гордилась тем, что не боялась меня. Когда мы с сестрой Пик отправились
обратно в миссию, девочка пошла с нами. Проходя мимо других детей, она
громко обращалась к нам, чтобы показать, какая она смелая.
Аборигены чрезвычайно привязаны к своим детям. Только белые стегают
детей ремнем, и только в цивилизованном обществе необходимы приюты для
беспризорных детей.
У аборигенов я никогда не видел детей, оставшихся без присмотра, хотя
видел много сирот. По обычаям аборигенов ребенок может иметь несколько
"матерей", и в случае смерти родной матери заботы о нем принимает на себя
другая "мать".
Поскольку у аборигенов не существует никаких правил поведения для
детей, то, по нашим представлениям, они страшно избалованы. Мать может
накричать на своего ребенка, но чаще всего это продиктовано страхом за его
жизнь. Австралийские женщины редко наказывают своих детей.
Дети валяются на земле, тузят друг друга и отчаянно визжат, потом
встают и, смеясь, расходятся. Они старательно ухаживают за младшими братьями
и сестрами и безропотно таскают на спине упитанных, невозмутимых малышей. Я
ни разу не видел, чтобы какая-нибудь девочка рассердилась на мать, если та
отрывала ее от игры, чтобы поручить ей малыша.
Однажды ранним утром, открыв дверь здания миссии, я остановился на
верхней площадке лестницы. У подножия лестницы на земле сидели четыре
девочки, скрестив ноги. Ставшей было лет четырнадцать. Четыре личика
улыбнулись мне, и на каждом я прочитал возбуждение и гордость. Казалось,
девочкам поручено сообщить какую-то важную новость.
Тут я заметил, что на коленях у старшей девочки лежал младенец с кожей
цвета меда - новорожденный, для которого сегодняшнее прекрасное утро было
первым в его жизни. Девочки принесли своего маленького брата миссис Эллемор,
чтобы она могла им полюбоваться.
Я позвал миссис Эллемор. Ее восторг вызвал на лицах девочек радостные
улыбки. Они бережно унесли младенца. Должно быть, матери не терпелось
узнать, какое впечатление он произвел. Девочки прибавили шагу.
На любой школьной площадке, где играют белые дети, слышатся крики и
смех. Сочетание этих звуков - вовсе не безмятежно веселый аккорд, потому что
многие из его составных элементов - взаимные пререкания или ссоры.
Там, где играют дети аборигенов, слышится песня. Я часто закрывал глаза
и прислушивался к этим гармоничным звукам, пытаясь уловить хоть одну
нестройную ноту. Но я всегда слышал лишь радостный щебет, напоминающий пение
птиц...
Неомраченному веселью детей аборигенов во многом способствует то
обстоятельство, что ни один из них не владеет чем-либо, чего нет у других.
Им неведома зависть - ведь у них все общее. Неведомы им и ссоры из-за
какой-то игрушки, столь распространенные среди белых детей: ведь их игрушки
- тростник, камушки и ракушки, которых кругом сколько хочешь.
Отсутствие собственнических инстинктов, которым сопутствует жадность,
характерно и для взрослых. В одной миссии я подарил аборигену рубашку в
благодарность за его заботы обо мне. Рубашку эту я потом видел на пятерых
других мужчинах.
Разительный контраст в поведении белых и темнокожих детей отнюдь не
объясняется наследственностью. Это - результат различного подхода к жизни,
который, в свою очередь, обусловливается различным воспитанием и
образованием. Отсутствие эгоизма у аборигенов и их предупредительность по
отношению к другим, которые я наблюдал сотни раз, неразрывно связаны с
переживаниями детства.
Только радикальный переворот в сфере человеческих отношений, только
полный отказ от тех представлений, которые делают человека конкурентом его
ближних, может привести к тому, что на площадках, где играют наши дети,
воцарится тот же дух, ,что и среди детей австралийских аборигенов.
Окруженный детворой, я шел по широкой полосе берега; за мной брели две
маленькие девочки с грудными младенцами на руках. Время от времени, когда
они хотели на что-либо обратить мое внимание, наш разговор прерывался.
"Фис, фис!" - кричали они, и я шел к какой-нибудь лужице, увязая по
щиколотку в мокром песке. В лужице плавали головастые рыбешки "фис".
Мы возвращались домой после нашей ежедневной прогулки, направляясь к
тамариндам, под тенью которых собирались отдохнуть и побеседовать. Вокруг
бегали кроншнепы, запуская в песок клювы в поисках пищи.
Дети были огорчены тем, что мои ботинки испачкались. Когда мы вышли на
сухое место, трое мальчиков стали на колени и стерли с них грязь.
Одного из мальчиков звали Бандаравой. Ему было лет одиннадцать.
Непосредственная живая улыбка очень красила его неказистое лицо. Он охотно
смеялся моим шуткам и очень мне полюбился.
На мальчике была грязная, слишком короткая повязка, из-под которой
торчали неимоверно тонкие ноги, напоминавшие обуглившиеся палки.
Дети здесь ходят голышом лет до семи. Потом мальчики начинают носить
набедренную повязку, а девочки - узкую продольную полоску материи; концы
которой перекидывают через обвязанный вокруг талий шнурок.
Когда мы расположились под деревьями, мальчики решили состязаться в
метании копья. Они бросились к зарослям тростника и отобрали себе по
нескольку упругих прямых стеблей, которые должны были заменить копья.
Разделившись на две группы, они начали метать "копья" в противника.
Их жесты и мимика во время игры воспроизводили жесты и мимику мужчин во
время исполнения обрядов или при стычках между племенами. Пригнувшись,
мальчики бежали в траве, выскакивали из-за деревьев и издавали притворно
свирепые крики. Они осторожно обходили друг друга, переступая с ноги на
ногу.
При этом они издавали музыкальные крики на высокой ноте, напоминающие
крики птиц. Мальчики держали свои "копья" над головой большим и указательным
пальцами, закидывая руку далеко назад. Когда "копье" попадало в цель, обе
стороны разражались смехом. Мальчики отличались большой меткостью. Как в
любой игре, здесь были признанные чемпионы.
Я часто наблюдал за такими "битвами". Их участники выходили из себя
лишь в очень редких случаях. Белого мальчика, потерявшего самообладание на
площадке для игр, как правило, поддерживают один-два приятеля; когда
темнокожим мальчиком овладевает гнев, он сразу же оказывается в одиночестве.
Никто на него не обращает внимания, а игра продолжается. В таких случаях
задира неизменно бросает свое копье и уходит, не замечаемый остальными.
Обычно он возвращается через несколько минут; и сам он, и его товарищи тут
же забывают о случившемся. Главное во время игры не одиночка, а коллектив.
Раздражительность, проявляющаяся во время игр или в повседневной жизни,
дурно действует на окружающих детей. Однажды при мне темнокожий мальчик в
припадке раздражения бросился на землю и стал кричать. Никто не обратил на
него ни малейшего внимания. Взрослые проходили мимо, даже не взглянув в его
сторону, дети обходили его. Буяну пришлось быстро утихомириться.
Бандаравой и еще шестеро мальчиков, которым надоело играть, собрались
вокруг меня в надежде, что я расскажу им что-нибудь интересное. Мальчиков
звали Мийнеджара, Нгальбара, Ямбал, Нанинджавой, Йоади и Дармеринг.
Мои старания повторить имена (хотя мальчики и произносили их очень
отчетливо) рассмешили их. Я притворился, что мне ужасно трудно выговорить
имя Бандаравоя; я таращил глаза и мотал головой, как если бы это имя
застряло у меня в горле.
Бандаравой чуть не вдвое согнулся от беззвучного смеха. Он продолжал
веселиться еще долго после того, как его товарищи перестали смеяться.
- Он чудак, - сказал Йоади, показывая на Бандаравоя.
Мальчики уже несколько раз назвали Бандаравоя чудаком, как бы извиняясь
за него.
- Ты летчик, а? - спросил Дармеринг (во время войны в двух милях от
миссии располагалась авиачасть).
- Нет, - ответил я. - Я приехал из Мельбурна. Я просто путешествую.
- Знаешь ты такие самолеты - "Митчел", "Дуглас", "Мустанг", "Спитфайр"?
- спросил Дармеринг.
- Знаю.
- А "Буффало"?
- Конечно, - ответил я. - У буффало большие рога, и он мычит {Игра
слов. По-английски "buffalo" значит "буйвол".}, - и я вскинул голову, как
разъяренный бык. Бандаравой опять скорчился от смеха. Другие мальчики,
казалось, были озадачены.
- "Буффало" - это самолет, - сказали они.
- Нет, - возразил я, - это огромный бык.
- А я говорю о самолетах "Буффало", - объяснил Дармеринг.
Пока мы болтали, Нанинджавой, стоявший возле меня, то и дело протягивал
руку и легонько постукивал меня по лбу, руке или шее. Я не обращал на это
внимания: он убивал песчаных мух, которых, я, не мог разглядеть. Зоркие
глаза мальчика их различали. Случайно двинув головой, я стукнулся о дерево,
к которому прислонялся. Я закатил глаза, высунул язык и замотал головой -
совсем, как знаменитый комик Мак Сенетт в своих немых фильмах, когда
полицейские оглушали его дубинками.
Для Бандаравоя это было последней каплей. Он ухватился за Нанинджавоя и
повис на нем, заливаясь пронзительным смехом. Придя в себя, он подошел ко
мне и, заглядывая мне в лицо, попросил:
- Еще разочек, Гуравилла!
- Гуравилла? - переспросил я. - Что это такое?
- Это твое имя. Ты Гуравилла, - сказали мальчики.
- Так, значит, у вас есть для меня прозвище! Что же это значит?
Наверное, "глупый человек"?
Такое толкование огорчило мальчиков.
- Нет, нет! - заверили они меня.
- В таком случае, что же оно означает? - спросил я, уверенный, что
основанием для прозвища послужила моя внешность.
- Человек - сочинитель песен, - объяснили мальчики.
Как я узнал позднее, прозвище Гуравилла дал мне один старик из
Милингимби. В языке аборигенов нет слова "писатель". Человек, больше всего
похожий по своей профессии на писателя, - сочинитель песен. Одного старика с
мыса Стюарт, который прославился своими песнями, звали Гуравилла. Мне дали
это имя в его честь.
- Гуравилла - замечательное имя, - сказал Йоади.
Я с ним согласился. Мы продолжали разговаривать о Том и о сем. Мальчики
стали объяснять мне, как метать копье. Я попросил их достать копье и
показать мне, как его бросают. Один из мальчиков убежал и возвратился с
длинным копьем и копьеметалкой. Показав мне, как держать копье и
копьеметалку и закончив общий инструктаж, они отошли в сторону. Я метнул
копье. Оно полетело, заметно вихляясь, и, на мой взгляд, упало совсем
близко. Едва оно коснулось земли, как мальчики принялись хвалить меня:
- Хороший бросок!
- Хороший бросок, Гуравилла, - твердил Бандаравой. - Бросок что надо!
Но мне не терпелось посмотреть, как бросают копье они сами. Им, как
видно, не хотелось выставлять свое умение напоказ, и они долго отказывались.
Я настаивал. Мальчики поднялись, сжав губы, с решительным выражением лица.
Они метали копье с разбега, напрягая все силы.
Я был уверен, что они легко побьют меня. Но нет... Ни одно копье не
упало дальше моего. Хуже всего был результат Бандаравоя. Как настоящие
спортсмены мальчики продолжали без всякой зависти хвалить мой бросок.
Возвращаясь в миссию, я не без гордости подумал, что, родись я
аборигеном, из меня бы вышел выдающийся метатель копья. Поднявшись к себе в
комнату, я выглянул в окно. Мальчики играли на берегу все с тем же копьем.
Бандаравой разбежался, сделал плавный бросок. Тяжелое копье поднялось в
воздух, как стрела, полетело далеко-далеко и вонзилось в песок. Бандаравой
подбежал, вытащил копье и отнес обратно. Мальчики бросали копье по очереди.
Даже при самом неудачном броске их копье пролетало расстояние по меньшей
мере в шесть раз большее, чем мое.
Одна из главных обязанностей женщин-австралиек - собирать растительную
пищу: коренья, орехи и плоды, составляющие важный элемент рациона
аборигенов. В этом женщины достигли совершенства. Отношение мужа к жене в
известной мере зависит от ее умения добывать для него, растительную пищу в
достаточном количестве.
Поиски этой пищи - каждодневное занятие женщин. Тут требуются зоркость,
умение и не знающие устали ноги. Собранная женщинами пища называется
"растительная еда", но нередко мужчины с известной долей пренебрежения
называют ее "женской пищей".
Женщинам Милингимби приходилось проходить изрядное расстояние, чтобы
добраться до мест, изобилующих съедобными кореньями и растениями. Однажды
миссис Эллемор договорилась, чтобы женщин подвез грузовик, и таким образом я
мог поехать вместе с ними. В кузове грузовика, скрестив ноги, сидели женщины
и дети. Всего было восемь женщин, пятеро младенцев и семь девочек.
Зная, что мои карманы набиты леденцами, старшие девочки сели поближе ко
мне. Со временем они тоже станут собирать пищу для своих мужей. Как только
девочки немного подрастают; матери, отправляясь на поиски "женской пищи",
начинают брать их с собой.
Рядом с каждой женщиной лежала заостренная палка-копалка. Сумки,
сплетенные из листьев пандануса, висели за плечами на веревке, обвязанной
вокруг головы.
Женщины были возбуждены Поездкой на грузовике. Они переговаривались,
указывая на местные ориентиры, до которых сегодня добрались так быстро.
Когда мы обгоняли идущих пешком аборигенов, женщины весело окликали их.
- Мы остановились у заболоченного лесистого участка. Высокая трава,
голубые лилии, растения с широкими листьями и стелющиеся побеги сливались в
зеленый ковер, прикрывавший стоячие воды в низинах и углублениях почвы.
Мы вышли из грузовика. Малыши, оседлав матерей, крепко держались за их
густые волосы. Как только младенец начинает садиться, его приучают сидеть на
плечах у матери, обхватив ногами ее шею. Вначале мать придерживает малыша за
ножку или поддерживает рукой его спинку, чтобы он чувствовал себя уверенней,
но вскоре ребенок начинает обходиться без ее помощи.
Женщины быстро переходили с места на место, потом останавливались и,
прежде чем вытащить корень, разрыхляли почву своими копалками. Они
складывали коренья в висевшие за спиной сумки. Те из них, у которых на
плечах сидели дети, вешали сумки так, чтобы веревка, проходившая вокруг лба,
обхватывала и малыша. По возвращении в лагерь клубни и коренья моют и пекут
на углях.
Я шел позади, стараясь угадать, какие коренья выкопают женщины. стебли
ямса распознать было легко, так как они вились по стволам деревьев. Тем не
менее, когда я обратил внимание одной из женщин на хороший, как мне
показалось стебель, она глянув на него, продолжала копать в другом месте;
"Это негодный ямс", - сказал она, давая мне понять, - что клубень
несъедобен.
Бродя по зарослям, дети жевали, стебли травы. Когда под их зубами
сочный стебель превращался в волокнистую полоску, они бросали его и срывали
другой. Дети быстро шли вперед; останавливаясь возле вьющихся растений, на
которых висели черные плоды, напоминающие мелкий виноград. У этих ягод
сладкий вкус. Стоило детям наткнуться на такое растение, и они не отходили
от него, пока не обрывали всех ягод.
Дети аборигенов в значительной степени сами обеспечивают себя
необходимой им растительной пищей, бродя по зарослям. Они гуляют не ради
удовольствия, а в поисках пищи. Каждый поворот головы, взгляд, радостный
возглас вызваны не красотами природы, а находкой съедобных плодов. Они
обращают внимание только на то, что можно съесть.
Я шел позади одной женщины, на плечах у которой сидел ребенок. Мать все
время нагибалась, выкапывая клубни ямса. Ребенок цепко держался за волосы
матери. Он отлично приноровился к ее движениям и держал голову прямо даже
тогда, когда мать наклонялась до самой земли. Иногда женщина находила место,
где было много ямса и съедобных кореньев. Тут ей приходилось подолгу стоять
нагнувшись, и она пересаживала ребенка на землю, чтобы было удобнее копать.
Мне казалось, что в таких случаях мать должна тщательно выбрать место
для ребенка, откинуть ветки, и камни, на которых ему будет больно лежать. Но
женщина опускала ребенка на землю механическим движением, чтобы избавить
себя на время от обузы. Иногда попадалось неудачное место, и малышу было
неудобно. Он удивленно глядел на прутья и камни, среди которых очутился, но
не жаловался. Ведь на земле вокруг него были рассыпаны такие сокровища! От
столь богатого выбора в первый момент он терялся. Глаза у него разбегались.
Иногда малыш сразу хватал и засовывал в рот камушек, иногда веточку или
листок. Но выбранные им предметы подвергались тщательной проверке. Малыш
быстро выталкивал язычком изо рта то, что ему не нравилось, и тут же находил
что-нибудь другое. Если ему попадался лакомый кусочек - ягода, жук, муравей
или гусеница, - он приходил в страшное возбуждение и хлопал руками по ноге
согнувшейся рядом матери, желая привлечь ее внимание. Но мать была слишком
занята, и ему приходилось наслаждаться своими открытиями в одиночку.
Удовольствие, с каким малыш поглощал; гусениц, муравьев и жуков, -
натолкнуло меня на мысль поставить опыт. Я бросил малышу крыло мотылька. Он
покосился на это крыло, потом посмотрел мне; прямо в глаза. Меня удивил его
испытующий взгляд, поскольку до этого мы обменивались дружескими улыбками и
возгласами одобрения. Мне показалось, что малыш подозревает меня в
неблаговидном поступке. Я протянул руку, чтобы убрать крыло мотылька, но
ребенок живо схватил его продолжая внимательно наблюдать за мной. Не сводил
с меня глаз, он съел крылышко. Через несколько мгновений, словно получив
некое внутреннее одобрение, малыш улыбнулся мне. Я почувствовал облегчение и
сказал матери, сидевшей на корточках рядом со мной:
- Какой у тебя славный малыш!
Она повернула голову и молча улыбнулась ребенку, потом дотронулась до
него рукой.
- Не повредит ли малышу крыло мотылька? - спросил я.
Но мать не поняла моих слов. Мы оба любовались малышом, а он, пожевав
комочек красной глины, открыл рот и выплюнул его.
Аборигенов часто называют попрошайками. Эта репутация установилась за
ними потому, что они постоянно выпрашивают табак, и еще потому, что мы
нередко видим аборигенов-нищих в городах и на железнодорожных станциях.
Абориген по натуре не попрошайка. Таким его делают обстоятельства, а
также его уверенность в том, что обычай его народа - всем делиться друг с
другом - принят и у беглых. Поставленный в аналогичные условия, белый тоже
станет клянчить табак и еду у тех, кто может его снабдить ими.
Попрошайничество не типично для белых, поскольку у белых, как правило, в
избытке есть все то, что выпрашивают аборигены. Лишите белых этих вещей, и
они станут их выпрашивать.
Однажды я приземлился на военном аэродроме в глухой местности. На
складе кончился табак. Когда я вышел из самолета, меня окружила группа
летчиков, страдавших от отсутствия курева.
- Не найдется ли у вас закурить?
- Ради бога, дайте сигарету!
Закурив, они с облегчением вздохнули. Неподалеку от самолета стояло
несколько аборигенов. Когда я проходил мимо, они попросили:
- Дайте табачку, мистер!
Я дал им закурить. Кто-то из команды самолета сказал:
- Вот попрошайки!
Я заметил, что, если у аборигена вдосталь курева, он нередко
отказывается от предлагаемой сигареты.
Когда аборигену нечего курить или когда у него курево на исходе, он
обратится к вам. Но, поскольку он знает по опыту, что белые не любят, если к
ним обращаются, как к равным, он будет клянчить; ему выгоднее принять
униженный тон. Когда нуждается в куреве белый, он знает, что его просьба не
будет воспринята как попрошайничество.
Каждое утро под моим окном я видел местных женщин, подбиравших окурки,
брошенные мною накануне вечером, пока я сидел за письменным столом.
Случалось, когда я отправлялся на прогулку, они шли за мной, чтобы подбирать
мои окурки, поэтому я не докуривал сигареты до конца. Женщины бдительно
следили за мной глазами, куда бы я ни пошел. Брошенный окурок никогда не
залеживался. Дети собирали окурки для своих матерей.
Однажды утром я стоял неподалеку от амбулатории и курил. Несколько
женщин внимательно следили за мной. Когда сигарета была наполовину выкурена,
я бросил дымящийся окурок в их сторону. Вдруг одна девочка кинулась за
окурком, несмотря на протестующие крики женщин, которые зарились на него.
Подхватив окурок, девочка помчалась, точно завладевший мячом футболист.
Она увернулась от женщин, пытавшихся ее схватить, и, лавируя, бросилась
бежать к стоявшей неподалеку хижине. У костра возле этой хижины сидело
несколько австралиек. Девочка на бегу подняла руку и что-то крикнула одной
из них. Прежде чем эта женщина успела подняться, другая вскочила и бросилась
к девочке.
Девочка ловко увернулась, но женщина быстро нагоняла ее. Словно заяц,
преследуемый борзой, девочка, казалось, инстинктивно предвосхищала каждое
движение своей преследовательницы. Но, как искусно она на уклонялась, та в
конце концов ее поймала. Девочка продолжала сжимать окурок в кулаке. Она
отчаянно отбивалась и кричала, стараясь вырваться. Женщина бросила ее на
землю и принялась разжимать ей кулак. Когда ей это удалось, девочка
прекратила визг и вскочила на ноги без всяких признаков обиды или гнева.
Возвращаясь к амбулатории, она посмотрела на меня и усмехнулась.
Случается, что аборигены из зарослей направляют за куревом посыльного.
Однажды, проходя вместе с Гарри по поселку, я заметил старика в набедренной
повязке из коры, которого раньше не встречал. Рядом со стариком лежали копья
с каменными наконечниками. Его открытая, приветливая улыбка казалась
удивительно молодой для такого старого человека. На поясе у него висела
помятая жестянка для табака. Я дал ему немного дешевого табаку, из которого
делают ужасные самокрутки - их иногда называют "сигаретами темнокожих". Не
многие белые могут курить этот табак. Когда у меня кончился запас хорошего
табака, я попробовал курить "сигареты темнокожих", но после нескольких
затяжек чувствовал нечто вроде опьянения.
Когда старик открыл свою жестянку, я заметил в ней кусок дерева с
замысловатой резьбой.
- Посланнический жезл, - объяснил мне Гарри.
- Может быть, он разрешит мне посмотреть на этот жезл? - спросил я у
Гарри.
Гарри поговорил со стариком на родном языке. Тот вынул жезл и положил
его мне на ладонь. Это был плоский кусок дерева с зарубками.
- Спроси его, что означают зарубки, - попросил я Гарри.
Они поговорили с минуту, и Гарри сообщил мне, что жезл дал старику
абориген с островов Крокодайл, посылая его в миссию за табаком. Чтобы
выполнить поручение, старику пришлось плыть на лодке.
- Оставит ли он мне этот жезл, если я дам ему табаку?
- Ясное дело, - ухмыляясь, сказал Гарри.
Я насыпал табаку в жестянку, а жезл взял себе. Старик, по-видимому, был
очень доволен сделкой. Вскоре об этом стало известно другим. В тот же вечер
трое аборигенов явились ко мне с тремя свежевырезанными посланническими
жезлами. Жезлы были разные, но, как выяснилось, все они означали одно и то
же: просьбу снабдить табаком.
Как мне объяснили миссионеры, зарубки на посланническом жезле ничего не
означают. Эти жезлы лишь напоминают тому, кому их вручают, что он должен
передать какое-то известие или о чем-то попросить. Но мне все-таки казалось,
что зарубки на жезле, принесенном стариком, имеют особый смысл.
Нужда аборигенов в табаке острее всех других насущных потребностей.
Однажды я сидел в своей комнате и смотрел через окно на берег, где.
искали себе пищу кроншнепы. Внезапно они поднялись в воздух и улетели. По
тропинке, протоптанной от дома к морю, шли гуськом четыре аборигена. Они
были разрисованы розовато-коричневой глиной. На лице у каждого была выведена
белая поперечная полоса. Она тянулась от уха до уха, проходя под глазами и
через переносицу. Остальная часть лица была, выкрашена в ужасный
розовато-коричневый цвет, придававший этим аборигенам устрашающий вид. Их
волосы были облеплены глиной. У одного из мужчин глаза были обведены белым;
белые полосы тянулись по щекам, сходясь под подбородком.
Каждый нес в левой руке тяжелое копье с каменным наконечником, а в
правой - копьеметалку. На руках у них были плетеные браслеты, на бедрах -
повязки. На шее у каждого висела маджинджи. Мужчины смотрели прямо перед
собой и шли легкой настороженной походкой.
Эти аборигены из "дикого" лагеря направлялись к хижинам лагеря Гарри.
- Только этого не хватало, - пробормотала сестра Пик.
Я схватил свою записную книжку и поспешил вниз. Сестра Пик что-то
говорила мне вслед, советуя быть осторожнее.
Я догнал аборигенов. Тот, что шагал последним, оглянулся и недовольно
посмотрел на меня. Так хозяин смотрит на собаку, если она увяжется за ним,
когда он спешит на работу. Я понял, что порчу впечатление, которое они
рассчитывают произвести своим появлением. Все же я продолжал идти за ними,
пока мы не вышли на поляну перед лагерем Гарри.
Весь лагерь пришел в движение. Женщины стояли группами, держа на плечах
младенцев. Дети постарше жались к матерям. Мужчины выбегали из хижин, держа
в руках копья, и становились в ряд перед своими жилищами.
Визит был явно неожиданным: обороняющиеся не были раскрашены.
Четверо раскрашенных воинов приближались по заросшей густой травой
поляне. Я следовал за ними на некотором расстоянии. Тут я заметил старика,
шагавшего рядом со мной. Другой старик шел позади меня. Оба они казались
обратно в миссию, девочка пошла с нами. Проходя мимо других детей, она
громко обращалась к нам, чтобы показать, какая она смелая.
Аборигены чрезвычайно привязаны к своим детям. Только белые стегают
детей ремнем, и только в цивилизованном обществе необходимы приюты для
беспризорных детей.
У аборигенов я никогда не видел детей, оставшихся без присмотра, хотя
видел много сирот. По обычаям аборигенов ребенок может иметь несколько
"матерей", и в случае смерти родной матери заботы о нем принимает на себя
другая "мать".
Поскольку у аборигенов не существует никаких правил поведения для
детей, то, по нашим представлениям, они страшно избалованы. Мать может
накричать на своего ребенка, но чаще всего это продиктовано страхом за его
жизнь. Австралийские женщины редко наказывают своих детей.
Дети валяются на земле, тузят друг друга и отчаянно визжат, потом
встают и, смеясь, расходятся. Они старательно ухаживают за младшими братьями
и сестрами и безропотно таскают на спине упитанных, невозмутимых малышей. Я
ни разу не видел, чтобы какая-нибудь девочка рассердилась на мать, если та
отрывала ее от игры, чтобы поручить ей малыша.
Однажды ранним утром, открыв дверь здания миссии, я остановился на
верхней площадке лестницы. У подножия лестницы на земле сидели четыре
девочки, скрестив ноги. Ставшей было лет четырнадцать. Четыре личика
улыбнулись мне, и на каждом я прочитал возбуждение и гордость. Казалось,
девочкам поручено сообщить какую-то важную новость.
Тут я заметил, что на коленях у старшей девочки лежал младенец с кожей
цвета меда - новорожденный, для которого сегодняшнее прекрасное утро было
первым в его жизни. Девочки принесли своего маленького брата миссис Эллемор,
чтобы она могла им полюбоваться.
Я позвал миссис Эллемор. Ее восторг вызвал на лицах девочек радостные
улыбки. Они бережно унесли младенца. Должно быть, матери не терпелось
узнать, какое впечатление он произвел. Девочки прибавили шагу.
На любой школьной площадке, где играют белые дети, слышатся крики и
смех. Сочетание этих звуков - вовсе не безмятежно веселый аккорд, потому что
многие из его составных элементов - взаимные пререкания или ссоры.
Там, где играют дети аборигенов, слышится песня. Я часто закрывал глаза
и прислушивался к этим гармоничным звукам, пытаясь уловить хоть одну
нестройную ноту. Но я всегда слышал лишь радостный щебет, напоминающий пение
птиц...
Неомраченному веселью детей аборигенов во многом способствует то
обстоятельство, что ни один из них не владеет чем-либо, чего нет у других.
Им неведома зависть - ведь у них все общее. Неведомы им и ссоры из-за
какой-то игрушки, столь распространенные среди белых детей: ведь их игрушки
- тростник, камушки и ракушки, которых кругом сколько хочешь.
Отсутствие собственнических инстинктов, которым сопутствует жадность,
характерно и для взрослых. В одной миссии я подарил аборигену рубашку в
благодарность за его заботы обо мне. Рубашку эту я потом видел на пятерых
других мужчинах.
Разительный контраст в поведении белых и темнокожих детей отнюдь не
объясняется наследственностью. Это - результат различного подхода к жизни,
который, в свою очередь, обусловливается различным воспитанием и
образованием. Отсутствие эгоизма у аборигенов и их предупредительность по
отношению к другим, которые я наблюдал сотни раз, неразрывно связаны с
переживаниями детства.
Только радикальный переворот в сфере человеческих отношений, только
полный отказ от тех представлений, которые делают человека конкурентом его
ближних, может привести к тому, что на площадках, где играют наши дети,
воцарится тот же дух, ,что и среди детей австралийских аборигенов.
Окруженный детворой, я шел по широкой полосе берега; за мной брели две
маленькие девочки с грудными младенцами на руках. Время от времени, когда
они хотели на что-либо обратить мое внимание, наш разговор прерывался.
"Фис, фис!" - кричали они, и я шел к какой-нибудь лужице, увязая по
щиколотку в мокром песке. В лужице плавали головастые рыбешки "фис".
Мы возвращались домой после нашей ежедневной прогулки, направляясь к
тамариндам, под тенью которых собирались отдохнуть и побеседовать. Вокруг
бегали кроншнепы, запуская в песок клювы в поисках пищи.
Дети были огорчены тем, что мои ботинки испачкались. Когда мы вышли на
сухое место, трое мальчиков стали на колени и стерли с них грязь.
Одного из мальчиков звали Бандаравой. Ему было лет одиннадцать.
Непосредственная живая улыбка очень красила его неказистое лицо. Он охотно
смеялся моим шуткам и очень мне полюбился.
На мальчике была грязная, слишком короткая повязка, из-под которой
торчали неимоверно тонкие ноги, напоминавшие обуглившиеся палки.
Дети здесь ходят голышом лет до семи. Потом мальчики начинают носить
набедренную повязку, а девочки - узкую продольную полоску материи; концы
которой перекидывают через обвязанный вокруг талий шнурок.
Когда мы расположились под деревьями, мальчики решили состязаться в
метании копья. Они бросились к зарослям тростника и отобрали себе по
нескольку упругих прямых стеблей, которые должны были заменить копья.
Разделившись на две группы, они начали метать "копья" в противника.
Их жесты и мимика во время игры воспроизводили жесты и мимику мужчин во
время исполнения обрядов или при стычках между племенами. Пригнувшись,
мальчики бежали в траве, выскакивали из-за деревьев и издавали притворно
свирепые крики. Они осторожно обходили друг друга, переступая с ноги на
ногу.
При этом они издавали музыкальные крики на высокой ноте, напоминающие
крики птиц. Мальчики держали свои "копья" над головой большим и указательным
пальцами, закидывая руку далеко назад. Когда "копье" попадало в цель, обе
стороны разражались смехом. Мальчики отличались большой меткостью. Как в
любой игре, здесь были признанные чемпионы.
Я часто наблюдал за такими "битвами". Их участники выходили из себя
лишь в очень редких случаях. Белого мальчика, потерявшего самообладание на
площадке для игр, как правило, поддерживают один-два приятеля; когда
темнокожим мальчиком овладевает гнев, он сразу же оказывается в одиночестве.
Никто на него не обращает внимания, а игра продолжается. В таких случаях
задира неизменно бросает свое копье и уходит, не замечаемый остальными.
Обычно он возвращается через несколько минут; и сам он, и его товарищи тут
же забывают о случившемся. Главное во время игры не одиночка, а коллектив.
Раздражительность, проявляющаяся во время игр или в повседневной жизни,
дурно действует на окружающих детей. Однажды при мне темнокожий мальчик в
припадке раздражения бросился на землю и стал кричать. Никто не обратил на
него ни малейшего внимания. Взрослые проходили мимо, даже не взглянув в его
сторону, дети обходили его. Буяну пришлось быстро утихомириться.
Бандаравой и еще шестеро мальчиков, которым надоело играть, собрались
вокруг меня в надежде, что я расскажу им что-нибудь интересное. Мальчиков
звали Мийнеджара, Нгальбара, Ямбал, Нанинджавой, Йоади и Дармеринг.
Мои старания повторить имена (хотя мальчики и произносили их очень
отчетливо) рассмешили их. Я притворился, что мне ужасно трудно выговорить
имя Бандаравоя; я таращил глаза и мотал головой, как если бы это имя
застряло у меня в горле.
Бандаравой чуть не вдвое согнулся от беззвучного смеха. Он продолжал
веселиться еще долго после того, как его товарищи перестали смеяться.
- Он чудак, - сказал Йоади, показывая на Бандаравоя.
Мальчики уже несколько раз назвали Бандаравоя чудаком, как бы извиняясь
за него.
- Ты летчик, а? - спросил Дармеринг (во время войны в двух милях от
миссии располагалась авиачасть).
- Нет, - ответил я. - Я приехал из Мельбурна. Я просто путешествую.
- Знаешь ты такие самолеты - "Митчел", "Дуглас", "Мустанг", "Спитфайр"?
- спросил Дармеринг.
- Знаю.
- А "Буффало"?
- Конечно, - ответил я. - У буффало большие рога, и он мычит {Игра
слов. По-английски "buffalo" значит "буйвол".}, - и я вскинул голову, как
разъяренный бык. Бандаравой опять скорчился от смеха. Другие мальчики,
казалось, были озадачены.
- "Буффало" - это самолет, - сказали они.
- Нет, - возразил я, - это огромный бык.
- А я говорю о самолетах "Буффало", - объяснил Дармеринг.
Пока мы болтали, Нанинджавой, стоявший возле меня, то и дело протягивал
руку и легонько постукивал меня по лбу, руке или шее. Я не обращал на это
внимания: он убивал песчаных мух, которых, я, не мог разглядеть. Зоркие
глаза мальчика их различали. Случайно двинув головой, я стукнулся о дерево,
к которому прислонялся. Я закатил глаза, высунул язык и замотал головой -
совсем, как знаменитый комик Мак Сенетт в своих немых фильмах, когда
полицейские оглушали его дубинками.
Для Бандаравоя это было последней каплей. Он ухватился за Нанинджавоя и
повис на нем, заливаясь пронзительным смехом. Придя в себя, он подошел ко
мне и, заглядывая мне в лицо, попросил:
- Еще разочек, Гуравилла!
- Гуравилла? - переспросил я. - Что это такое?
- Это твое имя. Ты Гуравилла, - сказали мальчики.
- Так, значит, у вас есть для меня прозвище! Что же это значит?
Наверное, "глупый человек"?
Такое толкование огорчило мальчиков.
- Нет, нет! - заверили они меня.
- В таком случае, что же оно означает? - спросил я, уверенный, что
основанием для прозвища послужила моя внешность.
- Человек - сочинитель песен, - объяснили мальчики.
Как я узнал позднее, прозвище Гуравилла дал мне один старик из
Милингимби. В языке аборигенов нет слова "писатель". Человек, больше всего
похожий по своей профессии на писателя, - сочинитель песен. Одного старика с
мыса Стюарт, который прославился своими песнями, звали Гуравилла. Мне дали
это имя в его честь.
- Гуравилла - замечательное имя, - сказал Йоади.
Я с ним согласился. Мы продолжали разговаривать о Том и о сем. Мальчики
стали объяснять мне, как метать копье. Я попросил их достать копье и
показать мне, как его бросают. Один из мальчиков убежал и возвратился с
длинным копьем и копьеметалкой. Показав мне, как держать копье и
копьеметалку и закончив общий инструктаж, они отошли в сторону. Я метнул
копье. Оно полетело, заметно вихляясь, и, на мой взгляд, упало совсем
близко. Едва оно коснулось земли, как мальчики принялись хвалить меня:
- Хороший бросок!
- Хороший бросок, Гуравилла, - твердил Бандаравой. - Бросок что надо!
Но мне не терпелось посмотреть, как бросают копье они сами. Им, как
видно, не хотелось выставлять свое умение напоказ, и они долго отказывались.
Я настаивал. Мальчики поднялись, сжав губы, с решительным выражением лица.
Они метали копье с разбега, напрягая все силы.
Я был уверен, что они легко побьют меня. Но нет... Ни одно копье не
упало дальше моего. Хуже всего был результат Бандаравоя. Как настоящие
спортсмены мальчики продолжали без всякой зависти хвалить мой бросок.
Возвращаясь в миссию, я не без гордости подумал, что, родись я
аборигеном, из меня бы вышел выдающийся метатель копья. Поднявшись к себе в
комнату, я выглянул в окно. Мальчики играли на берегу все с тем же копьем.
Бандаравой разбежался, сделал плавный бросок. Тяжелое копье поднялось в
воздух, как стрела, полетело далеко-далеко и вонзилось в песок. Бандаравой
подбежал, вытащил копье и отнес обратно. Мальчики бросали копье по очереди.
Даже при самом неудачном броске их копье пролетало расстояние по меньшей
мере в шесть раз большее, чем мое.
Одна из главных обязанностей женщин-австралиек - собирать растительную
пищу: коренья, орехи и плоды, составляющие важный элемент рациона
аборигенов. В этом женщины достигли совершенства. Отношение мужа к жене в
известной мере зависит от ее умения добывать для него, растительную пищу в
достаточном количестве.
Поиски этой пищи - каждодневное занятие женщин. Тут требуются зоркость,
умение и не знающие устали ноги. Собранная женщинами пища называется
"растительная еда", но нередко мужчины с известной долей пренебрежения
называют ее "женской пищей".
Женщинам Милингимби приходилось проходить изрядное расстояние, чтобы
добраться до мест, изобилующих съедобными кореньями и растениями. Однажды
миссис Эллемор договорилась, чтобы женщин подвез грузовик, и таким образом я
мог поехать вместе с ними. В кузове грузовика, скрестив ноги, сидели женщины
и дети. Всего было восемь женщин, пятеро младенцев и семь девочек.
Зная, что мои карманы набиты леденцами, старшие девочки сели поближе ко
мне. Со временем они тоже станут собирать пищу для своих мужей. Как только
девочки немного подрастают; матери, отправляясь на поиски "женской пищи",
начинают брать их с собой.
Рядом с каждой женщиной лежала заостренная палка-копалка. Сумки,
сплетенные из листьев пандануса, висели за плечами на веревке, обвязанной
вокруг головы.
Женщины были возбуждены Поездкой на грузовике. Они переговаривались,
указывая на местные ориентиры, до которых сегодня добрались так быстро.
Когда мы обгоняли идущих пешком аборигенов, женщины весело окликали их.
- Мы остановились у заболоченного лесистого участка. Высокая трава,
голубые лилии, растения с широкими листьями и стелющиеся побеги сливались в
зеленый ковер, прикрывавший стоячие воды в низинах и углублениях почвы.
Мы вышли из грузовика. Малыши, оседлав матерей, крепко держались за их
густые волосы. Как только младенец начинает садиться, его приучают сидеть на
плечах у матери, обхватив ногами ее шею. Вначале мать придерживает малыша за
ножку или поддерживает рукой его спинку, чтобы он чувствовал себя уверенней,
но вскоре ребенок начинает обходиться без ее помощи.
Женщины быстро переходили с места на место, потом останавливались и,
прежде чем вытащить корень, разрыхляли почву своими копалками. Они
складывали коренья в висевшие за спиной сумки. Те из них, у которых на
плечах сидели дети, вешали сумки так, чтобы веревка, проходившая вокруг лба,
обхватывала и малыша. По возвращении в лагерь клубни и коренья моют и пекут
на углях.
Я шел позади, стараясь угадать, какие коренья выкопают женщины. стебли
ямса распознать было легко, так как они вились по стволам деревьев. Тем не
менее, когда я обратил внимание одной из женщин на хороший, как мне
показалось стебель, она глянув на него, продолжала копать в другом месте;
"Это негодный ямс", - сказал она, давая мне понять, - что клубень
несъедобен.
Бродя по зарослям, дети жевали, стебли травы. Когда под их зубами
сочный стебель превращался в волокнистую полоску, они бросали его и срывали
другой. Дети быстро шли вперед; останавливаясь возле вьющихся растений, на
которых висели черные плоды, напоминающие мелкий виноград. У этих ягод
сладкий вкус. Стоило детям наткнуться на такое растение, и они не отходили
от него, пока не обрывали всех ягод.
Дети аборигенов в значительной степени сами обеспечивают себя
необходимой им растительной пищей, бродя по зарослям. Они гуляют не ради
удовольствия, а в поисках пищи. Каждый поворот головы, взгляд, радостный
возглас вызваны не красотами природы, а находкой съедобных плодов. Они
обращают внимание только на то, что можно съесть.
Я шел позади одной женщины, на плечах у которой сидел ребенок. Мать все
время нагибалась, выкапывая клубни ямса. Ребенок цепко держался за волосы
матери. Он отлично приноровился к ее движениям и держал голову прямо даже
тогда, когда мать наклонялась до самой земли. Иногда женщина находила место,
где было много ямса и съедобных кореньев. Тут ей приходилось подолгу стоять
нагнувшись, и она пересаживала ребенка на землю, чтобы было удобнее копать.
Мне казалось, что в таких случаях мать должна тщательно выбрать место
для ребенка, откинуть ветки, и камни, на которых ему будет больно лежать. Но
женщина опускала ребенка на землю механическим движением, чтобы избавить
себя на время от обузы. Иногда попадалось неудачное место, и малышу было
неудобно. Он удивленно глядел на прутья и камни, среди которых очутился, но
не жаловался. Ведь на земле вокруг него были рассыпаны такие сокровища! От
столь богатого выбора в первый момент он терялся. Глаза у него разбегались.
Иногда малыш сразу хватал и засовывал в рот камушек, иногда веточку или
листок. Но выбранные им предметы подвергались тщательной проверке. Малыш
быстро выталкивал язычком изо рта то, что ему не нравилось, и тут же находил
что-нибудь другое. Если ему попадался лакомый кусочек - ягода, жук, муравей
или гусеница, - он приходил в страшное возбуждение и хлопал руками по ноге
согнувшейся рядом матери, желая привлечь ее внимание. Но мать была слишком
занята, и ему приходилось наслаждаться своими открытиями в одиночку.
Удовольствие, с каким малыш поглощал; гусениц, муравьев и жуков, -
натолкнуло меня на мысль поставить опыт. Я бросил малышу крыло мотылька. Он
покосился на это крыло, потом посмотрел мне; прямо в глаза. Меня удивил его
испытующий взгляд, поскольку до этого мы обменивались дружескими улыбками и
возгласами одобрения. Мне показалось, что малыш подозревает меня в
неблаговидном поступке. Я протянул руку, чтобы убрать крыло мотылька, но
ребенок живо схватил его продолжая внимательно наблюдать за мной. Не сводил
с меня глаз, он съел крылышко. Через несколько мгновений, словно получив
некое внутреннее одобрение, малыш улыбнулся мне. Я почувствовал облегчение и
сказал матери, сидевшей на корточках рядом со мной:
- Какой у тебя славный малыш!
Она повернула голову и молча улыбнулась ребенку, потом дотронулась до
него рукой.
- Не повредит ли малышу крыло мотылька? - спросил я.
Но мать не поняла моих слов. Мы оба любовались малышом, а он, пожевав
комочек красной глины, открыл рот и выплюнул его.
Аборигенов часто называют попрошайками. Эта репутация установилась за
ними потому, что они постоянно выпрашивают табак, и еще потому, что мы
нередко видим аборигенов-нищих в городах и на железнодорожных станциях.
Абориген по натуре не попрошайка. Таким его делают обстоятельства, а
также его уверенность в том, что обычай его народа - всем делиться друг с
другом - принят и у беглых. Поставленный в аналогичные условия, белый тоже
станет клянчить табак и еду у тех, кто может его снабдить ими.
Попрошайничество не типично для белых, поскольку у белых, как правило, в
избытке есть все то, что выпрашивают аборигены. Лишите белых этих вещей, и
они станут их выпрашивать.
Однажды я приземлился на военном аэродроме в глухой местности. На
складе кончился табак. Когда я вышел из самолета, меня окружила группа
летчиков, страдавших от отсутствия курева.
- Не найдется ли у вас закурить?
- Ради бога, дайте сигарету!
Закурив, они с облегчением вздохнули. Неподалеку от самолета стояло
несколько аборигенов. Когда я проходил мимо, они попросили:
- Дайте табачку, мистер!
Я дал им закурить. Кто-то из команды самолета сказал:
- Вот попрошайки!
Я заметил, что, если у аборигена вдосталь курева, он нередко
отказывается от предлагаемой сигареты.
Когда аборигену нечего курить или когда у него курево на исходе, он
обратится к вам. Но, поскольку он знает по опыту, что белые не любят, если к
ним обращаются, как к равным, он будет клянчить; ему выгоднее принять
униженный тон. Когда нуждается в куреве белый, он знает, что его просьба не
будет воспринята как попрошайничество.
Каждое утро под моим окном я видел местных женщин, подбиравших окурки,
брошенные мною накануне вечером, пока я сидел за письменным столом.
Случалось, когда я отправлялся на прогулку, они шли за мной, чтобы подбирать
мои окурки, поэтому я не докуривал сигареты до конца. Женщины бдительно
следили за мной глазами, куда бы я ни пошел. Брошенный окурок никогда не
залеживался. Дети собирали окурки для своих матерей.
Однажды утром я стоял неподалеку от амбулатории и курил. Несколько
женщин внимательно следили за мной. Когда сигарета была наполовину выкурена,
я бросил дымящийся окурок в их сторону. Вдруг одна девочка кинулась за
окурком, несмотря на протестующие крики женщин, которые зарились на него.
Подхватив окурок, девочка помчалась, точно завладевший мячом футболист.
Она увернулась от женщин, пытавшихся ее схватить, и, лавируя, бросилась
бежать к стоявшей неподалеку хижине. У костра возле этой хижины сидело
несколько австралиек. Девочка на бегу подняла руку и что-то крикнула одной
из них. Прежде чем эта женщина успела подняться, другая вскочила и бросилась
к девочке.
Девочка ловко увернулась, но женщина быстро нагоняла ее. Словно заяц,
преследуемый борзой, девочка, казалось, инстинктивно предвосхищала каждое
движение своей преследовательницы. Но, как искусно она на уклонялась, та в
конце концов ее поймала. Девочка продолжала сжимать окурок в кулаке. Она
отчаянно отбивалась и кричала, стараясь вырваться. Женщина бросила ее на
землю и принялась разжимать ей кулак. Когда ей это удалось, девочка
прекратила визг и вскочила на ноги без всяких признаков обиды или гнева.
Возвращаясь к амбулатории, она посмотрела на меня и усмехнулась.
Случается, что аборигены из зарослей направляют за куревом посыльного.
Однажды, проходя вместе с Гарри по поселку, я заметил старика в набедренной
повязке из коры, которого раньше не встречал. Рядом со стариком лежали копья
с каменными наконечниками. Его открытая, приветливая улыбка казалась
удивительно молодой для такого старого человека. На поясе у него висела
помятая жестянка для табака. Я дал ему немного дешевого табаку, из которого
делают ужасные самокрутки - их иногда называют "сигаретами темнокожих". Не
многие белые могут курить этот табак. Когда у меня кончился запас хорошего
табака, я попробовал курить "сигареты темнокожих", но после нескольких
затяжек чувствовал нечто вроде опьянения.
Когда старик открыл свою жестянку, я заметил в ней кусок дерева с
замысловатой резьбой.
- Посланнический жезл, - объяснил мне Гарри.
- Может быть, он разрешит мне посмотреть на этот жезл? - спросил я у
Гарри.
Гарри поговорил со стариком на родном языке. Тот вынул жезл и положил
его мне на ладонь. Это был плоский кусок дерева с зарубками.
- Спроси его, что означают зарубки, - попросил я Гарри.
Они поговорили с минуту, и Гарри сообщил мне, что жезл дал старику
абориген с островов Крокодайл, посылая его в миссию за табаком. Чтобы
выполнить поручение, старику пришлось плыть на лодке.
- Оставит ли он мне этот жезл, если я дам ему табаку?
- Ясное дело, - ухмыляясь, сказал Гарри.
Я насыпал табаку в жестянку, а жезл взял себе. Старик, по-видимому, был
очень доволен сделкой. Вскоре об этом стало известно другим. В тот же вечер
трое аборигенов явились ко мне с тремя свежевырезанными посланническими
жезлами. Жезлы были разные, но, как выяснилось, все они означали одно и то
же: просьбу снабдить табаком.
Как мне объяснили миссионеры, зарубки на посланническом жезле ничего не
означают. Эти жезлы лишь напоминают тому, кому их вручают, что он должен
передать какое-то известие или о чем-то попросить. Но мне все-таки казалось,
что зарубки на жезле, принесенном стариком, имеют особый смысл.
Нужда аборигенов в табаке острее всех других насущных потребностей.
Однажды я сидел в своей комнате и смотрел через окно на берег, где.
искали себе пищу кроншнепы. Внезапно они поднялись в воздух и улетели. По
тропинке, протоптанной от дома к морю, шли гуськом четыре аборигена. Они
были разрисованы розовато-коричневой глиной. На лице у каждого была выведена
белая поперечная полоса. Она тянулась от уха до уха, проходя под глазами и
через переносицу. Остальная часть лица была, выкрашена в ужасный
розовато-коричневый цвет, придававший этим аборигенам устрашающий вид. Их
волосы были облеплены глиной. У одного из мужчин глаза были обведены белым;
белые полосы тянулись по щекам, сходясь под подбородком.
Каждый нес в левой руке тяжелое копье с каменным наконечником, а в
правой - копьеметалку. На руках у них были плетеные браслеты, на бедрах -
повязки. На шее у каждого висела маджинджи. Мужчины смотрели прямо перед
собой и шли легкой настороженной походкой.
Эти аборигены из "дикого" лагеря направлялись к хижинам лагеря Гарри.
- Только этого не хватало, - пробормотала сестра Пик.
Я схватил свою записную книжку и поспешил вниз. Сестра Пик что-то
говорила мне вслед, советуя быть осторожнее.
Я догнал аборигенов. Тот, что шагал последним, оглянулся и недовольно
посмотрел на меня. Так хозяин смотрит на собаку, если она увяжется за ним,
когда он спешит на работу. Я понял, что порчу впечатление, которое они
рассчитывают произвести своим появлением. Все же я продолжал идти за ними,
пока мы не вышли на поляну перед лагерем Гарри.
Весь лагерь пришел в движение. Женщины стояли группами, держа на плечах
младенцев. Дети постарше жались к матерям. Мужчины выбегали из хижин, держа
в руках копья, и становились в ряд перед своими жилищами.
Визит был явно неожиданным: обороняющиеся не были раскрашены.
Четверо раскрашенных воинов приближались по заросшей густой травой
поляне. Я следовал за ними на некотором расстоянии. Тут я заметил старика,
шагавшего рядом со мной. Другой старик шел позади меня. Оба они казались