Мерфи Уоррен. Верховная жрица

   – Мой последний гуру мне так и сказал.
   Святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче с трудом оторвал взгляд от экрана.
   – Мастер Синанджу, – произнес он хриплым голосом, – возможно ли такое?

Глава 5

   – Минутку, – выпалил Римо. – Знаете, кто это такая? Скуирелли Чикейн.
   – Ты знаешь эту огненноволосую женщину, Белый Тигр?
   – Не лично. Она актриса. А кроме того, пишет книги о своей жизни.
   – И много написала?
   Уильямс пожал плечами.
   – Вбила, короче, себе в голову, что прожила много жизней. И люди это спокойно глотают.
   Кула мрачно кивнул.
   – Стало быть, проповедует учение Будды. Это свидетельство того, что она вступила на праведный путь, хотя и имела несчастье родиться белой женщиной.
   – Но ведь она женщина, – изрек Лобсанг Дром. Лицо у него почему-то вытянулось. – Бунджи-лама не мог возродиться в женском облике.
   – Не подвергай сомнению слова оракула, – громко произнес мастер Синанджу. – Наблюдай и учись. Внимай и веруй, ибо то, что скажет огненноволосое воплощение Будды, будет обладать особой глубиной и силой.
   – Ну это уж ты чересчур, папочка, – шепнул Римо.
   Мастер Синанджу схватил своего неисправимого ученика и довольно сильно сдавил кисть, словно испытывал его способность превозмогать боль.
   Стиснув зубы, Уильямс попробовал высвободиться, но не тут-то было: Чиун усилил нажим. Римо плотно закрыл глаза, но так и не признал своего поражения.
   Уверившись, что упрямый белый ученик не станет кричать от боли, а в дальнейшем воздержится от неуместных реплик, учитель отпустил его руку.
   Теперь уж Римо сидел спокойно, наблюдая за экраном телевизора.
   – Я никогда не слышала о сиамской душе. – Пупи Серебряная Рыбка так энергично тряхнула головой, что казалось, будто ее лохмы потрескивают. Скуластая, с ослепительно белыми зубами и живыми глазами, она напоминала марионетку, управляемую незримыми нитями.
   – Вероятно, я первый человек в истории, обладающий сиамской душой, – начала Скуирелли Чикейн. – Думаю, моя душа стремилась к чему-то очень важному и знала, что для достижения цели ей необходимы два тела.
   – А ты знаешь, к чему именно стремилась твоя душа?
   – Нет. И по правде говоря, Пупи, я уже начинаю тревожиться. Ведь мне скоро стукнет шестьдесят! Одно мое тело – Мэй Уест – уже умерло, второе, оставшееся, постепенно изнашивается.
   – Брось! Выглядишь ты просто замечательно. До сих пор еще лучшая профессиональная чечеточница. Откопычиваешь так, что будь здоров!
   – Что значит «откопычивать»? – нахмурился Кула.
   Римо подавил желание сострить, сказав, что эта женщина – полуяк.
   Скуирелли Чикейн просияла, в глазах ее заиграли озорные искры.
   – Благодарю на добром слове, Пупи. В космических масштабах этому телу осталось жить всего лишь несколько мгновений. Боюсь, мне придется ждать следующего рождения, чтобы начать поиски заново. Что бы я ни искала, мне надо это найти!
   – Бунджи-лама! – выдохнул Кула.
   – Нет, нет. – Лобсанг упрямо тряс головой. – Этого не может быть. Она белая.
   Кула нахмурился.
   – Возраст совпадает. Судя по ее словам, она прожила почти шестьдесят сезонов, когда яки приносят приплод. Примерно такое время отсутствует и бунджи-лама. К тому же волосы у нее огненного цвета.
   – Нет, нет, не может быть! Бунджи-ламе надлежит привести Тибет к величию, а эта говорит с каким-то порождением ада.
   – Тут вряд ли что возразишь, – сказал Римо.
   – Я не вижу безликого идола, – гнул свое Лобсанг.
   – Без сомнения, он находится на священном алтаре, который нам еще предстоит обнаружить, – твердо проговорил Кула.
   – Слушайте внимательно, – предупредил Чиун. – Истина откроется вам в словах бунджи-ламы. Главное – слушайте.
   Программа продолжалась. Мастер Синанджу, казалось, целиком был поглощен происходящим в телестудии, но на самом деле он прежде всего наблюдал за реакцией своих гостей. Лица их, озаренные отблесками телевизионного экрана, были сосредоточенны. Монгол Кула восторгался всем с простодушием ребенка, Лобсанг Дром же кривил свое вытянутое лицо с каждой услышанной им фразой. Из-под своего оранжевого одеяния он извлек нефритовые четки, сделанные в виде маленьких черепов, и стал нервно перебирать их пальцами.
   – Каким образом ты вспоминаешь о своей прошлой жизни? – спрашивала тем временем Пупи Серебряная Рыбка. – Может, воспоминания приходят к тебе во сне? Или как?
   – Я умею возвращаться в свое прошлое. Мой гуру научил меня пробуждать забытые воспоминания, но мы с ним расстались. Теперь я делаю это сама.
   Пупи Серебряная Рыбка закатила глаза. Ее лицо расплылось в глуповато-блаженной улыбке.
   – Знаешь, я иногда представляю себя царицей Савской, которая жила так давно.
   – А я была принцессой на затонувшем материке My. И меня звали Тумазума.
   – И что же случилось?
   – Материк затонул, а вместе с ним и я. Но сердце мое до сих пор бешено колотится, когда я погружаюсь в ванну джакузи.
   – Со мной происходит то же самое под душем.
   – Я мало что понимаю в ее словах, – пробормотал Кула. – Это свидетельствует о неземной мудрости.
   – Без сомнения, и гуру ее был мудрейшим человеком, – вкрадчивым голосом заметил Чиун.
   Никто не стал оспаривать это замечание. И в первую очередь Римо.
   Программа закончилась, но святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче так и не изменил своего мнения.
   – Это не бунджи-лама, – с горечью произнес он.
   – Неужели ты все еще не веришь тому, что видели твои ленивые глаза, жрец? – возмутился Кула. – Тому, что слышали твои уши? Это, конечно же, воплощение, тулку. Свет во тьме. Он...
   – Она, – поправил Римо.
   – Хорошо, она, – не стал спорить Кула. – Но ведь волосы у нее и впрямь огненного цвета. И говорила она о своих прежних жизнях.
   Лобсанг Дром сурово сузил глаза.
   – Я не могу принять все это.
   – Значит, надо посетить бунджи-ламу и лично во всем убедиться. Не станет же мастер Синанджу лгать!
   Чиун, словно предупреждая, бросил многозначительный взгляд на Римо, затем встал на ноги и вытянулся, будто сизая струйка дыма.
   – Есть некто, кто может вас убедить, – решительно проговорил он.
   – И кто же это? – спросил Лобсанг.
   – Старый бунджи-лама. Можно посоветоваться с ним.
   Взгляды всех четверых, включая и Римо, устремились на заклятый сундук.
   Махнув рукой в его сторону, Чиун сказал:
   – Римо, тебе предоставляется честь открыть сундук.
   – Я пас, – скорчив гримасу, ответил ученик.
   Все смотрели на него так, будто он произнес какую-то непристойность.
   – Это большая честь! – подстегнул его Чиун.
   – Хорошо, хорошо. – Римо приблизился к сундуку. Тот на удивление оказался незапертым: медные защелки открылись достаточно легко. Откинув крышку, Уильямс поспешно отступил в сторону.
   Отпрянуть его заставил запах, а вовсе не то, что он увидел. Чтобы замедлить разложение и приглушить запах, в сундук была насыпана соль.
   Все пространство занимала мумия. Бунджи-лама, сложив руки на коленях, застыл в позе лотоса. Облачен он был в траченное молью выцветшее золотое одеяние. Вместо лица – лишайник и плесень, на месте глаз – черные провалы. Сквозь тонкие иссохшие губы виднелись уцелевшие зубы. В руках мальчик держал какую-то бронзовую вещицу, похожую на гантели.
   – Какой же он маленький, просто карлик! – удивился Римо.
   – Бунджи-ламе не исполнилось еще и пятнадцати, когда он покинул это тело.
   Уильямс скривился.
   – Вы что, не хороните своих покойников?
   – Когда тибетец умирает, – объяснил Лобсанг Дром, – ему устраивают «небесные похороны». Тело относят на открытое место и, лишь после того как стервятники склевывают его до костей, хоронят.
   – Таким образом вы экономите много места на кладбище, – сухо обронил Римо, – да еще и развлекаете ребятишек.
   Лобсанг Дром посмотрел на его исподлобья.
   – А как вы обходитесь со своими покойниками?
   – Их кладут в деревянные гробы и погребают в земле.
   – Значит, ваш ячмень попахивает мертвечиной, – произнес Лобсанг Дром.
   Римо даже оторопь взяла от подобного умозаключения.
   – Бунджи-лама всегда восседает в торжественной позе, – вмешался Кула, – пока не найдено его следующее тело. Лицо мумии обычно обращено на юг – в сторону долголетия. В этом проявляется почтение к старому телу, ибо не раз случалось, что старое тело указывало на новое.
   – Говорят, тело предыдущего далай-ламы через десять дней после смерти повернулось лицом на северо-восток. Именно на северо-востоке был найден новый далай-лама.
   – Подумать только! – изумился Римо.
   – Вот и спросим бунджи-ламу, правильно ли указал оракул на его нынешнее тело, – объявил Чиун.
   Все встали.
   Уильямс внимательно наблюдал за происходящим.
   Повернувшись лицом к мумифицированным останкам сорок шестого далай-ламы, Лобсанг Дром проговорил:
   – О Угаснувший Свет! Подай знак, о трижды благословенный, правильно ли указал оракул на Свет Народившийся.
   Старый бунджи-лама молчал. В его пустых глазницах ползали тени, порождаемые мерцающим светом цветного телевизора.
   Из динамиков послышался голос Скуирелли Чикейн:
   – Гуру сказал мне, что я, по всей видимости, узнаю свое истинное предназначение после шестидесяти.
   – Почему, детка? – поинтересовалась Пупи Серебряная Рыбка.
   – Потому что в шестьдесят женщина становится старухой.
   – Ты хочешь сказать: ведьмой?
   – Это предрассудок. Старуха всегда была символом женской мудрости. В свой шестидесятый день рождения я и обрету мудрость.
   – Сладкая моя, – рассмеялась Пупи, – если в шестьдесят ты будешь выглядеть так же замечательно, к слову «старуха» в энциклопедии придется сделать новую картинку.
   Пользуясь тем, что внимание присутствующих приковано к экрану, мастер Синанджу незаметно сунул руку в сундук и тут же вытащил ее обратно.
   Голова бунджи-ламы, отломившись от иссохшей шеи, покатилась по полу и остановилась перед телевизором как раз в тот момент, когда Пупи Серебряная Рыбка сказала:
   – Скуирелли Чикейн, я верю, что ты непременно узнаешь, каково твое предназначение в жизни, и выполнишь его.
   – Все слышали? – воскликнул мастер Синанджу. – Бунджи-лама сказал свое слово!
   – Бунджи-лама на экране или бунджи-лама, голова которого на полу? – уточнил Римо.
   – И тот, и другой! – воскликнул Чиун. – Покатив свою голову по полу, бунджи-лама открыл сокровенную тайну самым недоверчивым.
   – Недоверчивый прав, – вставил Уильямс.
   Дрожа всем телом, Лобсанг Дром повернулся к Чиуну и, низко кланяясь, проговорил:
   – Мне не следовало сомневаться в твоих словах, мастер Синанджу.
   Мастер Синанджу склонился в ответном поклоне, стараясь скрыть ликование, сиявшее на его лице. Какие же легковерные простаки эти тибетцы.
   – Это великое событие, – почтительно произнес Кула, – может быть, самое великое в моей жизни.
   – Ну и кино! – пробормотал Римо.

Глава 6

   Наутро Римо Уильямс проснулся вместе с солнцем. Скатившись с матраса, потянулся и подошел к большому стенному шкафу. Внутри с одной стороны на деревянных плечиках висели его тенниски, с другой стороны – брюки. Все запачканные белые тенниски Римо выбрасывал, черные на всякий случай оставлял. А носил он только черные или белые тенниски. Самые простые. Без каких-либо дурацких надписей или рисунков.
   Брюки же Римо предпочитал исключительно хлопчатобумажные или твидовые, в основном коричневые, серые или черные. Впрочем, черные брюки, в отличие от черных теннисок, очень быстро обтрепывались – приходилось выбрасывать и их.
   Уильямс выбрал белую тенниску и свежую пару черных брюк, но тут вспомнил, о чем предупреждал его Чиун накануне вечером. Сегодня они поедут искать живую бунджи-ламу. Пришлось остановиться на черной рубашке и серых брюках. Не ясно, когда они вернутся, но в надежде, что поездка окажется не слишком долгой, пожалуй, не стоит брать лишнее.
   Перекинув одежду через руку, Римо поспешил в свою личную ванную. Из-за закрытой двери доносился какой-то шум.
   – Кто там? – постучавшись, спросил Уильямс.
   – Это я, Кула, – ответил громкий голос.
   – Вода достаточно теплая?
   – Удивительно холодная.
   – Ты принимаешь холодный душ?
   – Я моюсь в белом колодце, вода тут прохладная, и в нее приятно погружать лицо.
   – Для полного удовольствия дерни еще серебряную ручку, – посоветовал Римо, досадуя, что его личную ванную так бесцеремонно заняли. Ладно, есть еще шестнадцать секций с ванной в каждой из них. Найти свободный душ не проблема.
   Из соседней ванной послышались какие-то странные звуки. Дверь была не заперта, и Римо заглянул внутрь.
   Святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче, совершенно нагой, сидел рядом с ванной и зубными щетками хозяина помещения счищал грязь с черепа и плеч покойного бунджи-ламы.
   – Что за ерундой ты занимаешься?
   В ответ на приветствие Римо Лобсанг Дром высунул язык и сказал:
   – Старый бунджи-лама должен выглядеть достойно, когда мы будем представлять его преемнице.
   – Когда закончишь, не забудь вымыть ванну.
   Это замечание явно задело тибетца.
   – Ты же здешний слуга, не я.
   – Ладно. Я приведу ванну в порядок, если ты согласишься помыться.
   – Омовение я совершу, когда настанет подходящее для этого время.
   – И когда же оно наступит, подходящее время?
   – Когда новый бунджи-лама взойдет на Львиный трон. Ибо я дал обет, что до этого великого дня не стану совершать омовений.
   – Ты дал обет, что не будешь мыться?
   – Да. А как поступают в таких случаях верующие христиане?
   – Как всегда. Ходят к обедне. Постятся. Воздерживаются от интимных отношений. Если все это не поможет, играют в бинго ^[11].
   – Я тоже принял обет безбрачия.
   – Раз ты не моешься, то принимать обет безбрачия уже необязательно, – бросил Римо, направляясь к следующей ванной. «Ни одна женщина не ляжет в постель с таким грязнулей», – подумал он, развивая высказанную вслух мысль.
   Из кухни снизу доносились какие-то звуки: там, видимо, хлопотал Чиун. Ученик решил с мытьем пока подождать и, на ходу одевшись, спустился вниз по лестнице.
   При его появлении мастер Синанджу даже не обернулся. Только шумно принюхался и недовольно поморщился.
   – Я вижу, сегодня утром ты не принимал душа, – сказал он сухо.
   – Можешь обозвать меня грязным тибетцем.
   – Ты куда хуже немытого тибетца! Постоянно дерзишь. Смириться с твоим запахом – еще куда ни шло, но спускать тебе!..
   – Послушай, эти люди – твои друзья. Не стыдно тебе надувать их всей этой липовой историей с бунджи-ламой?
   Чиун стремительно обернулся.
   – Как ты смеешь, Римо, разговаривать так со мной, с человеком, который очистил тебя от скверны этой белой страны и возвысил над всеми белыми?!
   – Прости мою непочтительность, папочка.
   – Я делаю все что могу, лишь бы дети в моей деревне сытно ели и ни в чем не нуждались. Если мой император говорит мне, что враг обрел чрезмерную силу и должен быть уничтожен, разве я спрашиваю, в самом ли деле этот враг заслуживает смерти? Я иду туда, где он живет, и, каковы бы ни были мои собственные чувства, выполняю императорское повеление. Такое обязательство я взвалил на свои хрупкие плечи, когда стал учителем. То же самое надлежит делать и тебе. Ибо, если мы станем уклоняться от выполнения своего долга, золото перестанет прибывать к бесплодным берегам Синанджу, жители деревни, которые не могут ловить рыбу, потому что вода в заливе слишком холодная, и не могут возделывать землю, потому что она слишком каменистая, вынуждены будут топить своих ребятишек, поскольку не смогут их прокормить.
   – Послушай, я уже выучил все это наизусть.
   Чиун склонил свою птичью головку набок.
   – И ты веришь моим словам?
   – Не вполне.
   – Чему именно ты не веришь?
   Римо на мгновение задумался.
   – Честно сказать, ничему.
   – Ничему?!
   – Да. Вряд ли ребятишкам хоть когда-либо на протяжении веков угрожала опасность, что их утопят. Может, всю историю выдумали твои предки, поскольку вытворяли такое, о чем стыдно вспомнить? К тому же золота у тебя уже столько, что ты в состоянии прокормить всю Корею.
   Казалось, сейчас грянет взрыв.
   – Ты в самом деле так думаешь? – холодно поинтересовался Чиун.
   Римо с вызовом скрестил на груди сильные жилистые руки.
   – Да. Извини, но я действительно так думаю.
   Мастер Чиун наклонил свою голову на другой бок и хихикнул.
   – Ты учишься быстрее, чем я ожидал.
   Ученик недоумевающе моргнул.
   – Так ответь же на мой вопрос! Почему ты накалываешь своих друзей? Они так серьезно относятся ко всему, что связано с бунджи-ламой. Ведь это их религия!
   – Все очень просто.
   – Ну?
   Чиун многозначительно поднял палец.
   – Ведь они обратились за помощью к мастеру Синанджу.
   – И что же?
   – И предложили целую комнату золота, – сказал Чиун, выбросив сжатые кулаки к потолку так стремительно, что широкие рукава его кимоно вмиг ниспали, обнажив тонкие костлявые руки.
   – Мне следовало бы догадаться об этом, – вздохнул Римо. – Послушай, не могу ли я остаться дома, когда вы поедете по своим делам?
   – Неужели ты допустишь, чтобы твой приемный отец путешествовал в компании незнакомцев, без всякой охраны?
   – Ты просто хочешь, чтобы я тащил твои сундуки.
   – Мои сундуки потащит Кула.
   – А что понесу я?
   – Ты, – со значением произнес Чиун, возвращаясь к горшку с рисом, – возьмешь на себя бремя заставить почетного гостя тащить мои сундуки.

* * *

   Через два часа Римо уже тащил сундуки своего учителя к взятому напрокат лимузину, стоявшему на стоянке совместного владения. Так как предполагалось, что поездка займет всего день, Чиун не настаивал на том, чтобы брать с собой все четырнадцать своих сундуков. Он приказал ученику отнести всего пять, но тот заартачился:
   – В багажнике места всего на четыре сундука!
   – Ну что ж, – неохотно сдался Чиун, – придется ограничиться четырьмя.
   Втиснув последний сундук в просторный багажник, Римо запер его.
   – Почему ты запер багажник? – тут же спросил Уильямса Кула.
   – Потому что он полон.
   – А что мы будем делать с сундуком с бунджи-ламой?
   – Вот черт! Совсем запамятовал.
   – Как ты мог забыть о бунджи-ламе?!
   – Сам не понимаю, но в багажнике для него места нет.
   – Значит, он поедет вместе с нами.
   – Надо подумать.
   – А разве не ясно, что бунджи-ламе по положению подобает ехать вместе с нами?
   Римо на миг задумался.
   – Что, если я поеду на переднем сиденье?
   – Согласен, – сказал Кула.
   – Хорошо, – кивнул Римо, надеясь, что перегородка, отделяющая передние сиденья от задних, окажется воздухонепроницаемой.
   Она и в самом деле оказалась воздухонепроницаемой. Однако, услышав, что Римо сядет впереди, мастер Синанджу отпустил нанятого им дорогого шофера, предоставив ученику самому вести машину. Что до бунджи-ламы, то Чиун собственноручно взгромоздил его на переднее пассажирское сиденье.
   Уильямс обнаружил это, лишь сев за руль. Он поспешно открыл все окна и через зеркало заднего вида зло сверкнул глазами на мастера Синанджу.
   Чиун сиял простосердечной доброжелательностью.
   Римо завел машину, и вскоре они уже катили по юго-восточной скоростной автостраде, к северу от Логанского аэропорта. Обычно это шоссе называли «автострадальной дорогой», но в это утро движение было довольно спокойным.
   По внутреннему переговорному устройству послышался раскатистый голос Кулы:
   – Почему в холодильнике нет кумыса?
   – Напомните, чтобы, когда мы вернемся, я устроил им в конторе разнос по этому поводу. Да это просто возмутительно: нет кумыса! – отозвался Римо.
   – Ты живешь в совершенно нецивилизованной стране, Белый Тигр.
   – Кто бы спорил, только не я.
   – Не расстраивайся. В моем личном воздушном корабле кумыса хоть залейся.
   Римо заморгал.
   – У тебя личный самолет?
   – А как, ты думаешь, я сюда прибыл, на кобыле?
   И все дружно рассмеялись над белым придурком, которого мастер Синанджу так радушно принял под свое крыло в надежде превратить если не в корейца, то уж в человека, хоть немного его напоминающего.
   Самолет оказался чистого небесного цвета с серебряными полосами вдоль бортов. Этот «Боинг-747» принадлежал какой-то экзотической авиакомпании, имени которой, впрочем, на фюзеляже не значилось, только на хвосте виднелся силуэт тяжелого колеса, водруженного на древко с девятью конскими хвостами. Римо знал, что таков был бунчук Чингисхана.
   По обеим сторонам люка навытяжку стояли первый и второй пилоты, одетые в традиционные халаты – дэлы – монгольских кочевников. Стоило только мастеру Синанджу, Куле и Лобсангу Дрому покинуть лимузин, как они низко поклонились.
   Римо принялся таскать сундуки, и оба пилота разом закричали, чтобы он пошевеливался.
   – Заткнитесь, – тихо буркнул Уильямс, укладывая сундуки Чиуна в открытое багажное отделение. – А то я вам хвосты прищемлю.
   Последний сундук – с бунджи-ламой – он отнес прямо в кабину к пилотам.
   В салоне была тьма кромешная. Все вокруг, включая и окна, было завешено пестроцветными монгольскими коврами, даже на полу вместо кресел только груды ковров. Лишь кое-где стояли низкие табуреты и сундуки.
   Римо уже приходилось бывать в войлочных монгольских юртах. Убранство салона напоминало ему эти кочевые жилища: только юрты обычно круглые и просторные, в самом центре стоит очаг, и от него к открытому отверстию в крыше ведет труба.
   Здесь очага не было, никакой дыры в потолке не зияло, но впечатление было такое, что он находится в очень длинном гере.
   – Поставь сундук с бунджи-ламой на почетное место! – крикнул Кула, кивнув на великолепный восточный ковер.
   – И закрой за собой дверь, – вмешался пилот.
   Выполнив все, что ему велели, Римо расположился на полу.
   – Приятно сознавать, что все это богатство не испортило тебя, Кула, – польстил он монголу.
   Кула просиял:
   – Тебе понравился мой воздушный корабль? Здесь есть все современные удобства: микроволновая печь, комната с колодцем.
   – А где же стюардессы?
   Кула непонимающе уставился на Римо.
   – Он имеет в виду рабынь, – пояснил Чиун.
   Кула нахмурился:
   – Мы не разрешаем монгольским женщинам летать. Не то у них будут рождаться двухголовые уродцы. Летать разрешается только воинам.
   – А американские женщины летают? – полюбопытствовал Лобсанг Дром.
   – Постоянно, – ответил Римо.
   – А как же поступают с детьми, которые рождаются с двумя головами?
   – Мать выбирает, какая голова ей больше нравится, и отпиливает лишнюю, – выпалил Уильямс.
   – Американки очень умные, – сказал Кула.
   – Может, американская женщина с огненными волосами и в самом деле бунджи-лама? – пробормотал Лобсанг Дром как раз в тот момент, когда заработали реактивные двигатели и увешанный коврами фюзеляж затрясся.
   Через минуту-другую они оказались в воздухе.
   Лобсанг Дром закрыл глаза и стал медленно и тягуче повторять священный звук «Ом».
   В руке он крутил что-то похожее на коробку из-под кошачьей еды на палке. Усыпанный бирюзовыми камнями деревянный ящик все вертелся и вертелся, издавая легкое поскрипывание.
   – И как долго это будет продолжаться? – поинтересовался Римо.
   – Молитвенное колесо, – пояснил Кула. – Туда кладут листок бумаги с записанной на нем молитвой. С каждым оборотом колеса молитва обретает все большую силу.
   – Но нам предстоит долгий полет, – простонал Римо.
   Кула растерянно моргнул.
   – Сколько переходов до этой земли, которая называется Калифорния?
   – Переходов?
   – Меньше пяти часов, – объявил Чиун.
   – Если ехать на коне?
   – Самолетом.
   Лобсанг Дром мгновенно широко открыл глаза. Они с Кулой обменялись удивленными взглядами.
   – Такое большое расстояние?
   – Это огромная страна, – кивнул Чиун. – Хотя и с отсталой культурой.
   Кула, нахмурившись, откинул ковер и расплющил свой и без того плоский нос о стекло иллюминатора.
   – Но я не вижу стад яков!
   – У них нет яков, – ответил Чиун.
   – Ни одного?
   – Ну, может, несколько полуголодных буйволов.
   – Оккупационная армия не сможет здесь раздобыть себе достаточно пропитания, – вставил Римо.
   Лицо Кулы потемнело.
   – Тогда мы приведем с собой яков. Как наш мирный дар. Чтобы усыпить бдительность белых людей. Пусть думают, что мы несем с собой мир.
   – Я вижу, вы не скрываете своих захватнических планов, – покосился на монгола Римо. – Вы намереваетесь доскакать на конях от внешней Монголии до самого Лос-Анджелеса и там объявить о переходе власти в ваши руки?
   Кула отпрянул от окна.
   – Конечно же, нет!
   – А как вы думаете провернуть это дело?
   – Очень просто. Япония закупила в Америке и других так называемых цивилизованных странах много земель и предприятий.
   – Верно.
   – Когда они скупят почти весь мир, мы захватим Японию. Остальные так испугаются, что не посмеют даже оказать сопротивление.
   – Похоже, у вас разработан долгосрочный проект.
   – Рим не за один день был захвачен, – беззаботно произнес Кула.
   – Ты хочешь сказать, что Рим не за один день был построен, – поправил Римо.
   – А что, думаешь, за один день можно захватить империю?