Мерфи Маргарет. Изгои

   – Все рапорты, оформленные в установленном порядке, – он взял в руки копию отчета в четырех экземплярах, – должны передаваться непосредственно диспетчеру подразделения «Холмс» в комнату двести восемь.
   – Кто сегодня распределяет задачи, босс? – спросил кто-то.
   – На сегодняшний день – сержант Фостер. Команда «Холмс» уже загружена обработкой данных, поэтому, если у вас будет что-то требующее, по вашему мнению, срочного внимания, обращайтесь к Фостеру, а также сигнализируйте диспетчеру «Холмс». Что касается завтрашнего дня, то за мероприятия будет отвечать прикрепленный к нам диспетчер «Холмс».
   Он подождал и, поскольку вопросов больше не было, предоставил слово сержанту-детективу Фостеру. Сержант одним духом выпалил первые три задачи еще до того, как Рикмен вышел из комнаты.
   Фостер дождался, пока инспектор-детектив Рикмен отойдет за пределы слышимости, и повернулся к молоденькому детективу:
   – Рейд, ты должен составить список всех социальных клубов для глухих. Пусть это будет тебе уроком, чтоб язык не распускал.
   – Да все зовут ее Кэрри, – начал оправдываться Рейд с видом оскорбленной невинности. – Еще как Танстолл сказал…
   – Ага, – Фостер уставил на него палец. – Да только никто не называет ее Кэрри в разговоре с боссом, правда ведь?
   – Так точно, сержант, – пробормотал Рейд.
   Фостер ухмыльнулся:
   – Если бы ты действительно видел этот фильм, то знал бы: в самом конце единственная оставшаяся в живых думает, что пойдет на кладбище и покроет ущерб, если повинится перед Кэрри, но девчушка выскакивает из могилки и хватает ее за ноги.

Глава 9

   Грейс прижала пальцы к векам и на минуту замерла в неподвижности. День был долгий, тяжелый; в сознании то и дело возникали обрывки снов, мучивших ее накануне: она видела снова и снова, как падает эта девушка. Во сне Грейс стояла рядом с бункером, бросалась вперед, пытаясь спасти девушку от удара при падении. И каждый раз опаздывала.
   Наталья протянула руку и сжала ей плечо.
   – Это пройдет, – сказала она.
   Грейс открыла глаза, но Наталья уже отвернулась и собирала вещи, готовясь уходить. В этом была вся Наталья: она пребывала в постоянном движении – поймай, если сможешь. Она никогда не рассказывала о своей жизни в Хорватии во время войны и никогда не общалась с другими югославами.
   Зазвонил внутренний телефон, и Грейс взяла трубку.
   – Простите, доктор Чэндлер. – Голос принадлежал работавшей в регистратуре девушке по имени Хелен. – У нас в приемной женщина. Приехала из госпиталя. Говорит, что ее направили к доктору Грейс.
   – Я уже приняла последнего пациента…
   – Она в шоковом состоянии, доктор…
   Грейс взглянула на Наталью. Та пожала плечами – она не против.
   – Что с ней, Хелен? – поинтересовалась Грейс.
   – Ничего понять не могу… – Голос Хелен стал приглушенным, и Грейс сообразила, что та повернулась к женщине, прикрыв трубку ладонью. – Она почти не говорит по-английски. Только все твердит о докторе Грейс.
   Грейс вздохнула:
   – Пропустите ее.
   Минуту спустя в дверь ворвалась женщина, что-то быстро говоря, явно не в себе. Округлая выпуклость живота под тонким жакетом с очевидностью указывала на то, что она месяце на четвертом-пятом.
   – Ее необходимо успокоить, – сказала Грейс, беря женщину под руку и усаживая ее на стул.
   – Ираки? – начала Наталья. – Ирани? Фарси?
   Женщина в ответ что-то прошептала, и Наталья повернулась к Грейс:
   – Она иранка.
   – Она говорит на фарси?
   Наталья кивнула.
   Наталья усваивала языки с феноменальной легкостью. Помимо родного сербскохорватского она бегло говорила на французском и английском, немного на албанском и русском. Языку фарси она научилась от бывшего бойфренда, а навыки приобрела в процессе работы. Женщина говорила быстро, слова вылетали хриплыми очередями.
   – Вы должны успокоиться, – говорила на фарси Наталья, произнося это твердо и четко. – Вы должны успокоиться ради ребенка.
   Женщина несколько раз судорожно вздохнула и положила руку на живот.
   Ее звали, как выяснилось, Ануша Табризи. В Соединенном Королевстве она находится около двух недель. Грейс подала ей стакан воды и перекатила свое кресло вокруг стола, чтобы сесть рядом с пациенткой.
   – Ну вот, теперь рассказывайте, что с вами случилось.
   Пока Наталья переводила, Грейс сидела, держа миссис Табризи за руку. Она не отводила взгляда от лица женщины, ясно давая понять, что говорит с ней, а не о ней. Она уже давно работала с Натальей, и обычные формальности перевода – все эти паузы и инструкции «скажи ей» – были не нужны, они обходились без этих помех, поэтому вопросы Грейс и ответы миссис Табризи непринужденно, почти естественно чередовались, будто они говорили на одном языке.
   Семья Табризи проживала во временном жилье, пока рассматривалось их прошение о предоставлении убежища. Миссис Табризи почувствовала себя плохо. Поначалу решила, что съела что-то не то, но потом у нее открылось кровотечение. Наталья внимательно выслушала, затем перевела:
   – Мужа не было дома, он находился на занятиях английского языка. Она не могла с ним связаться, поэтому отправилась в госпиталь одна.
   Миссис Табризи казалась очень юной. Ее личико, туго обвязанное шарфом, скрывавшим волосы, было бледным и тревожным.
   Она заговорила снова, запнулась на середине фразы от душивших ее рыданий. Закончив говорить, разрыдалась опять.
   – Говорит, что ей отказали в госпитале, – озадаченно проговорила Наталья. – Сказали, что она должна обратиться в другое место. Грейс, она утверждает, что там ей сказали, будто у нее… будто она не сможет родить ребенка.
   Грейс почувствовала смутную тревогу:
   – Куда ей рекомендовали обратиться вместо госпиталя?
   Наталья перевела вопрос, и женщина, освободив руку, продолжала говорить, роясь в сумочке.
   – Ей посоветовали найти переводчика. Она растерялась, но друзья порекомендовали ей пойти сюда, – перевела Наталья.
   Наконец миссис Табризи, найдя сложенный листок бумаги, протянула его Грейс дрожащей рукой.
   – Вот куда, сказали ей в госпитале, она должна обратиться, – пояснила Наталья.
   Грейс развернула бумажку и уставилась в нее. Ее охватили противоречивые чувства: потрясение, сострадание к молодой женщине – и бешенство. Как мог человек, называющий себя врачом, выставить эту девочку, не дав ей внятных объяснений?!
   – У них не оказалось никого, чтобы перевести? – спросила она.
   Наталья коротко спросила и выслушала ответ миссис Табризи.
   – Они сказали – это срочно, – сказала она. – Никого, владеющего фарси, не оказалось поблизости.
   – Вы не обращались к врачу до приезда в Великобританию?
   Она не обращалась. Медицинское обслуживание в ее стране находится в зачаточном состоянии. Роды принимают в основном повивальные бабки. У них и не принято, чтобы женщина ложилась рожать в госпиталь, – за редким исключением.
   Грейс снова взяла руку женщины:
   – Миссис Табризи, у меня очень плохие новости.
   Наталья перевела женщине, что сказала Грейс, и миссис Табризи, прикрыв живот свободной рукой, произнесла короткую фразу. Ее жест и тон ясно показали: тут не нужен никакой перевод, она поняла, что с ее ребенком случилось что-то страшное.
   Грейс кивнула:
   – Мне очень жаль.
   Миссис Табризи заговорила. Наталья посмотрела на Грейс:
   – Она хочет знать, что же все-таки с ее ребенком.
   Грейс беспомощно смотрела на пациентку. Как сказать этой женщине, что плод, который она носит под сердцем, который баюкает и любит, это вовсе не ребенок и никогда им не был? На самом деле это чудовищная опухоль, которая убьет Анушу, если ее не удалить, а место, куда ее направили, – это отделение онкогинекологии.
   – Эта записка, – начала Грейс, – врача, который вас осматривал. Вам показывали сделанные снимки?
   Миссис Табризи посмотрела на Наталью в ожидании перевода. Выслушала, закивала, затем снова заговорила. Как красноречивы ее озабоченно сдвинутые брови и легкое пожатие плеч!
   – Она не поняла, что там ей демонстрировали, Грейс, – перевела Наталья.
   Грейс взяла себя в руки.
   – У вас новообразование в матке, – начала она. Она объясняла подробно, стараясь сохранить самообладание ради женщины, смотрящей на нее так тревожно, с еще оставшейся робкой надеждой в глазах.
   Миссис Табризи словно окаменела. Долго не могла выговорить ни слова.
   – Вам придется удалить опухоль, – сказала Грейс. Голос Натальи, мягкий и ненавязчивый, зазвучал рядом с ней как тихая молитва.
   Миссис Табризи резко согнулась пополам, обхватив руками живот.
   Грейс взглянула на подругу:
   – Господи, Наталья…
   Наталья нахмурилась:
   – Что-то еще?
   – Да… Скажи ей… – Грейс на секунду закрыла глаза. – Скажи ей: когда удалят опухоль, она не сможет больше иметь детей.
   Наталья в ужасе уставилась на нее:
   – Я не могу ей это сказать!
   – Ты должна.
   – Грейс, ведь это у нее должен был быть первый ребенок! Не надейся, будто я скажу, что у нее никогда не будет детей.
   – Я надеюсь, что ты скажешь ей правду.
   Миссис Табризи переводила взгляд с одной женщины на другую. Она инстинктивно чувствовала, что худшее еще впереди.
   – Наталья, даже если она не узнает это от нас, то поймет, когда ей придется срочно обратиться в госпиталь с обильным кровотечением. – Грейс на секунду умолкла, вглядываясь в лицо Натальи, пытаясь передать той свое убеждение, что нет другого пути. – Скажи ей, Наталья. Прошу тебя.
   Конечно, Наталья сказала миссис Табризи все. Понадобился час без малого, чтобы успокоить женщину. Грейс вызвала для нее такси, чтобы ее отвезли в общежитие, после того как Наталье удалось дозвониться и выяснить, что муж Ануши вернулся домой. Он порывался приехать за женой, но Наталья убедила его, что проще дождаться ее дома. Миссис Табризи тоже минут десять проговорила с мужем. Наталья, уже опаздывавшая на свидание, убежала, а Грейс проводила пациентку к машине.
   Помогая миссис Табризи сесть в такси, Грейс с удивлением заметила мужчину, опершегося на один из столбиков, перекрывавших въезд. Она заплатила водителю и повернулась, решив выяснить у этого мужчины, какое у него дело. При ее приближении он распрямился. Торговый агент, решила она, оценив его элегантное черное пальто и дорогие перчатки.
   – Доктор Грейс?
   Нет, пожалуй, она была не права в своей оценке: «доктор Грейс» называли ее пациенты и другие беженцы. Она воспринимала такое обращение как комплимент, как знак симпатии. Значит, этот человек тоже беженец, на что определенно указывал и его акцент. Она определила его как сербскохорватский, но была уверена, что они никогда раньше не встречались. Впрочем, хоть он и назвал ее по имени, она отнеслась к нему с подозрением.
   – Да, я доктор Грейс, – сказала она, подумав: «А это чертово устройство персональной сигнализации с сиреной я оставила в кабинете».
   Он был высок, крепко скроен, смуглокож и кареглаз. Его черные волосы блестели под светом уличных фонарей.
   – Меня зовут Мирко Андрич.
   Совсем молодой, лет двадцати – двадцати пяти, прикинула она, но в нем чувствовалась уверенность и спокойный авторитет зрелого, опытного человека. Его рукопожатие было крепким и сердечным.
   – Вы заболели, мистер Андрич?
   Он улыбнулся:
   – Я вполне здоров, спасибо. – При этом он слегка поклонился, и Грейс была обезоружена его старомодной вежливостью. – Я искал вашего коллегу.
   – Доктора Коркорана? Боюсь, его уже здесь нет.
   – Простите. – Он слегка смутился. – Похоже, я употребил не то слово. Я имел в виду вашу помощницу – Наталью Сремач.
   – Нет, вы прекрасно выбрали слово. Это я ошиблась, – сказала Грейс, уже внимательнее вглядываясь в него. Быть может, он был знаком с Натальей в Хорватии? Грейс проработала с беженцами достаточно долго, чтобы понимать: не всякого человека из прошлой жизни следовало принимать с распростертыми объятиями.
   – Вы знакомы с Натальей?
   – Мы с ней старые друзья. – Он снова улыбнулся.
   Зубы у него были слегка неровные. И прическа немодная – с чубом, спадающим на лоб. На лице лежала тень усталости, той самой, какую она иногда замечала у Натальи, усталости, которая напоминает о боли и лишениях войны.
   – Боюсь, она уже ушла, – сказала Грейс. – Вы, должно быть, просто разминулись с ней.
   Он заметно огорчился:
   – У вас нет номера ее телефона?
   Грейс наклонила голову, словно извиняясь:
   – Боюсь, я не…
   Он вскинул руки:
   – Конечно! Глупо с моей стороны было спрашивать. Извините. – Он склонил голову, и чуб упал ему на глаза, придав незащищенно-мальчишеский вид, и от этого ей захотелось поверить ему.
   – Послушайте, – сказала Грейс, – почему бы вам не дать мне свой номер? Она вам позвонит, если сможет.
   Он распахнул пальто, аккуратно залез в карман пиджака, достал маленький серебристый футляр и несколько театральным жестом извлек из него визитку.
   Грейс взяла ее, слегка позабавленная этим хвастливым жестом. «Верв», – прочитала она название фирмы.
   – Отличное решение проблемы, – отметил он, вписывая новую строчку под словом «Верв».
   – Ну что вы, – сказала Грейс безо всякой рисовки. – Она, конечно же, позвонит, мистер Андрич.
   Он сдвинул брови:
   – Мирко, с вашего позволения.
   Грейс улыбнулась:
   – Пусть будет так, Мирко. – Она протянула руку. «Его рукопожатие не просто дружелюбно, – подумала она. – В нем чувствуются энергия и страсть».
   Мистер Андрич уже ушел к тому времени, как она собрала вещи и закрыла кабинет. Пожелала Хелен спокойной ночи и оставила ее закрывать жалюзи и включать сигнализацию. Она пошла вокруг клиники на стоянку. Вечер был темным, безлунным и чрезвычайно холодным. Сигнализация мигнула и щелкнула, как только она обогнула угол здания. Оставалась только ее машина, сиротливо уткнувшаяся носом в низкий парапет. Грейс положила портфель в багажник, засунув его за запасное колесо.
   Внезапное беспокойство охватило ее, и она посмотрела в зеркало заднего вида. Ничего, только металлические жалюзи вибрировали и скрежетали на окнах.
   Она выехала задним ходом и направила машину по Принсес-бульвар в сторону дома. Стоя на светофоре на Аллет-роуд, она опять почувствовала это странное беспокойство. Волосы зашевелились на затылке, и она нервически глянула в зеркало. Ничего не увидела. Тем не менее Грейс дотянулась до сумочки, на ощупь нашла в ней персональную сигнализацию, убедилась, что ее плетеный шнурок плотно охватил запястье.
   Она осторожно тронулась, но тут на светофоре переключился свет. Секунду спустя она скорее почувствовала, чем увидела какое-то шевеление у себя за креслом и повернулась, широко распахнув глаза. Кроме нее в машине кто-то был!
   Грейс пронзительно вскрикнула, выдергивая стопор из сигнализационного устройства и выставляя перед собой барьер из душераздирающих звуков, наполнивших салон, отражающихся от крыши и дверей.
   – Прекрати, Грейс! Успокойся, все в порядке. Это я!
   Она опять вскрикнула, пытаясь отстегнуть ремень и выскочить из машины, и только тут узнала фигуру, скорчившуюся на полу за водительским креслом. Наталья!
   – Какого черта ты здесь делаешь? – заорала Грейс.
   – Выруби ты эту хреновину! – в свою очередь завопила Наталья.
   Грейс потянулась к персональной сигнализации, визжавшей и мигавшей на соседнем сиденье, но столкнула ее на пол, и понадобилось несколько мучительных секунд, чтобы ее разыскать. Бедлам в их машине привлек внимание: водитель соседней машины что-то орал Грейс, крутя у виска пальцем. Грейс мотала головой, дергаясь от мощного звука сигнализационной сирены, долбящего по барабанным перепонкам, пытаясь объяснить, что она ищет стопор, чтобы вставить его на место. Наконец это было сделано, и в машине установилась звенящая тишина.
   – Черт возьми, Наталья! – Грейс пыталась перекричать эхо сирены, все еще звенящее у нее в ушах.
   – Прости. – Наталья вскарабкалась на заднее сиденье и тяжело дышала, откидывая волосы с лица и собирая их в пучок на затылке.
   – Ты меня чуть до инфаркта не довела.
   – Грейс, я…
   – Я думала ты уже давно…
   Сзади взревел клаксон, и Грейс чуть не выпрыгнула из кресла. Уже загорелся зеленый. Она включила первую передачу, но слишком быстро отпустила сцепление, и машина заглохла.
   – Проклятие!
   Пока она возилась с зажиганием, Наталья пыталась дать объяснения:
   – Там был…
   Двигатель заработал, и Грейс рванула со светофора на только что загоревшийся красный, оставив злиться у себя в кильватере очередь разгневанных водителей.
   – Что ты хочешь сказать этим своим «там был»? – потребовала Грейс, полуобернувшись и глядя через плечо. – Ты имеешь в виду этого мужчину?
   Наталья кивнула.
   – Какого же черта ты меня не предупредила?
   – Я не смогла! Я увидела его у ворот и… Нет, не испугалась, я просто не хочу с ним встречаться.
   – И поэтому вломилась ко мне в машину. – Новая волна возмущения накатила на нее. – И каким же образом ты ее вскрыла?
   – Эту-то жестянку?
   – Но для побега, я вижу, она тебе сгодилась! – в сердцах откликнулась Грейс.
   – Только не воображай никаких ужасов, ладно? – выпалила Наталья в ответ.
   – А что прикажешь мне думать? – Грейс продолжала злиться, поворачивая на Смитдаун-роуд. Интересно получается, она же еще и оказалась виноватой! – Ты, значит, прокралась через черный ход, вскрыла мою машину и затаилась на полу, избегая встречи с человеком, которого ты якобы не испугалась.
   Наталья замолчала, но Грейс не желала сдаваться:
   – Раз ты не боишься его, то почему не скажешь прямо в лицо: «Мирко, я не желаю тебя видеть»?
   Помолчав, Наталья со вздохом призналась:
   – Потому что все сильно запуталось. Я знаю Мирко еще по Хорватии. Если человек твой земляк, он считает, что вас связывают какие-то особые… Я не знаю слова… вроде как «узлы».
   – Узы.
   – Узы, – повторила Наталья. Грейс ни разу не видела, чтобы она записывала новое слово, однако Наталья запоминала новую лексику с изумительной легкостью.
   Они проехали мимо Брук-Хаус-паба и вереницы неряшливых кафе-баров и пиццерий.
   Грейс спросила:
   – Он из Книна?
   Наталья бежала из Книна, когда началась война на Балканах. Сейчас город находился под хорватским контролем, и Наталья, сербка, вынуждена была отбросить всякую надежду на возможность возвращения.
   – Д-да, – выдавила Наталья с неохотой. – Из Книна. По крайней мере, именно там мы познакомились.
   Грейс снова взглянула в зеркало. Лицо Натальи стало замкнутым, как и всякий раз, когда упоминалась Хорватия или конфликт в Югославии.
   – Тебе не хочется об этом говорить, – сказала Грейс.
   – Да не о чем говорить, вот и все.
   Грейс проехала под железнодорожным мостом и повернула налево.
   – Что ж, как знаешь.
   Наталья наклонилась вперед, ее губы почти касались лица Грейс.
   – Пожалуйста, попробуй понять. Это было жуткое для меня время, но оно уже в прошлом. Лучше всего забыть.
   – Иногда прошлое настигает нас, – сказала Грейс, думая о Джеффе и его брате.
   Припаркованные машины забили улицу с обеих сторон, но она умудрилась найти просвет в пятидесяти ярдах от Натальиного дома и приткнулась к бордюру.
   Наталья смотрела куда-то мимо нее.
   – Я была уверена, что он в Лондоне, – задумчиво сказала она.
   – Кто? Мирко? – уточнила Грейс. – Но ты уж сколько лет не живешь в Лондоне. Как же он узнал, где тебя искать?
   Наталья не знала, что на это ответить.
   – У него есть друзья среди беженцев. – Она приподняла одно плечо. – Меня знают в диаспоре, ведь я переводчик.
   – Зачем он здесь, как ты думаешь?
   – Не знаю. Бизнес?
   Грейс вспомнила о визитной карточке. Вручая ее Наталье, она пыталась увидеть на лице у той признаки тревоги. Но ничего похожего не обнаружила.
   – «Верв», – с удивлением прочитала Наталья.
   – Это означает: духовная или созидательная энергия, – пояснила Грейс. И удивилась, увидев, как благородной формы рот Натальи исказился в улыбке.
   – «Верв», – повторила та. – К тому же рифмуется с «нерв».

Глава 10

   Раздался звонок в дверь. Было поздно, и Рикмен никого не ждал. Он посмотрел в глазок на фигуру, переминавшуюся с ноги на ногу под фонарем на крыльце, и, начиная раздражаться, открыл дверь.
   – Чего тебе, Фостер?
   Фостер, не отвечая на вопрос, задал свой:
   – Зачем тебе телефон, если ты забываешь его включать?
   Рикмену сейчас не хотелось видеть никого из коллег, Фостера в том числе.
   – Если ты хочешь обсудить что-то, относящееся к делу, то обращайся к старшему инспектору Хинчклифу.
   Фостер и совет пропустил мимо ушей.
   – Почему ты мне ничего не сказал?
   – О чем вы, сержант? – перешел на официальный тон Рикмен.
   – О том, что за твои грешки Хинчклиф наладил тебя в помойное ведро, хотя помойка не лучшее слово при данных обстоятельствах. – Фостер сознательно его провоцировал.
   Рикмен промолчал.
   – Может, попробуем вдвоем закрыть дверь с внутренней стороны, босс? – задал вопрос Фостер. – Здесь снаружи чертовски холодно.
   – Ну а если я скажу нет, ты уберешься?
   – Не раньше, чем ты объяснишь, что же все-таки происходит.
   Рикмен вздохнул:
   – Ну что ж, входи… Я как раз собирался приступить к увлекательнейшему рассказу о событиях.
   – У-у, лицемер! – Фостер потер руки. – Так я войду?
   Рикмен вместо ответа одарил его таким тяжелым взглядом, что Фостер поежился.
   – Я вышел за рамки приличия? – спросил он, протискиваясь мимо Рикмена и продолжая болтать, чтобы заполнить неловкую паузу. – Ну, если я это сделал, а я почти уверен, что да, приношу свои извинения, сэр.
   Рикмен перевел дыхание. Он не знал, поколотить Фостера или рассмеяться. В конце концов удовлетворился тем, что заметил:
   – С такими манерами, сержант, будет чудом, если ты когда-нибудь получишь повышение.
   Фостер осклабился:
   – Возможно, но держу пари, что жизнь моя намного веселее, чем у большинства сослуживцев.
   Рикмен закрыл дверь и пошел на кухню. Следом за ним топал Фостер.
   – Мы как раз собирались поесть, – сказал Рикмен, вводя его в столовую.
   – Привет, док! – завопил Фостер и заграбастал Грейс в свои медвежьи объятия.
   Грейс рассмеялась, отводя руку с разливательной ложкой в сторону, чтобы не закапать соусом одежду сержанта.
   – Рада видеть тебя, Ли, – сказала она, полузадушенная, отодвигаясь от него.
   Держа Грейс на расстоянии вытянутой руки, он серьезно посмотрел ей в лицо:
   – Как ты после… ну… – Он опустил голову. – Сама понимаешь…
   Грейс ответила так же серьезно:
   – Все нормально, Ли.
   Она заметила, что он машинально перевел взгляд на еду на столе. Дубовый стол, буфет, навощенный деревянный пол поблескивали, отражая огоньки свечей. Тихонько играл джаз в стиле кул.
   – Славно, – сказал Фостер и жадно оглядел тарелки. – Думаешь, все это съедобно? Чуть ланч не пропустил и обедать, вижу, предстоит жрачкой, купленной в дешевой забегаловке.
   – А тебе некогда задерживаться, чтобы поесть, – сказал Рикмен.
   Грейс прошла к буфету и достала еще одну тарелку и приборы.
   – Тебе придется простить его, – обратилась она к Фостеру. – Он добрый, просто у нас нет собаки, чтобы было кого пинать.
   – Да все в порядке, док, – отозвался Ли. – Я вообще никогда не обращаю на него внимания.
   Грейс положила ему порцию лазаньи.
   – Налей вина сержанту, – сказала она, вручая Рикмену бокал и взглядом давая понять, что не допустит никаких возражений. – Накладывай салат, угощайся, – добавила она, подбадривая Фостера.
   – Не стоит и пробовать эту дрянь, – пробормотал Фостер с выражением деланного испуга на лице. Он потыкал лазанью вилкой. – Впрочем, это великолепные объедки.
   – Благодарите шеф-повара, – улыбнулась Грейс.
   – Никогда не поверю, что он, – Фостер головой указал в сторону Рикмена, – умеет готовить. Ты еще расскажи мне, что он отлично поет.
   Грейс покатилась со смеху. Рикмен, однако, не нашел в этом ничего смешного. Он сердито вперился в Фостера, но сержант был так увлечен поглощением еды, приготовленной Рикменом, что тот смог тихо сообщить новость Грейс. Поняв, что от Фостера скоро не отделаться, он наполнил свой бокал до краев и сел за стол.
   Какое-то время они молча ели, нарушая тишину лишь просьбами передать хлеб или салат с одного конца стола на другой.
   И именно Фостер, человек, никогда не смущавшийся в подобных ситуациях, начал обсуждение непростого предмета своего визита.
   – Итак, – сказал он, – продолжим интереснейший рассказ, к которому вы без меня уже было приступили.
   Рикмен посмотрел на Грейс.
   – Ну что ж, ответь на мой вопрос, почему тебя временно отстранили, – попросила Грейс.
   – Он не временно отстранен, док, – поправил Фостер с набитым ртом. – Он в отпуске по семейным обстоятельствам.
   – Не видел ты лица Хинчклифа, – сказал Рикмен. – Еще как отстранен!
   В кабинет старшего инспектора Хинчклифа Рикмен прибыл прямо с вечернего совещания. Начальник потребовал для ознакомления записи Рикмена обо всех шагах расследования, предпринятых с начала ведения дела. Хинчклиф сидел за рабочим столом и выглядел серым и уставшим.
   Хинчклиф был высокий, чуть нескладный и немного стесняющийся своей нескладности человек. При этом он отличался прямо-таки патологической аккуратностью, чем вызывал зависть всего Мерсисайдского полицейского управления. Вся его документация, от момента заведения дела и до передачи его в суд, была безукоризненно оформлена: зафиксированы малейшие улики, строго по форме изложена последовательность доказательств, зарегистрированы все произведенные опросы, логически обоснован каждый важный вывод. Того же он требовал и от своих подчиненных.