таких же крупных рыб.
У небольшого мыса мы увидели остов затонувшего судна. Оно лежало на
боку, так что палуба наклонилась под прямым углом к песчаному дну. Над водой
возвышалась только ее верхняя часть. Доски палубы были покрыты ракушками,
вкраплениями кораллов и водорослями.
Наша шлюпка ударилась носом о палубу затонувшего корабля и
остановилась. Неторопливые волны плескались у этой преграды, проникая внутрь
судна. Воздух, выходивший изнутри вместе с водой, приносил запах морской
капусты, гниющих досок, водорослей и подводных пещер.
Некоторые рыбы заплывали в темные отверстия затопленной части палубы и
выплывали оттуда. Целые косяки рыб деловито плыли мимо; иногда они
задерживались возле корабля.
Наш подводный охотник подплыл к затонувшему кораблю. Он не казался тут
инородным телом, не нарушал гармонию движений и теней этого подводного
уголка. Почти достигнув песчаного дна, он перевернулся на спину так, что я
увидел его лицо и светлые ладони рук. Потом стали видны ступни его ног, и
вот он исчез в одном из отверстий палубы. Остатки поломанной обшивки
окаймляли это отверстие. Над ним подобно занавесу нависали водоросли,
которые мягко, волнообразно шевелились.
Теперь он плыл в темноте. Его окружала черная вода, в которой,
несомненно, обитали чудовища с выпученными глазами, с щупальцами,
обвивающимися вокруг каждого мягкого тела, проплывающего мимо...
Наконец в зияющей дыре обшивки блеснул косяк серебристых рыбок. Подобно
стайке испуганных птиц рыбки бросились врассыпную. Вслед за ними выплыл
островитянин, внимательно оглядываясь вокруг. Он начал быстро подниматься,
вытянувшись во весь рост, вскинув руки над головой. Скоро его голова
показалась над водой.
С того момента как он нырнул в первый раз, прошло около двух часов.
Пора было отдохнуть. Мы высадились на берег и начали прокладывать себе путь
между чайными деревьями. Один из аборигенов шел за мной по пятам. Продираясь
сквозь заросли, я чувствовал, что его рука касается моей головы и плеч. Он
сбрасывал зеленых муравьев, падавших на меня с веток деревьев.
Усевшись на прогалине, мы пили молоко кокосовых орехов и беседовали.
Абориген, оберегавший меня в пути от муравьев, рассказал, что он с острова
Сайби, расположенного в трех милях от берегов Новой Гвинеи.
- Помню, когда я был мальчишкой, - сказал он, - туземцы с Новой Гвинеи
пришли нас убивать. Моя мать спрятала меня в хижине. Вот меня и не убили...
Он стал рассказывать, как он работал на люгерах у белых людей. В
разговор вступили остальные аборигены. Они говорили о несправедливостях и
эксплуатации без всякого возмущения. Однако они считали, что теперь, когда
война кончилась и на острове Четверга скоро возобновится промысел жемчуга,
им должны предоставить возможность самим управлять люгерами. Мои собеседники
говорили, что хотят получить образование; хотят иметь приличные жилища,
такие же условия жизни и возможности, какие существуют для белых. Они хотят
выбирать представителей из своей среды и таким образом иметь право голоса,
когда решается их дальнейшая судьба.
Аборигены говорили обо всем этом, с трудом подыскивая слова и
повторяясь, но они были твердо уверены в одном: они не станут работать на
кабальных условиях, существовавших до войны. Служба в армии показала им, что
некоторые белые относятся к ним, как к равным. Раз они завоевали уважение
своих однополчан, значит, они имеют право и на уважение торговцев.
Один торговец, покупая перламутровые раковины у аборигена, который умел
пользоваться таблицами расчетов и потому не давал себя обсчитать, заявил,
что таблицы эти изданы в 1886 году, а с тех пор "цифры изменились". Торговец
вырвал таблицы из рук аборигена и швырнул их в море.
"Этого больше не должно быть, - повторяли мои собеседники. - Мы будем
учиться. Мы станем такими же, как вы. Тогда мы будем равны".
В тот вечер я пошел в церковь на острове Четверга. Божий дом, думал я,
переступая порог; перед богом все люди равны.
В церковь входили аборигены. Мы улыбались и кивали друг другу.
"Когда-нибудь мы будем вместе жить в мире", - сказал вождь - герой
истории, рассказанной мне Куки.
"Когда-нибудь мы будем вместе..." Да, Куки, когда-нибудь...
Вместе с другими белыми я прошел вперед. Аборигены сюда не пошли. Тут я
заметил указатели.
"Только для правительственных служащих", - золотыми буквами значилось
на табличке, прикрепленной к передней скамье с мягкими сиденьями.
"Только для сестер милосердия", - значилось на второй мягкой скамье.
"Только для офицеров", - значилось на следующей мягкой скамье.
"Для прочих лиц", - значилось в следующем, "жестком", ряду.
Места для аборигенов не были обозначены табличками. Аборигены толпились
в той части церкви, где не было мягких сидений, подальше от рядов с золотыми
надписями.
Почти все места для белых остались незанятыми; места для "черных" были
переполнены.
Я сел там, где не было мягких сидений. Прямо передо мной находилось
металлическое распятие. В церкви было очень тихо. Мы сидели лицом к
изображению того, кто утверждал, что все люди - братья.
Здесь были считанные представители белых - носителей заповедей
христианства - и множество темнокожих людей, которым белые принесли эти
заповеди.
Священник нараспев читал проповедь. Было исполнено четыре церковных
гимна - два для белых и два для аборигенов, которые пели на родном языке. И
те и другие пели только свои гимны. Мы кое-как справились со своей задачей.
Когда пришел черед аборигенов, я был потрясен красотой и мощью их пения.
Казалось, они обратились к нам со стоголосым упреком. Среди них был
солист-тенор, который словно посылал ввысь хватающую за сердце жалобу. Его
голос звучал где-то над нами, то ниже, то выше, то нежно и успокоительно, то
громко и торжествующе.
А внизу подобно беспокойному прибою то громче, то тише звучали голоса
остальных аборигенов.
Такое пение заставляет сердце биться чаще. То был голос темнокожих
людей всего мира, с болью и мукой вещавший о погибших селениях, о гнилых
корабельных трюмах, о тех, кто работает в кандалах, о несчастных женщинах,
производящих на свет "полукровок", чьи отцы - белые.
То была не мольба и не протест, то был сдерживаемый плач. Смирение этих
людей еще больше потрясло меня. Я весь дрожал.
Наступил сезон дождей. Тучи, затаившиеся на горизонте, теперь
приблизились. Массы воздуха, двигавшиеся с юга, преграждали им путь. Линия
этого тропического фронта то надвигалась, то отодвигалась в зареве молний,
сотрясая притихшую землю раскатами грома.
Внезапно тучи, несшиеся с севера, прорвали линию фронта; их авангард
разразился ливнями, которые обрушились на прибрежные острова. Тучи
устремились на юг, обрушились на северное побережье материка. С земли
поднялась пелена тумана. Из пропитанной влагой почвы встали зеленые побеги,
пробиваясь между поблекшими ломкими стебельками прошлогодней травы. Зацвели
деревья.
Под хмурым небом море потемнело. Повеяло свирепым дыханием ураганов.
Над косяками рыбок-мальков с пронзительными криками носились стаи птиц.
Я предполагал попасть в Дарвин до сезона дождей, но дожди уже начались.
Я сел на люгер, доставлявший продукты в военный лагерь в Пик-Хилл (на западе
северного побережья Кейп-Йорка), а оттуда добрался на джипе до авиабазы
Джеки-Джеки, в пятнадцати милях к югу. Там находился Хиггинсфилд - аэродром,
построенный во время войны американцами, где я предполагал сесть на самолет,
направлявшийся в Таунсвилл.
Миссия Кауэл-Крик была расположена неподалеку от военного аэродрома.
Пока я ждал самолета, врач авиабазы, доктор Нортон, получил сообщение, что в
миссии заболел ребенок. Он собирался отправиться туда на санитарной машине и
пригласил меня поехать с ним. Доктор намеревался привезти больного ребенка
на базу, чтобы в случае необходимости отправить его на катере в больницу на
острове Четверга.
Дорога к миссии Кауэл-Крик вилась мимо рощ кампешевых деревьев и
эвкалиптов. Рассеянные по земле семена набухли под обильными дождями. Почва
под деревьями стала полем боя, где лианы, травы и цветы боролись за место
под солнцем.
Светлые, напоминающие лилии цветы на длинных стеблях белели в густой
тени деревьев. Колеса нашей машины сминали розовые цветы дикого имбиря.
В низине эвкалипты сменились густыми зарослями. Лианы переплетались над
нашими головами, мы ехали в зеленом полумраке, пронизанном стрелами
солнечных лучей. Дальше местность опять повышалась, а еще дальше показались
песчаные холмы и море.
Миссия Кауэл-Крик стоит в некотором отдалении от моря, у места впадения
потока, имя которого она носит. Хижины разбросаны под деревьями манго.
Группы аборигенов наблюдали за нашей машиной. Миссия была словно окутана
смертельной усталостью. Не чувствовалось никаких признаков руководящей силы,
которая могла бы вдохнуть энергию в местных аборигенов и метисов.
Этих людей собрали, чтобы они тут умерли, думал я, проходя с доктором
по поселку. Грязные хижины из оцинкованного железа, жалкие куры, дети со
вздутыми от недоедания животами, старики, сидящие на корточках под
деревьями, женщины в бесформенной одежде, девушки, покрытые болячками,
дефективный мальчик, грудные младенцы со слезящимися глазами, исхудалые
женщины, которые негромко покашливали, прислонившись к деревьям, и, наконец,
внушительное здание церкви - так выглядит миссия Кауэл-Крик, находящаяся в
ведении правительства Квинсленда.
"Северный Квинсленд, - говорится в проспекте туристического бюро
правительства Квинсленда, - это волшебная страна - земля, на которую щедро
излилась красота тропиков".
Доктор Нортон вошел в ветхое жилище из оцинкованного железа. Оттуда
тотчас же послышался душераздирающий детский плач.
Вокруг хижины содрались дети. Они заглядывали в щели хижины с
испуганным видом. Дети молчали. Когда ребенок в хижине закричал громче
прежнего, они в страхе переглянулись, а малыши ухватились за юбки старших
сестер.
Временами крики становились невыносимыми, и дети в страхе отходили от
хижины, оглядываясь назад, словно им что-то угрожало. Но, захваченные
тревожным любопытством, они каждый раз возвращались и продолжали заглядывать
в щели.
Женщины тоже собрались здесь и не сводили глаз с хижины. Они
взволнованно перешептывались.
Старый седой абориген стал рядом со мной.
- Что, мать больной девочки в хижине? - спросил я, прислушиваясь к
воплям девочки.
- Ее мать умерла несколько недель назад, - ответил старик.
- Отчего?
- Легкие, - сказал он, похлопав себя по груди.
- Сколько ей было лет?
- Двадцать шесть.
Вскоре доктор вышел из хижины. Ребятишки бросились врассыпную и
попрятались за деревьями.
Доктор подошел ко мне. Нам пришлось подождать, пока больную готовили к
отъезду.
- Вы поставили какой-нибудь диагноз? - спросил я.
- У нее жар, а в легких страшные хрипы, - ответил он. - Я подозреваю
туберкулез. Ее мать умерла от туберкулеза.
Из хижины вышла женщина с больной девочкой на руках. Остальные женщины
посторонились, давая ей пройти, затем пошли за ней к санитарной машине так,
словно она несла труп.
У маленькой девочки были шелковистые волосы и длинные темные ресницы.
Ее причесали и одели в свежевыстиранное голубое платьице. Она перестала
плакать и спокойно лежала на руках у женщины, не отрывая глаз от ее лица.
Дети вышли из-за деревьев и пошли за женщиной, держась на некотором
расстоянии. Они глазели на больную девочку, словно в ней произошла
разительная перемена, словно она перестала быть одной из них и они боялись
ее.
Женщины горестно переглядывались; они как бы искали друг у друга
утешения и поддержки, но ни одна из них не могла ободрить своих подруг.
Женщина, несшая больную девочку, села в машину. Девочка продолжала
смотреть ей в лицо.
Дверца захлопнулась Они были в машине - одни...
Некоторые женщины заплакали. Дети подошли ближе. Никто не ушел.
Кажется, прошло совсем немного лет с тех пор, как я прочитал книгу
австралийского писателя Джека Макларена "Мое заполненное одиночество" (My
Crowded Solitude), рассказывающую об аборигенах этого района. Автор много
лет прожил один среди аборигенов. Тогда они ни от кого не зависели и были
здоровыми, сильными людьми.
В 1928 году доктор Дональд Томсон, выдающийся австралийский этнограф,
писал, что аборигены полуострова Кейп-Йорк - "славный, храбрый и сильный
народ".
Где этот народ теперь?..
Две его представительницы ехали с нами в санитарной машине.
Арнхемленд - территория, расположенная восточнее Дарвина, - самая
большая резервация Австралии. Это последний оплот аборигенов племени мьял,
но и здесь вдоль северного побережья были основаны миссии. Скотоводческие
фермы вдоль южной границы, Арнхемленда ознакомили кочевавшие тут племена с
образом жизни белых.
В Арнхемленде, вероятно, не более четырех тысяч коренных жителей -
остатки независимого, отважного народа, стойко защищавшего свою родину от
вторжения белых.
Скупщики трепангов и жемчуга, рассматривавшие аборигенов Арнхемленда
как источник дешевой рабочей силы и надеявшиеся нажиться за их счет,
столкнулись с открытой враждебностью. Белые погибали от копий коренных
жителей; не один японский скупщик жемчуга простился с жизнью на побережье
Арнхемленда.
Задолго до того, как белые приобрели в Арнхемленде репутацию людей
жестоких и распущенных, малайцы стяжали тут добрую славу, о чем старики
северных племен хранят память и по сей день.
При упоминании о малайцах неизменно подчеркивается их честность, их
порядочность по отношению к местным женщинам. При упоминания о белых
торговцах - их нечестность.
Просторы Арнхемленда до сих пор остаются неисследованными, несмотря на
то, что доктор Дональд Томсон пересек полуостров на востоке, а миссионеры,
полицейские и геологи проникали во многие его пункты.
Это край глубоких ущелий и скалистых плоскогорий, рек, окаймленных
мангровами, и обширных затопляемых равнин. Тут есть труднодоступные участки
разрушающегося песчаника и места, поросшие стройными эвкалиптами. В долинах
здесь встречаются буйные заросли, а в широких устьях рек водятся крокодилы.
Я увидел Арнхемленд в самый разгар сезона дождей, когда реки набухли и
каждый клочок плодородной земли покрылся пышной растительностью. После
тропических ливней даже самые бесплодные участки поросли редкой травой.
В Дарвине мне представилась возможность осмотреть с воздуха всю
территорию Арнхемленда. Летающая лодка "Каталина" снабжала припасами базу
военно-воздушных сил на Грут-Айленде - островке, расположенном в заливе
Карпентария, неподалеку от восточного берега Арнхемленда.
Прямой путь из Дарвина в Грут-Айленд проходит над Арнхемлендом с запада
на восток, над теми участками центральной его части, которые до сих пор
остаются белыми пятнами на карте.
Наша "Каталина" отправлялась на рассвете. Огромная летающая лодка
развернулась на воде. Поднятый пропеллерами ветер отгонял воду назад.
Поплавки разрезали воду. Запущенные в полную силу моторы взревели, вода
забурлила, закипела. Наконец мы взлетели; проложенная лодкой на воде дорожка
постепенно разгладилась.
К востоку от Дарвина лежат обширные болотистые участки. В сезон дождей
они тянутся на протяжении многих миль. С воздуха эта бескрайняя заболоченная
местность казалась зеленой гладью, напоминающей сукно бильярдного стола.
Водяные лилии и болотные травы росли так густо, что воды почти не было
видно.
Зеленая равнина была усеяна островками деревьев и прошита прозрачными
реками и ручьями.
Под нами пролетела стая белых цапель. Сверху они напоминали листки
сдутой ветром бумаги.
В тех местах, где в заболоченную равнину вдавались длинные косы земли,
поросшей кустарником, или травянистые холмы, характер местности менялся: она
напоминала причудливый рисунок, выполненный всеми оттенками зеленого цвета.
Темно-зеленая листва деревьев, окаймлявших возвышенности, более светлая и
живая зелень болотной растительности, промежуточные оттенки растущих
вперемежку трав образовывали спирали, завитки, переплетения, словно на землю
была наброшена узорчатая шаль.
Дальше реки выписывали одну петлю за другой. В лучах восходящего солнца
на землю ложились стройные тени деревьев.
Примерно в ста тридцати милях от Дарвина простирается обширное
плоскогорье. Дожди и ветры избороздили его склоны расщелинами и ущельями.
Заросшие деревьями ущелья, пробуравленные реками и ручьями, весело
струящимися в сезон дождей, разбивают плоскогорье на отдельные неприступные
участки.
Теперь, когда мы летели над плоскогорьем, земля стала к нам ближе.
"Каталина" мчалась над страной аборигенов подобно морской птице,
единственная цель которой - достичь моря. Она ни разу не отклонилась от
своего курса. Временами мне хотелось, чтобы она замедлила полет: тогда я
смог бы как следует разглядеть это оставшееся неприкосновенным убежище
народа, открывшего Австралию. Но "Каталина" все летела вперед, к месту
своего назначения в заливе Карпентария.
Мы миновали необъятную затопленную водой долину, отделяющую северную
часть Арнхемленда от южной. По этой долине текла река, настолько разбухшая
от дождей, что на каждом шагу от нее протягивались нити вновь образовавшихся
потоков, которые затем снова сливались с рекой. Теснившие реку отвесные
скалы были прорезаны ущельями. Песчаник, из которого скалы были сложены,
выветрился, время покрыло их трещинами. Из сплошной скалистой стены
образовалось множество нагроможденных друг, на друга глыб красного, желтого
и оранжевого цвета. Они проглядывали сквозь окружающую зелень подобно
древнему скелету земли.
В эту долину вливались все потоки, рожденные на окружающем ее
плоскогорье. Они устремлялись в размытые русла, достигали края возвышающейся
над долиной стены и оттуда низвергали свои воды на зеленый ковер, трепеща,
как стяги на ветру.
Я насчитал одиннадцать водопадов. Хотя я слышал только шум моторов, я
знал, что внизу воздух сотрясается от грохота низвергающейся воды, что вся
долина наполнена раскатами, журчанием и мягкими всплесками.
Мы постепенно снижались, земля все приближалась. Теперь мы летели над
равниной, поросшей деревьями. Здесь не было пышной зеленой травы.
Красновато-коричневая земля была едва прикрыта растительностью.
То там, то здесь между деревьями" поднимались столбы песчаника,
напоминавшие руины городов. Столбы опирались о стволы деревьев, на земле
лежали обломки скал.
Мы все летели вперед над зарослями низкорослых деревьев, мимо одиноких
холмов и потоков, пробивающихся из глубоких ущелий. Затем под нами оказались
плоские скалы. По ним кое-где струились ручейки, еще не успевшие проложить
себе русло. В глубоких расщелинах росли деревья, выстроившиеся в ряд, словно
аборигены, пробирающиеся через заросли.
Вскоре плоскогорье сменилось прибрежной низиной. Под нами были
окаймленные мангровами потоки и заболоченные участки. Мы пересекли устье
реки Уокер и полетели дальше, над водами заливов Блу-Мад и Карпентария.
Еще немного, и мы оказались над Грут-Айлендом, над лагуной, служившей
во время войны базой для гидропланов. "Каталина" летела над самой водой, как
опускающийся пеликан. Послышался такой треск, как если бы корпус врезался в
гравий. Огромный водяной султан разлетелся на тысячу брызг. Постепенно все
стихло, и мы заскользили по воде подобно кораблю.
С воздуха хорошо ощущаешь подлинный характер и особенности страны, так
как окружающая обстановка не влияет на восприятие. Характер страны не
совпадает с характером какого-то определенного пункта. Картина, которую мы
видим, находясь на земле, всегда ограниченна. Когда же страна расстилается
внизу, как ковер, реагируешь не на завитки листьев и стеблей, украшающие
отдельные кусочки композиции, а воспринимаешь всю композицию в целом.
Во время полета передо мной предстала душа Арнхемленда. Я знал, что
даже если бы я прошел пешком сотню миль, эта земля не открылась бы передо
мною так, как за эти несколько часов.
Характер страны накладывает отпечаток на характер ее народа; было ясно,
что обосновавшиеся в Арнхемленде аборигены должны быть сильными,
мужественными людьми. Слабым здесь не место!
Грут-Айленд занимает около 700 квадратных миль. Здесь Ф. Грей -
англичанин, обосновавшийся в Умба-Кумба, на северо-востоке острова, -
проводит интересный опыт. Его дом стоит у лагуны, на которую села наша
"Каталина".
Грей выехал нам навстречу на катере. Это был приветливый человек
средних лет. Мы сошли на берег и позавтракали вместе в помещении, прежде
служившем столовой для военнослужащих, потом снова сели на катер и
направились к противоположному берегу лагуны, где стоял дом Грея. (Лагуна
имела около трех миль в поперечнике).
Я сидел рядом с Греем, который правил катером. Он рассказывал мне о
своих планах.
Занимаясь торговыми операциями на северном побережье Австралии, Грей
хорошо узнал аборигенов и добился уважения племен, особенно враждебно
относившихся к белым.
На аэронавигационных картах восточной части Арнхемленда дважды
встречается надпись "лагерь Грея" - там, где берег намечен лишь пунктиром.
Первый лагерь находится рядом с заливом Каледон; это территория аборигенов,
повинных в убийстве полицейского на острове Вуда, совершенном в 1933 году.
Примерно в это же время на побережье залива Каледон аборигены истребили
команду японского люгера. Грей выезжал на место для расследования.
В 1938 году он обосновался в Грут-Айленде и приступил к осуществлению
своих замыслов. Он хотел направить развитие австралийцев по новому руслу, с
тем чтобы помочь им стать полноправными гражданами и перейти к новым формам
хозяйственного уклада. Грей не собирался уничтожить культуру аборигенов; он
хотел заменить приносящие вред обычаи более приемлемыми, сохранив при этом
их смысл и значение.
Так, у аборигенов Грут-Айленда существовал обычай привязывать
покойников к ветвям деревьев и держать их там до тех пор, пока труп не
сгниет. После этого кости предают земле. После упразднения этого обычая
мертвых стали хоронить сразу, сохраняя лишь волосы покойника для обрядовых
танцев.
Под руководством Грея аборигены заложили большой сад и посадили там
касаву {Касава - то же, что маниок (см. с. 498).}, сладкий картофель, бананы
и ананасы. Была сооружена большая ирригационная плотина.
Плодами сада пользовались сами аборигены, дополняя ими свой рацион.
Были выстроены общежития и дом.
Грей завез несколько голов рогатого скота - основу стада, которое он
рассчитывал развести для аборигенов. С этой же целью он завез свиней, кур и
коз.
Он не навязывал аборигенам никакого вероучения, не вторгался в сферу их
религии, сложившейся на протяжении веков под влиянием условий среды и
способствовавшей сохранению их жизнеспособности.
Аборигены продолжали следовать своим этическим нормам, - кстати
сказать, более четким и определенным, чем наши.
Естественно, что с переходом аборигенов к земледелию и скотоводству их
культура должна подвергнуться значительным изменениям. Грей стремился, чтобы
эти изменения были органически связаны с развитием аборигенов, чтобы они не
привели к потере всякого интереса к жизни, что характерно для общин, в
которых была разрушена социальная основа.
Грей рассказал мне, что в его колонии около 150 коренных австралийцев;
в 1945 году (за год до моего посещения Грут-Айленда) здесь было
зарегистрировано двенадцать рождений и одна смерть.
Но вот мы приблизились к берегу. Катер стал на якорь; мы должны были
добраться до берега вброд.
Несколько аборигенов вошли в воду и направились к катеру. Один из них
был рослый, крепкий мужчина с шапкой курчавых волос на голове. Его грудь
пересекали толстые рубцы. У него было застывшее, неподвижное выражение лица.
Этот абориген должен был перенести меня на берег. Я взобрался к нему на
спину, и он медленно побрел по воде, держа в одной руке мои костыли.
Стояла гнетущая влажная жара. Собирались грозовые тучи.
Когда мы добрались до берега, абориген, который явно не понял
назначения моих костылей, резко выпрямился. Я опрокинулся спиной на песок, а
он с удивлением посмотрел на меня.
- Подай-ка мне мои палки, - попросил я.
Он посмотрел на костыли так, словно никогда их не видел, затем протянул
их мне. Когда я поднялся с песка, он подошел к группе аборигенов и повел с
ними долгий разговор, перемежавшийся энергичной жестикуляцией. Хотелось бы
мне знать, о чем они говорили!
Все строения в Умба-Кумба были прочными и идеально подходили к условиям
тропического климата.
Хотя правительство признало колонию Грея, он был по-прежнему связан
недостатком денежных средств. Содержание колонии истощило его собственные
ресурсы, а помощи, которой он, несомненно, заслуживал, он не получал.
Колонии был нужен учитель для школы, но Грей не мог добиться
соответствующего разрешения от властей.
Колония нуждалась и в постоянном медицинском обслуживании. На острове,
как и во всех частях Северной Австралии, населенных аборигенами,
У небольшого мыса мы увидели остов затонувшего судна. Оно лежало на
боку, так что палуба наклонилась под прямым углом к песчаному дну. Над водой
возвышалась только ее верхняя часть. Доски палубы были покрыты ракушками,
вкраплениями кораллов и водорослями.
Наша шлюпка ударилась носом о палубу затонувшего корабля и
остановилась. Неторопливые волны плескались у этой преграды, проникая внутрь
судна. Воздух, выходивший изнутри вместе с водой, приносил запах морской
капусты, гниющих досок, водорослей и подводных пещер.
Некоторые рыбы заплывали в темные отверстия затопленной части палубы и
выплывали оттуда. Целые косяки рыб деловито плыли мимо; иногда они
задерживались возле корабля.
Наш подводный охотник подплыл к затонувшему кораблю. Он не казался тут
инородным телом, не нарушал гармонию движений и теней этого подводного
уголка. Почти достигнув песчаного дна, он перевернулся на спину так, что я
увидел его лицо и светлые ладони рук. Потом стали видны ступни его ног, и
вот он исчез в одном из отверстий палубы. Остатки поломанной обшивки
окаймляли это отверстие. Над ним подобно занавесу нависали водоросли,
которые мягко, волнообразно шевелились.
Теперь он плыл в темноте. Его окружала черная вода, в которой,
несомненно, обитали чудовища с выпученными глазами, с щупальцами,
обвивающимися вокруг каждого мягкого тела, проплывающего мимо...
Наконец в зияющей дыре обшивки блеснул косяк серебристых рыбок. Подобно
стайке испуганных птиц рыбки бросились врассыпную. Вслед за ними выплыл
островитянин, внимательно оглядываясь вокруг. Он начал быстро подниматься,
вытянувшись во весь рост, вскинув руки над головой. Скоро его голова
показалась над водой.
С того момента как он нырнул в первый раз, прошло около двух часов.
Пора было отдохнуть. Мы высадились на берег и начали прокладывать себе путь
между чайными деревьями. Один из аборигенов шел за мной по пятам. Продираясь
сквозь заросли, я чувствовал, что его рука касается моей головы и плеч. Он
сбрасывал зеленых муравьев, падавших на меня с веток деревьев.
Усевшись на прогалине, мы пили молоко кокосовых орехов и беседовали.
Абориген, оберегавший меня в пути от муравьев, рассказал, что он с острова
Сайби, расположенного в трех милях от берегов Новой Гвинеи.
- Помню, когда я был мальчишкой, - сказал он, - туземцы с Новой Гвинеи
пришли нас убивать. Моя мать спрятала меня в хижине. Вот меня и не убили...
Он стал рассказывать, как он работал на люгерах у белых людей. В
разговор вступили остальные аборигены. Они говорили о несправедливостях и
эксплуатации без всякого возмущения. Однако они считали, что теперь, когда
война кончилась и на острове Четверга скоро возобновится промысел жемчуга,
им должны предоставить возможность самим управлять люгерами. Мои собеседники
говорили, что хотят получить образование; хотят иметь приличные жилища,
такие же условия жизни и возможности, какие существуют для белых. Они хотят
выбирать представителей из своей среды и таким образом иметь право голоса,
когда решается их дальнейшая судьба.
Аборигены говорили обо всем этом, с трудом подыскивая слова и
повторяясь, но они были твердо уверены в одном: они не станут работать на
кабальных условиях, существовавших до войны. Служба в армии показала им, что
некоторые белые относятся к ним, как к равным. Раз они завоевали уважение
своих однополчан, значит, они имеют право и на уважение торговцев.
Один торговец, покупая перламутровые раковины у аборигена, который умел
пользоваться таблицами расчетов и потому не давал себя обсчитать, заявил,
что таблицы эти изданы в 1886 году, а с тех пор "цифры изменились". Торговец
вырвал таблицы из рук аборигена и швырнул их в море.
"Этого больше не должно быть, - повторяли мои собеседники. - Мы будем
учиться. Мы станем такими же, как вы. Тогда мы будем равны".
В тот вечер я пошел в церковь на острове Четверга. Божий дом, думал я,
переступая порог; перед богом все люди равны.
В церковь входили аборигены. Мы улыбались и кивали друг другу.
"Когда-нибудь мы будем вместе жить в мире", - сказал вождь - герой
истории, рассказанной мне Куки.
"Когда-нибудь мы будем вместе..." Да, Куки, когда-нибудь...
Вместе с другими белыми я прошел вперед. Аборигены сюда не пошли. Тут я
заметил указатели.
"Только для правительственных служащих", - золотыми буквами значилось
на табличке, прикрепленной к передней скамье с мягкими сиденьями.
"Только для сестер милосердия", - значилось на второй мягкой скамье.
"Только для офицеров", - значилось на следующей мягкой скамье.
"Для прочих лиц", - значилось в следующем, "жестком", ряду.
Места для аборигенов не были обозначены табличками. Аборигены толпились
в той части церкви, где не было мягких сидений, подальше от рядов с золотыми
надписями.
Почти все места для белых остались незанятыми; места для "черных" были
переполнены.
Я сел там, где не было мягких сидений. Прямо передо мной находилось
металлическое распятие. В церкви было очень тихо. Мы сидели лицом к
изображению того, кто утверждал, что все люди - братья.
Здесь были считанные представители белых - носителей заповедей
христианства - и множество темнокожих людей, которым белые принесли эти
заповеди.
Священник нараспев читал проповедь. Было исполнено четыре церковных
гимна - два для белых и два для аборигенов, которые пели на родном языке. И
те и другие пели только свои гимны. Мы кое-как справились со своей задачей.
Когда пришел черед аборигенов, я был потрясен красотой и мощью их пения.
Казалось, они обратились к нам со стоголосым упреком. Среди них был
солист-тенор, который словно посылал ввысь хватающую за сердце жалобу. Его
голос звучал где-то над нами, то ниже, то выше, то нежно и успокоительно, то
громко и торжествующе.
А внизу подобно беспокойному прибою то громче, то тише звучали голоса
остальных аборигенов.
Такое пение заставляет сердце биться чаще. То был голос темнокожих
людей всего мира, с болью и мукой вещавший о погибших селениях, о гнилых
корабельных трюмах, о тех, кто работает в кандалах, о несчастных женщинах,
производящих на свет "полукровок", чьи отцы - белые.
То была не мольба и не протест, то был сдерживаемый плач. Смирение этих
людей еще больше потрясло меня. Я весь дрожал.
Наступил сезон дождей. Тучи, затаившиеся на горизонте, теперь
приблизились. Массы воздуха, двигавшиеся с юга, преграждали им путь. Линия
этого тропического фронта то надвигалась, то отодвигалась в зареве молний,
сотрясая притихшую землю раскатами грома.
Внезапно тучи, несшиеся с севера, прорвали линию фронта; их авангард
разразился ливнями, которые обрушились на прибрежные острова. Тучи
устремились на юг, обрушились на северное побережье материка. С земли
поднялась пелена тумана. Из пропитанной влагой почвы встали зеленые побеги,
пробиваясь между поблекшими ломкими стебельками прошлогодней травы. Зацвели
деревья.
Под хмурым небом море потемнело. Повеяло свирепым дыханием ураганов.
Над косяками рыбок-мальков с пронзительными криками носились стаи птиц.
Я предполагал попасть в Дарвин до сезона дождей, но дожди уже начались.
Я сел на люгер, доставлявший продукты в военный лагерь в Пик-Хилл (на западе
северного побережья Кейп-Йорка), а оттуда добрался на джипе до авиабазы
Джеки-Джеки, в пятнадцати милях к югу. Там находился Хиггинсфилд - аэродром,
построенный во время войны американцами, где я предполагал сесть на самолет,
направлявшийся в Таунсвилл.
Миссия Кауэл-Крик была расположена неподалеку от военного аэродрома.
Пока я ждал самолета, врач авиабазы, доктор Нортон, получил сообщение, что в
миссии заболел ребенок. Он собирался отправиться туда на санитарной машине и
пригласил меня поехать с ним. Доктор намеревался привезти больного ребенка
на базу, чтобы в случае необходимости отправить его на катере в больницу на
острове Четверга.
Дорога к миссии Кауэл-Крик вилась мимо рощ кампешевых деревьев и
эвкалиптов. Рассеянные по земле семена набухли под обильными дождями. Почва
под деревьями стала полем боя, где лианы, травы и цветы боролись за место
под солнцем.
Светлые, напоминающие лилии цветы на длинных стеблях белели в густой
тени деревьев. Колеса нашей машины сминали розовые цветы дикого имбиря.
В низине эвкалипты сменились густыми зарослями. Лианы переплетались над
нашими головами, мы ехали в зеленом полумраке, пронизанном стрелами
солнечных лучей. Дальше местность опять повышалась, а еще дальше показались
песчаные холмы и море.
Миссия Кауэл-Крик стоит в некотором отдалении от моря, у места впадения
потока, имя которого она носит. Хижины разбросаны под деревьями манго.
Группы аборигенов наблюдали за нашей машиной. Миссия была словно окутана
смертельной усталостью. Не чувствовалось никаких признаков руководящей силы,
которая могла бы вдохнуть энергию в местных аборигенов и метисов.
Этих людей собрали, чтобы они тут умерли, думал я, проходя с доктором
по поселку. Грязные хижины из оцинкованного железа, жалкие куры, дети со
вздутыми от недоедания животами, старики, сидящие на корточках под
деревьями, женщины в бесформенной одежде, девушки, покрытые болячками,
дефективный мальчик, грудные младенцы со слезящимися глазами, исхудалые
женщины, которые негромко покашливали, прислонившись к деревьям, и, наконец,
внушительное здание церкви - так выглядит миссия Кауэл-Крик, находящаяся в
ведении правительства Квинсленда.
"Северный Квинсленд, - говорится в проспекте туристического бюро
правительства Квинсленда, - это волшебная страна - земля, на которую щедро
излилась красота тропиков".
Доктор Нортон вошел в ветхое жилище из оцинкованного железа. Оттуда
тотчас же послышался душераздирающий детский плач.
Вокруг хижины содрались дети. Они заглядывали в щели хижины с
испуганным видом. Дети молчали. Когда ребенок в хижине закричал громче
прежнего, они в страхе переглянулись, а малыши ухватились за юбки старших
сестер.
Временами крики становились невыносимыми, и дети в страхе отходили от
хижины, оглядываясь назад, словно им что-то угрожало. Но, захваченные
тревожным любопытством, они каждый раз возвращались и продолжали заглядывать
в щели.
Женщины тоже собрались здесь и не сводили глаз с хижины. Они
взволнованно перешептывались.
Старый седой абориген стал рядом со мной.
- Что, мать больной девочки в хижине? - спросил я, прислушиваясь к
воплям девочки.
- Ее мать умерла несколько недель назад, - ответил старик.
- Отчего?
- Легкие, - сказал он, похлопав себя по груди.
- Сколько ей было лет?
- Двадцать шесть.
Вскоре доктор вышел из хижины. Ребятишки бросились врассыпную и
попрятались за деревьями.
Доктор подошел ко мне. Нам пришлось подождать, пока больную готовили к
отъезду.
- Вы поставили какой-нибудь диагноз? - спросил я.
- У нее жар, а в легких страшные хрипы, - ответил он. - Я подозреваю
туберкулез. Ее мать умерла от туберкулеза.
Из хижины вышла женщина с больной девочкой на руках. Остальные женщины
посторонились, давая ей пройти, затем пошли за ней к санитарной машине так,
словно она несла труп.
У маленькой девочки были шелковистые волосы и длинные темные ресницы.
Ее причесали и одели в свежевыстиранное голубое платьице. Она перестала
плакать и спокойно лежала на руках у женщины, не отрывая глаз от ее лица.
Дети вышли из-за деревьев и пошли за женщиной, держась на некотором
расстоянии. Они глазели на больную девочку, словно в ней произошла
разительная перемена, словно она перестала быть одной из них и они боялись
ее.
Женщины горестно переглядывались; они как бы искали друг у друга
утешения и поддержки, но ни одна из них не могла ободрить своих подруг.
Женщина, несшая больную девочку, села в машину. Девочка продолжала
смотреть ей в лицо.
Дверца захлопнулась Они были в машине - одни...
Некоторые женщины заплакали. Дети подошли ближе. Никто не ушел.
Кажется, прошло совсем немного лет с тех пор, как я прочитал книгу
австралийского писателя Джека Макларена "Мое заполненное одиночество" (My
Crowded Solitude), рассказывающую об аборигенах этого района. Автор много
лет прожил один среди аборигенов. Тогда они ни от кого не зависели и были
здоровыми, сильными людьми.
В 1928 году доктор Дональд Томсон, выдающийся австралийский этнограф,
писал, что аборигены полуострова Кейп-Йорк - "славный, храбрый и сильный
народ".
Где этот народ теперь?..
Две его представительницы ехали с нами в санитарной машине.
Арнхемленд - территория, расположенная восточнее Дарвина, - самая
большая резервация Австралии. Это последний оплот аборигенов племени мьял,
но и здесь вдоль северного побережья были основаны миссии. Скотоводческие
фермы вдоль южной границы, Арнхемленда ознакомили кочевавшие тут племена с
образом жизни белых.
В Арнхемленде, вероятно, не более четырех тысяч коренных жителей -
остатки независимого, отважного народа, стойко защищавшего свою родину от
вторжения белых.
Скупщики трепангов и жемчуга, рассматривавшие аборигенов Арнхемленда
как источник дешевой рабочей силы и надеявшиеся нажиться за их счет,
столкнулись с открытой враждебностью. Белые погибали от копий коренных
жителей; не один японский скупщик жемчуга простился с жизнью на побережье
Арнхемленда.
Задолго до того, как белые приобрели в Арнхемленде репутацию людей
жестоких и распущенных, малайцы стяжали тут добрую славу, о чем старики
северных племен хранят память и по сей день.
При упоминании о малайцах неизменно подчеркивается их честность, их
порядочность по отношению к местным женщинам. При упоминания о белых
торговцах - их нечестность.
Просторы Арнхемленда до сих пор остаются неисследованными, несмотря на
то, что доктор Дональд Томсон пересек полуостров на востоке, а миссионеры,
полицейские и геологи проникали во многие его пункты.
Это край глубоких ущелий и скалистых плоскогорий, рек, окаймленных
мангровами, и обширных затопляемых равнин. Тут есть труднодоступные участки
разрушающегося песчаника и места, поросшие стройными эвкалиптами. В долинах
здесь встречаются буйные заросли, а в широких устьях рек водятся крокодилы.
Я увидел Арнхемленд в самый разгар сезона дождей, когда реки набухли и
каждый клочок плодородной земли покрылся пышной растительностью. После
тропических ливней даже самые бесплодные участки поросли редкой травой.
В Дарвине мне представилась возможность осмотреть с воздуха всю
территорию Арнхемленда. Летающая лодка "Каталина" снабжала припасами базу
военно-воздушных сил на Грут-Айленде - островке, расположенном в заливе
Карпентария, неподалеку от восточного берега Арнхемленда.
Прямой путь из Дарвина в Грут-Айленд проходит над Арнхемлендом с запада
на восток, над теми участками центральной его части, которые до сих пор
остаются белыми пятнами на карте.
Наша "Каталина" отправлялась на рассвете. Огромная летающая лодка
развернулась на воде. Поднятый пропеллерами ветер отгонял воду назад.
Поплавки разрезали воду. Запущенные в полную силу моторы взревели, вода
забурлила, закипела. Наконец мы взлетели; проложенная лодкой на воде дорожка
постепенно разгладилась.
К востоку от Дарвина лежат обширные болотистые участки. В сезон дождей
они тянутся на протяжении многих миль. С воздуха эта бескрайняя заболоченная
местность казалась зеленой гладью, напоминающей сукно бильярдного стола.
Водяные лилии и болотные травы росли так густо, что воды почти не было
видно.
Зеленая равнина была усеяна островками деревьев и прошита прозрачными
реками и ручьями.
Под нами пролетела стая белых цапель. Сверху они напоминали листки
сдутой ветром бумаги.
В тех местах, где в заболоченную равнину вдавались длинные косы земли,
поросшей кустарником, или травянистые холмы, характер местности менялся: она
напоминала причудливый рисунок, выполненный всеми оттенками зеленого цвета.
Темно-зеленая листва деревьев, окаймлявших возвышенности, более светлая и
живая зелень болотной растительности, промежуточные оттенки растущих
вперемежку трав образовывали спирали, завитки, переплетения, словно на землю
была наброшена узорчатая шаль.
Дальше реки выписывали одну петлю за другой. В лучах восходящего солнца
на землю ложились стройные тени деревьев.
Примерно в ста тридцати милях от Дарвина простирается обширное
плоскогорье. Дожди и ветры избороздили его склоны расщелинами и ущельями.
Заросшие деревьями ущелья, пробуравленные реками и ручьями, весело
струящимися в сезон дождей, разбивают плоскогорье на отдельные неприступные
участки.
Теперь, когда мы летели над плоскогорьем, земля стала к нам ближе.
"Каталина" мчалась над страной аборигенов подобно морской птице,
единственная цель которой - достичь моря. Она ни разу не отклонилась от
своего курса. Временами мне хотелось, чтобы она замедлила полет: тогда я
смог бы как следует разглядеть это оставшееся неприкосновенным убежище
народа, открывшего Австралию. Но "Каталина" все летела вперед, к месту
своего назначения в заливе Карпентария.
Мы миновали необъятную затопленную водой долину, отделяющую северную
часть Арнхемленда от южной. По этой долине текла река, настолько разбухшая
от дождей, что на каждом шагу от нее протягивались нити вновь образовавшихся
потоков, которые затем снова сливались с рекой. Теснившие реку отвесные
скалы были прорезаны ущельями. Песчаник, из которого скалы были сложены,
выветрился, время покрыло их трещинами. Из сплошной скалистой стены
образовалось множество нагроможденных друг, на друга глыб красного, желтого
и оранжевого цвета. Они проглядывали сквозь окружающую зелень подобно
древнему скелету земли.
В эту долину вливались все потоки, рожденные на окружающем ее
плоскогорье. Они устремлялись в размытые русла, достигали края возвышающейся
над долиной стены и оттуда низвергали свои воды на зеленый ковер, трепеща,
как стяги на ветру.
Я насчитал одиннадцать водопадов. Хотя я слышал только шум моторов, я
знал, что внизу воздух сотрясается от грохота низвергающейся воды, что вся
долина наполнена раскатами, журчанием и мягкими всплесками.
Мы постепенно снижались, земля все приближалась. Теперь мы летели над
равниной, поросшей деревьями. Здесь не было пышной зеленой травы.
Красновато-коричневая земля была едва прикрыта растительностью.
То там, то здесь между деревьями" поднимались столбы песчаника,
напоминавшие руины городов. Столбы опирались о стволы деревьев, на земле
лежали обломки скал.
Мы все летели вперед над зарослями низкорослых деревьев, мимо одиноких
холмов и потоков, пробивающихся из глубоких ущелий. Затем под нами оказались
плоские скалы. По ним кое-где струились ручейки, еще не успевшие проложить
себе русло. В глубоких расщелинах росли деревья, выстроившиеся в ряд, словно
аборигены, пробирающиеся через заросли.
Вскоре плоскогорье сменилось прибрежной низиной. Под нами были
окаймленные мангровами потоки и заболоченные участки. Мы пересекли устье
реки Уокер и полетели дальше, над водами заливов Блу-Мад и Карпентария.
Еще немного, и мы оказались над Грут-Айлендом, над лагуной, служившей
во время войны базой для гидропланов. "Каталина" летела над самой водой, как
опускающийся пеликан. Послышался такой треск, как если бы корпус врезался в
гравий. Огромный водяной султан разлетелся на тысячу брызг. Постепенно все
стихло, и мы заскользили по воде подобно кораблю.
С воздуха хорошо ощущаешь подлинный характер и особенности страны, так
как окружающая обстановка не влияет на восприятие. Характер страны не
совпадает с характером какого-то определенного пункта. Картина, которую мы
видим, находясь на земле, всегда ограниченна. Когда же страна расстилается
внизу, как ковер, реагируешь не на завитки листьев и стеблей, украшающие
отдельные кусочки композиции, а воспринимаешь всю композицию в целом.
Во время полета передо мной предстала душа Арнхемленда. Я знал, что
даже если бы я прошел пешком сотню миль, эта земля не открылась бы передо
мною так, как за эти несколько часов.
Характер страны накладывает отпечаток на характер ее народа; было ясно,
что обосновавшиеся в Арнхемленде аборигены должны быть сильными,
мужественными людьми. Слабым здесь не место!
Грут-Айленд занимает около 700 квадратных миль. Здесь Ф. Грей -
англичанин, обосновавшийся в Умба-Кумба, на северо-востоке острова, -
проводит интересный опыт. Его дом стоит у лагуны, на которую села наша
"Каталина".
Грей выехал нам навстречу на катере. Это был приветливый человек
средних лет. Мы сошли на берег и позавтракали вместе в помещении, прежде
служившем столовой для военнослужащих, потом снова сели на катер и
направились к противоположному берегу лагуны, где стоял дом Грея. (Лагуна
имела около трех миль в поперечнике).
Я сидел рядом с Греем, который правил катером. Он рассказывал мне о
своих планах.
Занимаясь торговыми операциями на северном побережье Австралии, Грей
хорошо узнал аборигенов и добился уважения племен, особенно враждебно
относившихся к белым.
На аэронавигационных картах восточной части Арнхемленда дважды
встречается надпись "лагерь Грея" - там, где берег намечен лишь пунктиром.
Первый лагерь находится рядом с заливом Каледон; это территория аборигенов,
повинных в убийстве полицейского на острове Вуда, совершенном в 1933 году.
Примерно в это же время на побережье залива Каледон аборигены истребили
команду японского люгера. Грей выезжал на место для расследования.
В 1938 году он обосновался в Грут-Айленде и приступил к осуществлению
своих замыслов. Он хотел направить развитие австралийцев по новому руслу, с
тем чтобы помочь им стать полноправными гражданами и перейти к новым формам
хозяйственного уклада. Грей не собирался уничтожить культуру аборигенов; он
хотел заменить приносящие вред обычаи более приемлемыми, сохранив при этом
их смысл и значение.
Так, у аборигенов Грут-Айленда существовал обычай привязывать
покойников к ветвям деревьев и держать их там до тех пор, пока труп не
сгниет. После этого кости предают земле. После упразднения этого обычая
мертвых стали хоронить сразу, сохраняя лишь волосы покойника для обрядовых
танцев.
Под руководством Грея аборигены заложили большой сад и посадили там
касаву {Касава - то же, что маниок (см. с. 498).}, сладкий картофель, бананы
и ананасы. Была сооружена большая ирригационная плотина.
Плодами сада пользовались сами аборигены, дополняя ими свой рацион.
Были выстроены общежития и дом.
Грей завез несколько голов рогатого скота - основу стада, которое он
рассчитывал развести для аборигенов. С этой же целью он завез свиней, кур и
коз.
Он не навязывал аборигенам никакого вероучения, не вторгался в сферу их
религии, сложившейся на протяжении веков под влиянием условий среды и
способствовавшей сохранению их жизнеспособности.
Аборигены продолжали следовать своим этическим нормам, - кстати
сказать, более четким и определенным, чем наши.
Естественно, что с переходом аборигенов к земледелию и скотоводству их
культура должна подвергнуться значительным изменениям. Грей стремился, чтобы
эти изменения были органически связаны с развитием аборигенов, чтобы они не
привели к потере всякого интереса к жизни, что характерно для общин, в
которых была разрушена социальная основа.
Грей рассказал мне, что в его колонии около 150 коренных австралийцев;
в 1945 году (за год до моего посещения Грут-Айленда) здесь было
зарегистрировано двенадцать рождений и одна смерть.
Но вот мы приблизились к берегу. Катер стал на якорь; мы должны были
добраться до берега вброд.
Несколько аборигенов вошли в воду и направились к катеру. Один из них
был рослый, крепкий мужчина с шапкой курчавых волос на голове. Его грудь
пересекали толстые рубцы. У него было застывшее, неподвижное выражение лица.
Этот абориген должен был перенести меня на берег. Я взобрался к нему на
спину, и он медленно побрел по воде, держа в одной руке мои костыли.
Стояла гнетущая влажная жара. Собирались грозовые тучи.
Когда мы добрались до берега, абориген, который явно не понял
назначения моих костылей, резко выпрямился. Я опрокинулся спиной на песок, а
он с удивлением посмотрел на меня.
- Подай-ка мне мои палки, - попросил я.
Он посмотрел на костыли так, словно никогда их не видел, затем протянул
их мне. Когда я поднялся с песка, он подошел к группе аборигенов и повел с
ними долгий разговор, перемежавшийся энергичной жестикуляцией. Хотелось бы
мне знать, о чем они говорили!
Все строения в Умба-Кумба были прочными и идеально подходили к условиям
тропического климата.
Хотя правительство признало колонию Грея, он был по-прежнему связан
недостатком денежных средств. Содержание колонии истощило его собственные
ресурсы, а помощи, которой он, несомненно, заслуживал, он не получал.
Колонии был нужен учитель для школы, но Грей не мог добиться
соответствующего разрешения от властей.
Колония нуждалась и в постоянном медицинском обслуживании. На острове,
как и во всех частях Северной Австралии, населенных аборигенами,