Мерфи Уоррен. Верховная жрица

   – А что тут знать? Вишни есть вишни.
   – Они бедные и никогда не только не ели, но даже не видели вишен.
   – Тогда скажи им, что жизнь – это блюдо с тсампой.
   Едва Лобсанг перевел последние слова, тибетцы вновь ткнулись лбами в землю.
   – Знаете что? – изрекла вдруг Скуирелли, купаясь в почтительном обожании новой публики. – Я думаю, можно отснять неплохую видеокассету: «Поклонение вместе с бунджи».

* * *

   С восходом солнца из сарая вынесли позолоченный паланкин далай-ламы. Тибетцы растроганно плакали. Когда-то этот паланкин использовался, чтобы унести далай-ламу из Тибета; теперь же на нем должны были унести величайшего ламу всех времен в Лхасу, где она воссядет на Львиный трон, изгнав из страны жестоких ханьских китайцев.
   Приверженцы нового бунджи-ламы выстроились вдоль дороги, ведущей к горному перевалу. Они растянулись плотными шеренгами, как большие цветы, до самой границы.
   Некоторые счастливцы видели, как бунджи вышла из дома далай-ламы. У них захватило дух, когда далай-лама шесть раз простерся перед бунджи, а бунджи ни разу не поклонилась в ответ.
   С царским величием Скуирелли опустилась в паланкин, и носильщики подняли его без малейшего ропота.
   Впечатление было такое, будто бунджи весит не больше, чем цветок.
   Паланкин двинулся в путь. Перед ним шагал свирепый монгол, взглядом выискивая в толпе возможных убийц. Высоко над головой он нес шафранно-желтый зонт далай-ламы; это означало, что факел передан новому духовному вождю.
   Рядом с бунджи, гордо расправив плечи, шел святой Лобсанг Дром, но никто даже не взглянул на него.
   Взоры провожающих были устремлены на бунджи-ламу.
   – У бунджи такое же неотразимо-красивое лицо, как у женщины, – говорили все. Особое внимание привлекало к себе шафранно-желтое облачение ламы – все от пят и до кончиков длинных сужающихся ногтей. Да, шептали люди, наконец-то возродился тот самый царственный бог, который восседал на троне в дни минувшие.
   Когда паланкин приблизился к границе, за ним уже тянулся длинный, многотысячный хвост. Здесь были тибетцы и индийцы, кхампы и непальцы. И каждый на своем языке кричал об обуревавшей его радости и надеждах.
   – Бунджи-лама зиндабад! – кричали индийцы на хинди. – Да здравствует бунджи-лама!
   – Лама кьено! – подхватывали тибетцы. – Знай об этом, о лама!
   – Мы прогоним китайцев пинками в задницу! – отзывалась бунджи, и, хотя никто в те дни не понимал, что это значит, клич бунджи-ламы подхватывали все ее приверженцы, независимо от их национальности. Разрозненные в течение многих столетий, они были наконец объединены Светом Воссиявшим.
   – Мы прогоним китайцев пинками в задницу, – вновь и вновь пели они, не понимая смысла этих слов.
   – Твои люди с тобой, о святейшая! – громовым голосом возглашал монгол.
   – Это, – кричала бунджи, – лишь наш первый натиск!

* * *

   К горной границе Тибетского автономного района, как его называют китайцы, мчался человек. В темном тюрбане, с косматой бородой – типичный горец-сикх.
   Запыхавшись, он приблизился к пропускному пункту, где пограничные войска Народно-освободительной армии охраняли узкий проход, через который несколько десятилетий назад позорно бежал далай-лама. Далее поднималась заснеженная громада горы Кайласа, а у подножия с немыслимой яркостью отражали небесную синеву озера Маносаравар и Ракас Тал.
   Уже более получаса солдаты Народно-освободительной армии с беспокойством слышали какой-то усиливающийся странный шум на западе. Этот звук неприятно резал им уши. До них уже доходили слухи, что в Тибет вернулся бунджи-лама, но, будучи китайцами, они не знали, что это значит.
   – Не стреляйте! Не стреляйте! Я такой же китаец, как вы.
   Солдаты задержали пальцы на спусковых крючках. Подскочивший к ним горец сорвал бороду и тюрбан: пусть все увидят, что он китаец.
   – Я Вангди Чунг, – воскликнул он, еле переводя дух. – Я так и не смог отравить бунджи-ламу. И она направляется сюда.
   – Она?!
   – Да, это женщина!
   Китайские солдаты недоуменно переглянулись. Женщина. Одна-единственная. Чего же проще? Если документы у нее не в порядке, они вправе ее тут же арестовать. А поскольку китайские солдаты были простыми крестьянскими сыновьями и, естественно, не умели читать, документы бунджи-ламы никоим образом не могли оказаться в порядке.
   – Да как вы не понимаете, глупые черепахи! – выругался Вангди Чунг. – Бунджи-ламу сопровождают тысячи ее приверженцев.
   Солдаты вновь обменялись взглядами. Их и было-то всего трое: один сержант, двое рядовых. Все были вооружены винтовками и штыками. Ответственность за патроны нес сержант. Он подошел к ящику с боеприпасами и произвел несложные подсчеты. Патронов оказалось очень мало. Об этом парень и доложил взволнованному сотруднику спецслужбы.
   – У нас достаточно патронов, чтобы убить бунджи-ламу и еще двадцать – двадцать пять ее провожатых. Конечно, если не рассчитывать на возможные промахи.
   – Если вы убьете бунджи-ламу, нас всех разорвут на части, – предостерег Вангди Чунг.
   Китайцы хором рассмеялись. За долгие годы своего пребывания в Тибете они еще ни разу не видели тибетца, способного на нечто большее, чем проклятия.
   – Они буддисты. А буддисты не сражаются.
   – Ими предводительствует монгольский солдат. Свирепый, как лев.
   – Один монгол?
   – Один монгол.
   По лицам китайских солдат можно было сделать вывод, что это другое дело. Совершенно другое.
   – У нас недостаточно патронов, чтобы остановить монгола, – упавшим голосом сказал сержант, уныло указывая на свои скромные запасы. – И что же нам делать? Если мы покинем свой пост, то будем расстреляны, а счет за израсходованные на нас патроны пошлют нашим родственникам.
   Солдаты стали взволнованно обсуждать свое нелегкое положение, а тем временем громкий человеческий гомон, раздававшийся на знойных равнинах Индии, уже покатился ширясь и усиливаясь по горным склонам, отдаваясь несмолкаемым громким эхом. Отчетливо донеслись поющие женские голоса.

 
Я Будда.
Будда это я.
Самою судьбой
Назначен наш жизненный путь.
 

   – Мы прогоним китайцев пинками в задницы! – откликались тысячи голосов.
   После того как Вангди Чунг перевел эту угрозу с английского на их родной язык, солдаты пристрелили его и трусливо бежали в горы.
   Вот так историческая процессия бунджи-ламы вошла в кольцо гор, окружающих Тибет, и, стало быть, появилась в самом Тибете.
   Министр государственной безопасности, поджидая, пока телефонист соединит его с Домом всекитайского собрания народных представителей, напряженно размышлял, как наилучшим образом объяснить премьеру постигшую его неудачу.
   В цитатнике Мао не нашлось ничего подходящего. Во всяком случае, он не смог найти ничего подходящего.
   Наконец в трубке послышался прокуренный голос премьера:
   – В чем дело?

* * *

   Министр безопасности растерялся. Говорить надо было ясно и в то же время дипломатично, ибо телефонная линия, вполне возможно, прослушивалась.
   – Слушаю!
   – «Когда старый человек потерял на границе свою лошадь, кто мог сказать, что это недоброе предзнаменование», – проговорил министр, надеясь, что конфуцианское речение не оскорбит слуха премьера.
   К его удивлению, премьер также ответил ему конфуцианским речением:
   – «Голова коровы не подходит к пасти лошади».
   Министр государственной безопасности порылся в памяти, подыскивая подходящий ответ:
   – «Когда оказываешься в месте, тебе незнакомом, должно следовать тамошним обычаям».
   – Так, – сказал премьер. – Я слышу гром среди ясного неба. Сколько человек сопровождают красную шляпу?
   Вопрос был прямой. И отвечать следовало тоже прямо.
   – Одна-две тысячи. Не знаю, как принять такое количество посетителей в соответствии с моими нынешними инструкциями.
   Итак, кот выпущен из мешка. Министр государственной безопасности ждал ответ.
   – Сколько телекамер запечатлевают это событие?
   – Сколько телекамер? Ни одной.
   – Ах вот как, – удивился премьер. Какое-то время в трубке слышалось его хриплое натужное дыхание. Говорят, он слишком много курит.
   Ястребы политбюро уже внимательно следили за премьером, но он еще не исчерпал всех своих возможностей.
   – Помните старую пословицу: «Убей обезьяну, чтобы испугать кур»?
   – Да.
   – Я не сомневался, что вы помните. – Этими словами премьер закончил разговор.
   Целых полминуты министр прислушивался к гудкам на линии, прежде чем наконец решился дрожащей рукой повесить трубку.
   Здесь, в своем кабинете одной из самых могущественных резиденций в Пекине, ему предстояло принять чрезвычайно трудное решение.
   Одно дело – отравить бунджи-ламу на индийской земле и бросить тень подозрения на его соперника, другое дело – организовать убийство новоявленного Будды на тибетской земле. Если дела пойдут плохо, вся вина будет возложена на министерство государственной безопасности. Надвигающаяся буря грозила вырваться далеко за пределы страны.
   И не было ни клочка бумаги, ни одного записанного обрывка разговора, чтобы подтвердить, что он, министр, действует в соответствии с приказом премьера.
   И все же приказ должен быть выполнен, в противном случае министр государственной безопасности рискует потерять поддержку одного из всемогущих людей в Китае, хотя уже пополз шепоток, что вряд ли ему удастся прожить дольше, чем немолодому кролику.
   Хуже всего – когда не знаешь, что делать.

Глава 20

   Подъем в горы через перевал Гурла давался бунджи-ламе очень нелегко. Голова у нее прямо-таки раскалывалась от боли. Через каждые двести – триста футов она останавливала процессию и укрывалась за какой-нибудь ближней скалой, чтобы извергнуть содержимое своего желудка.
   – Бунджи-лама разделяет все наши страдания, – перешептывались ее приверженцы. – Сама, добровольно!
   Так позднее было написано в летописи, но в первые дни пребывания бунджи-ламы в Тибете она переносила жестокие муки и беспрестанно жаловалась, хотя летопись об этом не упоминает.
   – Ни у кого нет экседрина-форте? – выкрикнула Скуирелли, с помощью услужливых рук выбираясь из паланкина, позолоченная крыша которого защищала ее от жгучего солнца и стихий.
   – Вы должны превозмогать свои мучения, – наставлял ее Лобсанг Дром.
   – Но что со мной? Я не могу удерживать съеденное, а голова моя трещит так, будто по ней барабанят тяжелый рок.
   – Горная болезнь, – объяснил Кула, хлопая себя по груди. – Вы дышите священным воздухом Гималаев. Он очень полезен для вас.
   – Я чувствую себя так, будто вот-вот умру, – простонала Скуирелли Чикейн, бросаясь на шелковые подушки.
   – Если вы умрете, – подстерег ее Лобсанг Дром, – в следующей вашей жизни вам придется повторить это путешествие.
   – И не напоминайте мне об этом, – проскулила Скуирелли, зарываясь головой в кучу подушек. – До чего болит, просто мочи никакой нет!
   Паланкин вновь запрыгал по горным тропам, за ним следовали тысячи людей, непрестанно вращая тысячами молитвенных колес.
   – Ом мани падме хум ^[28], – монотонно тянули голоса.
   – Прикажите им замолчать, – заскрежетала зубами Скуирелли.
   – Нельзя. Они взывают о защите от горных демонов и китайцев.
   – Кто из нас бунджи-лама – я или ты? Скажи им, чтобы замолчали!
   – Это невозможно, – упрямо повторил Лобсанг Скуирелли открыла свои налившиеся кровью глаза и села. Позывы к рвоте не утихали. Ей еще никогда не было так плохо с тех самых пор, как она пересекла таинственный барьер, рассекающий жизнь надвое.
   – Ты простой актер в этой пьесе, а ведешь себя как директор, – обиделась она.
   – Тебе предстоит многому научиться, бунджи.
   Лицо тибетца так и лучилось самодовольством.
   Скуирелли порылась в своем кошельке: не завалялось ли там таблетки аспирина? Лекарства она не нашла, зато обнаружила недокуренную сигарету в золотом мундштуке.
   – Нет у кого-нибудь огня? – спросила она, протягивая из паланкина окурок.
   Подошел какой-то тибетец и попробовал на ходу зажечь сигарету кресалом. Через три минуты сигарета все-таки затлела.
   Выпуская дым в разреженный воздух «крыши мира», Скуирелли сосредоточенно думала о том, что ей предстоит сделать.
   Итак, действие первое. Все прошло бы без сучка без задоринки, если бы не эта горная болезнь. Третье действие должно вытанцеваться само по себе. Неужели трудно будет уговорить китайцев проявить благоразумие: ведь они тоже буддисты. Правда, не слишком ревностные. Но все же буддисты. Это у них в крови.
   И вот уже три часа, как идет второе действие, но до сих пор ничего не происходит. Голова у нее раскалывается на части, ее тошнит, но и только!..
   Неужели публике суждено наблюдать, что Скуирелли Чикейн выворачивает наизнанку? В цвете, в ярких красках. Впрочем, не слишком сильные страдания способствуют усилению интереса зрителей.
   – Может, оставить головную боль, а все сцены с опорожнением желудка вырезать.
   – Вам следует очистить тело от всего лишнего, – посоветовал Лобсанг.
   Вот это уже другое дело! Конечно, ей нужны советы настоящих мужчин. До сих пор она общалась только с актерами, а это совершенно особая публика. Был бы с ней этот красавчик Римо! Он явно послужил бы ей идеальным советчиком.
   Впрочем, если никаких других возможностей не представится, подумала Скуирелли, я введу его роль в сценарий. Не в книгу, конечно. Зрители, без сомнения, поймут, если она позволит себе какие-нибудь вольности, чтобы придать событиям драматизм.
   Но кто может сыграть Римо? Ричард Гир? Недостаточно мужественен. Стивен Сигал ^[29]? Поговаривают, что он не пропускает ни одной юбки. Она, Скуирелли Чикейн, с таким в паре не играет. Кен Уал ^[30] вполне подходит по внешности, но он все время подвизался так далеко на юге, что остряки шутят, будто он спал с пингвинами. А Фред Уорд ^[31] уже лысеет, такая вот неприятность.
   От болезненно сладкого дыма сигареты голова ее, казалось, раздувается, словно воздушный шар.
   Ей становилось все яснее, что проблема выбора подходящего партнера очень и очень сложна.

* * *

   У подножия горы их ожидали танки «Т-64» с красными звездами Китая на башнях.
   Дорогу преградили сурового вида солдаты в однообразных оливковых формах. Перед собой они держали «АК-47» с примкнутыми штыками.
   Скуирелли увидела все это лишь после того, как ее разбудил Лобсанг.
   – Бунджи. Настал решительный час.
   – Что? – сонно пробормотала актриса.
   – Решительный час.
   – Кульминация? Люблю кульминации, – отозвалась женщина и, перекрестившись, уткнулась лицом в подушку.
   Чья-то сильная рука схватила ее за волосы и вытащила из паланкина наружу.
   Кула был мрачен как никогда.
   – Разве так подобает обращаться с ламой? – возмутилась она.
   – Мы вместе встретим опасность.
   Скуирелли проследила за взглядом монгола и увидела три танка и солдат.
   – Что мне делать? – шепнула она.
   – Сейчас узнаешь, – ответил он.
   К ним приблизился какой-то официального вида человек в зеленом мундире, сопровождаемый двумя солдатами.
   – Я сотрудник Бюро общественной безопасности, – представился он. – Вы Скуирелли Чикейн?
   – У меня есть виза.
   – Предъявите, пожалуйста, вашу визу.
   Актриса вытащила документы из кошелька.
   Сотрудник Бюро тщательно все прочитал и произнес:
   – Я должен осмотреть ваши вещи, не везете ли вы каких-нибудь контрабандных товаров.
   – У меня есть только то, – сказала Скуирелли, расплывшись в своей сладчайшей улыбке, – что вы видите перед собой. Паланкин и несколько близких друзей. – Актриса махнула рукой в сторону своих приверженцев, колонна которых тянулась до самого горизонта.
   – Есть ли у них въездная виза?
   – Разрешение было дано как бунджи, так и ее свите, – отозвался Лобсанг.
   – Я спрашиваю про всех остальных.
   – Но я хотела бы поставить масштабный фильм, – быстро нашлась Скуирелли. – Мне нужны помощники для изучения местности, для установления общественных связей и приобретения национальных костюмов и атрибутов. Кстати, вы не знаете, где в Тибете есть хорошие киносъемочные павильоны?
   Агент Бюро безопасности посмотрел на нее пустым взглядом мало что понявшего человека, но не пожелал ударить в грязь лицом.
   – Я все-таки осмотрю ваши вещи.
   Скуирелли указала на паланкин, где лежали ее пожитки.
   – Осматриваете, пожалуйста.
   Солдаты кинулись вперед и стали колоть подушки штыками. Ничего не обнаружив, они с остервенением стали выбрасывать их на землю.
   – Эй вы, поосторожнее, это мой лучший паланкин!
   Никто не обратил внимания на ее слова. Длинная колонна приверженцев бунджи-ламы с мрачным видом вращала свои молитвенные колеса.
   Скуирелли сделала тайный знак, чтобы тибетцы ускорили вращение.
   Молитвенные колеса закрутились еще быстрее, кисточки стали еле заметными.
   Актриса улыбнулась. Какое впечатляющее зрелище! Нет, вы только посмотрите на этот великолепный задник! Фарфоровое небо. Целое сборище людей для массовки. Самое оно для широкомасштабного объектива. Нет, этот фильм будет отнюдь не рядовым фильмом Скуирелли Чикейн. Это будет настоящее эпическое полотно. Может быть, последнее эпическое полотно в ее жизни. Она уже предчувствовала грандиозные сборы.
   Неожиданно агент Бюро швырнул ее кошелек наземь. В руках он держал мундштук с обгорелым окурком, перед ним лежали ее запасы бханга.
   – Контрабанда! – злобно пролаял он.
   – Помилуйте, – взмолилась Скуирелли. – Тут меньше унции. Для личного пользования. Неужели вы не понимаете?
   Агент что-то выкрикнул на китайском языке и жестом велел своим солдатам окружить актрису.
   – Что он сказал? – спросила Скуирелли у Кулы. – Приказал нас арестовать?
   – Да. Арестовать. И препроводить в тюрьму.
   – В тюрьму?
   Сузив обветренные глаза. Кула обнажил свой серебряный кинжал.
   Скуирелли ударила его по руке.
   – Ты что, с ума сошел? – сплюнула она. – Убери сейчас же!
   – Мы не дадимся им живыми! – процедил Кула сквозь зубы.
   – Выпендривайся где хочешь, только не здесь, – осадила его Скуирелли. – Все идет замечательно. Бунджи-лама становится жертвой несправедливого преследования, ее отводят в тюрьму. Это наше второе действие.

Глава 21

   В окрестностях пограничного города Зангму в Тибете, на непальско-тибетском Шоссе дружбы, Римо ждал появления «вушилинга».
   До сих пор ему попадались только дребезжащие старые грузовички «джифенг», и в конце концов он решил удовлетвориться «донгфенгом», который – если верить справочнику для путешествующих автостопом, купленному в Гонконге, – менее просторен, чем «вушилинг», но, несомненно, быстрее, чем «джифенг».
   Обычно с помощью Смита Римо не составляло труда добраться в любую точку земного шара. Но китайцы закрыли тибетские торговые аэропорты, отрезав страну от внешнего мира. Через пропускные пункты шел только поток грузовиков с самыми необходимыми товарами.
   В гонконгском аэропорту Римо связался со Смитом.
   – По слухам, бунджи-лама уже пересекла границу Тибета, – упавшим голосом сообщил ему Смит, – в сопровождении тысячной колонны паломников.
   – О Чиуне что-нибудь слышно?
   – Нет, – отозвался шеф.
   – Может, позвонить по 1-800-ЧИНГИС?
   – Извините?..
   – У Болдбатора Хана есть свой собственный телефон.
   – Вы шутите!
   – Я сам звонил по этому номеру.
   За многие тысячи миль Уильямс, казалось, слышал, как Харолд В. Смит размышляет, поверить ли Римо на слово.
   – Хуже не будет, – заторопил его подчиненный.
   – Минуточку, – бросил Смит.
   Через несколько мгновений он сказал:
   – Линия занята.
   – Должно быть, Хан совершает очередной грабительский налет, – сухо отозвался Римо. – Но Чиуна точно нанял Болдбатор, именно он и поручил ему найти бунджи-ламу. Теперь мастер, наверное, выторговывает еще комнату золота за спасение ее от китайцев.
   – Раз уж мисс Чикейн и ее свита пересекли границу, на их перехват, несомненно, будут посланы подразделения Народно-освободительной армии, – сдавленным голосом произнес Смит.
   – И что же нам делать?
   Помолчав, шеф ответил:
   – Изменим план. Вам незачем лететь в Нью-Дели. Летите в Непал. Из Катманду вы легко попадете в любое место Тибета. Когда прибудете на место, свяжитесь со мной.
   Из Катманду Римо снова позвонил Смиту.
   – Скуирелли Чикейн арестована китайскими властями, – сообщил тот. – Я только что получил телеграмму.
   – Такова цена гарантий Первой леди.
   Смит невесело откашлялся.
   – Кажется, ей предъявлено обвинение в провозе наркотиков. Это может поставить Первую леди в затруднительное положение.
   – Этого допустить нельзя, – откликнулся Римо. – Постарайтесь не отдать ее на съедение Конгрессу. Итак, что же мне делать?
   – Мисс Чикейн препроводили в Лхасу, столицу Тибета. Перейдите непальскую границу, и после того как обойдете таможню и посты Бюро общественной безопасности, вы без труда доберетесь на попутных грузовиках до Лхасы. По Шоссе дружбы.
   – На попутных грузовиках?! Стало быть, придется голосовать? А другого способа нет?
   – К сожалению, нет. В Лхасе свяжитесь с Бумбой Фуном.
   – Это кто – какой-то местный клоун? Шут гороховый?
   – Бумба Фун – член Чуши Гангдрук. Тибетского сопротивления.
   – В Тибете есть сопротивление? Почему же я никогда не слышал о его бойцах?
   – Потому что они действуют довольно успешно, – сухо отозвался Смит. – Китайские оккупационные власти стараются замалчивать их подвиги. Всех же схваченных они подвергают тайным пыткам и казням. Вашим проводником будет Бумба Фун.
   – Мне не нужен проводник.
   – Разве вы говорите по-тибетски?
   – Нет.
   – Или можете сойти за тибетца?
   – Вы же знаете, что нет.
   – Значит, без Бумбы Фуна вам не обойтись.

* * *

   Итак, Римо стоял на обочине пыльного шоссе возле гаража для грузовиков, ожидая современного «вушилинга» или хотя бы полусовременного коричневого «донгфенга». Но только не «джифенга», потому что справочник предупреждал, что «джифенги» обладают малой скоростью и часто ломаются, а главное – в машине с трудом помещается водитель, не говоря уже о пассажире.
   В течение двух часов мимо проносились только «джифенги», и Уильямс, отчаявшись, уже собирался остановить первый же попавшийся «донгфенг» или «джифенг». Оставалось лишь надеяться, что водитель за последние полгода хоть раз мылся.
   Следующим оказался сверкающий новехонький «вушилинг». Похоже, полоса неудач закончилась.
   Следуя указаниям туристического справочника, Римо сжал кулаки, оттопырив большие пальцы, и стал крутить руками так, будто сбивал масло.
   Взвизгнув тормозами и подняв тучи пыли, автомобиль остановился. Водитель повернул к Римо обветренное лицо с веселыми глазами, в которых светилась мудрость. Трудно было сказать, сколько ему лет: может, тридцать, а может, и все пятьдесят. Суровая жизнь в горах безжалостно старит людей. На голову шофер нахлобучил тесную ушанку. Когда он высунул язык в знак приветствия, Римо подумал, что он здорово смахивает на четырехклассника.
   – Лхаса? – спросил Уильямс.
   – Шигаце, – ответил мужчина.
   – Около Лхасы?
   – Да-да. Сто, двести миль не доезжая.
   – Достаточно близко для правительственного служащего, – заметил Римо, влезая в кабину.
   Врубив первую передачу, водитель спросил на ломаном английском:
   – Как тебя зовут?
   – Римо.
   – Ри-мо. Хорошее имя. А фамилия?
   – Буттафуоко.
   – Звучит гордо.
   – В Америке такую фамилию приходится слышать чуть ли не каждый день.
   – Ты журналист?
   – Сотрудничаю в «Еженедельнике рабочих-социалистов».
   Шофер сплюнул.
   – Но на самом деле я агент ЦРУ, – добавил Уильямс.
   Водитель с такой силой ударил себя в грудь, что у шапки на голове даже уши задрались.
   – ЦРУ – это хорошо. Пинать коммунистов в задницу! Зачем ты ехать в Лхасу? Там сейчас беспорядки.
   – Я должен встретиться с бунджи-ламой.
   – Таши делек.
   – Что это значит? – поинтересовался пассажир.
   Шофер рассмеялся.
   – Желаю удача, желаю удача тебе и бунджи-лама, хе-хе-хе-хе.
   Дорога вилась змеей, как, впрочем, и все тибетские дороги, постоянно огибающие высокие горы с пропастями и заснеженными вершинами, а затем спускающиеся в желтые от горчицы долины или идущие через поросшие пышной зеленью ущелья.
   Но Тибет был прежде всего горной страной. Стоило им миновать одну гору, как впереди уже маячили три-четыре других снежных пика. Создавалось впечатление, будто играешь в видеоигру с бесконечно повторяющимися пейзажами; только открывающиеся перед тобой виды не были однообразны.
   Римо никогда не был большим любителем гор, но от этих просто глаз оторвать не мог.
   Шофер гнал машину как сумасшедший, лихо закладывая крутые повороты. Раза два Уильямсу даже казалось, что колеса с одной стороны вращаются в пустоте. Он все время держался за ручку дверцы, чтобы в случае чего сразу же выпрыгнуть.
   Дорога пошла щебеночная, кое-где сужаясь из-за давнишних осыпей. На обочине ржавели разбитые легковые автомашины и грузовики. Те, что не вписались в горную дорогу, валялись далеко внизу, среди скал.
   Местность вокруг расстилалась бесплодная, негостеприимная, открытая всем ветрам.