Мерфи Маргарет. Изгои

   – Но принадлежность к одной какой-то группе, классу, расе или нации автоматически отделяет тебя от других, – признал он.
   – И порождает предрассудки и представление об избранности, культивирует преданность не всегда достойным идеалам, – продолжила его мысль Грейс.
   Рикмен сгреб последний кусок своего тоста в корзину и сложил тарелки в посудомоечную машину. Этот разговор вернул его к неприятным воспоминаниям об истории с пропажей крови, об истинных причинах которой он так и не мог заставить себя рассказать Грейс.
   – А преданность идеалам приводит к поискам компромисса, – сказал он, зная, что говорит двусмысленно.
   – В области нравственности?
   Он улыбнулся:
   – Ты же осуждаешь меня за осведомителей.
   Грейс на улыбку не ответила.
   – Мы опять вернулись к работе?
   Он взглянул на Грейс – она давала ему шанс признаться.
   – Ведь не только врачи соблюдают конфиденциальность, – сказал он с усмешкой, переводя все в шутку.
   Боль и разочарование блеснули в ее глазах.
   – Тобой движет только необходимость сохранять конфиденциальность или инстинкт самосохранения?
   – По правде? Понемногу и того и другого. – Он привлек ее к себе и поцеловал.
   Немного погодя она прервала поцелуй и положила голову ему на грудь:
   – Ты же знаешь, что можешь доверить мне все? Знаешь, Джефф?
   – Конечно.
   Но есть вещи, о которых он никогда не сможет ей рассказать. Грейс по роду своей деятельности, да и по характеру своему, просто не способна до конца его понять: недоверие, подозрительность, жестокость – это, увы, его мир. Как вспышка – его окровавленный кулак врезается в чужую плоть. Брызги слюны и крови. Вопли боли и страха. Как он сможет оправдать такого рода нравственный компромисс?

Глава 21

   Мирко Андрич припарковался на стоянке для жильцов дома, в котором он снимал квартиру. В этот момент какой-то человек выскользнул из тени дверного проема и заспешил в его сторону. Шаловливый ветер подхватил полы расстегнутого пальто Андрича и захлопал ими, приглушив звук шагов за спиной. Андрич продел верхнюю пуговицу в петлю, нагнулся в салон за портфелем и захлопнул дверцу.
   Неизвестный напал на него, когда он повернулся в сторону дома. Неясное движение на краю поля зрения заставило Андрича инстинктивно поднять руку.
   Нападавший с силой ударил его, но Андрич сумел перехватить руку.
   – Боже! – воскликнул он. – Наталья?
   – Ты не имел никакого права! – кричала она.
   – О чем ты? – спросил он, держа ее за запястье.
   – Сам прекрасно знаешь! – Она сверкнула на него глазами, безуспешно пытаясь освободиться.
   – Это оттого, что я разговаривал с доктором Грейс? Ну прости меня, Таша… – произнес он на их родном языке. – Я всего лишь…
   – Простить тебя?! – воскликнула она. – Я ведь знаю, что тебе надо. Ты выясняешь, как много я ей рассказала.
   Андрич отпустил ее, и она чуть не потеряла равновесие. Он хотел поддержать Наталью под локоть, но она резко вырвала руку.
   – Ты мне не веришь, – угрюмо сказала она.
   – Зайдем ко мне, – предложил он. – Выпьем. И поговорим.
   Она насупилась, еле сдерживая слезы, и он подвинулся ближе. На этот раз она позволила ему дотронуться до своего плеча. Затем он, изогнувшись, поставил на землю портфель и обнял ее. Поначалу она сопротивлялась, затем затихла и начала тихонько плакать.
   – Таша, уже очень поздно. Пойдем.
   – Я не могу пойти с тобой, Мирко.
   Она стояла неподвижно, безвольно свесив руки вдоль тела, а он целовал ее прекрасные темно-каштановые волосы. Сейчас они были не короткие, как в дни их знакомства, а длинные и вьющиеся. Она пахла соленым воздухом и осенним лесом. Неожиданно она освободилась из его объятий и крепко обняла сама.
   Немного погодя она отодвинулась, чтобы взглянуть на его лицо.
   – Ливерпуль стал моим домом, – сказала она. – Я не хочу возвращаться в Лондон. – В ее глазах он увидел ужас прошлого.
   Для Натальи Лондон означал иммиграционные власти, офисы солиситоров и бесконечные вопросы об одном и том же. Отказы, недоверие, снова вопросы, пока боль не становилась такой страшной, что не давала ей говорить. Отчеты иммиграционного чиновника содержали бесстрастные сообщения о том, когда она начинала плакать, когда просила сделать перерыв, когда перестала отвечать.
   Позже она рассказывала ему, что, когда пыталась говорить, горло будто сжималось и она едва могла дышать. Долгое время после этих изнурительных допросов ему приходилось нянчиться с ней, а Наталья, немая и страдающая, писала ему благодарные записки, где слезы кляксами покрывали бумагу.
   Она ощущала немоту как глубокий колодец, где было темно, холодно и плескалась боль. Вопросы и необходимость рассказывать о вещах, о которых она едва могла даже думать, сталкивали ее в этот колодец. Она будто наяву чувствовала падение, и темнота была для нее реальной. Ей приходилось с трудом выкарабкиваться наверх из тьмы на звук его голоса, который поддерживал и помогал ей. Его терпение и доброта и огромное напряжение воли Натальи позволили восстановить способность говорить.
   Власть слова. До приезда в Англию Мирко считал это выражение странным, неправильным. В Югославии, разорванной на куски, заново поделенной, власть заключалась в мощи армии, оружия и денег.
   В Англии все оказалось по-другому. Он был вынужден выслушивать насмешки иммиграционных чиновников – ничтожных мужчин и безжалостных женщин, чье могущество состояло не в их физической силе или умении обращаться с оружием, но в словах закона. Он слышал, как Наталья пыталась рассказать свою историю, а они обращали ее же слова в розги для порки, в камни, чтобы гнать ее прочь.
   – Прости, Таша, – повторил он. – Я боялся. Я должен тебе верить.
   Она взяла его лицо в свои холодные ладони. Ее глаза сияли любовью и грустью.
   – Да, Мирко. Должен. – Она погладила его по щеке, на которой от холода покраснел и вздулся шрам. – Грейс знает только, что мои родители были убиты, и это все. Понимаешь, я больше ничего не могу ей рассказать.
   Он нагнулся, поцеловал ее и почувствовал, что она отвечает.
   – Ну вот, – сказал он, беря ее за руки, – теперь, раз мы поняли друг друга, пойдем выпьем чего-нибудь?
   Она улыбнулась:
   – Нет, Мирко.
   – Как?! – сказал он с поддельным возмущением. – Ты и теперь мне не веришь?
   Она нежно поцеловала его в губы:
   – Я не верю сама себе.

Глава 22

   Рикмен проснулся, чувствуя холод и одиночество. Он потянулся к Грейс, но ее половина постели была пуста, простыни уже остыли. Было еще темно, часы на прикроватном столике показывали шесть утра.
   Он повернулся на спину, размышляя, надо ли ему вставать и искать ее. Он сам мучился и прекрасно понимал, что мучает и ее, уходя от разговора, недоговаривая, рассказывая Грейс полуправду.
   Он вздохнул и сел, свесив ноги с кровати. Он и сейчас не мог рассказать ей больше, чем она знала, но по крайней мере она не будет чувствовать себя покинутой и думать, что он не обращает на нее внимания.
   В спальне было прохладно, центральное отопление только что отключили, поэтому он схватил халат и накинул на плечи. Звук низкого рокочущего голоса заставил его остановиться и прислушаться. Грейс смотрит телевизор? Вот уж чего она никогда не любила! Все только «крестные родители» знаменитостей да мыльные звезды, впаривающие последние сценарии, говорила она. Услышав голос Грейс, он встал и спустился на три ступеньки. Кажется, будто она кого-то успокаивает.
   Затем опять вклинился бас. Мужской голос. В доме кто-то был. Ли Фостер? Да нет. Грейс сразу бы его разбудила, понимая, что это по службе. Тогда пациент? К Грейс, случалось, заходили домой пациенты-иностранцы из клиники, и она никогда не могла понять, как они добывают адрес. Раньше они иногда звонили на домашний телефон, но, с тех пор как их номер исключили из справочников, это прекратилось. Рикмен забеспокоился: для консультации на дому уж слишком рано.
   Мужчина рассерженно повысил голос, и Рикмен почувствовал уже тревогу. Кто, черт возьми, находится в их доме? Сердце заколотилось, он бегом одолел оставшиеся ступени и холл и ввалился в гостиную.
   Они замолчали, застыв от удивления, стоило ему открыть дверь. Грейс, сидевшая в кресле, выглядела еще более маленькой и хрупкой, чем обычно. Волосы спутаны со сна, лицо бледное, руки чуть подняты в успокаивающем жесте. Саймон, длинный, жилистый, стоял перед ней, указывая куда-то вверх. Одежда на нем была явно с чужого плеча, и Рикмен решил, что он стащил ее у кого-то из пациентов.
   – Саймон? – В голосе Джеффа прозвучали и вопрос, и предупреждение.
   Саймон уронил руку и спрятал ее за спину, как ребенок, пойманный на запугивании младших, заулыбался. Это была та же самая глупая улыбка, какую Рикмен наблюдал, когда приходил навестить брата в госпитале в последний раз. И в предпоследний. Рикмен не ответил: он был не в настроении восторженно приветствовать своего давно потерянного родственника.
   – Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он.
   Саймон как будто смешался.
   – Ну-у, пришел повидать тебя, – с запинкой ответил он.
   – В шесть часов утра?
   Грейс украдкой посмотрела на Рикмена и улыбнулась:
   – Саймон прибыл в пять. – Уловив его возмущение, добавила: – Ты так сладко спал.
   – Нырнул с головой, родная, – преодолевая раздражение, ласково ответил Джефф. – Нырнул и лег на дно.
   Саймон переводил взгляд с одного на другого, будто они говорили на иностранном языке, а он не успевал переводить.
   – Я не понимаю, – сказал он обиженно, и его лицо внезапно покраснело и нахмурилось от раздражения, как в детстве.
   Для Рикмена это было воспоминание отнюдь не из приятных, и он спросил намеренно грубо:
   – Ты как меня разыскал?
   Лицо Саймона приняло хитрое выражение:
   – Я заставил Таню рассказать мне. – Он произнес имя жены, словно говорил о какой-то – пусть действующей из лучших побуждений, но довольно надоедливой – незнакомке.
   – Заставил? – Рикмен шагнул вперед, но Грейс вмешалась, вклинившись между ними.
   – Он ее уговорил, – твердо сказала она.
   Саймон неуверенно кивнул – он был не вполне согласен с этим утверждением.
   – Ты дал Тане свой адрес и номер телефона, а Саймон решил, что он может зайти к тебе – как твой брат. – Она выделила последние три слова и многозначительно взглянула на Рикмена, будто говоря: «Назад!»
   Он подчинился.
   – Что тебе надо, Саймон? – вдруг почувствовав страшную усталость, спросил Рикмен.
   Саймон мигнул, на лице появилось наивное детское выражение.
   – Хотел тебя повидать, – повторил он. – Когда ты не пришел…
   – Я был в госпитале дважды, – прервал его Рикмен.
   – Знаю. – Саймон улыбался, он казался счастливым, наполненным до краев хорошей новостью, которой готов был поделиться.
   – Я помню этот второй раз. Врачи сказали, что мое рабочее упоминание… – Он запнулся, и Рикмен увидел панику на его лице. – Не так, да? – Минуту он растерянно переводил взгляд с брата на Грейс, прося помощи.
   – Память, – мягко подсказала Грейс. – Рабочая память. Не переживай из-за слов – они придут.
   – Рабочая память, – повторил он с выражением сосредоточенности и страдания на лице. – Она… она налаживается. Говорят, что у меня один из случаев амнезии. Но слова возвращаются… не по порядку… Я знаю, что должно быть все другое, потому что слишком много дней…
   Рикмен покачал головой:
   – Не понимаю…
   – Они все не подходят.
   Саймон бессмысленно уставился в одну точку, он сжимал и разжимал кулаки, будто пытался выцарапать слова из тайника, где они были спрятаны.
   – Тебе же говорили, Саймон, что память обязательно вернется, только нужно подождать, и ты вспомнишь все слова. А пока говори, как можешь, – произнесла Грейс успокаивающим и обнадеживающим тоном.
   Саймон вновь закивал как-то вбок, неуверенный, что согласен.
   – Да, да, я буду, – заговорил он, возвращаясь к детской манере речи, которая удивила Джеффа в предыдущие встречи. – Я много чего помню!
   Рикмен хмуро, исподлобья взглянул в лицо брата. Саймон его провоцирует? Дразнит?
   – У меня тоже оч-чень хорошая память, – сказал Джефф тихо.
   Саймон, казалось, не уловил иронии. Такого не случилось бы, когда они были детьми. То ли это симптомы сотрясения мозга, то ли с возрастом он перестал обращать внимание на насмешки.
   – Я могу вспомнить все что угодно, – продолжал Саймон. – Еще с тех пор, когда мы были детьми…
   – Пошли, – прервал его Рикмен, беря за локоть и подталкивая к двери.
   – А куда мы пойдем?
   – Назад в госпиталь.
   – Но я как раз собирался рассказать Грейс…
   – Ты Грейс и так уже достаточно нарассказывал, – оборвал его Джефф и краем глаза заметил, как брови Грейс поползли вверх.
   «Что это? Удивление? Вероятно. И, конечно же, досада», – ответил он про себя на свой невысказанный вопрос.
   Грейс пожала плечами, отстраняя от себя все загадки этой неурочной беседы.
   – Может, ты сначала хотя бы штаны наденешь? – спросила она.
   Саймон захохотал. Глянув на свои голые ноги, улыбнулся и Рикмен. Что было к лучшему: ничто, кроме смеха, не смогло бы растопить лед отчуждения. Но Саймон не унимался – все хохотал и хохотал. Грейс и Рикмен обменялись встревоженными взглядами: у него начиналась истерика. Саймон, видимо, переживал только крайние эмоции: гнев, боль, разочарование, восторг. Для него в чувствах не существовало оттенков и полутонов.
   – Ладно, Саймон. Пошутили – и хватит. Уже не смешно.
   – Да смешно же! – Саймон уже плакал от смеха. – Если ты в таком виде привезешь меня в госпиталь, решат, что это ты их пациент!
   Грейс всплеснула руками и засмеялась вместе с Саймоном.
   Рикмен со вздохом отпустил руку брата:
   – Пойду оденусь.
   – Я с тобой. – Грейс, должно быть, увидела тревогу на лице Рикмена, потому что спросила: – А ты есть не хочешь, Саймон? Я как раз собиралась готовить завтрак.
   – Разогревать?
   – Стряпать.
   Когда, приняв душ и побрившись, Рикмен спустился вниз, Саймон вилкой гонял остатки еды по тарелке и безутешно плакал. Грейс легонько поглаживала его по плечу, пытаясь успокоить. Она подняла глаза, услышав, как открывается дверь. На ее лице застыло выражение жалости и смятения.
   – Он рассказывал мне, как вы были близки, – пояснила она.
   – Настолько близки, что двадцать пять лет он обо мне не вспоминал, – резко сказал Рикмен, однако почувствовал, как болезненно сжалось сердце.
   Саймон повернул к нему заплаканное лицо:
   – За что ты меня ненавидишь?
   Видя неподдельное недоумение на лице брата, Рикмен смягчился:
   – Вовсе нет, просто я… – В конечном итоге легче соврать. – Извини за резкость… я беспокоюсь о том деле, которое сейчас веду. Если ты готов, – добавил он, – я тебя подброшу.
   Грейс предложила позвонить в госпиталь и сказать, что она привезет Саймона чуть позже, к началу своей смены, но Рикмен отказался. Она, конечно же, хотела еще поговорить с Саймоном, и Джефф это прекрасно понял.
   Так уж вышло, что Рикмен едва ли слово сказал за время поездки, позволяя литься через край непрерывному потоку сумбурных идей и воспоминаний брата.
   Было жутко холодно, и, когда они подъехали к госпиталю, Рикмен снял с себя пальто и набросил брату на плечи. Саймон обрадовался, начал восторгаться и витиевато расхваливать теплую вещь – теперь уже Рикмен не сомневался, что это проявление заболевания.
   – Ты особенно-то к пальто не привыкай, – сказал он сухо, – а то мне еще в нем на службу ехать надо.
   Они прошли через турникет главного входа в фойе. Саймон продолжал возбужденно болтать без умолку. Рикмен заметил краем глаза Таню, идущую к лифтам. Услышав голос Саймона, она обернулась, а вслед за нею повернули головы два мальчика, шедшие рядом с ней. Старший был похож на мать – такой же овал лица и темно-каштановые волосы. Он был высокий, смуглый, держался с застенчивой самоуверенностью молодого итальянца. Младший мальчик был маленький, стройный, волосы – короче, чем на фотографиях, которые показывала ему Таня – были насыщенного каштанового цвета. Через все фойе Джефф не мог разглядеть цвет глаз мальчишки, но они были темными и настороженными. Смотреть на Фергюса было все равно, что смотреть на свое собственное отражение в двенадцать лет.
   Фергюс неуклюже стоял немного в стороне от брата с матерью. «Вот и я был таким же, когда Саймон ушел от нас с мамой, – подумал Рикмен. – Неприкаянный храбрящийся пацан, старающийся держаться мужчиной». Саймон тоже их увидел и застыл, уставившись на мальчика.
   Старший мальчик – Рикмен про себя назвал его Джефф-младший – поддерживал мать подруку, и они вдвоем поспешили к мужчинам. Фергюс остался стоять у лифта, недоверчивый и, наверно, чуть обиженный.
   Таня взяла Рикмена за руку и легко чмокнула в щеку:
   – Слава богу! – Затем она повернулась к мужу: – Саймон, мы тут чуть с ума не сошли от беспокойства. Ну что же ты делаешь?
   Потеряв похожего на маленького Джеффа мальчика из поля зрения, Саймон тут же о нем забыл. Он сердито смотрел на Таню:
   – Понятия не имею, зачем надо было вам сообщать.
   – Ты пропал, мы волновались…
   – Я не «пропал», – настаивал Саймон, – я точно знаю, где я был. Я ездил повидать брата. Но я не понимаю, что за дело…
   – Папа? – Старший мальчик выступил вперед. Его голос дрожал от возбуждения.
   Саймон безучастно посмотрел на него.
   – Папа, это я, Джефф. – Было заметно, как он побледнел под загаром.
   Саймон не отвечал, только пялился на мальчишку. Голова у него опять как-то нелепо задергалась.
   Сердце Саймона колотилось. Его глаза метнулись на брата, стоящего рядом, затем на мальчика, который назвал его папой. «Это нечестно. Как только я начинаю соображать, меня тут же сбивают с толку, – думал он. – Слишком много нужно вспоминать. Слишком много».
   – Думай! – сказал он уже вслух. – Просто думай! – И с силой хлопнул себя по лбу ладонью, пытаясь разогнать туман в мозгах.
   Мальчик опасливо отступил назад. Таня положила руку на плечо сына:
   – Это твой сын Джефф.
   Саймон захныкал. Она упрашивала его вспомнить, а он не мог. Этот мальчик ничего для него не значил.
   – Болван! – выкрикнул он, опять хлопнув себя по лбу.
   Рикмен глянул на Таню, слегка покачав головой. Сейчас было не время, но Таня боролась с амнезией каждый день с момента аварии. Она была уверена, что если Саймон приложит усилия, то узнает своего сына.
   – Постарайся, Саймон, – настаивала она. – Постарайся вспомнить.
   Саймон дико смотрел на брата:
   – Я стараюсь, Джефф. Честное слово! Но не могу.
   Он чувствовал себя раздавленным этими бесконечными усилиями. Он измучился вспоминать, систематизировать то, что произошло с ним, и решать другую задачу: что же произошло у них с Джеффом?
   – Болван, – повторил он шепотом.
   – Нет, – возразил Рикмен. – Ты просто болен.
   – Я попал в… – Нужное слово вновь ускользнуло от него. – … Машину? – закончил он, уже понимая, что ошибся, расстроенный и униженный тем, что не может вспомнить.
   – В аварию, – подсказал Рикмен.
   – В аварию, – радостно повторил Саймон и, хитро глядя на Таню, добавил: – В машине. – Возможно, она не заметила его ошибки.
   – Да, – согласилась Таня. – В машине. Ты потерял память. Ты забыл… – Она сглотнула. – Ты забыл важные моменты своей жизни. Меня. Своих детей. Ты не хочешь поздороваться с Джеффом? – Она не смогла скрыть мольбы в голосе.
   Саймон бросил взгляд на брата.
   – Не со мной, – поправил Рикмен. – С твоим сыном.
   Саймон медленно качал головой. «Это какой-то розыгрыш. Зачем они так со мной?» – думал он.
   Он двинулся мимо жены и сына. Младший мальчик отступил в сторону, пропуская его, на лице застыло выражение ужаса. Что-то было в этом выражении, что остановило Саймона: «Это абсурд. Какой-то кошмар».
   Саймон переводил взгляд с мальчика на Джеффа и снова на мальчика.
   «Это Джефф. И это… Джефф. Как он может быть сразу и молодым, и старым? Как он может стоять и там, и здесь, прямо передо мной?»
   Голова разболелась, и он почувствовал слабость. «Дыши, – приказал он себе. – Дыши глубже. Тебе это кажется. Как такое может быть?» Ему стало лучше, как только он объяснил себе это, и он улыбнулся.
   Мальчик осторожно улыбнулся в ответ:
   – Папа?
   – Нет! – Он, опять запутавшись, затряс головой. Затем поднял палец, и мальчик вздрогнул. Хитрое выражение исказило лицо Саймона, сделав его неузнаваемым для жены и детей.
   – Вы мне просто снитесь, – пробурчал он.
   Пока Таня присматривала, как Саймона водворяют в отделение черепно-мозговых травм, Рикмен повел мальчиков завтракать в столовую для персонала.
   Они молча выбрали блюда и так же молча отнесли их на стол.
   – Ты выглядишь совсем как я в двенадцать лет, – сказал он Фергюсу, – поэтому твой папа растерялся.
   – Вы хотите сказать, он потерял разум, – резко вставил Джефф. У него были материны темные глаза. – Это ведь очевидно? Но он… выздоровеет?
   Рикмен смотрел через стол на мальчишек. Их оберегали, держали от этого подальше, рассказывая истории, в которые никто не верил с первого дня несчастного случая с их отцом. Настало время кому-то сказать им правду.
   – Придет ли он в себя? Не знаю.
   Мальчики переглянулись, отчего Рикмен, узнавая, вздрогнул: через стол сидят он и Саймон детьми, а впереди маячит очередная беда. Только ты и я, братишка. Только ты и я в целом мире.
   Этот момент прошел. Фергюс сказал:
   – По крайней мере, он честный.
   – Ваша мать черпает в вас силы жить и терпеть, – продолжал Рикмен. – Она полагается на вас.
   – Мы знаем, – ответил Джефф.
   Рикмен заметил, что они обиделись, и в качестве извинения добавил:
   – Конечно, вы это знаете.
   Джефф чуть дольше задержал на нем свой взгляд. Потом, убедившись, что их не опекают, начал поддразнивать брата:
   – Видел бы ты себя сейчас.
   Он взъерошил Фергюсу волосы, и младший мальчик, жарко вспыхнув, с силой отбил его руку:
   – Что-то ты расхрабрился!
   Они чуть было не затеяли потасовку, но вовремя опомнились, прикончили свои порции и большую часть порции Рикмена. Катая в пальцах хлебный мякиш, Фергюс спросил:
   – Значит, когда я состарюсь, буду выглядеть, как вы?
   Рикмен устремил на него печальный взгляд:
   – Только если будешь очень-очень злым.
   Фергюс не знал, как ему реагировать, и нерешительно посмотрел на брата. Джефф захихикал, набив хлопьями рот. Тогда Фергюс сказал с серьезным видом:
   – Ха-ха-ха.
   А Рикмен подумал: «Это не так уж и плохо. Быть дядей совсем неплохо».

Глава 23

   Рикмен купил пачку газет и устроился почитать в кабинете. К тому времени, когда без пятнадцати восемь вкатился Фостер, он в деталях изучил, как освещают поджог два таблоида, три общенациональных и одна местная газета.
   – Готовишь очередное выступление по телику? – поинтересовался Фостер.
   Рикмен так увлекся чтением, что не понял вопроса:
   – Телевизионное выступление?
   – Ну да. Собираешься принять участие в обзоре «Газеты этой недели»?
   – Не молоти вздор, Ли. Это текущие дела.
   Фостер осклабился:
   – Да я никому не скажу, что ты на работе газетки почитываешь. – Он с грохотом поставил кружку кофе на рапорты на своем столе, забрызгав при этом часть из них, рядом бросил свежий номер «Сан» и стянул с себя пиджак. – Ну что, они вывернули нас наизнанку?
   Рикмен вздохнул:
   – Хорошо бы ввести закон, запрещающий печатать домыслы. «Дейли пост» не считает перспективной «иммигрантскую» линию расследования, остальные же…
   – Не переживай. – Фостер, развалясь за столом, прихлебывал кофе. – Большинство местных паршивцев вообще читать не умеют.
   Рикмен поднял брови:
   – Зато остальная часть населения умеет. А «Сан» рассчитана на читателей в возрасте от десяти лет, так что даже ты осилишь.
   Фостер взглянул на заголовок.
   – Ты меня заинтриговал. Ну-ка я это почитаю.
   Утреннее совещание они начали с освещения событий в прессе. Газетные шапки были самые разные: от крайних – «Вендетта» или «Массовое убийство из расовой ненависти» до более уравновешенных – «Трагедия на Хэллоуин». Эта последняя была в «Ливерпул Дейли пост». Когда репортеры общенациональной прессы укатили в Лондон, и эта история исчезла с первых страниц газет, «Ливерпул пост» и «Эко» продолжали проявлять горячее участие к этой криминальной драме. Заинтересованные в росте тиража, они готовы были мириться с последствиями того, что разворошат осиное гнездо иммиграции, но все же более осмотрительно выбирали заголовки.
   – Группе офицеров полиции будет поручено поработать со школами и молодежными клубами, чтобы совместно предпринять меры, ограничивающие активность детей на период Хэллоуина, – сказал Рикмен.
   Хинчклиф добавил:
   – Я попрошу перебросить нам личный состав из других подразделений сверх штата для патрулирования иммигрантских общежитий по всему городу. Мы должны пресечь в зародыше возможные проявления самосуда.
   – Есть шансы получить показания мальчика, босс? – задала вопрос Наоми Харт.
   – Я разговаривал с врачом-консультантом ожогового отделения, – ответил Рикмен. – Они вкачали мальчишке за последние двенадцать часов восемь литров плазмы, но пока никакого улучшения. У него поражены внутренние органы. Нам необходимо опросить его младшего брата. Они очень дружны, как я понял. Вы можете оказать в этом помощь инспектору по делам несовершеннолетних, Наоми?