Мазова Наталия. Исповедь травы

   - Разве? У меня в голове из "Литании" крутилось: "Шесть веков я взыскую любви..." - а это словно в рифму сказалось, я даже не понимаю, что это значит... Честное слово, сам не знаю, откуда оно взялось!
   Зато я прекрасно знаю. Ассоциативка сработала на мою импровизацию. Как там оно: "Пока не забылось Имя древнейшего Откровенья..." Черт, записать бы надо... пока не забылось! Пригодится ведь в дальнейшем.
   Да уж... Сладко и страшно - быть чужой памятью... И не простого смертного - Нездешнего, позабывшего о том, что он Нездешний. Выпадало ли подобное хоть кому-нибудь в мироздании?
   "ДЛЯ ТОГО Я ПРИШЕЛ СЮДА ПЕТЬ И ПЛЯСАТЬ..."
   - Куда ты торопишься одна в столь поздний час, прекрасная?
   Узенькая улочка старого города - не больше четырех шагов в ширину, глухие, без окон, стены из темно-коричневого камня... Колодец и колодец, в двух шагах ничего не видать. На такой улочке прирежут, а ты даже не успеешь понять, что с тобой произошло. Так что если уж соизволили окликнуть - считай, полбеды позади.
   - Ты даже не хочешь остановиться и побеседовать со мной?
   От стены отделяется темноволосая кудрявая девушка, чем-то похожая на Хейтиле, но значительно моложе. Кожаные штаны, безрукавка, отороченная мехом. К ноге ее жмется здоровенный пес, что-то вроде помеси овчарки с лайкой.
   Волчица. Степнячка.
   - Мир тебе, добрая женщина, - отвечаю я на всякий случай, хотя у меня есть веские причины сомневаться в ее доброте. - Я возвращаюсь домой, за Сухое русло... и хотела бы попасть туда как можно скорее, ибо улицы ночного города страшат меня...
   - И не без оснований, - молодая Волчица довольно бесцеремонно разглядывает меня. Хорошо, что моего лица не видно под покрывалом и оно не выдает моего испуга - а голос, слава богам, не дрожит. Черный шелковый плащ скрывает в темноте довольно много, но достаточно видеть его и покрывало, чтобы сделать выводы: горожанка из благородных, легкая добыча...
   - Так что я буду очень благодарна тебе, добрая женщина, если ты не станешь задерживать меня в этом неприятном месте.
   - Ну пока ты со мной, тебе ничего не грозит...
   Ну-ну. Скажи это кому-нибудь другому. Как ни быстро убрала я руку под плащ, но Волчица наверняка успела разглядеть на моем большом пальце крупный кровавый рубин в массивной оправе из золота. Рубин этот сегодня вечером бросил нам с Лугхадом какой-то лорд, пришедший в восхищение от того, что мы делали. И иду я, понятное дело, вовсе не домой - Крысиный квартал по эту сторону Сухого русла и много дальше от центра - а к некой надежной мадам, которая держит "приличное заведение" на улице Яххи и по совместительству дает деньги под заклад. Если я выручу за камень хотя бы две трети его настоящей стоимости, у меня появятся новые туфли взамен окончательно разбитых, у Лугхада - хоть одна нарядная тряпка, а кроме того, недели три на нашем столе будет мясо...
   Если... Если только у меня не отберут его прямо сейчас. Видно же, что Волчица вышла на охоту...
   - К тому же при мне нет ничего по-настоящему ценного.
   - Даже если это правда - ты молода и красива... звенящая браслетами в ночи! - по голосу слышно, как она усмехается. Этого не скроешь никакой одеждой. И не поможет тебе ни твой кинжал, ни твое покрывало, если кто-то пожелает иметь тебя своей рабыней.
   Даже кинжал разглядела под плащом...
   - Зачем ты говоришь мне это, дочь степей? Неужели ты думаешь, что я пошла бы одна по ночному городу, если бы у меня был выбор?
   Воистину так - уж лучше нарваться одной и магически отбиваться, чем нарваться вдвоем и засветиться до срока перед Лугхадом. Сам же Лугхад в ночной уличной драке - помощь невеликая, ему надо пальцы беречь. И днем в такие места не ходят - днем мадам спит, а работает ночью.
   Молчание. Волчица размышляет, а пес у ее ног нетерпеливо ворчит.
   - Ты нравишься мне, ночная странница, - говорит она наконец, и в голосе ее все то же легкое презрение кошки к мыши, с которой она играет. - Поэтому я приглашаю тебя быть гостьей в моем доме. Скоро должен вернуться мой брат, и я попрошу его проводить тебя.
   - Я с радостью принимаю твое приглашение, - отвечаю я. По Волчьим законам, отказаться от гостеприимства и предложенной помощи - значит нанести хозяевам дома кровную обиду. Все горожане для них - низшие существа, и эта Волчица оказывает мне честь, снисходя до меня. Только я предпочла бы обойтись без подобной чести. Хотя бы потому, что уже успела сказать неправду про то, куда иду, а когда имеешь дело с Волками, это чревато.
   Волчица хватает меня за руку, тем самым лишив возможности потихоньку снять и спрятать рубин, и тащит внутрь. Миновав пару неосвещенных коридоров, я оказываюсь в большой комнате без окон, но с несколькими дверями. Ярко горят свечи, пылает пламя очага, в котором на тонких стальных спицах жарится мясо. Ковры, статуэтки грубого литья, бронзовая посуда - все стильно и без излишней роскоши. У входа - стойка для оружия, на которую я, не дожидаясь напоминания, кладу кинжал. Волчица сопровождает это мое действие одобрительным взглядом - то ли ценит мое уважительное отношение к их обычаям, то ли радуется, что добыча сама лезет в пасть...
   - Садись вон туда, на подушки, - она показывает в сторону очага. - Если хочешь, угощайся - бери мясо, на столике есть сладости, а в кувшине молоко.
   Однако не бедно живут тутошние Волки - молоко, медовые лепешки, жженый сахар... Поблагодарив, беру одну из лепешек и начинаю есть, отламывая кусочки и обмакивая их в молоко.
   - Разве покрывало не мешает тебе? - с подозрением смотрит в мою сторону Волчица. Нет уж, не дождешься. Сама же намекала мне по поводу продажи в рабство, а мне что-то ощутимо неохота нарываться именно сейчас...
   - Мешает, безусловно. Но ты же знаешь, что городские женщины из высшего сословия могут открывать лицо только у себя дома. Я уважаю ваши обычаи - уважай и ты наши.
   Хорошо сказано - спокойно, но с достоинством. Глядишь, еще все обойдется...
   С минуту Волчица рассматривает меня. Конечно, здесь рубиновый перстень уже никак не скроешь. Да и пресловутые браслеты на моих руках определенно действуют ей на нервы. А ведь они даже не серебряные - так, какой-то сплав, дешевка... но уж больно красивая дешевка. Мутамнийская работа, я к ней всегда была неравнодушна. В Кармэле так не умеют. Вот и перстень этот дорогущий - камень без затей сточен кабошоном и оправа самая примитивная, вся ценность в весе. Хотя, должна признать, на руке Лугхада он выглядел на редкость эффектно.
   - Кажется, брат стучит, - вскидывается Волчица. - Пойду открою, - и выскальзывает из комнаты, властно бросив псу: "Охраняй!" Псина укладывается поперек входа в комнату. Пока хозяйки нет, я отбрасываю покрывало и торопливо выхватываю из огня спицу с мясом - что бы там ни было, а упускать случай незачем, еще насижусь на каше да на подвальных грибах...
   От входа доносятся голоса, но я не могу разобрать ни слова. Кажется, Волчица спорит с каким-то мужчиной, а тот энергично не соглашается. Наконец, я слышу ее приближающиеся шаги и снова торопливо закрываю лицо.
   Волчица стоит на пороге и молчит, но все во мне так и сжалось: сейчас начнется...
   - Ты действительно нравишься мне, женщина из города, нарушает она молчание. - Хотя бы потому, что ты учтива, в отличие от большинства местной знати, и умеешь уважать чужие обычаи. Но, как это ни печально, ты все-таки горожанка, forass, - это слово на своем языке она произносит с нескрываемым презрением. - А если городская женщина ночью идет по городу одна и не боится даже зайти в квартал, где живут Степные Волки, значит, она колдунья... - и неожиданно резко командует своему псу: - Взять!
   ...и снова все происходит почти помимо моей воли. Впрочем, меня за последние шесть лет уже столько раз пытались убить, что не мог не выработаться некий рефлекс. Спица из-под мяса моментально оказывается в моих руках и встречает пса в прыжке. Рычание его сменилось жалобным стоном, и он рухнул на меня, так и не добравшись до моего горла. Насмерть - я уверена в этом, словно уже когда-то (на охоте?) вот так ловила зверя на нож...
   - Ай-я! - пронзительный крик Волчицы. В следующий миг я уже выбралась из-под убитого зверя и стою, выставив перед собой свое ненадежное оружие. Покрывало давно упало с моей головы, плащ распахнулся, открывая наряд, в котором я танцую...
   - Ну держись, forass! - Волчица тоже успела схватить с оружейной стойки какой-то частный случай штопора. - Ты дорого заплатишь мне за Лэрра!
   - Так вот какова цена твоему гостеприимству! - я из последних сил пытаюсь выглядеть спокойной, но руки мои дрожат, и я ох как не уверена, что и второй раз сумею воспользоваться по назначению этой тыкалкой... - Моя вера не велит мне убивать без нужды, но следующую дырку я проделаю в тебе - в наказание за обман доверившегося.
   Несколько секунд мы сжигаем друг друга взглядами - у кого раньше нервы сдадут...
   - Что здесь происходит? А ну-ка немедленно брось саблю, Хедра!
   Волчица покорно роняет оружие, и лишь тогда я позволяю себе обернуться. Дверь за моей спиной распахнута, а в дверном проеме стоит немолодой уже... не Степной Волк, а прямо-таки скандский морской пехотинец, этакий бронешкаф. Да и ростом выше меня на полторы головы, что для Волков весьма нетипично. Одет как знатный горожанин, в шелка стального цвета, но волосы честь по чести заплетены в две косы и в ухе золотая серьга болтается. В высшей степени колоритный персонаж...
   - Лэрр когда-то спас мне жизнь, - о голос Волчицы можно руки отморозить. - Эта forass убила его, значит, я должна взять жизнь за жизнь!
   - Я убила, защищаясь, - твердо парирую я. - Потому, видят боги, на мне нет крови!
   - Хедра, - произносит Волк в сером непререкаемым тоном, сурово и спокойно, - вижу, что дал тебе слишком много воли. Поэтому как дочь, покорная воле отца, ты завтра же соберешь свои вещи и вернешься домой, в кочевье Двуглавой горы.
   - Но, отец...
   - Молчать, когда говорит старший в роду! А с тобой я отправлю письмо твоей матери, в котором попрошу ее не затягивать с твоей свадьбой. Ты выросла из тех лет, когда я мог учить тебя плетью, но надеюсь, что твой будущий муж восполнит это упущение. Я сказал.
   - Я приму любую кару, отец, - я отчетливо слышу, как Хедра скрежетнула зубами, - если ты объяснишь мне, в чем моя вина.
   - А ты сама не знаешь? Ты осквернила наш очаг. Не приглашают в дом того, кого хотят ограбить и убить, и нельзя обмануть человека, который вкусил твоей пищи.
   - Это законы Волков, отец. Она же - всего лишь forass!
   - Но даже жизнь простой forass больше жизни собаки - эта же женщина не forass, она много выше обычной горожанки, - он поворачивается ко мне. - Госпожа Лигнор, прошу простить мою дочь за обиду, нанесенную тебе по неразумию.
   - Лигнор? - переспрашивает Волчица с недоверием. - Отец, Лигнор - простая женщина, она бедна. Эта же, сам видишь, в атласном плаще и вся увешана драгоценностями. Она прятала свое лицо под покрывалом, как жены здешних вождей, и не хотела открыть его даже в нашем доме.
   Сама знаю, что выгляжу вызывающе в этом черном шелке... Но воистину, в городе, где больше миллиона жителей, не обязан каждый знать в лицо Лигнор-танцовщицу. Если я заявлюсь к мадам в своих обычных обносках и с рубином, она вполне способна кликнуть стражу и обвинить меня в воровстве, чтобы не платить денег. Или просто припугнуть меня этим и заплатить самую малость - дейстительно, откуда такая драгоценность у нищей уличной артистки?
   Но всего этого я объяснять Волкам не собираюсь.
   - Ты сильно просчиталась, Хедра, - только говорю я все так же спокойно. - За мои браслеты, ожерелье и головные подвески тебе не дали бы и одной золотой монеты - это не серебро. Впрочем, - добавляю я ядовито, - допускаю, что тебя ввела в заблуждение искусная работа мастеров Бурого Леса - такой ты наверняка прежде не видела. Что ты вообще знаешь обо мне, что так легко берешься судить?
   - Хедра действительно ни разу не видела твоего танца, подтверждает ее отец. - Но я - я был в "Багровой луне" в тот день, когда Безумец впервые играл для тебя и ты ушла с ним - и теперь уже никогда ни с кем не спутаю тебя, госпожа, - он поклонился.
   - Но почему ты называешь меня госпожой? - спрашиваю я осторожно. - Я, как заметила твоя дочь, простая бедная женщина, ты же по положению равен здешним лордам...
   - Я, Утугэль с Двуглавой горы, недаром вождь своего рода, - с достоинством отвечает Волк. - Мудрость вождя в том, чтобы каждому воздавать то, чего он стоит. Ты сказала - "на мне нет крови" - а теперь взгляни на свою одежду!
   Я покорно смотрю. В пылу разбирательства я не обращала внимания на такие мелочи. Плащ и юбка должны быть залиты кровью пса - но они чисты и сухи, словно только что из стирки, хотя ковер у моих ног щедро разукрашен красным. Я трогаю полу плаща - и забытая алая капля скатывается по нему, как ртуть, как капелька дождя по полиэтилену - и падает на ковер, и тут же впитывается...
   - Ты сказала - и стало по слову твоему, - звучит надо мною голос Утугэля. - Это ли не доказательство? Хедра, - он, словно спохватившись, оборачивается к дочери, - я слышал, Гурд уже вернулся. Иди к нему и позови его сюда.
   - Да, отец, - она убегает, а Утугэль вынимает золотую серьгу из уха и протягивает мне.
   - Это вира за оскорбление, нанесенное моей дочерью.
   Вот это да! Да на деньги за это золото я Лугхада целиком из его линялого черного тряпья вытряхну!
   - Да будут Луна и Великий Волк благосклонны к тебе за сей щедрый дар, Утугэль с Двуглавой горы...
   - Рано благодаришь, - отмахивается он. - Вира - твое по праву, но помимо нее я действительно хочу сделать тебе кое-какой подарок, - он снимает с полки маленькую яшмовую шкатулочку, открывает... Внутри, на черном бархате лежит женская налобная подвеска: маленький, идеально круглый черный агат в простой серебряной оправе, окружающей его светлым ореолом.
   - Надень это, госпожа... И всегда носи. Это не та вещь, которую можно продать.
   - Она в самом деле хороша, - я креплю подвеску к своей цепочке через лоб, она мягко ложится меж бровей - и странная тень пробегает по лицу Утугэля... - Но что в ней такого особенного?
   Вместо ответа Степной Волк подбирает с полу покрывало и снова закрывает мое лицо.
   - Те, кого мы, Волки, зовем forass, что в переводе означает "скотина", до сих пор передают из уст в уста легенду о Королеве, некогда правившей этим городом, чьи глаза были всегда закрыты, но она видела... Якобы она покинула город и однажды снова вернется... И вот ты вернулась, и твои глаза открыты, ты зрячая - но еще не видишь. Спроси своего Безумца - он скажет тебе, что это за вещь, мне же позволь промолчать, госпожа.
   В это время возвращается Хедра. Ее сопровождает юноша лет восемнадцати, очень похожий на Утугэля. Возможно, к его годам тоже станет бронешкафом, а не стройным стеблем, каков он сейчас.
   - Гурд, сейчас ты пойдешь и проводишь домой госпожу Лигнор, чтобы этой ночью с ней более ничего не случилось.
   - Но я сейчас еще не домой... - осмеливаюсь вставить я. Мне надо еще заглянуть в одно место...
   - Значит, проводишь до этого места, а потом домой. И если я узнаю, что с нею что-то произошло - вы ведь были в сговоре с Хедрой, да?
   - Я отговаривал ее от этой затеи! - пылко возражает Гурд.
   - Так вот, если я узнаю, что с нею что-то произошло - ты мне больше не сын. Хватит с меня того пятна на моей чести, в коем виновна твоя сестра.
   - Ты сказал, отец - мой долг повиноваться.
   - Доброй дороги тебе, Лигнор. Удачи не желаю - таким, как ты, ее не желают, но просят ее у них.
   - И этому дому счастья и света, - произношу я машинально и так же машинально вскидываю одну руку в благословении...
   И снова улица, непроглядная темнота и колеблемое дыханием покрывало у лица. Но рядом с Гурдом ничего не страшно. Молодой Волк, гордый поручением, не снимает руки с рукояти меча. Мы даже не стесняемся говорить громко. Гурд в основном расспрашивает меня о жизни в Буром Лесу, приходится на ходу более-менее правдоподобно сочинять...
   - А что же вы там едите? В лесу ведь нельзя пасти баранов, и ячмень там не растет...
   - Мясо мы добываем охотой. А хлеб меняем у вас на наши плоды и ягоды. В лесу ведь растут плодовые деревья и кусты. Откуда, как ты думаешь, вы берете вино? Из нашего винограда.
   - Я один раз видел виноград, - вспоминает Гурд. - Это такие большие синие ягоды, как очень большая голубика, только сладкие...
   - Вот-вот, - прячу я улыбку под покрывалом, - они самые... А вот и то место, куда я шла. Подожди меня здесь, я недолго. На всякий случай: если услышишь боевой клич "хаййя!" - врывайся внутрь и круши все подряд...
   ...Мадам недоверчиво вертит перстень в руках.
   - Нет, конечно же, не стекло, - напористо говорит она. - Я и не утверждала, что стекло. Но, может быть, другой камень, более дешевый, чем рубин.
   - А как это проверить?
   - Сейчас - никак. Я не побегу через пять улиц за стариной Роэдом и не стану вытаскивать его из третьего сна, или, того хуже, из объятий жены. Поэтому моя последняя цена - сто десять новым серебром, и ни руной больше.
   - Ладно уж, по рукам, - по чести, цена этому рубину сто пятьдесят, я рассчитывала на сотню. Мадам придирчиво отсчитывает монеты, я быстро пересчитываю и ссыпаю в пояс. - И еще одна золотая вещица есть, приблизительно в ту же цену. Не посмотришь?
   - Давай ее сюда.
   Я достаю серьгу Утугэля. При виде ее у мадам перехватывает дыхание:
   - Волчья вещь! Скажешь, и это к тебе попало честным путем?
   - Вира за оскорбление, - небрежно отвечаю я. - Ну, сколько дашь?
   - Погоди-погоди! За какое такое оскорбление? Ты хочешь сказать, что Волк обошелся с тобой, горожанкой, по своим законам? Вот в это я никогда не поверю!
   - А во что же ты поверишь? - меня начал раздражать этот торг. Гурд на улице небось уже замерз, в одной-то безрукавке, да и Лугхад дома заждался... - В то, что краденое?
   - Да нет, и это на правду не похоже. Такие, как ты, не крадут, в шелках да серебре...
   Трать-тарарать, дался им всем этот шелк! Достали! Между прочим, как раз крадут. Одних только колец на моем счету три штуки, правда, с прилавков, а не у ближних своих, и не в Кармэле...
   - Да и попробуй укради у Волка! Скорее всего, сам подарил, в благодарность за славную ночь...
   - Думай, что хочешь, - перебиваю я мадам. - Моя цена, с учетом того, что Роэд все равно ее переплавит - сто двадцать рун. Назови свою цену.
   - А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? - взвивается мадам. - Сто двадцать! Если ты такая удачливая, что даже в Волчьих постелях валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.
   - Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных пятьдесят рун за перстень! Последняя цена - сто десять, ну ладно, сто пять. Не буди во мне желание крикнуть "хаййя!" и на деле показать, в каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.
   - Да кто ты вообще такая?!
   Шальная мысль закрадывается в мою голову. Я мало что поняла из объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу, есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле... А я не из тех, кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов среди моих предков.
   Я аккуратно откидываю покрывало.
   - Кто я такая? - переспрашиваю я. - Смотри, ты должна меня узнать.
   Эффект превосходит все мыслимое: мадам становится абсолютно бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно срывается: "Нет... Не может быть..."
   - Ну что, будем и дальше торговаться? - тороплю я. - Или сойдемся на моей цене?
   Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.
   - Сто... сто десять... Ваши сто двадцать, госпожа. И... еще сорок за перстень.
   Я уже не пересчитываю, не веря удаче. Сложив и это в пояс, поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало...
   ...и вижу в нем то лицо, что когда-то отражалось в зеркальном водовороте Круга Света. Те же точеные черты с налетом вечности, изумрудные глаза... и бледное зеленое пламя, окружающее черный агат.
   Ай да Утугэль! Это значит, носящая эту подвеску любому видна в истинном облике? Ну, Волчара, не понимаю, почему ты до сих пор не шаман! Или... каковы же ваши шаманы, если простые Волки умеют ТАК смотреть!
   - Мы в расчете, - говорю я как можно холодней и тороплюсь покинуть сцену. Уже по дороге, под поспешно наброшенным покрывалом, отцепляю подвеску и зажимаю в кулаке. Хватит с меня на сегодня локальных чудес...
   ...- Что так долго?
   Лугхад сидит на крыльце и любуется звездами. Гитара, как всегда, рядом.
   - Сам знаешь - у меня ничего не делается просто. На этот раз вышли... э-э... танцы с Волками.
   - Сколько дали?
   - Не вдаваясь в подробности - двести семьдесят новыми.
   - Не бывает, - Он откидывает голову назад, волосы волной стекают с плеч. - Да, на такие деньги можно и прикид...
   Совершенно не удивился. Ничего, это поправимо...
   - Смотри, - я осторожно кладу Ему на ладонь Утугэлеву подвеску. - Подарили. Без объяснений. Сказали, ты все знаешь.
   - Кто подарил?! - Его равнодушия как не бывало, даже, кажется, глаза начали светиться в темноте.
   - Опять же если без подробностей - один Волк постмолодого возраста.
   - Тогда еще ничего, - Он переводит дух. - Это знак Черной Луны. Очень сильная вещь... и небезопасная. Тебе лучше никогда его не носить.
   Даже так?
   - А можно подробнее, Лугхад?
   - Не сейчас. Если честно, у меня уже слипаются глаза. Завтра утром, идет?
   - Завтра так завтра, - соглашаюсь я. - Я тоже ужасно хочу уткнуться в подушку...
   Терцет III. УТЕШЕНИЕ ДУХА
   "И СКРЫЛИСЬ ОТ ВЗОРА БОГОВ..."
   ОТЛИЧНЫЙ ДЕНЕК СЕГОДНЯ У НАС...
   Двадцать шестое августа.
   День святой Элеонор Гинтаринской.
   День Благодарения.
   И мой день рождения.
   В этот день я просыпаюсь рано утром. Тишина. Лугхад разметался волосами по подушке и улыбается во сне. Чтобы не ранить эту хрупкость утра, я двигаюсь почти бесшумно, и ведро не гремит в моих руках, когда я беру его и отправляюсь за водой.
   Утренний холодок осторожно трогает мои обнаженные плечи, тонкой струйкой втекает под одежду. Небо затянуто жемчужным покровом, солнца нет, но и дождя, судя по всему, не предвидится... Тихо в мире. Бодрствую я одна. Кармэль еще не скоро проснется - сегодня можно, сегодня праздник. Никто не увидит, как я беру воду из колодца, который пересох не один десяток лет назад.
   Вокруг колодца разрослась пышная крапива выше человеческого роста. Когда я только-только появилась здесь, она была маленькая, чахлая и пребольно жглась - станешь тут злобной, когда тебя то и дело подчистую обдирают на щи! Спасибо ей - ведь у меня нет власти над водой, и оживить колодец не в моих силах, однако... достаточно было моего появления, чтобы крапива буквально обрела вторую жизнь. Родню почуяла... А уж как ей удалось воду притянуть, я и по сей день не знаю. Знаю только, что днем колодец по-прежнему сух, да и ночью вода вроде как для одной меня (Лугхад не в счет, он к колодцу не ходит).
   Им виднее, здесь решаю не я. Неизвестно ведь, отчего из колодца ушла вода - обиделась на здешних или действительно здесь ее так мало, что дай-то боги нам с Безумцем напиться...
   Ныряю в крапиву с головой - она тут же радостно стряхивает на меня всю накопленную за ночь росу... (С этим я родилась еще в раннем детстве спокойно рвала зеленую злюку, как травку-лебеду, даже жевала, а на потрясенные возгласы отвечала с хитринкой в глазах: "А она меня знает, вот и не кусается..." Я - это она, и она - это я, недаром я зовусь Аргиноль. И обе мы - Зеленое Пламя.) Налегая на ворот, с усилием вытягиваю из колодца ведро, полное на две трети - больше мне просто не удержать. И, не умея терпеть, пью прямо из ведра, поставленного на край, и пригоршнями бросаю в лицо чистую холодную воду. Видели бы меня сейчас матушка Маллен или Китт - без сомнения, приняли бы за колдунью. И были бы абсолютно правы...
   Ну как я могу объяснить вам, что такое мой Месяц Безумия?
   Laig Naor. В переводе с Языка Служения - Зеленое Пламя. Та единственная вещь, что отличает женщину от девы - так учила меня Лайгалдэ. О, я много раз видала, как, озаренные этим пламенем, волшебно изменяются лица мужчин...
   Было время, когда и я принимала сладостный огонь мимолетного желания за Зеленое Пламя. Но - это совсем иное, не жажда наслаждения, но пламя на алтаре фанатичного служения Жизни... Для тех, кто этого не чувствует, понятнее объяснить не могу.
   Ключевое слово тут - "готовность". Под поцелуями солнечных лучей пробуждается самая сущность земли, и она тянется к солнцу в ответной ласке - ветвями деревьев и побегами трав, и крыльями птиц, поднявшихся в синеву, и устремленными к небу в беспричинной радости людскими взглядами. И когда в природе загорается Зеленое Пламя, мы не говорим более о весне, но называем это: "Лето пришло".
   Я люблю эту пору, как и все живущие, но не она период моей наивысшей силы. Мое время приходит в августе, когда земля утомлена солнцем. Воздух тягуч, и тяжесть золота оседает на губах и веках. Пора усталости, пора отдыха - в это время природа сравнима только с женщиной после страстной ночи, как в индийской поэзии, когда она лежит на плоской крыше своего дома, а любимый показывает ей на небо: "Видишь? Это Большая Медведица, это Кассиопея, а вон там - Полярная звезда".
   Вы видели, сколько звезд летит к земле августовскими ночами, чтобы ни одна пара на плоской крыше не осталась обделенной?
   В эти дни Зеленое Пламя горит в природе как никогда ровно и сильно. Это время отдачи, время плодов - выполнен извечный долг по поддержанию и возобновлению жизни, и не весенняя искрометная радость - удовлетворенное счастье переносит нас из августа в сентябрь.
   Но законы стихии Жизни суровы, и один из них - вечное обновление. "Цветы, что отцвели, не должны омрачать взор, и их сжигают"... И после того, как плоды собраны, Зеленое Пламя достигает своей наивысшей силы, и в неистовстве своем делается просто пламенем, и пожирает ту, что теперь свободна от долга и в лесах и парках загораются костры золотой листвы. Пламя, очищающее и обновляющее, вечное прекрасное самосожжение во имя Жизни - собственная жизнь, как последняя жертва, какую только можно еще принести служению.