Мерфи Маргарет. Изгои

   – В доме полно проституток, – подтвердил Мэйли и продолжил: – У нас есть и другие улики – пятнышко крови в коридоре, хотя оно может быть старым, и кровь на одежде, обнаруженной в ее квартире.
   – Стоит пригласить криминалиста осмотреть кровяное пятно? – спросил Рикмен.
   – Не ранее, чем мы будем уверены, что кровь ее. Пятно, как мы все понимаем, могло появиться в результате пьяной драки субботней ночью.
   – А сколько времени займет полный анализ следов крови на одежде?
   – На это обычно уходит неделя, – сказал Мэйли. – Однако лаборатория могла бы сделать анализ и в двадцать четыре часа, если вы заплатите им премиальные.
   – Джефф? – спросил Хинчклиф.
   – Это не моя идея, сэр, – отозвался Рикмен. – А я бы предложил посмотреть, что у нас есть, прежде чем начнем тратить большие бабки. – Он начал размышлять вслух: – Если соседи опознают тело и расскажут какие-нибудь любопытные подробности, это сэкономит нам время. Стоит опросить всех живущих в этом доме – посмотрим, что это нам даст.
   Хинчклиф одобрительно кивнул:
   – Это и есть ваша идея. Несколько ближайших дней я буду занят: еще не все ясно с той перестрелкой на Мэтью-стрит.
   Шесть месяцев назад разгорелась война за влияние между соперничающими бандами наркодельцов, поставляющих товар в фешенебельные клубы в центре Ливерпуля. Кульминацией стала перестрелка в одном из пабов.
   – Вы назначаете меня старшим следователем?
   – Вы ведь подавали в министерство документы о присвоении звания старшего инспектора? – спросил Хинчклиф.
   – Так точно, сэр. – Рикмен взглянул на Фостера.
   – В этом исключительном случае вы назначаетесь исполняющим обязанности старшего инспектора. Докладывать будете непосредственно мне, если же я недоступен – то суперинтенданту. Это временно, – предупредил Хинчклиф. – Только до тех пор, пока я не разделаюсь с обязанностями по предыдущему делу.
   – Все ясно, сэр, – сказал Рикмен, мысленно потирая руки, готовый принять этот вызов. – Когда вы сможете разрешить нам доступ в дом? – обратился он уже к Мэйли.
   – Мы освободим вам дорогу в течение часа.
   – Свидетели?
   – В настоящий момент есть грузчики, водитель и женщина, которая остановилась на улочке из-за мусоровоза. Должна быть хорошим свидетелем: она врач.
   Рикмена укололо тревожное предчувствие.
   – Врач? Как ее имя?
   – Это будет написано в журнале регистрации, – ответил Мэйли.
   – Думаете, свидетельница может оказаться вашей знакомой? – спросил Хинчклиф.
   Рикмен ответил не сразу. Он, конечно, знал, что Грейс иногда срезает путь, добираясь этими улочками на работу, но стоит ли заявлять об их знакомстве? Он действительно подал документы на старшего инспектора, но пока-то был еще только инспектором – а инспекторам так запросто не поручали расследование особо важных дел. И если Хинчклиф усомнится в объективности Рикмена, то отстранит его от дела.
   – Маловероятно, сэр, – ответил он.
   Хинчклиф секунду подозрительно смотрел на него, затем сказал:
   – Для расследования этого преступления вам лучше перебраться в участок Эдж-Хилл. Я распорядился, чтобы для вас там подготовили рабочее помещение.
   Дальнейшие действия отложили больше чем на час: Рикмен должен был распределить самые неотложные дела среди подчиненных и отменить пару встреч. Еще он должен был разыскать Грейс – и сделать это втайне от коллег.
   Пока Фостер собирал вместе следственную бригаду, Рикмен пытался дозвониться в госпиталь.
   – Ты нашел ее? – поинтересовался Фостер между звонками.
   – Из госпиталя она уже уехала. Вторую половину дня она проводит в клинике, – объяснил Рикмен.
   Грейс работала неполный рабочий день консультантом в отделении экстренной медицинской помощи и на полставки врачом общей практики, возглавляя группу помощи беженцам. – Мобильник у нее выключен, а телефон в клинике безнадежно занят.
   – У нее полно работы – наверно, это сейчас лучшее для нее.
   – Видимо, ты прав…
   Фостер вздохнул:
   – Тебе бы лучше съездить туда.
   Рикмен колебался. Уклонившись от ответа на вопрос Хинчклифа, он поставил себя в ложное положение и теперь реально рисковал, если рванет в «самоволку» в самом начале расследования. Сейчас он должен был организовывать бригаду, давать инструкции по матчасти, разрабатывать стратегию расследования, а не сачковать, бросая работу ради встречи с любимой женщиной.
   – Ты ни на что не годен, пока будешь дергаться из-за Грейс, – настойчиво твердил Фостер. – Я же смогу достать тебя по мобильнику. Если босс спросит, то ты находишься в пути на место преступления. – Он осклабился, по-волчьи сверкнув зубами. – Если хочешь, даже встречу тебя там. – Похоже, Фостер сам решил бросить взгляд на место, где произошло убийство.
   – Спасибо, Ли, – сказал Рикмен, стаскивая со стула пиджак. – Жаль, если она попала в эту передрягу.
   – Как бы нам не пришлось жалеть самих себя, дружище, – ответил Фостер.
   Терапевтическое отделение располагалось в приземистом, специально спроектированном здании. Крутая крыша и ярко-красные оконные переплеты делали его похожим скорее на детский сад, чем на медицинское учреждение.
   Инспектор Рикмен предъявил удостоверение в регистратуре – восьмиугольном сооружении с коммутатором и регистрационными журналами, возвышающемся в центре здания. Женщина указала ему налево, где толпилась очередь из людей различных национальностей. Очевидно, все они ждали приема у доктора Чэндлер.
   Он дождался, пока откроется дверь, и вошел как раз тогда, когда Грейс собралась пригласить следующего пациента.
   Выражение профессионального радушия на ее лице слегка поблекло, когда она заметила его.
   – У меня прием, Джефф, – сказала она тихо.
   – Ну да, я вижу.
   Она была очень бледна, кожа казалась молочно-белой на фоне желтой меди волос, ярко-красная туника лишь подчеркивала бледность лица, а светло-голубые глаза Грейс светились каким-то неестественным блеском. Рикмен узнал этот потрясенный взгляд человека, столкнувшегося с насильственной смертью. Он подумал, что сейчас она выставит его вон. Но она отступила в сторону и пропустила его в кабинет.
   Внутреннее убранство комнаты несло на себе безошибочный отпечаток личности Грейс: на стене висел забавный ростомер для детей, изображающий Джека и Бобовый Стебель, – в рисунке Рикмен узнал акварель самой Грейс. Пробковое покрытие позади ее стола было увешано сотнями фотографий: дети, взрослые, семейные группы – дни рождения, крестины, пикники.
   Сидевшая на стуле сбоку стола смуглая стройная женщина изучающе смотрела на него. У нее было удлиненное лицо и темные настороженные глаза. Темные, почти черные волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост.
   – Прошу прощения, – сказал он. – Я не знал, что у вас пациент.
   – Это Наталья Сремач, – представила Грейс. – Мой переводчик.
   Рикмен протянул руку.
   Наталья поднялась одним плавным движением. Она была высокая, длинноногая и худая. Здороваясь, она лишь коснулась его руки – ее ладонь была влажной.
   – Грейс много рассказывала о вас, – сказал он.
   – Вам, вероятно, нужно остаться наедине. – Голос у нее оказался низковатый, глубокий. Она говорила с сильным среднеевропейским акцентом.
   Грейс улыбнулась ей:
   – Полиция проявляет бдительность.
   Наталья улыбнулась в ответ. У нее был широкий полногубый рот, но улыбка почему-то вышла кривоватая, будто неискренняя. Девушка смутилась.
   – Я хочу курить, – торопливо произнесла она. – Побуду на воздухе.
   Она тихо закрыла за собой дверь, а Грейс скрестила руки на груди:
   – Ты ее напугал.
   – Что я такого сказал? – Он развел руки жестом оскорбленной невинности.
   – Не в словах дело…
   – Она твоя подруга. Сколько вы уже знакомы, а? Лет шесть-семь?
   – Семь.
   – А я до сих пор ее не видел.
   – Она застенчива.
   – А я любопытен.
   – Ты смотрел на нее оценивающе. Даже с подозрением!…
   Рикмен шумно вздохнул:
   – Что я могу тебе на это сказать? Я коп.
   – Во-первых. И в-последних.
   Он заметил шутливый огонек в ее глазах и решил, что можно безболезненно вернуться к цели своего визита.
   – Я переживал за тебя.
   Грейс неожиданно перешла в наступление:
   – Ты врываешься сюда, прерываешь мой прием, пугаешь мою переводчицу своим сходством с копом…
   – Да-а? И на кого это, интересно, похожи копы?
   Тень улыбки пробежала по ее губам.
   – На тебя, – сказала она.
   – Помнится, раньше ты говорила, что я похож на боксера, – парировал Рикмен.
   – На боксера, проигравшего матч. – Сейчас она уже действительно шутила. – Чересчур много ран для удачливого драчуна. – Кончиками пальцев она провела по шраму на его подбородке, дотронулась до рассеченной брови.
   Он поймал ее руку и посмотрел ей в лицо:
   – С тобой все в порядке?
   – Все хорошо. – Голос был тверд, но на Рикмена она не глядела.
   Он пытливо заглянул ей в глаза, и она, вздохнув, объяснила:
   – Я уже видела трупы раньше, Джефф. Работала с ними. Делала вскрытия. Я даже расчленяла их, когда была студенткой.
   Он продолжал смотреть на нее.
   – Но никогда не обнаруживала труп, так ведь? – сказал он.
   Он заметил в уголках ее глаз слезы. Румянец к ней так и не вернулся, а морщинки между бровей казались заметнее, чем обычно. Она повторила:
   – Все хорошо. Не беспокойся.
   Он перевел дыхание.
   – Расследованием руковожу я, – сказал Рикмен и погладил ее руку, лежавшую в его руке.
   Она кивнула и нахмурилась, пытаясь уяснить серьезность ситуации. Повторила слово в слово:
   – Расследованием руководишь ты, – будто желая вникнуть в смысл его слов. И тут же, мотнув головой, отбросила задумчивость, став вдруг бодрой и деловитой. – И это правильно. Мы должны обсудить это дома.
   Он смотрел на ее ладонь, такую маленькую, такую искусную.
   – Ли Фостер оказался прав, – сказал он. – Он говорил мне, что ты будешь держаться молодцом.
   – Он мудрый и чудный сержант-детектив, – рассмеялась она.
   – Ты просто не умеешь быть серьезной! – Рикмен нагнулся поцеловать ее.
   Губы Грейс были холодны как лед.
 
   – Он уехал.
   Наталья сидела, съежившись, на низком парапете, окружавшем площадку для парковки позади клиники. После холодного утра воздух, тяжелый и неподвижный, так и не прогрелся; неясный солнечный свет мерцал бликами на крышах машин.
   – Что?
   На лице Натальи застыл испуг, лицо вытянулось и пожелтело. Грейс стало неловко: она вовсе не рассчитывала застать Наталью в такой сложный эмоциональный момент, но невольно обнаружила страх подруги перед полицией. Грейс решила применить отвлекающий маневр.
   – Дай и мне одну, – попросила она.
   – Сигарету? – удивилась Наталья. – Я и не знала, что ты куришь.
   Грейс села рядом на парапет:
   – Эх, не видела ты меня в моей бесшабашной юности! Пятнадцать лет прошло, а меня все еще тянет.
   Наталья передала ей пачку вместе с зажигалкой и с любопытством смотрела, как Грейс закуривает.
   – С тобой все в порядке? – спросила она.
   Грейс нахмурилась, подумав: «Только что Джефф спрашивал то же самое».
   Наталья ждала ответа. Не услышав, поторопила:
   – Ну?
   – Сама не знаю, – ответила Грейс. С Натальей ей проще быть откровенной, чем с Джеффом. – Скорее я чувствую какое-то оцепенение. – Она взглянула в сочувствующее лицо Натальи, понимая, что в Хорватии той пришлось видеть кое-что похуже. – Видишь ли, я не испугалась, но меня потрясло… – «Какое же тут уместно слово? А, вот!» – Презрение! Как можно так пренебрежительно обращаться с другим человеком, с женщиной?!
   – Можно, если не считать ее за человека. – Глаза Натальи вспыхнули, она отвернулась, встала и, раздавив каблуком недокуренную сигарету, сказала: – Нам пора. Следующая – миссис Дюбуассон.
   Грейс подставила лицо теплому осеннему солнцу. По ту сторону паркинга в ветвях платана монотонно чирикал воробей.
   – Миссис Дюбуассон, – повторила она со вздохом.
   Они знакомы с Натальей уже семь лет: вместе работают, вместе ходят обедать и по магазинам, а подруга по-прежнему уходит от разговоров о своем прошлом. Грейс встречала такое у людей, перенесших травму: неуместный стыд за свое увечье. Чувство вины за то, что остался в живых. Она считала своей личной неудачей то, что так и не смогла убедить Наталью, что той не за что себя осуждать.

Глава 4

   Сержант Фостер остановился чуть дальше нужного ему дома. Часть улицы все еще была выгорожена лентой, и найти свободное место было труднее, чем обычно. Фостеру позвонил Тони Мэйли – криминалисты взяли все необходимые им пробы, теперь можно начинать расследование, проводить опознание.
   Ли махнул удостоверением, и ему разрешили перескочить через ленту ограждения. Перед домом дежурил здоровенный румяный констебль. Фостер засунул большие пальцы за ремень и, стараясь не привлекать внимания, осмотрел дом. На окнах верхнего этажа не было ни штор, ни жалюзи. Проемы, как заплатами, закрыты кусками картона, перекрещенного лентами скотча. Одно из окон второго этажа затянуто грязной простыней, прибитой гвоздями. Цвет стен определить невозможно, поскольку почти вся краска давным-давно отслоилась. На крыльце, растрескавшемся и неровном, не осталось ни одной целой плитки – в прошлом, судя по осколкам, плитка была красной. Палисадник состоял из одного-единственного одичавшего куста златоцвета, сумевшего прорасти сквозь безобразно положенный асфальт. Несколько запоздалых бабочек порхали над его цветами в поисках нектара.
   – Симпатично, правда? – спросил Танстолл.
   «Ланкаширский акцент, – отметил про себя Фостер. – Захолустье».
   – Отличный участок под застройку, приятель, – сказал он вслух.
   Танстолл глянул через плечо, на лице сомнение.
   – Думаете?
   – Были бы деньги, я бы и сам поучаствовал в торгах. – Критическим взглядом Фостер окинул могучий златоцвет и ржавый мотоцикл, стоящий под окном в луже вытекшего масла. – Конечно, придется сначала сделать дезинфекцию, лишь после браться за снос.
   – Не-а, – возразил Танстолл. – Можно не утруждаться с дезинфекцией. Паразиты предпочитают помойки не такие загаженные.
   Изнутри дом насквозь пропах плесенью, сырой штукатуркой и гниющей древесиной. В холле было темно, и Фостеру пришлось продвигаться вперед с осторожностью, чтобы не навернуться, зацепившись за рваный линолеум. Он нашел выключатель – примитивное устройство с таймером – и стал подниматься на второй этаж. Едва он дошел до верхней ступеньки, как свет с громким щелчком погас, и ему опять пришлось нажимать на таймер.
   Дверь слева от лестничной площадки была заклеена полицейской лентой. Фостер постучал в соседнюю и стал ждать. Услышал приглушенные шаги, одновременно чувствуя под ногами вибрацию хилых перекрытий.
   – Н-да-а? – Высокий пронзительный голос, слегка огрубевший от бесчисленных сигарет и ночей, проведенных на улице.
   – Полиция, мисс Карр.
   Пауза. Затем:
   – Ну и?…
   Восхитительно, ему попался очень общительный образчик для проведения опроса.
   – Не могли бы вы открыть? Хотелось бы побеседовать.
   Звякнула цепочка, дверь приоткрылась на дюйм с небольшим, в щели показались нос и один глаз. Глаз был серо-голубой и тусклый, едва различимые в темноте губы покрыты тонким слоем розовой помады. Фостер предъявил удостоверение и представился.
   – Ну и? – повторила она.
   – Может, я войду? – предложил он. – А то я чувствую себя идиотом, разговаривая через эту щель.
   Глаз моргнул.
   – Только хитрозадого, блин, копа мне и не хватало.
   – Либо мы беседуем сейчас, либо я повторно приду в приемные часы, и мы потопаем беседовать в участок, – сказал он и подчеркнул: – В ваши приемные часы, не мои.
   Она что-то пробормотала шепотом, дверь закрылась, и он услышал, как с грохотом сдергивается цепочка. У нее было усталое лицо, полинявшее, как и тоскливые глаза. Кожа, увядшая от выпивки, курения и чрезмерных невзгод, хотя женщине едва ли перевалило за тридцать. На ней был розовый махровый халат, а на голове упрямо курчавились мокрые волосы.
   Открытая дверь почти упиралась в боковую стену. Кровать, полтора на два, занимала почти всю площадь комнатенки. Раковина и двухконфорочная плита стояли в дальнем углу, справа от окна.
   – Вы Трайна Карр?
   Она пренебрежительно вздернула голову: да.
   – Можете сесть сюда. – Женщина указала на ярко-розовое надувное кресло у окна.
   В комнате было слишком много розового: розовые стены, розовый коврик, недавно почищенный пылесосом, чистые розовые простыни на постели. Даже китайские фонарики, развешанные над передней спинкой кровати, были розовые.
   Перспектива втиснуться в пукающий пластик надувного кресла не привлекала, и Фостер отказался. Оглядевшись, он прошел к дальнему концу кровати и осторожно снял зверинец мягких игрушек с прикроватного стула.
   Она смотрела, как он садится, с таким видом, будто была уверена, что под его весом стул отдаст концы.
   – Милая комнатка, – сказал он. – Очень… розовая.
   – А что плохого в розовом? – спросила она.
   – Ничего, – ответил Фостер. – Это ведь дамский цвет, не так ли?
   Ответ, видимо, успокоил ее, она села на кровать, слегка наклонившись в его сторону, открыв ложбинку между грудей больше, чем это было необходимо.
   – Ну а мне нравится, – сообщила она.
   Фостер решил извлечь выгоду из этого успеха и прибегнул к лести:
   – У вас опрятно.
   Трайна тут же села прямо, оскорбленная, и немедленно перешла в наступление:
   – А ты чего ожидал увидеть? Мерзкую постель с обтруханными простынями и пользованные презервативы в пепельнице?
   Фостер примирительно поднял руки и слегка откинулся на стуле.
   Она продолжала сидеть прямо как стрела.
   – Ну? – Выражение лица у нее оставалось подозрительным.
   – Квартирка у тебя первый класс, – начал он успокаивающим тоном, переходя на доверительное «ты». – Но вот сам дом…
   – Ага. Так ты бы рассказал это хозяину!
   – Тебе следовало бы обратиться в жилищную ассоциацию, – посоветовал он. – У них есть неплохие варианты в центре города.
   Она фыркнула:
   – Разок у них уже снимала. Они не больно-то благоволят к таким, как я.
   – Могла бы поменять работу.
   – А то у меня есть выбор!
   – Выбор есть всегда, – сказал Фостер. Он увидел, что она опять собралась на него обидеться, и поэтому поспешил задать следующий вопрос: – Девочки водят сюда клиентов?
   – У них и спрашивай.
   – Ну а ты?
   Она пожала плечами:
   – Я к себе вожу не часто. Только если чистоплотный и платит сверху.
   – Стены тонкие, – продолжил Фостер. – Ты должна слышать, как мужчины входят и выходят. Прости за каламбур.
   – Это не бордель, если ты это хотел сказать.
   Он было решил, что опять задел ее, но она продолжала:
   – Я работала в публичном доме. Это целая структура: штат на телефоне, администратор, расписание дежурств девочек, заказы от владельца. Старик Престон, наш домохозяин, в этом смысле бессилен. Прости за каламбур.
   Фостер засмеялся. Ему нравился ее стиль, если только она не водит его за нос, пытаясь увести от темы.
   – В котором часу ты вернулась домой? – спросил он.
   – Когда?
   – Вчера вечером.
   Она пожала плечами:
   – Да как сказать. То приходила, то уходила. Так весь вечер.
   Фостер воздержался от шуточек, лишь спросил:
   – Со своими чистоплотными?
   Она непонимающе нахмурилась.
   – Ты приводила сюда клиентов?
   – А, ну да.
   – Ты что-нибудь слышала?
   Она насторожилась:
   – Типа чего?
   – Да я почем знаю! – сказал Фостер, уже начиная терять терпение. – Какие, по-твоему, звуки издает девушка, когда, умирая, истекает кровью?
   Трайна вздрогнула. Вскочила с кровати и направилась к каминной полке за сигаретами. Сразу не закурила, а вертела в руках пачку, открывая и закрывая.
   – Она была новенькой.
   – Ты это к чему?
   – Ну а если ты новенькая, то бывает…
   – Бывает – что? – поторопил он.
   Она перевела дыхание, будто всхлипнула:
   – Я, должно быть, слышала ее рыдания. – Она смотрела на него, словно моля о понимании.
   – Когда?
   – Сразу же после половины третьего, когда я пришла домой на перерыв.
   – Одна?
   Она строго посмотрела на него:
   – Одна, понятно? Видишь ли, я замучилась торчать на улице и морозить сиськи, поэтому пришла домой выпить чашку горячего кофе.
   – Я не твой сутенер, детка, – сказал Фостер. – Я не обвиняю тебя в нерадивости, я хочу всего лишь выяснить, есть ли у нас другие свидетели, чтобы опросить их.
   – Никаких клиентов, – твердо сказала она. – Я пришла сама по себе.
   – А у твоей соседки кто-нибудь был?
   – Откуда мне знать.
   Он с силой стукнул по стене за кроватью:
   – Этот кусок дерьма обладает такой же надежной звукоизоляцией, как и занавеска в душевой. Ты слышала, что у нее кто-то был?
   Трайна уставилась на чистый розовый коврик:
   – Вроде бы слышала мужской голос, но он просто говорил. По звукам не было похоже, чтобы он обижал ее.
   – Ладно. А ты что делала?
   Трайна вытащила сигарету и закурила:
   – Она часто плакала. Все мы через это проходим. – Она избегала его внимательного взгляда. – Надо перетерпеть, потом становится легче.
   – Что, – повторил Фостер, – делала ты?
   Она отвернулась к окну, открыла его и пускала сигаретный дым в морозный воздух:
   – Заткнула уши сидюшником.
   Фостер смотрел на ее спину. Через несколько секунд она повернулась к нему, сверкая глазами.
   – Нечего меня осуждать! – выпалила она. – Если бы я только знала, что… что она… – По ее щеке поползла слеза. Она вытерла ее дрожащей рукой.
   – Значит, ты думаешь, что этот мужчина был ее клиентом, – сказал Фостер.
   – А что мне еще думать?
   – Выходит, она водила сюда мужчин?
   – Она пробыла здесь всего несколько дней.
   – И имени ее ты не знаешь?
   – Я же сказала, что нет. Господи! – Она выбросила сигарету в окно и схватила с прикроватного столика салфетку.
   – Откуда она?
   Она вытерла нос:
   – Да почем мне знать? Я мама ей, что ли?
   – В данный момент, Трайна, ты ей ближе всех ее родственников, – сказал Фостер, приподняв бровь и ожидая, пока до нее дойдет смысл его слов.
   Когда она поняла, что он имеет в виду, вся ее агрессивность улетучилась, плечи опустились.
   – Ну ладно, парень, двигай отсюда, а то меня эти разговоры уже совсем затрахали.
   Фостер сморщил нос:
   – Прости, голубушка, еще не совсем. Нам с тобой еще нужно на опознание.
   – Нет! – Ее голос сорвался на панический визг. – Не заставишь. Я ее даже не знала.
   – Но ты знаешь, как она выглядит. Сможешь подтвердить, если это девушка из соседней квартирки.
   – Я вечером работаю, – сделала она последнюю безнадежную попытку избежать визита в морг.
   – Нет проблем, – успокоил Фостер. – Примерно через час мы закончим. Я подвезу тебя куда будет надо. Идет?
   Она обиженно посмотрела на него:
   – Выбора у меня ведь нет?
   Он улыбнулся в ответ:
   – Абсолютно никакого.

Глава 5

   Подготовленное для их следственного отдела помещение в полицейском участке Эдж-Хилл к приезду Рикмена уже функционировало. Он проехал за двухэтажное здание из грязного кирпича. Магазины на противоположной стороне были по большей части заброшены. В середине ряда – поблекший желтый фасад магазина по продаже велосипедов, на соседнем углу белыми буквами на черном фоне – горделивая вывеска другого прогоревшего оптимиста: «Специалисты по мебели и роскошному интерьеру». Почти весь ряд домов стоял с опущенными рольставнями и заложенными кирпичом окнами верхнего этажа.
   Школьные микроавтобусы съежились на стоянке среди полицейских автомобилей ради безопасности. Рикмен отвинтил радиоантенну и бросил ее в багажник. Хотя высокое ограждение и камеры наблюдения довольно надежно защищали машины от вандализма и взломов, у такой антенны не было шансов уцелеть. Он пошел кругом к входу в здание. Бывшие газоны, обозначенные низенькими кирпичными заборчиками, заросли сорняками. Он предъявил удостоверение личности, и его без задержки проводили к кабинетам налево от дежурки.
   В помещении отдела поставили несколько дополнительных столов, и теперь каждый дюйм площади был занят компьютерным оборудованием, шкафами для документов и коробками. Рикмен немного задержался, наслаждаясь приглушенным рабочим шумом, разогреваясь, перед тем как приступить к делу.
   Высокая блондинка проскользнула мимо него и начала обсуждать с другой женщиной-полицейским результаты поквартирного опроса жильцов. Несколько человек были заняты телефонными разговорами, задавая вопросы и делая пометки. Мужчина, в котором Рикмен узнал детектива с юга города, уткнулся в монитор, просматривая рапорты о пропавших. У него зазвонил телефон, и он поднял трубку. Разговаривая, он не отрывал глаз от экрана компьютера.
   В дальнем конце помещения Рикмен увидел Фостера. Тот стоял под снимком с места преступления, прикрепленного магнитом к белой доске, и подробно описывал внешность погибшей. Задевая за стулья и углы столов, он начал пробираться к месту, где стоял сержант. Рикмен был высоченный, импозантный – его нельзя было не заметить, и уже через несколько секунд прекратились телефонные разговоры, стих стук клавиш и наступила тишина.
   Рикмен заметил рвение и возбуждение на одних лицах, неприкрытое честолюбие на других. Когда установилось всеобщее внимание, он начал: