Мележ Иван. Люди на болоте (Полесская хроника - 1)

   - Самому надо было жалеть!
   - За что ж меня?.. Наговорили, видно... Не верьте...
   - Не виноват, говоришь? А передела земли кто захотел?
   - Не я. Собрание решило...
   - Собрание. Оправдываешься, сволочь?!
   - Собрание. Обчество...
   - Вот как дам по башке! Будет обчество! Слушай! Передел атаман Маслак отменяет!.. Запомни, если хочешь деток видеть. Ясно?
   - Ясно... Только разве собрание...
   - Если будет передел, заказывай гроб! - повысил голос бандит. - Загодя ложись!
   - Братки, да разве ж я один...
   - И другим передай! Пусть тоже, если жить охота, закажут! Передашь?
   - Скажу...
   - На этот раз - всё. Иди!
   Грибок несмело, будто не веря, что все это кончилось, бочком, оглядываясь на хрипатого, ступил несколько шагов. Сейчас крикнет, воротит обратно - в страхе ждал Ахрем. Но хрипатый крикнул другое:
   - До утра чтоб не рыпался!
   Грибок, обрадованно кивнув, пошел быстрее. Он еще раз тревожно оглянулся, когда бандит свистнул, но свистели не ему. Хрипатый, видно, звал другого, стерегшего хату, - тот сразу пошел на свист.
   Грибок осторожно прижался к плетню, уступил дорогу.
   Только скрывшись за дверью в сенях и звякнув засовом, он почувствовал себя свободнее. Но покоя не было и тут, жена дремала, будто ничего и не случилось. Ложась рядом, едва сдерживая дрожь, он с упреком толкнул ее:
   - Спишь!..
   - А?.. Што?.. Што тебе?..
   Грибок, переполненный только что пережитым, не ответил.
   - Направил куда их? - зевнула жена.
   - Направил! Тут чуть самого не направили... На тот свет!..
   - Што ты плетешь?
   - То, что слышишь!. Пропади ты пропадом, такая жизнь!
   - Чего же он? .. Уполномоченный этот?
   - Уполномоченный! Такой он уполномоченный, как я... Чтоб их земля не носила!
   - Кто ж это?
   - Маслаки!
   - А!.. - жена испуганно вскрикнула.
   Закрыв дверь, Ганна минуту постояла в сенях, прислушиваясь к тому, что происходит между бандитами и Василем.
   Но разговора их она не могла разобрать. Попробовала подсмотреть в щель возле двери - ничего не увидела.
   Она вбежала в хату, глянула в окно. В темноте с трудом разобрала Василя пустили вперед, а сами хищными тенями понуро потянулись вслед. Пошли не на улицу, а куда-то в сторону гумен.
   Боже мой, что они хотят с ним сделать! Она тут же упрекнула себя: как она могла послушаться бандитов, отойти, оставить его одного!
   Ганна бросилась к порогу, но остановилась. В теплой тишине слышалось легкое дыхание Хведьки, посапывание утомленного отца. Ганна склонилась над кроватью:
   - Тато... Тато...
   Мачеха недовольно повернулась:
   - Чего тебе!
   - Бандиты! Маслак!
   Отец сразу проснулся.
   - Василя за гумна повели!..
   - А, боже! - испуганно перекрестилась мачеха.
   Ганна хотела сказать про дядьку Ахрема, но сдержалась:
   мачеха не любит его.
   Пока отец стоял возле окна, всматриваясь в фигуру, прятавшуюся совсем близко за изгородью, Ганна в отчаянии думала, что делать, чем помочь ему, любимому Васильку.
   В тревоге о Василе она почти не думала о дядьке.
   - Их тут не много. Всего человек пять... - С винтовками? - спросил отец.
   - С обрезами... - Ганну томила его медлительность, его молчаливое раздумье. - Людей надо оповестить! - нетерпеливо сказала она.
   Отец снова поглядел в окно, за которым темнело поле.
   - Как?
   - Я сюда, этим окном, - на огород... На улицу...
   - Одурела! - ужаснулась мачеха. - Да он тебя из обреза в момент!..
   - Он не заметит.
   - Погубить захотела всех! Если своей головы не жалко, то подумала бы хоть об отцовой! О Хведьке подумала б!
   - А вы б о Василе подумали! - в голосе Ганны послышались слезы.
   - Ничего с ним не случится, с Василем твоим!
   Ганна сделала шаг к окну, но мачеха опередила ее, раскинула руки.
   - Не пущу!.. Тимох! - крикнула она. - Ты чего стоишь как пень! Не видишь!
   - Не надо! - мягко сказал Ганне отец. - Ничего ему не сделают.
   - Не сделают!..
   Ганна, давясь слезами обиды и отчаяния, отошла от мачехи, опустилась на лавку. Тревога за Василя, за дядьку Ахрема, однако, скоро высушила ее слезы. Она чутко вслушивалась в тишину села, улавливала дружный лай собак со стороны пригуменья и с давящим беспокойством, со страхом ждала, что вот-вот грянет выстрел, но всюду было тихо. Ни одного подозрительного звука не услышала Ганна.
   - Спят, скажи ты, все, как просо продавши... - удивился вслух отец.
   - Кто спит, а кто сидит и не дышит, - отозвалась мачеха Она осторожно подошла к окну в сторону поля. - Стоит, как пугало!..
   Потом Ганна услышала неподалеку тихий свист. Насторожилась и обрадовалась - тень-пугало, торчавшая за изгородью, удалялась от хаты.
   - Пошел, - с облегчением отметил и отец.
   Бандит скоро исчез в темном поле. Ганна встала, молча подалась в сени.
   - Ты куда? - услышала она за собой голос мачехи.
   - Туда же!.. Пойду посмотрю.
   - Опять! Сама на рожон лезет!..
   - Не трогай! - вступился отец.
   Ганна осторожно приоткрыла наружную дверь, осмотрелась. Вокруг было тихо, однако тишина эта не только не успокаивала, но даже настораживала. Спускаясь с крыльца, Ганна невольно задерживала дыхание, боясь окрика. Прижимаясь к стене, быстро перебежала за угол хаты и только тут на миг оглянулась - не темнеет ли где-нибудь фигура бандита. Было по-прежнему тихо, никто не стоял на ее пути.
   И она, уже не оглядываясь, не прислушиваясь, переметнулась через изгородь, прямиком через мокрые, по-осеннему голые огороды полетела к Василевой хате.
   По его двору от повети, пугавшей черным провалом, Ганна пошла тише. В груди защемило от недоброго предчувствия: с Василем что-то случилось! Она боялась представить себе - что, отгоняла страшные мысли, неясные, неопределенные, сама спорила с собой, успокаивала себя, но страх за Василя одолевал ее все сильнее. Боясь за него, она сновд упрекала себя, что ушла, оставила его одного в такой момент...
   Часто, нетерпеливо зазвенело стекло под ее пальцами.
   - Тетка Алена!
   Ждать, казалось, пришлось целую вечность. Она прижалась лбом к холодному стеклу, стараясь увидеть, что там, в хате. Было темно, ничего нельзя было разобрать. Наконец кто-то подошел к окну, послышался голос старого Дениса:
   - Кто там ни свет ни заря?
   - Это я. Ганна Тимохова.
   Знала уже, что Василя дома нет, похолодела от страха, но спросила:
   - Василя нет?
   За стеклом мелькнуло встревоженное лицо его матери.
   - Василя?
   Мгновенно открылась дверь.
   - Я же думала!.. Он же к тебе...
   - Мы стояли возле нашей хаты... Только вы не бойтесь. Еще ничего не известно...
   - Ой, что ты говоришь, Ганнуля!..
   На крыльцо вышел старый Денис, закашлял.
   - Мы стояли, как вдруг подошли два человека. Из маслаков, оказалось...
   - Бандиты?!
   - Повели его с собой. Меня прогнали, а его повели...
   - Божечко мой! - ужаснулась мать.
   - Они что-то про дядьку Ахрема спрашивали... Так Василя, видно, и погнали, чтоб показал...
   - Ахрема, говоришь? - отозвался дед. - Зачем им Ахрем понадобился?
   - Не сказали.
   - Не к добру, конечно... - в раздумье произнес дед.
   - Божечко, - покачала головой тетка Алена, и неизвестно было, о ком она теперь беспокоилась - об одном сыне или и об Ахреме.
   Только сейчас поняла Ганна причину своей тревоги. Нет, не об одной жизни его она волновалась. Если Василь послушает их, покажет хату Ахрема, его отпустят, наверно. Но неужели он покажет, приведет беду к дядьке Ахрему?
   Если покажет, то сам будто станет заодно с ними! Пособник ихний! Осудят его или не осудят - она об этом не думала, - он поможет загубить человека! Преступником будет!
   Нет-нет! Он не сделает этого. Не должен! Не станет их пособником, пусть хоть и под угрозой! Он - смелый, вон как защищал ее... Но ведь тогда они могут учинить над ним бог знает что! Не учинят!.. Скорее всего - он или убежит, или обманет их... Покажет кого-нибудь другого...
   Василева мать сбегала в хату, возвратилась, завязывая платок. Ганна поняла, что она собирается делать, попросила:
   - Вы не ходите!.. Я сама пойду поищу! Еще, чего доброго, 4они торчат где-нибудь, банда эта!
   - Нет, я пойду! Не могу я!.. Страшно мне за него...
   Дед Денис поплелся на улицу, а они направились к загуменьям. Но только завернули за хлев, увидели человека, тихо двигающегося бороздой навстречу.
   - Василь?! - обрадованно заспешила мать. - Жив!
   Он ответил не сразу, неохотно:
   - Цел!..
   Ганна по его настороженности, по голосу догадалась, что было с ним. Но еще не хотела верить, когда спросила:
   - Что там... с Ахремом?
   - Не был там... Живой, видно...
   Теперь она уже не сомневалась. Довел. Показал. Помог им, бандитам. И сочувствие и нежность кВасилю будто сразу выветрились из Ганниного сердца. Ей показалось вдруг, что не Василь, а кто-то другой, незнакомый, чужой, стоит перед ней.
   С обидой, с ощущением беды, не прощаясь, Ганна бросилась огородами к своему дому.
   Он побежал за ней, нагнал, схватил за руку, хотел что-то сказать:
   - Ганна!
   Она спокойно, но решительно вырвала руку, сказала непримиримо:
   - Отойди!..
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   Истина "нет ничего тайного, что не стало бы явным" была известна куреневцам, видимо, больше, чем всякая другая.
   Еще напуганный Грибок никому, кроме своей жены, и слова не сказал, еще молчали взволнованные каждый по-своему Ганна и Василь, а слух о ночном событии плыл по селу от хаты к хате, от колодца к колодцу.
   Слух этот, переходя от человека к человеку, обрастал богатой, чаще всего женской, куреневской фантазией, и к вечеру неясное для многих происшествие разрослось до таких размеров, что сердца не только детей, но и взрослых томились в тревоге. Говорили, что бандитов было не менее сотни, а может и больше, и что был там сам Маслак, и что Маслак сказал: если они, куреневцы, будут переделять землю, - не жить им, не ждать добра. После этого обычно шли догадки о том, что же могут сделать маслаки. Были, конечно, среди куреневцев и маловеры, которые посмеивались над слухами, доказывали, что в них девяносто девять процентов выдумки, - таких в деревне жило тоже немало.
   Как бы там ни было, а в Куренях царила тревога и настороженность...
   Уже в тот же день, а может и на другой утром, слух дошел через вязкую дорогу до сельского Совета, потому что уже после полудня в неуютной, длинной, похожей на хлев, хате куреневского грамотея Андрея Дятла, или, как его звали в селе, Рудого, сидел милиционер Шабета и выяснял все обстоятельства прихода бандитов.
   Шабета был выдающимся, почти легендарным человеком.
   Обычный милиционер, он имел тут такой авторитет, какого, вероятно, не было ни у одного не только волостного, но и уездного руководителя. Он удивлял жителей окружающих деревень редкой отвагой, преданностью делу. Не раз и не два угрожали ему бандиты, стреляли в него из обрезов, прострелили у локтя левую руку, а Шабета на своем терпеливом конике бесстрашно, неутомимо скакал из деревни в деревню, выяснял, успокаивал, наводил порядок...
   Первым Шабета вызвал Грибка. Ахрем появился в хате не один, а под охраной своей сегодня очень решительной жены.
   Выпроводив во двор посыльного, плечистый, полнотелый, похожий на борца Шабета, который перед этим с озабоченным видом просматривал как"ю-то бумагу, холодно взтлянул на Грибкову Адарью и приказал:
   - Гражданка, прошу выйти.
   - Почему это выйти?.. Или я чужая? - Грибчиха даже не шевельнулась.
   - Не положено. Тут сейчас будет следствие.
   - Ну и пусть!..
   - Не положено, ясно?
   - Или ты не знаешь меня! - Грибчиха готова была обидеться, но вдруг переменила тон, подумав, что только рассердит его: - Знаешь же, Антон, а так говоришь!..
   Она сказала "знаешь" мягко, с каким-то особым значением, видимо желая напомнить о том, что не раз кормила его обедом и даже закрашенным самогоном угощала, - поклявшись, что купила на ярмарке.
   - Не положено, ясно?
   - Я же хочу помочь тебе в следствии этом, - подступила с другой стороны Адарья.
   - Сами разберемся.
   - Не разберетесь. Он без меня ничего вам не скажет! - уже упрямо, горячась, заявила Грибчиха. Она толкнула мужа: - Что ты молчишь, как язык прикусил!
   - Она правду говорит... - угрюмо бросил неразговорчивый Грибок.
   Шабета помолчал, будто показывая, что решить это не просто, и позволил остаться. Черт с ней, этой упрямой бабой, может, и стоящее что скажет.
   И действительно, Грибок, видно, ничего не рассказал бы.
   Он так был угнетен приходом бандитов и их угрозами, что сразу, едва Шабета начал допрос, попросил:
   - Б-братко! Пусти меня... Я ничего не знаю...
   - Как не знаешь? Приходили они к тебе?
   - Приходили...
   - Сколько их?
   - Трое было на дворе... - ответила за Грибка жена.
   - Были среди них знакомые? .. Опознали вы кого-нибудь?
   - Нет! - замотал головой Грибок.
   - Не узнал он, - подтвердила Адарья. - Темно было.
   А двое из тех бандитов стояли молча... Только я думаю, что без своих тут не обошлось. Я так думаю - откуда они узнали, что у нас делить землю хотят? Само оно разве дошло до этого Маслака? Донес кто-то. Пришел и сказал! И, скажи ты, на днях, видно, там был. Ведь разговор о дележе начался совсем недавно!..
   - И видно, кто-то из тех, кто не хочет землеустройства, - добавил Шабета.
   - Ну наверно ж!..
   - Кого вы подозреваете? - мягко спросил Шабета.
   Глаза Грибчихи потухли.
   - Не буду бога гневить, не знаю. А раз не видела, то и говорить нечего. Не схватили за руку - не вор...
   - Кто-то связан с ними, факт. А кто? - не отступал Шабета.
   - Не буду говорить, никого не поймала... - Бросив осторожный взгляд на дверь и приблизившись к Шабете, Грибчиха тихонько сказала: - Про Дятлика Василя, что на том конце, говорят - будто он привел!.. Он в тот вечер стоял с Чернушковой Ганной!.. - Она тут же отошла от него и на всякий случай громко заявила: - Не видела ничего, не знаю!..
   Давая понять, что сказала все, она поднялась со скамейки и попросила:
   - Только вы о том, что я сказала... никому!..
   - Хорошо, - пообещал Шабета.
   Может, никогда еще не было у Ганны, охваченной противоречивыми чувствами, такого тяжелого р-азговора, как в этот день с милиционером. Она не беспокоилась за себя, совесть у нее была чиста, она знала, что позвали ее сюда в качестве свидетеля. Ганна тревожилась о Василе. И хотя Шабета вначале ни словом не упомянул о Василе, допрашивая, как выглядели бандиты, их приметы, голоса, поведение, она думала об одном: сейчас будет решаться судьба Василя. Что она скажет милиционеру?
   - Значит, в тот вечер вы сидели с Дятлом Василем... - выслушав ее, не спросил, а как бы повторил Ганнины слова Шабета.
   Ганна кивнула.
   - И вы ничего не ждали, ни о каких бандитах не думали?.. А они вдруг подошли и - прямо к вам? Так сразу и подошли! Как это они вас так сразу нашли?
   - Не знаю... Мы там уже много раз были...
   - Допустим, что вас видели там не раз. Допустим, что на вас направил кто-нибудь, а сам остался в тени...
   Ганна с облегчением отозвалась:
   - Я и сама так думала! Кто-то показал, подвел!.. Чужими руками захотел жар загрести!..
   - Кто это мог быть?
   - Не знаю...
   - Загадка... Туман... - задумчиво произнес милиционер. Он внимательно посмотрел на Ганну. - Есть одна догадка, и очень простая. Что Дятел Василь... сам... ждал их!
   - Он? Вот уж выдумали!..
   - Он, может быть, сам назначил встречу им!
   Ганна вскочила в сильном волнении, возмущенная:
   - Он... Они его еще немного - и пристрелили бы... Еще немного - и конец был бы ему!.. А вы говорите!..
   - Но ведь он повел их?
   - Я... не знаю, как и что потом было...
   - Вы давно знаете его?
   - Оладьи из земли вместе лепили! Хаты ж наши - рукой подать!.. - Ганна горячо, порывисто добавила: - Нет у него ничего с ними, с нелюдями! Я знаю! Поверьте!..
   Она обеспокоенно, с надеждой взглянула на Шабету, ждала, как приговора, его слов. В сердце ее не гасла надежда - он поверит ей, поверит Василю, видит же, что она не врет...
   - Он не злой... Добрый он...
   - Все хорошие, - недоверчиво, непримиримо ответил Шабета. - Из кого только бандиты выходят...
   Он встал, костяшками пальцев постучал по столу, с угрозой заключил:
   - Ничего, я докопаюсь! Выведу на чистую воду!
   Выходя от Шабеты, полная тревоги за Василя, который опять стал самым дорогим на свете, Ганна вдруг на крыльце увидела его самого. Он сидел, невесело опустив голову, - видимо, ждал, пока его позовут к милиционеру. В порыве сочувствия и ласки, мгновенно охватившем все ее существо, отдавшись этому порыву, ни о чем не думая, будто подхваченная волной, Ганна бросилась к Василю.
   Она сразу поникла - так неласково взглянул на нее Василь. Он поспешно отвернулся от Ганны и, как человек, готовый ко всему, решительно пошел в сени.
   - Со мной - так же, - сказал посыльный, Рудой Андрей, куривший возле изгороди. - Шел, сидел, так сказать, все молчком... Думает о чем-то...
   - Переживает...
   Ганна медленно спустилась с крыльца, побрела на улицу.
   Шабета встретил Василя стоя за столом, окинул его быстрым пристальным взглядом. В тяжелом отчужденном взгляде Василя, исподлобья, из-под лохматых, непослушных прядей жестких волос, во всей его понурой фигуре, в расстегнутой домотканой сорочке, домотканых, с коричневыми болотными пятнами штанах Шабета уловил что-то недоброе, звероватое.
   - Оружие есть? - спросил Шабета таким тоном, который говорил, что шутки с ним плохи.
   - Чего?
   - Не дошло? Оружие - обрез или наган - есть?
   - Нет...
   "Лицо какое, чисто бандитское... - невольно пронеслось в голове Шабеты. - Глаза - в таких ничего не увидишь! Как за тучей... И один не похож на другой. Будто не у одного человека! Один вроде светлый, а другой - карий, дикий, как у волка..." У него росло странное недоверие к этому угрюмому куреневцу.
   - А что в кармане?
   - Оселок...
   - Достань. Покажи... Стой там!
   Шабета многое повидал за время своей службы, случались всякие неожиданности, потому держался настороже. Это было уже привычкой, привычкой человека, который ездит один и один отвечает за все, за все свои поступки, иногда при очень сложных обстоятельствах. Осторожность тут никогда не лишняя.
   В руках у парня было обыкновенный оселок. Шабета приказал подать оселок, положил его возле себя, сел.
   - Зачем принес его?
   - Нож точил... Забыл положить.
   Шабета внезапно ударил вопросом:
   - Давно в лесу был?
   - В каком лесу?
   - Не прикидывайся! В банде!
   Внезапность, грубоватость вопроса были его обычным приемом, когда, он допрашивал подозреваемых в чем-то людей.
   В таких случаях зоркому взгляду его нередко открывалось многое. Этот же куреневец глазом не моргнул, только еще больше набычился.
   - Не был я.
   - И не водил их по ночам?
   Василь молчал.
   - Почему не отвечаешь?
   - Зачем... Знаете уж...
   - Знаем. Все знаем. И я советую не крутить напрасно. Все равно ничего не выйдет... Давно с ними связан?
   - С кем?
   - Ну, не валяй дурака! С маслаковцами?
   - Не знаю я их...
   - Как же не знаешь, если - водил?!
   - Тебе бы приставили обрез..
   - Ну-ну, ты меня не бери голыми руками! Я тебе не приятель, не твоего десятка!.. Знаю я таких. Каждый, как только попадется, овцой стать хочет... Ишь - "приставили обрез"!
   Василь не возражал. Что говорить попусту?
   - Много было их?
   - Пять, кажется...
   - Кажется!.. Кто был, фамилии их!
   - Не наши. Незнакомые..
   - Скрыть хочешь? Думаешь на мякине провести? Кто?
   - Не наши, говорю...
   - Хуже только себе делаешь! Крутить хочешь?
   Василь не ответил. Шабета недовольно постучал по столу.
   - О чем они говорили?
   - Ни о чем...
   - Приказали? .. Наставили обрез - и все?
   Василь кивнул.
   Шабета больше не спрашивал. Взяв карандаш из нагрудного кармана выгоревшей гимнастерки, он пс двинул к себе клочок желтой оберточной бумаги и, показывая Василю, что, как и прежде, следит за ним, стал что-то писать. Грамотей он, видно, был не большой, - буквы ложились на бумагу тяжело и были кривые, неуклюжие.
   - Вот, подпиши протокол! - подсунул Шабета бумажку Василю.
   Василь взял карандаш, послюнявил его, наклонился, - Тут, внизу?
   - Чего ж берешься подписывать не читая? - строго взглянул на него Шабета.
   - Все равно... Все равно не разберу...
   - Неграмотный?
   - Почти что...
   - Как протокол подписывать - так неграмотный, а как бандитов вести науки хватило... Протокол - это следствие, с изложением моих вопросов и твоих ответов. Ясно?
   - Ясно...
   - Тут все фактически. Без обмана!.. Прочитать мне, может?
   - Не надо.
   - Порядок такой... Ну ладно - подписывай!
   Подписав, Василь с облегчением встал. Надоел ему этот разговор, да и спешил он закончить прерванное дело, потому и доволен был, что, подписав, наконец отвязался.
   - Куда? - остановил его Шабета. Он также встал.
   Василь не сразу понял значение вопроса Шабеты, ответил спокойно- Домой.
   - Подожди.
   Тон его удивил Василя, это был уже приказ. Шабета преградил ему дорогу, изгибом пальца твердо постучал по оконной раме. На этот стук со двора вскоре неторопливо вошел Андрей Рудой.
   - Давай сейчас к нему, - Шабета кивнул Андрею Рудому на Василя, - и скажи... Кто там у него дома?
   - Дед есть, так сказать - Денис. Матка...
   - Скажи его матери, чтоб принесла одеться... - Шабета взглянул на босые, с пепельными пятнами подсохшей грязи ноги Василя. - Обувку какую-нибудь. И харчей торбу.
   - Харчей? - откликнулся Андрей Рудой и поджал губы:
   вон оно что! Он каким-то странным взглядом окинул Василя.
   - Харчей. И чтоб быстро!
   - Как умею... Эх, - Рудой невесело почесал затылок.
   Когда он вышел, Шабета, не отходя от двери, приказал парню сесть. Василь не послушался, исподлобья, с волчьей настороженностью взглянул на Шабету. В глазах его еще было сомнение, - а может, это все выдумка?
   - Ну, чего уставился? - недружелюбно сказал Шабета. - Бежать, может, думаешь?!
   - Нет... - Василь вдруг испуганно, по-детски, спросил - Куда это меня?
   - В Юровичи пойдешь.
   - В... в тюрьму?
   - А куда же.
   - А... - Василь сразу обмяк, сел.
   Шабета внимательно взглянул на него, как бы изучая. Но из того, как Василь держал себя теперь, трудно было понять что-нибудь. Ни боязни, ни сожаления, ни какой-нибудь надежды или просьбы о пощаде - ничего не отражалось на его, казалось, бесстрастном, застывшем лице.
   "Как окаменел, - подумал Шабета. - Глазом не моргнет... Ну и тип, видно..."
   - Удирать не пробуй, если жизнь не надоела, - на всякий случай пригрозил он. - От меня еще никто не ускользал.
   Не было таких случаев!..
   Василь не ответил. С той минуты, как он узнал, что домой уже не вернуться,.когда развеялись желанные надежды, что все счастливо кончится, в душе его действительно все будто окаменело В этот трудный в его жизни момент, когда надо было, казалось, горевать о несчастье, о позоре, которые вдруг свалились на него, он, как это ни было странно, ни о чем не думал, ни о чем не жалел, окаменевшую душу его давила тяжкая и жесткая пустота.
   Мир был для него теперь полон чужих, равнодушных людей, и жил он среди них одинокий, такой же равнодушный, как и они, и ему не жаль было никого, и никто иа них не волновал его. Даже то, что мать где-то там дома, наверно, в слезах, никак не беспокоило его. Ничто не выводило Василя из состояния жестокой безучастности.
   Мать вбежала запыхавшаяся, перепуганная. Василь узнал ее шаги, когда она была еще в сенях, но не шевельнулся, сидел хмурый, углубленный в себя и тогда, когда мать, выпустив из рук мешок и лапти, с жалобными причитаниями бросилась к нему, жадно, тревожно обняла...
   - Василечек, колосочек, сынку мой... Куда же тебя, за что, за какие грехи, кровиночку мою...
   Василь холодно, с прежним безучастным видом отвел руки матери от себя.
   - За что его берем, тебе, матка, лучше знать, - строго откликнулся Шабета. Он деловито спросил: - Все принесли?
   - Все, что приказано, - ответил Рудой, который со свиткой на руке невесело стоял у двери.
   - Все, - крикнула и мать, сдерживая слезы.
   - Отдайте ему.
   Она подняла с пола лапти и мешок. Когда Василь стал накручивать порыжевшие портянки, заматывать их веревками, мать молча смотрела и только судорожно всхлипывала, вытирая глаза большими потрескавшимися пальцами. Когда же сын обулся, начала говорить, что положила ему в торбу: буханку хлеба, огурцов, - но Василь, не дослушав, подошел к Андрею Рудому, взял свитку.
   - Можно было бы ту, в которой работал, - проговорил Василь, набросив свитку на плечи. - Не в сваты, чтоб в новой...
   Это было все, что он сказал тут.
   - Так она же как сито, сыночек. Вся в дырках...
   В ожидании команды Василь взглянул на милиционера.
   Едва Шабета, перебросив сумку через плечо, приказал двигаться и Василь спокойно зашагал, мать снова припала к сыну, в скорби, в отчаянии, запричитала - А мой же ты дубочек, месяц ты мой золотенький!..
   А как же ты один будешь!..
   "Ну вот, не может без этого!" - недовольно нахмурился Василь. Мать заметила, словно прочла этот упрек в его глазах, и немного притихла.
   - Раньше надо было плакать, - уже во дворе отозвался Шабета. - Когда растила. Учить надо было, чтоб жил честно...
   Не спуская глаз с Василя, он отвязал от штакетника гнедого коня, почти до седла обрызганного грязью.
   - Ну, давай иди! - приказал Шабета.
   Василь на миг словно очнулся, взглянул на мать с любовью и сожалением, - как она тут одна со старым да малым управляться будет! Чувствуя, как от жалости дрогнуло что-то внутри, сказал ей:
   - Мамо, останьтесь тут!
   Она, давясь слезами, кивнула.
   Идя улицей, Василь видел: люди стояли у ворот, липли к окнам. Снова он шел равнодушный ко всему, с неподвижным, застывшим лицом, будто не узнавая никого, ни на кого не глядя. На улице было грязно, ноги глубоко увязали, надо было держаться ближе к заборам, идти стежкой, но он равнодушно шагал серединой улицы.
   Проходя мимо своего дома, Василь увидел деда Дениса, стоявшего без свитки и без шапки, Володьку, глядевшего с любопытством, даже весело, - но не подал виду, что заметил их. Все было словно в тумане, казалось выдумкою, в которую самому еще не верилось. Все было будто нереальным: и эта улица, и грязь, и он, арестант, и Шабета, который терпеливо тянется вслед, ведя на поводу лошадь, и даже дед...