Мерль Робер. Остров

   — Если не ошибаюсь, вы сказали «пять миль в окружности»… По-моему, это маловато.
   Мэсон нагнул свою квадратную голову и безапелляционно произнес:
   — Он достаточно велик для тридцати человек.
   — Пока достаточно велик. Но через несколько лет… — протянул Парсел.
   Мэсон махнул рукой, как бы отметая это возражение.
   — Когда я на Таити прочел описание Джексона, такая мысль тоже приходила мне в голову. Но я ее отверг.
   И замолчал, так и не объяснив, почему именно он отверг эту мысль. Парсел почувствовал, как в нем закипает досада. Оказывается, уже на Таити Мэсон знал, куда они направляются, и целые три недели оставлял его в неведении относительно их дальнейшей судьбы.
   Мэсон продолжал:
   — Буду вам весьма обязан, если вы сохраните нашу беседу в тайне от экипажа.
   — Следовательно, у вас есть причины скрывать от них ваше решение?
   — Никаких. Просто им незачем знать. Вот и все.
   Хранить тайну было бессмысленно. Капитан Мэсон руководствовался тут иерархическими соображениями. Командир только тогда сохраняет свои привилегии командира, если подчиненным неизвестно то, что известно ему. Тайна дальнейшего рейса «Блоссома» уже проложила известную дистанцию между командиром и его помощником, а теперь, когда в эту тайну были посвящены двое, она проложит ту же дистанцию между матросами и начальством. «Это просто смешно, — подумал Парсел, — Мэсон пускает в ход все эти мелкие командирские хитрости, тогда как он вовсе не командир. А он этого даже не замечает».
   — Ну вот, значит, мы и договорились, мистер Парсел, — проговорил Мэсон, как будто это долгое молчание помощника должно было рассеять все его сомнения насчет размеров острова.
   Парсел выпрямился.
   — Разрешите, капитан..
   — Я вас слушаю, мистер Парсел.
   — У меня к вам просьба.
   Мэсон молча взглянул на помощника.
   «Уже замкнулся, — с неприязнью подумал Парсел. — Первое его движение — отказать».
   — Слушаю, — повторил Мэсон.
   — В качестве капитана корабля, — начал Парсел, — вы, если не ошибаюсь, имеете право производить обряд венчания, если брачующиеся изъявят свое желание?
   — Совершенно верно.
   — Я хочу, — торжественно продолжал Парсел, — чтобы вы воспользовались прерогативами, положенными вам по рангу, и обвенчали меня с одной из таитянок.
   Мэсон поднялся, побагровел, сложил за спиной руки и буркнул, не глядя на своего помощника:
   — Вы хотите, мистер Парсел, жениться на чернокожей?
   — Да, капитан.
   Слова эти были произнесены с такой силой, с такой настойчивостью, что Мэсон даже растерялся. Он и не подозревал, что Парсел может перейти в наступление. Повернувшись вполоборота к помощнику, он стоял, вперив взор в гравюру, изображавшую «Блоссом» на верфи. Хотя Мэсон преувеличенно громко сопел, стараясь показать этим свое негодование, он осторожно взвешивал все за и против. Парсел молится на этих чернокожих и, кроме того, подобно всем шотландцам, до чертиков обожает философствовать, однако других слабостей за ним не водится. Мэсону не хотелось ссориться со своим помощником, и он чувствовал, что отказывать ему опасно — это повлечет за собой неприятности. С другой стороны, обвенчать своего помощника с туземкой — это же просто скандал!
   — Если не ошибаюсь, вы диссентер?^[6] — спросил он, еле шевеля губами. Парсел недоуменно взглянул на капитана. Он не понимал, чего тот добивается.
   — Я действительно симпатизирую диссентерам, — произнес он после короткого молчания.
   — В качестве капитана британского судна, — проговорил Масон, — я могу обвенчать вас только по обрядам англиканской церкви.
   «Так вот оно в чем дело, — улыбнулся про себя Парсел. — Мэсон приписывает мне свое собственное пристрастие к формальностям».
   — Англиканский обряд бракосочетания меня не шокирует, — поспешил он ответить. — Мои разногласия с англиканской церковью касаются совсем иных пунктов.
   Мэсон не поверил своим ушам: как это можно так хладнокровно говорить о своих разногласиях с церковью его величества! В его глазах Парсел согрешил дважды: не выразил достаточной преданности существующей династии и, оказывается, придает слишком большое значение религии — явный признак дурного вкуса.
   — Вы меня не поняли, — сухо бросил он. — Я не считаю себя вправе сочетать браком диссентера по англиканским обрядам.
   «Я ошибся, — с досадой подумал Парсел, — это вовсе не любовь к форме. Он просто виляет. Старается отказать под любым предлогом».
   — Я вовсе не говорил, что я диссентер, — произнес он. — Я сказал, что симпатизирую диссентерам. Но официально я принадлежу к англиканской церкви. Можете проверить мои слова по судовым бумагам.
   «Если я откажу ему сейчас, — подумал Мэсон, — это разрыв». Он вздохнул, повернулся к Парселу всем телом и громогласно провозгласил:
   — Я, мистер Парсел, не понимаю вашего решения. Но в конце концов ваша личная жизнь касается только вас. И я не вправе отказать вам в такой просьбе.
   «Обязательный пинок вдогонку», — подумал Парсел.
   Они молча стояли лицом к лицу, смущенные этим разговором. Оба чувствовали, что были на волосок от полного разрыва, оба с облегчением подумали, что счастливо избегли опасности, но каждый был по-своему недоволен собой: Парсел потому, что ему пришлось бороться за свои права, Мэсон потому, что ему пришлось уступить.
   — Выберите себе двух свидетелей из экипажа, — начальственным тоном сказал Мэсон, — и завтра в полдень…ее до конца. Парсел вежливо поклонился и произнес официально:
   — Благодарю вас, капитан.
   И не дожидаясь, когда Мэсон отпустит его, ушел. В глубине души он был оскорблен, раздосадован, встревожен. Помимо его желания, даже помимо желания Мэсона их отношения ухудшались с каждым днем — уж очень они были разные люди.
   На следующий день при двух свидетелях — матросах Джонсе и Бэкере, в присутствии всего экипажа, собранного у наружного трапа, командир «Блоссома» капитан Мэсон окрестил Ивоа и затем, согласно обряду англиканской церкви, сочетал ее браком с лейтенантом Адамом Вритоном Парселом.
   Никто из матросов «Блоссома» не последовал примеру первого помощника.
   Десятого июля в семь часов утра безоблачную лазурь небес вдруг затянула подкравшаяся с юга черная туча и понеслась прямо «на „Блоссом“. Матросы уставились на небо, следя глазами за этой удивительной тучей, мчавшейся на них с юга, хотя дул северный ветер.
   Туча неслась с неестественной быстротой, приняла на ходу форму треугольника, и тут Джонс радостно крикнул:
   — Птицы! Раздался общий счастливый крик. В мгновение ока матросы, таитяне и женщины очутились на носу корабля.
   — Уайт! — приказал Парсел. — Доложите капитану. Когда Парсел обернулся, он увидел позади себя Ивоа.
   — Адамо, — сказала она глухим голосом, — я думала, что уж мы никогда не приедем.
   Парсел молча положил руку на плечо Ивоа, прижал ее к себе и, стоя все также неподвижно, вскинул голову. Цель уже близка. Земля, где гнездятся птицы, этой есть тот самый остров, где им обоим суждено прожить до конца своих дней.
   — Морские ласточки! — крикнул Меани, указывая в сторону приближавшейся тучи.
   Таитяне восторженно и взволнованно подхватили его возглас.
   — Что они говорят, лейтенант? — осведомился Бэкер.
   — Говорят, что яйца морских ласточек ничуть не хуже куриных.
   — Что-то не верится, — буркнул Маклеод.
   Морские ласточки тысячами кружили над «Блоссомом», заслоняя солнечный свет. С виду они, пожалуй, походили на чаек, только значительно меньших размеров, да и клювы у них были длинные, а хвост раздвоенный. Вдруг матросы бросились к левому борту, потому что птицы как по команде спустились на воду слева от судна, ища там защиты от солнца в тени, отбрасываемой «Блоссомом». Параллельно ссудном плыл косяк сардин, маленьких блестящих рыбок. Ласточки тысячами падали вниз на косяк, ныряя за добычей, и морская гладь вскипала множеством пенящихся водоворотиков. Парсела поразило это зрелище: настоящий дождь из птиц.
   — Посмотрите, лейтенант, — обратился к нему Бэкер, показывая на косяк рыб, — этих бедняжек жрут все, кому только не лень!
   Прозрачную воду буравили нарядные тунцы с черно-синими полосатыми спинками, которые неутомимо пожирали сардин. Но истребление этим не ограничивалось. За тунцами гнались акулы, вспенивая воду своими могучими хвостами, они хватали добычу, щелкая зубастой пастью.
   Мало-помалу разговоры на палубе стихли. Поначалу матросов развеселила охота ласточек за сардинками, но охота превратилась в настоящую бойню. Акулы, пожиравшие тунцов, перегрызлись между собой, и кровь морских хищников окрасила воду.
   — Фу, черт! — сплюнул Джонсон. — Даже глядеть тошно. Нет уж, рыбьей жизни не позавидуешь.
   — Таков закон, — возразил Маклеод; он стоял, опершись острыми локтями на леерное ограждение. — Сильные всегда слабых жрут. И нечего тут нюни распускать. Таков закон, говорю. Значит, надо быть сильными — и точка.
   На палубе показался Мэсон с подзорной трубой в руке, лицо его порозовело от волнения.
   — Вы видите землю, мистер Парсел? — спросил он дрогнувшим голосом.
   — Нет еще, капитан.
   Воцарилось молчание. Мэсон скорчил разочарованную, какую-то ребяческую гримасу.
   — Что за гадость эти птицы, — сердито буркнул он, указывая на палубу, покрытую белым пометом.
   — Зато, говорят, их яйца не хуже куриных, — возразил Пар сел.
   Мэсон зашагал к носу, не пригласив помощника следовать за собой. В эту минуту косяк сардин свернул в сторону, и ласточки устремились за ним в погоню, прочь от «Блоссома». Парсел велел матросам вымыть палубу. Ему пришлось дважды повторить приказание, прежде чем они взялись за швабры.
   Когда работа была сделана, Парсел прошел на нос корабля. Мэсон не отрываясь смотрел в подзорную трубу. Побагровевшее лицо его застыло, мускулы шеи напружились, он не шевелился. Через минуту он опустил трубу, резко выпрямился, зажмурил правый глаз, приоткрыл его и снова зажмурил. Потом начал осторожно массировать веко кончиками пальцев.
   — Я слишком долго смотрел в трубу. Даже в глазах зарябило. Хотите поглядеть, мистер Парсел?
   Парсел приложил трубу к глазу и начал налаживать ее по своим глазам. В его воображении рисовался остров, похожий на Таити: гористая земля, отделенная от океана защитным кольцом подводных рифов, мирная лагуна, прибрежная равнина. Но действительность оказалась совсем иной. Остров вставал из океана черным гребнистым утесом, он возвышался над водой на целую тысячу футов, и о подножие его бились огромные волны, увенчанные белым гребешком пены.
   Парсел протянул подзорную трубу Мэсону и проговорил, не глядя на него:
   — Это просто утес и к тому же не особенно гостеприимный.
   — Таким ему и требуется быть, — ответил Мэсон добродушным тоном, какого Парсел еще не знал за ним.
   Капитан снова навел трубу на остров и продолжал с несвойственным ему оживлением:
   — Да, мистер Парсел, возможно, вам это покажется странным, но я лично был бы весьма разочарован, если бы остров оказался более доступным для высадки, чем утверждает Джексон.
   — Но ведь нам тоже предстоит высадиться, — заметил Парсел.
   Мэсон выпрямился во весь рост, опустил руку с подзорной трубой и вдруг без всякой видимой причины расхохотался. Парсел невольно отметил про себя, что капитан смеется впервые после смерти Джимми.
   — Высадимся, мистер Парсел, — весело возразил он. — Мы-то высадимся, если даже на берег надо будет подыматься с помощью канатов.
   — И он добавил: — Надеюсь и очень надеюсь, что берег крутой по всей окружности острова. Мы не можем позволить себе роскошь принимать гостей! — добавил он все с тем же необычным для него возбуждением. — Любой визит для нас будет гибельным! Да, черт возьми! У человека всего одна шея и одна голова! Мы и мечтать о такой удаче не могли, мистер Парсел. Да это же природная крепость. Никто не явится к нам и не сунет носа в наши домашние дела, уж поверьте мне! Нет и нет! Любопытствующих не найдется! Мы будем у себя дома! Этот островок хоть и невелик, зато настоящее чудо! Если только там окажется достаточно земли, чтобы разводить наш яме, и достаточно воды, чтобы утолять жажду, нам весь мир нипочем!
   Он повернулся, оперся о леерное ограждение, широко расставив руки и охватив пальцами канат, и стал следить за морскими ласточками, продолжавшими свою охоту в кабельтове от судна.
   — Правда, странно, что они ныряют в воду все вместе? — сказал Парсел. — Настоящий дождь из птиц.
   — Слава богу, что они тут, — с довольным видом отозвался Мэсон. — По крайней мере к завтраку у нас всегда будет яичница.
   Часа в два пополудня «Блоссом» достиг довольно широкого залива, открытого норд-осту. Однако Мэсон решил немедленно бросить якорь, до того ему не терпелось вступить на сушу. Он приказал спустить на воду шлюпку, желая объехать свои владения, и, к великому изумлению Парсела, сам решил возглавить экспедицию. Видимо, он не желал никому уступить чести первым осмотреть свою цитадель и убедиться в ее неприступности.
   Шлюпка возвратилась часа через три, капитан и матросы дружно восторгались всем, что им довелось увидеть. Западный и южный берега острова представляли собой нагромождение крутых утесов, гигантских скал, зубчатых вершин. Однако на востоке они обнаружили бухточку, врезавшуюся в песчаный берег. Но и этот берег со стороны моря был защищен поясом рифов, а со стороны суши — грозно нависающим утесом. Решение напрашивалось само собой. Хотя бухточка была не из завидных, другой стоянки для «Блоссома», как видно, не найти. И для высадки был пригоден лишь этот песчаный берег, находившийся от судна примерно в двух кабельтовых, если, конечно, шлюпке удастся благополучно достичь суши, пробившись через буруны.
   Вскоре после возвращения Мэсона пришлось бросить два якоря, потому что норд-ост гнал «Блоссом» к берегу. Парсел поднялся к Мэсону на капитанский мостик и в молчании прислушивался к грохоту прибоя, не позволявшему подойти к острову. Глухой рокот, наполнявший собой океанскую даль, вдруг сменялся тишиной, когда катившая к берегу волна сталкивалась со встречной волной. Поднявшись ввысь слитным, чудовищно огромным валом, вода с громовым раскатом обрушивалась на прибрежный песок.
   Справа от «Блоссома» выстроилась гряда утесов, окаймлявшая берег, и, очевидно, вода временами врывалась в невидимый отсюда грот, вытесняя воздух, так как до слуха Парсела доносился то короткий выхлоп, то долгий свист, похожий на звук насоса, когда вода уходила из пещеры. Это сухое щелкание, сменявшееся хлюпаньем, производило на Парсела куда более мрачное впечатление, чем даже грохот прибоя.
   — Вот о чем я думаю, — вдруг заговорил Мэсон, — обитаем остров или нет.
   — Если он обитаем, вряд ли можно надеяться, что туземцы встретят нас гостеприимно, — отозвался Парсел.
   — И я того же мнения, — озабоченно сказал Мэсон. — Иначе их пироги уже давно окружили бы судно.
   Поглядев на буйную зелень, венчавшую гребень скалы, Парсел произнес:
   — Возможно, за нами как раз в эту минуту наблюдают из листвы десятки глаз.
   — Да, — согласился Мэсон. — Как не хотелось бы начинать нашу новую жизнь с перестрелки.
   Парсел изумленно взглянул на капитана. Стало быть, Мэсон считает возможным занять остров против воли его обитателей, да еще с оружием в руках!
   — Но это же бесчеловечно, капитан! — с силой воскликнул он. — Не можем же мы убивать этих несчастных лишь потому, что хотим занять их остров.
   Мэсон с минуту молча глядел на своего помощника. Потом краска залила его лицо, даже затылок побагровел, глаза судорожно мигнули, лоб угрожающе нахмурился, и Парсел решил, что капитан сейчас взорвется. Но, к великому его удивлению, Мэсон сдержался и ничего не сказал. Потом заговорил таким спокойным тоном, будто никто и не думал оспаривать его планов.
   — Мистер Парсел, вы будете командовать шлюпкой и попытаетесь высадиться на берег.
   — Есть, капитан.
   — Возьмите пятерых человек, итого вас будет шестеро, а также ружья и канаты. Если вам удастся пробиться через буруны, вы вытащите шлюпку на берег и подыметесь на скалу. Ваша задача узнать, обитаем ли остров. Если на вас нападут, отходите к месту высадки и отчаливайте. Вторая шлюпка, которая будет держаться в кабельтове от берега, прикроет вас огнем из ружей в том случае, если за вами погонятся. Если же на вас не нападут, осмотрите территорию острова, конечно, сколько успеете до вечера, и по возвращении доложите мне.
   — Есть, капитан. — Парсел подождал немного и проговорил: — Разрешите сказать, капитан?
   Мэсон холодно взглянул на него.
   — В чем дело, мистер Парсел?
   Парсел посмотрел ему прямо в глаза. На сей раз он твердо решил заставить Мэсона заговорить, хватит ему отмалчиваться в ответ на все возражения.
   — Молю бога, чтобы остров оказался необитаем, — твердо произнес Парсел. — Но если он обитаем, не рассчитывайте на меня, я не буду стрелять даже в том случае, если туземцы на нас нападут.
   Мэсон побагровел, усиленно заморгал, потупив голову, и вдруг заорал изо всех сил:
   — Будь проклята ваша совестливость, мистер Парсел!
   — Капитан!
   Мэсон бросил на помощника горящий ненавистью взгляд.
   — Я сказал: будь проклята ваша совестливость, мистер Парсел!
   Парсел промолчал, но затем внушительно произнес:
   — По-моему, вам не следовало бы так говорить.
   Наступило молчание. Мэсон постарался овладеть собой, но, видимо, это далось ему нелегко, у него даже руки затряслись. Перехватив взгляд Парсела, он сцепил пальцы за спиной.
   — Прошу прощения, мистер Парсел, — наконец проговорил он, отворачиваясь.
   — Ничего, капитан. Все мы порой срываемся.
   Этот обмен любезными фразами разрядил атмосферу, но разрядил лишь внешне.
   — Во всяком случае, нам незачем ссориться, коль скоро даже неизвестно, обитаем остров или нет.
   Парсел почувствовал, как его одолевает досада. Все поведение Мэсона — одни лишь увертки и отказы. Или он отмалчивается, или заходится от ярости, или оттягивает решение.
   — Простите меня, — твердо произнес Парсел, — но именно в момент высадки мы обязаны определить свое отношение к туземцам. Что касается меня, повторяю, я не буду стрелять, если даже на меня нападут!
   Снова последовало молчание, затем Мэсон сказал:
   — В таком случае вы подвергнетесь слишком большому риску, мистер Парсел, и я не вправе, да, не вправе посылать вас на гибель. Я сам буду командовать шлюпкой и высадкой. А вы останетесь на «Блоссоме».
   Парсел понял, что означают эти слова: при появлении первой же пироги Мэсон велит открыть огонь из всех ружей.
   — По-моему, — проговорил он, задыхаясь от волнения, — по-моему, разумнее будет поручить командование мне.
   Мэсон величественно расправил плечи.
   — Мистер Парсел, я признаю за вами право не защищать свою жизнь в случае нападения, но отнюдь не считаю, что вы вправе давать мне советы.
   Оставалось молча повиноваться. Парсел круто повернулся. Гнев, как хмель, ударил ему в голову, но он промолчал, не слишком надеясь на свое хладнокровие.
   Войдя в каюту, он бросился на койку, голова его пылала как в огне. Ноги дрожали, и ему не удавалось победить эту дрожь. Он прикрыл глаза и стал мерно дышать полной грудью, надеясь успокоиться. Время от времени набегавшая с севера волна с упоительной мягкостью поднимала «Блоссом», в квадратный иллюминатор вливались потоки лучей, которые щедро слал безоблачный золотой закат. «А люди, — думал Парсел, — готовятся перебить друг друга».
   Вдруг он почувствовал на лбу чью-то прохладную ладонь и открыл глаза. Присев на край койки, Ивоа молча глядела на мужа.
   — Адамо, — произнесла она своим низким голосом, звучавшим, как музыка, — ты болен?
   — Нет, Ивоа. Просто сержусь.
   Ивоа улыбнулась, открыв в улыбке ослепительно белые зубы, в ее голубых глазах зажегся свет и озарил все лицо.
   — Перитани ссорятся, — лукаво произнесла она. — У перитани всегда тысяча забот в голове. Перитани никогда не бывают довольны.
   Ивоа недоуменно пожала плечами, прекрасными, как у статуи.
   — Когда беда приходит, она приходит. Зачем думать о ней заранее?
   — Перитани считают, что нужно бороться против беды. Смуглой рукой Ивоа легко прикоснулась к губам Парсела.
   — Перитани слишком гордые. А иногда сумасшедшие. Начальник большой пироги тоже совсем сумасшедший.
   Парсел приподнялся и удивленно посмотрел на Ивоа. Ведь Ивоа не могла понять их разговор с Масоном, они беседовали по-английски.
   — Почему ты так говоришь?
   Ивоа вспыхнула и, потупив взор, припала головой к плечу Парсела. Она отступила от таитянской сдержанности, и ей стало стыдно за свои плохие манеры.
   — Почему ты так говоришь? — допытывался Парсел. Но тщетно. И так она сказала слишком много. Ни за что на свете она не станет продолжать разговор.
   — Пойдем на палубу, — предложил Парсел, заинтригованный ее молчанием.
   После темноты яркий солнечный свет ослепил его. Он невольно зажмурился. На палубе царила непривычная тишина. Собравшись возле фок-мачты, матросы и женщины плотным кольцом окружили кучку таитян, среди которых возвышались два великана — Меани и Тетаити. Парсел направился в их сторону и, щурясь от бьющего в глаза солнца, старался разглядеть, что они делают, почему вдруг воцарилась такая тишина. Он подошел к фок-мачте. Матросы и таитянки расступились, давая ему дорогу. Он застыл на месте, словно пораженный громом, не в силах выговорить ни слова. Шестеро таитян выстроились в шеренгу. У каждого в руках было ружье. А Мэсон объяснял им приемы ружейной стрельбы.
   — Меани! — крикнул Парсел. — Ведь ружье табу!
   Меани удивленно оглянулся на Парсела.
   — Ружья — табу на Таити, — пояснил он, улыбаясь во весь рот, — а не на большой пироге…
   Он был явно удивлен: как это Адамо не знает того, что было совершенно очевидно. Ведь табу не распространяется повсеместно. Оно действует лишь в определенном месте.
   — Мистер Парсел! — произнес Мэсон, уловив слово «табу». Голос его прозвучал сухо, серо-голубые глазки злобно блеснули. Но ему не пришлось закончить свою отповедь. Меани оглянулся на капитана с видом напряженного внимания. Вмешательство первого помощника не произвело никакого действия. Мэсон повернулся к нему спиной и стал продолжать обучение.
   Впервые капитан проявлял такое долготерпение с чернокожими. Он переходил от одного таитянина к другому, растолковывал каждому, как заряжать ружье, как целиться, как стрелять. Десятки раз он показывал им один и тот же прием, а таитяне послушно повторяли за ним все его жесты с таким усердием и так старались научиться, что даже вспотели. Парсел невольно отметил про себя, что выправка у них почти безукоризненная.
   — Капитан, — начал Парсел, стараясь сдержать дрожь голоса, — как бы вы не пожалели о вашей затее.
   Мэсон не удостоил его ответом. Он был весьма удовлетворен успехами своих новых рекрутов. По его приказу кто-то из матросов водрузил на край ящика пустой бочонок из-под рома величиной с человеческую голову так, чтобы при удачном выстрелю он свалился на палубу. По правде сказать, расстояние было не бог весть какое, да и цель достаточно объемиста, но Мэсону хотелось поощрить своих учеников. Зарядив ружья, таитяне начали стрельбу. Среди матросов и женщин, тесной кучкой стоявших поодаль от таитян, началась суета: каждому хотелось видеть получше. Парсел чуть не упал, наткнувшись на Джонса, но тот, протянув руку, подхватил лейтенанта. Тут только Парсел заметил, что Джонс тоже держит ружье. Он огляделся: все матросы были вооружены.
   — Откуда эти ружья, Джонс? — спросил он вполголоса. — Я думал, что на судне их всего пять-шесть.
   — Их нашли в каюте Барта, они там были навалены кучей лейтенант. Ружья совсем новехонькие. Должно быть, Барт хотел выменять их на жемчуг.
   Выстрелы следовали один за другим через равные промежутки. Мэсон, стоя возле очередного стрелка, прежде чем скомандовать «стреляй!», терпеливо проверял его выправку, смотрел, так ли он целится, поправлял ему левую руку, поддерживавшую ствол.
   — Вам известны планы капитана, Джонс? — не повышая голоса спросил Парсел.
   — Да, лейтенант. Прежде чем раздать нам ружья, он произнес речь. — И добавил тоже вполголоса:
   — Не нравится мне это. Почему мы должны лезть к людям, если они не желают нас видеть?
   Парсел взглянул на Джонса. Глаза у него были чистые, словно фарфоровые, такие же, как у покойного Джимми.
   — А что думают ваши товарищи? — все тем же тоном осведомился Парсел.
   — За исключением Бэкера и, возможно, Джонсона, все они на стороне капитана.
   Юноша покраснел, смущенно переступил с ноги на ногу и после минутного колебания негромко произнес:
   — Они считают, что мы легко справимся с островитянами.
   — Вы хотите сказать, что матросы считают операцию легкой и потому поддерживают капитана?
   — Да, лейтенант. — И добавил: — Они считают, что раз у нас ружья, мы всех перебьем.
   — А вы, вы считаете, что это легко?
   Джонс потупился и покачал головой:
   — Если даже и легко, все равно мне это не по душе.
   Вдруг на палубе раздался оглушительный рев. Одному из таитянских стрелков удалось сбить бочонок. Этим счастливцем оказался Меоро. Под приветственные клики друзей он гордо выпрямил свой могучий торс и торжествующе взмахнул ружьем. Парсела поразило поведение таитян. Казалось, они разом утратили присущую им кротость, обычную вежливость. Они кричали, размахивали руками, грубо высмеивали неудачливых стрелков; вокруг Мэсона поднялась толкотня, каждому хотелось выстрелить, не дожидаясь своей очереди, и теперь уже никто не хотел слушать указаний капитана.