Мерфи Уоррен. Верховная жрица

   Только богато изукрашенные стены напоминали о прежних просвещенных временах. Только запах якового масла и человеческого пота будил в памяти бесчисленные воспоминания.
   Тондуп проходил по залам и комнатам, приводя во вращение, колеса, надеясь, что боги внемлют его молитвам. Колеса, казалось, поскрипывали: «Изгоните китайцев. Изгоните китайцев. Возвратите далай-ламу».
   Но проходили годы, а далай-лама по-прежнему оставался в Индии. Хорошая страна. Святая страна. Но не его страна. Надежда постепенно увядала в стареющем сердце Тондупа Финтсо, последнего настоятеля Поталы.
   Временами он даже готов был принять духовное руководство панчен-ламы, который, хотя и является вассалом Пекина, все же принадлежал к их вере. Но панчен-лама умер в Пекине при невыясненных обстоятельствах. Официально причиной его смерти была названа сердечная недостаточность. Но в эти ужасные дни якобы по той же причине умерли и его родственники, и его советники.
   Пекин, очевидно, разочаровался в этом панчен-ламе. Поговаривают, будто у них появился новый панчен-лама, но пройдет много лет, прежде чем он взойдет на Львиный трон. Гораздо больше, чем ему, Тондупу Финтсо, остается жить на этом свете.
   Поэтому остается только вращать молитвенные колеса и надеяться на чудо.

* * *

   Громкий стук во входную дверь с трудом проник в глубь огромного дворца. И все же скрип молитвенных колес не заглушал его полностью. Наверное, китайцы. Только китайцы способны так бесцеремонно молотить в священную дверь, только китайцы с их грубой речью и безбожными требованиями горазды вламываться в такое время ночи.
   Скользнув, словно блуждающее привидение, к большой входной красной двери, Тондуп Финтсо распахнул ее.
   Зрелище, которое он увидел, ошеломило его, у тибетца даже перехватило дыхание.
   Перед ним стоял монгол в остроконечной шапке, какую носят люди его национальности. На плече у него лежало тело, закутанное в шафранно-желтое облачение. Рядом с ним стоял кореец, глубокий старик с карими глазами и живым властным взглядом.
   – Отойди, жрец. – Монгол грубо отпихнул тибетца. – Пропусти мастера Синанджу.
   Тондуп Финтсо отпрянул. В течение многих поколений ни один мастер Синанджу не ступал на землю Тибета.
   – Что вам нужно? Дворец закрыт.
   – Убежище, жрец, – ответил мастер Синанджу.
   – Вас ищут китайцы?
   – Пока еще нет. Но скоро начнут разыскивать.
   Тондуп Финтсо молитвенно приложил руки ко лбу.
   – Убежище вам предоставлено, – тихо сказал он.
   Монгол шлепнул по спине лежавшую у него на широких плечах фигуру и сказал:
   – Где ей можно лечь спать?
   Вытянув вперед бритую голову, Тондуп Финтсо с любопытством всматривался в черты лица бесчувственной женщины. Он отметил взлохмаченные волосы, окрашенные шафраном, нездоровые бледные щеки.
   – Белоглазая? – спросил он, изумленно моргнув.
   – Протри глаза, жрец, и отведи нас в самую дальнюю, самую безопасную в этом дворце комнату, – приказал мастер Синанджу.
   – Это Потала, и самое безопасное место – покои далай-ламы. Но там запрещено жить всем, кроме далай-ламы.
   – Это бунджи-лама, собачье отродье! – пробурчал монгол.
   – Бунджи?!
   – Быстро!
   Тондуп Финтсо поспешно закрыл большую входную дверь и, прихватив с собой светильню, наполненную яковым маслом, повел за собой вновь прибывших. Бунджи-лама! Бунджи-лама здесь! Да, ходили какие-то слухи, но Тондуп Финтсо не придавал им значения, мало ли что болтают на улицах женщины и всякие бездельники. Бунджи! Бунджи он ни в чем не может отказать.
   Ни в чем, мысленно повторил он, даже если бунджи принадлежит к секте красных шляп.

Глава 33

   Базальтовая тьма тибетской ночи постепенно переходила в кобальтовую, и массивы увенчанных снежными венцами безымянных гор озарялись розово-золотыми лучами восходящего солнца, когда Римо Уильямс одолел очередной подъем и остановился.
   Внизу, в зеленой долине, лежал бетонный тибетский город. Пусть и небольшой, город занимал собой всю долину, объехать его было невозможно, только повернуть назад или пойти дальше пешком.
   Римо понял, что это не Лхаса. Он кое-что читал об этом городе и имел о нем некоторое представление. Лхаса с ее однообразными серыми постройками, жестяными крышами не имела ничего общего с историческими традициями Тибета. Только китайцы могли соорудить такой безрадостно-унылый город в самом сердце сказочно живописного тибетского пейзажа.
   Пока Римо раздумывал, что ему делать дальше, что-то просвистело над его головой. Хорошо тренированные чувства сразу подсказали ему траекторию летящего предмета. Опасности не было, Римо даже не стал пригибаться, всего лишь взглянул вверх.
   Стрела! Тщательно отполированная, с хвостом из вороньих перьев она была снабжена не обычным наконечником, а коробочкой с многочисленными отверстиями. От нее-то и исходил свист.
   Римо мигом определил, откуда пущена стрела. На утесе, глядя на него, стоял одинокий человек. Не китаец. В своем угольно-черном национальном костюме он смахивал скорее на монгола. На шее у него болталась изукрашенная коробочка тикового дерева. И он высоко, как бы давая сигнал, поднимал свой прочный лук.
   Уильямс уже достаточно насмотрелся ковбойских фильмов, чтобы догадаться, что за этим последует. К тому же его ноздри улавливали затхлый запах человеческих тел.
   На холме тотчас вскочили на ноги более десятка похожих фигур. Они размахивали луками, ножами и старинными ружьями, инкрустированными серебром и бирюзой, с раздвоенными роговыми подпорками, сделанными из антилопьих рогов. Казалось, они о чем-то его предупреждали.
   Что-то отчетливо щелкнуло под правым передним колесом, которое слегка провалилось в разрыхленную землю.
   Для Римо не было секретом, что означает этот звук, и потому он, не раздумывая ни секунды, бросился вперед, на капот. Времени затормозить не осталось. Следующие три секунды решали, останется ли он в живых вообще.
   Под машиной что-то рвануло. Она подлетела вверх и бухнулась наземь, на три баллона, которые миной почему-то не разорвало в клочья.
   Двигатель своей массой спас Римо от разлетающейся шрапнели. Кверху грибом поднялось облако едкого дыма и дорожной пыли. Окутав джип, оно пронеслось к обрыву.
   Римо спрыгнул с капота, несколько раз ловко перевернулся и встал. Тем временем джип покатился по склону, подскочил на валунах и остановился. В следующий момент, опаляя все кругом, взорвался бак с горючим.
   Пока джип горел вместе с уцелевшими, правда, теперь на глазах тающими покрышками, Римо осмотрелся.
   Тибетцы, которые, видимо, и заложили мину, смотрели на него, пожимая плечами и как бы оправдываясь: «Мы же тебя предупреждали».
   Римо окружили со всех сторон, терять ему было нечего, и он воскликнул:
   – Чуши Гангдрук?
   – Кого ты ищешь, чилинг?
   – Бумбу Фуна. – Почему бы не спросить, подумал Уильямс. Хуже, во всяком случае, не будет.
   – Какого Бумбу Фуна?
   – Меня устроит любой, наудачу.
   Тибетец посмотрел на него отсутствующим взглядом.
   – Передай ему, что его ищет Гонпо Джигме.
   Все тибетцы с удивлением уставились на незнакомца.
   – Ты Гонпо Джигме?
   – Да.
   – Мы наслышаны, что ты спустился с Кайласы. Иди сюда.
   Римо пришлось карабкаться по отвесной скале. Что поделаешь, это был самый легкий и короткий путь. Но даже самые выносливые тибетцы, те, что всю жизнь проводят в горах, были поражены легкостью, с какой он поднялся наверх. Словно даже и не поднялся, а взлетел.
   Тибетец простерся перед ним ниц.
   – Я Бумба Фун, о Покровитель Шатров.
   – Зови меня Гонпо, – откликнулся Римо. – Так называют меня все друзья.
   Тибетец встал.
   – Извини, что мы уничтожили твой джип, Гонпо. Слишком поздно рассмотрели твое белое лицо, чтобы успеть предостеречь тебя нашими стрелами.
   – Я направляюсь в Лхасу, – тут же прервал его Уильямс. – И должен попасть туда как можно быстрее.
   – Ты хочешь изгнать китайцев, врагов нашей веры?
   – Я должен найти бунджи-ламу и спасти от грозящей ей опасности.
   – По слухам, бунджи находится в Лхасе. Мы проведем тебя через город, но тебе надо переодеться кхампой.
   – Кхампой?
   Бумба Фун гордо ударил себя в грудь.
   – Мы кхампы. Смелые, неустрашимые бойцы. Неужели Гонпо Джигме не слышал о нас?
   – Гонпо Джигме слышит многое, помнит немногое, – сухо произнес Римо. Надо было спешить, очень спешить. Кто знает, что творится в Лхасе, если там объединились Скуирелли и Чиун.
   Кхампы тотчас приблизились к Римо и так горячо заспорили по поводу того, кто должен подарить Гонпо Джигме свою одежду, что дело чуть ли не дошло до поножовщины. Пришлось Уильямсу прийти им на помощь.
   – Пусть каждый из вас даст по одной вещи, – сказал он.
   После этого они заспорили о том, кто что даст и что обладает большей или меньшей ценностью.
   В конце концов Римо оказался обутым в разные унты с загнутыми носками и одетым в вывернутые мехом внутрь овчинные штаны и шерстяную чубу. Кто-то протянул ему песцовую шапку. Все сидело кое-как и очень скверно пахло. Римо выловил несколько блох. Пора было отправляться в путь.
   – Возьмите вот это. – Бумба Фун снял со своей шеи коробочку.
   – Не надо.
   – Но это амулет! Защищает от китайских пуль.
   – Гонпо Джигме не нужны амулеты, чтобы защищаться от пуль, – заявил ему Римо. – Пошли.
   Идти пришлось пешком. Неподалеку догорал джип. Как бы там ни было, в нем все равно уже почти не осталось бензина.
   – А до Лхасы еще далеко? – поинтересовался Уильямс, когда они начали спускаться в долину.
   – Меньше чем один дневной переход, – ответил Бумба Фун.
   – Прекрасно. Может, я смогу проголосовать.
   – Всякий истинный тибетец будет счастлив подвезти Гонпо Джигме, но все мы в грузовике не поместимся.
   – Главное – проведите меня через город.
   – Он называется Шигаце. А почему Гонпо Джигме говорит по-английски?
   – Потому что Гонпо Джигме дал обет не говорить по-тибетски, пока Тибет не будет свободен, – вывернулся Римо.
   Бумба Фун перевел эти слова своим товарищам. Те одобрительно закивали, зацокали. Уильямс почувствовал некоторое облегчение.
   Когда они приблизились к городу, из всех громкоговорителей грянула торжественная, похожая на марш музыка. Это был китайский национальный гимн: «Алеет Восток...»
   Лицо Римо потемнело, он нахмурился.
   – Замечательно. Теперь все горожане проснутся.
   – Это великий день! – подхватил понявший его превратно Бумба Фун. Пока Римо ломал себе голову, как они смогут незаметно пробраться через город, Бумба Фун подал знак своим людям. Те вытащили из колчанов стрелы с продырявленными коробочками, натянули тетивы и выстрелили.
   Свист распугал всех ворон, собаки отозвались на него громким лаем; не приходилось сомневаться, что его услышат все солдаты и агенты безопасности, не утратившие слуха.
   – Что вы делаете? – воскликнул Римо.
   – Возвещаем нашим угнетателям о твоем прибытии, о Покровитель Шатров.
   – Вы что, с ума сошли?
   – Китайцы разбегутся, как только поймут, что это ты, Гонпо.
   – Мы и с места не успеем сдвинуться, как китайцы нас расстреляют!
   Кхампа пожал плечами.
   – Если нам суждено умереть вместе с тобой, да будет так.
   – Вы все испортите! Бьюсь об заклад, что в следующей своей жизни ты будешь яком.
   Кхампа просветлел:
   – Яки – хорошие животные. Делают тяжелую работу, да еще дают молоко и мясо.
   – Ты станешь безрогим трехногим яком. И у тебя будет тьма блох.
   Кхампа склонил голову.
   – Повелевай, о Гонпо, и мы выполним твою волю.
   – Я должен пробраться через город так, чтобы китайцы ничего не заподозрили.
   – Все будет, как ты скажешь.
   – А потом мне надо как можно скорее попасть в Лхасу.
   – Все будет, как ты скажешь.
   – И никаких закидонов?
   – Что такое «закидон»?
   – Безрогий трехногий як.
   – Никакие такие яки не будут мешать тебе в пути, о Гонпо. Ожидай нас здесь.
   Римо спрятался за стеной и стал терпеливо ждать. Он терпеть не мог бездействия, но ничего другого ему не оставалось. Пусть и переодетый кхампой, он все равно выглядел типичным американцем, к тому же не говорил по-тибетски, поэтому сразу навлек бы на себя подозрение.
   Ждать ему пришлось недолго. Раздался взрыв, кверху взвилось облачко черного дыма. Затем завыла сирена. Затарахтели частые выстрелы.
   – Эти идиоты все испортили!
   Однако появление бешено мчавшегося грузовика, переполненного кхампами, заставило его переменить свое мнение. Уильямс вышел на дорогу и, приглядевшись, заметил, что народу вернулось больше, чем уехало.
   – Где вы подобрали этих ребят? – спросил Римо, на ходу вскакивая в машину и садясь на прибереженное для него пассажирское сиденье.
   – Чуши Гангдрук везде и повсюду, – ответил Бумба Фун. – Китайцы даже опомниться не успели, как отправились на тот свет.
   – Они все мертвы?
   – Почти все. Остальным тоже скоро придет конец.
   Грузовик развернулся и помчался к городу.
   Вблизи город выглядел ничуть не привлекательнее, чем сверху. Они проносились мимо серых однообразных зданий. Тибетцы приветственно махали им руками и почти все показывали язык. Иногда Римо отвечал им тем же самым – высовывал язык.
   По пути к ним присоединилось еще несколько грузовиков и один джип. Все они были переполнены шумливым людом.
   Шигаце остался позади, и в городе опять загремели взрывы. Уильямс оглянулся. То тут, то там поднималось зарево пожаров.
   – Зачем они сжигают свой собственный город?
   – Он был построен китайцами. Теперь, когда Тибет обрел свободу, люди хотят жить в городе, возведенном их собственными руками.
   – Тибет еще не обрел свободу.
   – Теперь, когда вместе с кхампами и Гонпо Джигме бунджи-лама предъявил свои права на Львиный трон, это вопрос нескольких дней.
   – Я надеялся, что мы въедем в Лхасу как можно незаметнее.
   – Мы въедем в Лхасу так же незаметно, как выезжаем из этого города, – заверил его Бумба Фун. Кто-то пустил в небо свистящую стрелу, по-видимому, вместо фейерверка.
   Римо устроился на сиденье поудобнее. У него было такое чувство, что он все же продвигается к своей цели.
   А между тем горы как будто взывали к нему, и он почему-то тревожился. Как объяснить этот – такой сильный – зов?

Глава 34

   Старому Тондупу Финтсо не спалось. Он беспокойно ворочался на шкурах яка, облаченный в свою темно-бордовую одежду, которую надевал очень редко. И размышлял, что же означает все происходящее.
   Бунджи-лама – миг гар, белоглазый. Волосы, правда, шафранно-желтые, а это добрый знак. Но белые глаза?!
   Ходили слухи, что бунджи-ламу отыскали в далекой Америке. Еще никогда тулку не находили так далеко от Тибета.
   Размышляя обо всем этом, он так и не мог уснуть. На рассвете репродукторы начали изрыгать ненавистное: «Алеет Восток...» Музыка звучала с каким-то металлическим отзвуком. Тондуп Финтсо отбросил яковые шкуры и стал босиком бродить по прохладной Потале. Его обуревало сильное волнение.
   Наконец он достиг покоев бунджи-ламы. Тяжелая деревянная дверь, несколько столетий назад доставленная на спинах рабов из Бхутана, была закрыта. Он приложил ухо к влажному дереву и прислушался. Внутри стояла мертвая тишина.
   Тондуп Финтсо открыл дверь. Он знал, что петли скрипеть не будут, они и в самом деле не скрипнули.
   Роскошные покои прорезал косой луч розового света. Постель на канге вся была разворошена. Не зная, что делать дальше, он растерялся. Сердце его бешено колотилось.
   И тут он увидел бунджи.
   Бунджи-лама – Тондуп Финтсо все еще думал, что это мужчина, – сидел на ночном горшке. Золотой струей стекая в медный горшок, моча тихо позванивала. Это был личный горшок самого далай-ламы.
   Тондуп Финтсо прищурил глаза. Что-то здесь не так!
   Бунджи поднял голову, голубые глаза его потемнели от досады. Только тут бывший настоятель понял, что это женщина.
   – Господи Иисусе! – вскричала она. – Неужели Будда не имеет права на уединение?
   С широко раскрытыми от изумления глазами Тондуп Финтсо поспешно ретировался. Запахнувшись в свои одежды, шлепая босыми ногами, он побежал к большой деревянной двери.
   Какое святотатство! Оказывается, бунджи не только белый человек, но к тому же еще и женщина. Ее и близко нельзя подпускать к Львиному трону!
   Тондуп Финтсо решил, что у него нет другого выхода, кроме как донести обо всем в Бюро общественной безопасности. Неприятно, конечно, но другого выхода нет.
   Вполне возможно, подобный поступок может повлечь за собой ужасные последствия, но он утешался мыслью о том, что все изначально предопределено свыше.

* * *

   Под сверкающими крыльями построенного в СССР турбовинтового самолета огромным желто-зеленым ковром разворачивались восточные районы Тибета.
   Сидя на месте второго пилота, министр государственной безопасности наблюдал, как внизу проплывают бесконечные пастбища. Скудость здешней природы удручала его. Чтобы добраться отсюда пешком до цивилизованных мест, понадобились бы долгие дни или даже недели. И не так-то просто было бы выжить.
   Впереди, на горизонте, смутно маячили горные хребты. Такие же неприветливые, как и эти восточные районы, но куда более суровые. Министра так сильно страшило приземление в Гонггарском аэропорту Лхасы, что думать ему даже не хотелось про горы. Чтобы приземлиться в Гонггаре, пилот вынужден преодолеть узкий проход между двумя пиками. В разреженном воздухе это нелегкое испытание для турбовинтовых двигателей.
   На одном из пассажирских мест сидел таши. Среди сопровождающих его лиц он выглядел совсем крошечным. Скорее, какое-то мифологическое существо, нежели человек. Таши вращал твердое позолоченное молитвенное колесо, подаренное министром, как вознаграждение за трудный перелет. Эта жалкая фигурка должна была поддержать претензии Китая на Тибет.
   Через десять, двадцать лет, когда таши получит надлежащее образование, досконально изучит свою религию, это станет вполне возможным. Но властителей – пусть и марионеточных властителей – не выбирают и не водворяют на трон за одну ночь. Появление бунджи-ламы смешало все карты. Остается только надеяться, что таши окажется столь же могущественен, как и бунджи-лама.
   И все-таки главное, думал министр, благополучно приземлиться в Гонггаре.

* * *

   В священной летописи говорится, что бунджи-лама взошла на Львиный трон без каких-либо пышных торжественных церемоний. Бескорыстно преданная делу избавления Тибета от горя и рабства, она явила в этом случае подобающую скромность. Ее водворение в священной Потале свершилось глухой ночью и, как уже отмечалось, без какой-либо помпы, во второй месяц года Железной Собаки. Свидетелями этого великого благого момента были только всевидящие боги.
   Скуирелли Чикейн все еще пребывала в полусне. Ощущение было такое, будто ее мозг окунули в эфир. В сущности, не так уж и плохо, ей даже нравилось. Если бы только перестало молотить в висках! Проклятущая головная боль!
   Оглядываясь по сторонам, она предавалась глубоким размышлениям по поводу своего местонахождения. Стены комнаты украшали изображения Будды, ботхисатв и всяких мифологических существ. Потолок был сводчатый, очень высокий. Обстановка – изысканно роскошная, особенно бросалось в глаза позолоченное кресло в углу, изобилующее резными изображениями китайских драконов, собак и еще кого-то.
   Ничто так не привлекало Скуирелли, как это роскошное кресло, поэтому она подошла и не долго думая плюхнулась в него.
   – Очень удобное! – одобрительно воскликнула она. В этот момент актриса решила, что сцена ее пробуждения должна быть заснята именно здесь, на месте. Если, конечно, позволит бюджет. В противном случае придется использовать павильон в Бербанке.
   Но где же она все-таки находится? В ее затуманенном мозгу не сохранилось воспоминаний о том, как она здесь очутилась. Где-то далеко-далеко Скуирелли слышала какие-то звуки духового оркестра, который играл какой-то марш, как ей показалось. Где-то очень далеко.
   Актриса мысленно отметила, что музыку необходимо будет заменить партитурой Джона Уильямса ^[38]. Если, конечно, она состряпает из всего этого мюзикл. В таком случае можно будет попытаться написать музыку самой. Кто может возразить против этого? В конце концов она ведь бунджи-лама!
   За закрытой деревянной дверью послышались чьи-то шаги. Опасаясь, как бы к ней опять не заявился этот напоминающий сушеную рыбу тибетец, который, похоже, страсть как любит подглядывать, Скуирелли прикрыла одеждой свои скрещенные ноги.
   – Бунджи! Бунджи! – позвал Кула. Огромный монгол в своих мохеровых, как бы вывернутых наизнанку штанах распахнул дверь.
   Увидев Скуирелли, он остановился, и тревожное выражение исчезло с его лица.
   Опустившись на четвереньки, он стал биться лбом об пол.
   – Какое великое событие! – едва не прослезился он.
   – О чем ты говоришь? – спросила Скуирелли.
   – Ты взошла на Львиный трон!
   – На Львиный трон?! Где он?
   – Под твоим драгоценным задом, о бунджи.
   Скуирелли подпрыгнула.
   – Это Львиный трон? В самом деле? Ты, наверное, шутишь. Конечно же, шутишь.
   – Я не шучу, бунджи. Настал час, которого так долго ждал весь Тибет.
   Актриса опустилась на позолоченное кресло.
   – Вот это да! Львиный трон. Я сижу на Львином троне. Какой замечательный момент! Я чувствую, как все мое существо вибрирует на какой-то высокой космической частоте. Что мне следует объявить в своем первом указе? Неужели этот момент так и останется незапечатленным?
   – О Покровительница! Преврати этих китайцев, которые ломятся в ворота Поталы, в овечьи орешки.
   – Каких еще китайцев?
   – Нас предали, бунджи!
   – Предали?
   – Вонючий настоятель, предоставивший нам убежище, выдал нас этим проклятым китайцам.
   – Это карма! – вскричала Скуирелли, соскакивая с кресла.
   Кула тоже поднялся.
   – Чем мы заслужили такую плохую карму?
   – Нет-нет, это хорошая карма. Прекрасная! Просто замечательная!
   – Что же тут замечательного?
   Скуирелли широко раскинула руки, как бы вызывая к жизни живописную сцену.
   – Это конец второго действия. Нет, погоди, начало третьего. Бунджи-лама пробуждается и, не отдавая себе отчета, усаживается на Львиный трон. И в этот момент полного, казалось бы, торжества ее предает один из подданных, который обожает подглядывать и сует свой нос не в свои дела. Но тут врывается ее верный слуга-монгол – это ты – с дурными новостями.
   – Вы же сказали, что это хорошая карма, – удивился Кула.
   Скуирелли принялась мерить комнату шагами.
   – В реальной жизни это скверные новости, но в кино это потрясающий поворот сюжета. Не прерывай свою бунджи. На чем я остановилась? О, да. Теперь бунджи знает, что должна схватить яка за рога и, несмотря ни на что, победить. – Актриса хлопнула в ладоши. – Публика проглотит эту сцену с радостью, как попкорн!
   Кула посмотрел на дверь.
   – Зачем ты говоришь все это, бунджи, в то время как наши жизни в опасности?
   – Этого требует сюжет. Надо предусмотреть такие острые моменты в сценарии.
   Кула смотрел на нее непонимающим взглядом.
   Чикейн продолжала расхаживать из угла в угол.
   – О'кей, теперь мне следует повернуть ход событий. Но как это сделать? Как?
   Снаружи послышался сильный грохот.
   Скуирелли остановилась.
   – Что это?
   – Враги веры взломали ворота, – ответил Кула.
   – Лучше не придумаешь! – воскликнула актриса.
   – Сейчас они заполнят дворец, как полчища муравьев, – добавил Кула.
   – Это просто фантастика! У них численное превосходство сто к одному. Публика будет просто рыдать от восторга. Отлично! Мне нравится, очень нравится. И мне нравится быть бунджи-ламой!
   В комнату ворвался мастер Синанджу.
   – Нам надо бежать, – выпалил он.
   – Бежать? Ни за что в жизни! Я сейчас в сценическом костюме. Сижу на Львином троне. И надеюсь его удержать.
   – Китайцы просто сомнут нас. Мы не в состоянии сражаться с таким количеством.
   – Путь прегражден, – сообщил Лобсанг, появившись у двери. – Бунджи должна остаться здесь.
   – Она умрет, – уверенно произнес Чиун.
   – Если и умрет, – спокойно отозвался азиат, – значит, такова воля богов. Услышав о ее гибели, люди восстанут все как один.
   – Бунджи находится под покровительством Синанджу. Ее гибель навлечет позор на мой род. Я не допущу, чтобы она погибла.
   Кула подошел к Лобсангу и приложил лезвие кинжала к его горлу.
   – Мы поступим так, как велит мастер Синанджу.
   Скуирелли топнула босой ногой.
   – У меня что, нет права голоса?
   – Вы бунджи, – сказал Кула, склоняя голову перед актрисой. – Разумеется, мы выполним малейшую вашу прихоть.
   – Хорошо. Так вот, я желаю...
   К женщине незаметно скользнул мастер Синанджу и коснулся ее затылка. Губы Чикейн продолжали шевелиться, но ни одного звука не вылетело из ее уст. Она попыталась было откашляться. Безрезультатно, только горло заболело.
   «Мой голос! – с нарастающей паникой подумала Скуирелли. – Я потеряла свой голос».
   Кула бесцеремонно взвалил ее на свои могучие, подобные окорокам плечи и куда-то потащил. Скуирелли только подпрыгивала при каждом его широком шаге.