Мерфи Уоррен. Верховная жрица

   – Может, нам подождать приветственного комитета? Обычно, когда я приземлялась в иностранной столице, мне преподносили ключи от города.
   – Ключи от Нью-Дели, – проговорил Кула, помогая ей спускаться, – вряд ли останутся здесь надолго.
   Их ждал автомобиль. Какая-то британская модель, определенно знававшая лучшие времена. Скуирелли села на заднее сиденье и закрыла окна. Но когда машина покинула аэропорт, удушливая жара заставила женщину снова открыть их.
   Так они и ехали – когда запах становился невыносимым, Чикейн закрывала окна, а когда под шляпой слишком жгло, вновь открывала их.
   В Нью-Дели, даже в темноте, был заметен общий беспорядок. Уличное движение представляло собой сплошной кошмар. Большой красный автобус едва не ударил в борт их машины. Резко вывернув руль, Кула столкнул автобус с улицы прямо в канаву, где он, трижды перевернувшись, и остался лежать в пыли, на боку.
   Впечатление было такое, будто автобусы все, через один, пытаются столкнуть их с мостовой.
   – Эти водители автобусов, они что, все чокнутые? – раздраженно взвизгнула Скуирелли.
   Кула пожал широкими плечами.
   – Они живут в Нью-Дели, все набожные буддисты, и потому их не страшит внезапная смерть. Они смело могут рассчитывать, что новое существование окажется лучше, чем это, теперешнее.
   Между тем Лобсанг тянул свое:
   – Не обманывайся приятным обращением делийского ламы, святейшая. Он будет завидовать твоему кармическому возвышению.
   – Интересно, вспомнит ли он меня, – пробормотала Скуирелли.
   – По какой-нибудь прошлой жизни?
   – Нет, по этой. Я с ним однажды встречалась на приеме, он милый маленький человечек.
   – Когда вы с ним встречались, он еще не предвидел, что ты станешь бунджи-ламой, его старинным соперником. Берегись, под ласковым его обличьем скрывается змея. Он будет взывать к твоим самым глубинным инстинктам, проповедовать опасные идеи.
   – Какие, например?
   – Пацифизм, – не сказал, а прошипел, как кобра, Лобсанг.
   Скуирелли сморщила свое озорное мальчишечье лицо.
   – Но ведь именно это проповедовал Будда?
   – Господь Будда, – отчеканивая каждое слово, произнес жрец, – не страдал от железного ярма коммунизма.
   Атмосфера раздражения, что воцарилась в тесном салоне машины, шнырявшей между автобусами, заставила Скуирелли Чикейн всерьез задуматься над тем, в какую историю она влипла.

* * *

   Через некоторое время они въехали в пыльный городок Дхарамсала, севернее Нью-Дели, и в окружении жрецов около храма увидели далай-ламу.
   Выглядел он точно так же, каким его помнила Скуирелли: маленький человечек с веселыми, но мудрыми глазками, прикрытыми пилотскими очками. Одежда на нем была коричневого цвета, а все его сопровождающие были в оранжевых шляпах. Лобсанг рассказывал Скуирелли, что далай-лама возглавляет секту верующих, которая ходит в желтых шляпах. Бунджи-лама, в свою очередь, – глава секты верующих, которые носят красные шляпы. Что до нее лично, то она предпочла бы бордовый цвет.
   Держа в одной руке бронзовый дордже, другой рукой придерживая свою коричневую шляпу, Чикейн направилась по пыльной дороге к ожидающему ее ламе.
   Далай-лама ждал, молитвенно сложив руки. Лицо его было и впрямь приятное, но ничего не выражало. Он не улыбался, не моргал и никоим образом не выказывал, что замечает приближение Скуирелли, даже когда она остановилась всего в шести футах от него.
   – Что мне ему сказать? – спросила она у Лобсанга.
   – Ничего не говорите.
   – Чего он ждет?
   – Чтобы вы поклонились.
   – Почему же я не кланяюсь?
   – Это означало бы, что вы признаете его верховенство.
   – Чтобы избавиться от этой чертовой жарищи, я готова встать на четвереньки и поцеловать его шафранно-желтые сандалии.
   – Спокойно! – предостерег женщину Лобсанг. – В этот момент решается вопрос о вашем верховенстве.
   – Даже присесть нельзя?
   – Ничего не делайте.
   Скуирелли не присела, далай-лама не поклонился.
   – Святейший, – заговорил Лобсанг, – я представляю вам сорок седьмого бунджи-ламу, ныне обитающего в теле Скуирелли Чикейн.
   Далай-лама моргнул. Сопровождающие его жрецы вытянули вперед бритые головы, точно впервые увидели ее.
   – Та самая Скуирелли Чикейн, которая играла в фильме «Медная жимолость»? – спросил кто-то.
   Лобсанг посмотрел на актрису, не зная, что и ответить.
   – Скажите: да, – пробормотала Скуирелли.
   – Ответ – да, – произнес Лобсанг.
   Окаменевшие лица советников далай-ламы вдруг просияли улыбками узнавания.
   – Это Скуирелли Чикейн!
   Ее окружили.
   – Как поживает Ричард Гир?
   – Превосходно, – рассмеялась женщина. – Каждый день поет.
   – Какие новости из лотосоподобной западной земли? – поинтересовался еще кто-то.
   Все это время далай-лама бесстрастно ждал, скрываясь за своими пилотскими очками.
   – Он артачится, – шепнула Скуирелли Лобсангу.
   – Такой уж он упрямый, – ответил тот.
   – Да? Я знаю, как разбить лед. Держите. – И Скуирелли протянула свой дордже Лобсангу. Щелкнув пальцами, она взяла у Кулы шелковый сверток. Развязала и вынула свою сверкающую академическую награду за «Оценку медиума».
   – Посмотрите-ка это! – воскликнула она.
   – Это статуя давно исчезнувшего бунджи-ламы! – дружно выпалили жрецы.
   И к удивлению всех, кроме Скуирелли Чикейн, далай-лама поднес ко лбу молитвенно сложенные руки и низко поклонился не один, а целых пять раз.
   – Могу я получить ваш автограф, о Прозревшая? – смиренно спросил он.
   Теперь все пошло как по маслу. Они удалились в личные апартаменты далай-ламы, жрецы закрыли двери, и все стали пить чай – к счастью, без прогорклого масла, – сидя друг против друга на подушках. Далай-лама восхищался «Оскаром» Скуирелли, в то время как она любовалась его Нобелевской премией мира.
   – Вращение Колеса Судьбы приводит к странным последствиям, – изрек далай-лама.
   – Я предвидела, что меня ожидает. Ведь я Телец, а у Тельцов лучшая карма.
   – Теперь, когда вы признаны бунджи-ламой, что вы намереваетесь делать?
   – Освободить Тибет. Для этого я и приехала сюда, – ответила Скуирелли, продолжая восхищаться Нобелевской премией. – Наверное, трудно получить такую премию?
   Далай-лама, заколебавшись, отставил чашку чая.
   – Почему вы спрашиваете, бунджи?
   – Такая премия неплохо смотрелась бы между моим «Оскаром» и Золотым земным шаром. Кстати, я могу называть вас Дели?
   – Называйте меня далай. Это означает «океан». Океан мудрости.
   – Да, вот еще что. Давайте начистоту. Как лама с ламой. – Скуирелли подалась вперед. – Я хочу знать, что делаем мы, ламы, когда ощущаем плотское желание?
   – Ничего не делаем. Наша жизненная цель – возвышать низменные желания.
   – И сколько времени вы этим занимаетесь? – поинтересовалась женщина.
   – Всю свою жизнь.
   – О'кей. Скажите мне, если бы за сорок лет вам не удалось освободить свой народ, каким путем вы пошли бы к своей цели?
   – Я получил Нобелевскую премию за поддержание мира. Мой принцип – принцип ненасилия. Вы ведь тоже выступаете за ненасилие, бунджи?
   – Я всегда придерживалась таких взглядов. Хотя это нелегко – порой так и хочется дать сдачи.
   – Рад это слышать. Невозможно разрешить проблемы Тибета агрессией, ибо китайцев очень много, а тибетцев мало и они бедны.
   – Не беспокойтесь об этом. Я знаю, как обходиться с китайцами.
   – Ваши слова радуют мое сердце. Ибо я последний далай-лама. Так уж предопределено судьбой. У меня нет преемника, и это ужасно огорчает моих людей. Но теперь, с появлением нового бунджи, надежда вновь расцветает. Может быть, за три или даже два десятилетия Тибет возродится и вновь станет дышать сладким воздухом свободы.
   Скуирелли удивленно скривилась под своей отороченной мехом шапкой.
   – Два-три десятилетия? Я думаю, это займет не более двух-трех недель.
   – Недель?!
   – Конечно, – подтвердила Чикейн и начала загибать пальцы с шафранно-желтыми ногтями. – Две-три недели на то, чтобы освободить Тибет, одна-две недели, чтобы объехать с визитом доброй воли все крупные города и деревни. Шесть месяцев на написание книги. И три – на постановку фильма.
   – Фильма?
   Скуирелли развела руками – так широко, словно хотела обнять весь мир.
   – Подумайте, какая это будет сенсация! Всемирно прославленная американская актриса появляется из космической тьмы, чтобы освободить угнетенный народ. Это большое дело.
   – Я не могу уследить за ходом ваших мыслей, бунджи Ринпоче.
   – Люблю, когда меня так называют. Послушайте, у вас очень фотогеничное лицо. Вы не хотели бы сыграть сами?
   – Сыграть?
   – Ну да! Я могу еще поставить мюзикл «Агнец Света». Как в свое время «Эвиту». У вас хороший голос?
   – Но вы же бунджи! Ваш первый долг – править Тибетом, если, конечно, китайцы не отправят вас на тот свет.
   – Уже пытались, – махнула рукой Скуирелли. – Теперь я нахожусь под защитой Первой леди. Если со мной что-нибудь случится, она прикажет забросать их ядерными бомбами.
   – Надеюсь, вы не стремитесь спровоцировать ядерное нападение на Китай?
   – Я-то? Нет, конечно. К этому времени я уже реинкарнирую, и мне будет все равно, лишь бы только я не возродилась гражданином Китая.
   Раздался стук в дверь. Далай-лама приподнялся.
   – Принесли ужин. Прошу вас. Отужинаем и поговорим еще. Войдите.
   Слуги внесли ароматные блюда на серебряных подносах.
   Кула и Лобсанг оказались тут как тут.
   Скуирелли шумно принюхалась.
   – Пахнет классно! Что это?
   – Тсампа.
   – Видимо, диковинное что-то. А это что за суп?
   – Тхукпа-лапша. Очень вкусная вещь.
   – Тибетская лапша? Замечательно!
   – Подождите, не прикасайтесь!
   – Почему? Сначала надо прочитать какие-нибудь буддийские молитвы?
   – Сперва всю еду должны попробовать.
   – Зачем?
   – А вдруг она отравлена.
   – Кому взбредет в голову отравить вас? Вы такой милый человек.
   – Отравить могут вас, – без тени злобы отозвался далай-лама.
   – Эй, не нападайте на бедную девушку! Ведь в конце концов я, как и вы, буддистка.
   Вошел пробовальщик еды, поклонился всем присутствующим и под внимательным взглядом Лобсанга Дрома, Кулы и свиты далай-ламы стал в огромных количествах заглатывать все подряд. Скуирелли Чикейн не сводила с него испуганных глаз.
   – Вы что, не кормите его? – догадалась женщина.
   – Его держат в постоянном голоде, – объяснил далай-лама, – чтобы ничто не мешало ему выполнять свои обязанности.
   Пробовальщик наконец отведал все блюда и сел. Все выжидающе смотрели на него.
   Скуирелли недоверчиво покосилась на свое окружение.
   – Мы что, ждем, не отдаст ли этот бедный парень концы?
   – Да, – подтвердил Кула.
   – И сколько времени это длится?
   – Если пища уже остыла, а пробовальщик все еще дышит, значит, отравы не подсыпали.
   – Терпеть не могу остывшее!
   – Ваш священный долг, как бунджи-ламы, подавлять соблазны материального мира, – напомнил ей Лобсанг.
   – Горячая еда не соблазн, а необходимость, – произнесла Скуирелли, тайком погружая палец в свою тсампу. Самое время попробовать лакомство, пока все ждут, не окочурится ли пробовальщик.
   Женщина уже хотела было облизнуть свой обмакнутый в пищу палец, когда пробовальщик вдруг позеленел и повалился набок. Он дышал часто-часто и с большим трудом. Агония длилась очень долго, пока смерть не оборвала мучений несчастного.
   Лица окружающих вытянулись и окаменели. Жрецы далай-ламы зыркали глазами на Лобсанга и Кулу, те, в свою очередь, сверлили их злобными взглядами. Монгол вытащил кинжал.
   Скуирелли с трудом перевела дыхание.
   – Значит, еда была отравлена?
   – Да, – ответил Лобсанг – Но чья еда? Бунджи или далай-ламы?
   Обмен гневными взглядами возобновился.
   – Послушайте, – вздохнула Скуирелли, вытерев палец о подушку. – Почему бы нам не выбросить всю эту отраву и не начать заново. Я готовлю неплохой фасолевый салат.
   – Сейчас я приведу повара, – воскликнул Кула, выбегая из комнаты.
   Поваром оказался маленький толстячок тибетец, словно слепленный из сырого теста. Он дрожал, как пудинг на сильном ветру.
   – Как ты смел отравить еду, повар? – заорал громовым голосом Кула.
   – Я ее не отравлял.
   Монгол приблизил самый кончик своего кинжала к пульсирующей шейной артерии бедняги.
   – Врешь! Сейчас я располосую тебе глотку!
   – Не я отравил еду! Китаец!
   – Что еще за китаец?
   – Он сказал, что моя сестра в Лхасе будет изнасилована, если я не отвернусь, пока он кое-что подсыплет в пищу.
   – В чью? Бунджи или далай-ламы?
   – Бунджи.
   – Ты уверен?
   – Я не стал бы лгать, монгол, – затрясся от страха повар, – зная, что ты перережешь мне горло, если я это сделаю.
   – Ладно. Хорошо, что ты сказал правду, – произнес Кула, резко повернул голову повара и перерезал ему кинжалом глотку.
   – Зачем ты это сделал? – в ужасе вскричала Скуирелли, отворачиваясь.
   – Я всегда караю предателей, – объяснил монгол, вытирая лезвие о волосы убитого.
   Актриса долго смотрела на мертвого повара. Наконец до ее сознания дошло, какая ужасная смерть ей угрожала.
   – Они хотели меня убить, – произнесла она каким-то убитым голосом.
   – Да, – подтвердил Кула.
   – Надо найти в себе чувство сострадания и простить их, – вставил далай-лама.
   – Они уже во второй раз пытаются убить меня! Несмотря на то что я нахожусь под покровительством Первой леди. – В голосе актрисы чувствовались гневные нотки.
   – Эти китайцы – сущие демоны, – высказал свое мнение Лобсанг. – Бездушные демоны.
   – Преобразите свой гнев в понимание, – наставительно произнес далай-лама. – И новообретенное понимание употребите для создания подлинной гармонии. Озарите весь мир этим светом!
   Скуирелли Чикейн поднялась с подушки, голубые глаза ее сверкнули стальным блеском. Воздев дрожащий кулачок к потолку, она воскликнула:
   – Значит, война!
   – Война неприемлема для Будды, – обеспокоенно сказал далай-лама. – Это путь, недостойный того, кто является живым Буддой.
   – Знайте же, что война – путь этого Будды! – поклялась Скуирелли. – Мы войдем в Тибет и пинками прогоним мерзкие желтые задницы обратно в Пекин.
   Далай-лама печально склонил голову.
   – Оказывается, она из сражающихся буддистов! – восхитился Кула, задыхаясь от волнения. – На такое я не смел и надеяться.

Глава 18

   Месяц истекал, и на спартанском столе доктора Харолда В. Смита нагромоздилась целая кипа неоплаченных счетов.
   Фолкрофтские счета не превышали обычно пятизначных цифр. Но для оплаты их надо было хотя бы бегло взглянуть на чеки, фактуры и различного рода заметки.
   Справившись со всем этим, доктор Смит перевел дух, выпил два стакана минеральной воды, потом запил обычной водопроводной водой, лишь после этого он принялся за счета, выписанные на КЮРЕ.
   Все эти документы наряду с сопроводиловками поступали в отдельный почтовый ящик, ключ к которому имелся только у Смита. Конечно, порядок отнюдь не идеальный, но шеф не мог доверить Римо, а тем более Чиуну, чтобы они сами своевременно оплачивали свои счета.
   На какую бы сумму ни были эти счета, Харолд В. Смит всегда быстро их оплачивал. Его бережливая новоанглийская натура противилась трате денег налогоплательщиков на такие, казалось бы, легкомысленные статьи расходов, как торговля подержанными автомобилями, которой занимался Уильямс. То, что Римо и Чиун, хотя и не были счастливы, все же редко жаловались на свое материальное положение, составляло предмет его гордости.
   И Смит никогда не платил проценты по кредитным карточкам. Ни в те дни, когда они составляли достаточно скромную цифру «шесть», ни сейчас, когда компании, торгующие кредитными карточками, поистине стали ростовщиками.
   Смит с радостью убедился, что счета в этом месяце составляют достаточно скромную сумму – всего около пятидесяти тысяч долларов. Это было меньше, чем в прошлом квартале, когда Чиун обнаружил торговый центр «Закупки на дому» и, видимо, прошелся по всем спискам товаров, предлагаемых сроком более чем на две недели, включая два ящика с заменителем волос. Смиту так и не удалось выяснить, что это такое.
   Смит глотнул еще минеральной и продолжил – строчку за строчкой – изучение расходов.
   В карточке на имя Римо Буттафуоко он заметил два обратных авиабилета. Уильямс и Чиун куда-то летали, интересно куда? В следующей графе значилась сумма, уплаченная за взятый напрокат в Лос-Анджелесе автомобиль. Автомобиль был нанят на два дня. Обслуживался он в Малибу.
   Смит нахмурился. Малибу, Малибу? Почему это место вызывает у него какое-то беспокойство?
   И тут он вспомнил. За три дня до этого на Скуирелли Чикейн было совершено покушение в Малибу. Именно там волны вынесли на берег несколько убитых китайцев.
   Какого дьявола они там?..
   Смит подошел к компьютеру и стал внимательно просматривать файл на бунджи.
   Всего шесть тел. Просматривая последние донесения, он понял, что китайцы были убиты обычными методами, используемыми в таких случаях Римо и Чиуном. Мастер, очевидно, выпотрошил их своими сверхтвердыми ногтями. Те же, чьи лица были превращены в бесформенное месиво, а глотки передавлены, пали, по всей видимости, жертвами Римо. Помрачнев, Смит подосадовал, что не догадался раньше, чьих это рук дело.
   Он снял трубку и набрал контактный номер Уильямса.
   – Меня нет дома, – ответил сонный голос. – Катись ко всем чертям!
   – Римо, это Смит.
   – Смитти, что новенького? Вернее, что плохого?
   – Римо, – сухо произнес Смит. – Я в курсе, что вы с Чиуном несете ответственность за китайцев, убитых в Малибу.
   – О'кей, – признался Римо. – Сейчас слишком рано, чтобы врать. Там действительно без нас не обошлось.
   – Пожалуйста, объясните мне, как все это произошло, – холодно проговорил Смит. – Это была несанкционированная операция.
   – Поговорите лучше с Чиуном. Вообще-то это его операция.
   – Я хотел бы вначале услышать твою версию.
   Голос Римо отдалился, затем зазвучал громче:
   – Эй, Чиун! С тобой хочет поговорить Смитти...
   – Римо, я же просил...
   – Чиун, ты проснулся?
   Молчание на том конце провода затянулось. Наконец в трубке вновь послышался голос Уильямса:
   – Проклятие! Подождите у телефона, Смитти.
   Крепко прижав трубку к уху, Смит слышал, как скрипели, открывались и закрывались двери, затем донеслись чьи-то шаги.
   – Его нет, – удивленно произнес Римо.
   – Я хочу выслушать ваше объяснение.
   – Вы не поняли, Смитти, Чиун и в самом деле исчез. Исчезли и два наших сундука, правда, все это долбаное золото пока на месте.
   – Золото?! Какое золото?
   – Долбаное золото, которое он получил от монголов.
   – Монголов?! Каких монголов? Давайте выкладывайте все с самого начала.
   – Попробую изложить по порядку, а там уже как получится, – усмехнулся Римо.
   – Ну!
   – Вы знаете историю о тибетском монахе, который заявился в дом Скуирелли Чикейн и объявил ее бунджи-ламой?
   – Да.
   – Так вот сперва он заявился ко мне. Вместе с этим монголом Кулой. Помните его по войне в Персидском заливе?
   – Продолжайте.
   – Они попросили Чиуна отыскать им бунджи-ламу.
   – Отыскать? Вы хотите сказать...
   – Да, Чиун отвел их прямо к Скуирелли. Проделал какие-то фокусы-покусы, пустил пыль в глаза и в конце концов просто включил телик с «Шоу Пупи Серебряной Рыбки». Тут-то она и объявилась!
   – Пупи Серебряная Рыбка?
   – Да нет же, Скуирелли Чикейн! Она вырядилась так, будто жила в какой-то другой жизни, и Лобсанг сразу же заглотил приманку.
   – Лобсанг – тибетский монах?
   – Точно!
   – А вы-то тут при чем, Римо?
   – Я? Можно сказать, сбоку припека. Таскал их вещи, а за это мне мылили затылок. Когда китайцы вознамерились убить Скуирелли Чикейн, мы с Чиуном вовремя оказались на месте и прикончили их. Если была какая-то польза от нашей поездки, то, видимо, выразилась только в этом.
   – Не согласен с вами, – холодно произнес Смит. – Уж лучше бы Скуирелли убили, чем она возымела это нелепое намерение стать тибетской ламой.
   – Думаю, Чиун полностью поддержал ее начинание. Недаром же он поехал за ней в Тибет.
   – Думаю, вы недалеки от истины, Римо, – согласился Смит. – Вчера мастер позвонил мне и попросил очередной отпуск.
   – Он сказал, куда едет?
   – Насколько я понял, в деревню Синанджу.
   – Это нетрудно проверить. Наберите 1-800-СИНАНДЖУ. Если Чиуна нет и его там не ждут, значит, он направился в Тибет.
   – Минутку, – бросил Смит, переключая телефонные линии. Он набрал 1-800-СИНАНДЖУ и услышал ворчливый старческий голос, который что-то сказал по-корейски.
   – Я... ищу... мастера Синанджу, – тщательно проговаривая слова, начал Смит.
   – Его великого могучества здесь нет, – отозвался голос на каком-то странноватом английском.
   – И вы его не ждете?
   – Нет, не ожидаем... Что-нибудь передать? Может, надо низвергнуть трон в какой-нибудь стране?
   – Нет, спасибо. Я перезвоню.
   Вновь связавшись с Римо, Смит сказал:
   – В Синанджу его не ждут. Должно быть, он правда в Тибете.
   – Ну и дела! – простонал Уильямс. – Не знаю, кого и жалеть: тибетцев или китайцев.
   – Римо, – повелительно продолжил Смит, – нельзя допустить, чтобы Скуирелли Чикейн нарушила баланс сил в Тибете.
   – Баланс сил? Страна порабощена китайцами. Какой же тут баланс сил?
   – И все же это так. Тибет в основном представляет собой горное плато. Это высокий горный район Азии. Оттуда китайцы могут наблюдать за Индией, которую считают своим врагом. Тибет является непроходимым препятствием для всех вражеских сил, находящихся внизу. Известно также, что в некоторых, малодоступных районах Тибета китайцами установлены ракеты дальнего действия. Поэтому китайцы очень чувствительны к тибетскому вопросу и полны решимости удержать эту страну любой ценой.
   – Так пишут в газетах.
   – Открытый мятеж в Тибете может повлечь за собой вмешательство Монголии или Индии, связанных с этой страной религиозными узами. Если начнется новый китайско-индийский конфликт, Пакистан, являющийся союзником Китая и ожесточенным врагом Индии, несомненно, откроет второй фронт. Пакистан – ядерная держава. Вы понимаете, что это значит?
   – Да. Бай-бай, Индия... Проклятие!
   – Немедленно выезжайте в Тибет, Римо.
   – То, что произошло с тибетцами, по всей видимости, нас не касалось?
   – И да, и нет. Но теперь, когда я знаю, что мастер Синанджу положил начало цепи событий, ведущих к кризису, наш долг – остановить Скуирелли Чикейн.
   – Чей это «наш», белоглазый? – буркнул себе под нос Уильямс.

Глава 19

   Накануне отбытия из Индии в Тибет сорок седьмой бунджи-ламе не спалось.
   Обуреваемая дикими снами, она беспокойно ворочалась на своем канге, что и было отмечено в священной летописи. Опускалось, правда, что бессонница в значительной мере была вызвана большим количеством съеденных вишен в шоколаде.
   Сидя на канге, слишком взвинченная, чтобы спать, актриса своими безупречно правильными зубами, свидетельствующими о высочайшем духовном развитии, хрумкала шоколадную оболочку, предварительно высасывая сладкий нектар.
   Время от времени она напевала себе под нос:

 
Я Будда.
Будда это я.
Я сижу под деревом бодхи ^[27] .
Не плачь обо мне, Пасадена-а-а.
 

   У обители далай-ламы под названием «Дхарма-сала» собрались тибетские изгнанники. Вращая в руках свои молитвенные колеса с кисточками, они внимали чудесным звукам. Те, кто понимал английский, переводили.
   – Новый бунджи-лама поет сладко-сладко, как всякая женщина, – отмечали другие.
   – Подойди же, «Эвита», – пела бунджи.
   Последнюю фразу не так-то легко было перевести, посему в следующем столетии эти слова вызывали много споров среди буддистов.
   – Бунджи, бунджи! – взволнованно кричали тибетцы. – Благослови нас, о бунджи!
   Скуирелли Чикейн слышала эти крики, но не понимала их значения. Да и зачем ей понимать? Главное – в связи с ее новым призванием ей никак нельзя игнорировать своих новых поклонников.
   Облаченная в свое шафранно-желтое одеяние, в остроконечном колпаке, благодаря которому маленькая танцовщица казалась выше ростом, Скуирелли вышла на большой балкон, откуда далай-лама обращался к своим приверженцам.
   Женщина все еще посылала воздушные поцелуи бурно приветствующей ее толпе, когда появился Лобсанг.
   – Они всего лишь хотят испить твоей мудрости, о Будда! – изрек Лобсанг.
   – Я скажу проповедь, а ты переведешь, – кивнула ему Скуирелли и, повысив голос, начала: – Сегодня первый день всей вашей остальной жизни.
   Лобсанг перевел фразу на тибетский, затем на хинди.
   – Этот день должен стать поистине великим днем, – добавила Скуирелли.
   Толпа затаила дух. Внимавшие простерлись ниц, упершись лбами о землю. Смотрелось это действо как подходящее упражнение для аэробики.
   – Их сердца вместе с тобой, бунджи, – отметил Лобсанг.
   – О, великий миг! Скажи им... скажи, что жизнь – это блюдо, полное вишен.
   Лобсанг перевел. Собравшиеся приподняли головы. На бунджи-ламу устремились тысячи моргающих недоуменных глаз.
   – Что-то не так? – забеспокоилась Скуирелли.
   – Они не знают, что такое вишни.