– Так мы собираемся разговаривать? – спросил Рикмен. – Или я отмахал триста миль только затем, чтобы вы увидели, как я размазываю яичницу по подбородку?
   Мужчина оглянулся, затем наклонился вперед:
   – Вы знаете, сколько может стоить фальшивое удостоверение личности? Вам известно, как много людей готово заплатить за право жить в вашей стране? – Он говорил тихо, и Рикмену приходилось напрягать слух, чтобы расслышать.
   Он не стал ждать ответа и задал новый вопрос:
   – Вы знаете, что такое вид на жительство?
   Рикмен кивнул.
   – Беженец, получивший вид на жительство, может находиться в стране столько, сколько ему хочется, – говорил мужчина. – Через несколько лет некоторые люди, имеющие вид на жительство, могут обратиться с заявлением о получении британского паспорта. Это стоит кучу денег – до тридцати тысяч фунтов. Некоторым удается получить паспорт, а некоторые просто… исчезают.
   Рикмен положил нож и вилку:
   – Их убивают?
   Взгляд мужчины был красноречивей слов.
   – Вы говорили, что у вас есть доказательства, – напомнил ему Рикмен.
   Молодой человек, казалось, боролся со страхом и нерешительностью, и несколько секунд Рикмен думал, что его первый подающий надежды свидетель выскочит за дверь. Затем он увидел решимость в глазах собеседника.
   Тот достал из бумажника фотографию и протянул ее Рикмену как будто с неохотой. Рикмен взял ее. Молодой человек с такой же оливковой кожей, как у его информатора, с большими карими глазами и благородным выражением лица, печальным и немного несчастным. Похоже на моментальный снимок.
   Рикмен посмотрел на собеседника вопросительно.
   – Это Араш Такваи, – пояснил мужчина, и его голос впервые за время их беседы смягчился. – Мы были друзьями. – Он немного помучился, пытаясь подобрать точные слова. – В моей стране подобная дружба считается преступной. В моей стране по закону такие друзья должны быть казнены. – Он избегал взгляда Рикмена. – Нас арестовали… – Он уставился в стол, казалось, ему было стыдно, что его унижали. – Нас пытали… – Он повертел в руках солонку. – Не понимаю, как о нас узнали. Видите ли, мы были очень осторожны.
   Он замолчал. Рикмен видел, что незнакомец пытается успокоиться.
   Наконец он вздохнул, провел ладонями по лицу и сказал:
   – В тот раз нас отпустили – не было доказательств. Но Араш и я, мы очень боялись, что в следующий раз нас казнят. Потому мы приехали сюда, в Англию. Конечно же, мы были осмотрительны. Никто не знал, что мы друзья. Мы даже зарегистрировались в разное время в разных местах, чтобы никто не мог заподозрить. И получив статус беженцев, мы собирались найти квартиру на двоих.
   Он замолчал. На лице стали заметны морщины.
   – Вы прекратили отношения? – спросил Рикмен.
   – Мы перезванивались каждый день! – сердито возразил молодой человек. – Мы волновались друг за друга. Когда-нибудь мы воссоединимся. Там, где нет людей и нет вопросов.
   – Когда Араш получил вид на жительство, мы были так счастливы, но… – Он повесил голову.
   – Он исчез, – закончил Рикмен.
   – Полгода назад. Я навел справки, представившись двоюродным братом, но мне ответили, что Араш не хочет меня видеть. Жив-здоров, но начал новую жизнь. – Он покачал головой. – Я решил, что это не может быть мой Араш. Когда я тоже получил статус, то выследил его. Я был прав. Этот человек был не мой Араш.
   Он показал Рикмену другую фотографию:
   – Я сделал снимок.
   Рикмен положил два изображения рядом. Отдаленное сходство есть, но это были два разных человека.
   – Почему вы мне это рассказываете? Я ведь больше не веду это дело.
   – Ваша женщина… ее ведь убили?
   Рикмен откинулся на стуле и внимательно посмотрел на человека напротив.
   – Считаете, у нас одна беда? – мрачно спросил он.
   Мужчина встретил его взгляд, в глазах у него стояли слезы.
   – Считаю, вы знаете, что значит потерять любимого человека. – Он заколебался, видимо, волнуясь, что говорит уж слишком вольно, затем взял себя в руки и добавил с жаром: – Араш должен быть отмщен.
   И Грейс тоже. Рикмен закрыл глаза, пытаясь избавиться от образа мертвой Грейс. Через мгновение он увидел ее: она, улыбаясь, предлагает написать ему освобождение по болезни. «Боже! Если бы я согласился, она была бы сегодня жива».
   Он сжал кулаки, вонзив ногти в ладони. Когда почувствовал, что может говорить, спросил:
   – Я могу это пока оставить у себя? – Он показал на снимки. Собеседник кивнул. А Рикмен добавил: – Как я смогу их вернуть?
   Тот пожал плечами:
   – Не надо, у меня еще есть.
   Не одна, много фотографий, будто это сможет воскресить его любовника. Рикмен вложил обе фотографии в записную книжку. Араш и самозванец, присвоивший его имя.
   – Мне нужно, чтобы вы назвали кого-то из организаторов этого грязного бизнеса, – попросил Рикмен.
   Молодой человек улыбнулся как-то неумело. Похоже, он делал это нечасто.
   – Эти люди как привидения, – сказал он. – Их не найдешь, пока сами не явятся.
   – Да нет, – возразил Рикмен. – Они живые люди. Из плоти и крови. И будут истекать кровью, если их резать.
   Нервное возбуждение вернулось к собеседнику.
   – Я… – начал он, подняв плечи в знак смирения и извинения. – Надеюсь, я смог помочь. Но я отнюдь не храбрый человек, мистер Рикмен.
   – Сегодня вы пришли сюда. Это смелый поступок.
   Мужчина облизнул губы и посмотрел в запотевшее окно кафе. Начинался день, туманный и унылый. Море и небо слились в одно огромное серое полотно. Только цветная галька указывала, где находится край моря.
   Рикмен, глядя на собеседника, изучающего пейзаж, видел мальчишку Минки. У него был тот же самый вид пойманного зверька, отчаявшегося выбраться на свободу.
   – Назовите только имя, – попросил Рикмен.
   Мужчина сжал губы и покачал головой без слов, будто боялся, что, если заговорит, скажет что-нибудь лишнее.
   – Ладно. А что если я назову? – предложил Рикмен.
   Тот опять покачал головой.
   – Лекс Джордан? Это его вы боитесь?

Глава 39

   Когда старший инспектор Хинчклиф рано утром прибыл на совещание, его встретил аромат свежемолотого кофе и горячих плюшек. Группа офицеров столпилась вокруг одного из столов, а электронная версия «Happy Birthday» пищала в ускоренном режиме.
   Хинчклиф откашлялся, и офицеры, смеясь, разошлись, оставив детектива Харт в окружении поздравительных открыток и с наполовину съеденной плюшкой в руке.
   – Это в честь дня рождения, сэр, – объяснила она, покраснев.
   – С днем рождения! – поздравил Хинчклиф и быстро прошел на свое обычное место у доски.
   Фостер перегнулся через стол и взял из коробки плюшку.
   – Теперь все дороги ведут к старости. – Его голос был еще слабым, хотя уже без хрипоты, а синяки на шее стали багрово-черными с желтизной.
   Харт одарила его улыбкой:
   – Вам лучше знать, сержант.
   Фостер стукнул себя кулаком в подбородок, показывая, что оценил ее ответный удар, но плюшку съел с удовольствием, запивая ее горячим кофе.
   Хинчклиф приказал начинать совещание, и команда разошлась по местам. Большинство осталось стоять. Для шестидесяти с лишком человек комната отдела была маловата. Хинчклиф отметил, что надо бы подумать о помещении побольше – это может быть зал церковных собраний или паб.
   – Во-первых, – начал он, – я хотел бы услышать отчет вечерней группы. Есть отклики на телевыступление?
   Встал молодой рыжеватый мужчина:
   – Более двухсот звонков на данный момент. Люди хотят помочь. Наталья якобы была замечена в разных районах города, прилегающих к пристани Альберта.
   – При любых обстоятельствах Наталья Сремач владеет важной информацией. Жертва или преступница, она что-то знает. И необходимо выяснить, что именно. Вы слышали – двести звонков, – повторил Хинчклиф. – Двести новых проверок. Команда «Холмс» должна предложить последовательность выполнения задач. Обратитесь после совещания к их диспетчеру.
   Он разыскал глазами Мэйли, скромно сидящего впереди.
   – Тони Мэйли, криминалист-координатор, – представил он его для новоприбывших. – Я пригласил его сделать обзор улик, которые мы имеем на данный момент.
   Поднялся Мэйли. Со многими присутствующими он проработал не один год и как офицер полиции, и как криминалист-координатор. Многие уже слышали о вчерашнем событии: инспектор Рикмен увидел тело любимой женщины, подготовленное к отправке в морг. Могли также слышать о визите Рикмена к Джордану. Мэйли был достаточно опытным полицейским и понимал, что некоторые будут винить в случившемся Рикмена, а некоторые сочтут виноватым его, Мэйли. Хинчклиф, видимо, предоставляет Мэйли возможность восстановить взаимное доверие внутри команды.
   – Мы получили пару хороших отпечатков с шеи доктора Чэндлер, – докладывал он, – пропустили их через новую автоматизированную систему идентификации отпечатков, но, к сожалению, не получили никаких соответствий.
   – Вы хорошо проверяли? – В сердитом вопросе прозвучало общее недовольство. С момента появления этой системы идентификация отпечатков намного упростилась и занимала меньше времени, но иногда все же из-за сбоев в работе она выдавала ошибочные отказы.
   – Мы пропустили трижды, – ответил Мэйли. – Такова стандартная процедура. Затем еще раз отсканировали и проверили по три раза на каждом уровне: местном, региональном и общенациональном. Отпечатки хорошие, но в базе данных отсутствуют. Когда мы разыщем мужчину, которому они принадлежат (почти несомненно, что это мужчина, судя по размеру большого пальца), то немедленно вам сообщим.
   Это никому не понравилось, но пришлось согласиться. Мэйли не хотелось, чтобы раздражение и недовольство офицеров результатами проверки повлияло на отношение к отделу криминалистики, поэтому он был рад возможности рассказать об успехе, чтобы их успокоить.
   – Мы еще не получили результатов ДНК-анализов с места убийства доктора Чэндлер, – продолжил он. – Но у нас есть хорошие новости по одной из жертв поджога. Лаборатория в Чорли завершила полный анализ профиля. Он совпадает с образцом в базе данных ДНК.
   Шелест бумаги выдал интерес команды: более сорока человек открыли записные книжки и приготовились записывать. Новое имя – это уже кое-что. До сих пор было известно лишь имя Софии.
   – Его зовут Зариф Махмуд, – сообщил Мэйли. – Он из Ирана. Въехал в страну в декабре две тысячи второго года.
   – Что у нас на него? – спросил Хинчклиф.
   – Нищенство. Из серьезного – ничего.
   – Где его арестовали? – спросила Харт.
   – В Дувре.
   – Тогда что он забыл в Ливерпуле?
   – Возможно, его сюда распределили, – предположил Хинчклиф. – Либо его занесло сюда без ведома властей. Нужно будет выяснить.
   – У него были в Англии родственники? – спросила Харт. – Хорошо бы кого-то из них допросить.
   – Неплохая идея. Обратитесь в иммиграционную службу. Пусть проверят его биографию. А тем временем я попрошу местные радио и телевидение обнародовать его имя.
   – Это мало что даст, если он был обязан проживать в Дувре, – заметил Фостер.
   – Согласен. Но как только у нас будут фотографии, мы постараемся показать их в общенациональных новостях. Кто-то же должен знать этих людей. Кого-то же должно встревожить, что они исчезли.
   Присутствующие как будто слегка оттаяли под сверкающим ноябрьским солнцем. У идеалистов и честолюбцев, зеленых стажеров и мастеров своего дела, отзывчивых и циничных – у всех было одно желание: найти убийцу Грейс Чэндлер и отдать его в руки правосудия.
   Они искренно хотели этого не только ради инспектора Рикмена, независимо от того, уважал его кто-то из них или недолюбливал, но и ради себя самих: зачем они здесь нужны, если не могут обеспечить безопасность тех, кто им дороже всего?
   Фостер опрашивал коллег Грейс в госпитале все утро, продолжал в обеденный перерыв, и ему пришлось бы прозаниматься этим еще и весь день до вечера, если бы не телефонный звонок, которым его отозвали на базу.
   Он въехал за высокие стены автостоянки полицейского участка Эдж-Хилл чуть позже двух дня. Минут через десять через стальные ворота влетела машина и встала рядом с ним. Из нее на негнущихся ногах вышел Рикмен. Он был небрит, глаза покраснели от бессонной ночи, кожа стала серой от усталости, и шрамы на лице проступали серебряными линиями.
   – Черт возьми, босс, – сказал Фостер. – Выглядишь ты дерьмово.
   Рикмен выдавил улыбку:
   – Вот спасибо, Ли.
   До Фостера дошло, что шутка была не очень удачной, но не сдержался и продолжил:
   – Сколько же миль ты намотал на спидометр без отдыха? Если бы ты был водителем грузовика, я бы завел на тебя дело: ты представляешь опасность на дороге.
   – Если бы я был водителем грузовика, Грейс, наверное, была бы жива сегодня.
   Фостер вздрогнул, и Рикмен извинился:
   – Прости, Ли. Сам не знаю, что это со мной. – Потом, взяв себя в руки, спросил: – Думаю, ты хочешь услышать, какую информацию я получил от нашего загадочного абонента. – Он взглянул на камеры слежения. – Только я не уверен, что меня пропустят после вчерашнего… – Рикмен не смог произнести «убийства» и поправил себя: – Со вчерашнего дня.
   – Да перестань, Джефф! Не знаю, как начальство, но большинство за тебя горой.
   Они подошли к заднему входу, Рикмен набрал код, чтобы открыть дверь, и только тогда спросил:
   – Есть новости?
   Губы Фостера презрительно скривились:
   – Джордан ведет себя как примерный мальчик. Но он под круглосуточным наблюдением, все равно проколется, и мы его сцапаем.
   Нельзя сказать, что новость пришлась по душе инспектору, и Фостер благоразумно решил помолчать.
   Хинчклиф сидел в кабинете, без пиджака, погруженный в бумаги. Он поднял глаза, и морщины на лбу обозначились резче.
   – Джефф? – удивился он. Тон был отнюдь не гостеприимным.
   – Мне вчера вечером позвонили, – начал Рикмен.
   – Ты отстранен от этого дела, Джефф. Тебе нельзя интересоваться следствием и обсуждать следственные действия. Любое вмешательство с твоей стороны может нарушить объективность ведения дела.
   – Сэр…
   – Ты не слышал, что я сказал? – спросил Хинчклиф, сердито повышая голос. – Чего ты, черт возьми, шляешься тут по моему кабинету!…
   Рикмен аккуратно извлек из записной книжки две фотографии, держа их за края, и положил их рядышком на стол Хинчклифа.
   – Что это? – спросил тот.
   – Возможная жертва, – Рикмен показал на фото Араша, – и человек, купивший его удостоверение личности.
   Хинчклиф хотел было взять их, но Рикмен остановил его резким:
   – Сэр!
   Рука Хинчклифа застыла над снимками.
   – Их надо проверить на отпечатки, – пояснил Рикмен.
   Хинчклиф откинулся в кресле.
   – Человек, передавший мне снимки, не захотел назваться, – сказал Рикмен. Он передал Фостеру вырванную страничку из блокнота. – Здесь регистрационный номер его машины, возможно, фальшивый – парень напуган и потому мог перестраховаться.
   – Не без причины? – уже с интересом спросил Хинчклиф.
   – Может быть. – Джефф изложил им историю полностью, опустив только свой вопрос под конец встречи.
   – Значит, они присваивают документы тех, кто на законных основаниях находится в Соединенном Королевстве. И что потом? Их убивают? – спросил Хинчклиф.
   – Я не уверен, знает ли он наверняка, но считает, что его друг мертв.
   – Кто имеет доступ к информации по заявлениям? Кто мог знать, что иммигрант получил статус беженца?
   – Другие иммигранты, – предположил Рикмен.
   – Благотворительные организации, – продолжил Фостер.
   – Или солиситоры, – закончил Хинчклиф.
   Рикмен так устал, что ему понадобилось некоторое время, чтобы сообразить.
   – Грейс мне говорила… – Даже произнести ее имя было трудно: грудь сжалась, горло стянуло, и ему показалось, что он не может выдохнуть. Он оперся о стол старшего инспектора, дожидаясь, пока пройдет спазм.
   – Джефф… – Хинчклиф приподнялся, не зная, чем помочь.
   Рикмен отрицательно помахал рукой и продолжил:
   – Некоторые лондонские солиситоры подряжают всякую шваль, чтобы встречать иммигрантов у парома. Они забирают их у иммиграционных властей и везут в микроавтобусах до Лондона. Там принуждают заключать договоры с адвокатскими конторами на время рассмотрения заявлений.
   – Прибыльно, я думаю, – заметил Хинчклиф. – Сомнительно с точки зрения морали, но, насколько я знаю, законно.
   – Многим заявителям, попавшимся на этот крючок, отказывают в предоставлении убежища, – пояснил Рикмен. – Совет по делам беженцев предполагает, что причина – халатное отношение и некомпетентность официальных представителей. А что если некоторые добиваются положительных результатов, но не сообщают об этом своим клиентам?
   Хинчклиф провел рукой по лицу и стал поглаживать щеку, обдумывая сказанное.
   – Мы знаем, что мисс Хабиб получила статус беженца, – заговорил Рикмен, которому невмоготу было терпеть. Поскольку Хинчклиф так и не ответил, он выпалил: – Так давайте проверим и других – вдруг и они тоже?
   Хинчклиф дотянулся до телефона и набрал номер.
   – Иммиграционная служба уже дала ответ на наш запрос? – Он выслушал ответ, затем сказал: – Пока ты там, обратись в архив и захвати бумаги по первой жертве.
   – И Якубасу, – добавил Рикмен.
   Хинчклиф хмуро посмотрел на него и повторил:
   – И по Якубасу Пятраускасу, – и положил трубку. – Солиситор мисс Хабиб… – Он порылся на столе в бумагах. – Мистер Капстик оказался… ниже всякой критики.
   – Вы полагаете, он только делает вид, что его преследуют неудачи, а ни самом деле обманывает своих клиентов? – спросил Рикмен.
   Хинчклиф наклонил голову:
   – Может быть.
   Минуту спустя вошла детектив Харт. При виде Рикмена на ее лице отразилась целая гамма чувств: удивление, испуг, жалость, но она быстро взяла себя в руки.
   – Зариф Махмуд, мисс Хабиб и Якубас Пятраускас, – доложила она с профессиональной беспристрастностью, кладя на стол три папки с документами. Фостер взял верхнюю.
   – Махмуд был распределен в Йорк неделю назад, – сказала Харт. – У него не было никаких оснований находиться в Ливерпуле. По закону он каждый вечер должен быть в своем временном жилище, поэтому формально уже тем, что оказался здесь, он нарушил условия.
   Хинчклиф взял папку Пятраускаса, а оставшуюся передал Харт.
   – Просмотрите папку мисс Хабиб, – сказал он. – Мы ищем представлявшую ее интересы юридическую фирму.
   Харт была сбита с толку тем, что Рикмена как будто не замечают, но он сам воспринимал это с полной невозмутимостью. Поэтому она потянулась мимо него, чтобы взять предложенную папку. «Бол-ланд, Капстик и Блэйн», – одновременно объявили они с Фостером.
   Хинчклиф постукивал пальцами по папке, которую держал в руках.
   – Они же, – сказал он и начал перелистывать бумаги. – Подпись на письме… мистера Капстика.
   Фостер и Харт проверили в своих. Точно. То же самое.
   – Похоже, мы установили связь. – Он сказал это обыденным тоном, но все трое улыбались. Один Рикмен был мрачен.
   – Выясните, не было ли готово решение по Якубасу, – сказал Хинчклиф. – И вот вам еще имя для проверки.
   Пока Хинчклиф писал имя Араша Такваи на листочке, Харт взглянула на Рикмена. Тот стоял, наклонив голову, засунув руки в карманы. Хинчклиф вручил ей записку.
   – Из анонимных источников, – пояснил он. – Все ясно, детектив Харт?
   Она вытянулась, приподняв подбородок:
   – Как божий день, сэр.
   – Необходимо выяснить, получил ли он статус беженца и…
   – Имя его официального представителя. Есть, сэр!
   Хинчклиф дождался, пока она закроет дверь, и повернулся к Рикмену:
   – Ступай домой. Нам надо работать. – Он посмотрел ему в глаза, красные и воспаленные от непролитых слез, и немного смягчился. – Ты ужасно выглядишь, Джефф. Поспи немного. Обещаю, мы будем работать с предельным напряжением, но добьемся результата.
   Выбора у Рикмена не было.
   По пути на стоянку он прошел сквозь строй сочувственных взглядов и тихо высказанных соболезнований. Фостер нагнал его на лестнице.
   – Держи мобильник включенным, ладно? – попросил Фостер.
   Рикмен кивнул. Они пошли дальше. Рикмен споткнулся, но устоял на ногах. Фостер с неохотой отпускал его одного. Он держал дверь машины открытой, пока Рикмен возился с замком зажигания.
   – Я мог бы договориться, чтобы тебя отвезли, – предложил он.
   – И пойдут сплетни, что я был пьян и невменяем. Нет уж, спасибо, Ли.
   Фостер согласился:
   – Правильно, босс. Побереги себя. Если не сможешь заснуть, прими крысиного помету. Почти не уступает по качеству лучшим сортам виски.
   – Знаешь по опыту? – поинтересовался Рикмен.
   С минуту казалось, что Фостер хочет сказать ему что-то серьезное, но он улыбнулся и ответил:
   – Не-а. Я для этого мелко плаваю. – Он закрыл дверцу, хлопнул ладонью по крыше машины, и Рикмен начал свой долгий и мучительный путь домой.

Глава 40

   Она выглядела такой беспомощной, лежа там. Наталья видела себя со стороны и чувствовала к себе смутную жалость.
   Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Она изучала это ощущение с холодной отстраненностью, пробуя для интереса то поднять руку, то пошевелить пальцами ноги. Тяжело? Нет, она не чувствовала тяжести – она чувствовала легкость. Нереальную. Она не стала пытаться вставать: даже если бы она и смогла двигаться, ноги ей не принадлежали.
   «Мягкотелая, вот какая», – подумала она. Она не могла двигаться, потому что была мягкотелой, брошенной на простыни, как медуза на прибрежный песок.
   «Я умираю? – спросила она себя внешнюю, что смотрела чуть сверху со стороны. – Вот так и выглядит смерть?»
   Она проверила ощущения со спокойным интересом. «Нет, это не смерть. Это сон. Один из тех странных снов, в которых ты хочешь пошевелиться и не можешь. Или летаргия. Вот как это называется, я думаю». Тут она вспомнила жгучее ощущение, искру, сверкающую на голой коже. «Нет, не искра. Игла. Именно так. Игла и шприц, наполненный прозрачной жидкостью». По сосудам прошла горячая волна, а потом будто холодный ветер подул в лицо, и горячая волна сменилась холодным потоком. Бодрящая холодная вода потекла по жилам – чистая энергия. После чего…
   Ничего.
   Она попыталась думать логически. Глядя на женщину, лежащую на постели, она подумала: «Это Наталья. Наталья – это я». Она огорчилась за эту женщину. Пусть это еще не смерть, но смерть подкралась совсем близко. Она чувствовала ее как темную тень.
   На потолке заплясал свет, отвлекая от болезненных мыслей. Наталья с интересом слушала узоры, которые он начертил: колокольчики и смех, радостный, переливающийся, мелодичный. Синестезия – интеграция чувств, она воспринимала свет как звук, звук как цвет.
   «В комнате кто-то есть». Она слышала цвета его прихода. Шаги были серые и золотые, цвета колыхались как тонкая кисея. Он остановился, и разноцветный свет лег паутинкой на его лицо, обволок контуры его тела.
   «Это мой саван».
   Человек колыхался, звуки его движений рассыпались, перемешались. Она видела звуки и слышала цвета и ничего не ощущала. Но ее это нисколько не тревожило, потому что это было прекрасно. Потом поняла, что чувства тоже можно видеть – как сгустки энергии, электрическими импульсами взрывающиеся в мозгу.
   Она потянулась прикоснуться к цветному звуку, не рукой – своим разумом, восхищенная крутящимся калейдоскопом цветов и оттенков, таким изысканным и прекрасным, что сердце готово было разорваться.
   А потом ее подняли. На один радостный миг она стала невесомой. Она не чувствовала его рук, несущих ее, укладывающих ее голову на подушку и нежно укрывающих ее простыней.
   Он поспешно ушел, потому что сверкающая серебряно-красная стрела прочертила воздух и отвлекла его внимание – она вспомнила, что это звонит телефон. Потом звонок погас, и ее снова начал убаюкивать шелковый звук, пляшущий на потолке. Птичьи трели, песни ветра и воды. Она погрузилась в них.
   Грейс стояла перед дверью в ее квартиру.
   Чертову входную дверь сосед, видимо, опять оставил открытой.
   – Наталья, открой, пожалуйста.
   Но ей не хотелось отвечать. Ей было стыдно и страшно. Она согнулась, прижав руки к груди, и стала молиться, чтобы Грейс ушла. Но Грейс, как всегда, была настойчивой.
   – Наталья, я знаю, что ты там. Пожалуйста, нам нужно поговорить.
   Было воскресенье, а ее сосед ненавидит шум. «Грейс, пожалей ты…»
   – Я не уйду. – Грейс постучала в дверь костяшками пальцев. – Якубас мертв, Наталья. Чего ты еще ждешь? Чтобы еще кто-нибудь погиб?
   – Уходи, Грейс! – выкрикнула она.
   За спиной Грейс послышался мужской голос, грубый от чрезмерного курения:
   – Эй, Из-России-с-Любовью, нельзя ли пртише? Англия – христианская страна, чтоб вы знали, и воскресенье – день отдыха.
   Грейс начала извиняться, и Наталье пришлось действовать. Она мигом слетела вниз, распахнула дверь и втащила Грейс внутрь, прежде чем та успела сказать еще хоть слово в извинение. Затем она выскочила в общий холл.
   Ее сосед стоял перед своей дверью, небритый и неряшливый. Она вытянулась перед ним во весь свой рост:
   – Не похоже, чтобы ты собрался в церковь, товарищ.
   Он попятился, пораженный: никогда раньше она не отвечала на его выпады. Осмелев, она решила продолжить:
   – Христос сказал: «Возлюби ближнего своего, яко самого себя». – Она разозлилась до такой степени, что могла сказать такое, о чем потом будет жалеть. Но ее это уже не волновало – она начала получать удовольствие от своего негодования. Повысив голос, она выкрикнула прямо в гнусную рожу: – Но только знаешь что? Иисус посмотрел бы на это по-другому, если бы соседом у него был тупой жирный козел!