Мерль Робер. Остров

   На этот раз он взглянул на Парсела, но тот этого даже не заметил. Парсел пристально смотрел в глаза Омааты. Ему показалось, что ее взгляд скрывает что-то, и он старался разгадать, что именно.
   — Ты советуешь мне согласиться? — тихо спросил он ее по-таитянски.
   — Советую, — ответила она с неподвижным лицом.
   Он принялся шагать по комнате. Ему не хотелось, чтобы они подумали, будто разговор с Омаатой повлиял на его решение. И вдруг он ощутил какую-то необыкновенную легкость. Все его сомнения рассеялись. Он почувствовал себя беспечным, веселым. Даже вопрос о воде перестал его тревожить.
   — Я счастлив, что мой процесс закончился благополучно, — сказал он чистым звонким голосом. — Иначе я был бы не в состоянии оказать вам услугу. — И продолжал во внезапном приливе радости: — В последний раз, когда на острове происходил судебный процесс, обвиняемым был мистер Мэсон. Я счастлив, что и тот процесс тоже закончился благополучно. Иначе мы не имели бы удовольствия видеть мистера Масона среди нас.
   Он с улыбкой обвел взглядом всех троих.
   Маклеод и Смэдж смотрели на него, Мэсон покраснел и усиленно заморгал глазами.
   — Я уже говорил, — проворчал он, — что нисколько не был вам благодарен за вмешательство.
   — Разумеется, — любезно подтвердил Парсел.
   Он чувствовал себя беспечным, счастливым, веселым. «Боже правый, и мне пришлось выслушивать этих помешанных!» Мысль его сделала скачок. Он вдруг вспомнил об Ивоа, вновь увидел, как она стоит, наведя ружье на Смэджа. И умилился.
   — Ну как, вы решились? — спросил Смэдж, осмелев при виде счастливого лица Парсела.
   Парсел взглянул на него. В эту минуту даже Смэдж не был ему противен. Как он боится умереть от жажды, этот несчастный крысенок! Да и я тоже, я тоже!.. Значит, у нас все же есть что-то общее. Парсел тихонько рассмеялся. Ему было безрассудно весело. Он ходил по комнате легкими, быстрыми шагами. Ему казалось, что ноги сами отскакивают от пола. Эти трое ждут его решения. Эти трое ждут, что он рискнет жизнью. Да это же просто фарс! «Предатель» рискует жизнью ради «общины». «Бог мой, они помешанные] Помешанные! Самые настоящие помешанные!» Он остановился и оглядел их одного за другим. Смэджа, уставившегося в землю, наигранно развязного Маклеода и пристально глядевшего на гору Мэсона. Нависло тяжелое молчание. Табуретка Маклеода затрещала, Мэсон провел языком по губам, и Парсел подумал: нет, это нормальные люди. Люди, которые боятся. У них сосет под ложечкой. Ладони вымокли от пота. Во рту пересохло.
   Его возбуждение упало, и он спокойно сказал:
   — Я согласен.
   Все трое разом посмотрели на него. Они легко вздохнули, — но в их взглядах не было удивления. Они не сомневались, что он согласится. Парсел вдруг почувствовал горечь к отвращение. Они знали его! Знали, чего можно от него ждать, и тем не менее затеяли этот мерзкий суд! Они обвинили его, оклеветали, облили грязью!
   — Я согласен, — повторил он, — но с одним условием! Я не ограничусь переговорами с таитянами о воде. Я постараюсь восстановить мир.
   Масон бросил взгляд на Маклеода. Тот ухмыльнулся, и Мэсон пожал плечами.
   — Ну что? — спросил Парсел.
   — Как хотите, — ответил Мэсон.
   Маклеод встал, повесил ружье через плечо, отворил дверь, и по комнате пролетел ветерок, прорвавшись сквозь раздвижную стену. Маклеод придержал дверь, пропуская двух других.
   Наступила минута замешательства. Мэсон не знал, как ему уйти.
   — Вот мы и уладили дело, — громко сказал он, ни на кого не глядя.
   Он выпрямился, расправил плечи и двинулся к двери, за ним по пятам шел Смэдж, согнувшийся, жалкий, смехотворно маленький рядом с Мэсоном.
   Проходя мимо Парсела, Мэсон резко остановился, как деревянный, круто повернул голову и быстро сказал:
   — Весьма учтиво с вашей стороны, мистер Парсел.
   Затем он вышел, а Смэдж все так же семенил за ним, прячась в его тени, опустив глаза и вытянув свой уродливый нос.
   Маклеод по-прежнему держал дверь открытой и смотрел на Парсела.
   — До свиданья, — сказал он, когда те двое вышли.
   Но сам не уходил. Он стоял у двери, тощий, угловатый, уставившись на Парсела, и его лицо, похожее на череп, оживляла странная усмешка. Одной рукой он придерживал дверь, другой опирался на косяк и широко расставил ноги; его фигура, резко выделяясь на освещенном солнцем пороге, напоминала громадного, раскинувшего лапы паука.
   Парсел подошел, чтобы придержать дверь и не дать ей захлопнуться, когда Маклеод отпустит руку.
   — Желаю удачи, — проговорил Маклеод, натянуто усмехаясь, и добавил на шотландском диалекте: — Надеюсь еще с вами увидеться.
   Впервые он обращался к Парселу по-шотландски. Парсел молча наклонил голову. Он подошел ближе и взялся за ручку двери. Он никогда не подходил к Маклеоду так близко и был почти испуган худобой его лица: это было лицо человека, долгие годы не евшего досыта.
   Маклеод повернулся и перешагнул разом через две ступеньки.
   — Желаю удачи, — повторил он, бросив на Парсела последний взгляд через плечо и дважды махнул перед своим лицом тощей как у скелета рукой.
   — Сосуды здесь, — сказала Омаата.
   Парсел затворил дверь и обернулся.
   — А плоды? Ямс?
   — Тоже.
   Он ласково посмотрел на нее, улыбнулся и почувствовал, что за всем этим что-то кроется. Омаата не ответила на его улыбку. Вид у нее был суровый. Казалось, она не расположена говорить.
   Вся группа вышла на Ист-авеню и свернула направо по Баньян-лейн. Омаата шла впереди, за ней Парсел, а у него по бокам — Ороа и Авапуи. Таиата, Тумата и Итиота замыкали шествие. Было очень жарко, и подъем оказался крайне утомительным.
   Когда они дошли до середины второго плато, Омаата немного запыхалась. Парсел нагнал ее и пошел с ней рядом. Она повернула к нему голову и сказала тихо, суровым голосом:
   — Иди позади меня.
   Он колебался, но Ороа с силой схватила его за руку и заставила отступить.
   — Э, Ороа, э! — сердито сказал Парсел.
   Она наклонилась и шепнула ему на ухо:
   — Омаата боится, как бы «те» не выстрелили в тебя.
   Так вот почему они его эскортируют! «Те» не смогут выстрелить из боязни попасть в женщин.
   — Омаата!
   — Молчи! — бросила она, не оборачиваясь.
   Она была права. Лишь он один вел себя неосторожно. Она шли уже с полчаса, и «болтуньи», замыкавшие шествие, не проронили ни слова. Их ноги не задели ни одного камешка. Даже дышать они старались неслышно.
   Группа подошла к баньяну.
   — Мы останемся здесь, — тихонько сказала Омаата. — «Те» сюда никогда не приходят. Но даже тут надо быть настороже.
   Со времени дележа женщин таитяне считали, что баньян приносит несчастье, и потому объявили его табу.
   — Таиата, — скомандовала Омаата, — оставайся здесь и карауль.
   Таиата состроила гримасу. Приказ Омааты лишал ее возможности участвовать в предстоящей беседе. Однако не возразив ни слова, она скользнула в траву; голова ее. тут же вынырнула и слилась со стволом. Удивительно! Цвет ее кожи не отличался от цвета коры!
   Омаата вошла под баньян. Прежде чем последовать за ней под его зеленые своды, Парсел вынул из кармана часы. Полдень.
   Прошло всего четыре часа с той минуты, как он закрыл дверь хижины и случайно избежал пули Смэджа.
   Под зелеными арками баньяна было темно. Омаата переходила из одной беседки в другую, не останавливаясь, и Парсел с трудом поспевал за ней. Только ее юбочка из коры светлым пятном выделялась в полумраке.
   — Вот здесь, — сказала Омаата.
   От лиственной стены отделилась чья-то тень и бросилась к Парселу. Он невольно отшатнулся и вытянул вперед руки. Но тень рассмеялась, проскользнула у него под руками и крепко обхватила его. Парсел почувствовал прикосновение выпуклого обнаженного живота.
   — Адамо! О Адамо! Я боялась, что больше тебя не увижу!
   Ивоа опустилась на колени и, потянув его за руку, усадила рядом с собой на мох.
   — Ивоа, — сказал Парсел, взяв ее лицо в обе руки. — Как ты сюда попала? Откуда узнала, что я приду?
   Она засмеялась, счастливая, что чувствует прикосновение его рук.
   — Отвечай, Ивоа!
   Она засмеялась еще громче. Вечные вопросы! Все ему надо знать! Она опустила голову на плечо Парсела.
   — Когда я увидела трех перитани с ружьями в нашем доме, я сказала: ауэ, ауэ! Я не смогу убить всех троих!
   Послышался смех, и Парсел понял, что женщины сидят вокруг них в полумраке. Но он еле различал очертания их фигур.
   — Тогда, — продолжала Ивоа, — я побежала к Омаате, а там была Итиа, и я им все рассказала. Омаата подумала и ответила: «У меня есть план. Иди с Итией под баньян и жди».
   — А я, — сказала Омаата, — собрала женщин, рассказала им свой план, и они решили: «Пусть будет так, как ты говоришь».
   Она сидела справа от Парсела, и когда повернула голову, он увидел, как заблестели ее глаза. Она сделала многозначительную паузу, ожидая новых вопросов.
   — И тогда? — -спросил он.
   — Тогда я опрокинула цистерны с водой.
   — Это ты опрокинула цистерны? — воскликнул Парсел, пораженный.
   Омаата откинула голову назад, выпятила свои круглые, как шары, груди, и смех ее прогремел, словно водопад. Однако глаза глядели печально. Это был смех торжествующей гордости, но не веселья. Глаза Парсела понемногу привыкли к темноте, и теперь он ясно видел женщин, присевших на пятки вокруг него. Парсел не слышал их, так как смех Омааты все заглушал, однако по их губам он видел, что они тоже смеются. Они были горды, что принимали участие в этой хитрой проделке и что она так ловко удалась.
   — Знай, Адамо, — сказала Омаата, — что на Таити: убивают. Но ему не мешают пить.
   — К чему же тогда эта хитрость? — спросил Парсел.
   — Чтобы вырвать тебя из рук перитани и спрятать.
   — Спрятать? — спросил Парсел, поднимая брови.
   — Да, пока не кончится война.
   Парсел поглядел на женщин.
   — И вы все согласились на такую хитрость? — спросил он изменившимся голосом.
   — Все, — ответила Омаата, — даже жены, чьи танэ не Дружат с тобой. Только Ваа мы ничего не сказали.
   — Ваа очень глупа, — сказала Ороа, вскинув голову и взмахнув гривой. — Она могла нас выдать.
   — Ваа восхищается человеком, который носит кожаные штуки вокруг ступней, — добавила Тумата. — Она не понимает, что вождь теперь ничто, когда сгорела его большая пирога.
   — Вождь и сам этого не понимает, — сказала Итиа.
   Женщины засмеялись. Ну и злой же язычок у Итии!
   — Однако Ваа дала мне ружье, — заметила Ивоа.
   — Она тебе его дала? -спросил Парсел.
   — Да.
   Парсел снова поднял брови. Забавно. Оказывается, образцовая миссис Мэсон налгала своему супругу.
   — Послушай, мы спрячем тебя в пещеру, — сказала Омаата. — В пещере живут тупапау, а «те» их боятся.
   — Меани их не боится.
   — Меани твой брат, — сказала Ивоа.
   — А в какую пещеру?
   — В мою, — ответила Итиа. — В ту, где я ночевала с Авапуи после раздела жен.
   — В пещеру с ружьями?
   — Ты ее знаешь, Адамо?
   — Не знаю.
   — Это очень хорошая пещера, — пояснила Итиа. — В ней есть родничок. Если быть терпеливым, можно набрать полную тыкву воды.
   После недолгого молчания Омаата проговорила:
   И знай, что плоды не для «тех». Они для тебя. И для Итии, — добавила она.
   Для Итии? — спросил Парсел.
   — Итиа отведет тебя в пещеру и останется с тобой.
   — А Ивоа?
   — Ивоа носит сына. Она не может забраться в эту пещеру.
   — А если я ей помогу?
   — Спроси ее сам.
   Парсел видел только неподвижный профиль Ивоа. Она молчала, сжав губы, с суровым взглядом и замкнутым лицом.
   — Если я помогу тебе, Ивоа?
   Она отрицательно покачала головой.
   — Я очень отяжелела. Мне лучше остаться в поселке.
   Она чувствовала себя совсем без сил после бессонной ночи. У нее было лишь одно желание: вернуться домой и поспать хоть несколько часов. Эту ночь ей опять придется караулить с ружьем в руках возле пристройки и дожидаться Тими. Она не будет знать покоя, пока не убьет Тими.
   — Почему я не могу остаться один в пещере? — спросил Парсел.
   Итиа наклонилась вперед и развела руками.
   — Этот мужчина боится меня, — сказала она, окидывая подруг лукавым взглядом.
   Заблестели улыбки, но гораздо более сдержанные, чем обычно в таких случаях. Этого требовало важное молчание Ивоа и уважение к этикету.
   — Итиа будет тебе полезна, — пояснила Омаата, — она хитрая. К тому же она будет приносить тебе новости.
   — Это может и Ивоа.
   — Человек, погляди на нее! Куда ей лазить. Она не может бегать. Она еле ходит.
   — Мне будет хорошо там, куда я пойду, — сказала Ивоа.
   Парсел опустил глаза и так долго молчал, что женщины встревожились. Они стали делать знаки Омаате, и Омаата сказала глубоким грудным голосом:
   — Ты рассердился, о мой сынок?
   — Нет, я не рассердился.
   Однако он продолжал молчать, и Омаата заговорила хриплым от беспокойства голосом:
   — Ты не согласен с нами?
   Парсел поднял голову и посмотрел на нее.
   — Согласен, но сначала я хочу повидаться с «теми».
   — Маамаа! — вскричала Омаата, поднимая глаза к небу. — Маамаа!
   И женщины повторили как эхо за ней это слово, ошеломленные и подавленные. Долгое разочарованное и недоверчивое «маа» прокатилось, замирая под деревом, его сопровождали быстстрые взгляды, выразительные взмахи рук и движения плеч.
   — Но тебе это вовсе не нужно! — воскликнула Омаата. — Ведь «те» не будут мешать перитани пить из ручья.
   — Я хочу восстановить мир.
   Женщины, переглядывались, хлопали себя ладонями по бедрам и громко вздыхали. Маамаа! Эти перитани либо очень злые, либо слишком добрые. Но всегда маамаа. Всегда!
   — Человек, ты сошел с ума! — сказала Омаата. — Тими тебя убьет. А может, и Тетаити.
   Слезы текли по щекам Ивоа, но она молчала.
   — Я должен попробовать, — сказал Парсел, взяв ее за руку.
   — Никогда я не слышала ничего глупее, — гневно пророкотала Омаата.
   Она прижалась спиной к толстой вертикальной ветви, и ее дрожавшее от негодования тело сотрясало всю лиственную арку.
   — О мои глупый петушок! — повторяла она, и в голосе ее звучали громовые раскаты. — О мой глупый, тщеславный петушок! Ты хочешь изменить небо и землю! Эти мужчины отведали крови, — продолжала она, вздымая кверху руки, — а теперь они идут вперед очертя голову, и убивают, и убивают, а ты?! Ты хочешь пойти против них голый и безоружный и думаешь установить мир!
   Парсел дождался, когда эхо ее голоса смолкло вдали.
   — Я пойду, Омаата.
   — Человек! — закричала она, яростно блеснув глазами.
   — Оставь, Омаата, оставь, — сказала Ивоа; слезы непрерывно катились по ее щекам. — Я знаю Адамо. Он пойдет. Он кроткий, но его не согнешь.
   — Если ты пойдешь, я пойду с тобой, Адамо, — проговорила Авапуи,
   Наступило молчание. Женщины избегали смотреть на Авапуи. Ауэ! Они знают, зачем она идет: хочет убедиться, что сталось с Уилли. Значит, она еще надеется! Бедная, бедная Авапуи! Эта война налетела на их остров, как мор.
   — Нет, — сказала Омаата твердо. — К «тем» пойдет Итиа. Она скажет: «Адамо хочет вас видеть». И если «те» согласятся, Итиа пойдет с Адамо.
   А когда «Ману-фаите» ^[21] закончит свое дело, Итиа отведет Адамо в пещеру. Может, это будет трудно. Может, это будет опасно. Но у Итии много хитрости.
   — Я тоже пойду с Итией и с Адамо к «тем», — сказала Авапуи.
   — Нет, — возразила Омаата, — у меня есть для тебя дело, Авапуи.
   Женщины поглядели на Омаату и вдруг поняли. Омаата уверена, что Уилли убит, и не хочет, чтобы Авапуи увидела его голову на копье. О Эатуа, Омаата очень умна. Она все видит вперед!
   — Пусть будет так, как говорит Омаата, — воскликнула Ороа, и слова ее заглушил гул одобрения.
   Тут Итиа, не сказав ни слова, встала и ушла.
   — Солнце раскрыло свое чрево, — сказала Ивоа. — Поешь, Адамо, тебя ждет впереди много трудов.
   С этими словами она очистила банан и протянула ему. У Парсела сжималось горло, и банан показался ему мучнистым и сухим. После банана он съел плод манго и авокато. Женщины тихонько переговаривались. Это непрерывное щебетание раздражало его, действовало ему на нервы. Минуты шли, и вместе с ними подкрадывался страх.
   Он сделал знак, что больше не хочет есть, растянулся на мху, положив голову на колени Ивоа, и закрыл глаза. Женщины тотчас же умолкли. Сперва ему полегчало, но он не мог заснуть, и понемногу сама тишина становилась невыносимой. Он знал, что ему придется еще долго ждать возвращения Итии и что страх будет расти. Он услышал, как Омаата тихонько сказала: «Ороа, дай мне свое ожерелье из перьев». Затем послышался треск сломанной ветки, шуршание сдираемых с нее листьев. Он попытался молиться, но через несколько секунд понял, что лишь механически произносит слова молитвы: он не мог больше ни о чем думать, ноги дрожали, а страх все рос. Вдруг ему почудилось, что он задыхается под баньяном, им овладел ужас, ему неудержимо захотелось вскочить и убежать. Он заложил обе руки за пояс и замер, пот струился по его телу. Ему представилось, что он лежит бездыханный, словно труп, с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками. «Боже милостивый, — горячо взмолился он, — сделай, чтобы это была правда, сделай, чтобы жизнь для меня кончилась, чтобы весь этот ужас был уже позади». Он почувствовал, как Ивоа приподняла ему голову и положила себе на грудь. Он прижался к ней, как ребенок, и замер, спрятав голову на ее нежной и теплой груди.
   Вскоре его страх понемногу отхлынул, дыхание стало ровнее, и он погрузился в сон. Когда он проснулся, перед ним стояла Итиа.
   — Они согласны, — сказала она; ее круглое личико выглядело важным и озабоченным.
   Парсел вскочил на ноги. Женщины тоже встали, чуть помедлив, поднялась и Ивоа. Лицо ее посерело, губы дрожали.
   Омаата протянула Парселу палочку, на одном конце которой был укреплен пучок красных перьев.
   — Пока ты спал, — я приготовила тебе «Ману — фаите», — сказала она чуть хриплым голосом. — Держи ее перед собой. С этой минуты, Адамо, ты птица, которая летит, чтобы предложить мир, и по обычаям «те» не смеют тебя убить. Во всяком случае, если твоя попытка будет успешна. Но если мир будет отвергнут, тогда ты больше не табу.
   Он взял «Ману — фаите», и Омаата показала ему, как надо ее держать: перьями назад — это хвост птицы, а острым концом вперед — это ее клюв. Человек идет, а птица летит, и вместе они составляют одно существо.
   Парсел опустил глаза. Он смотрел на смехотворный талисман, который держал в руке; в случае неудачи — смерть. А сколько шансов на успех?
   — Скажи, ты знаешь гимны в честь мира? — спросила Омаата.
   — Знаю. Оту научил меня, когда у вас шла война. И я был у него, когда пришел «Ману — фаите» от Натаити.
   — Хорошо, — сказала Омаата.
   Она повернулась к Авапуи.
   — Мы пойдем к ручью за водой, а ты тем временем отнеси фрукты в пещеру для Адамо, потом возвращайся сюда и жди нас.
   Минуту все молчали и замерли в полной неподвижности. Парсел обнял Ивоа за плечи, прижался на мгновение щекой к ее щеке, затем, повернувшись к женщинам, сделал широкий жест рукой, как бы охватывая всех в прощальном поклоне.
   — Я вернусь, — сказал он, и в голосе его звучала сила и уверенность.
   Среди женщин послышался восторженный шепот. О Адамо! Как красноречивы его движения! Он достоин своего знатного тестя, великого вождя Оту!
   Выйдя на яркий свет, Парсел прищурил глаза и почувствовал, как солнце жжет ему затылок. Итиа шла перед ним.
   — Авапуи спрашивала тебя? — проговорил он тихо.
   — Да. Я сказала, что не знаю.
   — Убит?
   — Да.
   — Оху?
   — Да.
   — Амурея?
   Он заметил, как вздрогнули ее плечи.
   — Да.
   Наступило долгое молчание, потом Итиа сказала:
   — Ты можешь говорить. Они все в лагери.
   — Ты видела головы?
   — Есть. мысль, что он увидит это ужасное зрелище.
   — Нет, они спрятали их в «пуани». ^[22] Они воткнут их на копья после.
   — После чего?
   — После войны.
   Снова наступило молчание. Затем Итиа остановилась, повернулась к Парселу и сказала изменившимся голосом:
   — Человек, я видела Амурею. Ее повесили за руки на ветке хлебного дерева. И ноги ее крепко привязаны. У нее разрезан живот вот отсюда и досюда (она провела рукой от подложечки до низа живота). — Человек, это ужасно!
   — Кто это сделал?
   — Тими.
   Он отвел глаза.
   — Пойдем, Итиа, — сказал он глухо.
   После этого оба надолго замолчали. Они прошли второе плато и должны были уже выйти на голый, каменистый склон горы, но тут Итиа вдруг повернула к группе гигантских папоротников, стоявших в стороне. Войдя в тень, она схватила Парсела за руку. Ее круглое личико вытянулось и было серьезно.
   — Адамо, — проговорила она дрожащим голосом. — После того, что я видела у «тех», я заболела… Я так считаю, что заболела… И потому мне уже не хочется играть. Но если у тебя есть желание, Адамо, ты можешь… Ауэ! Возможно, для тебя это будет в последний раз!..
   — Ты меня утешила! — сказал Парсел. улыбаясь. Оказывается, он еще может улыбаться! Он посмотрел на Итию. Его тронула наивность и великодушие ее предложения. Он наклонился и прикоснулся к ее губам.
   — «Ману — фаите» должна лететь, Итиа, — сказал он ласково. — И мне нельзя останавливаться.
   Перед ними теперь было хаотическое нагромождение черных скал — пышащая жаром пустыня. А за ней начинались джунгли. Они состояли не из папоротников, как вокруг деревни, а из мелких пальм двух — трех метров высоты, образующих густые заросли, так что Парселу, пробиравшемуся вслед за Итией, приходилось порой раздвигать руками их стволы. Переплетенная наверху листва почти не пропускала света, под ней не было ни малейшего движения воздуха, а круглые стволы поросли черными пучками мха, которые свешивались, словно волосы. Над головой Парсела слышался неумолчный шорох пальм: сухой металлический звук, не то что неприятный, но слишком назойливый. Он проникал вам в уши, заполнял все ваше тело и, казалось, нес в себе какую — то скрытую угрозу. Парселу чудилось, что на вершинах деревьев притаились какие — то громадные насекомые и все время трут одну о другую свои непомерно длинные лапки.
   Он продвигался с трудом, шаг за шагом. Длинные черные пряди мха, непрестанный шелест листьев — почему все это внезапно показалось ему исполненным тайного значения? Странно. Одна часть его существа испытывала страх. А другая с жадностью оглядывалась вокруг. Понемногу пальмы расступались. Под деревьями появились светлые пятна. И вдруг все осветилось. Солнце сразу как бы стало ближе, шелест пальм — приветливее. Парсел почувствовал на лице дуновение морского ветерка. Кое — где солнечные лучи пробивались до самой земли, прямые, как копья.
   — Здесь, — вполголоса сказала Итиа. — Еще немного, и мы придем. Постой чуть — чуть. Я боюсь.
   Она остановилась и поглядела на него.
   — Это утес на берегу? — спросил он.
   — Нет, это просвет среди пальм.
   Она обвела вокруг себя рукой.
   — Большой просвет среди пальм. А посредине скала.
   Прогалина в лесу. Свободное пространство, чтобы враг не мог напасть врасплох. Скала в виде крепости. Сам Мэсон не выбрал бы лучшего места. Когда дело идет об убийстве, люди становятся изобретательны.
   — Это лагерь?
   — Нет, — ответила Итиа, — не лагерь. Это место, чтобы встретиться с тобой.
   Они боятся ловушки. Они не доверяют. Даже ему.
   — Я боюсь за тебя, — прошептала Итиа, прижав обе руки к щекам. — Ох, как я боюсь! У меня больше нет во рту воды.
   — Я тоже боюсь, — сказал Парсел.
   — О нет! Неправда! — воскликнула Итиа, с восхищением глядя на него. — Ты совсем не серый. Ты весь красный.
   Он улыбнулся и пожал плечами. Он не выносил солнца, она это знала.
   — Адамо, — проговорила Итиа, подходя к нему с серьезным, взволнованным лицом, и положила ему руку на плечо. — Слушай! Многие танэ умерли, еще многие умрут, а я хочу ребенка. Я так хочу ребенка! Прошу тебя, Адамо, если «те» тебя не убьют…
   Он посмотрел на нее сверху вниз и уже собрался сказать «нет». Но вдруг ему показалось, что совсем не так уж важно сказать «нет»… Пуля Смэджа в косяке двери, дуло Смэджа, направленное ему в сердце, Мэсон, поднимающий ружье, Тими… Он смотрел на Итию. Он должен сказать ей «нет». Почему? Ради кого? «Нет», каждый раз «нет»! Нет — будущему ребенку Итии. Нет — наивной радости Итии. Нет — себе самому. Он нетерпеливо передернул плечами. Все эти табу!
   — Не отвечай, — попросила она.
   Потупив голову, она сжала ему руку. А он, позабыв о своем страхе, смотрел на нее. Ее макушка едва доходила ему до под — бородка. Как приятно на нее смотреть! Гладкое лицо, полные губы, лоб невысокий, и уголки глаз чуть приподняты к вискам. Он глубоко вздохнул, полный надежды. Он глядел на Итию, и ее красота снова вселяла в него веру. Ничего с ним не может случиться, когда рядом такое красивое создание. Пусть это бессмысленно, но сейчас он ничуть не сомневался: она красива, значит, он не может умереть.
   — Ты красавица, Итиа, — глухо проговорил он.
   Она не двигалась. Вся ее бойкость улетучилась. Она стояла с закрытыми глазами и бессильно повисшими руками, вся как-то безжизненно поникнув. Он положил ладонь ей на плечо, а руку, в которой держал «Ману — фаите», слегка прижал к спине. Он тихонько сжимал ее, подняв голову и вдыхая свежий морской ветерок. Какой нежный свет разливался вокруг в подлеске!
   — Эатуа! — сказал он вполголоса, — благодарю тебя за красоту Итии, благодарю за волосы Итии, благодарю за маленькие круглые груди Итии, нежно прижавшиеся ко мне, благодарю за ее великодушие.