Страница:
– Что это?
– Сундук бунджи-ламы.
– Должно быть, очень старый, раз так пахнет, – заметил Уильямс, подходя к сундуку.
– Не трогай его, Римо.
– О'кей, не буду.
– Тебе предоставляется честь отнести сундук бунджи-ламы в комнату для медитации. Только, пожалуйста, осторожнее.
– Сперва объясни мне, что все это значит.
– А что такое? – удивился Чиун.
Поразмыслив, Римо вспомнил, что говорит с Чиуном, и спросил:
– Там золото?
Учитель кивнул.
– Верно, золото. Я все-таки кое-чему тебя научил.
– Чиун, если ты решил сдать все остальные секции своим друзьям, чтобы заработать на карманные расходы, я выезжаю.
– Вот и хорошо. Я, пожалуй, неплохо наживусь, сдавая твою комнату.
– Валяй!
– Отнеси сундук бунджи-ламы, а я подам чай.
– Сделав это, я получу наконец прямые ответы на свои вопросы?
– Да.
– Заметано!
Римо взялся за сундук двумя руками, и тот, неожиданно оказавшись очень легким, почти невесомым, взлетел чуть ли не до потолка. Уильямс покрепче ухватил свою ношу.
– Римо, смотри, не рассерди бунджи-ламу.
– Извини.
Римо двинулся вверх по лестнице. Чиун последовал за ним, неся серебряный поднос с фарфоровыми чашками и медным чайником с кипятком.
– А где же бунджи-лама? Кула сказал, что он с вами.
– Был с нами. Теперь с тобой.
– Как это?
– Он в сундуке, который ты несешь. Смотри не урони, а то гнев его обрушится на тебя, словно град черных камней.
– Бунджи-лама в самом деле в сундуке? – уточнил Римо.
– Да. Старый бунджи-лама.
– Должно быть, он и впрямь очень стар, если от него так смердит, – заключил Римо, достигнув верхней площадки.
Затем он поставил сундук посреди комнаты для медитации. Бритый с безмятежностью довольной лягушки все так же сидел на полу. Кула раскладывал циновки вокруг сундука. Чиун поставил поднос на пол, скрестив ноги, уселся на свою циновку и сразу же стал разливать чай.
– Бунджи-лама и в самом деле здесь? – указав на сундук, спросил у монгола Римо.
– Старый бунджи-лама, – уточнил Кула.
– Наверное, летел самым дешевым классом. В целях экономии, – добавил Уильямс, постучав по крышке. – Пора поудобнее вытянуть ноги, приятель.
– Еще не пора, – вмешался мастер Синанджу. – Сначала надо заключить сделку.
Он уже разлил всем чай, и Римо выбрал себе местечко подальше от гостей Чиуна, которые отличались столь своеобразным запахом.
Кула жадным глотком осушил свою чашку и протянул пустую посуду мастеру Синанджу. Тот услужливо наполнил ее вновь.
Бритый азиат, взяв чашку, заглянул внутрь и спросил:
– Якового масла у вас нет?
Мастер Синанджу укоряюще воззрился на своего ученика.
– Римо, неужели сегодня утром ты забыл сбить яковое масло?
– Запамятовал, ах я бестолочь!
– Извините, белые люди порой бывают такими беспомощными! Святой жрец, придется вам обойтись без якового масла.
– Очень хороший чай, – похвалил Кула, в третий раз протягивая свою чашку.
После того как все чашки были вновь наполнены, Римо шепнул Чиуну:
– Зачем ему яковое масло?
– Святой жрец Лобсанг Дром – тибетец. А тибетцы всегда кладут в чай яковое масло, – объяснил Чиун.
– Наверное, поэтому от него так сильно разит.
– У тибетцев масса обычаев, которые показались бы тебе странными. Регулярное купание не входит в их число.
– Не знаю, что сильнее воняет – он или сундук, видимо, долго простоявший в каком-нибудь заплесневелом погребе.
– Так оно и было. Сундук стоял в погребе еще до твоего рождения.
Какое-то время четверо молча пили чай.
Наконец тибетец изрек:
– Я святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче. Ринпоче значит «драгоценный». Я ищу Луч Света, который непременно должен просиять. Как тебя зовут? – спросил он Уильямса.
– Римо.
– Ри-мо?
– Да.
– Странное имя.
– Моя фамилия Буттафуоко.
– Бутт-а-фу...
Римо кивнул и с невозмутимым видом произнес:
– Это означает: «Врет и делает все через задницу».
Лобсанг Дром мрачно кивнул:
– Достойное имя.
– Для белого человека, – присовокупил Чиун.
– Для белого имя просто идеальное, – проревел Кула.
Все, кроме Римо, рассмеялись и выпили за его столь замечательное имя.
Уильямс подождал, пока веселье поутихнет, и спросил:
– Так в честь чего мы собрались?
– В честь бунджи-ламы, – ответил Чиун, соединяя руки в расшитых рукавах кимоно.
– Он исчез, – продолжил Кула.
– Я думал, он в сундуке, – удивился Римо.
– Там находится старый бунджи-лама, – пояснил Кула, – а мы ищем нового.
– Раз вы ищете нового бунджи-ламу, зачем вы таскаете с собой старого?
Присутствующие поглядели на Римо с таким видом, будто он спросил, почему они каждый раз делают вдох после выдоха.
– Монахини, мои воспитательницы, нередко говаривали: глупых вопросов не бывает, – как ни в чем не бывало добавил Уильямс.
– Монахини тоже были белыми? – поинтересовался Кула.
– Да.
– Наверное, буддистками? – спросил Лобсанг Дром.
– Христианами, – отозвался на его вопрос Чиун.
Кула и святой жрец глаза раскрыли от изумления.
– Я почти выбил из него христианство, – поспешил сгладить впечатление Чиун. – Чуть ли не целиком. Но кое-что сохранилось. – Учитель пожал плечами.
– Конечно, он же белый, – заметил Кула.
– Да, белый, и тут уж ничего не поделаешь, – добавил Лобсанг Дром.
Все сошлись на том, что Римо и в самом деле ничего не может поделать с тем, что он белый; однако со временем, если мастер Синанджу продолжит его обучение, он, возможно, сумеет выбить из него остатки христианства.
Уильямс тяжело вздохнул. Взгляд его вновь и вновь возвращался к сундуку.
– Я все еще жду ответа на свой вопрос.
Но он так и не дождался.
Вместо этого Лобсанг сказал:
– О великий, чьи руки подобны мечам, мы проделали столь большое расстояние, чтобы заручиться твоей помощью.
– Я ничем не могу вам помочь, – печально проронил Чиун.
Кулу передернуло, Лобсанг Дром разом обмяк.
– Ибо я служу Смиту – белому императору Америки, – пояснил Чин, высовывая из рукава похожую на когтистую лапу руку. В полумраке ногти его сверкали, словно ножи из слоновой кости.
– Страной управляет простой кузнец [8]? – изумился Лобсанг Дром.
– А почему бы и нет? – вмешался в разговор Кула. – Чингисхана звали также Темучином, «обработчиком металлов», когда же он вырос, то стал основателем великой империи.
– Империи грабителей и убийц, – высказался Римо.
– Кто смеет утверждать подобную ложь? – возмутился Кула.
– Книги по истории.
– Христианские книги?
– Нет, американские.
– Выходит, тебя верно назвали Римо Буттафуоко, ибо ты и впрямь врешь и делаешь все задом наперед.
– Через задницу, – поправил Римо.
Кула кивнул и, внеся необходимое, с его точки зрения, уточнение, обратился к мастеру Синанджу:
– Почему вы не можете нам помочь, мастер Синанджу? Неужели американский император боится возвращения бунджи-ламы?
– Не знаю, боится или нет, но пока он платит мне золотом, я не вправе работать ни на кого другого. У нас с ним контракт.
– Мы заплатим больше!
– Сколько?
Кула вытащил из свой тужурки мешочек из яковой кожи. Развязал шнурок и высыпал оттуда бесформенные самородки.
Как и предполагал Римо, Чиун лишь кисло скривился.
– Мало.
Кула с ворчанием вытащил еще мешочек, и кучка золота стала вдвое больше.
Глаза Чиуна подернулись поволокой, он приглушил голос.
– Золото Смита могло бы наполнить три такие комнаты, как эта.
Монгол Кула, избегая карих глаз Чиуна, внимательно обвел комнату взглядом.
– И за сколько лет службы он платит столько золота? – деланно равнодушным голосом спросил он.
– За год.
– Мы просим только помочь найти бунджи-ламу.
– На его поиски, возможно, уйдет год, а может быть, лет двадцать, – возразил Чиун.
– В нашем распоряжении всего десять лет, ибо панчен-лама уже найден.
Чиун понимающе кивнул.
– Я читал об этом. Какой-то китаец обнаружил его в Америке. Тулку еще никогда не находили так далеко от Тибета.
– Далай-лама праздно проводит время в изгнании. Панчен-лама – теперь основной претендент на Львиный трон Лхасы и, достигнув надлежащего возраста, конечно же, предъявит свои права. Если только не будет найден бунджи-лама.
– Плохи ваши дела, – согласился Чиун. – Но я рискую прогневать своего императора, меньше чем за полную комнату золота не соглашусь на это.
– И как далеко ты готов пойти за комнату золота?
– За комнату золота я обыщу весь Запад, либо отыщу бунджи-ламу, либо испущу дух.
– Запад? Почему только Запад?
– Понять нетрудно. Восток уже весь обыскали. Безрезультатно: там так и не нашли дитя с волосами цвета огня и соответствующим знаком на теле. Не нашли и безликого идола с мечом. Отсюда следует только одно: бунджи-лама родился на Западе.
Монгол Кула и Лобсанг Дром изумленно переглянулись. Римо внимал с озадаченным видом.
– Это невозможно. – Лобсанг Дром сплюнул.
– Панчен-ламу нашли на Западе, почему же то же самое не может произойти с бунджи-ламой? – аргументировал свою позицию Чиун. – Совершенно очевидно, что панчен-лама предпочел родиться на Западе, чтобы не оказаться под ярмом китайской оккупации. Разве не способен бунджи-лама предвидеть нашествие китайских оккупантов, а следовательно, и родиться на Западе, чтобы не подвергать опасности свое следующее телесное воплощение?
Наклонившись к Лобсангу Дрому, Кула шепнул:
– Он рассуждает вполне разумно.
– Он морочит голову вам обоим, – неожиданно встрял Римо.
Чиун топнул ногой, да так сильно, что зазвенела люстра на потолке.
– Пошел ты в задницу! – прошипел Уильямс.
– Я должен проконсультироваться с Болдбатором Ханом, прежде чем принять твои условия, мастер Синанджу, – наконец выдавил Кула. – Он уполномочил меня предложить тебе не более шести мешков золота.
Чиун тотчас скомандовал:
– Римо, принеси нашим почетным гостям телефон.
– Ты хочешь, чтобы я набрал код 1-800-ЧИНГИС? – ехидно спросил тот.
– Да, – ответил Кула.
Уильямс, нахмурившись, пошел за телефоном. Вернувшись, сел и стал набирать номер, ибо его снедало желание знать, существует ли номер 800 на самом деле. В трубке что-то щелкнуло, затем музыкальный голос произнес:
– Саин Баина.
– Вроде внешняя Монголия, – пробормотал Римо, узнав традиционное монгольское приветствие, и протянул трубку Куле.
Монгол что-то зашептал на своем родном языке, время от времени прерываясь и вслушиваясь в речь на другом конце провода. Чиун сидел с безразличным видом, но Римо знал, что старый кореец не пропускает ни слова из сказанного собеседниками.
И вот наконец Кула своей мясистой ручищей отвел трубку от уха.
– Болдбатор Хан, Хан Ханов, будущий властитель Человечества, обещал, что заплатит целую комнату золота при одном условии.
– Каково же это условие?
– Говори, – сказал Чиун.
– Золото должно быть переведено на твой особый, федеральный счет.
– Договорились! – воскликнул Чиун, захлопав от радости.
– С каких это пор у тебя появился личный федеральный счет? – поинтересовался Римо.
– Это предусмотрено моим последним соглашением с императором Смитом, – объяснил ему учитель.
Римо знал, что Чиун говорит о Харолде В. Смите, директоре КЮРЕ, которого называет императором для престижа. Предки Чиуна, мастера Синанджу, погибали на службе у королей и императоров, и он, рассчитывая войти в историю рода Синанджу, как Чиун Великий, не мог признать своим повелителем никого ниже халифа.
Кула наконец закончил свой международный разговор и дал отбой.
– Договор утвержден окончательно, – гулко пробасил он.
– Да, договор утвержден, – согласился мастер Синанджу. – Пришло время узнать мнение оракула.
– Какого такого оракула? – удивился Римо.
– А вот этого.
Все взгляды обратились в ту сторону, куда был нацелен указательный палец мастера Синанджу.
Палец показывал на большой экран телевизора, что стоял в углу квадратной комнаты.
Глава 4
– Сундук бунджи-ламы.
– Должно быть, очень старый, раз так пахнет, – заметил Уильямс, подходя к сундуку.
– Не трогай его, Римо.
– О'кей, не буду.
– Тебе предоставляется честь отнести сундук бунджи-ламы в комнату для медитации. Только, пожалуйста, осторожнее.
– Сперва объясни мне, что все это значит.
– А что такое? – удивился Чиун.
Поразмыслив, Римо вспомнил, что говорит с Чиуном, и спросил:
– Там золото?
Учитель кивнул.
– Верно, золото. Я все-таки кое-чему тебя научил.
– Чиун, если ты решил сдать все остальные секции своим друзьям, чтобы заработать на карманные расходы, я выезжаю.
– Вот и хорошо. Я, пожалуй, неплохо наживусь, сдавая твою комнату.
– Валяй!
– Отнеси сундук бунджи-ламы, а я подам чай.
– Сделав это, я получу наконец прямые ответы на свои вопросы?
– Да.
– Заметано!
Римо взялся за сундук двумя руками, и тот, неожиданно оказавшись очень легким, почти невесомым, взлетел чуть ли не до потолка. Уильямс покрепче ухватил свою ношу.
– Римо, смотри, не рассерди бунджи-ламу.
– Извини.
Римо двинулся вверх по лестнице. Чиун последовал за ним, неся серебряный поднос с фарфоровыми чашками и медным чайником с кипятком.
– А где же бунджи-лама? Кула сказал, что он с вами.
– Был с нами. Теперь с тобой.
– Как это?
– Он в сундуке, который ты несешь. Смотри не урони, а то гнев его обрушится на тебя, словно град черных камней.
– Бунджи-лама в самом деле в сундуке? – уточнил Римо.
– Да. Старый бунджи-лама.
– Должно быть, он и впрямь очень стар, если от него так смердит, – заключил Римо, достигнув верхней площадки.
Затем он поставил сундук посреди комнаты для медитации. Бритый с безмятежностью довольной лягушки все так же сидел на полу. Кула раскладывал циновки вокруг сундука. Чиун поставил поднос на пол, скрестив ноги, уселся на свою циновку и сразу же стал разливать чай.
– Бунджи-лама и в самом деле здесь? – указав на сундук, спросил у монгола Римо.
– Старый бунджи-лама, – уточнил Кула.
– Наверное, летел самым дешевым классом. В целях экономии, – добавил Уильямс, постучав по крышке. – Пора поудобнее вытянуть ноги, приятель.
– Еще не пора, – вмешался мастер Синанджу. – Сначала надо заключить сделку.
Он уже разлил всем чай, и Римо выбрал себе местечко подальше от гостей Чиуна, которые отличались столь своеобразным запахом.
Кула жадным глотком осушил свою чашку и протянул пустую посуду мастеру Синанджу. Тот услужливо наполнил ее вновь.
Бритый азиат, взяв чашку, заглянул внутрь и спросил:
– Якового масла у вас нет?
Мастер Синанджу укоряюще воззрился на своего ученика.
– Римо, неужели сегодня утром ты забыл сбить яковое масло?
– Запамятовал, ах я бестолочь!
– Извините, белые люди порой бывают такими беспомощными! Святой жрец, придется вам обойтись без якового масла.
– Очень хороший чай, – похвалил Кула, в третий раз протягивая свою чашку.
После того как все чашки были вновь наполнены, Римо шепнул Чиуну:
– Зачем ему яковое масло?
– Святой жрец Лобсанг Дром – тибетец. А тибетцы всегда кладут в чай яковое масло, – объяснил Чиун.
– Наверное, поэтому от него так сильно разит.
– У тибетцев масса обычаев, которые показались бы тебе странными. Регулярное купание не входит в их число.
– Не знаю, что сильнее воняет – он или сундук, видимо, долго простоявший в каком-нибудь заплесневелом погребе.
– Так оно и было. Сундук стоял в погребе еще до твоего рождения.
Какое-то время четверо молча пили чай.
Наконец тибетец изрек:
– Я святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче. Ринпоче значит «драгоценный». Я ищу Луч Света, который непременно должен просиять. Как тебя зовут? – спросил он Уильямса.
– Римо.
– Ри-мо?
– Да.
– Странное имя.
– Моя фамилия Буттафуоко.
– Бутт-а-фу...
Римо кивнул и с невозмутимым видом произнес:
– Это означает: «Врет и делает все через задницу».
Лобсанг Дром мрачно кивнул:
– Достойное имя.
– Для белого человека, – присовокупил Чиун.
– Для белого имя просто идеальное, – проревел Кула.
Все, кроме Римо, рассмеялись и выпили за его столь замечательное имя.
Уильямс подождал, пока веселье поутихнет, и спросил:
– Так в честь чего мы собрались?
– В честь бунджи-ламы, – ответил Чиун, соединяя руки в расшитых рукавах кимоно.
– Он исчез, – продолжил Кула.
– Я думал, он в сундуке, – удивился Римо.
– Там находится старый бунджи-лама, – пояснил Кула, – а мы ищем нового.
– Раз вы ищете нового бунджи-ламу, зачем вы таскаете с собой старого?
Присутствующие поглядели на Римо с таким видом, будто он спросил, почему они каждый раз делают вдох после выдоха.
– Монахини, мои воспитательницы, нередко говаривали: глупых вопросов не бывает, – как ни в чем не бывало добавил Уильямс.
– Монахини тоже были белыми? – поинтересовался Кула.
– Да.
– Наверное, буддистками? – спросил Лобсанг Дром.
– Христианами, – отозвался на его вопрос Чиун.
Кула и святой жрец глаза раскрыли от изумления.
– Я почти выбил из него христианство, – поспешил сгладить впечатление Чиун. – Чуть ли не целиком. Но кое-что сохранилось. – Учитель пожал плечами.
– Конечно, он же белый, – заметил Кула.
– Да, белый, и тут уж ничего не поделаешь, – добавил Лобсанг Дром.
Все сошлись на том, что Римо и в самом деле ничего не может поделать с тем, что он белый; однако со временем, если мастер Синанджу продолжит его обучение, он, возможно, сумеет выбить из него остатки христианства.
Уильямс тяжело вздохнул. Взгляд его вновь и вновь возвращался к сундуку.
– Я все еще жду ответа на свой вопрос.
Но он так и не дождался.
Вместо этого Лобсанг сказал:
– О великий, чьи руки подобны мечам, мы проделали столь большое расстояние, чтобы заручиться твоей помощью.
– Я ничем не могу вам помочь, – печально проронил Чиун.
Кулу передернуло, Лобсанг Дром разом обмяк.
– Ибо я служу Смиту – белому императору Америки, – пояснил Чин, высовывая из рукава похожую на когтистую лапу руку. В полумраке ногти его сверкали, словно ножи из слоновой кости.
– Страной управляет простой кузнец [8]? – изумился Лобсанг Дром.
– А почему бы и нет? – вмешался в разговор Кула. – Чингисхана звали также Темучином, «обработчиком металлов», когда же он вырос, то стал основателем великой империи.
– Империи грабителей и убийц, – высказался Римо.
– Кто смеет утверждать подобную ложь? – возмутился Кула.
– Книги по истории.
– Христианские книги?
– Нет, американские.
– Выходит, тебя верно назвали Римо Буттафуоко, ибо ты и впрямь врешь и делаешь все задом наперед.
– Через задницу, – поправил Римо.
Кула кивнул и, внеся необходимое, с его точки зрения, уточнение, обратился к мастеру Синанджу:
– Почему вы не можете нам помочь, мастер Синанджу? Неужели американский император боится возвращения бунджи-ламы?
– Не знаю, боится или нет, но пока он платит мне золотом, я не вправе работать ни на кого другого. У нас с ним контракт.
– Мы заплатим больше!
– Сколько?
Кула вытащил из свой тужурки мешочек из яковой кожи. Развязал шнурок и высыпал оттуда бесформенные самородки.
Как и предполагал Римо, Чиун лишь кисло скривился.
– Мало.
Кула с ворчанием вытащил еще мешочек, и кучка золота стала вдвое больше.
Глаза Чиуна подернулись поволокой, он приглушил голос.
– Золото Смита могло бы наполнить три такие комнаты, как эта.
Монгол Кула, избегая карих глаз Чиуна, внимательно обвел комнату взглядом.
– И за сколько лет службы он платит столько золота? – деланно равнодушным голосом спросил он.
– За год.
– Мы просим только помочь найти бунджи-ламу.
– На его поиски, возможно, уйдет год, а может быть, лет двадцать, – возразил Чиун.
– В нашем распоряжении всего десять лет, ибо панчен-лама уже найден.
Чиун понимающе кивнул.
– Я читал об этом. Какой-то китаец обнаружил его в Америке. Тулку еще никогда не находили так далеко от Тибета.
– Далай-лама праздно проводит время в изгнании. Панчен-лама – теперь основной претендент на Львиный трон Лхасы и, достигнув надлежащего возраста, конечно же, предъявит свои права. Если только не будет найден бунджи-лама.
– Плохи ваши дела, – согласился Чиун. – Но я рискую прогневать своего императора, меньше чем за полную комнату золота не соглашусь на это.
– И как далеко ты готов пойти за комнату золота?
– За комнату золота я обыщу весь Запад, либо отыщу бунджи-ламу, либо испущу дух.
– Запад? Почему только Запад?
– Понять нетрудно. Восток уже весь обыскали. Безрезультатно: там так и не нашли дитя с волосами цвета огня и соответствующим знаком на теле. Не нашли и безликого идола с мечом. Отсюда следует только одно: бунджи-лама родился на Западе.
Монгол Кула и Лобсанг Дром изумленно переглянулись. Римо внимал с озадаченным видом.
– Это невозможно. – Лобсанг Дром сплюнул.
– Панчен-ламу нашли на Западе, почему же то же самое не может произойти с бунджи-ламой? – аргументировал свою позицию Чиун. – Совершенно очевидно, что панчен-лама предпочел родиться на Западе, чтобы не оказаться под ярмом китайской оккупации. Разве не способен бунджи-лама предвидеть нашествие китайских оккупантов, а следовательно, и родиться на Западе, чтобы не подвергать опасности свое следующее телесное воплощение?
Наклонившись к Лобсангу Дрому, Кула шепнул:
– Он рассуждает вполне разумно.
– Он морочит голову вам обоим, – неожиданно встрял Римо.
Чиун топнул ногой, да так сильно, что зазвенела люстра на потолке.
– Пошел ты в задницу! – прошипел Уильямс.
– Я должен проконсультироваться с Болдбатором Ханом, прежде чем принять твои условия, мастер Синанджу, – наконец выдавил Кула. – Он уполномочил меня предложить тебе не более шести мешков золота.
Чиун тотчас скомандовал:
– Римо, принеси нашим почетным гостям телефон.
– Ты хочешь, чтобы я набрал код 1-800-ЧИНГИС? – ехидно спросил тот.
– Да, – ответил Кула.
Уильямс, нахмурившись, пошел за телефоном. Вернувшись, сел и стал набирать номер, ибо его снедало желание знать, существует ли номер 800 на самом деле. В трубке что-то щелкнуло, затем музыкальный голос произнес:
– Саин Баина.
– Вроде внешняя Монголия, – пробормотал Римо, узнав традиционное монгольское приветствие, и протянул трубку Куле.
Монгол что-то зашептал на своем родном языке, время от времени прерываясь и вслушиваясь в речь на другом конце провода. Чиун сидел с безразличным видом, но Римо знал, что старый кореец не пропускает ни слова из сказанного собеседниками.
И вот наконец Кула своей мясистой ручищей отвел трубку от уха.
– Болдбатор Хан, Хан Ханов, будущий властитель Человечества, обещал, что заплатит целую комнату золота при одном условии.
– Каково же это условие?
– Говори, – сказал Чиун.
– Золото должно быть переведено на твой особый, федеральный счет.
– Договорились! – воскликнул Чиун, захлопав от радости.
– С каких это пор у тебя появился личный федеральный счет? – поинтересовался Римо.
– Это предусмотрено моим последним соглашением с императором Смитом, – объяснил ему учитель.
Римо знал, что Чиун говорит о Харолде В. Смите, директоре КЮРЕ, которого называет императором для престижа. Предки Чиуна, мастера Синанджу, погибали на службе у королей и императоров, и он, рассчитывая войти в историю рода Синанджу, как Чиун Великий, не мог признать своим повелителем никого ниже халифа.
Кула наконец закончил свой международный разговор и дал отбой.
– Договор утвержден окончательно, – гулко пробасил он.
– Да, договор утвержден, – согласился мастер Синанджу. – Пришло время узнать мнение оракула.
– Какого такого оракула? – удивился Римо.
– А вот этого.
Все взгляды обратились в ту сторону, куда был нацелен указательный палец мастера Синанджу.
Палец показывал на большой экран телевизора, что стоял в углу квадратной комнаты.
Глава 4
– Какой страшный оракул! – певучим голосом протянул Лобсанг Дром. – Это же долбаный телевизор!
– Да, долбаный телевизор, – подхватил Кула. – Теперь, когда мы свергли иго коммунизма, такие вот долбаные телевизоры стоят у нас в Монголии в каждом городе и становье. У меня одного тридцать таких аппаратов, чтобы, не переключая каналы, смотреть все программы одновременно.
– Это не обычный телевизор, – перебил его Чиун. – Волшебный.
– Прямо там – волшебный, – фыркнул Римо. – Самый обыкновенный – японский.
Присмотревшись как следует, все остальные тоже увидели марку: «Нишицу».
– Да, это японский телевизор, долбаный японский телевизор, – пробормотал Кула.
– Это дзен-буддистский оракул? – забеспокоился Лобсанг Дром. – Я не смогу принять предсказания дзен-буддистского оракула.
Мастер Синанджу глубокомысленно покачал головой.
– Это не дзен-буддистский оракул. Он просто укажет нам, где живет новый бунджи-лама.
– Бунджи-лама живет всегда, – заявил Лобсанг Дром.
– Вряд ли он проживет долго, если вы не выпустите его из сундука, – заметил Римо.
Мастер Синанджу резко хлопнул в ладоши.
– Чтобы выслушать мнение оракула, – объявил он, – нам надо свериться с подсказчиком. Римо, принеси волшебный подсказчик.
– Какой еще, к черту, подсказчик?
– Телевизионный подсказчик, дуралей ты безмозглый! – прошипел Чиун. – У тебя что, уши воском забиты?
– Нет, но меня уже воротит от запаха этого долбаного сундука.
– Вот уж не знал, что это долбаный сундук, – просипел Кула.
– Подсказчик всегда хранится на почетном месте возле оракула, чтобы бестолковые слуги всегда могли его найти, – с особой выразительностью произнес Чиун. – Неси же скорее!
– А, этот подсказчик, – протянул Римо и, подойдя к телевизору, взял программу за последнюю неделю. Чиун повернул ее первой полосой к гостям.
– Я не умею читать по-английски, – скосив глаза, признался Лобсанг Дром.
– А я могу, – провозгласил Кула. – Красными буквами написано «ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ПРОГРАММА». Мастер верно говорит: это и есть легендарный подсказчик. В Америке его очень трудно достать.
– Там всего два слова? – удивленно спросил Лобсанг Дром.
– Вам надо бы знать чужой язык, – не удержался от назидания Римо.
Лобсанг Дром вытянул шею, вглядываясь косыми глазами в обложку.
– Эта женщина – дугпа?
Римо понятия не имел, что означает дугпа, но решил, что это вполне подходящее имя для ведущей.
– Эта дугпа внушает самый большой страх на американском телевидении, – заверил он тибетца.
– Я не знаю такого слова – тел-а-виш-он, – медленно протянул Лобсанг Дром.
– Да где ты жил все это время – в пещере?
– Да.
Римо недоумевающе моргнул. Чиун же стал перелистывать подсказчик-программу.
– Я думаю, лучше всего выбрать «Сумеречную зону», – шепнул ему Римо. – Род Серлинг [9] – большой мастер заглядывать в будущее.
– Ш-ш-ш! – зашипел на него учитель. – В этом подсказчике я надеюсь найти предвещания о судьбе бунджи-ламы.
– А если найдешь?.. – спросил Лобсанг Дром.
– Узнаю наиболее благоприятное время, чтобы спросить оракула о судьбе бунджи-ламы, которая откроется нам на темном стекле.
Лобсанг кивнул. Конечно, это странное волшебство, хотя и не более странное, чем предсказания тибетского оракула. И оно внушает надежду.
Римо заметил, что Чиун просматривает вечерние передачи.
– Если вы обнаружите там следы бунджи-ламы, – шепнул он, – я готов съесть то, что лежит в сундуке.
С напряженным выражением лица мастер Синанджу водил длинным ногтем по строкам программы.
– Подсказчик оракула, – торжественно провозгласил он, – возвещает, что бунджи-лама предстанет перед нами ровно в полночь.
Римо закрыл глаза: до наступления полуночи оставался всего какой-нибудь час. Какое-то шестое чувство подсказывало ему точное время.
– Чуть ли не всю свою жизнь я провел в ожидании этого момента, – дрожащим голосом объявил Лобсанг Дром.
– Это великий момент! – подхватил Кула.
– Великая лажа, – пробормотал Римо.
– Лажа? – переспросил Лобсанг Дром.
– Лажа – разговорное американское слово, – поспешил объяснить Чиун. – Оно означает «грандиозное событие».
– Итак, мы на пороге великой лажи, – заявил Кула.
Все четверо стали медленно попивать чай в ожидании, когда наступит полночь.
– Может, откроем пока сундук? – предложил Римо.
Чиун покачал своей старой головой.
– Еще не время.
– Чем же нам заняться – травить истории, которые обычно рассказывают вокруг костра?
– Сейчас я разведу огонь, – воскликнул Кула, порываясь встать.
– Для тех, кто сидит в присутствии Безымянных Почитателей, Прозревающих Свет Во Тьме, в этом нет никакой необходимости, – великодушно возвестил Чиун.
Поняв, что старый кореец говорит о Лобсанге Дроме, Римо спросил:
– Вы его имеете в виду? Но ведь пока еще не темно, он назвал свое имя и к тому же, едва завидев меня, высунул язык.
– Это делает тебе честь, – отозвался Чиун.
– Почему?
– В Тибете язык высовывают в знак приветствия.
– А ты чилинг, – добавил Кула. Заметив немой вопрос в глазах Римо, он пояснил: – Чужестранец.
– Чужестранец? Но это же моя страна – не его.
– Пока, – со значением сказал Кула.
– Что значит – «пока»?
– Хан Ханов собирается последовать по стопам великого Чингисхана, да славится он вечно! В настоящий момент Хан Ханов намеревается захватить власть над оседлыми горожанами, живущими в Улан-Баторе. Затем он покорит Китай, Россию и другие страны. Корею, разумеется, пощадят.
– Мне все равно, что произойдет в Южной Корее, лишь бы до моей деревни не доносились никакие неприятные звуки, – равнодушно произнес Чиун.
– Очень разумная позиция, – кивнул Римо.
– Северную Корею пощадят, – продолжил монгол Кула. – Со временем будет завоевана Европа, а затем, возможно, и эта страна, если здесь найдется достаточно богатая добыча, а женщины будут попокладистее.
– Американки так же покладисты, как мулицы, – буркнул Римо.
Кула широко ухмыльнулся.
– Я был бы рад приручить этих американских мулиц.
– Среди них много больных. Смотри не подцепи проказу, а то и чего-нибудь почище.
– Я не боюсь заразиться, ибо американские женщины пользуются резиновыми колпачками. Эти колпачки защитят монголов от всех болезней.
– Попробуй-ка добиться, чтобы американка надела колпачок, – пробурчал Римо.
Кула наклонился к нему и доверительным шепотом произнес:
– Говорят, в постели ваши женщины пищат, как мыши.
– Никогда не слышал, чтобы женщины пищали в постели.
– Я имел в виду звук, который производят презервативы.
– Переменим тему. – Римо сверкнул глазами. – Ты – монгол, почему тебя так волнует судьба Тибета?
– Китайцы считают Тибет своим, китайским. А тибетцы есть тибетцы. В данный момент они сражаются, и это хорошо! Тибетцы не умеют сражаться, как подобает мужчинам, и их часто завоевывают. По крайней мере каждое второе столетие.
– Но сейчас-то мы сражаемся! – встрепенулся Лобсанг Дром.
Кула кивнул.
– Сейчас вы сражаетесь. И это хорошо.
– Я слышал, их там колошматят почем зря, – сказал Римо.
– Если они потерпят поражение и Китай навсегда поработит Тибет, – продолжил Кула, – китайцы, полагающие, будто правят внутренней Монголией, обратят свои взоры на внешнюю Монголию. Хорошо бы до этого времени Болдбатор Хан успел объединить всю Монголию, в противном случае нам не устоять. Значит, Монголия никогда не завоюет весь мир. Кроме, конечно, Северной Кореи, – добавил он, чтобы ублажить Чиуна.
– Мне наплевать на Северную Корею, – откликнулся тот. – Меня беспокоит только судьба моей деревни Синанджу.
Кула просветлел.
– Ты не будешь против, если мы подвергнем Пхеньян разграблению?!
– Что ж, грабьте. При том, однако, условии, что плач побежденных по ночам не будет мешать сну невинных младенцев в Синанджу.
– По рукам! Никакого плача не будет. А тех, кто все же осмелится плакать, придется безжалостно обезглавить.
– Прежде чем делить целый мир, – вмешался Римо, – вернемся к самому главному. Какое отношение ко всему этому имеет бунджи-лама?
– Мы, монголы, всегда следовали за бунджи-ламой, это всем известно, Белый Тигр.
На помощь ученику тут же пришел учитель:
– Римо заслуживает прощения, ибо он сирота, воспитанный девственницами.
– Вы, монголы, буддисты? – выпалил Римо.
– Да, конечно. И это не секрет.
– Я думал, что буддисты – пацифисты.
Кула грубо рассмеялся.
– Тибетские буддисты – да, но отнюдь не монгольские. Наши бойцы готовы гордо сражаться и побеждать во имя Будды, Воплощения Бесконечного Сострадания, мы знаем, что те, кто умирает, возрождаются, поэтому монголы могут вновь и вновь побеждать и убивать их. Это очень хорошее мироустройство. Всегда есть чем заняться.
– В прежние времена монголы были защитниками Тибета, – изрек Лобсанг Дром.
– Почему же вы носитесь по свету в поисках бунджи-ламы, вместо того чтобы сражаться за освобождение Тибета? – недоумевая, спросил Римо.
– Если Монголия примет открытое участие в боевых действиях, начнется война между Монголией и Китаем. Китайцы, конечно, проиграют. Пусть даже выставят пятьсот солдат против одного монгольского всадника. Правда, для того, чтобы разбить Китай, понадобится время. Если во главе тибетского народа встанет новый бунджи-лама, китайцы будут деморализованы. Когда же мы нанесем решительный удар, они сдадутся без всякого сопротивления, поскольку раз уж не смогли победить мирных тибетцев, то стоять против новой Золотой Орды им вообще не под силу.
– Стало быть, вы готовы сражаться с буддистами? – поинтересовался Римо.
– Мы также чтим предков, – отозвался Кула.
– Почитание предков заслуживает всяческих похвал, – одобрительно кивнул Чиун.
– А ты почитаешь своих предков? – спросил Кула у Римо.
– Нет, – ответил тот.
И тут же на него со всех сторон уставились миндалевидные глаза, словно укоряя за то, что он испортил воздух.
– Он сирота, – вновь пришел ему на помощь учитель. – Не знает своих предков и потому не может их почитать. В противном случае он бы каждый вечер почитал их приношением.
– Быть сиротой – весьма печально, – поцокал языком Кула.
– Да к тому же еще и христианином! – прошептал Лобсанг, качая бритой головой.
Римо закатил глаза и помолился своим безымянным предкам о скорейшем наступлении полуночи.
Уильямс слушал молча, не произнося ни единого слова, а старый кореец при этом правой рукой стал выделывать замысловатые пассы перед телевизором, одновременно ловко действуя пультом дистанционного управления, запрятанным в складках одежды.
Телевизор вдруг засветился и ожил.
Лобсанг Дром ахнул от изумления. Сощурив глаза, Кула, сидя на своей циновке, подался вперед.
– Мы воочию увидим бунджи-ламу, – прошипел он.
Римо прикусил язык.
По мере того как телевизор разогревался, из него все громче лилась радостная музыка, краски становились все ярче, и вот появилась беззаботная черная женщина, танцующая на фоне рамки с надписью «Шоу Пупи Серебряной Рыбки».
– Это волшебница? – спросил Лобсанг Дром.
– Это Пупи Серебряная Рыбка, – ответил Чиун. – Знаменитая колдунья нашей страны.
– Кожа у нее черная, как у мертвой, волосы свисают космами, – пробормотал Лобсанг. – Никогда не видел таких женщин.
– Но ведь ее шоу отменили еще в прошлом году! – удивился Римо.
– Я же говорил тебе, что это волшебный телевизор.
– Или видеозапись, – проворчал Римо.
Заставка погасла, заиграла веселая музыка. На экране появилось изображение полутемной жилой комнаты, где на туго набитом диване развалившись сидела Пупи Серебряная Рыбка, а напротив, на небольшом канапе, так же непринужденно расположился кто-то рыжий.
Камера придвинулась ближе.
Мастер Синанджу провозгласил:
– Смотрите, смотрите! Вот он, пропавший бунджи-лама!
И Лобсанг Дром, и монгол Кула тяжело дышали от волнения.
– Но это невозможно! – воскликнул живой жрец.
– Если ты не доверяешь глазам, доверься своим ушам, тибетец.
– Расскажи мне, – словно большая черная кошка, промяукала Пупи Серебряная Рыбка, – сколько именно жизней выпало на твою долю.
Едва Лобсанг Дром услышал ответ, как глаза его чуть из орбит не повылазили.
– Если считать принцессу Мувиан и тот случай, когда я поделила сиамскую душу с Мэй Уэст [10], тридцать два. Я не знаю, почему возвращаюсь в этот мир, Пупи, но, должно быть, на это есть какая-то причина.
– Может, тебе предстоит выполнить какое-то великое деяние на этой земле, но какое именно, ты не знаешь? – предположила Пупи.
– Да, долбаный телевизор, – подхватил Кула. – Теперь, когда мы свергли иго коммунизма, такие вот долбаные телевизоры стоят у нас в Монголии в каждом городе и становье. У меня одного тридцать таких аппаратов, чтобы, не переключая каналы, смотреть все программы одновременно.
– Это не обычный телевизор, – перебил его Чиун. – Волшебный.
– Прямо там – волшебный, – фыркнул Римо. – Самый обыкновенный – японский.
Присмотревшись как следует, все остальные тоже увидели марку: «Нишицу».
– Да, это японский телевизор, долбаный японский телевизор, – пробормотал Кула.
– Это дзен-буддистский оракул? – забеспокоился Лобсанг Дром. – Я не смогу принять предсказания дзен-буддистского оракула.
Мастер Синанджу глубокомысленно покачал головой.
– Это не дзен-буддистский оракул. Он просто укажет нам, где живет новый бунджи-лама.
– Бунджи-лама живет всегда, – заявил Лобсанг Дром.
– Вряд ли он проживет долго, если вы не выпустите его из сундука, – заметил Римо.
Мастер Синанджу резко хлопнул в ладоши.
– Чтобы выслушать мнение оракула, – объявил он, – нам надо свериться с подсказчиком. Римо, принеси волшебный подсказчик.
– Какой еще, к черту, подсказчик?
– Телевизионный подсказчик, дуралей ты безмозглый! – прошипел Чиун. – У тебя что, уши воском забиты?
– Нет, но меня уже воротит от запаха этого долбаного сундука.
– Вот уж не знал, что это долбаный сундук, – просипел Кула.
– Подсказчик всегда хранится на почетном месте возле оракула, чтобы бестолковые слуги всегда могли его найти, – с особой выразительностью произнес Чиун. – Неси же скорее!
– А, этот подсказчик, – протянул Римо и, подойдя к телевизору, взял программу за последнюю неделю. Чиун повернул ее первой полосой к гостям.
– Я не умею читать по-английски, – скосив глаза, признался Лобсанг Дром.
– А я могу, – провозгласил Кула. – Красными буквами написано «ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ПРОГРАММА». Мастер верно говорит: это и есть легендарный подсказчик. В Америке его очень трудно достать.
– Там всего два слова? – удивленно спросил Лобсанг Дром.
– Вам надо бы знать чужой язык, – не удержался от назидания Римо.
Лобсанг Дром вытянул шею, вглядываясь косыми глазами в обложку.
– Эта женщина – дугпа?
Римо понятия не имел, что означает дугпа, но решил, что это вполне подходящее имя для ведущей.
– Эта дугпа внушает самый большой страх на американском телевидении, – заверил он тибетца.
– Я не знаю такого слова – тел-а-виш-он, – медленно протянул Лобсанг Дром.
– Да где ты жил все это время – в пещере?
– Да.
Римо недоумевающе моргнул. Чиун же стал перелистывать подсказчик-программу.
– Я думаю, лучше всего выбрать «Сумеречную зону», – шепнул ему Римо. – Род Серлинг [9] – большой мастер заглядывать в будущее.
– Ш-ш-ш! – зашипел на него учитель. – В этом подсказчике я надеюсь найти предвещания о судьбе бунджи-ламы.
– А если найдешь?.. – спросил Лобсанг Дром.
– Узнаю наиболее благоприятное время, чтобы спросить оракула о судьбе бунджи-ламы, которая откроется нам на темном стекле.
Лобсанг кивнул. Конечно, это странное волшебство, хотя и не более странное, чем предсказания тибетского оракула. И оно внушает надежду.
Римо заметил, что Чиун просматривает вечерние передачи.
– Если вы обнаружите там следы бунджи-ламы, – шепнул он, – я готов съесть то, что лежит в сундуке.
С напряженным выражением лица мастер Синанджу водил длинным ногтем по строкам программы.
– Подсказчик оракула, – торжественно провозгласил он, – возвещает, что бунджи-лама предстанет перед нами ровно в полночь.
Римо закрыл глаза: до наступления полуночи оставался всего какой-нибудь час. Какое-то шестое чувство подсказывало ему точное время.
– Чуть ли не всю свою жизнь я провел в ожидании этого момента, – дрожащим голосом объявил Лобсанг Дром.
– Это великий момент! – подхватил Кула.
– Великая лажа, – пробормотал Римо.
– Лажа? – переспросил Лобсанг Дром.
– Лажа – разговорное американское слово, – поспешил объяснить Чиун. – Оно означает «грандиозное событие».
– Итак, мы на пороге великой лажи, – заявил Кула.
Все четверо стали медленно попивать чай в ожидании, когда наступит полночь.
– Может, откроем пока сундук? – предложил Римо.
Чиун покачал своей старой головой.
– Еще не время.
– Чем же нам заняться – травить истории, которые обычно рассказывают вокруг костра?
– Сейчас я разведу огонь, – воскликнул Кула, порываясь встать.
– Для тех, кто сидит в присутствии Безымянных Почитателей, Прозревающих Свет Во Тьме, в этом нет никакой необходимости, – великодушно возвестил Чиун.
Поняв, что старый кореец говорит о Лобсанге Дроме, Римо спросил:
– Вы его имеете в виду? Но ведь пока еще не темно, он назвал свое имя и к тому же, едва завидев меня, высунул язык.
– Это делает тебе честь, – отозвался Чиун.
– Почему?
– В Тибете язык высовывают в знак приветствия.
– А ты чилинг, – добавил Кула. Заметив немой вопрос в глазах Римо, он пояснил: – Чужестранец.
– Чужестранец? Но это же моя страна – не его.
– Пока, – со значением сказал Кула.
– Что значит – «пока»?
– Хан Ханов собирается последовать по стопам великого Чингисхана, да славится он вечно! В настоящий момент Хан Ханов намеревается захватить власть над оседлыми горожанами, живущими в Улан-Баторе. Затем он покорит Китай, Россию и другие страны. Корею, разумеется, пощадят.
– Мне все равно, что произойдет в Южной Корее, лишь бы до моей деревни не доносились никакие неприятные звуки, – равнодушно произнес Чиун.
– Очень разумная позиция, – кивнул Римо.
– Северную Корею пощадят, – продолжил монгол Кула. – Со временем будет завоевана Европа, а затем, возможно, и эта страна, если здесь найдется достаточно богатая добыча, а женщины будут попокладистее.
– Американки так же покладисты, как мулицы, – буркнул Римо.
Кула широко ухмыльнулся.
– Я был бы рад приручить этих американских мулиц.
– Среди них много больных. Смотри не подцепи проказу, а то и чего-нибудь почище.
– Я не боюсь заразиться, ибо американские женщины пользуются резиновыми колпачками. Эти колпачки защитят монголов от всех болезней.
– Попробуй-ка добиться, чтобы американка надела колпачок, – пробурчал Римо.
Кула наклонился к нему и доверительным шепотом произнес:
– Говорят, в постели ваши женщины пищат, как мыши.
– Никогда не слышал, чтобы женщины пищали в постели.
– Я имел в виду звук, который производят презервативы.
– Переменим тему. – Римо сверкнул глазами. – Ты – монгол, почему тебя так волнует судьба Тибета?
– Китайцы считают Тибет своим, китайским. А тибетцы есть тибетцы. В данный момент они сражаются, и это хорошо! Тибетцы не умеют сражаться, как подобает мужчинам, и их часто завоевывают. По крайней мере каждое второе столетие.
– Но сейчас-то мы сражаемся! – встрепенулся Лобсанг Дром.
Кула кивнул.
– Сейчас вы сражаетесь. И это хорошо.
– Я слышал, их там колошматят почем зря, – сказал Римо.
– Если они потерпят поражение и Китай навсегда поработит Тибет, – продолжил Кула, – китайцы, полагающие, будто правят внутренней Монголией, обратят свои взоры на внешнюю Монголию. Хорошо бы до этого времени Болдбатор Хан успел объединить всю Монголию, в противном случае нам не устоять. Значит, Монголия никогда не завоюет весь мир. Кроме, конечно, Северной Кореи, – добавил он, чтобы ублажить Чиуна.
– Мне наплевать на Северную Корею, – откликнулся тот. – Меня беспокоит только судьба моей деревни Синанджу.
Кула просветлел.
– Ты не будешь против, если мы подвергнем Пхеньян разграблению?!
– Что ж, грабьте. При том, однако, условии, что плач побежденных по ночам не будет мешать сну невинных младенцев в Синанджу.
– По рукам! Никакого плача не будет. А тех, кто все же осмелится плакать, придется безжалостно обезглавить.
– Прежде чем делить целый мир, – вмешался Римо, – вернемся к самому главному. Какое отношение ко всему этому имеет бунджи-лама?
– Мы, монголы, всегда следовали за бунджи-ламой, это всем известно, Белый Тигр.
На помощь ученику тут же пришел учитель:
– Римо заслуживает прощения, ибо он сирота, воспитанный девственницами.
– Вы, монголы, буддисты? – выпалил Римо.
– Да, конечно. И это не секрет.
– Я думал, что буддисты – пацифисты.
Кула грубо рассмеялся.
– Тибетские буддисты – да, но отнюдь не монгольские. Наши бойцы готовы гордо сражаться и побеждать во имя Будды, Воплощения Бесконечного Сострадания, мы знаем, что те, кто умирает, возрождаются, поэтому монголы могут вновь и вновь побеждать и убивать их. Это очень хорошее мироустройство. Всегда есть чем заняться.
– В прежние времена монголы были защитниками Тибета, – изрек Лобсанг Дром.
– Почему же вы носитесь по свету в поисках бунджи-ламы, вместо того чтобы сражаться за освобождение Тибета? – недоумевая, спросил Римо.
– Если Монголия примет открытое участие в боевых действиях, начнется война между Монголией и Китаем. Китайцы, конечно, проиграют. Пусть даже выставят пятьсот солдат против одного монгольского всадника. Правда, для того, чтобы разбить Китай, понадобится время. Если во главе тибетского народа встанет новый бунджи-лама, китайцы будут деморализованы. Когда же мы нанесем решительный удар, они сдадутся без всякого сопротивления, поскольку раз уж не смогли победить мирных тибетцев, то стоять против новой Золотой Орды им вообще не под силу.
– Стало быть, вы готовы сражаться с буддистами? – поинтересовался Римо.
– Мы также чтим предков, – отозвался Кула.
– Почитание предков заслуживает всяческих похвал, – одобрительно кивнул Чиун.
– А ты почитаешь своих предков? – спросил Кула у Римо.
– Нет, – ответил тот.
И тут же на него со всех сторон уставились миндалевидные глаза, словно укоряя за то, что он испортил воздух.
– Он сирота, – вновь пришел ему на помощь учитель. – Не знает своих предков и потому не может их почитать. В противном случае он бы каждый вечер почитал их приношением.
– Быть сиротой – весьма печально, – поцокал языком Кула.
– Да к тому же еще и христианином! – прошептал Лобсанг, качая бритой головой.
Римо закатил глаза и помолился своим безымянным предкам о скорейшем наступлении полуночи.
* * *
В полночь мастер Синанджу закрыл глаза и стал петь по-корейски. Ни Кула, ни Лобсанг Дром не знали корейского, но Римо прекрасно понял, какими проклятиями Чиун осыпал своего ученика, какими карами грозил, если тот будет бесцеремонно вмешиваться в разговор, грозя сорвать надежды корейца на получение целой комнаты золота.Уильямс слушал молча, не произнося ни единого слова, а старый кореец при этом правой рукой стал выделывать замысловатые пассы перед телевизором, одновременно ловко действуя пультом дистанционного управления, запрятанным в складках одежды.
Телевизор вдруг засветился и ожил.
Лобсанг Дром ахнул от изумления. Сощурив глаза, Кула, сидя на своей циновке, подался вперед.
– Мы воочию увидим бунджи-ламу, – прошипел он.
Римо прикусил язык.
По мере того как телевизор разогревался, из него все громче лилась радостная музыка, краски становились все ярче, и вот появилась беззаботная черная женщина, танцующая на фоне рамки с надписью «Шоу Пупи Серебряной Рыбки».
– Это волшебница? – спросил Лобсанг Дром.
– Это Пупи Серебряная Рыбка, – ответил Чиун. – Знаменитая колдунья нашей страны.
– Кожа у нее черная, как у мертвой, волосы свисают космами, – пробормотал Лобсанг. – Никогда не видел таких женщин.
– Но ведь ее шоу отменили еще в прошлом году! – удивился Римо.
– Я же говорил тебе, что это волшебный телевизор.
– Или видеозапись, – проворчал Римо.
Заставка погасла, заиграла веселая музыка. На экране появилось изображение полутемной жилой комнаты, где на туго набитом диване развалившись сидела Пупи Серебряная Рыбка, а напротив, на небольшом канапе, так же непринужденно расположился кто-то рыжий.
Камера придвинулась ближе.
Мастер Синанджу провозгласил:
– Смотрите, смотрите! Вот он, пропавший бунджи-лама!
И Лобсанг Дром, и монгол Кула тяжело дышали от волнения.
– Но это невозможно! – воскликнул живой жрец.
– Если ты не доверяешь глазам, доверься своим ушам, тибетец.
– Расскажи мне, – словно большая черная кошка, промяукала Пупи Серебряная Рыбка, – сколько именно жизней выпало на твою долю.
Едва Лобсанг Дром услышал ответ, как глаза его чуть из орбит не повылазили.
– Если считать принцессу Мувиан и тот случай, когда я поделила сиамскую душу с Мэй Уэст [10], тридцать два. Я не знаю, почему возвращаюсь в этот мир, Пупи, но, должно быть, на это есть какая-то причина.
– Может, тебе предстоит выполнить какое-то великое деяние на этой земле, но какое именно, ты не знаешь? – предположила Пупи.