Мерфи Маргарет. Изгои

   – Мне очень жаль, босс.
   Ему не надо было больше ничего говорить. Рикмен понял, что им приходится выпускать Андрича.
   – Группа наблюдения готова? – спросил он.
   – Даже если он позвонит в службу точного времени, мы запишем, – ответил Фостер.
   – Слежка?
   – Готова. Если Наталья жива, мы об этом узнаем.
   – Хорошо, – сказал Рикмен. – Хорошо.
   Никто из них не рассчитывал обнаружить Наталью здоровой и невредимой, но обнадеживало то, что делается все возможное для ее защиты в том маловероятном случае, если Андрич оставил ее в живых.
   – Скоро?
   – Максимум через полчаса. Босс, – замявшись, сказал Фостер, – отдел криминалистики получил совпадение по отпечаткам на шее Грейс. – Он услышал, как Рикмен судорожно вздохнул. – Это парень, которого мы арестовали в квартире Андрича. Его зовут Теодор Попович. Они проведут повторные сравнения, но это уже формальности. Мы взяли его, Джефф. Мы взяли убийцу Грейс.
   – Нет, Ли, – тихо возразил Рикмен. – Пока нет. – Оба понимали, что речь идет об Андриче.
   – Может, я смогу кое-чем помочь. – Он почти слышал, как Рикмен вслушивается в его слова на том конце линии, настолько напряженным было молчание. – Помнишь, я назвал Андрича «скользким ублюдком»?
   – Ну? – В голосе Рикмена была настороженность.
   – Есть возможность сплести такую сетку, из которой ублюдок не выскользнет.
   Ли сто раз вынимал и рассматривал перчатки Андрича, мучаясь над тем, что с ними делать. Не спал всю ночь, надеясь, что, может быть, кто-нибудь его опередит, найдет способ поймать мерзавца. Но этого не произошло. Он понимал, что его задумка грозит крупными неприятностями. Оставляя окончательное решение Рикмену, чувствовал, что это, может быть, единственный способ прищемить Мирко хвост.
   Рикмен выслушал друга. Потом долго молчал. Достаточно долго, чтобы Фостер успел не один раз раскаяться. Достаточно долго, чтобы телефонная трубка в руке стала скользкой от пота.
   И тогда Рикмен заговорил.

Глава 48

   Задержанных выпускали из тюрьмы через мрачный внутренний двор, достаточно большой, чтобы вместить полицейский фургон. Андрич пересек двор в сопровождении констебля. Тот отпер наружные ворота, выходящие на закрытую автостоянку. По ту сторону стен зашумели журналисты – Андрича заметили.
   Он не обратил внимания на толпу с микрофонами – вглядывался в темный угол стоянки. Констебль проследил за его взглядом и шагнул вперед, предупреждая неприятности.
   – Сэр… – Он положил руку Андричу на плечо.
   – Все в порядке, офицер, – сказал Мирко – он вновь вспомнил английский. – Я хочу поговорить.
   Констебль топтался у ворот, положив руку на дубинку. Снаружи толпу репортеров сдерживала шеренга полицейских в форме. Место, куда направлялся Андрич, находилось в мертвой зоне системы наблюдения и вне видимости для журналистов.
   Как только Андрич подошел, Рикмен отделился от стены.
   – Инспектор! – вежливо поприветствовал Андрич, слегка наклонив голову.
   «Если бы на нем была шляпа, она бы свалилась», – подумал Рикмен и ограничился нейтральным замечанием:
   – Вас отпустили.
   Андрич говорил, тщательно подбирая слова и следя за реакцией Рикмена:
   – Ваши криминалисты доказали, что я никак не причастен к этому ужасному происшествию.
   – Вы ошибаетесь, – ответил Рикмен. – Они не могут привязать вас к месту «происшествия». Но это отнюдь не значит, что вы никак к этому не причастны.
   Андрич пожал плечами:
   – Люди верят в криминалистику. Наука не лжет.
   – Да, – согласился Рикмен. – Наука объективна. В этом ее сила.
   Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга. Поверх плеча Андрича Рикмен заметил, что констебль уже дрожит в одной рубашке.
   – Как Наталья? – спросил он.
   – К сожалению, не могу вам сказать.
   Рикмен был поражен. Андрич не сказал «К сожалению, не знаю» или «Не знаю», а именно «Не скажу». Для человека, нуждающегося в переводчике, Андрич довольно умело обращался с английским языком.
   – Может, Теодор Попович нам расскажет.
   – Хотелось бы надеяться. Это слишком страшный грех, чтобы носить его в душе.
   Рикмен прищурился:
   – Вы верующий человек, мистер Андрич?
   – Да.
   – Тогда вы должны верить в вечные муки…
   – Для грешника – да.
   «То есть он себя грешником не считает…» – подумал Рикмен, пристально вглядываясь в лицо Андрича.
   Андрич, похоже, испытывал приступ душевного волнения. После недолгого замешательства он сказал:
   – Я очень сожалею о докторе Грейс. Этого не должно было случиться. Жуткое несчастье, что она оказалась в этом месте в это время. – Это звучало бы как раскаяние, если бы он был на него способен. – Она была хорошим человеком, – закончил он.
   – Да, – ответил Рикмен. – Была.
   Андрич сунул руки в карманы:
   – Ну… – Он сделал движение, собираясь уходить.
   – Что вы теперь будете делать?
   – Вернусь к моему бизнесу. Буду жить.
   «Да, – подумал Рикмен. – Легко! С такими бабками Андрич без труда найдет другого солиситора, готового ему помогать».
   Андрич повернулся уходить, и Рикмен испытал секундную панику. Он еще не закончил.
   – Вы, конечно, понимаете, что мы были вынуждены вас арестовать? – задержал он Андрича, стараясь скрыть беспокойство в голосе.
   Репортеры за воротами утихомирились, и стал слышен шум транспорта на Эдж-лейн, ритмичный, как сердцебиение.
   Андрич повернул назад:
   – Конечно. Теодор – мой служащий. Естественно, вы должны были подозревать…
   Рикмен протянул ему руку в перчатке. Андрич с удивлением воззрился на нее. Затем все-таки пожал. Даже если бы он и подозревал ловушку, его привычная учтивость не позволила бы ему допустить подчеркнутую невежливость. Затем он повернулся и пошел к воротам.
   На полпути через стоянку его заметила пресса, и началось безумие: крики, в которых угадывались вопросы, фотовспышки. Андрич еще раз обернулся и в замешательстве посмотрел на уходящего в противоположную сторону Рикмена.
   Констебль без возражений пропустил инспектора в здание. Фостер все это время развлекал тюремный персонал анекдотами. Проходящего Рикмена он заметил краем глаза, хохоча на пару с тюремным сержантом.
   Когда Рикмен исчез из поля зрения, он двинулся следом. Встретились они в кабинете, который делили на двоих во время следствия.
   – Удачно? – спросил Фостер.
   Рикмен поднял руки в перчатках:
   – Будем надеяться, что для Андрича нет.
   Фостер достал из ящика стола пакет для вещдоков и вскрыл его. Рикмен осторожно стянул с рук черные кожаные перчатки и бросил их в пакет. На руках остались перчатки хирургические. Фостер запечатал пакет и спрятал его в стол.
   Рикмен сунул руки в карманы:
   – Ты не обязан это делать, Ли.
   – Да знаю.
   – Я хочу сказать, еще не поздно дать задний ход.
   – Без этой улики нас оттрахают по полной программе, – сказал Фостер, – а с ней – мы оттрахаем Андрича. Лично я предпочитаю активный процесс.
   Рикмен стиснул зубы. Мысль о том, что Андрич гуляет на свободе, причиняла ему невыносимую боль. Он готов был рисковать своей карьерой, свободой, даже жизнью, чтобы увидеть убийцу Грейс за решеткой. Но он не мог требовать того же от Фостера.
   – Будут и другие возможности, – попытался он отговорить Фостера, но звучало это не очень убедительно. – Теперь мы знаем об Андриче…
   – Теперь мы знаем, что он уйдет в подполье, – перебил Фостер. – Это для него как аттракцион «Тяни на счастье»: сунул руку в мешок – вытащил другую национальность. Новое имя, новую биографию, новую жизнь.
   Рикмен открыл было рот, но Фостер не останавливался:
   – Чьи документы будут следующими? Кто еще погибнет? Если Андрич вывернется сейчас, то это будут не только София, – впервые Ли назвал ее настоящим именем, – и эти бедолаги, которых он сжег в квартире, а и десятилетние мальчишки, выполняющие для него грязную работу, будут еще Минки, Наталья, Грейс…
   Фостер подвел итог всем тем мыслям и чувствам, которые обуревали Рикмена последние несколько дней. Он несколько раз выдвинул и задвинул ящик стола, соображая, как высказать то, что накипело у него на душе.
   – Грейс заставила меня задуматься. Те остальные тоже: София, Якубас – они все. – Он замолчал на минуту, пытаясь справиться с волнением. – Такие, как Андрич, отравляют все вокруг себя. А нас делают соучастниками.
   Пятью минутами позже никем не замеченный Рикмен покинул участок.
   Все, что теперь надо было делать Фостеру, – это ждать. Но умение ждать не входило в список его добродетелей. Ожидание оставляло слишком много времени для раздумий, правильно ли он поступает, опасений, что он может лишиться работы, что изменится весь образ его жизни.
   Весь день, снимая показания, проверяя с Мэйли результаты криминалистических исследований, он спорил сам с собой. Андрич – убийца. Без этого вмешательства – Фостеру было спокойней называть это именно так – он выйдет сухим из воды и не ответит за семь известных им убийств: четверо сожженных, Якубас Пятраускас, Грейс и, по всей вероятности, Наталья. Возможно, он также замешан в исчезновении Араша Такваи. Полиция Бристоля арестовала человека, живущего под его именем. У того оказались подлинные документы, его биография совпадала с записями в иммиграционной службе. Он даже точно так же строил фразы, как было запротоколировано в деле у Капстика. Однако он без всяких эмоций рассказывал о тех ужасах, которые с ним якобы произошли, а на медицинском осмотре у него не было обнаружено следов пыток.
   Джордан оказался замешан в убийстве Пятраускаса, потому что кровь литовца была обнаружена на лезвии ножа с отпечатками пальцев Джордана на рукоятке. Скорее всего именно он убил Софию, но в совершении других преступлений его никто в команде не подозревал.
   Убийство Пятраускаса было профессиональным, обезличенным – вынужденная акция для сохранения бизнеса. Софию он убил, чтобы наказать Дезире и отомстить Джеффу Рикмену. Он убил ее, потому что она была юной и беззащитной, и о ней некому было беспокоиться, – легкая мишень для сутенера и труса, для которого страх означал уважение.
   Фостер попросил приятеля из технического отдела, чтобы тот поколдовал и все звонки на коммутатор и срочные телефонные звонки шли через один определенный номер в Главном управлении. Фостеру нужно было знать обо всех происшествиях до того, как звонок поступит к старшему инспектору и будет выслана патрульная машина.
   Он прождал весь день – нервы были на пределе. При каждом сигнале текстового сообщения сердце давало сбой. Состояние было, как будто он неделю без остановки пил только крепкий кофе. Цвета стали казаться глубже, солнце ярче, а холод резче. Взвинченный и раздражительный, он не мог сосредоточиться на работе.
   Сообщение пришло в шесть вечера. Умер Джез Флинн.
   – Не знаешь, он перед смертью не назвал никаких имен? – спросил Фостер у Наоми.
   – Боже, Фостер, какой же ты бесчувственный пень! – воскликнула Харт. Она уставилась на него, осуждающе качая головой. – Он так и не пришел в сознание. Что, может быть, и к лучшему, учитывая серьезность полученных им ожогов.
   – Ладно, Наоми, я въехал. – Фостер не мог сказать ей, как сильно слова мальчишки могли бы облегчить его жизнь и как сильно он боится услышать звонок, которого ожидает.
   К десяти вечера он окончательно выдохся, ему хотелось только выпить и лечь спать. Домой Фостер приехал в мечтах о предстоящем вечере, открыл дверь, бросил ключи на полку в кухне и подошел к буфету за стаканом и бутылкой виски, которую хранил для особых случаев. Он налил на дюйм золотистый напиток и вдохнул его аромат, богатый, сложный и теплый.
   «Черт!» Пришло сообщение. Рука дернулась, он расплескал виски, слизнул его с руки и открыл сообщение. Только адрес. Ни приветствия, ни подписи. Он должен быть там через пять минут.
   Фостер схватил ключи от машины и помчался сломя голову. И все-таки, когда он прибыл, у двери уже дежурил констебль. Дом был заброшенный, окна и дверь забраны металлической решеткой, но дверь все же умудрились взломать.
   Фостер предъявил удостоверение, но представляться не стал.
   – Чего случилось-то? – спросил он.
   Молоденький констебль неуверенно начал докладывать:
   – Бродяга искал ночлег, обнаружил дверь открытой.
   Он вытянул подбородок, и Фостер повернулся в сторону полицейской машины, припаркованной к бордюру. Бледное испуганное лицо выглядывало с заднего сиденья.
   – Теперь мы зовем их «бездомными», парень, – поправил Фостер.
   Выговор за несоблюдение политкорректности добавит юному полисмену напряжения. Ли хотел вывести констебля из равновесия, и это сработало.
   – Виноват, сэр.
   Он воспринял это как поощряющий сигнал: раз бобби называет его «сэр», а не «сержант», значит, не заметил его звания в удостоверении. А раз не заметил звания, есть шанс, что и имя не разглядел. Он кивнул, принимая извинения, затем спросил:
   – Где она?
   – В холле.
   – Заходил?
   Констебль заколебался.
   – Да ладно! Все мы этим грешим. Тянет нас взглянуть на труп.
   – Только удостоверился, что оно там. Тело то есть.
   – Ничего не трогал?
   Бобби слегка покраснел:
   – Только разорвал пластик поверх лица.
   – Пластиковый пакет? – Фостера обожгло воспоминание о Грейс, готовой к отправке в морг.
   – Она вся завернута, как кусок мяса, – пояснил констебль.
   Фостер сглотнул, отгоняя жуткий образ:
   – Еще что-нибудь трогал?
   – Никак нет! – Констебль ответил уверенно, и Фостер успокоился.
   Он подошел к багажнику своей машины и достал оттуда фонарь, защитный костюм, маску и бахилы. Он оделся прямо у дверей дома, прислушиваясь к приближающемуся вою сирен и стараясь не суетиться.
   – Никто не должен войти в эту дверь, – приказал Фостер.
   Констебль одновременно и мигнул, и кивнул.
   – Никто, – повторил Фостер. Он натянул капюшон защитного костюма поверх маски и шагнул внутрь.
   Наталья, завернутая в тяжелый толстый пластик, который был скреплен липкой лентой, была брошена в трех футах от двери. Луч фонаря пробежал по телу и осветил лицо, обрамленное неровными краями разорванного пластика.
   Ее глаза были закрыты, влажные волосы начинали высыхать и завились на концах. «Ее утопили?» – удивился Фостер. От нее чуть пахло мылом. Она выглядела спокойной. Влага придавала бледной коже почти серебряный блеск, напомнив ему снег, лед и лунный свет.
   Он натянул пару новых резиновых перчаток и опустился рядом с Натальей на колени. Дом простоял открытым целый день, но понадобились темное время и любопытство ночного бродяги, чтобы обнаружить ее.
   В этот последний день Мирко Андрич вошел в спальню с подносом в руках. Он опустил его на столик рядом с кроватью и улыбнулся ей. Он был похож на супруга, который в медовый месяц подает поднос с завтраком в постель молодой жене. Стакан апельсинового сока, единственная желтая роза и тарелочка с пряниками. Наталья почувствовала их сладко-перечный аромат. С самого детства эти пряники были ее любимым лакомством.
   Она смотрела на него с грустью. На мгновение она увидела в нем того красивого статного юношу, который спас ее от солдатни в Книне. Но это был другой Мирко, жесткий, более расчетливый и опасный.
   Милый улыбчивый юноша с сердцем воина исчез, похоронен, как ее и его родители и множество других, убитых им за годы после того, как они бежали из Книна.
   Она закрыла глаза, опять раскрыла и увидела дьявола. Наркотик заставлял ее видеть нереальное, но иногда помогал лучше разглядеть то, что есть на самом деле. В лице Мирко она разглядела и того юношу, каким он был когда-то, и монстра, в которого он превратился.
   Он сел рядом с ней на кровать, убрал волосы с ее лица. Он говорил мягко, объясняя ей, что не хотел причинить никакого вреда Грейс, что ее смерть была несчастным случаем.
   Наталья произнесла лишь одно слово:
   – Убийца.
   – Не надо так. Я люблю тебя, Таша.
   Она закрыла уши ладонями.
   – Нет! – вскрикнула она. – Как ты можешь говорить, что любишь меня? Ты убил ее! Убил Грейс. Она была моим другом, а ты убил ее! – У нее началась истерика, и он пытался успокоить ее, гладя по щеке.
   Она отбросила его руку, закричала, путая английский и свой, родной язык, браня и проклиная его последними словами. Стала бить его слабыми непослушными руками. Андрич пытался успокоить ее, утихомирить и заставить замолчать. Наконец он схватил ее руки и прижал к своей груди. Тут она разрыдалась. Какое-то время никто не произносил ни слова.
   Измученная рыданиями, она перестала отбиваться и затихла в его руках. Он дал ей чистый носовой платок, она промокнула глаза и вытерла нос.
   – Возьми, – сказал он, подавая ей стакан. – Выпей. Тебе станет лучше.
   Она взяла сок и отпила, глядя ему в лицо. Ее глаза были темны и тревожны.
   – Отпусти меня домой, Мирко. – Интонация получилась просительной. Это была ошибка: в старые времена она бы приказывала.
   Мирко промолчал.
   – Успокойся, – сказал он немного погодя, дотрагиваясь пальцами до дна и подталкивая стакан к ее губам. – Ты расстроена. Выпей сок, потом можешь привести себя в порядок, и я отвезу тебя, куда ты скажешь.
   Она начала пить с неохотой, но сок был свежим, холодным и таким вкусным, а ее, оказывается, мучила жажда.
   Ванная была чудесной: на стенах итальянский мрамор, на полу бледно-розовый гранит, отполированный до зеркального блеска, новые полотенца на вешалке, нежные и пушистые, нераспечатанные мыло, шампунь и кондиционер. Наталья встала под душ и позволила сильным струям стегать кожу, постепенно повышая температуру, пока могла терпеть. Потом убавила горячую воду и стала мыть голову.
   Мирко вовсе не собирается позволить ей уйти отсюда… и дойти до ближайшего полицейского участка. Он убил Грейс, без тени сомнения задушит и ее собственными руками.
   Наркотики притупляли ее эмоции, зато обостряли чувства, и сейчас, когда их действие стало проходить, Наталья снова ощутила боль, боль осознания ужасного факта – смерти Грейс. Она часто думала, что было бы, наверное, лучше, останься она в родительском доме, когда туда с облавой ворвались солдаты. Тогда, возможно, она была бы избавлена от невыносимой вины и боли всех последующих лет.
   Грейс умела смотреть на тебя так, что казалось, будто она смотрит прямо в душу. В ее взгляде не было осуждения или порицания – только заинтересованность и забота. Вот так она смотрела на Наталью в тот ужасный день, когда люди Мирко пришли за ней.
   Они молчали. Потом Грейс спросила:
   – Как твое настоящее имя?
   Наталья пожала плечами:
   – Не имеет значения: эта девочка умерла.
   – Не хочешь – не говори. – Голос Грейс оставался мягким, но Наталья боялась еще раз взглянуть ей в глаза. – Ты прожила в Лондоне четыре года. Этот мужчина, с которым ты общалась, тот, кто оформлял тебе документы, – кто он?
   Наталья закусила губу. Ей было стыдно сознаться в этом, но даже после всего, что он наделал, ей все еще хотелось защищать его.
   – Это был Мирко Андрич? И поэтому ты не хотела снова с ним встречаться?
   Наталья избегала смотреть на Грейс. Если Грейс посмотрит ей в лицо, она увидит правду.
   Грейс немного подождала. Когда она опять заговорила, в голосе не было раздражения, неодобрения, она просто объясняла, что будет вынуждена сделать:
   – Мне придется рассказать полиции то, что мне стало известно.
   Наталья отвернулась:
   – Поступай, как, по-твоему, ты должна поступить. – Она была не в силах скрыть свою горечь.
   – Я хотела бы, чтобы ты пошла со мной.
   Наталья смотрела на нее с удивлением.
   – Ты разве не понимаешь? – спросила Грейс. – Ты ключ, Наталья. Пока ты не расскажешь полиции то, что ты знаешь, убийства будут продолжаться.
   – Нет! – выкрикнула Наталья, вскакивая на ноги. – Ты не понимаешь, что это такое. Ты не знаешь…
   Громкие удары внизу заставили ее замолчать.
   – Господи, – прошептала она. – Они уже здесь.
   – Кто? – Глаза Грейс стали огромными от страха. – Кто это, Наталья?
   Наталья схватилась за телефон. Гудка нет. Она бросила трубку и подбежала к окну.
   – Нам надо бежать! – закричала она, поднимая раму.
   Грейс схватила ее за руку, оттаскивая назад:
   – Там двадцать футов высоты – ты разобьешься!
   Дверь внизу с грохотом ударилась о стену. Грейс выловила из сумочки мобильник. Она выключила его, войдя в Натальину квартиру, и сейчас мучилась с кнопками. Пальцы дрожали, холодный пот ужаса сделал телефон скользким.
   – На, держи – срочный звонок. – Она сунула телефон в руку Наталье, а сама вывалила содержимое сумочки и рылась в поисках своей персональной сигнализации с сиреной.
   Наталья уставилась на телефон.
   – Ты что копаешься? – Голос Грейс стал высоким и слабым от страха.
   Стартовая надпись смертельно медленно ползла по дисплею.
   – Идиотский телефон! – закричала Наталья. – Не могла нормальный купить?
   Тяжелые шаги топали вверх по лестнице. Грейс и Наталья толкали диван, подпирая дверь.
   Наконец дисплей очистился, и Наталья набрала три девятки. Она нажала кнопку, когда мужчины уже надавили на дверь. Диван отъехал. Грейс и Наталья одновременно вскрикнули и оттолкнули его назад. Долго так не удержать.
   – Телефон! – задыхалась Грейс. – Быстрее!
   – Господи, не… – застонала Наталья. На дисплее появилось сообщение: «SIM-карта не готова». – О боже, – прошептала она, отменяя номер.
   – Набери еще раз! – крикнула Грейс. – Я к окну, включу сирену. Удержишь их?
   – Да иди же! – ответила Наталья.
   Грейс бросилась к окну, а Наталья уперлась обеими ногами, удерживая диван около двери. Грейс подняла раму на несколько дюймов и включила сирену, положив ее на наружный подоконник. Комната наполнилась душераздирающим визгом. Мужчины удвоили нажим на дверь, с каждым ударом отодвигая диван на дюйм-два. Грейс закрыла уши и подбежала на помощь Наталье.
   Наталья успела набрать лишь вторую девятку, когда диван поехал по полу и дверь распахнулась. Телефон вылетел у нее из рук и треснул, ударившись о книжную полку. Один из нападавших схватил ее и потащил к двери. Грейс рванулась к нему.
   Мужчина схватил Грейс за горло свободной ручищей, непристойно огромной на белом изгибе ее шеи. Второй смахнул сирену с подоконника и раздавил ее каблуком. Визг прекратился, и наступила пульсирующая тишина.
   Грейс вытянулась вверх, и Наталья закричала. Мужчина сделал движение рукой – раздался хруст, и Грейс осела.
   – Ты убил ее, ты, хрен моржовый, – невозмутимо произнес второй мужчина. Убийство Грейс было для него не более чем досадным осложнением.
   Первый – теперь она знает, что это был Попович, – посмотрел на безжизненное тело Грейс. Затем бросил ее, будто она была кукла, которую он случайно сломал. Вопль вырвался из горла Натальи, но мужчина зажал ей рот рукой. Они связали ее, воткнули в рот кляп и вынесли из дома в поджидавший фургон.
   Струи душа разбивались о ее голову, шею, спину, они пенились, пузырьки воздуха придавали воде мягкость. Они стекали по телу и рукам на стены душевой кабины, а она отдыхала, вдыхая насыщенный паром, пахнущий мылом воздух.
   Она вдруг очнулась: что, черт возьми, я делаю? Выключила душ и вышла из кабины, пытаясь восстановить в памяти гнев и желание действовать, которые она чувствовала несколько минут назад. Холодный воздух отрезвил ее.
   Она с силой шлепнула себя по лицу. Раз, другой. На щеках выступили красные следы. Прилив адреналина заставил ее заняться поисками чего-то – она не знала чего – острого, оружия, может. В шкафчике она увидела только пачку салфеток, тюбик пасты, аспирин, полоскание для рта, флакон мужского одеколона.
   Делай же что-нибудь! Она должна… пока наркотик не подавил ее волю… сделать… что-нибудь.
   Она швырнула флакон о стену, осколки разлетелись во все стороны. Наталья нагнулась и подняла зазубренный осколок.
   Запах… Он напоминал ей об экзотических цветах и горькой терпкости лаймов, горячем летнем дне на море, об ощущении соли и ласкового ветерка на коже. Она ощутила тепло и защищенность, удовольствие находиться там и вдыхать запах лета, снова почувствовать свое нагое тело рядом с телом Мирко, его руки обнимают ее, держат, как что-то изысканное и драгоценное.
   Наталья вздрогнула – она стоит в ванной комнате в луже натекшей с нее воды с осколком стекла в руке. Она нахмурилась. Надо что-то делать…
   – Таша?
   Она вздохнула, сердце неровно забилось. Она любила, когда он называл ее уменьшительным именем. Но она больше не может любить его, потому что…
   – Ты плохой, – сказала она. – Ты, Мирко Андрич, плохой человек… – В ее голосе не было злобы. Она сказала то, во что верила, – и в этом не было никаких эмоций. Она хотела действовать, но забыла зачем…
   – Слишком поздно… – печально произнесла она, будто отвечая на предостережение.
   Андрич разжал ее руку, и она в недоумении уставилась на кусок цветного стекла. Он взял его рукой в перчатке и бросил в угол к другим осколкам, затем завернул ее в полотенце и вывел из ванной.
   – Паук, – сказала Наталья, пристально глядя на прозрачную паутину, которой было затянуто все в комнате: пол, мебель, постельное белье. Затем картинка сместилась, иллюзия пропала, и она поняла, что это всего лишь прозрачная пленка, которой накрыты все вещи и паркет.