Страница:
Парсел отвернулся. Итиа вышла на берег, вода струйками обегала по ее стройному телу. Она приблизилась с многозначительным видом, как актер, выходящий на сцену, и когда все взгляды обратились к ней, сказала, четко произнося каждое слово:
— Тетаити вышел из «па».
Все промолчали, и она продолжала:
— Я его видела!.. Я шла на пляж, когда дверь «па» открылась. Ауэ! Я испугалась и спряталась в кусты. Я видела, как вышла Таиата, за ней Раха, потом Фаина и, наконец, Тетаити с ружьем в руке.
Она замолчала с важным видом, как будто ожидая вопросов, но никто не заговорил, и она добавила:
— Он запер калитку, сказал что-то Таиате, и она осталась перед входом. Ауэ, она была такая кроткая, я уверена, что он уже задал ей трепку! Потом Тетаити пошел вдоль «па» в сторону моря и скоро вернулся назад с другой стороны.
Прошло две-три секунды, и Омаата заметила вполголоса:
— Значит, он кончил строить «па» ?
Женщины быстро переглянулись — и это все.
— Если б я была на твоем месте, — сказала Ороа, встряхивая гривой,
— я бы не стала прятаться. Я вышла бы и сказала: «Человек, говорю тебе еще раз — сними голову моего танэ!..»
Итиа потупилась и прикрыла глаза локтем.
— Голова моего танэ не торчит на копье, — прошептала она.
Из всех собравшихся женщин лишь она одна могла это сказать. Да и сказала она это, только чтобы защитить свою честь. Но ей было очень стыдно: а вдруг женщины подумают, будто она хвастается?
— Пора возвращаться домой, — сказал Парсел, вставая.
Он подошел к Итии, положил руку ей на плечо и прикоснулся губами к ее щеке.
Вечером ужин ему снова принесла Итиа. Когда он кончил есть, уже спустилась ночь; она зажгла один доэ-доэ перед окном, чтобы отогнать тупапау, еще три — на столе, чтобы Адамо мог читать, и заперла раздвижные двери.
— Зачем ты их запираешь? — спросил Парсел, поворачиваясь к ней. — На дворе тепло. Светит луна.
— Омаата велела, — строго проговорила Итиа.
Парсел посмотрел на нее.
— Кто здесь распоряжается, Омаата или я?
Но Итиа стояла перед ним, прямая и твердая, как маленький солдатик.
— Омаата мне сказала: когда ты зажжешь свет, ты закроешь дверь.
— Почему?
— Тетаити может выстрелить в тебя из сада.
Они предусмотрели все. Как знать, быть может, доэ-доэ по ставлен перед окном тоже для того, чтобы помешать врагу раз глядеть, что делается в хижине. Парсел вновь принялся за чтение. Итиа сидела на кровати, поджав ноги, сложив руки на коленях, не шевелясь и не говоря ни слова. Даже дыхания ее не было слышно. Всякий раз, как Парсел поднимал голову от книги, он встречался с ее черными глазами, смотревшими на него без обычного нетерпения. Глаза были печальны, и в Слабом свете доэ -доэ ее личико казалось еще круглее и нежней.
— Why don't you go to bed?[27] — спросил он.
— I do[28] — ответила она.
И тотчас улеглась на кровать. Парсел посмотрел на нее.
— Я хотел сказать, у Омааты.
— Сегодня вечером нет, — ответила она по-прежнему твердо.
Сложив руки на груди, она застыла, неподвижная, бесстрастная, как покойник. Парсел прошелся по комнате. Очевидно, это было oдно из тех решений, которые принимались теперь на острове без его участия. Глаза Итии по-прежнему смотрели на него. Он сел, повернулся к ней спиной и снова принялся за чтение.
Немного спустя он заметил, что ни разу не перевернул страницы. Он встал, резко захлопнул книгу, сделал несколько шагов по комнате и лег рядом с Итией. Она тотчас вскочила, задула три доэ-доэ на столе, но оставила тот, что стоял на окне, и снова легла.
Помолчав, он спросил:
— Итиа, ты грустишь?
— О чем?
— Ты сама знаешь, о чем.
Она повернулась к нему. При слабом свете доэ-доэ он различал лишь очертания ее щек. Глаза оставались в тени. Но по звуку голоса он понял, что эти слова покоробили ее.
— Зачем ты спрашиваешь? На Таити о таких вещах не говорят.
Она тоже замкнулась в себе. Стала непроницаемой. «О таких вещах не говорят…» Умер Жоно. Омаата выла целую ночь. И все. Теперь она даже не произносит его имени. Ведет себя так, словно забыла его. Они все ведут себя так, словно забыли своих танэ. И однако, это не равнодушие. Нет, конечно, нет. Скорее уж стоицизм. Как странно применять такое суровое слово к таитянкам!
Посреди ночи Парсела разбудил какой-то приглушенный звук. Он открыл глаза и прислушался. Но даже задержав дыхание, не мог понять, что это такое.
Итиа пошевелилась, и звуки стали громче. Он наклонился к ней. Она плакала.
Прошла долгая минута, он лежал не шевелясь. Боялся снова оскорбить ее, показав, что заметил ее слезы. Медленно, будто во сне, он просунул руку ей под голову и прижал к себе. Больше ничего он не слышал, но чувствовал, как под его ладонью вздрагивает ее плечо. Прошло несколько минут, и Итиа сказала дрожащим голосом: «О Адамо!»
Плечо ее перестало вздрагивать, теперь она лежала неподвижно, и Парсел подумал, что она засыпает. Но Итиа подняла голову, наклонилась к его уху и прошептала чуть слышно, с оттенком удивления и отчаяния в голосе:
— О Адамо! Все умерли… Все умерли!..
Она всхлипнула раз, другой, как маленькая девочка, и, прижимаясь к нему, сказала тихо, жалобно:
— Я хочу обратно на Таити.
Вскоре рука его почувствовала, как тело Итии стало мягче, отяжелело. Он прислушался к ее дыханию. Она дышала ровно и глубоко.
Но сам он никак не мог уснуть. Ему было не по себе, он не привык спать в душной комнате. Он встал, бесшумно пробрался к двери, открыл ее и вышел на крыльцо, весь облитый лунным светом.
И тотчас его схватили чьи-то могучие руки и, опрокинув на землю, втащили в густой кустарник. То была Омаата. Но он не ушибся. Она приняла его в свои объятия.
— Маамаа, — сказала она сердито, — что ты здесь делаешь?
— Дышу свежим воздухом.
— Ты получишь пулю вместо воздуха!
Он почувствовал под рукой что-то твердое. Пошарив, он нащупал нож. Она стояла на страже у его дома, спрятавшись в кустах, вооруженная! По тонкой рукоятке он узнал нож Тими.
— Омаата…
— Тише!
— Ты думаешь, что он нападет?
— Быть может, и нет. Но все равно. Тебя надо охранять.
— Почему?
— Если тебя не будут охранять, он узнает. Не надо его искушать.
Последовало молчание.
— Омаата…
Она посмотрела на него. Огромные ее глаза лучились теплым светом. Но ему нечего было сказать. «Спасибо» прозвучало бы просто нелепо.
— Теперь иди домой, — сказала Омаата.
Она поднялась и, пока он открывал и закрывал дверь, стояла между ним и густым кустарником.
— Тетаити вышел из «па».
Все промолчали, и она продолжала:
— Я его видела!.. Я шла на пляж, когда дверь «па» открылась. Ауэ! Я испугалась и спряталась в кусты. Я видела, как вышла Таиата, за ней Раха, потом Фаина и, наконец, Тетаити с ружьем в руке.
Она замолчала с важным видом, как будто ожидая вопросов, но никто не заговорил, и она добавила:
— Он запер калитку, сказал что-то Таиате, и она осталась перед входом. Ауэ, она была такая кроткая, я уверена, что он уже задал ей трепку! Потом Тетаити пошел вдоль «па» в сторону моря и скоро вернулся назад с другой стороны.
Прошло две-три секунды, и Омаата заметила вполголоса:
— Значит, он кончил строить «па» ?
Женщины быстро переглянулись — и это все.
— Если б я была на твоем месте, — сказала Ороа, встряхивая гривой,
— я бы не стала прятаться. Я вышла бы и сказала: «Человек, говорю тебе еще раз — сними голову моего танэ!..»
Итиа потупилась и прикрыла глаза локтем.
— Голова моего танэ не торчит на копье, — прошептала она.
Из всех собравшихся женщин лишь она одна могла это сказать. Да и сказала она это, только чтобы защитить свою честь. Но ей было очень стыдно: а вдруг женщины подумают, будто она хвастается?
— Пора возвращаться домой, — сказал Парсел, вставая.
Он подошел к Итии, положил руку ей на плечо и прикоснулся губами к ее щеке.
Вечером ужин ему снова принесла Итиа. Когда он кончил есть, уже спустилась ночь; она зажгла один доэ-доэ перед окном, чтобы отогнать тупапау, еще три — на столе, чтобы Адамо мог читать, и заперла раздвижные двери.
— Зачем ты их запираешь? — спросил Парсел, поворачиваясь к ней. — На дворе тепло. Светит луна.
— Омаата велела, — строго проговорила Итиа.
Парсел посмотрел на нее.
— Кто здесь распоряжается, Омаата или я?
Но Итиа стояла перед ним, прямая и твердая, как маленький солдатик.
— Омаата мне сказала: когда ты зажжешь свет, ты закроешь дверь.
— Почему?
— Тетаити может выстрелить в тебя из сада.
Они предусмотрели все. Как знать, быть может, доэ-доэ по ставлен перед окном тоже для того, чтобы помешать врагу раз глядеть, что делается в хижине. Парсел вновь принялся за чтение. Итиа сидела на кровати, поджав ноги, сложив руки на коленях, не шевелясь и не говоря ни слова. Даже дыхания ее не было слышно. Всякий раз, как Парсел поднимал голову от книги, он встречался с ее черными глазами, смотревшими на него без обычного нетерпения. Глаза были печальны, и в Слабом свете доэ -доэ ее личико казалось еще круглее и нежней.
— Why don't you go to bed?[27] — спросил он.
— I do[28] — ответила она.
И тотчас улеглась на кровать. Парсел посмотрел на нее.
— Я хотел сказать, у Омааты.
— Сегодня вечером нет, — ответила она по-прежнему твердо.
Сложив руки на груди, она застыла, неподвижная, бесстрастная, как покойник. Парсел прошелся по комнате. Очевидно, это было oдно из тех решений, которые принимались теперь на острове без его участия. Глаза Итии по-прежнему смотрели на него. Он сел, повернулся к ней спиной и снова принялся за чтение.
Немного спустя он заметил, что ни разу не перевернул страницы. Он встал, резко захлопнул книгу, сделал несколько шагов по комнате и лег рядом с Итией. Она тотчас вскочила, задула три доэ-доэ на столе, но оставила тот, что стоял на окне, и снова легла.
Помолчав, он спросил:
— Итиа, ты грустишь?
— О чем?
— Ты сама знаешь, о чем.
Она повернулась к нему. При слабом свете доэ-доэ он различал лишь очертания ее щек. Глаза оставались в тени. Но по звуку голоса он понял, что эти слова покоробили ее.
— Зачем ты спрашиваешь? На Таити о таких вещах не говорят.
Она тоже замкнулась в себе. Стала непроницаемой. «О таких вещах не говорят…» Умер Жоно. Омаата выла целую ночь. И все. Теперь она даже не произносит его имени. Ведет себя так, словно забыла его. Они все ведут себя так, словно забыли своих танэ. И однако, это не равнодушие. Нет, конечно, нет. Скорее уж стоицизм. Как странно применять такое суровое слово к таитянкам!
Посреди ночи Парсела разбудил какой-то приглушенный звук. Он открыл глаза и прислушался. Но даже задержав дыхание, не мог понять, что это такое.
Итиа пошевелилась, и звуки стали громче. Он наклонился к ней. Она плакала.
Прошла долгая минута, он лежал не шевелясь. Боялся снова оскорбить ее, показав, что заметил ее слезы. Медленно, будто во сне, он просунул руку ей под голову и прижал к себе. Больше ничего он не слышал, но чувствовал, как под его ладонью вздрагивает ее плечо. Прошло несколько минут, и Итиа сказала дрожащим голосом: «О Адамо!»
Плечо ее перестало вздрагивать, теперь она лежала неподвижно, и Парсел подумал, что она засыпает. Но Итиа подняла голову, наклонилась к его уху и прошептала чуть слышно, с оттенком удивления и отчаяния в голосе:
— О Адамо! Все умерли… Все умерли!..
Она всхлипнула раз, другой, как маленькая девочка, и, прижимаясь к нему, сказала тихо, жалобно:
— Я хочу обратно на Таити.
Вскоре рука его почувствовала, как тело Итии стало мягче, отяжелело. Он прислушался к ее дыханию. Она дышала ровно и глубоко.
Но сам он никак не мог уснуть. Ему было не по себе, он не привык спать в душной комнате. Он встал, бесшумно пробрался к двери, открыл ее и вышел на крыльцо, весь облитый лунным светом.
И тотчас его схватили чьи-то могучие руки и, опрокинув на землю, втащили в густой кустарник. То была Омаата. Но он не ушибся. Она приняла его в свои объятия.
— Маамаа, — сказала она сердито, — что ты здесь делаешь?
— Дышу свежим воздухом.
— Ты получишь пулю вместо воздуха!
Он почувствовал под рукой что-то твердое. Пошарив, он нащупал нож. Она стояла на страже у его дома, спрятавшись в кустах, вооруженная! По тонкой рукоятке он узнал нож Тими.
— Омаата…
— Тише!
— Ты думаешь, что он нападет?
— Быть может, и нет. Но все равно. Тебя надо охранять.
— Почему?
— Если тебя не будут охранять, он узнает. Не надо его искушать.
Последовало молчание.
— Омаата…
Она посмотрела на него. Огромные ее глаза лучились теплым светом. Но ему нечего было сказать. «Спасибо» прозвучало бы просто нелепо.
— Теперь иди домой, — сказала Омаата.
Она поднялась и, пока он открывал и закрывал дверь, стояла между ним и густым кустарником.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Проснувшись поутру, Парсел вспомнил, как надо вычислять изгиб бимсов. Он раскрыл раздвижные двери, задвинул в угол кровать и стол, вынес кресло и табуретки в сад и принялся вычерчивать кривую мелом на полу своей хижины.
Через час после восхода солнца появились женщины. Парсел попросил их не входить. Они обошли хижину садом и уселись против дверей. Никто не задавал ему вопросов, но по замечаниям, которыми женщины обменивались вполголоса, Парсел понял, что назначение его чертежей не вызывало у них ни малейшего сомнения. Ясно, что рисунки должны призвать покровительство Эатуа на его пирогу.
Позже пришла Итиота и рассказала, какой прием оказал ей Тетаити, когда она принесла ему рыбу на завтрак. По своему обыкновению, она была весьма немногословна. Принял он ее в пристройке, согласился взять рыбу и был очень вежлив.
Ваине закидали ее вопросами. Было у него ружье? Да, было. А нож? Тоже. Какой у Тетаити был вид? Суровый. Но она же сказала, он был «вежливый»? Да, вежливый, очень вежливый. Он взял ее за плечи, потерся щекой о ее щеку, говорил негромко, движения у него были плавные. Однако она ведь сказала «суровый». Да, суровый. По сторонам рта две глубокие складки (Итиота провела возле губ указательными пальцами, показывая, какие складки), морщины на лбу (снова жест, нахмуренные брови, мимика) и высоко поднятая голова. А какой суровый? Суровый, как вождь? Суровый, как враг? Итиота заколебалась. Не зная, как определить поведение Тетаити, она встала и изобразила его движения. Молчание. Обмен взглядами. И он ничего не говорил? Говорил. Как? Он с ней разговаривал? Ауэ! А она ничего не рассказала! Глупая женщина! Женщина, из которой надо вытягивать слова! Женщина, немая, как тунец! Что же он сказал? Он попробовал рыбу (изящное движение руки) и сказал: «Женщины моего племени очень искусны. Они знают все, чему их учили. Знают и то, чему их не учили». Тут посыпались восклицания. Ошибиться было нельзя: он хотел приласкать их словами. Он хочет мира! Нет, он не хочет мира, он просто вежлив. Если бы он хотел мира, он снял бы головы с копий. Спор разгорался, когда слово взяла Итиа. Это ласковые слова не для всех. Он хотел приласкать одну лишь Ороа. То, чему женщины научились и что они умеют, — это рыбная ловля. Он отлично знает, что рыбу ловит Ороа. Ауэ! Ведь малышка права! Малышка догадлива! Малышка очень хитра! Он хотел приласкать Ороа…
Тут Ороа топнула ногой, гневно заржала, взмахнула гривой. Может, все они и хотят мира с Тетаити. Но только не она! Она его ненавидит! Он ей враг! И останется врагом, даже если снимет головы. Будь она на месте Итиоты, ауэ, она уж не позволила бы себя обнять! Тут Итиота предложила ей впредь носить самой пищу «тем» из «па». Но Омаата, которая следила за выходками Ороа холодным взглядом, так многозначительно промолчала, что никто не решился продолжать разговор.
Весь день женщины толклись вокруг дома Парсела и то ли случайно, то ли намеренно, но даже во время трапез ни разу не оставляли его одного. Еду ему приносила Авапуи. По-видимому, она получила самые строгие инструкции, ибо, как только стемнело, она зажгла доэ-доэ и закрыла раздвижные двери.
Девятнадцатого мая Парсел перенес свои чертежи на доски, из которых собирался сделать бимсы, и начал их выпиливать. После обеда ему захотелось уточнить один из размеров и он спустился к заливу Блоссом в сопровождении женщин.
Как и накануне, Итиа пришла на берег значительно позже других. Глаза ее блестели, а щеки надулись, как будто их распирала новость, которую она принесла: Раха вышла из «па»! Она пошла к хижине Адамо! Она внимательно рассмотрела все, что Адамо начертил на полу, даже куски дерева, которые он распилил!..
Парсел выслушал Итию, склонившись над шлюпкой, и ничего не ответил. Из этого рассказа явствовало, что разведка у обеих сторон поставлена образцово. Ибо если Раха воспользовалась его отсутствием, чтобы узнать, как идет работа, то, надо думать, Итиа не случайно оказывалась рядом всякий раз, как открывалась калитка «па». «Неужели она исполняет обязанности разведчика по двадцать четыре часа в сутки,
— подумал Парсел, — или, может быть, ночью одна из ваине приходит ей на смену?» Во всяком случае, ему было ясно, что после семнадцатого женщины собрались еще раз — теперь уж без его участия — и, как видно, приняли немало решений, о которых ему не потрудились сообщить.
В этот день завтрак ему принесла Итиота. Парсел удивился. Никогда у него не было с ней дружеских отношений. При ее молчаливости с ней вообще было трудно общаться. Еще на Таити она отличалась неразговорчивостью, а после общения с Уайтом это свойство еще усилилось. Когда Парсел спросил, заменил ли ее кто-нибудь, чтобы отнести пищу «тем» из «па», она кратко ответила: «Уже сделано». В течение двух часов, которые Итиота провела с ним, она больше не сказала ни слова. Вечером она вернулась, все так же молча зажгла доэ-доэ и заперла раздвижные двери; она молчала, пока Парсел читал, встала, когда он встал, и легла, как только он лег.
Наутро, позавтракав, Парсел вышел из дома. Не прошел он и десяти метров, как из подлеска выскочили Итиа и Авапуи.
— Куда ты идешь? — крикнула Итиа.
— К Омаате.
— Побегу предупрежу ее.
И бросилась прочь со всех ног. Эта поспешность заставила Парсела призадуматься. Он ускорил шаг. Авапуи почти бежала за ним.
Омаата сидела на пороге своего дома, прислонившись спиной к двери. Тут не было никаких следов Итии.
— Я хочу поговорить с тобой. Наедине.
Омаата посмотрела на Парсела. Он стоял перед ней, такой маленький и такой решительный. Ауэ, она любит, когда Адамо сердится. По телу у нее пробежали мурашки от удовольствия.
— Ты здесь один, мой малыш.
Он обернулся. Авапуи исчезла.
— У тебя в доме.
Омаата вздохнула. Медленно поднявшись, она открыла дверь и дала ему войти. Комната была пуста, но дверь, ведущая в сад, стояла широко открытая. Сразу за садом начиналась чаща гигантских папоротников.
Омаата проследила за взглядом Парсела и с умилением улыбнулась. Ауэ, какой же он сообразительный! Уже догадался.
— Омаата, — сказал Парсел, глядя в сад, — я очень недоволен. Женщины на острове решают всякие вопросы и даже не советуются со мной.
Омаата присела на кровать. Ей не хотелось подавлять его своим ростом во время предстоящей беседы. Она взглянула на него и вопросительно приподняла брови.
— Вот, например, мой дом охраняют. Я не могу и шагу ступить, чтобы кто-нибудь не увязался за мной. Я не говорю, что это плохо, но кто дал такое распоряжение?
Она ничего не ответила. Только снова удивленно взглянула на него.
— Итиа караулит вход в «па». Кто это решил?
Она наклонила голову и, так как он замолчал, сказала:
— Говори, человек. Продолжай. Ты очень много думаешь головой. Облегчи ее.
Он продолжал:
— В первый день еду мне принесла Итиа. Третьего дня Авапуи. Вчера
— Итиота…
— Человек, — проговорила Омаата с достоинством, — они же вдовы…
— Я не о том говорю, — возразил Парсел, отводя глаза и нетерпеливо шагая по комнате. — Я хочу знать только одно: кто дал такое распоряжение? Кто здесь приказывает? Почему со мной не советуются? Например, кто сегодня принесет мне еду? Ауэ, я уверен, об этом знают все ваине на острове! Даже ваине Тетаити! Даже сам Тетаити! Один Адамо не знает.
— Сегодня это буду я, — сказала Омаата.
— Ты принесешь мне еду?
Он замолчал, казалось, гнев его мгновенно угас, он повернулся к ней и, сделав широкий жест правой рукой, серьезно сказал:
— Очень приятно, что это будешь ты.
Она одобрительно поглядела на него. Жест, тон, серьезное лицо. И когда он наклонился, серьга великого вождя Оту скользнула у него по щеке. О, он был ее достоин! Он был ее достоин! Омаата еле удержалась, чтобы не броситься к нему, не сжать его в объятиях.
— А завтра? — спросил Парсел.
— Итиа.
— А послезавтра?
— Авапуи. А за ней Итиота. А за Итиотой я.
Он с минуту молчал.
— Так вот, — снова заговорил он твердо, — я хочу знать, кто это решил? Кто их выбирал?
Он пристально посмотрел Омаате в глаза, и она ответила неохотно:
— Остальные три тоже хотели, но я сказала «нет».
Парсел молчал, и она продолжала:
— Это унизило бы Тетаити.
Парсел задумался над ее ответом. И чем больше он размышлял, тем больше восхищался ее благоразумием.
— Но почему Итиота? — заговорил он вполголоса, как бы про себя. — Ведь я ее почти не знаю.
— Она тебя очень любит.
Парсел пожал плечами.
— Откуда ты знаешь? Она никогда даже рта не раскроет.
— Знаю.
— Итак, — продолжал он минуту спустя, — это ты все решаешь? Ты одна? Решаешь одна за всех?
— Нет. Иногда я решаю вместе со всеми. Иногда вместе с Ивоа. Иногда с Итией.
— С Итией? — удивился он.
— Итиа очень сообразительна, — сказала Омаата, покачивая головой.
Он прошелся по комнате, повернулся и, твердо встав перед ней, сказал, не повышая голоса:
— Впредь, прежде чем ты что — нибудь решишь, я требую, чтобы ты советовалась со мной.
Опустив глаза, она сказала покорно:
— Я буду делать, как ты хочешь.
Он был удивлен столь быстрой победой. Но победа ли это? Мгновение он колебался, пристально глядя на широкое лицо Омааты. Но нет, она дала ему обещание, он не должен показывать ей, что сомневается. Он направился к настежь открытой двери в сад и стал на пороге, словно в рамке, устремив глаза в чащу. Он был бы прекрасной мишенью для спрятавшегося там стрелка, а Омаата ничего ему не сказала! Он пожал плечами, теперь у него не осталось ни малейшего сомнения. Повернувшись к Омаате, он сказал резко:
— Я хочу видеть Ивоа. Слышишь? Я хочу ее видеть. Передай ей.
Затем, добавив более мягко: «До свиданья», тотчас вышел из дома. Но если он надеялся обмануть бдительность своего эскорта, то ошибся. Только состав его изменился: Итию сменила Итиота. Должно быть, Итиа снова заняла сторожевой пост возле входа в «па».
Он быстрым шагом вернулся домой и тотчас же принялся за дело. Выпиливание бимсов было тонкой и довольно нудной работой. Каждый бимс следовало выпиливать по нескольку раз, чтобы соблюдать вычерченный изгиб, и потом, с помощью рашпиля, сглаживать грани между срезами. Трудность увеличивалась еще тем, что у пилы, с которой экипаж, высадившись на берег, обращался довольно небрежно, не хватало нескольких зубьев, и она часто застревала в дереве. Потрудившись около часа, Парсел вспомнил, что Маклеод предлагал ему как-то свои личные инструменты, и решил пойти попросить их у его вдовы.
Он оставил Авапуи и Итиоту у входа в сад, окружавший дом Ороа, и вошел один. Проходя по дворику перед хижиной, он заметил, что окна плотно закрыты. Изнутри до него долетели звуки громких, перебивавших друг друга голосов. Он взошел на две ступеньки и поднял было руку, чтобы постучать, но вдруг услышал резкий голос Ваа: «Мы должны отомстить за наших танэ! Ауэ! Совсем нетрудно пробраться в „па“! Затем наступила тишина, и Парсел замер с сильно бьющимся сердцем, так и не опустив руку.
Он принял решение сразу, словно по наитию, ибо у него было странное чувство, будто, не успев додумать, он уже начал действовать. Постучав в дверь, он распахнул ее, не дожидаясь ответа, и коротко бросил:
— Ваа, идем со мной.
Ороа, Ваа и Тумата сидели на полу. Они посмотрели на него широко раскрытыми глазами. Ваа тяжело поднялась и подошла к нему. Парсел увлек ее в маленький садик позади дома.
— Слушай, — произнес он вполголоса. — Я слышал, что ты сказала. Тебе должно быть стыдно!
Широкое, простоватое лицо Ваа было неподвижно, как камень.
— Мне не стыдно, — возразила она спокойно, уставившись своими маленькими невыразительными глазками на Парсела. Вождь большой пироги был хорошим танэ. Мой долг — отомстить за него.
Парсел посмотрел на нее. Узкий, упрямый лоб, широкие плоские щеки, толстый нос, массивный подбородок. Внешность отнюдь не обнадеживающая! Как заставить этот кремень внять разумным доводам?
— Мстить за воина не женское дело, — заявил он наконец.
— Неправда, — возразила Ваа, качая головой. — Женское, когда нет мужчины.
Он вглядывался в нее. Нет, это даже не дерзость. Она неспособна на дерзость. Мысли ее сложены в голове, как орехи в беличьем дупле. И по мере надобности она вынимает их одну за другой, ни с кем не считаясь.
— У Тетаити есть ружье и нож, а у тебя?
— Нож. — И добавила: — Я убью его, когда он будет спать.
Парсел пожал плечами.
— Ты не сделаешь и двух шагов в «па».
— Я его убью, — повторила Ваа.
— Слушай, — сказал он, приходя в отчаяние, — ты никогда этого не сделаешь. Я запрещаю тебе, и ты меня послушаешься.
Она смотрела на него чуть ли не целую минуту. Мысль, что Адамо может ей приказывать, была для нее нова, и она не знала, как поступить: принять ее или отвергнуть?
Ваа прищурила глаза. Казалось, размышления утомили ее.
— Ты не мой танэ, — сказала она наконец.
— Все равно, я запрещаю тебе! — крикнул Парсел, и в голосе его прозвучала угроза. Он нащупал слабое место и сосредоточил на нем свою атаку.
— Ты не мой танэ, — повторила Ваа, как будто черпая силы в этом повторении.
И вдруг она улыбнулась. Ее унылое, неподвижное лицо сразу преобразилось. У нее была чудесная улыбка, добрая, сияющая. И такая неожиданная на этом каменном лице. Она сразу осветила грубые черты, казалось не созданные для радости. Теперь, озаренное ярким светом, ее лицо стало почти красивым. В самой ее глупости было что-то милое.
— Даже своего танэ я слушалась не всегда, — сказала она, и ослепительная улыбка, игравшая у нее на губах, понемногу становилась все печальнее.
— Что же он тогда говорил? — спросил Парсел, удивленный.
Она подняла голову, выпрямилась, расправила плечи и сказала по-английски, передразнивая голос и даже интонацию Мэсона:
— You are a stupid girl, Vaa![29]
Сходство было поразительное. На секунду Парселу показалось, что он видит перед собой Мэсона.
— А ты что ему говорила?
— I am! I am![30]
Парсел рассмеялся.
— Так он научил меня отвечать, — объяснила Ваа простодушно.
Удивительное дело! Кто бы мог подумать, что Мэсону был в какой-либо форме доступен юмор?!
— А после этого, должно быть, ты его слушалась?
— Нет.
— Как нет?
— Нет, — сказала Ваа. — Нет, не слушалась.
— Почему?
— Я упрямая.
По-видимoму, она снимала с себя всякую ответственность за свое упрямство. Она была упряма точно так же, как камень может быть круглым или квадратным. Такова уж ее натура. С этим ничего не поделаешь.
— Значит, ты не слушалась?
— Нет.
— А что же делал вождь?
— Бил меня по щекам, — ответила Ваа.
Парсел насмешливо поднял брови. Это бросало неожиданный свет на интимную жизнь супружеской пары. Великолепная миссис Мэсон, которой муж так гордился, была, по-видимому, мифическим существом, выдуманным для поддержания престижа Дома эта леди была лишь глупой девчонкой, которой приходилось давать пощечины, чтобы ее образумить.
— Ну а потом?
— Потом я слушалась, — ответила Ваа, и ее грубое лицо снова осветила очаровательная улыбка.
— Ну что же, меня ты тоже послушаешься, — сказал Парсел твердо.
Улыбка Ваа погасла, и лицо ее больше, чем когда-либо напоминало сейчас глыбу базальта, отколовшуюся от береговой скалы.
— Я убью Тетаити, — спокойно проговорила она.
— Но как? — воскликнул Парсел нетерпеливо. — Можешь ты объяснить как? Он никогда не выходит из «па».
— Не знаю, — ответила она. — Я войду.
— Но как? Отвечай! Как ты войдешь? Через ограду? Ауэ, женщина, с твоим-то животом!
— Нет.
— Может, пролезешь снизу?
Но его ирония не дошла до Ваа.
— Нет, — ответила она серьезно.
— Послушай, ведь ночью он зажигает в «па» огни. Он тебя увидит.
— Я его убью.
— Ночью он караулит. Он и его женщины.
— Я его убью.
Тут всякий потерял бы терпение! Ваа неспособна охватить одновременно замысел и способ его осуществления. Она может держать в голове только одну мысль, вернее лишь полмысли.
— Слушай, Ваа. У него есть ружье. Это воин. А ты женщина и ждешь ребенка. Как же ты поступишь?
— Я его убью.
— Как?
— Не знаю.
— Как ты не знаешь?
— Не знаю. Я его убью.
Что толку говорить со стеной! Парсел выпрямился, расправил плечи и закричал строгим голосом:
— You are a stupid girl, Vaa!
— I am! I am! — тотчас отозвалась Ваа.
— А теперь ты меня послушаешься?
— Нет.
— Ты меня послушаешься, Ваа!
— Нет.
Он отступил на полшага, размахнулся и отвесил ей сплеча крепкую пощечину.
Несколько секунд они стояли друг против друга, потом лицо Ваа дрогнуло. Камень понемногу превратился в плоть, застывший взгляд утратил свою неподвижность, и лицо озарила прелестная улыбка.
— Я послушаюсь, — сказала она, нежно глядя на него.
— Идем. — заторопился Парсел, — ты скажешь в присутствии Ороа и Туматы, что отказываешься от своего плана.
Он схватил ее за руку и потащил в хижину.
— Говори, Ваа, — приказал он.
Ороа и Тумата встали, глаза их перебегали с Парсела на Ваа.
— Женщины, — торжественно проговорила Ваа, — я ничего не буду делать «тем» из «па». — И закончила: — Адамо не хочет. Я слушаюсь Адамо.
Тумата вытаращила глаза, а Ороа даже забыла фыркнуть. Ваа посмотрела по очереди на своих товарок, положила руку на плечо Парсела, прижалась к нему и сказала с гордостью:
— Он меня побил.
Ящик с инструментами Маклеода был почти так же велик и тяжел, как гроб. Ороа вызвалась помочь Парселу отнести его к нему домой. Ваа и Тумата тоже предложили свою помощь. Вскоре Авапуи с Итиотой бросились им на подмогу. Парсел вернулся домой с удвоенной свитой, и по дороге ему удавалось лишь чуть поддерживать крышку ящика. Ящик осторожно опустили на пол. Конечно, он оказался запертым на замок. Ороа побежала за ключом, и когда она примчалась обратно, Парсел стал на колени, отпер замок и замер в восхищении. Какие чудесные, какие изумительные инструменты! Ни единого пятнышка ржавчины, сверкающие, прекрасно отточенные лезвия, полированные, блестящие рукоятки… Но вдруг разговоры у него за спиной разом умолкли. Он обернулся, за порогом стояла Ивоа, а остальные женщины исчезли.
Через час после восхода солнца появились женщины. Парсел попросил их не входить. Они обошли хижину садом и уселись против дверей. Никто не задавал ему вопросов, но по замечаниям, которыми женщины обменивались вполголоса, Парсел понял, что назначение его чертежей не вызывало у них ни малейшего сомнения. Ясно, что рисунки должны призвать покровительство Эатуа на его пирогу.
Позже пришла Итиота и рассказала, какой прием оказал ей Тетаити, когда она принесла ему рыбу на завтрак. По своему обыкновению, она была весьма немногословна. Принял он ее в пристройке, согласился взять рыбу и был очень вежлив.
Ваине закидали ее вопросами. Было у него ружье? Да, было. А нож? Тоже. Какой у Тетаити был вид? Суровый. Но она же сказала, он был «вежливый»? Да, вежливый, очень вежливый. Он взял ее за плечи, потерся щекой о ее щеку, говорил негромко, движения у него были плавные. Однако она ведь сказала «суровый». Да, суровый. По сторонам рта две глубокие складки (Итиота провела возле губ указательными пальцами, показывая, какие складки), морщины на лбу (снова жест, нахмуренные брови, мимика) и высоко поднятая голова. А какой суровый? Суровый, как вождь? Суровый, как враг? Итиота заколебалась. Не зная, как определить поведение Тетаити, она встала и изобразила его движения. Молчание. Обмен взглядами. И он ничего не говорил? Говорил. Как? Он с ней разговаривал? Ауэ! А она ничего не рассказала! Глупая женщина! Женщина, из которой надо вытягивать слова! Женщина, немая, как тунец! Что же он сказал? Он попробовал рыбу (изящное движение руки) и сказал: «Женщины моего племени очень искусны. Они знают все, чему их учили. Знают и то, чему их не учили». Тут посыпались восклицания. Ошибиться было нельзя: он хотел приласкать их словами. Он хочет мира! Нет, он не хочет мира, он просто вежлив. Если бы он хотел мира, он снял бы головы с копий. Спор разгорался, когда слово взяла Итиа. Это ласковые слова не для всех. Он хотел приласкать одну лишь Ороа. То, чему женщины научились и что они умеют, — это рыбная ловля. Он отлично знает, что рыбу ловит Ороа. Ауэ! Ведь малышка права! Малышка догадлива! Малышка очень хитра! Он хотел приласкать Ороа…
Тут Ороа топнула ногой, гневно заржала, взмахнула гривой. Может, все они и хотят мира с Тетаити. Но только не она! Она его ненавидит! Он ей враг! И останется врагом, даже если снимет головы. Будь она на месте Итиоты, ауэ, она уж не позволила бы себя обнять! Тут Итиота предложила ей впредь носить самой пищу «тем» из «па». Но Омаата, которая следила за выходками Ороа холодным взглядом, так многозначительно промолчала, что никто не решился продолжать разговор.
Весь день женщины толклись вокруг дома Парсела и то ли случайно, то ли намеренно, но даже во время трапез ни разу не оставляли его одного. Еду ему приносила Авапуи. По-видимому, она получила самые строгие инструкции, ибо, как только стемнело, она зажгла доэ-доэ и закрыла раздвижные двери.
Девятнадцатого мая Парсел перенес свои чертежи на доски, из которых собирался сделать бимсы, и начал их выпиливать. После обеда ему захотелось уточнить один из размеров и он спустился к заливу Блоссом в сопровождении женщин.
Как и накануне, Итиа пришла на берег значительно позже других. Глаза ее блестели, а щеки надулись, как будто их распирала новость, которую она принесла: Раха вышла из «па»! Она пошла к хижине Адамо! Она внимательно рассмотрела все, что Адамо начертил на полу, даже куски дерева, которые он распилил!..
Парсел выслушал Итию, склонившись над шлюпкой, и ничего не ответил. Из этого рассказа явствовало, что разведка у обеих сторон поставлена образцово. Ибо если Раха воспользовалась его отсутствием, чтобы узнать, как идет работа, то, надо думать, Итиа не случайно оказывалась рядом всякий раз, как открывалась калитка «па». «Неужели она исполняет обязанности разведчика по двадцать четыре часа в сутки,
— подумал Парсел, — или, может быть, ночью одна из ваине приходит ей на смену?» Во всяком случае, ему было ясно, что после семнадцатого женщины собрались еще раз — теперь уж без его участия — и, как видно, приняли немало решений, о которых ему не потрудились сообщить.
В этот день завтрак ему принесла Итиота. Парсел удивился. Никогда у него не было с ней дружеских отношений. При ее молчаливости с ней вообще было трудно общаться. Еще на Таити она отличалась неразговорчивостью, а после общения с Уайтом это свойство еще усилилось. Когда Парсел спросил, заменил ли ее кто-нибудь, чтобы отнести пищу «тем» из «па», она кратко ответила: «Уже сделано». В течение двух часов, которые Итиота провела с ним, она больше не сказала ни слова. Вечером она вернулась, все так же молча зажгла доэ-доэ и заперла раздвижные двери; она молчала, пока Парсел читал, встала, когда он встал, и легла, как только он лег.
Наутро, позавтракав, Парсел вышел из дома. Не прошел он и десяти метров, как из подлеска выскочили Итиа и Авапуи.
— Куда ты идешь? — крикнула Итиа.
— К Омаате.
— Побегу предупрежу ее.
И бросилась прочь со всех ног. Эта поспешность заставила Парсела призадуматься. Он ускорил шаг. Авапуи почти бежала за ним.
Омаата сидела на пороге своего дома, прислонившись спиной к двери. Тут не было никаких следов Итии.
— Я хочу поговорить с тобой. Наедине.
Омаата посмотрела на Парсела. Он стоял перед ней, такой маленький и такой решительный. Ауэ, она любит, когда Адамо сердится. По телу у нее пробежали мурашки от удовольствия.
— Ты здесь один, мой малыш.
Он обернулся. Авапуи исчезла.
— У тебя в доме.
Омаата вздохнула. Медленно поднявшись, она открыла дверь и дала ему войти. Комната была пуста, но дверь, ведущая в сад, стояла широко открытая. Сразу за садом начиналась чаща гигантских папоротников.
Омаата проследила за взглядом Парсела и с умилением улыбнулась. Ауэ, какой же он сообразительный! Уже догадался.
— Омаата, — сказал Парсел, глядя в сад, — я очень недоволен. Женщины на острове решают всякие вопросы и даже не советуются со мной.
Омаата присела на кровать. Ей не хотелось подавлять его своим ростом во время предстоящей беседы. Она взглянула на него и вопросительно приподняла брови.
— Вот, например, мой дом охраняют. Я не могу и шагу ступить, чтобы кто-нибудь не увязался за мной. Я не говорю, что это плохо, но кто дал такое распоряжение?
Она ничего не ответила. Только снова удивленно взглянула на него.
— Итиа караулит вход в «па». Кто это решил?
Она наклонила голову и, так как он замолчал, сказала:
— Говори, человек. Продолжай. Ты очень много думаешь головой. Облегчи ее.
Он продолжал:
— В первый день еду мне принесла Итиа. Третьего дня Авапуи. Вчера
— Итиота…
— Человек, — проговорила Омаата с достоинством, — они же вдовы…
— Я не о том говорю, — возразил Парсел, отводя глаза и нетерпеливо шагая по комнате. — Я хочу знать только одно: кто дал такое распоряжение? Кто здесь приказывает? Почему со мной не советуются? Например, кто сегодня принесет мне еду? Ауэ, я уверен, об этом знают все ваине на острове! Даже ваине Тетаити! Даже сам Тетаити! Один Адамо не знает.
— Сегодня это буду я, — сказала Омаата.
— Ты принесешь мне еду?
Он замолчал, казалось, гнев его мгновенно угас, он повернулся к ней и, сделав широкий жест правой рукой, серьезно сказал:
— Очень приятно, что это будешь ты.
Она одобрительно поглядела на него. Жест, тон, серьезное лицо. И когда он наклонился, серьга великого вождя Оту скользнула у него по щеке. О, он был ее достоин! Он был ее достоин! Омаата еле удержалась, чтобы не броситься к нему, не сжать его в объятиях.
— А завтра? — спросил Парсел.
— Итиа.
— А послезавтра?
— Авапуи. А за ней Итиота. А за Итиотой я.
Он с минуту молчал.
— Так вот, — снова заговорил он твердо, — я хочу знать, кто это решил? Кто их выбирал?
Он пристально посмотрел Омаате в глаза, и она ответила неохотно:
— Остальные три тоже хотели, но я сказала «нет».
Парсел молчал, и она продолжала:
— Это унизило бы Тетаити.
Парсел задумался над ее ответом. И чем больше он размышлял, тем больше восхищался ее благоразумием.
— Но почему Итиота? — заговорил он вполголоса, как бы про себя. — Ведь я ее почти не знаю.
— Она тебя очень любит.
Парсел пожал плечами.
— Откуда ты знаешь? Она никогда даже рта не раскроет.
— Знаю.
— Итак, — продолжал он минуту спустя, — это ты все решаешь? Ты одна? Решаешь одна за всех?
— Нет. Иногда я решаю вместе со всеми. Иногда вместе с Ивоа. Иногда с Итией.
— С Итией? — удивился он.
— Итиа очень сообразительна, — сказала Омаата, покачивая головой.
Он прошелся по комнате, повернулся и, твердо встав перед ней, сказал, не повышая голоса:
— Впредь, прежде чем ты что — нибудь решишь, я требую, чтобы ты советовалась со мной.
Опустив глаза, она сказала покорно:
— Я буду делать, как ты хочешь.
Он был удивлен столь быстрой победой. Но победа ли это? Мгновение он колебался, пристально глядя на широкое лицо Омааты. Но нет, она дала ему обещание, он не должен показывать ей, что сомневается. Он направился к настежь открытой двери в сад и стал на пороге, словно в рамке, устремив глаза в чащу. Он был бы прекрасной мишенью для спрятавшегося там стрелка, а Омаата ничего ему не сказала! Он пожал плечами, теперь у него не осталось ни малейшего сомнения. Повернувшись к Омаате, он сказал резко:
— Я хочу видеть Ивоа. Слышишь? Я хочу ее видеть. Передай ей.
Затем, добавив более мягко: «До свиданья», тотчас вышел из дома. Но если он надеялся обмануть бдительность своего эскорта, то ошибся. Только состав его изменился: Итию сменила Итиота. Должно быть, Итиа снова заняла сторожевой пост возле входа в «па».
Он быстрым шагом вернулся домой и тотчас же принялся за дело. Выпиливание бимсов было тонкой и довольно нудной работой. Каждый бимс следовало выпиливать по нескольку раз, чтобы соблюдать вычерченный изгиб, и потом, с помощью рашпиля, сглаживать грани между срезами. Трудность увеличивалась еще тем, что у пилы, с которой экипаж, высадившись на берег, обращался довольно небрежно, не хватало нескольких зубьев, и она часто застревала в дереве. Потрудившись около часа, Парсел вспомнил, что Маклеод предлагал ему как-то свои личные инструменты, и решил пойти попросить их у его вдовы.
Он оставил Авапуи и Итиоту у входа в сад, окружавший дом Ороа, и вошел один. Проходя по дворику перед хижиной, он заметил, что окна плотно закрыты. Изнутри до него долетели звуки громких, перебивавших друг друга голосов. Он взошел на две ступеньки и поднял было руку, чтобы постучать, но вдруг услышал резкий голос Ваа: «Мы должны отомстить за наших танэ! Ауэ! Совсем нетрудно пробраться в „па“! Затем наступила тишина, и Парсел замер с сильно бьющимся сердцем, так и не опустив руку.
Он принял решение сразу, словно по наитию, ибо у него было странное чувство, будто, не успев додумать, он уже начал действовать. Постучав в дверь, он распахнул ее, не дожидаясь ответа, и коротко бросил:
— Ваа, идем со мной.
Ороа, Ваа и Тумата сидели на полу. Они посмотрели на него широко раскрытыми глазами. Ваа тяжело поднялась и подошла к нему. Парсел увлек ее в маленький садик позади дома.
— Слушай, — произнес он вполголоса. — Я слышал, что ты сказала. Тебе должно быть стыдно!
Широкое, простоватое лицо Ваа было неподвижно, как камень.
— Мне не стыдно, — возразила она спокойно, уставившись своими маленькими невыразительными глазками на Парсела. Вождь большой пироги был хорошим танэ. Мой долг — отомстить за него.
Парсел посмотрел на нее. Узкий, упрямый лоб, широкие плоские щеки, толстый нос, массивный подбородок. Внешность отнюдь не обнадеживающая! Как заставить этот кремень внять разумным доводам?
— Мстить за воина не женское дело, — заявил он наконец.
— Неправда, — возразила Ваа, качая головой. — Женское, когда нет мужчины.
Он вглядывался в нее. Нет, это даже не дерзость. Она неспособна на дерзость. Мысли ее сложены в голове, как орехи в беличьем дупле. И по мере надобности она вынимает их одну за другой, ни с кем не считаясь.
— У Тетаити есть ружье и нож, а у тебя?
— Нож. — И добавила: — Я убью его, когда он будет спать.
Парсел пожал плечами.
— Ты не сделаешь и двух шагов в «па».
— Я его убью, — повторила Ваа.
— Слушай, — сказал он, приходя в отчаяние, — ты никогда этого не сделаешь. Я запрещаю тебе, и ты меня послушаешься.
Она смотрела на него чуть ли не целую минуту. Мысль, что Адамо может ей приказывать, была для нее нова, и она не знала, как поступить: принять ее или отвергнуть?
Ваа прищурила глаза. Казалось, размышления утомили ее.
— Ты не мой танэ, — сказала она наконец.
— Все равно, я запрещаю тебе! — крикнул Парсел, и в голосе его прозвучала угроза. Он нащупал слабое место и сосредоточил на нем свою атаку.
— Ты не мой танэ, — повторила Ваа, как будто черпая силы в этом повторении.
И вдруг она улыбнулась. Ее унылое, неподвижное лицо сразу преобразилось. У нее была чудесная улыбка, добрая, сияющая. И такая неожиданная на этом каменном лице. Она сразу осветила грубые черты, казалось не созданные для радости. Теперь, озаренное ярким светом, ее лицо стало почти красивым. В самой ее глупости было что-то милое.
— Даже своего танэ я слушалась не всегда, — сказала она, и ослепительная улыбка, игравшая у нее на губах, понемногу становилась все печальнее.
— Что же он тогда говорил? — спросил Парсел, удивленный.
Она подняла голову, выпрямилась, расправила плечи и сказала по-английски, передразнивая голос и даже интонацию Мэсона:
— You are a stupid girl, Vaa![29]
Сходство было поразительное. На секунду Парселу показалось, что он видит перед собой Мэсона.
— А ты что ему говорила?
— I am! I am![30]
Парсел рассмеялся.
— Так он научил меня отвечать, — объяснила Ваа простодушно.
Удивительное дело! Кто бы мог подумать, что Мэсону был в какой-либо форме доступен юмор?!
— А после этого, должно быть, ты его слушалась?
— Нет.
— Как нет?
— Нет, — сказала Ваа. — Нет, не слушалась.
— Почему?
— Я упрямая.
По-видимoму, она снимала с себя всякую ответственность за свое упрямство. Она была упряма точно так же, как камень может быть круглым или квадратным. Такова уж ее натура. С этим ничего не поделаешь.
— Значит, ты не слушалась?
— Нет.
— А что же делал вождь?
— Бил меня по щекам, — ответила Ваа.
Парсел насмешливо поднял брови. Это бросало неожиданный свет на интимную жизнь супружеской пары. Великолепная миссис Мэсон, которой муж так гордился, была, по-видимому, мифическим существом, выдуманным для поддержания престижа Дома эта леди была лишь глупой девчонкой, которой приходилось давать пощечины, чтобы ее образумить.
— Ну а потом?
— Потом я слушалась, — ответила Ваа, и ее грубое лицо снова осветила очаровательная улыбка.
— Ну что же, меня ты тоже послушаешься, — сказал Парсел твердо.
Улыбка Ваа погасла, и лицо ее больше, чем когда-либо напоминало сейчас глыбу базальта, отколовшуюся от береговой скалы.
— Я убью Тетаити, — спокойно проговорила она.
— Но как? — воскликнул Парсел нетерпеливо. — Можешь ты объяснить как? Он никогда не выходит из «па».
— Не знаю, — ответила она. — Я войду.
— Но как? Отвечай! Как ты войдешь? Через ограду? Ауэ, женщина, с твоим-то животом!
— Нет.
— Может, пролезешь снизу?
Но его ирония не дошла до Ваа.
— Нет, — ответила она серьезно.
— Послушай, ведь ночью он зажигает в «па» огни. Он тебя увидит.
— Я его убью.
— Ночью он караулит. Он и его женщины.
— Я его убью.
Тут всякий потерял бы терпение! Ваа неспособна охватить одновременно замысел и способ его осуществления. Она может держать в голове только одну мысль, вернее лишь полмысли.
— Слушай, Ваа. У него есть ружье. Это воин. А ты женщина и ждешь ребенка. Как же ты поступишь?
— Я его убью.
— Как?
— Не знаю.
— Как ты не знаешь?
— Не знаю. Я его убью.
Что толку говорить со стеной! Парсел выпрямился, расправил плечи и закричал строгим голосом:
— You are a stupid girl, Vaa!
— I am! I am! — тотчас отозвалась Ваа.
— А теперь ты меня послушаешься?
— Нет.
— Ты меня послушаешься, Ваа!
— Нет.
Он отступил на полшага, размахнулся и отвесил ей сплеча крепкую пощечину.
Несколько секунд они стояли друг против друга, потом лицо Ваа дрогнуло. Камень понемногу превратился в плоть, застывший взгляд утратил свою неподвижность, и лицо озарила прелестная улыбка.
— Я послушаюсь, — сказала она, нежно глядя на него.
— Идем. — заторопился Парсел, — ты скажешь в присутствии Ороа и Туматы, что отказываешься от своего плана.
Он схватил ее за руку и потащил в хижину.
— Говори, Ваа, — приказал он.
Ороа и Тумата встали, глаза их перебегали с Парсела на Ваа.
— Женщины, — торжественно проговорила Ваа, — я ничего не буду делать «тем» из «па». — И закончила: — Адамо не хочет. Я слушаюсь Адамо.
Тумата вытаращила глаза, а Ороа даже забыла фыркнуть. Ваа посмотрела по очереди на своих товарок, положила руку на плечо Парсела, прижалась к нему и сказала с гордостью:
— Он меня побил.
Ящик с инструментами Маклеода был почти так же велик и тяжел, как гроб. Ороа вызвалась помочь Парселу отнести его к нему домой. Ваа и Тумата тоже предложили свою помощь. Вскоре Авапуи с Итиотой бросились им на подмогу. Парсел вернулся домой с удвоенной свитой, и по дороге ему удавалось лишь чуть поддерживать крышку ящика. Ящик осторожно опустили на пол. Конечно, он оказался запертым на замок. Ороа побежала за ключом, и когда она примчалась обратно, Парсел стал на колени, отпер замок и замер в восхищении. Какие чудесные, какие изумительные инструменты! Ни единого пятнышка ржавчины, сверкающие, прекрасно отточенные лезвия, полированные, блестящие рукоятки… Но вдруг разговоры у него за спиной разом умолкли. Он обернулся, за порогом стояла Ивоа, а остальные женщины исчезли.