никогда бы не дотронулись. Они вооружены короткими копьями (на острове нет
больших деревьев) и плавают не в лодках, а на легких плотах, называемых ими
вальпа.
Миссионеры, видевшие островитян с Бентинка, утверждают, что это самые
отсталые из всех австралийских аборигенов, с которыми им приходилось
сталкиваться. Жена миссионера Дж. Б. Маккарти, который возглавлял миссию на
острове Морнингтон, описала жителей Бентинка в статье, опубликованной в 1945
году в журнале, посвященном работе пресвитерианских миссий.
В статье говорилось, что группа островитян с Бентинка была в 1945 году
"добровольно" переселена на остров Морнингтон. Автор описывает существующий
у жителей Бентинка обычай ежедневно обмазываться с головы до пят кровью
черепахи или дюгоня. Миссис Маккарти упоминает также о распространенном
среди женщин острова обычае, общем для многих австралийских племен: женщины
до крови царапают голову обломками раковин. Это якобы способствует
выздоровлению родственников. Она пишет, что островитяне, привезенные на
Морнингтон, отказались поселиться в приготовленном для них лагере и устроили
другой, наверху холма. Они хотели, чтобы море всегда было у них перед
глазами.
Шарк, молча сидевший рядом со мною, был родом с острова Бентинк. Он был
невысокого роста, с развитой грудной клеткой. Вьющиеся черные волосы и
раскосые глаза ясно показывали, что в его жилах есть примесь малайской
крови. На вид ему можно было дать лет тридцать. Мне понравилось его лицо.
Оно показалось мне смышленым.
Я узнал о нем больше лишь много месяцев спустя, когда по возвращении в
Мельбурн встретился с четой Маккензи.
Несколько лет назад Шарк и Рейнбоу {Рейнбоу (rainbow) - по-английски
означает "радуга".}, который был немного старше, завладели чуть ли не всеми
достигшими брачного возраста женщинами Бентинка, вызвав гнев остальных
мужчин.
Остров невелик, и обоим героям пришлось вместе с несколькими женщинами
и детьми уйти в море на двух плотах. Начался шторм, один из плотов потерпел
крушение. Многие женщины и дети при этом утонули, но второй плот достиг
небольшого острова Аллен.
Здесь Шарк и Рейнбоу обосновались с уцелевшими женщинами и детьми и,
по-видимому, прожили около семи лет. На острове родились новые дети.
Но вот однажды из Берктауна в миссию на острове Морнингтон направилось
судно, команда которого состояла из аборигенов. В числе пассажиров были две
женщины. Обе пассажирки и команда были родом с Морнингтона и возвращались из
поездки на материк.
Обычно суда по дороге заходят на остров Аллен пополнить запасы пресной
воды. Миссионеры Морнингтона, зная, что там обосновались беглецы, дали
экипажу судна указание возвратиться в миссию без захода на остров. Однако
команда, нарушив предписание, привела судно на Аллен, где прибывших
встретили на берегу Шарк и Рейнбоу. Увидев женщин, они решили пополнить свой
"гарем" и уговорили команду и пассажиров пойти в глубь острова, где, по их
словам, вода была лучше. Кто-то из двух - Шарк или Рейнбоу - пустил в ход
копье и тяжело ранил в голову кого-то из членов команды. Мужчины и обе
женщины с корабля бросились к берегу, но Шарку и Рейнбоу удалось захватить
женщин в плен. Не в силах поспеть за своими, раненый спрятался в кустарнике.
По возвращении на Морнингтон аборигены рассказали о происшествии
миссионеру, и он на катере отправился вместе с ними выручать пленных. Они
добрались до острова Аллен лишь через три дня и отыскали раненого. Он был
еще жив. Обеих женщин удалось выручить, а Шарк и Рейнбоу бежали в глубь
острова. Позднее раненый скончался; в дело вмешалась полиция.
Полицейские, прибывшие из Берктауна на Аллен, вывезли оттуда всех
жителей. Шарка и Рейнбоу судили и отправили в Таунсвилл, а там решили
поселить их вместе с женами и детьми в Орукуне.
В Орукуне Рейнбоу умер от гриппа. Шарк стал жить среди местных
аборигенов, которые хотя и считали его чужаком, но терпели его.
Миссия Орукун окружена кокосовыми пальмами и деревьями, манго. Длинная
пальмовая аллея ведет к главному зданию, позади которого в тени высоких
деревьев манго расположено общежитие для детей.
На открытой местности за миссией раскинулись посадки маниока и сладкого
картофеля {Маниок (Manihot utilissima) - одно из важнейших пищевых растений
тропиков. Дает клубни весом до 5 кг с высоким содержанием крахмала.
Сладкий картофель, или батат (Ipomaea batata), - растение со съедобными
клубнями.}. Там росли также бананы, а в саду напротив здания миссии цвели
кустарники и деревья, названий которых я не знаю.
На территории миссии жили в среднем триста аборигенов, но их
численность менялась, так как они то приходили, то уходили. К востоку от
Орукуна в зарослях кочевали племена, которые посещали миссию редко или
никогда там не бывали. Они говорили на родном языке и жили, как когда-то их
предки. Многие из аборигенов, осевших в миссии, с трудом могли произнести
несколько английских слов. А те, которые умели говорить по-английски, между
собой разговаривали на языке своего племени.
Я вышел из комнаты с восходом солнца. Множество ребятишек подметало
пальмовыми ветвями участок вокруг общежития. Они аккуратно сгребали опавшие
листья и плоды манго, сброшенные на землю летучими лисицами. Все были заняты
делом. Мальчики на длинных шестах тащили на кухню ведра с водой. Стройные
девочки несли на голове ананасы, кувшины с водой, гроздья бананов или связки
щепок для очага. Их гордая осанка и грациозная походка вызвали у меня
чувство восхищения, словно я смотрел на прекрасные произведения искусства.
Поначалу тонкие ноги и руки аборигенов кажутся некрасивыми, но если
отказаться от предвзятых представлений белого человека о прекрасном, то
ногам и рукам аборигенов нельзя отказать в своеобразной красоте. Они
гармонируют с окружающими стройными деревьями, с длинными резкими тенями,
пересекающими узкие тропинки.
Я продолжал смотреть на детей. На городской улице, среди толпы белых,
их тонкие руки и ноги могли бы показаться некрасивыми, но здесь они
превосходно сочетались с окружающей природой.
Закончив уборку, дети выстроились перед амбулаторией в ожидании
ежедневной порции жира дюгоня. Есть предположение, что жир дюгоня полезен
туберкулезным больным и может служить профилактическим средством.
Туберкулез легких - бич австралийцев полуострова Кейп-Йорк. Они легко
заболевают, болезнь развивается быстро, и исход ее смертелен.
Для борьбы с туберкулезом в Орукуне Маккензи распорядился, чтобы
местные женщины, как и прежде, носили только набедренные повязки повсюду, за
исключением церкви. Дело в том, что во многих миссиях миссионеры стали
раздавать своим подопечным поношенную одежду, собранную благотворительницами
- членами женских клубов южных городов Австралии. В результате среди
аборигенов катастрофически участились случаи туберкулеза. Располагая
одним-единственным платьем, женщина носит его и в хорошую погоду ив дождь. В
сезон дождей намокшая одежда облегает ее, словно панцирь, способствуя
развитию туберкулеза.
Теперь в Орукуне число больных туберкулезом уменьшается. Местные
женщины отказались от бесформенной, уродливой одежды, превращавшей их в
.карикатуру на белых сестер.
Из всех представлений, навязанных аборигенам непросвещенными
миссионерами, представление, будто наготы следует стыдиться, - самое
отвратительное и вредное.
Под влиянием миссионеров темнокожие, прежде не осознававшие своей
наготы, стали думать, что такая "откровенность" постыдна.
Миссис Маккензи рассказала мне о своем путешествии на катере вверх по
реке. За рядами деревьев, растущих по берегу, она услышала человеческую
речь. Она попыталась уговорить людей племени; населявшего эти места, выйти
из-за деревьев, но те, по-видимому, боялись. Наконец один из мужчин выступил
вперед. Осанка и выражение лица свидетельствовали о том, что это был вождь
племени. Но при виде его наготы одна из австралиек, живущих в миссии, велела
ему прикрыться. Мужчина остановился. Хотя он продолжал приветливо улыбаться,
он был уже не уверен в приеме, который ему окажут. Тут женщина подбежала к
нему и набросила на него одеяло. Этот покров окончательно лишил вождя
чувства собственного достоинства. Из гордого аборигена он превратился в
жалкого слугу белых.
От наблюдения за детьми я перешел к наблюдению за взрослыми, которым
выдавали из двух больших котлов ежедневную порцию риса. Ожидая своей
очереди, они наблюдали за мной, обмениваясь друг с другом краткими
репликами, явно по моему адресу. Мой взгляд перебегал с одного лица на
другое. Всякий раз, когда наши глаза встречались, люди улыбались, кивали
головой или поднимали руки в знак приветствия.
Позади стояла старая-престарая австралийка. Ее лицо могло бы оттолкнуть
человека, лишенного чувства сострадания. Время покрыло его шишками,
складками и морщинами, но глаза у нее были ясные. Она держалась за конец
длинной палки. Другой конец держал мужчина с седой бородой и седыми
волосами. У него было иссохшее тело, но он стоял прямо, высоко подняв
голову, словно вглядываясь вдаль. Старик был слеп, и жена водила его, как
это принято у аборигенов, с помощью длинной палки, протянутой от одного к
другому.
Старик и старуха получили свою порцию риса. Когда они отошли, я вдруг
вспомнил, что у меня есть табак. Я громко окликнул слепого, но ни он, ни его
жена не услышали. Стоявший рядом со мной абориген, заметив, что я хочу
привлечь внимание старика, что-то крикнул ему вслед. Старик и его жена
остановились и подождали, пока я не подойду к ним.
- Не хотите ли табаку? - спросил я.
Не поняв моих слов, старик повернулся к жене. Та перевела ему мои
слова. Старик заулыбался и протянул в мою сторону исхудалую руку. Пока я
клал на протянутую ладонь табак, его жена приговаривала, радостно кивая
головой:
- Спасибо, добрый человек! Спасибо, добрый человек!
Стариков аборигенов отличает особая, трудно определимая черта. Они как
бы наблюдают за нами, находясь по другую сторону глубокого, непроходимого
ущелья, край, на котором они стоят, выше нашего. Даже когда старики очень
приветливы, кажется, что они отделены от нас; по-видимому, им нравится такая
отчужденность.
Мистер Сидней присоединился ко мне, и мы пошли по направлению к школе.
В это время из калитки вышла старая австралийка. Сидней остановился и сделал
какое-то шутливое замечание. По-видимому, они привыкли шутить друг с другом.
Женщина явно обрадовалась, когда Сидней обратился к ней, и смотрела на него
с улыбкой, словно предвкушая новые остроты.
Позднее Сидней сказал мне, что старуха жила на острове Морнингтон,
когда он был там миссионером. Островитяне сражались при помощи тяжелых
нулла-нулла (палиц). Многие мужчины лишались суставов пальцев на руках,
раздробленных ударами палиц противника. Сражались не только мужчины, но и
женщины.
- Минни, не покажешь ли мистеру Маршаллу, как сражаются на палицах? -
обратился Сидней к старухе.
Он взял две палки, протянул Минни одну и стал против нее, держа в руках
другую. Посмеиваясь, она повернулась к нему лицом и, выставив вперед правую
ногу, перенесла тяжесть тела на левую. Она вытянула руки, зажав в них палку
параллельно земле и тем самым поставив перед собой барьер. В такой позиции
она могла схватить палку любой рукой и орудовать ею.
Минни все время переносила тяжесть своего тела с одной ноги на другую,
то поднимая, то опуская палку, готовая в любую минуту нанести удар. Сидней
нацелился было ударить ее по голове, но Минни парировала его удар палкой,
выбросив руки вверх, и отвела их назад. Он попытался ударить ее справа, но
она отклонила удар, пропустив палку, теперь уже зажатую в левой руке, между
пальцами правой и повернув туловище влево так, что палка легла вдоль ее
правого бока. За попыткой нанести удар слева последовали те же движения, но
направленные на защиту левого бока. Все это Минни проделывала так
стремительно, что глазам было трудно уследить за ее движениями. Я слышал
лишь треск палок, после чего противники возвращались на исходные позиции.
При этом Минни не прекращала посмеиваться.
- Для меня Минни слишком сильный противник, - сказал мистер Сидней.
Я взял у него палку, но тоже потерпел полную неудачу, с той лишь
разницей, что после трех быстрых попыток атаковать Минни, ощутил легкий
щелчок по голове и увидел, как ее палка промелькнула надо мной. На этот раз
в ее смехе слышалось полное удовлетворение.
Сидней оставил меня на попечение местной девушки по имени Мэри, поручив
ей показать мне школу. Мэри была вежлива и приветлива, она двигалась с
грацией, отличающей женщин Орукуна.
Мэри сказала, что преподает в школе. Мы остановились посмотреть на
малышей, игравших под деревом манго. Девочка-австралийка, которой было
поручено заниматься с малышами, поставила их в круг. Они вели хоровод и
пели:
"Ходим мы вокруг костра, вокруг костра, вокруг костра. Ходим мы вокруг
костра рано-рано утром".
"Вот так мы бьем рыбу копьем..."
"Вот так мы достаем из земли ямс..."
Я обратил внимание на двух девчушек, которые были очень похожи одна на
другую: обе примерно одного возраста и роста. Они все время держали друг
друга за руки.
- Кто эти две девочки, которые держатся за, руки? - спросил я у Мэри.
- Они с острова Бентинк, - ответила она.
Так вот они - дети, приехавшие с Шарком и Рейнбоу, девочки с Бентинка,
чьи матери некогда обмазывались кровью дюгоня.
По-видимому, малайцы, чьи прау {Прау (малайск.) - общее название
индонезийских судов различных традиционных типов.} северо-западные муссоны
пригоняли к северному побережью Австралии еще до прихода белых, посетили
Бентинк. Отсюда раскосые глаза, тонкие черты лица и прямые черные волосы
этих девочек.
Первые белые, приплывшие на парусных судах к острову Бентинк, оставили
после себя простреленные пулями черепа. Малайцы же запечатлели на лицах этих
детей черты своей расы.
Во время пребывания в Орукуне я часто наблюдал за этими двумя
девочками. Они всегда были вместе, всегда держались за руки. Мне хотелось
поговорить с ними, послушать их речь, но они меня боялись. Они все-таки
взяли у меня леденцы, но ни разу не ответили на мои вопросы, ни разу не
заговорили со мной.
- Не хотите ли осмотреть школу? - спросила Мэри, о присутствии которой
я совсем позабыл.
Школа состояла из нескольких комнат. В каждой занимались дети одного
возраста. Их обучали темнокожие девушки. Когда мы входили в класс, дети
вставали и здоровались со мной.
Я обратил внимание на одного красивого, хорошо сложенного мальчика с
веселым лицом, который внимательно рассматривал мои часы на браслете. Я
подумал, что из него выйдет превосходный партнер для прогулок. Когда мы
вышли из класса, я спросил Мэри, кто он такой.
- Он тоже с острова Бентинк, - последовал ответ.
Прежде чем покинуть школу, я попросил Мэри показать мне книгу, по
которой детей учили читать. Она протянула мне экземпляр хрестоматии,
используемой в школах Квинсленда.
Я перелистал эту хрестоматию. В ней были английские стихотворения о
снеге и малиновках, картинки, изображающие сцены из английской жизни,
английские сказки.
- Где же рассказы о Старых Людях? Где ваши легенды, ваши мифы? -
спросил я.
Мэри принесла несколько страничек, написанных на машинке. Это была
поэтическая легенда австралийцев о журавлях. Я спросил:
- Этим снабжает школы правительство Квинсленда?
- Нет. Я получила это от миссис Маккензи.
Мэри любезно проводила меня до здания миссии и, прежде чем вернуться в
школу, нашла для меня нового провожатого. Мы с ним побродили еще немного, но
время приближалось к, полудню, а он должен был закончить какую-то работу. Я
укрылся от палящих лучей солнца под деревом манго.
Должно быть, Шарк заметил меня. Он подошел и остановился на некотором
расстоянии, слегка отвернувшись, словно его интересовало что-то другое. Он
вел себя точно так же, как тогда, когда я сидел на прицепе. Я поманил его, и
он сразу ответил улыбкой, на этот раз без тени подозрительности.
Я пытался говорить с ним, но он не понимал меня, а я - его. Я показал
ему свой фотоаппарат, и на лице его снова отразились страх и подозрение.
Островитяне с Бентинка боятся фотоаппаратов. Возможно, объектив напоминает
им дула ружей, которые некогда на них направляли. Я не решался его
сфотографировать, чувствуя, что это было бы для него мучительным испытанием.
Но другой абориген, угадав мои намерения, подошел и объяснил Шарку, в чем
дело. В конце концов тот поддался уговорам и стал передо мной. Он стоял в
неловкой позе, поэтому я взял его за плечо и повернул. Он застыл на месте,
ожидая, пока я наведу на фокус. Его плечо нервно подергивалось, он явно
задерживал дыхание.
После того как снимок был сделан, я дал Шарку сигарету. Он взял ее,
повернулся и быстро пошел прочь. Я чувствовал по его походке, что он с
трудом подавлял в себе желание бежать. Шарк направился к строению на высоких
сваях и зашел за сваю, скрывшись таким образом от моих глаз. Свая была не
слишком массивная. Должно быть, он стоял за ней навытяжку. Я подался влево,
чтобы поглядеть на него, но мне была видна только его рука. Шарк вертел
пальцами сигарету.
Я пошел завтракать. Стол, накрытый белоснежной скатертью, был заставлен
яствами тропиков. На блюде, которое поставила передо мной темнокожая
женщина, лежал жареный карликовый гусь, маниок, бататы и жареный картофель.
Все это было вкусно приготовлено и красиво разложено на блюде местными
женщинами.
В Орукуне хижины аборигенов лучше, чем в любой другой из виденных мною
миссий. Они построены из коры бумажного дерева {Бумажное дерево - название,
применяемое к деревьям Melaleuca Leucadendron, а также Callistemon, Кора их
легко расслаивается.} и стоят на сваях. В отличие от жилищ из оцинкованного
железа, принятых в большинстве миссий, в живописных хижинах из коры не
бывает жарко.
Самый неподходящий строительный материал из всех используемых в
тропических условиях - оцинкованное железо. Днем, в жару, такое жилище -
сущее пекло, а вид этих лачуг производит удручающее впечатление.
После полудня должна была состояться торжественная церемония. Обитатель
одной из хижин миссии недавно умер, и теперь, по истечении определенного
срока, из хижины надо было изгнать дух покойного, и тем самым сделать ее
пригодной для нового жильца.
Я направился к поселку аборигенов по аллее кокосовых пальм. Стояла
страшная жара. Приближался сезон дождей: влажный воздух заставлял людей
обливаться потом.
Когда я подошел к деревне, до меня донеслись заунывные причитания,
перемежающиеся выкриками.
В центре открытой площадки стоял стол. На столе возвышались груды
бананов, ананасов, ямса, бататов, плодов манго. Здесь были и плетеные
корзины с вареной пищей, и какие-то орехи с дикорастущих деревьев.
Оранжевые, желтые и зеленые оттенки плодов контрастировали с коричневой
кожей девушек, танцевавших вокруг стола. Их было около тридцати. Синие и
красные набедренные повязки горели в ярких лучах солнца. Девушки
сопровождали свой танец пением; их пронзительные голоса сливались с
ритмичными ударами рук по бедрам и топотом босых ног. Они наклонялись
вперед, перебирая ногами и покачиваясь.
На руках у девушек были браслеты из перьев попугая и пестрых горошин.
Эти алые и черные зерна украшали также их шеи, талии и запястья. В копны
непослушных волос были вплетены цветы. Грудь девушек была покрыта белыми и
желтыми узорами. Точечные узоры из белой глины с зигзагами из желтой охры
украшали плечи и спину.
Причитания и крики сливались в несмолкаемый гул. Пыль клубилась, как
фимиам, покрывая потные тела серым налетом.
Неподалеку от женщин танцевали мужчины. В руках они держали
разукрашенные копья и копьеметалки. Их тела были обмазаны коричневой и белой
глиной, глаза обведены белыми кругами. На щеках красовались коричневые и
белые полосы, поперек лба проходили белые линии.
Узоры встречались самые разнообразные. Некоторые лица были сплошь
раскрашены белой глиной, другие - коричневой. На тело были нанесены цветной
глиной тотемические {Тотемический - связанный с тотемизмом. Тотем -
животное, растение или предмет живой природы, в которых первобытные люди
видели предков или родственников своих кровнородственных коллективов.}
рисунки или просто белые полосы. Ноги, по-видимому, раскрашивали как
придется.
На руках мужчины носили браслеты, сплетенные из пальмовых листьев. У
некоторых на ногах были браслеты из горошин.
Мужчины перебирали ногами и притоптывали так же, как женщины, но в их
голосах, более низких и громких, звучала какая-то ярость.
В танцах принимали участие и дети. Они тоже были разрисованы и носили
украшения. Я увидел мальчика с острова Бентинк. Он стоял в группе мужчин и
хлопал в ладоши. На груди у него был бросающийся в глаза узор из петель и
завитков. На лице отражалось возбуждение.
Хижина, перед которой плясали мужчины, была украшена гирляндами из
красного жасмина. Перед входом были протянуты гирлянды из алых цветов
гибискуса {Гибискус (Hibiscus heterophyllus) - растение, корни и листья
которого аборигены Северной Австралии употребляют в пищу.}. На крыше лежали
ветки деревьев и листья кокосовых пальм.
В тени пальм и хижин, окружавших эту "площадку для танцев", собрались
все аборигены, не принимавшие участия в церемонии.
Женщины, кружившиеся вокруг стола, остановились перевести дух. Они
перебрасывались словами и смеялись, как гости в бальном зале во время
перерыва между танцами. Атмосфера корробори не рассеялась даже тогда, когда
смолкли крики танцующих: громкие причитания, доносившиеся откуда-то сзади,
по-прежнему окутывали присутствующих духом древних обрядов.
Позади женщин я увидел трех иссохших старух, которые держались на
довольно значительном расстоянии от молодежи. Они медленно перебирали ногами
и размахивали руками. То был танец Старых Людей. Отвислые груди старух были
разрисованы глиной и охрой, по бедрам и поперек туловища проходили бурые
линии. Годы избороздили морщинами их поблекшую кожу, похожую на
потрескавшуюся почву в высохшем пруду. Но шрамы на телах этих старых женщин
- полоски чистой, блестящей кожи - напоминали обручи из полированного
дерева. Эти надрезы, нанесенные еще в юности, казались совсем свежими; то
был символ преданности обычаям своего народа.
Танцуя, старые австралийки издавали пронзительные вопли на
одной-единственной ноте:
- А-а-а-а...
Никто не обращал на них внимания, а они в свою очередь забыли обо всем,
поглощенные пляской. Быть может, их глаза видели совсем не то, что видели
мои. Быть может, они видели девственные заросли и танцующих мужчин, таких же
молодых и сильных, как когда-то были они сами. Быть может, им казалось, что
у них упругие груди, полные молока, что они прижимают к себе младенцев.
Чувствуя затаенную боль в их голосе, видя их полную отрешенность от
окружающего, я с горечью подумал: быть может, они слышат лебединую песнь
своего народа!
Молодые женщины возле стола опять начали танцевать. Они стали
приближаться к ожидавшим их мужчинам, которые подбрасывали копья и испускали
хриплые крики. Тогда три старые австралийки подошли к столу и продолжили
свой танец там.
Наконец, женщины присоединились к мужчинам перед хижиной. Все стали
полукругом. Начались "сольные" выступления. Основная масса участников
выполняла роль хора, отмечая такт ногами, хлопками рук и выкриками. Низкие
гортанные голоса мужчин и пронзительные крики женщин сливались в громкий
аккомпанемент.
Мужчина в маске выбежал вперед и исполнил бешеный танец. Я сел рядом с
каким-то стариком в надежде, что он объяснит мне смысл танцев, но мы с
трудом понимали друг друга. Он описал один танец в следующих выражениях:
- Две старухи... Давным-давно... Он потерял сына. Его укусила змея.
После этого он танцевал. И упал мертвым. Две женщины пляшут вокруг него...
Мне показалось, что это описание имеет весьма отдаленное отношение к
танцу. Старик утратил мое доверие, Тем не менее он сообщил мне название
главного танца, в основе которого была драматическая ситуация: измена жены
мужу и убийство им любовника неверной. Танец назывался "Апарича".
Сначала танцоры энергично притоптывали ногами под аккомпанемент ударов
деревом по дереву. Мужчины начали издавать резкие звуки, как если бы они
хотели воспроизвести рычание льва. Затем раздались низкие, вибрирующие
звуки. Женщины в такт испускали пронзительные вопли. Время от времени сквозь
эту мешанину звуков прорывался громкий клич.
Я заметил, что во время танца женщины вели себя по-разному: одни
положили руки на бедра, другие придерживали руками грудь, третьи обхватили
затылок ладонями. Какова бы ни была принятая поза, они сохраняли ее до конца
танца. Один из стариков объяснил мне, что положение рук определяется
степенью родства с другими участниками танца.
- Если обе руки лежат на голове, значит, танцует муж женщины. Если она
придерживает грудь, значит, танцует дочь или сын. Если танцует старший брат,
сестра кладет руки на бедра.
- А если руки кладут на плечи? - спросил я.
больших деревьев) и плавают не в лодках, а на легких плотах, называемых ими
вальпа.
Миссионеры, видевшие островитян с Бентинка, утверждают, что это самые
отсталые из всех австралийских аборигенов, с которыми им приходилось
сталкиваться. Жена миссионера Дж. Б. Маккарти, который возглавлял миссию на
острове Морнингтон, описала жителей Бентинка в статье, опубликованной в 1945
году в журнале, посвященном работе пресвитерианских миссий.
В статье говорилось, что группа островитян с Бентинка была в 1945 году
"добровольно" переселена на остров Морнингтон. Автор описывает существующий
у жителей Бентинка обычай ежедневно обмазываться с головы до пят кровью
черепахи или дюгоня. Миссис Маккарти упоминает также о распространенном
среди женщин острова обычае, общем для многих австралийских племен: женщины
до крови царапают голову обломками раковин. Это якобы способствует
выздоровлению родственников. Она пишет, что островитяне, привезенные на
Морнингтон, отказались поселиться в приготовленном для них лагере и устроили
другой, наверху холма. Они хотели, чтобы море всегда было у них перед
глазами.
Шарк, молча сидевший рядом со мною, был родом с острова Бентинк. Он был
невысокого роста, с развитой грудной клеткой. Вьющиеся черные волосы и
раскосые глаза ясно показывали, что в его жилах есть примесь малайской
крови. На вид ему можно было дать лет тридцать. Мне понравилось его лицо.
Оно показалось мне смышленым.
Я узнал о нем больше лишь много месяцев спустя, когда по возвращении в
Мельбурн встретился с четой Маккензи.
Несколько лет назад Шарк и Рейнбоу {Рейнбоу (rainbow) - по-английски
означает "радуга".}, который был немного старше, завладели чуть ли не всеми
достигшими брачного возраста женщинами Бентинка, вызвав гнев остальных
мужчин.
Остров невелик, и обоим героям пришлось вместе с несколькими женщинами
и детьми уйти в море на двух плотах. Начался шторм, один из плотов потерпел
крушение. Многие женщины и дети при этом утонули, но второй плот достиг
небольшого острова Аллен.
Здесь Шарк и Рейнбоу обосновались с уцелевшими женщинами и детьми и,
по-видимому, прожили около семи лет. На острове родились новые дети.
Но вот однажды из Берктауна в миссию на острове Морнингтон направилось
судно, команда которого состояла из аборигенов. В числе пассажиров были две
женщины. Обе пассажирки и команда были родом с Морнингтона и возвращались из
поездки на материк.
Обычно суда по дороге заходят на остров Аллен пополнить запасы пресной
воды. Миссионеры Морнингтона, зная, что там обосновались беглецы, дали
экипажу судна указание возвратиться в миссию без захода на остров. Однако
команда, нарушив предписание, привела судно на Аллен, где прибывших
встретили на берегу Шарк и Рейнбоу. Увидев женщин, они решили пополнить свой
"гарем" и уговорили команду и пассажиров пойти в глубь острова, где, по их
словам, вода была лучше. Кто-то из двух - Шарк или Рейнбоу - пустил в ход
копье и тяжело ранил в голову кого-то из членов команды. Мужчины и обе
женщины с корабля бросились к берегу, но Шарку и Рейнбоу удалось захватить
женщин в плен. Не в силах поспеть за своими, раненый спрятался в кустарнике.
По возвращении на Морнингтон аборигены рассказали о происшествии
миссионеру, и он на катере отправился вместе с ними выручать пленных. Они
добрались до острова Аллен лишь через три дня и отыскали раненого. Он был
еще жив. Обеих женщин удалось выручить, а Шарк и Рейнбоу бежали в глубь
острова. Позднее раненый скончался; в дело вмешалась полиция.
Полицейские, прибывшие из Берктауна на Аллен, вывезли оттуда всех
жителей. Шарка и Рейнбоу судили и отправили в Таунсвилл, а там решили
поселить их вместе с женами и детьми в Орукуне.
В Орукуне Рейнбоу умер от гриппа. Шарк стал жить среди местных
аборигенов, которые хотя и считали его чужаком, но терпели его.
Миссия Орукун окружена кокосовыми пальмами и деревьями, манго. Длинная
пальмовая аллея ведет к главному зданию, позади которого в тени высоких
деревьев манго расположено общежитие для детей.
На открытой местности за миссией раскинулись посадки маниока и сладкого
картофеля {Маниок (Manihot utilissima) - одно из важнейших пищевых растений
тропиков. Дает клубни весом до 5 кг с высоким содержанием крахмала.
Сладкий картофель, или батат (Ipomaea batata), - растение со съедобными
клубнями.}. Там росли также бананы, а в саду напротив здания миссии цвели
кустарники и деревья, названий которых я не знаю.
На территории миссии жили в среднем триста аборигенов, но их
численность менялась, так как они то приходили, то уходили. К востоку от
Орукуна в зарослях кочевали племена, которые посещали миссию редко или
никогда там не бывали. Они говорили на родном языке и жили, как когда-то их
предки. Многие из аборигенов, осевших в миссии, с трудом могли произнести
несколько английских слов. А те, которые умели говорить по-английски, между
собой разговаривали на языке своего племени.
Я вышел из комнаты с восходом солнца. Множество ребятишек подметало
пальмовыми ветвями участок вокруг общежития. Они аккуратно сгребали опавшие
листья и плоды манго, сброшенные на землю летучими лисицами. Все были заняты
делом. Мальчики на длинных шестах тащили на кухню ведра с водой. Стройные
девочки несли на голове ананасы, кувшины с водой, гроздья бананов или связки
щепок для очага. Их гордая осанка и грациозная походка вызвали у меня
чувство восхищения, словно я смотрел на прекрасные произведения искусства.
Поначалу тонкие ноги и руки аборигенов кажутся некрасивыми, но если
отказаться от предвзятых представлений белого человека о прекрасном, то
ногам и рукам аборигенов нельзя отказать в своеобразной красоте. Они
гармонируют с окружающими стройными деревьями, с длинными резкими тенями,
пересекающими узкие тропинки.
Я продолжал смотреть на детей. На городской улице, среди толпы белых,
их тонкие руки и ноги могли бы показаться некрасивыми, но здесь они
превосходно сочетались с окружающей природой.
Закончив уборку, дети выстроились перед амбулаторией в ожидании
ежедневной порции жира дюгоня. Есть предположение, что жир дюгоня полезен
туберкулезным больным и может служить профилактическим средством.
Туберкулез легких - бич австралийцев полуострова Кейп-Йорк. Они легко
заболевают, болезнь развивается быстро, и исход ее смертелен.
Для борьбы с туберкулезом в Орукуне Маккензи распорядился, чтобы
местные женщины, как и прежде, носили только набедренные повязки повсюду, за
исключением церкви. Дело в том, что во многих миссиях миссионеры стали
раздавать своим подопечным поношенную одежду, собранную благотворительницами
- членами женских клубов южных городов Австралии. В результате среди
аборигенов катастрофически участились случаи туберкулеза. Располагая
одним-единственным платьем, женщина носит его и в хорошую погоду ив дождь. В
сезон дождей намокшая одежда облегает ее, словно панцирь, способствуя
развитию туберкулеза.
Теперь в Орукуне число больных туберкулезом уменьшается. Местные
женщины отказались от бесформенной, уродливой одежды, превращавшей их в
.карикатуру на белых сестер.
Из всех представлений, навязанных аборигенам непросвещенными
миссионерами, представление, будто наготы следует стыдиться, - самое
отвратительное и вредное.
Под влиянием миссионеров темнокожие, прежде не осознававшие своей
наготы, стали думать, что такая "откровенность" постыдна.
Миссис Маккензи рассказала мне о своем путешествии на катере вверх по
реке. За рядами деревьев, растущих по берегу, она услышала человеческую
речь. Она попыталась уговорить людей племени; населявшего эти места, выйти
из-за деревьев, но те, по-видимому, боялись. Наконец один из мужчин выступил
вперед. Осанка и выражение лица свидетельствовали о том, что это был вождь
племени. Но при виде его наготы одна из австралиек, живущих в миссии, велела
ему прикрыться. Мужчина остановился. Хотя он продолжал приветливо улыбаться,
он был уже не уверен в приеме, который ему окажут. Тут женщина подбежала к
нему и набросила на него одеяло. Этот покров окончательно лишил вождя
чувства собственного достоинства. Из гордого аборигена он превратился в
жалкого слугу белых.
От наблюдения за детьми я перешел к наблюдению за взрослыми, которым
выдавали из двух больших котлов ежедневную порцию риса. Ожидая своей
очереди, они наблюдали за мной, обмениваясь друг с другом краткими
репликами, явно по моему адресу. Мой взгляд перебегал с одного лица на
другое. Всякий раз, когда наши глаза встречались, люди улыбались, кивали
головой или поднимали руки в знак приветствия.
Позади стояла старая-престарая австралийка. Ее лицо могло бы оттолкнуть
человека, лишенного чувства сострадания. Время покрыло его шишками,
складками и морщинами, но глаза у нее были ясные. Она держалась за конец
длинной палки. Другой конец держал мужчина с седой бородой и седыми
волосами. У него было иссохшее тело, но он стоял прямо, высоко подняв
голову, словно вглядываясь вдаль. Старик был слеп, и жена водила его, как
это принято у аборигенов, с помощью длинной палки, протянутой от одного к
другому.
Старик и старуха получили свою порцию риса. Когда они отошли, я вдруг
вспомнил, что у меня есть табак. Я громко окликнул слепого, но ни он, ни его
жена не услышали. Стоявший рядом со мной абориген, заметив, что я хочу
привлечь внимание старика, что-то крикнул ему вслед. Старик и его жена
остановились и подождали, пока я не подойду к ним.
- Не хотите ли табаку? - спросил я.
Не поняв моих слов, старик повернулся к жене. Та перевела ему мои
слова. Старик заулыбался и протянул в мою сторону исхудалую руку. Пока я
клал на протянутую ладонь табак, его жена приговаривала, радостно кивая
головой:
- Спасибо, добрый человек! Спасибо, добрый человек!
Стариков аборигенов отличает особая, трудно определимая черта. Они как
бы наблюдают за нами, находясь по другую сторону глубокого, непроходимого
ущелья, край, на котором они стоят, выше нашего. Даже когда старики очень
приветливы, кажется, что они отделены от нас; по-видимому, им нравится такая
отчужденность.
Мистер Сидней присоединился ко мне, и мы пошли по направлению к школе.
В это время из калитки вышла старая австралийка. Сидней остановился и сделал
какое-то шутливое замечание. По-видимому, они привыкли шутить друг с другом.
Женщина явно обрадовалась, когда Сидней обратился к ней, и смотрела на него
с улыбкой, словно предвкушая новые остроты.
Позднее Сидней сказал мне, что старуха жила на острове Морнингтон,
когда он был там миссионером. Островитяне сражались при помощи тяжелых
нулла-нулла (палиц). Многие мужчины лишались суставов пальцев на руках,
раздробленных ударами палиц противника. Сражались не только мужчины, но и
женщины.
- Минни, не покажешь ли мистеру Маршаллу, как сражаются на палицах? -
обратился Сидней к старухе.
Он взял две палки, протянул Минни одну и стал против нее, держа в руках
другую. Посмеиваясь, она повернулась к нему лицом и, выставив вперед правую
ногу, перенесла тяжесть тела на левую. Она вытянула руки, зажав в них палку
параллельно земле и тем самым поставив перед собой барьер. В такой позиции
она могла схватить палку любой рукой и орудовать ею.
Минни все время переносила тяжесть своего тела с одной ноги на другую,
то поднимая, то опуская палку, готовая в любую минуту нанести удар. Сидней
нацелился было ударить ее по голове, но Минни парировала его удар палкой,
выбросив руки вверх, и отвела их назад. Он попытался ударить ее справа, но
она отклонила удар, пропустив палку, теперь уже зажатую в левой руке, между
пальцами правой и повернув туловище влево так, что палка легла вдоль ее
правого бока. За попыткой нанести удар слева последовали те же движения, но
направленные на защиту левого бока. Все это Минни проделывала так
стремительно, что глазам было трудно уследить за ее движениями. Я слышал
лишь треск палок, после чего противники возвращались на исходные позиции.
При этом Минни не прекращала посмеиваться.
- Для меня Минни слишком сильный противник, - сказал мистер Сидней.
Я взял у него палку, но тоже потерпел полную неудачу, с той лишь
разницей, что после трех быстрых попыток атаковать Минни, ощутил легкий
щелчок по голове и увидел, как ее палка промелькнула надо мной. На этот раз
в ее смехе слышалось полное удовлетворение.
Сидней оставил меня на попечение местной девушки по имени Мэри, поручив
ей показать мне школу. Мэри была вежлива и приветлива, она двигалась с
грацией, отличающей женщин Орукуна.
Мэри сказала, что преподает в школе. Мы остановились посмотреть на
малышей, игравших под деревом манго. Девочка-австралийка, которой было
поручено заниматься с малышами, поставила их в круг. Они вели хоровод и
пели:
"Ходим мы вокруг костра, вокруг костра, вокруг костра. Ходим мы вокруг
костра рано-рано утром".
"Вот так мы бьем рыбу копьем..."
"Вот так мы достаем из земли ямс..."
Я обратил внимание на двух девчушек, которые были очень похожи одна на
другую: обе примерно одного возраста и роста. Они все время держали друг
друга за руки.
- Кто эти две девочки, которые держатся за, руки? - спросил я у Мэри.
- Они с острова Бентинк, - ответила она.
Так вот они - дети, приехавшие с Шарком и Рейнбоу, девочки с Бентинка,
чьи матери некогда обмазывались кровью дюгоня.
По-видимому, малайцы, чьи прау {Прау (малайск.) - общее название
индонезийских судов различных традиционных типов.} северо-западные муссоны
пригоняли к северному побережью Австралии еще до прихода белых, посетили
Бентинк. Отсюда раскосые глаза, тонкие черты лица и прямые черные волосы
этих девочек.
Первые белые, приплывшие на парусных судах к острову Бентинк, оставили
после себя простреленные пулями черепа. Малайцы же запечатлели на лицах этих
детей черты своей расы.
Во время пребывания в Орукуне я часто наблюдал за этими двумя
девочками. Они всегда были вместе, всегда держались за руки. Мне хотелось
поговорить с ними, послушать их речь, но они меня боялись. Они все-таки
взяли у меня леденцы, но ни разу не ответили на мои вопросы, ни разу не
заговорили со мной.
- Не хотите ли осмотреть школу? - спросила Мэри, о присутствии которой
я совсем позабыл.
Школа состояла из нескольких комнат. В каждой занимались дети одного
возраста. Их обучали темнокожие девушки. Когда мы входили в класс, дети
вставали и здоровались со мной.
Я обратил внимание на одного красивого, хорошо сложенного мальчика с
веселым лицом, который внимательно рассматривал мои часы на браслете. Я
подумал, что из него выйдет превосходный партнер для прогулок. Когда мы
вышли из класса, я спросил Мэри, кто он такой.
- Он тоже с острова Бентинк, - последовал ответ.
Прежде чем покинуть школу, я попросил Мэри показать мне книгу, по
которой детей учили читать. Она протянула мне экземпляр хрестоматии,
используемой в школах Квинсленда.
Я перелистал эту хрестоматию. В ней были английские стихотворения о
снеге и малиновках, картинки, изображающие сцены из английской жизни,
английские сказки.
- Где же рассказы о Старых Людях? Где ваши легенды, ваши мифы? -
спросил я.
Мэри принесла несколько страничек, написанных на машинке. Это была
поэтическая легенда австралийцев о журавлях. Я спросил:
- Этим снабжает школы правительство Квинсленда?
- Нет. Я получила это от миссис Маккензи.
Мэри любезно проводила меня до здания миссии и, прежде чем вернуться в
школу, нашла для меня нового провожатого. Мы с ним побродили еще немного, но
время приближалось к, полудню, а он должен был закончить какую-то работу. Я
укрылся от палящих лучей солнца под деревом манго.
Должно быть, Шарк заметил меня. Он подошел и остановился на некотором
расстоянии, слегка отвернувшись, словно его интересовало что-то другое. Он
вел себя точно так же, как тогда, когда я сидел на прицепе. Я поманил его, и
он сразу ответил улыбкой, на этот раз без тени подозрительности.
Я пытался говорить с ним, но он не понимал меня, а я - его. Я показал
ему свой фотоаппарат, и на лице его снова отразились страх и подозрение.
Островитяне с Бентинка боятся фотоаппаратов. Возможно, объектив напоминает
им дула ружей, которые некогда на них направляли. Я не решался его
сфотографировать, чувствуя, что это было бы для него мучительным испытанием.
Но другой абориген, угадав мои намерения, подошел и объяснил Шарку, в чем
дело. В конце концов тот поддался уговорам и стал передо мной. Он стоял в
неловкой позе, поэтому я взял его за плечо и повернул. Он застыл на месте,
ожидая, пока я наведу на фокус. Его плечо нервно подергивалось, он явно
задерживал дыхание.
После того как снимок был сделан, я дал Шарку сигарету. Он взял ее,
повернулся и быстро пошел прочь. Я чувствовал по его походке, что он с
трудом подавлял в себе желание бежать. Шарк направился к строению на высоких
сваях и зашел за сваю, скрывшись таким образом от моих глаз. Свая была не
слишком массивная. Должно быть, он стоял за ней навытяжку. Я подался влево,
чтобы поглядеть на него, но мне была видна только его рука. Шарк вертел
пальцами сигарету.
Я пошел завтракать. Стол, накрытый белоснежной скатертью, был заставлен
яствами тропиков. На блюде, которое поставила передо мной темнокожая
женщина, лежал жареный карликовый гусь, маниок, бататы и жареный картофель.
Все это было вкусно приготовлено и красиво разложено на блюде местными
женщинами.
В Орукуне хижины аборигенов лучше, чем в любой другой из виденных мною
миссий. Они построены из коры бумажного дерева {Бумажное дерево - название,
применяемое к деревьям Melaleuca Leucadendron, а также Callistemon, Кора их
легко расслаивается.} и стоят на сваях. В отличие от жилищ из оцинкованного
железа, принятых в большинстве миссий, в живописных хижинах из коры не
бывает жарко.
Самый неподходящий строительный материал из всех используемых в
тропических условиях - оцинкованное железо. Днем, в жару, такое жилище -
сущее пекло, а вид этих лачуг производит удручающее впечатление.
После полудня должна была состояться торжественная церемония. Обитатель
одной из хижин миссии недавно умер, и теперь, по истечении определенного
срока, из хижины надо было изгнать дух покойного, и тем самым сделать ее
пригодной для нового жильца.
Я направился к поселку аборигенов по аллее кокосовых пальм. Стояла
страшная жара. Приближался сезон дождей: влажный воздух заставлял людей
обливаться потом.
Когда я подошел к деревне, до меня донеслись заунывные причитания,
перемежающиеся выкриками.
В центре открытой площадки стоял стол. На столе возвышались груды
бананов, ананасов, ямса, бататов, плодов манго. Здесь были и плетеные
корзины с вареной пищей, и какие-то орехи с дикорастущих деревьев.
Оранжевые, желтые и зеленые оттенки плодов контрастировали с коричневой
кожей девушек, танцевавших вокруг стола. Их было около тридцати. Синие и
красные набедренные повязки горели в ярких лучах солнца. Девушки
сопровождали свой танец пением; их пронзительные голоса сливались с
ритмичными ударами рук по бедрам и топотом босых ног. Они наклонялись
вперед, перебирая ногами и покачиваясь.
На руках у девушек были браслеты из перьев попугая и пестрых горошин.
Эти алые и черные зерна украшали также их шеи, талии и запястья. В копны
непослушных волос были вплетены цветы. Грудь девушек была покрыта белыми и
желтыми узорами. Точечные узоры из белой глины с зигзагами из желтой охры
украшали плечи и спину.
Причитания и крики сливались в несмолкаемый гул. Пыль клубилась, как
фимиам, покрывая потные тела серым налетом.
Неподалеку от женщин танцевали мужчины. В руках они держали
разукрашенные копья и копьеметалки. Их тела были обмазаны коричневой и белой
глиной, глаза обведены белыми кругами. На щеках красовались коричневые и
белые полосы, поперек лба проходили белые линии.
Узоры встречались самые разнообразные. Некоторые лица были сплошь
раскрашены белой глиной, другие - коричневой. На тело были нанесены цветной
глиной тотемические {Тотемический - связанный с тотемизмом. Тотем -
животное, растение или предмет живой природы, в которых первобытные люди
видели предков или родственников своих кровнородственных коллективов.}
рисунки или просто белые полосы. Ноги, по-видимому, раскрашивали как
придется.
На руках мужчины носили браслеты, сплетенные из пальмовых листьев. У
некоторых на ногах были браслеты из горошин.
Мужчины перебирали ногами и притоптывали так же, как женщины, но в их
голосах, более низких и громких, звучала какая-то ярость.
В танцах принимали участие и дети. Они тоже были разрисованы и носили
украшения. Я увидел мальчика с острова Бентинк. Он стоял в группе мужчин и
хлопал в ладоши. На груди у него был бросающийся в глаза узор из петель и
завитков. На лице отражалось возбуждение.
Хижина, перед которой плясали мужчины, была украшена гирляндами из
красного жасмина. Перед входом были протянуты гирлянды из алых цветов
гибискуса {Гибискус (Hibiscus heterophyllus) - растение, корни и листья
которого аборигены Северной Австралии употребляют в пищу.}. На крыше лежали
ветки деревьев и листья кокосовых пальм.
В тени пальм и хижин, окружавших эту "площадку для танцев", собрались
все аборигены, не принимавшие участия в церемонии.
Женщины, кружившиеся вокруг стола, остановились перевести дух. Они
перебрасывались словами и смеялись, как гости в бальном зале во время
перерыва между танцами. Атмосфера корробори не рассеялась даже тогда, когда
смолкли крики танцующих: громкие причитания, доносившиеся откуда-то сзади,
по-прежнему окутывали присутствующих духом древних обрядов.
Позади женщин я увидел трех иссохших старух, которые держались на
довольно значительном расстоянии от молодежи. Они медленно перебирали ногами
и размахивали руками. То был танец Старых Людей. Отвислые груди старух были
разрисованы глиной и охрой, по бедрам и поперек туловища проходили бурые
линии. Годы избороздили морщинами их поблекшую кожу, похожую на
потрескавшуюся почву в высохшем пруду. Но шрамы на телах этих старых женщин
- полоски чистой, блестящей кожи - напоминали обручи из полированного
дерева. Эти надрезы, нанесенные еще в юности, казались совсем свежими; то
был символ преданности обычаям своего народа.
Танцуя, старые австралийки издавали пронзительные вопли на
одной-единственной ноте:
- А-а-а-а...
Никто не обращал на них внимания, а они в свою очередь забыли обо всем,
поглощенные пляской. Быть может, их глаза видели совсем не то, что видели
мои. Быть может, они видели девственные заросли и танцующих мужчин, таких же
молодых и сильных, как когда-то были они сами. Быть может, им казалось, что
у них упругие груди, полные молока, что они прижимают к себе младенцев.
Чувствуя затаенную боль в их голосе, видя их полную отрешенность от
окружающего, я с горечью подумал: быть может, они слышат лебединую песнь
своего народа!
Молодые женщины возле стола опять начали танцевать. Они стали
приближаться к ожидавшим их мужчинам, которые подбрасывали копья и испускали
хриплые крики. Тогда три старые австралийки подошли к столу и продолжили
свой танец там.
Наконец, женщины присоединились к мужчинам перед хижиной. Все стали
полукругом. Начались "сольные" выступления. Основная масса участников
выполняла роль хора, отмечая такт ногами, хлопками рук и выкриками. Низкие
гортанные голоса мужчин и пронзительные крики женщин сливались в громкий
аккомпанемент.
Мужчина в маске выбежал вперед и исполнил бешеный танец. Я сел рядом с
каким-то стариком в надежде, что он объяснит мне смысл танцев, но мы с
трудом понимали друг друга. Он описал один танец в следующих выражениях:
- Две старухи... Давным-давно... Он потерял сына. Его укусила змея.
После этого он танцевал. И упал мертвым. Две женщины пляшут вокруг него...
Мне показалось, что это описание имеет весьма отдаленное отношение к
танцу. Старик утратил мое доверие, Тем не менее он сообщил мне название
главного танца, в основе которого была драматическая ситуация: измена жены
мужу и убийство им любовника неверной. Танец назывался "Апарича".
Сначала танцоры энергично притоптывали ногами под аккомпанемент ударов
деревом по дереву. Мужчины начали издавать резкие звуки, как если бы они
хотели воспроизвести рычание льва. Затем раздались низкие, вибрирующие
звуки. Женщины в такт испускали пронзительные вопли. Время от времени сквозь
эту мешанину звуков прорывался громкий клич.
Я заметил, что во время танца женщины вели себя по-разному: одни
положили руки на бедра, другие придерживали руками грудь, третьи обхватили
затылок ладонями. Какова бы ни была принятая поза, они сохраняли ее до конца
танца. Один из стариков объяснил мне, что положение рук определяется
степенью родства с другими участниками танца.
- Если обе руки лежат на голове, значит, танцует муж женщины. Если она
придерживает грудь, значит, танцует дочь или сын. Если танцует старший брат,
сестра кладет руки на бедра.
- А если руки кладут на плечи? - спросил я.