Мерль Робер. Остров

   — До свиданья! — проговорил Бэкер.
   И направился к двери. Его бесило ослепление Парсела, ему лично было чуждо христианское всепрощение.
   Придержав дверь, он пропустил Парсела вперед. Уайт тоже поднялся и вышел вслед за ними. Очевидно, он догадался, что Маклеоду не терпится поскорее выпроводить гостей.
   Когда все трое вышли за калитку, Парсел обернулся к Уайту.
   — Сейчас пойду к таитянам и, когда мы договоримся, сообщу вам.
   — Спасибо, — проговорил Уайт мягким голосом.
   И он удалился, ступая неслышно, как кошка. Его домик стоял на северной оконечности ромба, напротив хижины Ханта.
   Бэкер и Парсел молча шли по Уэст-авеню. После сырой хижины Маклеода оба наслаждались солнцем и теплом.
   Бэкер назначил Авапуи свидание ближе к ночи.. Придется ждать еще целый день, прежде чем он сообщит ей, что… Он представил себе, как она медленно подымет веки, взглянет на него прекрасными темными глазами, возьмет его руки в свои. «Неужели это правда, Уилли, неужели правда?» Какая она нежная!..
   Бэкер посмотрел на Парсела, и в голосе его прозвучало волнение.
   — Благодарю вас, Парсел, — сказал он.
   Парсел оглянулся и холодно ответил:
   — Не за что.
   Обоих не покидало смущение. Бэкер сам понимал, что поблагодарил Парсела недостаточно горячо. Но у него не хватало духа снова обратиться к Парселу со словами благодарности. Слишком уж поразил его тон Парсела.
   — Думаю, сейчас Маклеод пробует на зуб одну монету за другой, — проговорил Парсел.
   — Проклятый шотландец, — процедил сквозь зубы Бэкер.
   — Простите, вы, кажется, что-то сказали? — остановился Парсел.
   Бэкер тоже остановился. Парсел холодно смотрел на него, нахмурив брови, в напряженной позе ожидания. Бэкер с ошеломленным видом уставился на него.
   — Я тоже шотландец.
   — Я совсем забыл, — пробормотал Бэкер. — Простите, пожалуйста. — И добавил: — Но ведь бывают же исключения.
   Лицо Парсела залилось краской.
   «Опять промахнулся», — с досадой подумал Бэкер.
   — Нет, нет, никогда так не говорите, — взорвался Парсел. — Никаких исключений нет! Слышите, Бэкер, нет исключений!
   Когда о каком — либо народе создают себе предвзятое мнение, то пороки отдельных людей приписывают всей нации в целом, а достоинства — лишь отдельным людям. Это глупо! Это… непристойно! Поверьте мне! Куда благороднее было бы считать наоборот.
   — Как наоборот? — серьезным тоном спросил Бэкер.
   — Считать достоинства общими, а недостатки исключением.
   Эта точка зрения давала достаточно пищи для раздумий. Но уже через минуту Бэкер улыбнулся.
   — Ну, так вот, — сказал он, и в его карих глазах мелькнул лукавый огонек. — Сейчас я применю вашу систему, Парсел. Пусть будет, что все шотландцы хитрецы, за исключением вас.
   — Меня? — обиженно переспросил Парсел и зашагал дальше. — Почему вы так говорите?
   «Этого — то и не стоило говорить», — подумал Бэкер. Но минутная неловкость уже прошла. Их вновь согревала дружба, не погасшая даже в споре. «Видно, мои оговорочки пошли на пользу», — улыбнулся про себя Бэкер.
   Парсел с суровым лицом ждал ответа. «А ведь верно, он похож на ангела, — вдруг с нежностью подумал Бэкер. — И поди ж ты, считает себя хитрецом».
   — Так вот, — оживился он, — когда вы читали ему мораль, он даже не слушал, думал, как бы ему поскорее остаться наедине со своим золотом.
   — Я тоже это заметил, — согласился Парсел, и на лице его вдруг появилось печальное, усталое выражение. — Но у меня не было выбора. Мне хотелось, чтобы мои слова дошли до него. — И добавил: — Все это просто бессмысленно. Он ничего не понимает. Из — за него на острове создалось опаснейшее положение.
   — Опаснейшее? — переспросил Бэкер. — Почему опаснейшее? Они дошли до хижины Парсела.
   — Заходите, Бэкер, — пригласил Парсел, не отвечая на его вопрос.
   Ивоа выбежала им навстречу. Таитянский этикет запрещал ей расспрашивать мужчин, но увидев лицо Бэкера, она так и бросилась к нему.
   — Э, Уилли, э! — проговорила она, кинув ему на плечи обе руки, и потерлась щекой об его щеку. — Э, Уилли, э! Как я счастлива за тебя!
   Бэкер улыбнулся, но нижняя губа его судорожно дернулась.
   Увидев Ивоа в домашней обстановке, он как-то полнее ощутил радость при мысли о будущей жизни с Авапуи.
   — Уа мауру-уру вау, — проговорил он, тщательно выговаривая слова, как школьник, впервые взявшийся за букварь.
   — Никак не пойму, почему это по-таитянски «спасибо» так длинно получается, — обернулся он к Парселу.
   — Им спешить некуда, — пояснил Парсел. Бэкер расхохотался, взглянув на Ивоа, и весело повторил:
   — Уа мауру — уру вау.
   Ивоа тихонько похлопала его по щеке кончиками пальцев и обратилась к своему танэ на родном языке.
   — Она хочет знать, когда вы увидитесь с Авапуи.
   — Скажите ей… Подождите-ка! — вдруг вскрикнул Бэкер, поднимая руку, и карие глаза его радостно заблестели. — Я сейчас сам ей отвечу. Араоуэ, Ивоа, араоуэ! — торжественно провозгласил он. — И радостно добавил: — Авапуи араоуэ!
   — Ох, какой он счастливый! — Ивоа погладила плечо Парсела и прижалась к нему. — Смотри, человек, какой же он счастливый! — Присядьте, Бэкер! — улыбнулся Парсел. — Да нет, не на табуретку. А на кресло. Я только что его смастерил.
   — А как все-таки хорошо получилось у вас с этой раздвижной стенкой, — сказал Бэкер и с удовольствием оглянулся кругом. — Сидишь прямо как на террасе. Солнце само к тебе в гости идет.
   — Только в те дни, когда оно бывает, — поморщился Парсел. — Оставайтесь с нами, Бэкер. Давайте позавтракаем — у нас сегодня ямс.
   — Спасибо, спасибо, спасибо, — проговорил Бэкер.
   Он обернулся к Ивоа, поднял руку и повторил, смеясь каким-то хмельным смехом:
   — Уа мауру уру вау.
   Ивоа расхохоталась в ответ и заговорила с мужем по-таитянски.
   — Что она сказала об Авапуи? — насторожился Бэкер.
   — Сказала, что счастлива за Авапуи, потому что Авапуи мягкая, как шелк.
   — Верно! — глаза Бэкера заблестели. — Что верно, то верно! Мягкая, как шелк! Руки, глаза, голос, движения… Знаете, как она подымает веки, когда хочет на вас взглянуть? Вот так! — пояснил он, стараясь взмахом рук воспроизвести движение век Авапуи. — Медленно — медленно! И осекся, сам удивленный тем, что дал волю своим чувствам.
   Парсел с улыбкой поглядел на него. Наступило молчание, потом Бэкер без всякого перехода спросил:
   — Почему вы сказали, что из-за Маклеода создалось опасное положение?
   — Таитяне нами недовольны. — Это и понятно! Представьте себя на их месте, — отозвался Бэкер. — Не особенно — то справедливо с ними поступили. — И добавил: — Значит, опасность в том, что они недовольны? А ведь они славные ребята.
   — Я знаю одного валийца, — Парсел взглянул прямо в глаза Бэкера. — Он такой славный парень, что перед тем, как начинать спор, предпочитает отдать мне свой нож.
   Наступило молчание. Потом Бэкер нахмурился:
   — И очень об этом сожалеет. Зато сейчас жили бы спокойно.
   — Замолчите, — сухо оборвал его Парсел.
   — Бэкер замолчал, потом серьезно поглядел на Парсела своими карими глазами.
   — Все эти три недели я немало об этом думал. И не согласен с вами. А понимаю вас, но с вами не согласен. Для вас жизнь человека священна. Но тут вы дали маху, лейтенант. Увидите сами, во что нам обойдется ваше стремление во что бы то ни стало сохранить жизнь Маклеода.
   И так как Парсел не произнес ни слова, Бэкер выпрямился в кресле и Указал:
   — Если вам не трудно, пошлите, пожалуйста, после завтрака Ивоа предупредить Ороа. Раньше вечера я домой не вернусь. Словом, предпочитаю, чтобы она отбыла без меня. А то непременно закатит сцену. Сама-то, поди, рада — радешенька, а сцену мне все равно закатит. А другую — Маклеоду, когда вернется к нему. Этой даме без скандалов жизнь не мила!
   Он улыбнулся, пожал плечами и снисходительно заметил;
   — Экая кобылица!
   Парсел утвердительно кивнул, и Бэкер откинулся на спинку кресла.
   Парсел сидел боком на пороге, прислонясь к стойке раздвинутой перегородки, подтянув к подбородку правое колено, а левом ногой упираясь в песок. Его белокурые волосы отсвечивали на солнце золотом.
   Вот чего я никак не пойму, — неожиданно проговорил Бэкер. — Почему два кошелька?
   — Я знал, что он будет торговаться.
   — Верно, но все-таки почему вы принесли свои капиталы в двух кошельках? Почему не в одном?
   — Не все ли равно? — Парсел прищурился, так как солнце било ему прямо в глаза, и сказал, глядя вдаль на вершину горы: — Ведь это все равно, как если бы я отдал ему камни.
   — Сейчас — то да, ну, а через двадцать лет?
   — Если фрегат придет сюда через двадцать, двадцать пять даже через тридцать лет, Маклеод все равно не сможет насладиться своим золотом: его повесят.
   — Повесят? Почему повесят? Не отрывая глаз от вершины горы, Парсел равнодушно произнес:
   — Бунтовщикам амнистии не бывает.
   Бэкер резко выпрямился и ошалело взглянул на Парсела. Потом сказал:
   — Значит… значит, это вы его обманули? Бог ты мой! Шотландец против шотландца! В жизни ничего подобного не видел! Оказывается, не он вас, а вы его перехитрили!
   Парсел улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, взгляд снова обратился к горной дали, и на лице появилось озабоченное выражение.
   — Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Бэкер, помолчав. — Думаете, как бы мы счастливо жили на острове, не будь здесь этих сволочей. А много ли их в конце концов? Трое или четверо! Смэдж, Маклеод, Тими… Пусть Тими и черный, а вы меня все равно не убедите, что он славный малый… Будь я господом богом, знаете, что бы я сказал? Сказал бы, что эти трое весь остров вам перебаламутят. И есть только один выход. Призвать их ко мне на небеса…
   — Но вы пока еще не господь бог, — заметил Парсел.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   Беглянки возвратились в тот же вечер. Для женщин это был триумф, для таитян, хоть небольшое, но удовлетворение и явный конфуз для Скелета. Омаата ударила в колокол на Блоссомсквере, и весь поселок, за исключением представителей «большинства», сбежался на площадь. Итиа и Авапуи были в венках, словно готовились к жертвоприношению. Свежие, цветущие, они звонко хохотали, блестя глазами.
   Ликованию не было конца. Женщины ощупывали подружек, терлись щекой об их щеки, легонько похлопывали их. Подошел Парсел, дружелюбно погладил им плечи, приблизил лицо к их шеям, сделав вид, будто принюхивается. Все захохотали. Так таитянские матери ласкают своих младенцев. А Парселу нравилась кожа таитянок, нежная, благоуханная, словно тающая под пальцами.
   Омаата произнесла речь. В конце концов все уладилось. Женщины сами выбрали себе танэ, а не наоборот. Когда она замолчала, все стали осыпать беглянок вопросами: как это они не мокли во время дождей? Где отсиживались? Чем питались? Но те упорно отказывались отвечать и только посмеивались, опустив ресницы, жались друг к другу и хранили про себя свою тайну.
   Вечером при свете доэ — доэ на рыночной площади начались пляски и песни, столь бурные и сладострастные, что даже Парсел ничего подобного никогда не видел. Уилли и Ропати не отставали от таитян. А когда Омаата вывела в круг Жоно и он начал топтаться на месте, как медведь, раздались восторженные вопли. Потом отрядили делегацию за Желтолицым. Никто на него не сердился. Он такой кроткий, такой вежливый. Итиа потерлась щекой об его щеку, а кое-кто из женщин, желая утешить метиса, потерявшего выбранную им ваине, стали заигрывать с ним, что не оставило его равнодушным.
   На следующий день зюйд-вест сменился пассатом, а вместе с пассатом вернулись солнечные дни и ясные ночи, все в лунном сиянии. Таитяне, обычно считающие не дни, а ночи, установили, что рождество перитани придется по их исчислению на девятую ночь одиннадцатой луны. Эта ночь, как и все прочие в любом месяце, имела свое особое название. Звалась она Таматеа, что означает «луна, на закате освещающая рыб».
   Это было счастливое предзнаменование. И в самом деле Меани удалось к вечеру с одного выстрела уложить дикую свинью. Он отнес ее к Омаате, которая тут же принялась разделывать тушу, а женщины тем временем уже растапливали печь. Парсел решил направить Уайта к Мэсону и к представителям «большинства» с предложением отужинать сообща вечером на Блоссомсквере при свете луны, дабы отпраздновать всей колонией сочельник и вспомнить далекую родину. А через Меани он попросил таитян принять участие и празднестве перитани.
   Но уже меньше чем через час Парсел понял, что напрасно питает несбыточные надежды и что существующее на острове положение не переделаешь. Все приглашенные ответили отказом. Маклеод передал через Уайта свои сожаления. Как раз сегодня он празднует сочельник в кругу друзей. Представители «большинства» весьма огорчены, но они ужинают у Маклеода. Парсел заподозрил, что хитроумный Маклеод воспользовался услугами все того же Уайта, чтобы пригласить к себе гостей.
   Мэсон повел себя более грубо. Велел передать, что «ответа не будет», смущенно пробормотал Уайт, передавая Парселу этот дерзкий отказ.
   — А секстант?
   — Я отдал его Масону от вашего имени.
   — И что он сказал?
   — Сказал: «Ладно».
   Парсел удивленно поднял брови.
   — И все?
   — Да.
   — Вы хоть объяснили ему, как секстант попал ко мне?
   — Да.
   — Что же он сказал?
   — Ничего.
   — И ничего не поручил мне передать?
   — Нет.
   Парсел испытующе поглядел на Уайта. Да нет, метис никогда не солжет. Человек он до того добросовестный, что не только передает слово в слово те, что ему поручают, но старается даже воспроизвести интонацию, разыгрывает целые мимические сценки. Вот, например, когда он сказал: «Ладно», тут уж нельзя было обмануться: настоящее мэсоновское «ладно» — хмурое и краткое.
   Ответы таитян внешне были более чем учтивы. Они благодарят Адамо тысячу и тысячу раз. Они польщены, что всех мужчин и их «трех женщин» пригласили отужинать с перитани. И они в отчаянии, что вынуждены отклонить приглашение по непредвиденным обстоятельствам.
   Парсел возился в своем садике, когда Меани принес ему этот ответ.
   — Они так и сказали «наши три женщины»? — спросил он, подымая голову.
   — Да.
   — А кто сказал? Тетаити?
   — Да.
   — Он говорил от имени всех?
   Меани потупился. Помолчав немного, Парсел спросил:
   — Почему он стал здесь вождем? Ведь на Таити твой отец более великий вождь, чем его.
   — Тетаити старый, ему уже тридцать лет.
   — А если — я приглашу его на ужин к себе домой?
   — Он откажется.
   И так как Парсел молчал, Меани поспешил добавить:
   — Он говорит, что ты вовсе не моа.
   «Значит, я солгал зря, — печально подумал Парсел, — но раз уж начал, придется продолжать. Лгать Ивоа, лгать Меани…» — А знаешь, я тоже не верю, — вдруг произнес Меани.
   Парсел взглянул на него с таким ошеломленным видом, что Меани расхохотался.
   — Надеюсь, и ты тоже не веришь, Адамо?
   Парсел молчал, не зная, что ответить. Но тут Меани хлопнул его по плечу и произнес серьезным тоном, без тени улыбки:
   — Они не верят, что ты моа, но верят, что я верю. Поэтому я всегда буду говорить, что ты моа.
   Воцарилось молчание, затем Парсел сказал:
   — К чему вся эта комедия?
   — Если бы я так не говорил, — Меани отвернулся, — бы прийти к тебе сегодня вечером.
   — А если ты не будешь так говорить и все-таки придешь, что тогда будет?
   — Они сочтут меня предателем.
   Парсел вздрогнул.
   — Вот уже до чего дошло! — медленно проговорил он.
   И добавил, с трудом переводя дыхание:
   — Кто же я тогда для них, если не моа? Сообщник Маклеода?
   Меани ничего не ответил. Потом взял руку Парсела, поднес ее к своему лицу и прижал к щеке.
   — Придешь? — спросил Парсел.
   — Приду, брат мой! — ответил Меани.
   В его глазах, устремленных на Парсела, сияла нежность.
   — Приду с Итией, — добавил он.
   — Как так? Они отпустят Итию?
   — Знай, Адамо, что никто не смеет командовать Итией.
   — Даже ты?
   — Даже я, — расхохотался Меани.
   В первый день рождества островитяне отведали дикой свиньи, запеченной в одной печи, приготовленной одними руками, но каждый лакомился жарким порознь: таитяне в своем доме, «большинство» у Маклеода, «меньшинство» вместе с Итией и Меани — у Парсела, Мэсон у себя. Дня через три, когда часы только что пробили полдень, в дверь Парсела постучали. Это оказался Уайт. Он не вошел в комнату, а остался стоять на пороге.
   — Маклеод прислал меня узнать, есть ли у вас рыба.
   Стол находился всего в трех шагах от двери, а там на банановых листьях лежала рыба, белая, с перламутровым отливом. Но Уайт ничего не видел. Из деликатности он не поднимал глаз. И Парселу вдруг почудилось, что, если он сейчас скажет «нет», Уайт, вернувшись к Маклеоду, скажет «нет», не добавив от себя
   — Вы же видите, — произнес Парсел. ни слова.
   Метис поднял глаза, оглядел стол, сказал: «Спасибо» — и собрался уходить.
   — Уайт, — живо окликнул его Парсел. — В чем дело? У вас нет рыбы?
   Уайт повернулся — и сказал равнодушным тоном:
   — Ни у кого из нас нет рыбы.
   Парсел спросил по — таитянски Ивоа:
   — Откуда эта рыба?
   — Меани принес.
   — Они ездили утром на рыбную ловлю?
   — Да, — кратко бросила Ивоа, отведя глаза.
   — И вернувшись, не ударили в колокол?
   — Нет.
   — А кому, кроме меня, они дали рыбу?
   — Никому не дали. Ловил Меани. Меани наловил рыбы для нас, для Уилли и Ропати.
   Наступило молчание, затем Парсел сказал:
   — Они больше не хотят ловить рыбу для перитани?
   — Нет, не хотят.
   Вздохнув, Парсел обернулся к Уайту.
   — Она сказала…
   Уайт тряхнул головой.
   — Я понял, что она сказала. Спасибо.
   — Уайт!
   Уайт замер на пороге хижины.
   — Скажите, пожалуйста, Маклеоду, что я ничего не знал.
   — Хорошо, скажу.
   Через два дня под вечер к Парселу зашел Джонс. Как обычно, на нем было только парео.
   — Я вам не помешал?
   Парсел захлопнул книгу и улыбнулся гостю.
   — Знаете, сколько в корабельной библиотеке было книг?
   — Нет, не знаю.
   — Сорок восемь. А читать мне всю мою жизнь. Садитесь кресло.
   — Я лучше вынесу его на солнышко, — сказал Джонс.
   Нагнувшись, он схватил тяжелое дубовое кресло за одну ножку, выпрямился, держа свою ношу на вытянутой руке, и под кожей от запястья до плеча выступила упругая сетка мускулов. Джонс сделал несколько шагов и, согнув колени, поставил кресло таким ловким и легким движением, что оно коснулось земли одновременно всеми четырьмя ножками без всякого стука.
   — Браво! — улыбнулся Парсел.
   Совершив свой подвиг, Джонс уселся, с достоинством потупив глаза.
   В комнату вошла Ивоа.
   — Э, Ропати, э! — крикнула она, подняв правую руку, и помахала ею в воздухе, приветствуя гостя.
   Подойдя к юноше, она матерински нежным движением положила ладонь на его коротко остриженные волосы и улыбнулась.
   Джонс подставил ей щеку, устремив вдаль синие фарфоровые глаза. Вид у него был ласковый, но нетерпеливый, как у ребенка, который ждет, чтобы взрослые окончили свои излияния и отпустили его играть.
   — Волосы у тебя как свежескошенная трава, — заметила Ивоа.
   Парсел перевел.
   — Вот еще, у меня волосы вовсе не зеленые, — возразил Джонс.
   И захохотал. Потом снова нахмурил брови, наморщил короткий нос, сцепил на груди руки и с грозным видом стал щупать свои мускулы.
   — Маклеод и его клика ходили нынче утром ловить рыбу, — произнес он чуть ли не трагическим тоном. — Я видел, как они возвращались. Они несли кучу рыбы!
   Голос у него ломался, и последние два слова он выговорил фальцетом. Джонс покраснел. Он ужасно не любил, когда голос подводил его.
   — Что ж тут такого? — заметил Парсел.
   — Да, но они не позвонили в колокол, — с негодованием крикнул Джонс, — они лучше сгноят рыбу, чем с нами поделятся.
   — Плохо, — проговорил Парсел и умолк.
   — На худой конец они могли бы не давать рыбу таитянам… Отплатили бы им той же монетой… Но нам! Что мы им сделали? Парсел пожал плечами.
   — Знаете что? — сказал Джонс, кладя ладони на колени и воинственно выпятив грудь. — Давайте пойдем завтра ловить рыбу: Уилли, вы и я…
   — Превосходная мысль, — прервал его Парсел. — Я понимаю, что вы собираетесь сделать. Вернувшись, позвоним в колокол и раздадим всю рыбу…
   Джонс широко открыл глаза, сморщил свой короткий вздернутый нос и сложил рот в форме буквы «о».
   — Что ж, — продолжал Парсел, не давая ему времени заговорить, — подите, предупредите Бэкера и накопайте вместе с ним червей. А то скоро стемнеет.
   Он поднялся, проводил Джонса до калитки и постоял немного, глядя ему вслед. Джонс шагал по Уэст — авеню ровным шагом, закинув голову и расправив плечи, отчего мускулы напряглись у него на спине.
   — Чему ты улыбаешься? — услышал он голос Ивоа.
   Парсел оглянулся.
   — Какой милый мальчик. Смешной и милый. — И добавил, не спуская глаз с удалявшегося Джонса: — Как бы мне хотелось иметь сына.
   — Да услышит тебя Эатуа, — подхватила Ивоа.
   «Меньшинство» вернулось с богатым уловом, но великодушный жест Парсела не оказал желаемого действия. Таитяне отказались от рыбы. «Большинство» милостиво приняло дар, но вернувшись после очередной рыбной ловли, не отплатило любезностью за любезность. Только Ваа милостиво участвовала и в этом разделе и в последующих. Что касается Масона, то он либо действительно не знал, либо делал вид, что не знает, откуда берется рыба, которую подают ему к столу, и по-прежнему не отвечал на поклоны кормивших его людей.
   Прошел январь. Ивоа заметно отяжелела и начала считать дни, вернее ночи, остававшиеся до родов. По ее расчетам, роды должны были прийтись на шестую луну и, как она надеялась, на последнюю ее четверть, которая считалась благоприятствующей, а если Эатуа внемлет ее мольбам, то и на чудесную ночь Эротооереоре, что означает: «Ночь, когда рыбы поднимаются из глубин». Она немало гордилась тем, что первым на их острове увидит свет сын Адамо. И это казалось ей счастливым предзнаменованием, сулившим ребенку славное будущее.
   Вообще таитянки не отличались плодовитостью, и капитан Кук считал это свойство свидетельством мудрости всевышнего, учитывая свободу нравов и скромные размеры острова Таити. Во всяком случае, пока что одна только Ивоа готовилась стать матерью, и лишь в апреле выяснится, в каком доме еще ждут младенца. Однако в конце марта у таитянок появились кое-какие подозрения… Предстоящее событие казалось малоправдоподобным, до поры до времени женщины считали, что та, на которую падали их подозрения, просто чересчур разжирела от сидячей жизни. Однако в апреле сомнения развеялись. И когда Ваа в день после ночи Туру (ночь, когда рыбы соседствуют с крабами) появилась на рынке, чтобы взять причитавшуюся ей долю свинины, Женщины, стоявшие в очереди, сразу замолкли при виде ее недвусмысленно пополневшего стана. В течение двух недель новость эта занимала умы и сердца островитянок. А Итиа даже сложила несколько вольную, но простодушную песенку об этом событии. Но когда первая волна веселья улеглась, таитянки прониклись к Ваа уважением. Во время раздела она во всеуслышание заявила, что «согреет» вождя большой пироги. И, видимо, сумела сдержать свое обещание.
   Апрель принес с собой также и разочарование — плохо уродился яме. После уборки яме строго распределили по едокам. Каждый вырыл рядом с домом яму и заложил туда полученную долю.
   Кроме того, островитянам посоветовали по возможности экономить личные запасы, дабы дотянуть до следующего года, не трогая дикорастущего ямса. Его хотели сохранить в качестве неприкосновенного резерва на случай, если в следующем году урожай будет еще хуже.
   Как-то в начале мая Маклеод велел передать Парселу, что он, мол, случайно проходил мимо ямы «черных» и заметил, что она опустошена больше чем наполовину. При таком расточительстве «черные», само собой разумеется, того и гляди бросятся собирать дикий яме и нанесут ущерб плантациям, которые решено сохранить в качестве резерва. Маклеод просил Парсела вмешаться в это дело и посоветовать таитянам экономнее расходовать запасы.
   Просьба Маклеода имела достаточно веские основания, в чем Парсел убедился лично, заглянув в яму таитян. Он решил поговорить с ними от своего собственного имени, даже не упомянув про Маклеода.
   Но с первых же слов натолкнулся на самое искреннее непонимание. Природа на Таити родит все в изобилии, и даже мысль о том, что можно урезывать себя сегодня ради завтрашнего дня показалась собеседникам Парсела сумасшествием, настоящим «маамаа», на которое способны одни лишь перитани. Ну, хорошо, не будет ямса на плантациях, зато останется дикорастущий. Не будет дикого ямса, останутся плоды. Не будет плодов, но уж рыба — то наверняка останется. До тех пор пока мужчина, умеющий орудовать гарпуном, в силах держать его в руках, с голоду он не умрет. Парсел несколько раз начинал свои разъяснения. И никого не убедил. А через час понял, что таитяне считают его вмешательство неуместным. Он распростился с ними и ушел.
   Примерно через неделю после этой беседы явился Уайт и предупредил Парсела, что после обеда состоится собрание в хижине у Маклеода. Это последнее обстоятельство поразило Парсела. Почему не под баньяном, как обычно? Уайт покачал головой. Ему ничего неизвестно. Но собрание очень важное, так сказал сам Маклеод.
   В два часа Парсел вышел из дома, но вместо того чтобы отправиться прямо к шотландцу, свернул на Уэст-авеню и заглянул сначала к Бэкеру, потом к Джонсу. Ни того, ни другого не оказалось дома. Пять минут назад оба отправились к Скелету. Парсел зашагал по Норд-уэстер-стрит, намереваясь пройти прямо кокосовой рощей и таким образом сократить путь. Но не успел он сделать и десяти шагов, как заметил Итию, сидевшую у подножия пандануса. Она исподлобья смотрела на него сияющими глазами сквозь длинные ресницы. Парсел остановился.