Страница:
А теперь они за дверью, и привела их сюда его собственная глупость. Они колотят кулаками так, что трещит дверная коробка и трясутся гипсокартонные стены, грозя развалиться.
– Заткнись, твою мать! – услышал Якубас из-за двери.
Его глаза расширились от ужаса, затем он обеими ладонями зажал рот, чтобы заглушить истерическое хихиканье. Это был всего лишь иракец из комнаты под ним.
– Ты дашь человеку поспать?!
Якубас медленно опустил руки.
– Извините, – заговорил он, борясь с начинающейся истерикой. – Извините, я больше не буду топать.
Он даже слышал, как иракец топчется за дверью, подумывая, не высадить ли ее к чертовой матери. Потом открылась чья-то дверь и послышался разговор. Его сосед снизу перебросился несколькими словами со своим земляком, затем шарахнул по двери в последний раз.
– Русский придурок! – прорычал он.
Только когда он услышал, что шаги удалились и хлопнула дверь комнаты под ним, Якубас выключил свет и сел у окна на неудобный стул с прямой спинкой. Он стал смотреть на движение транспорта внизу. Проехало несколько легковушек, процокали копыта лошади, запряженной в экипаж, раз или два – полицейские машины. Отопление отключилось, и стало холодно. Настолько холодно, что он видел вырывающийся изо рта пар, оранжевый в свете уличных фонарей вдоль проезжей части.
Он не заметил, как они появились, не слышал, как крались по лестнице. Может, задремал. А может, они были, как герои сказок, способны принимать звериное обличье, незаметно подкрадываться и снова превращаться в людей, когда намеченной жертве уже некуда бежать.
Он вскочил на ноги раньше, чем до сознания дошло, что же случилось. Слышалось слабое звяканье металла о металл. Кто-то упорно ковырялся в замке. Замок был старый, и отмычка всякий раз прокручивалась.
Якубас, затаив дыхание, на цыпочках подкрался к двери, отметил нужное место ногтем большого пальца и приложил ухо к стене. Металлический звук вдруг прекратился. Тишина.
С наружной стороны стены прислушивался какой-то мужчина. В плаще и маске, точь-в-точь как в фильме «Крик». Он кивнул партнеру, который был одет точно так же, и начал простукивать стену кончиками пальцев, выясняя, где пустота звучит глуше. Найдя, улыбнулся и полез в куртку. «Трик-о-три-ит», – пропел он вполголоса, чарующе и зловеще.
– Уходите! – Голос Якубаса был не громче шепота. – Я вызову полицию. Уходите. Прошу вас…
Опять тишина, в которой Якубас слышал только стук своего сердца, чувствуя, как пульсация передается тонкой стенной переборке.
– Лучше бы вышел. – Голос прозвучал так близко, будто говорящий находился уже в комнате. Якубас подпрыгнул и испуганно взвизгнул. – Надо поговорить.
– Нет, – выдохнул Якубас. Непрошеные слезы потекли по лицу. – Не надо.
– Ладно. Не надо. Но раз ты не хочешь нас угостить, мы тебя заколдуем. Таковы правила.
Якубас застонал. «Ты дурак, дурак, дурак, Якубас! Почему ты не держал рот на замке?» – билась в голове единственная мысль.
Острая белая вспышка боли. Кровавое пятно быстро расцветало на рубашке и стене. Кожа стала невыносимо горячей, а его самого прошиб озноб. Он попытался оттолкнуться от стены, но что-то не пускало. Он посмотрел вниз, не понимая, что же произошло.
Снаружи ворчал мужик, пытаясь выдернуть нож, застрявший в гипсокартоне.
Якубас судорожно ловил воздух ртом. Боль исчезла. Исчезло все, кроме звука его собственного дыхания. В комнате стало темнеть, он начал терять сознание. Из последних сил нашарил телефон в кармане. На ощупь нажал три девятки.
Якубас умолял о помощи на английском, литовском и русском. Голос слабел, силы кончались.
Мужик пыхтел и матерился, безуспешно пытаясь выдернуть нож из стены.
Его партнер отступил на шаг, откинул полу плаща и достал пистолет. Быстро взвел курок и прицелился в стену чуть выше торчащей рукоятки ножа. Первый увидел и отбил руку с пистолетом в сторону.
– Ne! – Голос был низкий и властный. – Nikakvog oruzja. Ne na ovom poslu[9].
Он уперся в стену ногой и выдернул нож. Выходя, лезвие перерезало Якубасу аорту. Струя мощно брызнула на стены, дверь, потолок и быстро иссякла. Последнее, что увидел Якубас Пятраускас, было огромное пятно крови на абажуре.
Он упал.
Глава 29
Глава 30
– Заткнись, твою мать! – услышал Якубас из-за двери.
Его глаза расширились от ужаса, затем он обеими ладонями зажал рот, чтобы заглушить истерическое хихиканье. Это был всего лишь иракец из комнаты под ним.
– Ты дашь человеку поспать?!
Якубас медленно опустил руки.
– Извините, – заговорил он, борясь с начинающейся истерикой. – Извините, я больше не буду топать.
Он даже слышал, как иракец топчется за дверью, подумывая, не высадить ли ее к чертовой матери. Потом открылась чья-то дверь и послышался разговор. Его сосед снизу перебросился несколькими словами со своим земляком, затем шарахнул по двери в последний раз.
– Русский придурок! – прорычал он.
Только когда он услышал, что шаги удалились и хлопнула дверь комнаты под ним, Якубас выключил свет и сел у окна на неудобный стул с прямой спинкой. Он стал смотреть на движение транспорта внизу. Проехало несколько легковушек, процокали копыта лошади, запряженной в экипаж, раз или два – полицейские машины. Отопление отключилось, и стало холодно. Настолько холодно, что он видел вырывающийся изо рта пар, оранжевый в свете уличных фонарей вдоль проезжей части.
Он не заметил, как они появились, не слышал, как крались по лестнице. Может, задремал. А может, они были, как герои сказок, способны принимать звериное обличье, незаметно подкрадываться и снова превращаться в людей, когда намеченной жертве уже некуда бежать.
Он вскочил на ноги раньше, чем до сознания дошло, что же случилось. Слышалось слабое звяканье металла о металл. Кто-то упорно ковырялся в замке. Замок был старый, и отмычка всякий раз прокручивалась.
Якубас, затаив дыхание, на цыпочках подкрался к двери, отметил нужное место ногтем большого пальца и приложил ухо к стене. Металлический звук вдруг прекратился. Тишина.
С наружной стороны стены прислушивался какой-то мужчина. В плаще и маске, точь-в-точь как в фильме «Крик». Он кивнул партнеру, который был одет точно так же, и начал простукивать стену кончиками пальцев, выясняя, где пустота звучит глуше. Найдя, улыбнулся и полез в куртку. «Трик-о-три-ит», – пропел он вполголоса, чарующе и зловеще.
– Уходите! – Голос Якубаса был не громче шепота. – Я вызову полицию. Уходите. Прошу вас…
Опять тишина, в которой Якубас слышал только стук своего сердца, чувствуя, как пульсация передается тонкой стенной переборке.
– Лучше бы вышел. – Голос прозвучал так близко, будто говорящий находился уже в комнате. Якубас подпрыгнул и испуганно взвизгнул. – Надо поговорить.
– Нет, – выдохнул Якубас. Непрошеные слезы потекли по лицу. – Не надо.
– Ладно. Не надо. Но раз ты не хочешь нас угостить, мы тебя заколдуем. Таковы правила.
Якубас застонал. «Ты дурак, дурак, дурак, Якубас! Почему ты не держал рот на замке?» – билась в голове единственная мысль.
Острая белая вспышка боли. Кровавое пятно быстро расцветало на рубашке и стене. Кожа стала невыносимо горячей, а его самого прошиб озноб. Он попытался оттолкнуться от стены, но что-то не пускало. Он посмотрел вниз, не понимая, что же произошло.
Снаружи ворчал мужик, пытаясь выдернуть нож, застрявший в гипсокартоне.
Якубас судорожно ловил воздух ртом. Боль исчезла. Исчезло все, кроме звука его собственного дыхания. В комнате стало темнеть, он начал терять сознание. Из последних сил нашарил телефон в кармане. На ощупь нажал три девятки.
Якубас умолял о помощи на английском, литовском и русском. Голос слабел, силы кончались.
Мужик пыхтел и матерился, безуспешно пытаясь выдернуть нож из стены.
Его партнер отступил на шаг, откинул полу плаща и достал пистолет. Быстро взвел курок и прицелился в стену чуть выше торчащей рукоятки ножа. Первый увидел и отбил руку с пистолетом в сторону.
– Ne! – Голос был низкий и властный. – Nikakvog oruzja. Ne na ovom poslu[9].
Он уперся в стену ногой и выдернул нож. Выходя, лезвие перерезало Якубасу аорту. Струя мощно брызнула на стены, дверь, потолок и быстро иссякла. Последнее, что увидел Якубас Пятраускас, было огромное пятно крови на абажуре.
Он упал.
Глава 29
Помещение для проведения опросов несовершеннолетних находилось в отдельном здании на территории полицейского участка Хэйлвуд. Спланированное для удобства детей, оно было оформлено и оборудовано как квартира: мебель, обои на стенах, картины в рамах. Все было не совсем низкого качества, но и не слишком дорогое.
С детьми-свидетелями сначала проводили экскурсию по помещению, показывали кухню и туалетные комнаты, заодно и студию записи, смежную с комнатой опросов. Разъясняли, что по желанию в любой момент можно устроить перерыв. Как правило, родители не находились вместе с ними в комнате опросов, но детям сообщали, что мама или папа будут рядом, по другую сторону полупрозрачного зеркала, и все увидят. Исключение составляли, конечно, дела о жестоком обращении родителей с детьми.
Мальчишек опрашивали поодиночке. Минки был по очереди последний. Он сидел, подложив под себя руки, в середине кресла, поставленного между двумя настенными видеокамерами в углах комнаты, и изучал окружающее широко раскрытыми глазами. У Минки были белокурые волосы, немного длиннее, чем у его старших друзей, – сегодня в честь особого случая мать уложила ему их с помощью геля и высушила феном.
Просматривая запись в полной тишине, хотя комната отдела была забита людьми, Рикмен поразился невинности этого детского личика. Оно было удивительным образом не испорчено жестокостью существования.
Минки беспрестанно жевал изнутри свою щеку, изредка кивая в ответ на вопросы инспектора по делам несовершеннолетних.
Наоми Харт, уже предварительно просмотревшая запись, выделяла нужные куски, делала замечания, неинтересные места прокручивала. У них не было времени на необработанную информацию. Пресса зверски травила полицию с момента смерти Якубаса. Сообщество беженцев – те его члены, кто не был парализован ужасом – грозило возмездием. Даже Мирко Андрич высказал неодобрение в адрес работы полиции. Рикмен уже позвонил ему в этот день.
– Если бы я не стал вам помогать, – заявил Андрич, – может, этот человек был бы сейчас жив.
Может, и был бы – ночью звонили на горячую линию, мужской голос предложил информацию об убийствах. Акцент, вероятно, восточно-европейский. Якубас Пятраускас был литовцем. Запросили распечатку всех звонков с его мобильного телефона за последние несколько недель. Сам телефон обнаружили на месте преступления. Кровь на кнопке с цифрой девять доказывала, что, умирая, он пытался звонить на экстренный номер. Запросили запись этого звонка. Вполне возможно, что там окажется полезная информация. Но нет – в устном рапорте из диспетчерской оператор доложил, что жертва выкрикнула несколько искаженных слов на английском и «что-то иностранное», а потом – тишина.
Инспектор предложила Минки пакетик сладостей. Он с сомнением посмотрел на нее, а затем на полупрозрачное зеркало, через которое, как он знал, наблюдала его мать.
– Ну, – сказала инспектор ободряющим голосом. – Я оставлю их здесь на случай, если захочешь попозже.
Она положила фруктовые пастилки на журнальный столик и продолжила расспрашивать Минки о его симпатиях и антипатиях, рассказывала ему о своем собственном сыне в надежде разговорить.
Харт сверилась со своими записями и нажала кнопку ускоренного просмотра на дистанционном пульте. В ускоренном режиме язык телодвижений Минки стал даже выразительнее: его взгляд задержался на столике, где лежал пакетик, затем скользнул в сторону, точно мальчик чувствовал что-то зазорное в своей жадности. Потом посмотрел на полупрозрачное зеркало. Все это были хитрые, затаенные взгляды, а то, как он постоянно жевал щеку и нижнюю губу, придавало ему вид пойманного зверька, отчаявшегося выбраться на свободу.
Рикмен посмотрел на счетчик времени. Опрос шел уже пятнадцать минут, а инспектор еще ничего не узнала. Офицер с меньшим жизненным опытом, возможно, уже отчаялся бы, а она продолжала задавать несложные вопросы, и мало-помалу, по прошествии длительного времени, резкие повторяющиеся движения мальчика стали не столь явными. Похоже, он начал успокаиваться.
Харт нажала «воспроизведение», и вернулся звук.
– Мой сын любит «Симпсонов», – говорила инспектор мелодичным приятным голосом.
Минки перестал рассеянно изучать комнату, а она продолжала:
– Ты знаешь, что мне кажется, Минки? Я считаю, нам следовало назвать сына Бартом из-за тех неприятностей, в которые он попадает.
– Вот и про нашего Джеза мама всегда так говорит. – У Минки был пронзительный голос и быстрый северо-ливерпульский говорок.
И они долго беседовали, обсуждали «Симпсонов», сравнивали персонажей с людьми, Минки знакомыми, проводили параллели с излюбленными эпизодами, и через какое-то время инспектор вернулась к пункту, который ее на самом деле интересовал:
– Значит, ваш Джез, он как Барт, да, Минки?
Минки закивал с энтузиазмом:
– Он ненавидит школу и всегда попадает в истории. Его уже три раза оставляли после уроков в этом семестре.
– А не в школе он тоже попадает в переделки, а, Минки?
Он на секунду нахмурился, раскачивая ногами и слегка качаясь сам:
– Не очень. Его не забирали в участок.
До сих пор Минки говорил правду. У Джеза не было приводов в полицию, это подтверждали бобби с их участка.
– Вы ведь много гуляете вместе, не так ли?
– Я в его банде… – Осознав, что сболтнул лишнее, он обеими руками закрыл рот.
– Крысы из Рокеби, – закончила она, рассеянно кивнув, будто ничего особенного не заметила.
Он осторожно убрал руки, словно боясь, что какое-то другое, более важное откровение может вырваться у него раньше, чем он успеет его остановить.
– Откуда вы узнали про Крыс?
– Бифи мне рассказывал.
Его это не убедило, и она решила отступить, предложив ему еще раз сладости. На этот раз он взял.
– Дальше всё светские разговоры, – пояснила Харт, прокручивая пленку.
Минки быстро и громко чавкал, разговаривая с набитым ртом.
Потребовалось время, мастерство и огромная осторожность, чтобы вернуть Минки к вечеру, когда с братом произошел несчастный случай, и чтобы он вновь надолго не замолчал в испуге. «Симпсоны» во второй раз принесли пользу. Вспомнив, что их постоянное время в программе – шесть вечера, инспектор спросила:
– Ты смотрел «Симпсонов», когда ушел Джез?
Он кивнул, вдруг сникнув, рука в пакетике, и Рикмен подумал, что он похож на Винни-Пуха, запустившего лапу в горшок с медом. Она помогла ему обойти этот трудный момент, попросив описать эпизод из «Симпсонов». Что он и сделал с подробностями, повторяя некоторые полюбившиеся реплики:
– А Барт сказал: «Катись колбаской!» – Он очень точно скопировал голос, и инспектор рассмеялась.
– Джез смотрел это вместе с тобой?
Он, похоже, забеспокоился:
– Немного.
– А потом он вышел.
Он кивнул.
– Ты видел, как Джез выходил?
Мальчишка совсем перестал чавкать пастилками и опять согнулся, стараясь стать невидимкой.
– Минки?
– Нет, – пропищал он слабым голосом, не глядя ей в глаза.
– Минки, когда-нибудь раньше Джез поджигал петарды?
– Нет. – На этот раз он ответил слишком быстро, а на лице изобразил полнейшую невинность.
– Понимаешь, многие мальчишки бросают петарды в почтовые ящики…
Глаза Минки расширились, ноздри раздулись. Казалось, он смотрит на что-то, находящееся всего в нескольких футах от него. На что-то, что вселяет в него ужас.
– А мы нет! – закричал он, и голос сорвался на визг.
Она перекричала его, объясняя, что понимает, как это трудно – говорить о том вечере, когда с его братом произошел несчастный случай, и на время сменила тему.
Харт перемотала пленку до следующей попытки инспектора обсудить вечер несчастного случая. Минки выглядел расстроенным, но спокойным.
– Ты видел кого-нибудь с Джезом в тот вечер? – спросила она.
– Нет.
– А что это за толстый парень, которого я видел возле вашего дома? – раздался грубый мужской голос. Минки сильно вздрогнул и начал дико озираться.
Харт нажала кнопку «пауза».
– Мамин бойфренд, – пояснила она. – Он настоял на том, чтобы находиться в студии записи. Нажал громкую связь раньше, чем его успели остановить. Его выставили, но пришлось на целый час отложить опрос, чтобы успокоить мальчонку. Мама делала что могла, но этим все только испортила.
Рикмен помнил мать Джеза и Минки по короткой дискуссии, которая у них произошла, когда она подписывала в участке заявление. Ей было под тридцать, но лицо уже в морщинах, глаза красные и отекшие. Волосы забраны в пучок, лицо без косметики.
У нее был прокуренный голос, глухой и слегка хрипатый после пары лет хронического бронхита, нервозная улыбка, обнажавшая плохие зубы: такие зубы бывают у тех, кто лечился метадоном, который применяется в заместительной терапии для наркоманов, сидящих на героине.
– Они немногого от него добились, – продолжала Харт, запуская пленку уже ближе к концу.
– Джез никогда меня не исключал, – говорил мальчишка, словно вопреки всем доказательствам рядом с сожженной квартирой никак не мог находиться Джез, потому что если бы он решил поджечь квартиру беженцев, то он, естественно, взял бы на вылазку и Минки. – Мы всегда все делали вместе, – закончил Минки.
– Бросали петарды через почтовые ящики? – спросила инспектор.
Глаза мальчишки метнулись в сторону полупрозрачного зеркала.
– Все в порядке, Минки. Там только твоя мама, и она хочет, чтобы ты рассказал правду.
Минки бурно выразил неодобрение, жуя слова так же активно, как он до этого жевал фруктовые пастилки. Он часто и с трудом задышал и под конец разрыдался, повторяя:
– Прости, мампростимам… – И бормотал это, пока опрос не пришлось закончить. На этом кончалась и запись.
Наступила мертвая тишина, затем начался тихий обмен мнениями между присутствующими офицерами.
– Одежда Джеза почти вся сгорела, – сказал Рикмен. По комнате пронесся коллективный сдавленный вздох. – Но Джез был легко одет, не по погоде – только в школьные брюки и толстовку. А в тот вечер шел проливной дождь. Северо-западный ветер и дождь с градом. Почему же он выскочил в такой вечер без куртки?
– В том конце города проживает крепкая порода людей, – заметил Фостер.
Рикмен покачал головой:
– Мне кажется, он не хотел, чтобы его брат знал, куда он идет. Думаю, он оберегал Минки. Выскочил на холод в одной рубашке, потому что не хотел втягивать младшего брата в какую-то беду.
В памяти всплывали различные картины: как Саймон вытаскивал его из дома играть в футбол, как они строили запруды и шалаши или ходили далеко-далеко, на самый конец мола, смотреть, как причаливают паромы. Саймон тоже защищал его. Он был на семь лет старше и никогда не жаловался, что его младший брат следует за ним по пятам. Он вытирал ему слезы, отвечал на его бесконечные вопросы и следил, чтобы братишка был сыт. Саймон как мог оберегал его от беды.
– Я думаю, Джеза на это подбили, – закончил он свою мысль.
– Когда инспектор спросила, делал ли Джез такие вещи раньше, он ответил «мы нет», а не «он нет», – напомнил Фостер.
Рикмен согласился:
– Он был не один. Отдел по делам несовершеннолетних сегодня попозже еще раз опросит этого мальчишку Бифи. Он, похоже, подходит под описание того «толстого парня», которого видели с Джезом в вечер несчастного случая.
– Анализы одежды мальчика показывают наличие компонентов горючей смеси из петарды, но полное отсутствие бензина, – продолжил он. – Таким образом, кто бы ни превратил эту квартиру в крематорий, это были не мальчишки. Кто еще хочет высказаться?
– Нам нужны свидетели, босс.
Это было очевидное утверждение, но от этого не менее справедливое. Без свидетелей невозможно подтвердить участие в этой трагедии других ребят. Джез один будет обвинен в поджоге, и они никогда не узнают, почему была выбрана именно эта квартира и в то время.
– Ладно, – сказал Рикмен. – Начинаем снова в обратном порядке опрашивать каждого в тех блочных домах. Постараемся убедить людей, что мы на их стороне. Нам нужно еще как можно быстрее отработать общежитие, где проживал Якубас Пятраускас. Похоже на то, что он пытался сообщить нам информацию, поэтому-то его и убили. Переговорите в доме с каждым, включая обслуживающий персонал, выясните, не доверился ли он кому-нибудь.
– Не хочу показаться глупым, босс… – Танстолл, пухлый, в рубашке на два размера меньше нужного, поднял руку, привлекая внимание.
Рикмен сомневался, может ли этот мужик хоть раз открыть рот так, чтобы не показаться глупым. Он выждал, и Танстолл заговорил:
– Этого малого, Пятраускаса, убрали, и он не сумел нам кое-что рассказать. Вряд ли кто-то собирается строиться в очередь для дружеской беседы с нами, разве нет?
– Если мы не будем опрашивать людей, то мы никогда и не узнаем. Разве нет, Танстолл? – поддразнил его Рикмен. Но про себя он думал, что Танстолл прав. Никто не пойдет на риск сразу после того, что случилось с Пятраускасом.
Через несколько минут совещание закончилось. Рикмен задержал Наоми Харт:
– Ты хорошо провела допрос Джордана вчера вечером.
Уголок ее рта чуть дернулся – не будет же она при парнях радостно улыбаться, как девчушка, только потому, что босс ее похвалил.
– Благодарю, босс. Жаль, что это не принесло никакой пользы.
– Время покажет. Передашь это на рассмотрение в социальную службу? – спросил он, показывая на видеопленку.
– Этот бойфренд? – догадалась Харт. – Вы предполагаете?…
– Я знаю, – ответил Рикмен. – Он только вредит мальчишке, а это надо прекратить.
С детьми-свидетелями сначала проводили экскурсию по помещению, показывали кухню и туалетные комнаты, заодно и студию записи, смежную с комнатой опросов. Разъясняли, что по желанию в любой момент можно устроить перерыв. Как правило, родители не находились вместе с ними в комнате опросов, но детям сообщали, что мама или папа будут рядом, по другую сторону полупрозрачного зеркала, и все увидят. Исключение составляли, конечно, дела о жестоком обращении родителей с детьми.
Мальчишек опрашивали поодиночке. Минки был по очереди последний. Он сидел, подложив под себя руки, в середине кресла, поставленного между двумя настенными видеокамерами в углах комнаты, и изучал окружающее широко раскрытыми глазами. У Минки были белокурые волосы, немного длиннее, чем у его старших друзей, – сегодня в честь особого случая мать уложила ему их с помощью геля и высушила феном.
Просматривая запись в полной тишине, хотя комната отдела была забита людьми, Рикмен поразился невинности этого детского личика. Оно было удивительным образом не испорчено жестокостью существования.
Минки беспрестанно жевал изнутри свою щеку, изредка кивая в ответ на вопросы инспектора по делам несовершеннолетних.
Наоми Харт, уже предварительно просмотревшая запись, выделяла нужные куски, делала замечания, неинтересные места прокручивала. У них не было времени на необработанную информацию. Пресса зверски травила полицию с момента смерти Якубаса. Сообщество беженцев – те его члены, кто не был парализован ужасом – грозило возмездием. Даже Мирко Андрич высказал неодобрение в адрес работы полиции. Рикмен уже позвонил ему в этот день.
– Если бы я не стал вам помогать, – заявил Андрич, – может, этот человек был бы сейчас жив.
Может, и был бы – ночью звонили на горячую линию, мужской голос предложил информацию об убийствах. Акцент, вероятно, восточно-европейский. Якубас Пятраускас был литовцем. Запросили распечатку всех звонков с его мобильного телефона за последние несколько недель. Сам телефон обнаружили на месте преступления. Кровь на кнопке с цифрой девять доказывала, что, умирая, он пытался звонить на экстренный номер. Запросили запись этого звонка. Вполне возможно, что там окажется полезная информация. Но нет – в устном рапорте из диспетчерской оператор доложил, что жертва выкрикнула несколько искаженных слов на английском и «что-то иностранное», а потом – тишина.
Инспектор предложила Минки пакетик сладостей. Он с сомнением посмотрел на нее, а затем на полупрозрачное зеркало, через которое, как он знал, наблюдала его мать.
– Ну, – сказала инспектор ободряющим голосом. – Я оставлю их здесь на случай, если захочешь попозже.
Она положила фруктовые пастилки на журнальный столик и продолжила расспрашивать Минки о его симпатиях и антипатиях, рассказывала ему о своем собственном сыне в надежде разговорить.
Харт сверилась со своими записями и нажала кнопку ускоренного просмотра на дистанционном пульте. В ускоренном режиме язык телодвижений Минки стал даже выразительнее: его взгляд задержался на столике, где лежал пакетик, затем скользнул в сторону, точно мальчик чувствовал что-то зазорное в своей жадности. Потом посмотрел на полупрозрачное зеркало. Все это были хитрые, затаенные взгляды, а то, как он постоянно жевал щеку и нижнюю губу, придавало ему вид пойманного зверька, отчаявшегося выбраться на свободу.
Рикмен посмотрел на счетчик времени. Опрос шел уже пятнадцать минут, а инспектор еще ничего не узнала. Офицер с меньшим жизненным опытом, возможно, уже отчаялся бы, а она продолжала задавать несложные вопросы, и мало-помалу, по прошествии длительного времени, резкие повторяющиеся движения мальчика стали не столь явными. Похоже, он начал успокаиваться.
Харт нажала «воспроизведение», и вернулся звук.
– Мой сын любит «Симпсонов», – говорила инспектор мелодичным приятным голосом.
Минки перестал рассеянно изучать комнату, а она продолжала:
– Ты знаешь, что мне кажется, Минки? Я считаю, нам следовало назвать сына Бартом из-за тех неприятностей, в которые он попадает.
– Вот и про нашего Джеза мама всегда так говорит. – У Минки был пронзительный голос и быстрый северо-ливерпульский говорок.
И они долго беседовали, обсуждали «Симпсонов», сравнивали персонажей с людьми, Минки знакомыми, проводили параллели с излюбленными эпизодами, и через какое-то время инспектор вернулась к пункту, который ее на самом деле интересовал:
– Значит, ваш Джез, он как Барт, да, Минки?
Минки закивал с энтузиазмом:
– Он ненавидит школу и всегда попадает в истории. Его уже три раза оставляли после уроков в этом семестре.
– А не в школе он тоже попадает в переделки, а, Минки?
Он на секунду нахмурился, раскачивая ногами и слегка качаясь сам:
– Не очень. Его не забирали в участок.
До сих пор Минки говорил правду. У Джеза не было приводов в полицию, это подтверждали бобби с их участка.
– Вы ведь много гуляете вместе, не так ли?
– Я в его банде… – Осознав, что сболтнул лишнее, он обеими руками закрыл рот.
– Крысы из Рокеби, – закончила она, рассеянно кивнув, будто ничего особенного не заметила.
Он осторожно убрал руки, словно боясь, что какое-то другое, более важное откровение может вырваться у него раньше, чем он успеет его остановить.
– Откуда вы узнали про Крыс?
– Бифи мне рассказывал.
Его это не убедило, и она решила отступить, предложив ему еще раз сладости. На этот раз он взял.
– Дальше всё светские разговоры, – пояснила Харт, прокручивая пленку.
Минки быстро и громко чавкал, разговаривая с набитым ртом.
Потребовалось время, мастерство и огромная осторожность, чтобы вернуть Минки к вечеру, когда с братом произошел несчастный случай, и чтобы он вновь надолго не замолчал в испуге. «Симпсоны» во второй раз принесли пользу. Вспомнив, что их постоянное время в программе – шесть вечера, инспектор спросила:
– Ты смотрел «Симпсонов», когда ушел Джез?
Он кивнул, вдруг сникнув, рука в пакетике, и Рикмен подумал, что он похож на Винни-Пуха, запустившего лапу в горшок с медом. Она помогла ему обойти этот трудный момент, попросив описать эпизод из «Симпсонов». Что он и сделал с подробностями, повторяя некоторые полюбившиеся реплики:
– А Барт сказал: «Катись колбаской!» – Он очень точно скопировал голос, и инспектор рассмеялась.
– Джез смотрел это вместе с тобой?
Он, похоже, забеспокоился:
– Немного.
– А потом он вышел.
Он кивнул.
– Ты видел, как Джез выходил?
Мальчишка совсем перестал чавкать пастилками и опять согнулся, стараясь стать невидимкой.
– Минки?
– Нет, – пропищал он слабым голосом, не глядя ей в глаза.
– Минки, когда-нибудь раньше Джез поджигал петарды?
– Нет. – На этот раз он ответил слишком быстро, а на лице изобразил полнейшую невинность.
– Понимаешь, многие мальчишки бросают петарды в почтовые ящики…
Глаза Минки расширились, ноздри раздулись. Казалось, он смотрит на что-то, находящееся всего в нескольких футах от него. На что-то, что вселяет в него ужас.
– А мы нет! – закричал он, и голос сорвался на визг.
Она перекричала его, объясняя, что понимает, как это трудно – говорить о том вечере, когда с его братом произошел несчастный случай, и на время сменила тему.
Харт перемотала пленку до следующей попытки инспектора обсудить вечер несчастного случая. Минки выглядел расстроенным, но спокойным.
– Ты видел кого-нибудь с Джезом в тот вечер? – спросила она.
– Нет.
– А что это за толстый парень, которого я видел возле вашего дома? – раздался грубый мужской голос. Минки сильно вздрогнул и начал дико озираться.
Харт нажала кнопку «пауза».
– Мамин бойфренд, – пояснила она. – Он настоял на том, чтобы находиться в студии записи. Нажал громкую связь раньше, чем его успели остановить. Его выставили, но пришлось на целый час отложить опрос, чтобы успокоить мальчонку. Мама делала что могла, но этим все только испортила.
Рикмен помнил мать Джеза и Минки по короткой дискуссии, которая у них произошла, когда она подписывала в участке заявление. Ей было под тридцать, но лицо уже в морщинах, глаза красные и отекшие. Волосы забраны в пучок, лицо без косметики.
У нее был прокуренный голос, глухой и слегка хрипатый после пары лет хронического бронхита, нервозная улыбка, обнажавшая плохие зубы: такие зубы бывают у тех, кто лечился метадоном, который применяется в заместительной терапии для наркоманов, сидящих на героине.
– Они немногого от него добились, – продолжала Харт, запуская пленку уже ближе к концу.
– Джез никогда меня не исключал, – говорил мальчишка, словно вопреки всем доказательствам рядом с сожженной квартирой никак не мог находиться Джез, потому что если бы он решил поджечь квартиру беженцев, то он, естественно, взял бы на вылазку и Минки. – Мы всегда все делали вместе, – закончил Минки.
– Бросали петарды через почтовые ящики? – спросила инспектор.
Глаза мальчишки метнулись в сторону полупрозрачного зеркала.
– Все в порядке, Минки. Там только твоя мама, и она хочет, чтобы ты рассказал правду.
Минки бурно выразил неодобрение, жуя слова так же активно, как он до этого жевал фруктовые пастилки. Он часто и с трудом задышал и под конец разрыдался, повторяя:
– Прости, мампростимам… – И бормотал это, пока опрос не пришлось закончить. На этом кончалась и запись.
Наступила мертвая тишина, затем начался тихий обмен мнениями между присутствующими офицерами.
– Одежда Джеза почти вся сгорела, – сказал Рикмен. По комнате пронесся коллективный сдавленный вздох. – Но Джез был легко одет, не по погоде – только в школьные брюки и толстовку. А в тот вечер шел проливной дождь. Северо-западный ветер и дождь с градом. Почему же он выскочил в такой вечер без куртки?
– В том конце города проживает крепкая порода людей, – заметил Фостер.
Рикмен покачал головой:
– Мне кажется, он не хотел, чтобы его брат знал, куда он идет. Думаю, он оберегал Минки. Выскочил на холод в одной рубашке, потому что не хотел втягивать младшего брата в какую-то беду.
В памяти всплывали различные картины: как Саймон вытаскивал его из дома играть в футбол, как они строили запруды и шалаши или ходили далеко-далеко, на самый конец мола, смотреть, как причаливают паромы. Саймон тоже защищал его. Он был на семь лет старше и никогда не жаловался, что его младший брат следует за ним по пятам. Он вытирал ему слезы, отвечал на его бесконечные вопросы и следил, чтобы братишка был сыт. Саймон как мог оберегал его от беды.
– Я думаю, Джеза на это подбили, – закончил он свою мысль.
– Когда инспектор спросила, делал ли Джез такие вещи раньше, он ответил «мы нет», а не «он нет», – напомнил Фостер.
Рикмен согласился:
– Он был не один. Отдел по делам несовершеннолетних сегодня попозже еще раз опросит этого мальчишку Бифи. Он, похоже, подходит под описание того «толстого парня», которого видели с Джезом в вечер несчастного случая.
– Анализы одежды мальчика показывают наличие компонентов горючей смеси из петарды, но полное отсутствие бензина, – продолжил он. – Таким образом, кто бы ни превратил эту квартиру в крематорий, это были не мальчишки. Кто еще хочет высказаться?
– Нам нужны свидетели, босс.
Это было очевидное утверждение, но от этого не менее справедливое. Без свидетелей невозможно подтвердить участие в этой трагедии других ребят. Джез один будет обвинен в поджоге, и они никогда не узнают, почему была выбрана именно эта квартира и в то время.
– Ладно, – сказал Рикмен. – Начинаем снова в обратном порядке опрашивать каждого в тех блочных домах. Постараемся убедить людей, что мы на их стороне. Нам нужно еще как можно быстрее отработать общежитие, где проживал Якубас Пятраускас. Похоже на то, что он пытался сообщить нам информацию, поэтому-то его и убили. Переговорите в доме с каждым, включая обслуживающий персонал, выясните, не доверился ли он кому-нибудь.
– Не хочу показаться глупым, босс… – Танстолл, пухлый, в рубашке на два размера меньше нужного, поднял руку, привлекая внимание.
Рикмен сомневался, может ли этот мужик хоть раз открыть рот так, чтобы не показаться глупым. Он выждал, и Танстолл заговорил:
– Этого малого, Пятраускаса, убрали, и он не сумел нам кое-что рассказать. Вряд ли кто-то собирается строиться в очередь для дружеской беседы с нами, разве нет?
– Если мы не будем опрашивать людей, то мы никогда и не узнаем. Разве нет, Танстолл? – поддразнил его Рикмен. Но про себя он думал, что Танстолл прав. Никто не пойдет на риск сразу после того, что случилось с Пятраускасом.
Через несколько минут совещание закончилось. Рикмен задержал Наоми Харт:
– Ты хорошо провела допрос Джордана вчера вечером.
Уголок ее рта чуть дернулся – не будет же она при парнях радостно улыбаться, как девчушка, только потому, что босс ее похвалил.
– Благодарю, босс. Жаль, что это не принесло никакой пользы.
– Время покажет. Передашь это на рассмотрение в социальную службу? – спросил он, показывая на видеопленку.
– Этот бойфренд? – догадалась Харт. – Вы предполагаете?…
– Я знаю, – ответил Рикмен. – Он только вредит мальчишке, а это надо прекратить.
Глава 30
Если Грейс не вызывают на работу, то в субботнее утро она обычно приводит в порядок бумаги, читает и занимается домашним хозяйством. Вчерашний мороз сменился угрюмым туманом, стекавшим с каждого дерева в саду.
Джеффу позвонили в четыре утра. Еще одно убийство проживавшего во временном жилье. С того времени телефон Джеффа отвечал: «Абонент недоступен», и по опыту она знала, что вероятнее всего домой он допоздна не вернется. Погода была слишком суровой для прогулок, обстоятельства слишком беспокойные, чтобы сидеть без дела, поэтому она просмотрела свою электронную почту, вычистив из компьютера сообщения последних недель, затем рассортировала почту обычную. В большинстве это был ненужный мусор, но пару счетов необходимо оплатить. После она приступила к уборке дома, небрежно протирая пыль, собирая газеты на выброс и расставляя книги по своим местам.
К половине второго она вытерла пыль с мебели, вымыла и продезинфицировала кухню и ванную, намного превысив привычный лимит времени на домашние дела. Она шлепнулась на диван в гостиной с кружкой чая и щелкнула пультом, чтобы посмотреть новости.
Она узнала Якубаса сразу же, как только увидела фотографию. У него было то же самое свирепое выражение лица, с каким он заявился к ней в кабинет, хотя сейчас она поняла, что это скорее для защиты, чем для нападения. На приеме его враждебность – очень схожая с нервным перевозбуждением – была пугающей, а глядя на снимок на экране, она увидела следы тревог и неприятностей, отразившихся на его лице, и прочитала тревогу в глазах.
Она тогда поссорилась с Натальей. Что он там такое сказал, уходя? «Спросите, почему она все еще здесь». До войны Книн был сербским анклавом в Хорватии, это Грейс усвоила хорошо. Натальины родители погибли, когда хорваты отвоевали Книн у республики Сербская Краина в девяносто шестом году. Сто пятьдесят тысяч сербов бежали после этого из Хорватии. Разве Наталья может рассчитывать вернуться на родину?
В течение часа Грейс мучилась сомнениями. Если она не расскажет Джеффу то, что ей известно, это может в достаточной степени затруднить Полицейское расследование целой серии убийств. Если же расскажет, то может подвергнуть свою подругу неведомой опасности. Наталья начала с ней работать вскоре по приезде в Ливерпуль из Лондона. Это было весной девяносто седьмого. В Лондоне она работала в благотворительной организации, помогавшей ей с прошением о предоставлении убежища, сначала на общественных началах, потом как наемный работник. Грейс вспомнила, что еще спрашивала у нее рекомендательное письмо.
Грейс спрыгнула с дивана и побежала наверх. Она сохраняла большую часть своей деловой корреспонденции, примерно за последние пять лет, сортируя и выбрасывая ненужное в мусор, только когда ее чердак был уже настолько завален коробками и папками с документами, что она не могла найти то, что хотела.
Папки не оказалось там, где она ее оставляла: должно быть, здесь рылся Джефф. Она начала просматривать стоявшие штабелем коробки, сначала беспорядочно переставляя, пока до нее не дошло, что она берется по второму разу за уже отставленные в сторону. Тогда она стала действовать более методично, даже попутно отложила кипу бумаг, чтобы их сжечь. В конечном итоге нашла нужную папку под налоговыми декларациями за последние три года.
Она извлекла на свет два скрепленных, слегка пожелтевших листа и стала просматривать.
«Н. Сремач». За именем следовал большой перечень обязанностей, которые она исполняла в лондонской благотворительной организации, крайне похвальная оценка ее компетентности и надежности и в самом низу страницы то, что Грейс и искала, – имя и контактный телефон.
Не отряхнув пыль и не дав себе времени выяснить, не поменяла ли Хилари Ярроп работу, Грейс схватила мобильник и набрала номер. Она чувствовала себя предательницей и потому с облегчением услышала пиликанье автоответчика. Она уже собиралась дать отбой, когда голос проговорил: «Если вам нужно срочно связаться со мной, вы можете позвонить мне на мобильный…»
Грейс схватила подвернувшийся маркер и набросала номер жирными черными цифрами на обороте рекомендательного письма. «Вероятней всего, это служебный номер, – сказала себе Грейс. – Без сомнения, в уикенд он выключен».
Она набрала номер и нажала «вызов» лишь после некоторого колебания. Ответили уже через пару гудков. Голос женщины был напряжен, она явно ожидала от звонка проблем, поэтому Грейс поскорее представилась. Мисс Ярроп оборвала ее краткое резюме:
– Я знаю, кто вы такая, доктор Чэндлер. Читала вашу статью в «Ланцете». Вы поставили в ней ряд важных вопросов.
«Слава богу, ей понравилось», – подумала Грейс и сказала:
– Мне очень не хотелось беспокоить вас в выходной день, но…
– Все в порядке, – прервала ее мисс Ярроп. – Я слежу за событиями по газетам.
Грейс еще раз почувствовала облегчение: объяснить, почему она звонит, было бы непросто.
– Вы догадались о причине моего звонка. У меня переводчиком работает Наталья Сремач.
– Наталья. Да, я помню.
– Вы были ее куратором? – осторожно начала Грейс.
– Да, – подтвердила мисс Ярроп. – Как она?
– Неважно, – ответила Грейс. – Меня беспокоит ее состояние. С тех пор как начались все эти убийства, оно, на мой взгляд, стало критическим.
– Наталья ведь тоже беженка, доктор Чэндлер. Ее это неизбежно затрагивает.
– Да, конечно, – согласилась Грейс, – но здесь нечто большее. Мне кажется, она что-то знает.
– Об убийствах? – Мисс Ярроп явно была потрясена. – Вы с ней говорили?
– Она отказывается это обсуждать.
– А я чем могу здесь помочь?
– Вы были куратором Натальи и…
– Мы это уже установили. – Грейс услышала намек на раздражение в ее голосе, это уже не был дружеский обмен мнениями между двумя профессионалами.
– Я понимаю, что это… не отвечает правилам. Но, пожалуйста, поверьте мне на слово, я никогда не решилась бы вас расспрашивать, если бы видела другую возможность.
– Спрашивать о чем? – произнесла мисс Ярроп ледяным тоном.
«Черт!» – Грейс поняла, что мисс Ярроп не ответит на ее вопрос. Но она задаст его в любом случае, поскольку не может подвергать жизнь Натальи опасности из-за своего щепетильного нежелания задавать бестактные вопросы. Она чувствовала, что ее подруга страдает. Ей казалось, что Наталья в беде, и она ни за что не бросит ее справляться с бедой в одиночку. Даже если это будет вмешательством в личную жизнь.
Она решила задать прямой вопрос:
– Не вспомните ли вы что-то, что… сможет объяснить…
– Наталья больше не является нашим клиентом, – прервала мисс Ярроп.
– Я понимаю. Но я спрашиваю не из любопытства, я пытаюсь помочь ей.
– У нее есть право неприкосновенности частной жизни.
– Я знакома с правилами конфиденциальности, – сказала Грейс, соблюдая корректность, понимая, что сможет добиться сотрудничества с мисс Ярроп, только если сохранит трезвый профессиональный подход. – Но уверена, что она нуждается в помощи.
– Ну так и поговорите с ней.
– Я пыталась. – Она задержала дыхание и добавила: – Мне кажется, она боится рассказать мне, что ее гнетет.
– Не понимаю, чем я могла бы помочь, – произнесла мисс Ярроп с очевидным нетерпением. – Я не видела ее… так… почти семь лет.
Джеффу позвонили в четыре утра. Еще одно убийство проживавшего во временном жилье. С того времени телефон Джеффа отвечал: «Абонент недоступен», и по опыту она знала, что вероятнее всего домой он допоздна не вернется. Погода была слишком суровой для прогулок, обстоятельства слишком беспокойные, чтобы сидеть без дела, поэтому она просмотрела свою электронную почту, вычистив из компьютера сообщения последних недель, затем рассортировала почту обычную. В большинстве это был ненужный мусор, но пару счетов необходимо оплатить. После она приступила к уборке дома, небрежно протирая пыль, собирая газеты на выброс и расставляя книги по своим местам.
К половине второго она вытерла пыль с мебели, вымыла и продезинфицировала кухню и ванную, намного превысив привычный лимит времени на домашние дела. Она шлепнулась на диван в гостиной с кружкой чая и щелкнула пультом, чтобы посмотреть новости.
Она узнала Якубаса сразу же, как только увидела фотографию. У него было то же самое свирепое выражение лица, с каким он заявился к ней в кабинет, хотя сейчас она поняла, что это скорее для защиты, чем для нападения. На приеме его враждебность – очень схожая с нервным перевозбуждением – была пугающей, а глядя на снимок на экране, она увидела следы тревог и неприятностей, отразившихся на его лице, и прочитала тревогу в глазах.
Она тогда поссорилась с Натальей. Что он там такое сказал, уходя? «Спросите, почему она все еще здесь». До войны Книн был сербским анклавом в Хорватии, это Грейс усвоила хорошо. Натальины родители погибли, когда хорваты отвоевали Книн у республики Сербская Краина в девяносто шестом году. Сто пятьдесят тысяч сербов бежали после этого из Хорватии. Разве Наталья может рассчитывать вернуться на родину?
В течение часа Грейс мучилась сомнениями. Если она не расскажет Джеффу то, что ей известно, это может в достаточной степени затруднить Полицейское расследование целой серии убийств. Если же расскажет, то может подвергнуть свою подругу неведомой опасности. Наталья начала с ней работать вскоре по приезде в Ливерпуль из Лондона. Это было весной девяносто седьмого. В Лондоне она работала в благотворительной организации, помогавшей ей с прошением о предоставлении убежища, сначала на общественных началах, потом как наемный работник. Грейс вспомнила, что еще спрашивала у нее рекомендательное письмо.
Грейс спрыгнула с дивана и побежала наверх. Она сохраняла большую часть своей деловой корреспонденции, примерно за последние пять лет, сортируя и выбрасывая ненужное в мусор, только когда ее чердак был уже настолько завален коробками и папками с документами, что она не могла найти то, что хотела.
Папки не оказалось там, где она ее оставляла: должно быть, здесь рылся Джефф. Она начала просматривать стоявшие штабелем коробки, сначала беспорядочно переставляя, пока до нее не дошло, что она берется по второму разу за уже отставленные в сторону. Тогда она стала действовать более методично, даже попутно отложила кипу бумаг, чтобы их сжечь. В конечном итоге нашла нужную папку под налоговыми декларациями за последние три года.
Она извлекла на свет два скрепленных, слегка пожелтевших листа и стала просматривать.
«Н. Сремач». За именем следовал большой перечень обязанностей, которые она исполняла в лондонской благотворительной организации, крайне похвальная оценка ее компетентности и надежности и в самом низу страницы то, что Грейс и искала, – имя и контактный телефон.
Не отряхнув пыль и не дав себе времени выяснить, не поменяла ли Хилари Ярроп работу, Грейс схватила мобильник и набрала номер. Она чувствовала себя предательницей и потому с облегчением услышала пиликанье автоответчика. Она уже собиралась дать отбой, когда голос проговорил: «Если вам нужно срочно связаться со мной, вы можете позвонить мне на мобильный…»
Грейс схватила подвернувшийся маркер и набросала номер жирными черными цифрами на обороте рекомендательного письма. «Вероятней всего, это служебный номер, – сказала себе Грейс. – Без сомнения, в уикенд он выключен».
Она набрала номер и нажала «вызов» лишь после некоторого колебания. Ответили уже через пару гудков. Голос женщины был напряжен, она явно ожидала от звонка проблем, поэтому Грейс поскорее представилась. Мисс Ярроп оборвала ее краткое резюме:
– Я знаю, кто вы такая, доктор Чэндлер. Читала вашу статью в «Ланцете». Вы поставили в ней ряд важных вопросов.
«Слава богу, ей понравилось», – подумала Грейс и сказала:
– Мне очень не хотелось беспокоить вас в выходной день, но…
– Все в порядке, – прервала ее мисс Ярроп. – Я слежу за событиями по газетам.
Грейс еще раз почувствовала облегчение: объяснить, почему она звонит, было бы непросто.
– Вы догадались о причине моего звонка. У меня переводчиком работает Наталья Сремач.
– Наталья. Да, я помню.
– Вы были ее куратором? – осторожно начала Грейс.
– Да, – подтвердила мисс Ярроп. – Как она?
– Неважно, – ответила Грейс. – Меня беспокоит ее состояние. С тех пор как начались все эти убийства, оно, на мой взгляд, стало критическим.
– Наталья ведь тоже беженка, доктор Чэндлер. Ее это неизбежно затрагивает.
– Да, конечно, – согласилась Грейс, – но здесь нечто большее. Мне кажется, она что-то знает.
– Об убийствах? – Мисс Ярроп явно была потрясена. – Вы с ней говорили?
– Она отказывается это обсуждать.
– А я чем могу здесь помочь?
– Вы были куратором Натальи и…
– Мы это уже установили. – Грейс услышала намек на раздражение в ее голосе, это уже не был дружеский обмен мнениями между двумя профессионалами.
– Я понимаю, что это… не отвечает правилам. Но, пожалуйста, поверьте мне на слово, я никогда не решилась бы вас расспрашивать, если бы видела другую возможность.
– Спрашивать о чем? – произнесла мисс Ярроп ледяным тоном.
«Черт!» – Грейс поняла, что мисс Ярроп не ответит на ее вопрос. Но она задаст его в любом случае, поскольку не может подвергать жизнь Натальи опасности из-за своего щепетильного нежелания задавать бестактные вопросы. Она чувствовала, что ее подруга страдает. Ей казалось, что Наталья в беде, и она ни за что не бросит ее справляться с бедой в одиночку. Даже если это будет вмешательством в личную жизнь.
Она решила задать прямой вопрос:
– Не вспомните ли вы что-то, что… сможет объяснить…
– Наталья больше не является нашим клиентом, – прервала мисс Ярроп.
– Я понимаю. Но я спрашиваю не из любопытства, я пытаюсь помочь ей.
– У нее есть право неприкосновенности частной жизни.
– Я знакома с правилами конфиденциальности, – сказала Грейс, соблюдая корректность, понимая, что сможет добиться сотрудничества с мисс Ярроп, только если сохранит трезвый профессиональный подход. – Но уверена, что она нуждается в помощи.
– Ну так и поговорите с ней.
– Я пыталась. – Она задержала дыхание и добавила: – Мне кажется, она боится рассказать мне, что ее гнетет.
– Не понимаю, чем я могла бы помочь, – произнесла мисс Ярроп с очевидным нетерпением. – Я не видела ее… так… почти семь лет.