и выпустил ее, она села на
соседнее дерево и повисла на низком сучке чуть повыше моей головы. Я стал
под деревом. Через некоторое время "вампир" взлетел. Я следил за его легким
полетом, пока он не скрылся из виду.
Маравана родился недалеко от Нймбувы, удивительной скалистой вершины,
мимо которой я пролетал по пути в Милингимби. Маравана хорошо говорил
по-английски. По непонятным мне причинам он не пользовался расположением
своих соплеменников. Он любил прихвастнуть и чрезвычайно гордился умением
рассказывать легенды своего народа - "истории Старых Людей", как он их
называл.
Узнав, что я интересуюсь легендами и расплачиваюсь за них табаком, он
подошел ко мне на второй день моего пребывания в Оэнпелли и заявил:
- Я знаю все истории Старых Людей. Мне их рассказал отец. Я расскажу их
тебе.
- С удовольствием послушаю, - сказал я.
Маравана начал рассказывать мне легенду, да так складно, что я попросил
его подождать и пошел за записной книжкой. Когда я вернулся, он начал снова.
Он даже стал изображать действующих лиц, меняя по ходу рассказа голос и
выражение лица.
Я был в восторге. Когда Маравана кончил, я спросил, хочет ли он, чтобы
я прочитал ему свою запись.
Он не понял, что я имею в виду. Должно быть, он не понимал, зачем
существует письменность. Странные значки, которые я выводил на бумаге, ему
ничего не говорили.
- Послушай, - сказал я. - Теперь я расскажу тебе эту же самую историю.
Если я скажу что-нибудь не так, ты меня останови. Я хочу пересказать все в
точности.
Читая свою запись, я подражал его голосу, повторял его жесты, делал те
же смысловые ударения. На лице Мараваны выразилось удивление. Он сидел, не
шевелясь, с раскрытым ртом. Когда я кончил, он продолжал глядеть на меня в
полном изумлении.
Потом Маравана ушел, но вскоре возвратился с группой приятелей.
- Перескажи мою историю еще раз, а? - попросил он, указывая на друзей,
словно объясняя, чем вызвана его просьба.
Теперь он улыбался и глядел на них с важным видом. Удивление,
написанное на его лице, когда я читал в первый раз, сменилось выражением
гордости. Когда я произносил фразы, в которых явно подражал его интонациям и
манере говорить, Маравана поворачивался к своим спутникам, как бы предлагая
им убедиться в том, что он сказал им правду.
То, что, воспроизводя его рассказ, я воспроизводил и его манеру
рассказывать, Маравана считал своей личной заслугой. Он усматривал в этом
доказательство некой присущей ему способности передавать свои таланты
другим. Аборигены не сомневались, что Маравана передал мне свой талант.
Каждый житель миссии хотел сам меня послушать.
Отныне Маравана всегда приводил с собой друзей. Я должен был
перечитывать записи рассказов снова и снова.
Гордость Мараваны возрастала с каждым разом. Наконец, он почувствовал
такую ответственность, что, приступая к очередному рассказу, нервничал, как
актер, не уверенный, что справится с ролью.
Как только я брал в руки блокнот, Маравана начинал часто дышать от
волнения. Однажды он выразил пожелание, чтобы я воздержался от записи, дав
ему сначала отрепетировать свой рассказ:
- Не надо писать. Сегодня я просто так расскажу. А завтра пойдет совсем
хорошо. Завтра ты и запишешь, ладно?
Так было несколько раз. В таких случаях я старался запомнить первый
вариант рассказа Мараваны - на "репетиции" он говорил естественнее и
убедительнее, чем во время "представления".
Рассказам Мараваны придавали выразительность главным образом жесты и
интонация, так как известными ему английскими словами обойтись было трудно.
Записанные в мой блокнот рассказы эти теряли свой колорит; исчезал дух
Старых Людей, витавший в Оэнпелли и слышавшийся мне в задумчивом звучании
голоса Мараваны.
Некоторые из его рассказов были не лишены юмора, но сам он юмора не
чувствовал. Для него это были серьезные рассказы о подлинных событиях,
правдивые истории, оставленные потомству Старыми Людьми. Поэтому, когда он
закончил рассказ про аиста и ворона - одну из первых рассказанных им легенд,
мой смех озадачил его, и, возможно, разочаровал.
- В те времена, когда Ворон и Аист были людьми, - начал Маравана, -
всегда стояла холодная погода. Аист сказал Ворону: "Я наловил сетью много
рыбы. Приходи ко мне, поедим с тобой рыбы",
"Ладно, приду", - ответил Ворон.
Ворон взял плетеную сумку и каменный топор и отправился к Аисту. Шел
Ворон, шел и увидел пчелиное гнездо. Он сунул руку в дупло, вытащил соты и
съел весь мед. Потом он пошел по дорожке к стойбищу Аиста. Тот жарил на
костре рыбу. Аист позвал Ворона: "Иди сюда, к костру. Я приготовил тебе
много рыбы".
Ворон сел у костра, взял крупную барабульку {Барабулька обыкновенная
(Mulleus barbatus) - небольшая рыба отряда окунеобразных.} и принялся за
еду. Аист сказал: "Когда съешь рыбу, мы с тобой посидим, поговорим".
И вдруг Аист заметил в волосах у Ворона кусочек сота и пчелу. "Эге, -
воскликнул он, - я вижу у тебя в волосах пчелу и кусочек сота". И еще он
сказал: "Перестань есть мою рыбу, а то ты испортишь мне рыбную ловлю, и я
больше ничего не поймаю. Заброшу я свою сеть в речку, и не попадется в нее
ни одна рыбешка: она увидит пчелу и кусочек сота у тебя в волосах,
испугается и уплывет".
Услышав это, Ворон встал и пересел на другое место, а Аист сидел и
раздумывал о Вороне. "Почему ты ушел от костра?" - спросил он наконец.
А Ворон ответил: "Если я буду есть твою рыбу, она увидит у меня в
волосах пчелу и кусочек сота, и тогда ты больше не поймаешь сетью ни одной
рыбины".
Аист сказал: "Это ведь твоя страна. Иди и поешь еще рыбы".
А Ворон ответил: "Не могу я есть твою рыбу, а то я испорчу тебе всю
рыбную ловлю. Ты забросишь сеть в речку, а рыба возьмет и уплывет. Ничего не
поделаешь, Аист, не могу я теперь есть твою рыбу".
Аист все твердил: "Иди поешь еще рыбы", а Ворон отвечал: "Нет, не могу.
А то закинешь ты завтра утром сеть в речку и ничего не поймаешь".
Он встал и сказал: "Прощай, Аист. Я ухожу домой, в те края, откуда
пришел".
Аист сказал: "Ну, что ж... ступай". И Ворон ушел по той же дорожке и
подошел к горе, на склоне которой жил. Это здесь, рядом. Гора называется
Аргулуп. Ворон жил там в пещере. Однажды он пошел к озеру за гусиными
яйцами. За два дня он набрал большую груду яиц и послал Аисту приглашение:
"Приходи ко мне есть гусиные яйца".
Когда Аист получил это приглашение, он сказал: "Ладно, схожу к Ворону,
посмотрю, как он живет".
И он отправился в гости к Ворону. Солнце стояло примерно так, как
сейчас.
"Здравствуй, друг, - приветствовал его Ворон. - Я приготовил тебе много
гусиных яиц".
Ворон развел костер и испек яйца. "Иди садись сюда, - сказал он Аисту,
- и я дам тебе яиц". Аист сел, взял яйцо и стал его есть.
А Ворон смотрел, как он ест, и вдруг заметил у него в волосах несколько
зеленых муравьев. "Эге! - воскликнул Ворон. - У тебя в волосах зеленые
муравьи. Если ты ел зеленых муравьев, ты испортишь гусиные яйца. Пропадут
все гусиные яйца, потому что ты ел зеленых муравьев. Если человек ест
гусиные яйца, он не должен никогда есть зеленых муравьев. Первый раз вижу
человека, который ест гусиные яйца после зеленых муравьев. Вот что я тебе
скажу, Аист".
"Ах так! - сказал Аист. - Тогда прощай".
"Прощай. Больше не увидимся".
"Прощай", - ответил Аист.
"Уж больше я не приглашу тебя в гости", - сказал Ворон.
"И я тоже", - сказал Аист.
Вот почему Аиста и Ворона не увидишь вместе...
Гора Нимбува, близ которой родился Маравана, была для него священной.
Он рассказал мне историю, объясняющую, как возникла гора и почему ее вершина
похожа на голову с наполовину перерубленной шеей. Это был один из тех
рассказов, которые он репетировал. Он считал этот рассказ очень важным.
- Сначала Нимбува был радугой. Потом он спустился на землю и
превратился в рыбу Баррамунду. Он полюбил одну женщину.
Однажды эта женщина стояла на берегу лагуны вместе со своими двумя
детьми. Она увидела двух ястребов и услышала их разговор.
"Посмотри-ка, там рыба", - сказал один ястреб.
Женщина взяла длинную острогу, подошла к берегу и стала высматривать
рыбу. Она занесла над рыбой острогу в том месте, где было мелко. Но
Баррамунда юркнул в сторону, и женщина промахнулась. Она еще раз нацелилась
острогой и опять промахнулась. А в это время вода в лагуне стала медленно
подниматься, и рыба стала все расти и расти.
Девочка увидела, что делается с рыбой, и закричала: "Мама, тебе ее не
убить. Смотри, какое чудовище!"
Мать ответила: "Это просто большая рыба".
Вода все прибывала и прибывала, и рыба становилась все больше и больше.
Женщина все била по рыбе острогой, да мимо, а вода все поднималась и рыба
все росла.
Вдруг Баррамунда подплыл, поднял женщину на свой хребет и утащил в свои
края. Там он превратился в горный утес, а женщина превратилась в каменную
глыбу рядом с утесом.
Мальчик и девочка побежали домой к отцу и рассказали ему, что случилось
с матерью.
Девочка сказала: "Отец, случилось страшное несчастье. Наша мама увидела
рыбу, а это было чудовище, и оно утащило маму".
Отец взял каменный топор и пошел посмотреть, что случилось. Он увидел
Нимбуву и сказал: "Я пойду и отрублю ему голову".
Он стал рубить утес, а утес был, как радуга. И вот топор отлетел, а
мужчина превратился в камень и стоит рядом со своей каменной женой и
Нимбувой.
Так они и стоят до сих пор.
Животные, фигурировавшие в рассказах Мараваны, изъяснялись не тем
стилизованным языком, каким они обычно говорят в легендах. Они говорили, как
обыкновенные люди, и совсем не казались призраками далеких времен.
На Западе персонажи легенд - сильные, выдающиеся личности или отважные
воины, а у австралийских аборигенов это обыкновенные люди, действующие в об-
лике животных.
Именно таким персонажем является собака в рассказе Мараваны "Кенгуру и
собака". Образ собаки мне особенно понравился своей естественностью.
Эта легенда рассказывает о том, как люди научились рисовать, и
объясняет, почему аборигены всегда изображают кенгуру распростертым на
земле.
- Жили-были кенгуру и собака, - начал Маравана. - Раньше они были
людьми.
"Ты куда идешь, пес?" - спросил кенгуру.
"Я иду на охоту", - ответил пес.
"Я бы с тобой тоже пошел", - сказал кенгуру.
"Ладно, - сказал пес. - Пойдем со мной и будь мне другом".
Они собрали свои копья и копьеметалки, и кенгуру спросил: "Куда же мы
пойдем?"
"Пойдем вон туда", - ответил пес.
Они шли, шли и подошли к речке. Берега у речки были глинистые. Там была
белая глина и коричневая глина. Они накопали разноцветной глины.
"Попробуй разрисовать меня, - сказал пес кенгуру. - Разрисуй меня так,
чтобы я стал похож на собаку".
"Ладно", - сказал кенгуру.
"Ты сначала рисуй меня коричневой глиной, - сказал пес. - Попробуй
превратить меня в собаку".
Кенгуру разрисовал сначала голову собаки, потом шею и брюхо, и грудь, и
хвост, и четыре лапы.
"Гляди, - сказал кенгуру. - Я разрисовал тебя. Я разрисовал все как
полагается. Ты получился совсем как собака".
"Ты хорошо разрисовал, - сказал пес. - Ты разрисовал меня совсем, как
собаку".
"А теперь ты разрисуй меня", - сказал кенгуру.
"Ладно, - сказал пес. - Ложись".
"Ты меня кое-как не рисуй", - сказал кенгуру.
"А ты ляг, - сказал пес. - И я разрисую тебя так, что ты будешь, как
кенгуру, и будешь прыгать всю дорогу: хоп, хоп, хоп!"
Пес разрисовал голову кенгуру, потом передние лапы, потом хвост, брюхо
и задние лапы.
"Вот и готово, - сказал пес. - Я тебя хорошо разрисовал. Я нарисовал
все, что надо".
"Если ты все нарисовал, я должен стать кенгуру", - сказал кенгуру.
"Я все нарисовал", - сказал пес.
"Ну-ка попробуй залаять, как собака", - сказал кенгуру.
"Ладно", - сказал пес и залаял.
"А теперь догони-ка меня, - сказал кенгуру. - Пробежимся немного".
"Беги вперед, - сказал пес, - а я побегу за тобой". Они побежали, и
кенгуру все время скакал впереди. Они перескочили через речку. Пес все время
лаял. Они пробежали еще немного и остановились отдохнуть.
"Как же мы назовем это место, где мы разрисовали друг друга?" - спросил
пес.
"Я не знаю, как нам назвать это место", - ответил кенгуру.
"Назовем его "Барл-барл", - сказал пес.
"А теперь бежим дальше", - сказал кенгуру.
"Беги вперед, - сказал пес. - А я буду лаять".
Они бежали долго. Они перебрались еще через одну речку и очутились у
подножия большой скалы.
"Давай взберемся на эту скалу и там остановимся", - предложил пес.
"Давай, - сказал кенгуру. - Укуси меня за хвост, и я прыгну на самую
вершину".
Пес укусил кенгуру за хвост, и кенгуру прыгнул на скалу. Когда пес
взобрался на скалу, он спросил: "А как мы назовем это место?"
"Мы назовем это место "Нумилукари" и "Бинаминами", - сказал кенгуру. И
они жили там, и пес лаял с утра до вечера.
Дети, фигурирующие в легендах аборигенов, часто спорят со своими
родителями. Почти всегда оказывается, что дети правы.
В легенде, объясняющей происхождение змей, девочка оказывается более
предприимчивой, чем ее мать.
- Это история про змея, - сказал Маравана. - Это было на Куперс-Крик.
Там жили девочка и женщина.
Змей раньше был человеком. Девочка боялась этого человека. А ее мать
пообещала отдать девочку ему в жены. Однажды он взял охапку травы и положил
в полое бревно. Потом сам залез внутрь и обратился в змея. Змей позвал
птичку: "Иди сюда и гляди на меня, и говори со мной".
"Ладно", - сказала птичка.
Мать услышала, как птичка говорит со змеем, и крикнула ей: "Эй, птичка!
Кто это там внутри?"
Но птичка испугалась и улетела.
Девочка подошла к бревну и заглянула внутрь. Сначала она ничего не
увидела. Потом она разглядела в темноте чьи-то горящие глаза.
"Мама, иди-ка, посмотри", - позвала она.
Мать подошла и заглянула внутрь.
"Никого там нет", - сказала она.
Девочка говорит: "Там кто-то есть, мама".
"А я никого не вижу", - сказала мать.
"А я вижу, - сказала девочка. - Найди-ка палку!"
Мать отломила длинную палку. Девочка сказала: "Я засуну руку внутрь и
постараюсь схватить того, кто там сидит. А ты просунь палку с другого конца
бревна".
Девочка сунула внутрь руку, а мать стала тыкать палкой с другого конца
бревна, и тогда змей укусил девочку.
Потом змей выполз и сказал: "Черные, красные и желтые! Отныне зовите
По холмам острова Крокер бродят стада диких лошадей, завезенных сюда с
острова Тимор в давние времена Алфом Брауном, скупщиком трепангов. Они
прижились здесь, их теперь насчитывают целые сотни.
Остров Крокер отделен проливом от огромного полуострова Коберг -
царства деревьев, лагун и парковых лесов {Парковые леса - светлые
эвкалиптовые леса, в которых деревья расположены далеко одно от другого, а
пространство между ними покрыто травой.}. Сейчас, в сезон дождей, полуостров
казался очень привлекательным. В некоторых местах деревья росли так ровно и
красиво, что казалось, будто мы летим над настоящим парком.
Здесь водится множество аистов. При нашем приближении они тяжело
поднимались в воздух над водой, усеянной лилиями. Тут были стайки гусей,
колпиц, белых цапель и уток.
По лесной чаще бешеным галопом, сокрушая все преграды на своем пути,
скакали три браминских быка {Браминский бык - очевидно, имеется в виду зебу,
или горбатый скот (Bos Taurus indicus), завезенный в Австралию из Южной
Азии.}. Мы видели много этих животных в лесистых местностях, где,
по-видимому, они предпочитают находиться. В отличие от обычных буйволов они
не собираются в стада, а бродят по двое или по трое. Они произошли от
животных, убежавших в тридцатые годы прошлого века из поселений в районе
Порт-Эссингтона и залива Раффлз.
Буйволов тоже завезли в эти поселения; они распространились по всему
Арнхемленду, тогда как браминский скот сохранился только на полуострове
Коберг. Повидимому, животные этой породы очень пугливы. При виде самолета
они убегали, охваченные страхом.
Мы снова увидели море - уже у пролива Дундас. Джек Слейд стал набирать
высоту, пока мы не достигли облаков, тоже летевших в направлении Дарвина.
Ранним утром я стоял на веранде миссии Оэнпелли. Эта миссия расположена
в западном Арнхемленде, примерно в 160 милях к востоку от Дарвина.
Миссия находится в самой красивой местности из всех, отведенных
резервациям на севере Австралии.
По топкой равнине, протянувшейся к западу, неподалеку от извилистого
русла реки Восточный Аллигатор, бродят буйволы, отпечатывая свои следы на
пропитанной водой траве.
Знаменитый охотник на буйволов Пэдди Кахилл (говорят, он убивал по две
тысячи этих животных в год) и другие охотники, промышлявшие в этом районе,
едва не истребили всех буйволов. Но прекращение охоты на буйволов во время
войны способствовало увеличению поголовья. Теперь их тут великое множество.
Животный мир Оэнпелли богат. В лесистых районах можно встретить валляби
и обычных кенгуру; на болотах в изобилии водится птица. Почва отличается
плодородием. Теперь, когда сезон дождей подходил к концу, деревья и травы
буйно цвели и давали семена.
С утра воздух был свеж и прохладен. Передо мной расстилалась лагуна,
отделяя строения миссии от крутого склона, которым начиналось центральное
плато.
Казалось, это ясное утро знаменовало переход от сезона дождей к сухому
времени года.
Я пошел завтракать. Ральф Бартон, управляющий миссии, и Норман Вудхарт,
священник, уже сидели за столом, готовясь атаковать тушеное мясо - основное
блюдо каждой трапезы. Дело в том, что запасы продовольствия в миссии подошли
к концу, а люгер, доставлявший их к якорной стоянке в устье реки Восточный
Аллигатор, сильно запаздывал.
Повар-абориген бродил где-то в зарослях со своими соплеменниками.
Женщина, заменявшая его, обладала таким умением лишать приготовляемое ею
мясо мягкости, что каждая трапеза превращалась в ратный подвиг. Иногда,
восполняя отсутствие хлеба и масла, она пыталась испечь лепешки. Но их тоже
было невозможно разжевать.
Бартон и Вудхарт (оба были неженаты) никогда не жаловались; изо дня в
день они безропотно поглощали жесткое мясо. Их больше всего интересовали
темнокожие питомцы миссии.
Людей, которых можно охарактеризовать простыми словами "хорошие люди",
встречаешь не слишком часто. Бартон и Вудхарт несомненно были хорошие люди.
Свой первый вечер в Оэнпелли я провел в беседе с Бартоном. На землю
быстро спустилась тропическая ночь. Я едва мог различить контуры деревьев на
фоне темного неба. Вдруг я услышал возле веранды ребячий говор. В открытую
дверь заглянул улыбающийся мальчик. За ним стояли другие дети и женщина с
младенцем на плечах.
Бартон сказал извиняющимся голосом:
- Простите меня, нам придется прервать беседу. В это время я всегда
играю с детьми.
Его слова обрадовали меня. Мне было приятно, что Бартон так хорошо
относится к местным детям.
Ребята вошли, радостно улыбаясь, а за ними вошли их отцы и матери, на
лицах которых тоже было написано удовольствие.
Одна из женщин присела на корточки около меня и дала грудь своему
малышу. Женщина смотрела прямо перед собой, ее лицо светилось спокойной
радостью материнства. Рядом стоял ее муж. Шрамы на его груди блестели при
свете лампы, как отполированные.
Один молодой абориген сел на стул. Держа на коленях спящего младенца,
он смотрел на него с легкой улыбкой. Должно быть, мужчина испытывал
потребность выразить свою нежность к ребенку. Время от времени он наклонял
голову и прижимался лбом к его груди. Сразу же после этого он решительно
выпрямлялся, словно стряхивая с себя неподобающие мужчине чувства, и
оглядывался вокруг с видом человека, собирающегося включиться в общий
разговор. Однако через некоторое время он опять погружался в созерцание
младенца.
Игра, которой мы занялись, была хорошо известна всем присутствующим.
Вооруженные карандашом и бумагой, дети и их родители должны были нарисовать
жука. Жук изображался в виде соединенных вместе овала и круга; усики и лапки
изображались черточками. Голова, туловище, ноги и усики обозначались
определенными цифрами, выведенными мелом посередине стола. В центре стола
был прикреплен карандаш. Каждый из играющих вращал карандаш. В зависимости
от цифры, у которой останавливался грифель, он мог нанести на свой листок
определенную часть тела жука. А так как цифры чередовались с пустыми
местами, вращение карандаша не всегда давало игроку право что-то
пририсовать. В результате один из играющих всегда заканчивал рисунок раньше
других. Он и выигрывал.
Как я ни старался, чтобы мой карандаш остановился у пустого места,
ничего не получалось. В силу такого необычайного везения я выиграл.
Мы сыграли и в "комнатный гольф", гоняя мяч по полу, и в жмурки. Дети
заливались веселым смехом.
Смех темнокожих детишек! Такой радостный, такой чистый, он печалью
отзывался у меня в сердце.
Я ночевал на свежем воздухе в углу веранды. Каждое утро группа детей
собиралась поглазеть, как я одеваюсь и бреюсь. Им нравился запах мыла и
масла для волос. По окончании туалета я наливал по нескольку капель
душистого масла на каждую протянутую ладонь. Дети втирали его в волосы и
кожу.
Но вот прошло несколько дней, и я заметил, что некоторые из них,
получив свою порцию, уходят, сложив ладонь в виде чашечки. Потом их матери
стали расхаживать по миссии, распространяя аромат моей парфюмерии; кожа на
груди и плечах у них блестела. Тут и мужчины заинтересовались моим утренним
туалетом. Они плотно обступали меня, комментируя на своем языке каждую
принадлежность моего несессера. Среди них всегда был Валара - рослый мужчина
с развитой мускулатурой и толстыми рубцами на груди. Валара слыл опытным
охотником. Считалось, что он мастер ловить динго, которых много бродило
вокруг Оэнпелли. Я решил прибегнуть к его помощи, чтобы разгадать одну
интересовавшую меня загадку.
Когда я приехал в Оэнпелли, Бартон выразил надежду, что меня не будут
беспокоить летучие мыши, которые каждую ночь прилетали и садились на
цементный пол веранды возле того места, где была моя постель. По его словам,
мыши ловили и пожирали на веранде лягушек и птиц.
Это меня удивило. Я был уверен, что Бартон ошибается, и доказывал ему,
что австралийские летучие мыши, за исключением летучих лисиц, питаются
насекомыми, которых ловят в воздухе. Но он продолжал утверждать, что эти
летучие мыши опускались на веранду, чтобы пожирать свою добычу; следы их
трапезы оставались на полу.
В ту ночь летучие мыши меня не беспокоили, но утром я обнаружил на
одной из цементных плит веранды задние лапки лягушки.
Я был озадачен, хотя и слыхал, что в пещерах Южной Австралии были
найдены мумифицированные останки летучих мышей, содержимое желудка которых
доказывало, что они были "каннибалами" - питались себе подобными. Однако,
насколько мне было известно, никто никогда не встречал живых представителей
таких "вампиров". Их рассматривали скорее как вымершую разновидность.
Я решил не спать ночью, чтобы увидеть летучих мышей, которые пожирают
лягушек. Бартон заверил меня, что эти мыши - частые и к тому же очень шумные
гости.
Но прошли три ночи, а мне все не удавалось удержаться от сна.
Валявшиеся каждое утро на полу веранды задние лапки лягушек и длинные лапки
огромных кузнечиков были единственным доказательством того, что мыши
действительно прилетали сюда по ночам.
Наконец в тихую, душную ночь я проснулся от какой-то возни на полу. Я
услышал громкий писк и шум борьбы. Чьи-то крылья ударяли по полу, -
по-видимому, крылья птицы. Было слишком темно, чтобы отчетливо видеть
происходящее, но писк продолжался еще с минуту. Я разглядел на полу серую
тень. Писк прекратился, послышался страшный хруст. Я сел на постели.
Тень взмыла в воздух. На какое-то мгновение мне стали видны огромные
крылья и острые уши.
На следующее утро на испачканном кровью полу оказались серые перья и
лапки маленькой птички.
Я спросил Валару, видел ли он когда-нибудь этих летучих мышей. Он
ответил, что видел их много раз. Эти мыши - "плохая пища", аборигены их не
едят. Валара сказал, что такие летучие мыши живут в пещерах и питаются
птицами.
Вечером я попросил его поймать мне такую мышь. За это я обещал ему
пачку табака. Он улыбнулся, предвкушая удовольствие, и тут же ушел, словно
это дело требовало подготовки.
На следующее утро - солнце еще не взошло над плоскогорьем - я
проснулся, почувствовав, что кто-то стоит у моей кровати.
Это был Валара. Он принес летучую мышь, у которой крыло было пронзено
копьем. Я поспешно оделся и стал рассматривать "вампира". Я ждал восхода
солнца, чтобы сфотографировать его. Копье лишь прокололо перепонку крыла.
Когда его извлекли, выяснилось, что "вампир" не пострадал.
Размах крыльев составлял два фута; туловище (длиной около шести дюймов)
покрывал легкий серый пушок. Большие черные, как угольки, глаза "вампира"
бегали, словно отыскивая путь к спасению, хотя он неподвижно лежал в руках
Валары.
У него были крупные уши и большой рот. На носу сидел широкий лист,
придававший ему фантастический вид {У летучих мышей семейства листоносов
(Phyllostomidae) на носу есть кожистый придаток в виде листка.}.
Когда я наконец сфотографировал летучую мышь и выпустил ее, она села на
соседнее дерево и повисла на низком сучке чуть повыше моей головы. Я стал
под деревом. Через некоторое время "вампир" взлетел. Я следил за его легким
полетом, пока он не скрылся из виду.
Маравана родился недалеко от Нймбувы, удивительной скалистой вершины,
мимо которой я пролетал по пути в Милингимби. Маравана хорошо говорил
по-английски. По непонятным мне причинам он не пользовался расположением
своих соплеменников. Он любил прихвастнуть и чрезвычайно гордился умением
рассказывать легенды своего народа - "истории Старых Людей", как он их
называл.
Узнав, что я интересуюсь легендами и расплачиваюсь за них табаком, он
подошел ко мне на второй день моего пребывания в Оэнпелли и заявил:
- Я знаю все истории Старых Людей. Мне их рассказал отец. Я расскажу их
тебе.
- С удовольствием послушаю, - сказал я.
Маравана начал рассказывать мне легенду, да так складно, что я попросил
его подождать и пошел за записной книжкой. Когда я вернулся, он начал снова.
Он даже стал изображать действующих лиц, меняя по ходу рассказа голос и
выражение лица.
Я был в восторге. Когда Маравана кончил, я спросил, хочет ли он, чтобы
я прочитал ему свою запись.
Он не понял, что я имею в виду. Должно быть, он не понимал, зачем
существует письменность. Странные значки, которые я выводил на бумаге, ему
ничего не говорили.
- Послушай, - сказал я. - Теперь я расскажу тебе эту же самую историю.
Если я скажу что-нибудь не так, ты меня останови. Я хочу пересказать все в
точности.
Читая свою запись, я подражал его голосу, повторял его жесты, делал те
же смысловые ударения. На лице Мараваны выразилось удивление. Он сидел, не
шевелясь, с раскрытым ртом. Когда я кончил, он продолжал глядеть на меня в
полном изумлении.
Потом Маравана ушел, но вскоре возвратился с группой приятелей.
- Перескажи мою историю еще раз, а? - попросил он, указывая на друзей,
словно объясняя, чем вызвана его просьба.
Теперь он улыбался и глядел на них с важным видом. Удивление,
написанное на его лице, когда я читал в первый раз, сменилось выражением
гордости. Когда я произносил фразы, в которых явно подражал его интонациям и
манере говорить, Маравана поворачивался к своим спутникам, как бы предлагая
им убедиться в том, что он сказал им правду.
То, что, воспроизводя его рассказ, я воспроизводил и его манеру
рассказывать, Маравана считал своей личной заслугой. Он усматривал в этом
доказательство некой присущей ему способности передавать свои таланты
другим. Аборигены не сомневались, что Маравана передал мне свой талант.
Каждый житель миссии хотел сам меня послушать.
Отныне Маравана всегда приводил с собой друзей. Я должен был
перечитывать записи рассказов снова и снова.
Гордость Мараваны возрастала с каждым разом. Наконец, он почувствовал
такую ответственность, что, приступая к очередному рассказу, нервничал, как
актер, не уверенный, что справится с ролью.
Как только я брал в руки блокнот, Маравана начинал часто дышать от
волнения. Однажды он выразил пожелание, чтобы я воздержался от записи, дав
ему сначала отрепетировать свой рассказ:
- Не надо писать. Сегодня я просто так расскажу. А завтра пойдет совсем
хорошо. Завтра ты и запишешь, ладно?
Так было несколько раз. В таких случаях я старался запомнить первый
вариант рассказа Мараваны - на "репетиции" он говорил естественнее и
убедительнее, чем во время "представления".
Рассказам Мараваны придавали выразительность главным образом жесты и
интонация, так как известными ему английскими словами обойтись было трудно.
Записанные в мой блокнот рассказы эти теряли свой колорит; исчезал дух
Старых Людей, витавший в Оэнпелли и слышавшийся мне в задумчивом звучании
голоса Мараваны.
Некоторые из его рассказов были не лишены юмора, но сам он юмора не
чувствовал. Для него это были серьезные рассказы о подлинных событиях,
правдивые истории, оставленные потомству Старыми Людьми. Поэтому, когда он
закончил рассказ про аиста и ворона - одну из первых рассказанных им легенд,
мой смех озадачил его, и, возможно, разочаровал.
- В те времена, когда Ворон и Аист были людьми, - начал Маравана, -
всегда стояла холодная погода. Аист сказал Ворону: "Я наловил сетью много
рыбы. Приходи ко мне, поедим с тобой рыбы",
"Ладно, приду", - ответил Ворон.
Ворон взял плетеную сумку и каменный топор и отправился к Аисту. Шел
Ворон, шел и увидел пчелиное гнездо. Он сунул руку в дупло, вытащил соты и
съел весь мед. Потом он пошел по дорожке к стойбищу Аиста. Тот жарил на
костре рыбу. Аист позвал Ворона: "Иди сюда, к костру. Я приготовил тебе
много рыбы".
Ворон сел у костра, взял крупную барабульку {Барабулька обыкновенная
(Mulleus barbatus) - небольшая рыба отряда окунеобразных.} и принялся за
еду. Аист сказал: "Когда съешь рыбу, мы с тобой посидим, поговорим".
И вдруг Аист заметил в волосах у Ворона кусочек сота и пчелу. "Эге, -
воскликнул он, - я вижу у тебя в волосах пчелу и кусочек сота". И еще он
сказал: "Перестань есть мою рыбу, а то ты испортишь мне рыбную ловлю, и я
больше ничего не поймаю. Заброшу я свою сеть в речку, и не попадется в нее
ни одна рыбешка: она увидит пчелу и кусочек сота у тебя в волосах,
испугается и уплывет".
Услышав это, Ворон встал и пересел на другое место, а Аист сидел и
раздумывал о Вороне. "Почему ты ушел от костра?" - спросил он наконец.
А Ворон ответил: "Если я буду есть твою рыбу, она увидит у меня в
волосах пчелу и кусочек сота, и тогда ты больше не поймаешь сетью ни одной
рыбины".
Аист сказал: "Это ведь твоя страна. Иди и поешь еще рыбы".
А Ворон ответил: "Не могу я есть твою рыбу, а то я испорчу тебе всю
рыбную ловлю. Ты забросишь сеть в речку, а рыба возьмет и уплывет. Ничего не
поделаешь, Аист, не могу я теперь есть твою рыбу".
Аист все твердил: "Иди поешь еще рыбы", а Ворон отвечал: "Нет, не могу.
А то закинешь ты завтра утром сеть в речку и ничего не поймаешь".
Он встал и сказал: "Прощай, Аист. Я ухожу домой, в те края, откуда
пришел".
Аист сказал: "Ну, что ж... ступай". И Ворон ушел по той же дорожке и
подошел к горе, на склоне которой жил. Это здесь, рядом. Гора называется
Аргулуп. Ворон жил там в пещере. Однажды он пошел к озеру за гусиными
яйцами. За два дня он набрал большую груду яиц и послал Аисту приглашение:
"Приходи ко мне есть гусиные яйца".
Когда Аист получил это приглашение, он сказал: "Ладно, схожу к Ворону,
посмотрю, как он живет".
И он отправился в гости к Ворону. Солнце стояло примерно так, как
сейчас.
"Здравствуй, друг, - приветствовал его Ворон. - Я приготовил тебе много
гусиных яиц".
Ворон развел костер и испек яйца. "Иди садись сюда, - сказал он Аисту,
- и я дам тебе яиц". Аист сел, взял яйцо и стал его есть.
А Ворон смотрел, как он ест, и вдруг заметил у него в волосах несколько
зеленых муравьев. "Эге! - воскликнул Ворон. - У тебя в волосах зеленые
муравьи. Если ты ел зеленых муравьев, ты испортишь гусиные яйца. Пропадут
все гусиные яйца, потому что ты ел зеленых муравьев. Если человек ест
гусиные яйца, он не должен никогда есть зеленых муравьев. Первый раз вижу
человека, который ест гусиные яйца после зеленых муравьев. Вот что я тебе
скажу, Аист".
"Ах так! - сказал Аист. - Тогда прощай".
"Прощай. Больше не увидимся".
"Прощай", - ответил Аист.
"Уж больше я не приглашу тебя в гости", - сказал Ворон.
"И я тоже", - сказал Аист.
Вот почему Аиста и Ворона не увидишь вместе...
Гора Нимбува, близ которой родился Маравана, была для него священной.
Он рассказал мне историю, объясняющую, как возникла гора и почему ее вершина
похожа на голову с наполовину перерубленной шеей. Это был один из тех
рассказов, которые он репетировал. Он считал этот рассказ очень важным.
- Сначала Нимбува был радугой. Потом он спустился на землю и
превратился в рыбу Баррамунду. Он полюбил одну женщину.
Однажды эта женщина стояла на берегу лагуны вместе со своими двумя
детьми. Она увидела двух ястребов и услышала их разговор.
"Посмотри-ка, там рыба", - сказал один ястреб.
Женщина взяла длинную острогу, подошла к берегу и стала высматривать
рыбу. Она занесла над рыбой острогу в том месте, где было мелко. Но
Баррамунда юркнул в сторону, и женщина промахнулась. Она еще раз нацелилась
острогой и опять промахнулась. А в это время вода в лагуне стала медленно
подниматься, и рыба стала все расти и расти.
Девочка увидела, что делается с рыбой, и закричала: "Мама, тебе ее не
убить. Смотри, какое чудовище!"
Мать ответила: "Это просто большая рыба".
Вода все прибывала и прибывала, и рыба становилась все больше и больше.
Женщина все била по рыбе острогой, да мимо, а вода все поднималась и рыба
все росла.
Вдруг Баррамунда подплыл, поднял женщину на свой хребет и утащил в свои
края. Там он превратился в горный утес, а женщина превратилась в каменную
глыбу рядом с утесом.
Мальчик и девочка побежали домой к отцу и рассказали ему, что случилось
с матерью.
Девочка сказала: "Отец, случилось страшное несчастье. Наша мама увидела
рыбу, а это было чудовище, и оно утащило маму".
Отец взял каменный топор и пошел посмотреть, что случилось. Он увидел
Нимбуву и сказал: "Я пойду и отрублю ему голову".
Он стал рубить утес, а утес был, как радуга. И вот топор отлетел, а
мужчина превратился в камень и стоит рядом со своей каменной женой и
Нимбувой.
Так они и стоят до сих пор.
Животные, фигурировавшие в рассказах Мараваны, изъяснялись не тем
стилизованным языком, каким они обычно говорят в легендах. Они говорили, как
обыкновенные люди, и совсем не казались призраками далеких времен.
На Западе персонажи легенд - сильные, выдающиеся личности или отважные
воины, а у австралийских аборигенов это обыкновенные люди, действующие в об-
лике животных.
Именно таким персонажем является собака в рассказе Мараваны "Кенгуру и
собака". Образ собаки мне особенно понравился своей естественностью.
Эта легенда рассказывает о том, как люди научились рисовать, и
объясняет, почему аборигены всегда изображают кенгуру распростертым на
земле.
- Жили-были кенгуру и собака, - начал Маравана. - Раньше они были
людьми.
"Ты куда идешь, пес?" - спросил кенгуру.
"Я иду на охоту", - ответил пес.
"Я бы с тобой тоже пошел", - сказал кенгуру.
"Ладно, - сказал пес. - Пойдем со мной и будь мне другом".
Они собрали свои копья и копьеметалки, и кенгуру спросил: "Куда же мы
пойдем?"
"Пойдем вон туда", - ответил пес.
Они шли, шли и подошли к речке. Берега у речки были глинистые. Там была
белая глина и коричневая глина. Они накопали разноцветной глины.
"Попробуй разрисовать меня, - сказал пес кенгуру. - Разрисуй меня так,
чтобы я стал похож на собаку".
"Ладно", - сказал кенгуру.
"Ты сначала рисуй меня коричневой глиной, - сказал пес. - Попробуй
превратить меня в собаку".
Кенгуру разрисовал сначала голову собаки, потом шею и брюхо, и грудь, и
хвост, и четыре лапы.
"Гляди, - сказал кенгуру. - Я разрисовал тебя. Я разрисовал все как
полагается. Ты получился совсем как собака".
"Ты хорошо разрисовал, - сказал пес. - Ты разрисовал меня совсем, как
собаку".
"А теперь ты разрисуй меня", - сказал кенгуру.
"Ладно, - сказал пес. - Ложись".
"Ты меня кое-как не рисуй", - сказал кенгуру.
"А ты ляг, - сказал пес. - И я разрисую тебя так, что ты будешь, как
кенгуру, и будешь прыгать всю дорогу: хоп, хоп, хоп!"
Пес разрисовал голову кенгуру, потом передние лапы, потом хвост, брюхо
и задние лапы.
"Вот и готово, - сказал пес. - Я тебя хорошо разрисовал. Я нарисовал
все, что надо".
"Если ты все нарисовал, я должен стать кенгуру", - сказал кенгуру.
"Я все нарисовал", - сказал пес.
"Ну-ка попробуй залаять, как собака", - сказал кенгуру.
"Ладно", - сказал пес и залаял.
"А теперь догони-ка меня, - сказал кенгуру. - Пробежимся немного".
"Беги вперед, - сказал пес, - а я побегу за тобой". Они побежали, и
кенгуру все время скакал впереди. Они перескочили через речку. Пес все время
лаял. Они пробежали еще немного и остановились отдохнуть.
"Как же мы назовем это место, где мы разрисовали друг друга?" - спросил
пес.
"Я не знаю, как нам назвать это место", - ответил кенгуру.
"Назовем его "Барл-барл", - сказал пес.
"А теперь бежим дальше", - сказал кенгуру.
"Беги вперед, - сказал пес. - А я буду лаять".
Они бежали долго. Они перебрались еще через одну речку и очутились у
подножия большой скалы.
"Давай взберемся на эту скалу и там остановимся", - предложил пес.
"Давай, - сказал кенгуру. - Укуси меня за хвост, и я прыгну на самую
вершину".
Пес укусил кенгуру за хвост, и кенгуру прыгнул на скалу. Когда пес
взобрался на скалу, он спросил: "А как мы назовем это место?"
"Мы назовем это место "Нумилукари" и "Бинаминами", - сказал кенгуру. И
они жили там, и пес лаял с утра до вечера.
Дети, фигурирующие в легендах аборигенов, часто спорят со своими
родителями. Почти всегда оказывается, что дети правы.
В легенде, объясняющей происхождение змей, девочка оказывается более
предприимчивой, чем ее мать.
- Это история про змея, - сказал Маравана. - Это было на Куперс-Крик.
Там жили девочка и женщина.
Змей раньше был человеком. Девочка боялась этого человека. А ее мать
пообещала отдать девочку ему в жены. Однажды он взял охапку травы и положил
в полое бревно. Потом сам залез внутрь и обратился в змея. Змей позвал
птичку: "Иди сюда и гляди на меня, и говори со мной".
"Ладно", - сказала птичка.
Мать услышала, как птичка говорит со змеем, и крикнула ей: "Эй, птичка!
Кто это там внутри?"
Но птичка испугалась и улетела.
Девочка подошла к бревну и заглянула внутрь. Сначала она ничего не
увидела. Потом она разглядела в темноте чьи-то горящие глаза.
"Мама, иди-ка, посмотри", - позвала она.
Мать подошла и заглянула внутрь.
"Никого там нет", - сказала она.
Девочка говорит: "Там кто-то есть, мама".
"А я никого не вижу", - сказала мать.
"А я вижу, - сказала девочка. - Найди-ка палку!"
Мать отломила длинную палку. Девочка сказала: "Я засуну руку внутрь и
постараюсь схватить того, кто там сидит. А ты просунь палку с другого конца
бревна".
Девочка сунула внутрь руку, а мать стала тыкать палкой с другого конца
бревна, и тогда змей укусил девочку.
Потом змей выполз и сказал: "Черные, красные и желтые! Отныне зовите