Страница:
обставил бы все лучше и изысканней. Наш пиршественный стол украшало лишь два
букета, у Ханимена их было - четыре, да еще большой ананас в придачу,
который, наверно, стоил хозяину гинеи три-четыре и был искусно нарезан Пэрси
Сибрайтом. Рози нашла, что ананас дивный.
- Она уже не помнит ананасов Вест-Индии, моя душечка! - воскликнула
миссис Маккензи и тут же рассказала несколько увлекательных историй о
банкетах, на которых присутствовала в колониях у тамошних губернаторов.
После трапезы хозяин предложил нам поразвлечься музыкой; о танцах,
конечно, не могло быть и речи.
- Они, - сказал Ханимен с легким стоном, - не вяжутся с моим саном. К
тому же, знаете ли, вы находитесь в келье, а посему должны довольствоваться
пищей отшельника, - закончил он, обводя взглядом свой стол.
А пища сия, как сказано, была преотменная. Только вино плоховато, на
чем мы дружно сошлись с Джорджем и Сибом, почему и льстили себя мыслью, что
наш пир в общем удался больше пасторского. Особенно скверно обстояло дело с
шампанским, так что Уорингтон даже поделился этим наблюдением с соседом -
чернявым джентльменом, украшенным эспаньолкой и множеством великолепных
колец и цепочек.
Кроме наших дам, были приглашены в гости еще супруга и дочь чернявого
джентльмена. Старшая из этих двух особ была одета чрезвычайно богато. И хотя
миссис Маккенри умела подать товар лицом и носила позолоченный браслет, как
иная не носит изумрудный фермуар, ее простенькие побрякушки совсем померкли
рядом с ослепительными драгоценностями упомянутой гостьи. Пальцы у той были
сплошь унизаны сверкающими кольцами, а колпачок на флакончике с нюхательной
солью был величиной с мужнину золотую табакерку и сделан из того же
драгоценного материала. Наши дамы, надо признаться, прибыли с Фицрой-сквер в
простеньком кебе, а эти подкатили в роскошной открытой коляске, запряженной
белыми лошадками - вся упряжь в медных бляхах, - и погоняла их сама леди в
кольцах, держа в руках хлыст, одновременно служивший зонтиком. Миссис
Маккензи, стоявшая у окна, обвив рукой стан дочки, вероятно, не без зависти
наблюдала их появление. А восхищенная Рози воскликнула:
- Чьи это такие хорошенькие лошадки, милый мистер Ханимен?
- Это... э... э... миссис и мисс Шеррик, - отвечает священник, слегка
зардевшись, - они любезно приняли мое приглашение на завтрак.
- А, виноторговцы, - сказала себе миссис Маккензи. Она видела медную
дощечку Шеррика на подвале часовни леди Уиттлси, и возможно поэтому сегодня
чуть высокопарней обычного рассуждает за столом про колониальных
губернаторов и их жен, упоминая лишь тех, чьим именам предшествовали разные
звучные титулы.
Шампанское, которое мистер Уорингтон раскритиковал своему соседу, было
как раз от Шеррика, но виноторговец ничуть не обиделся; напротив, он громко
расхохотался в ответ; заулыбались и те из нас, кто понял всю забавность этой
ситуации. Сам же Джордж Уорингтон ничего не уловил - он, пожалуй, знал
Лондон не лучше сидевших против него дам, которые, впрочем, были еще
простодушнее и полагали, что шампанское превосходно. Миссис Шеррик молчала в
течение всего обеда и беспрестанно поглядывала на мужа с некоторой опаской,
точно не привыкла действовать без разрешения своего повелителя, а тот, как я
подметил, многозначительно посматривал на нее и делал ей страшные глаза, из
чего я заключил, что дома он держит ее в ежовых рукавицах. Мисс Шеррик была
удивительно хороша; она почти не поднимала своих опушенных густыми ресницами
глаз, но когда все же взглядывала на Клайва, который был к ней очень
внимателен (повеса и по сей день не может видеть хорошенькой женщины, чтобы
не выказать ей внимания), - когда взглядывала на него и улыбалась ему, то,
право же, казалась настоящей красавицей: личико округлое, бледный лоб,
смоляные брови дугой, губки пухлые, слегка подведенные - или лучше сказать -
оттененные, как то делала ее гувернантка, мадемуазель Ленуар.
Пэрси Сибрайт с обычной своей галантностью занимал миссис Маккензи, но,
как ни старалась эта дама быть приветливой, по всему было видно, что завтрак
не очень-то ей по вкусу. Бедняга Сибрайт, о чьих нынешних обстоятельствах и
видах на будущее она выспросила меня самым невинным образом, явно не годился
в женихи миленькой Рози. А откуда ей было знать, что он так же не может не
быть любезным, как солнце не может не светить. Едва Рози покончила с
ананасом и в ответ на расспросы Пэрси Сибрайта чистосердечно призналась, что
этот плод ей нравится больше малины и ежевики из бабушкиного сада, как
миссис Маккензи воскликнула:
- А теперь, Рози, душечка, спой нам что-нибудь. Ты ведь обещала мистеру
Пенденнису спеть песенку.
Хозяин тут же кинулся открывать фортепьяно. Вдова сняла свои чищеные
перчатки (на миссис Шеррик были новенькие, лучшей парижской фирмы), и
маленькая Рози исполнила свой первый номер, а затем и второй, вызвав бурные
аплодисменты. Мать и дочь, обнявшись, отходят от инструмента.
- Браво, браво! - кричит Пэрси Сибрайт.
А мистер Клайв Ньюком - неужто молчит? Он стоит спиной к фортепьяно и
неотрывно глядит в очи мисс Шеррик.
Пэрси исполняет не то испанскую сегидилью, не то немецкий зонг, не то
французский романс, не то неаполитанскую канцонетту, но, должен признаться,
слушают его без внимания. Здесь появляется присланный миссис Ридли кофе,
которого с огромным количеством сахара отведывает миссис Шеррик, как до того
отведала в изобилии всякой всячины - цыплят, кремов, заливного, яиц ржанки,
креветок, винограда и не знаю чего еще. Тут мистер Ханимен делает шаг вперед
и почтительно осведомляется, не согласятся ли спеть миссис и мисс Шеррик.
Мать встает, кланяется и, снявши вновь свои парижские перчатки и обнажив
большие белые, унизанные кольцами руки, подзывает свою дочь Джулию и вместе
с ней направляется к фортепьяно.
- Это ей-то петь, - шепчет миссис Маккензи, - столько съевши?!
Ей-то петь? Боже правый! Бедная миссис Маккензи, до чего же вы отстали
от жизни! Если, живя в Вест-Индии, вы хоть раз заглядывали в английские
газеты, то, конечно, должны были знать о прославленной мисс Фолторп. Это и
есть миссис Шеррик. После трех лет блистательных триумфов на сценах Ла
Скала, Пергола, Сан-Карло и английского оперного театра, она оставила свою
профессию и, отказав сотне искателей, вышла замуж за Шеррика, который был
тогда поверенным при мистере Коксе, всем известном незадачливом директоре
театра "Друри-Лейн". После женитьбы мистер Шеррик, как человек с принципами,
запретил супруге выступать на публике, но петь в частном доме она,
разумеется, вольна, коли ей охота. И вот вместе с дочкой, обладательницей
великолепного контральто, она царственно усаживается за фортепьяно, и они
так чудесно поют дуэтом, что все собравшиеся, за единственным исключением,
восхищены и очарованы. Даже маленькая мисс Канн неслышно поднимается по
лестнице и стоит с миссис Ридли под дверью, слушая музыку.
Мисс Шеррик поет и кажется еще краше прежнего. Клайв Ньюком от нее в
восторге, и бесхитростная Рози тоже. Сердечко ее радостно трепещет, голубые
глаза сияют восхищеньем и благодарностью, и она простодушно говорит мисс
Шеррик:
- Зачем же вы просили меня петь, когда сами так прекрасно, так дивно
поете? Прошу вас, не отходите от фортепьяно, спойте еще! - И она протянула
победительнице ласковую ручку и, зардевшись, повела ее обратно к
инструменту.
- Для вас, деточка, мы с Джулией будем петь, сколько угодно, - отвечает
миссис Шеррик, приветливо кивая Рози.
Наконец и миссис Маккензи, которая все это время сидела в сторонке и,
покусывая губы, барабанила пальцами по столику, подавляет обиду и
рассыпается в комплиментах одержавшим верх певицам.
- Как это жестоко, мистер Ханимен, - заявляет она, - скрыть от нас,
какое вы нам приготовили... удовольствие. Я и не подозревала, что мы
встретим здесь настоящих певиц. Миссис Шеррик поет просто бесподобно.
- Приходите к нам в Риджентс-парк, мистер Ньюком, - говорит между тем
мистер Шеррик, - и моя жена с дочкой будут петь вам, сколько душе угодно.
Довольны вы домом на Фицрой-сквер? Может, надо что-нибудь починить? Для
хорошего жильца я хороший хозяин. В таких делах я не смотрю на расходы.
Бывает, что остаюсь в накладе. Назначьте день, когда пожалуете к нам, и я
приглашу для вас хорошую кампанию. Ваш папенька заходил как-то с мистером
Бинни - вы тогда были еще мальчиком, - и, смею думать неплохо провел вечер.
Приходите - не пожалеете: я угощу вас стаканчиком доброго вина, не хуже, чем
у других, - и он улыбается, видно, вспомнив про шампанское, которое
разбранил мистер Уорингтон. - Я сегодня в карете, чтобы сделать приятное
жене, - продолжает он, глядя из окна на щегольской экипаж, только что
подкативший к дому. - Хорошо идут вместе эти лошадки, не правда ли? Любите
лошадей? Знаю, что любите. Видел вас в Парке и несколько раз на нашей улице.
У полковника редкая посадка, да и у вас, мистер Ньюком, не хуже. "Что бы им
спешиться да зайти, - не раз говорил я себе... - Пришли, мол, перекусить,
Шеррик, и осушить стаканчик хереса". Назначьте день, сэр. Может, и вы бы
зашли, мистер Пенденнис?
Клайв Ньюком "назначил день" и в тот же вечер сообщил об этом отцу.
Полковник помрачнел.
- Что-то в этом мистере Шеррике мне не нравится, - проговорил сей
тонкий знаток людей, - сразу видно, что он не настоящий джентльмен. Мне,
Клайв, все равно, чем зарабатывает человек на жизнь. Кто мы такие, в самом
деле, чтобы чваниться перед другими? Но когда я уеду, мой мальчик, и возле
тебя не будет никого, кто бы знал людей так, как я, ты можешь попасть в лапы
мошенников, а там недолго и до беды. Смотри, будь осторожен, Клайв! Вот
мистер Пенденнис знает, сколько кругом коварства, - сказал наш милый старик,
кивнув мне весьма многозначительно. - Присмотрите за мальчиком в мое
отсутствие, Пенденнис. А впрочем, мистер Шеррик до сих пор был нам добрым и
обязательным хозяином. Да и почему бы виноторговцу не угостить приятеля
бутылочкой? Рад, что вы повеселились, мальчики. Надеюсь, и вы, сударыни,
приятно провели день. Мисс Рози, вы вернулись, чтобы напоить стариков чаем?
А Джеймс-то у нас молодцом! Дошел до Гановер-сквер, миссис Маккензи, и
никакой боли в ноге.
- А я готова огорчиться, что он так быстро выздоравливает, - откровенно
призналась миссис Маккензи. - Вот он поправится, и мы уже не будем ему
нужны.
- Что вы, дражайшая! - вскричал полковник, поднося к губам ее
прелестную ручку. - Вы будете, непременно будете нужны ему. Джеймс так же
неопытен в жизни, как наша мисс Рози, к, не будь меня рядом, не сумел бы о
себе толком позаботиться. Кто-то должен жить с ним, раз я уезжаю в Индию, да
и моему мальчику нужно прибежище, - добавил наш добрый служака упавшим
голосом. - Я надеялся, что родня будет больше привечать его... Ну, да бог с
ними... - вскричал он уже веселее. - Я, наверно, не пробуду там и года! А
может, и совсем не придется ехать. Я ведь второй по списку. Двое наших
престарелых генералов могут в любой день отдать богу душу, и как только я
получу полк, я вернусь и останусь дома. А пока меня не будет, милейшая моя
сударыня, смотрите за Джеймсом и не оставляйте заботами моего мальчика.
- Уж будьте покойны! - отвечала вдова, вся засияв от радости; она
схватила молодого человека за руку и сжала ее в своей, а на добром лице его
отца появилось то трогательное, благословляющее выражение, которое делало
его в моих глазах самым красивым из виденных мной людей.
^TГлава XXIV,^U
в которой братья Ньюком снова сходятся в добром согласии
Повесть наша, как, разумеется, уже понял рассудительный читатель,
писалась на покое, когда отшумела молодость и осталось позади долгое
плаванье, а с ним и все опасности и приключения, о коих здесь ждет речь, -
ветры попутные и противные штормы, подводные рифы, кораблекрушенья,
спасительные острова и все прочее, с чем столкнулся Клайв Ньюком в начале
своего жизненного пути. События в таком повествовании излагаются
последовательно, но не обязательно во взаимосвязи. Вот повстречались два
корабля - один капитан навестил другого - и снова поплыли, каждый в своем
направлении. На "Клайве Ньюкоме" заметили сигналы встречного судна - вышла
вся вода и припасы, - и, оказав бедствующему нужную помощь, наш капитан
покидает его, чтоб больше не увидеть. Один или два корабля из нашей флотилии
потерялись в бурю и плачевным образом затонули; другие, жестоко побитые
штормом, возвратились в гавань или были выброшены на неведомые острова, где
счастливую команду ждали всякие непредвиденные блага. Да и автор сей книги,
получивший в руки судовой журнал Клайва, дабы составить из истории друга два
томика in octavo {В восьмую долю листа (лат.).}, ведет рассказ на свой
манер: говорит то, чего не говорил Ньюком; описывает воображаемых людей и
события, коим никак не мог быть свидетелем, и допускает ошибки, на которые
ему еще укажут критики. Всем известно, к примеру, что большинство описаний в
"Путешествиях Кука" придуманы доктором Хоксвортом, "составителем" этой
книги. В нашей тоже приводятся диалоги, которых никак не мог слышать
рассказчик, и прослеживаются мотивы, которыми руководствовались люди,
безусловно не поверявшие их автору; а потому заранее предупреждаем читателя,
что рассказ наш построен в значительной степени на домыслах сочинителя и что
творит он его, как умеет, из разрозненных записей, пересказанных ему
разговоров и собственного, верного или нет, понимания изображаемых
характеров; и печатаются эти авторские домыслы и догадки точно тем же
шрифтом, что и достоверные факты, как это принято в серьезных исторических
трудах. Со своей стороны, я полагаю, что речи, приписанные Клайву, его
батюшке и всем прочим, не менее подлинны, чем орации у Ливия и Саллюстия, и
лишь об одном прошу правдолюбивого читателя: не сомневаться, что изложенные
здесь события, в том числе и происходившие без свидетелей, либо стали мне
позднее известны, как составителю данной хроники, либо, по логике вещей,
несомненно предшествовали известным нам обстоятельствам. Случись вам, к
примеру, прочитать на обломке римского камня "QUE ROMANUS" и ваши обширные
познания в древности позволят вам утверждать, что когда-то перед этим стояло
еще "SENATUS POPULUS" {Сонат и народ римский (лат.).}. Вы смотрите на
изуродованную статую Марса, Бахуса, Аполлона или римского воина и невольно
приставляете ей мысленно недостающую руку, ногу или нос, коих лишило ее
время или варвары. Каждый рассказывает, что знает и как умеет, и при этом
излагает факты по своему разумению, - на том стоят мистер Джеймс, Тит Ливий,
шериф Эдисон, Робинзон Крузо и все прочие историки. Ошибки неизбежны даже в
лучших из этих книг, а еще больше в них сомнительных и необоснованных
утверждений.
Но вернемся к своему делу и продолжим нашу историю. Мне придется здесь
прибегнуть к догадкам, чтобы сообщить вам о некоторых событиях, которым я
самолично не был свидетелем и о которых ни от кого не слышал. Предположим,
что Клайв есть - Romanus и нам надлежит восполнить надпись двумя
предшествующими словами: Senatus Populusque. Когда миссис Маккензи с ее
пригожей дочкой прожили несколько месяцев в Лондоне, откуда и не думали
уезжать, хотя поврежденная нога мистера Бинни зажила и служила ему теперь
так же исправно, как прежде, нежные чувства между полковником и его родней
на Парк-Лейн начали оживать. Но откуда мы, вообще, знаем, что там была ссора
или, по крайней мере, охлаждение? Не такой был человек Томас Ньюком, чтобы
обсуждать с кем-либо подобного рода дела. Однако слово-другое, случайно
оброненное в беседе нашим простодушным джентльменом, позволили тем, кого
занимали его семейные дела, сделать подобный вывод. После поездки полковника
с сыном в Ньюком Этель постоянно находилась при бабушке. Полковник
специально ездил в Брайтон, чтобы повидать свою маленькую любимицу, но двери
леди Кью так и не открылись ему ни в первый, ни во второй, ни в третий раз.
Даже свирепая физиономия на дверном молотке ее сиятельства была любезнее той
гримасы, какую состроила эта пожилая дама, увидев Нъюкома из своей коляски
во время прогулки по окрестностям. Правда, когда однажды полковник увидел
свою хорошенькую племянницу - самую очаровательную в восхитительной
кавалькаде амазонок, ехавших за учителем верховой езды, мистером Уиски, -
Этель ему обрадовалась, и в глазах ее засияло прежнее выражение доверчивости
и любви; но когда он подъехал, она вся как-то напряглась, когда заговорил о
Клайве, отвечала очень сдержанно и так погрустнела, когда он простился, что
сердце его невольно сжалось от боли и сострадания. И он воротился в Лондон,
только разок за всю неделю взглянув на свою милочку.
Случилось это в то самое время, когда Клайв писал упомянутую "Битву при
Ассее" и в превратностях битвы со своим замыслом забыл и о мисс Этель и об
отце, - обо всем, кроме своей грандиозной работы. Пока шло сражение за
Ассей, Томас Ньюком, по-видимому, имел объяснение со своей невесткой, леди
Анной; он чистосердечно открыл ей свои мечты касательно женитьбы Клайва, и
она была вынуждена так же прямо сообщить ему, что семейство Этель имеет в
отношении нее совершенно иные планы, нежели те, какие возникли в уме нашего
простодушного полковника. Раннюю сердечную привязанность он полагал надежной
защитой для юноши. Полюбить благородную девушку, добиваться и ждать ее и,
завоевывая ее сердце, достигнуть, бог даст, каких-либо жизненных успехов -
что может быть лучше для его мальчика? И велика ли беда, коли два юных
существа, обретшие друг друга, начнут совместную жизнь со скромными
средствами? Ведь счастье в доме куда драгоценнее любой роскоши. Такой
благородный юноша, каков, слава богу, его сын, - преданный, честный, во всем
настоящий джентльмен, - вполне достоин руки своей кузины; а сам полковник
питал к Этель такую безграничную привязанность, и она отвечала ему такой
искренней нежностью, что он, в простоте души, думал, будто небо благословило
его упования, молился об их исполнении и мечтал о том, как окончит военные
походы, повесит на стену свою саблю и лучшая из дочерей станет лелеять и
согревать его старость. Будь у его сына такая подруга, а у него такая дочь,
он счел бы себя на закате дней счастливым и вознагражденным за сиротское
детство, одинокую молодость и печальную жизнь изгнанника. Вот какими
бесхитростными планами поделился полковник Ньюком с маменькой Этель, и та,
наверное, была тронута его исповедью, ибо всегда питала к нему симпатию и
уважение и в последующих семейных распрях и междоусобицах оставалась ему
другом.
Но главой дома и распорядителем во всех делах сэра Брайена Ньюкома был
Барнс Ньюком, эсквайр, а Барнс Ньюком, эсквайр, ненавидел кузена Клайва и
называл его не иначе, как жалким мазилкой, наглым снобом, чертовым
молокососом и кем-то еще в этом роде; и Барнс, как всегда, не стесняясь в
выражениях, рассказал в банке об этой истории дяде Хобсону, дядя Хобсон
принес услышанное домой, на Брайенстоун-сквер, и сообщил миссис Ньюком, а
миссис Ньюком не упустила случая высказать на сей счет свое мнение
полковнику и поскорбеть душой о пристрастии иных людей к аристократии. Тут
только полковник понял, что Барнс - враг его сына, и между дядей и
племянником, очевидно, произошло довольно бурное объяснение, ибо Томас
Ньюком вскоре после этого сменил банкира, а "Братья Хобсон" уведомили его
письмом, что он превысил свой счет, чем, по словам Клайва, вызвали его
глубокое возмущение.
- Не иначе, как у них там что-то разладилось, - говорил мне сей
проницательный юноша. - Какие-то у полковника раздоры с обитателями дома на
Парк-Лейн - очень уж редко он туда нынче ходит. Обещал сопровождать Этель,
когда ее будут представлять ко двору, и не поехал.
Однако спустя несколько месяцев после появления на Фицрой-сквер
племянницы мистера Бинни и его сестрицы ссора между братьями Ньюком, должно
быть, пришла к концу, - по крайней мере, на время, - и наступила пора
примирения, хотя, возможно, больше видимого. Причиной столь приятной
перемены в душах трех братьев оказалась неожиданно для себя самой прелестная
малютка Рози Маккензи - как довелось мне узнать из краткой беседы с миссис
Ньюком, которая соизволила пригласить меня на обед. Поскольку за два
предшествующих года она ни разу не удостоила меня подобным гостеприимством и
совершенно подавляла при встречах своей чопорной любезностью, то я поначалу,
когда мистер Ньюком изустно передал мне в клубе Бэя ее приглашение, чуть
было не отверг его и не мог говорить о нем без досады, - сезон шел к концу,
все в городе поразъехались и приглашение на обед не являлось большой честью.
- И что это вдруг пришло им в голову ни с того ни с сего пригласить
меня на обед в августе? - сказал я, обернувшись к одному светскому старичку,
коему случилось быть в той же комнате. - Два года не знались, а тут
вспомнили.
- Ах, голубчик, - ответствовал мой знакомец (то был, разумеется, мой
добрый старый дядюшка, майор Пенденнис), - я слишком давно вращаюсь в свете,
чтобы задаваться подобными вопросами. Сегодня эти люди с тобой дружат, а
завтра знать тебя не хотят - обычное дело. Тебе, верно, случалось видеть
леди Рокфор? Я сорок лет дружил с ее мужем, когда-то неделями гостил у них в
именье, - она меня знает не хуже, чем статую короля Карла на Чаринг-Кросс, -
да нет, в сто раз лучше! - и вот, раззнакомилась на целый сезон: проходит
мимо, словно меня нет на свете. Так что же я делаю, сэр? Сам не замечаю ее.
Да-да, есть она, нет - мне все равно; а ежели встречусь с ней где-нибудь за
столом, то так же не вижу ее, как в "Макбете" пирующие не видят Банко. И чем
же все это кончается? Да тем, что она, сменив гнев на милость, подходит ко
мне в прошлый вторник и любезно сообщает, что муж ее едет в Уилтшир и зовет
меня с собой. Я справился о семействе (ведь Гарри Буттер помолвлен с мисс
Чеддер - чертовски выгодная партия для всех Рокфоров!), и мы, как прежде,
сердечно пожали друг другу руки. Разумеется, она не станет плакать о моей
смерти, как ты понимаешь, - добавил с усмешкой этот почтенный старый
джентльмен, - да ведь и я не облачусь в глубокий траур, ежели с ней что
стрясется. Ты поступил правильно, сказав этому Ньюкому, что еще не знаешь,
будешь ли свободен, и что, прежде чем дать ответ, должен проверить, не
приглашен ли куда-нибудь еще. Этим людям совершенно нечего задирать нос, а
они задирают, сэр. Иные из этих банкиров до того важны и величественны,
словно они британские пэры. Берут себе жен из знатных семей и подавай им все
лучшее. Однако я б на твоем месте пошел, Артур. Я как-то обедал у них месяца
два назад; банкирша что-то тогда говорила о тебе, - что ты, мол, очень
дружишь с ее племянником и оба вы ужасные повесы, - кажется, что-то в этом
роде. "Мальчишки, сударыня, всегда мальчишки, черт возьми", - сказал я ей.
"Но ведь они такими и вырастут", - ответствовала она, покачав головой.
Странная особа, очень уж чванливая! А за столом было до невероятия скучно,
глупо и учено.
Старик был в тот день разговорчив и доверителен, и я записал еще
несколько его замечаний касательно моих друзей.
- Этот ваш индийский полковник, по-моему, человек достойный, - объявил
майор. Сам он изволил забыть, что тоже служил в Индии, и вспоминал об этом
лишь в беседе с великими мира сего. - Он, кажется, не слишком знает свет, и
мы с ним не очень близки. Я не бываю у него на обедах - Фицрой-сквер такая
чертова даль! К тому ж, entre nous, странные там обеды, а уж компания и того
чудней! Тебе там место - писателю надо на всяких людей поглядеть, я же,
знаешь ли, другого склада. А посему мы с Ньюкомом не очень скучаем друг без
друга. Говорят, он хотел женить твоего друга на этой восхитительной молодой
особе, дочери леди Анны - прелестнейшей из появившихся в этом сезоне. По
крайней мере, так считает молодежь. Сразу видно, сколь чудовищно наивен в
светских делах полковник Ньюком. Его сынок может с тем же успехом мечтать об
этой девице, как о какой-нибудь наследной принцессе. Ее прочат за лорда Кью,
попомни мое слово. Эти финансовые воротилы обожают родниться со знатью. Кью
перебесится, и они отдадут за него мисс Ньюком; а если не за него, то за
какого-нибудь другого аристократа. Его папаша Уолем был слабодушный малый,
но бабушка - старая леди Кью - чудовищно умная старуха, хотя и слишком
суровая мать: одна из ее дочерей сбежала с каким-то нищим. Нет, ты подумай,
этот бедняга Ньюком вообразил, будто его сын - партия для своей кузины. Ну
можно ли хуже знать жизнь? А правда, что он решил отдать сына в художники?
Что только творится на свете, черт возьми! В художники!.. Черт знает что! В
мое время отдать сына в художники было все равно что в пирожники или в
парикмахеры, черт возьми! - И, протянув племяннику на прощанье два пальца,
достойный майор зашагал вниз по Сент-Джеймс-стрит до следующего клуба, в
котором также состоял членом.
Добродетельная хозяйка дома на Брайенстоун-сквер была сама любезность и
добродушие, когда мистер Пен-деннис переступил порог ее жилища. Но как же я
удивился, застав здесь в полном составе всю компанию, обитавшую близ Святого
Панкраса: мистера Бинни, полковника с сыном, миссис Маккензи - на редкость
миловидную и нарядно одетую - и мисс Рози в платьице розового крепа, с
жемчужными плечиками, румяными щечками и восхитительными белокурыми
локонами, такую свеженькую и хорошенькую - любо-дорого смотреть. Но едва
только мы успели обменяться поклонами, рукопожатиями и глубокомысленными
букета, у Ханимена их было - четыре, да еще большой ананас в придачу,
который, наверно, стоил хозяину гинеи три-четыре и был искусно нарезан Пэрси
Сибрайтом. Рози нашла, что ананас дивный.
- Она уже не помнит ананасов Вест-Индии, моя душечка! - воскликнула
миссис Маккензи и тут же рассказала несколько увлекательных историй о
банкетах, на которых присутствовала в колониях у тамошних губернаторов.
После трапезы хозяин предложил нам поразвлечься музыкой; о танцах,
конечно, не могло быть и речи.
- Они, - сказал Ханимен с легким стоном, - не вяжутся с моим саном. К
тому же, знаете ли, вы находитесь в келье, а посему должны довольствоваться
пищей отшельника, - закончил он, обводя взглядом свой стол.
А пища сия, как сказано, была преотменная. Только вино плоховато, на
чем мы дружно сошлись с Джорджем и Сибом, почему и льстили себя мыслью, что
наш пир в общем удался больше пасторского. Особенно скверно обстояло дело с
шампанским, так что Уорингтон даже поделился этим наблюдением с соседом -
чернявым джентльменом, украшенным эспаньолкой и множеством великолепных
колец и цепочек.
Кроме наших дам, были приглашены в гости еще супруга и дочь чернявого
джентльмена. Старшая из этих двух особ была одета чрезвычайно богато. И хотя
миссис Маккенри умела подать товар лицом и носила позолоченный браслет, как
иная не носит изумрудный фермуар, ее простенькие побрякушки совсем померкли
рядом с ослепительными драгоценностями упомянутой гостьи. Пальцы у той были
сплошь унизаны сверкающими кольцами, а колпачок на флакончике с нюхательной
солью был величиной с мужнину золотую табакерку и сделан из того же
драгоценного материала. Наши дамы, надо признаться, прибыли с Фицрой-сквер в
простеньком кебе, а эти подкатили в роскошной открытой коляске, запряженной
белыми лошадками - вся упряжь в медных бляхах, - и погоняла их сама леди в
кольцах, держа в руках хлыст, одновременно служивший зонтиком. Миссис
Маккензи, стоявшая у окна, обвив рукой стан дочки, вероятно, не без зависти
наблюдала их появление. А восхищенная Рози воскликнула:
- Чьи это такие хорошенькие лошадки, милый мистер Ханимен?
- Это... э... э... миссис и мисс Шеррик, - отвечает священник, слегка
зардевшись, - они любезно приняли мое приглашение на завтрак.
- А, виноторговцы, - сказала себе миссис Маккензи. Она видела медную
дощечку Шеррика на подвале часовни леди Уиттлси, и возможно поэтому сегодня
чуть высокопарней обычного рассуждает за столом про колониальных
губернаторов и их жен, упоминая лишь тех, чьим именам предшествовали разные
звучные титулы.
Шампанское, которое мистер Уорингтон раскритиковал своему соседу, было
как раз от Шеррика, но виноторговец ничуть не обиделся; напротив, он громко
расхохотался в ответ; заулыбались и те из нас, кто понял всю забавность этой
ситуации. Сам же Джордж Уорингтон ничего не уловил - он, пожалуй, знал
Лондон не лучше сидевших против него дам, которые, впрочем, были еще
простодушнее и полагали, что шампанское превосходно. Миссис Шеррик молчала в
течение всего обеда и беспрестанно поглядывала на мужа с некоторой опаской,
точно не привыкла действовать без разрешения своего повелителя, а тот, как я
подметил, многозначительно посматривал на нее и делал ей страшные глаза, из
чего я заключил, что дома он держит ее в ежовых рукавицах. Мисс Шеррик была
удивительно хороша; она почти не поднимала своих опушенных густыми ресницами
глаз, но когда все же взглядывала на Клайва, который был к ней очень
внимателен (повеса и по сей день не может видеть хорошенькой женщины, чтобы
не выказать ей внимания), - когда взглядывала на него и улыбалась ему, то,
право же, казалась настоящей красавицей: личико округлое, бледный лоб,
смоляные брови дугой, губки пухлые, слегка подведенные - или лучше сказать -
оттененные, как то делала ее гувернантка, мадемуазель Ленуар.
Пэрси Сибрайт с обычной своей галантностью занимал миссис Маккензи, но,
как ни старалась эта дама быть приветливой, по всему было видно, что завтрак
не очень-то ей по вкусу. Бедняга Сибрайт, о чьих нынешних обстоятельствах и
видах на будущее она выспросила меня самым невинным образом, явно не годился
в женихи миленькой Рози. А откуда ей было знать, что он так же не может не
быть любезным, как солнце не может не светить. Едва Рози покончила с
ананасом и в ответ на расспросы Пэрси Сибрайта чистосердечно призналась, что
этот плод ей нравится больше малины и ежевики из бабушкиного сада, как
миссис Маккензи воскликнула:
- А теперь, Рози, душечка, спой нам что-нибудь. Ты ведь обещала мистеру
Пенденнису спеть песенку.
Хозяин тут же кинулся открывать фортепьяно. Вдова сняла свои чищеные
перчатки (на миссис Шеррик были новенькие, лучшей парижской фирмы), и
маленькая Рози исполнила свой первый номер, а затем и второй, вызвав бурные
аплодисменты. Мать и дочь, обнявшись, отходят от инструмента.
- Браво, браво! - кричит Пэрси Сибрайт.
А мистер Клайв Ньюком - неужто молчит? Он стоит спиной к фортепьяно и
неотрывно глядит в очи мисс Шеррик.
Пэрси исполняет не то испанскую сегидилью, не то немецкий зонг, не то
французский романс, не то неаполитанскую канцонетту, но, должен признаться,
слушают его без внимания. Здесь появляется присланный миссис Ридли кофе,
которого с огромным количеством сахара отведывает миссис Шеррик, как до того
отведала в изобилии всякой всячины - цыплят, кремов, заливного, яиц ржанки,
креветок, винограда и не знаю чего еще. Тут мистер Ханимен делает шаг вперед
и почтительно осведомляется, не согласятся ли спеть миссис и мисс Шеррик.
Мать встает, кланяется и, снявши вновь свои парижские перчатки и обнажив
большие белые, унизанные кольцами руки, подзывает свою дочь Джулию и вместе
с ней направляется к фортепьяно.
- Это ей-то петь, - шепчет миссис Маккензи, - столько съевши?!
Ей-то петь? Боже правый! Бедная миссис Маккензи, до чего же вы отстали
от жизни! Если, живя в Вест-Индии, вы хоть раз заглядывали в английские
газеты, то, конечно, должны были знать о прославленной мисс Фолторп. Это и
есть миссис Шеррик. После трех лет блистательных триумфов на сценах Ла
Скала, Пергола, Сан-Карло и английского оперного театра, она оставила свою
профессию и, отказав сотне искателей, вышла замуж за Шеррика, который был
тогда поверенным при мистере Коксе, всем известном незадачливом директоре
театра "Друри-Лейн". После женитьбы мистер Шеррик, как человек с принципами,
запретил супруге выступать на публике, но петь в частном доме она,
разумеется, вольна, коли ей охота. И вот вместе с дочкой, обладательницей
великолепного контральто, она царственно усаживается за фортепьяно, и они
так чудесно поют дуэтом, что все собравшиеся, за единственным исключением,
восхищены и очарованы. Даже маленькая мисс Канн неслышно поднимается по
лестнице и стоит с миссис Ридли под дверью, слушая музыку.
Мисс Шеррик поет и кажется еще краше прежнего. Клайв Ньюком от нее в
восторге, и бесхитростная Рози тоже. Сердечко ее радостно трепещет, голубые
глаза сияют восхищеньем и благодарностью, и она простодушно говорит мисс
Шеррик:
- Зачем же вы просили меня петь, когда сами так прекрасно, так дивно
поете? Прошу вас, не отходите от фортепьяно, спойте еще! - И она протянула
победительнице ласковую ручку и, зардевшись, повела ее обратно к
инструменту.
- Для вас, деточка, мы с Джулией будем петь, сколько угодно, - отвечает
миссис Шеррик, приветливо кивая Рози.
Наконец и миссис Маккензи, которая все это время сидела в сторонке и,
покусывая губы, барабанила пальцами по столику, подавляет обиду и
рассыпается в комплиментах одержавшим верх певицам.
- Как это жестоко, мистер Ханимен, - заявляет она, - скрыть от нас,
какое вы нам приготовили... удовольствие. Я и не подозревала, что мы
встретим здесь настоящих певиц. Миссис Шеррик поет просто бесподобно.
- Приходите к нам в Риджентс-парк, мистер Ньюком, - говорит между тем
мистер Шеррик, - и моя жена с дочкой будут петь вам, сколько душе угодно.
Довольны вы домом на Фицрой-сквер? Может, надо что-нибудь починить? Для
хорошего жильца я хороший хозяин. В таких делах я не смотрю на расходы.
Бывает, что остаюсь в накладе. Назначьте день, когда пожалуете к нам, и я
приглашу для вас хорошую кампанию. Ваш папенька заходил как-то с мистером
Бинни - вы тогда были еще мальчиком, - и, смею думать неплохо провел вечер.
Приходите - не пожалеете: я угощу вас стаканчиком доброго вина, не хуже, чем
у других, - и он улыбается, видно, вспомнив про шампанское, которое
разбранил мистер Уорингтон. - Я сегодня в карете, чтобы сделать приятное
жене, - продолжает он, глядя из окна на щегольской экипаж, только что
подкативший к дому. - Хорошо идут вместе эти лошадки, не правда ли? Любите
лошадей? Знаю, что любите. Видел вас в Парке и несколько раз на нашей улице.
У полковника редкая посадка, да и у вас, мистер Ньюком, не хуже. "Что бы им
спешиться да зайти, - не раз говорил я себе... - Пришли, мол, перекусить,
Шеррик, и осушить стаканчик хереса". Назначьте день, сэр. Может, и вы бы
зашли, мистер Пенденнис?
Клайв Ньюком "назначил день" и в тот же вечер сообщил об этом отцу.
Полковник помрачнел.
- Что-то в этом мистере Шеррике мне не нравится, - проговорил сей
тонкий знаток людей, - сразу видно, что он не настоящий джентльмен. Мне,
Клайв, все равно, чем зарабатывает человек на жизнь. Кто мы такие, в самом
деле, чтобы чваниться перед другими? Но когда я уеду, мой мальчик, и возле
тебя не будет никого, кто бы знал людей так, как я, ты можешь попасть в лапы
мошенников, а там недолго и до беды. Смотри, будь осторожен, Клайв! Вот
мистер Пенденнис знает, сколько кругом коварства, - сказал наш милый старик,
кивнув мне весьма многозначительно. - Присмотрите за мальчиком в мое
отсутствие, Пенденнис. А впрочем, мистер Шеррик до сих пор был нам добрым и
обязательным хозяином. Да и почему бы виноторговцу не угостить приятеля
бутылочкой? Рад, что вы повеселились, мальчики. Надеюсь, и вы, сударыни,
приятно провели день. Мисс Рози, вы вернулись, чтобы напоить стариков чаем?
А Джеймс-то у нас молодцом! Дошел до Гановер-сквер, миссис Маккензи, и
никакой боли в ноге.
- А я готова огорчиться, что он так быстро выздоравливает, - откровенно
призналась миссис Маккензи. - Вот он поправится, и мы уже не будем ему
нужны.
- Что вы, дражайшая! - вскричал полковник, поднося к губам ее
прелестную ручку. - Вы будете, непременно будете нужны ему. Джеймс так же
неопытен в жизни, как наша мисс Рози, к, не будь меня рядом, не сумел бы о
себе толком позаботиться. Кто-то должен жить с ним, раз я уезжаю в Индию, да
и моему мальчику нужно прибежище, - добавил наш добрый служака упавшим
голосом. - Я надеялся, что родня будет больше привечать его... Ну, да бог с
ними... - вскричал он уже веселее. - Я, наверно, не пробуду там и года! А
может, и совсем не придется ехать. Я ведь второй по списку. Двое наших
престарелых генералов могут в любой день отдать богу душу, и как только я
получу полк, я вернусь и останусь дома. А пока меня не будет, милейшая моя
сударыня, смотрите за Джеймсом и не оставляйте заботами моего мальчика.
- Уж будьте покойны! - отвечала вдова, вся засияв от радости; она
схватила молодого человека за руку и сжала ее в своей, а на добром лице его
отца появилось то трогательное, благословляющее выражение, которое делало
его в моих глазах самым красивым из виденных мной людей.
^TГлава XXIV,^U
в которой братья Ньюком снова сходятся в добром согласии
Повесть наша, как, разумеется, уже понял рассудительный читатель,
писалась на покое, когда отшумела молодость и осталось позади долгое
плаванье, а с ним и все опасности и приключения, о коих здесь ждет речь, -
ветры попутные и противные штормы, подводные рифы, кораблекрушенья,
спасительные острова и все прочее, с чем столкнулся Клайв Ньюком в начале
своего жизненного пути. События в таком повествовании излагаются
последовательно, но не обязательно во взаимосвязи. Вот повстречались два
корабля - один капитан навестил другого - и снова поплыли, каждый в своем
направлении. На "Клайве Ньюкоме" заметили сигналы встречного судна - вышла
вся вода и припасы, - и, оказав бедствующему нужную помощь, наш капитан
покидает его, чтоб больше не увидеть. Один или два корабля из нашей флотилии
потерялись в бурю и плачевным образом затонули; другие, жестоко побитые
штормом, возвратились в гавань или были выброшены на неведомые острова, где
счастливую команду ждали всякие непредвиденные блага. Да и автор сей книги,
получивший в руки судовой журнал Клайва, дабы составить из истории друга два
томика in octavo {В восьмую долю листа (лат.).}, ведет рассказ на свой
манер: говорит то, чего не говорил Ньюком; описывает воображаемых людей и
события, коим никак не мог быть свидетелем, и допускает ошибки, на которые
ему еще укажут критики. Всем известно, к примеру, что большинство описаний в
"Путешествиях Кука" придуманы доктором Хоксвортом, "составителем" этой
книги. В нашей тоже приводятся диалоги, которых никак не мог слышать
рассказчик, и прослеживаются мотивы, которыми руководствовались люди,
безусловно не поверявшие их автору; а потому заранее предупреждаем читателя,
что рассказ наш построен в значительной степени на домыслах сочинителя и что
творит он его, как умеет, из разрозненных записей, пересказанных ему
разговоров и собственного, верного или нет, понимания изображаемых
характеров; и печатаются эти авторские домыслы и догадки точно тем же
шрифтом, что и достоверные факты, как это принято в серьезных исторических
трудах. Со своей стороны, я полагаю, что речи, приписанные Клайву, его
батюшке и всем прочим, не менее подлинны, чем орации у Ливия и Саллюстия, и
лишь об одном прошу правдолюбивого читателя: не сомневаться, что изложенные
здесь события, в том числе и происходившие без свидетелей, либо стали мне
позднее известны, как составителю данной хроники, либо, по логике вещей,
несомненно предшествовали известным нам обстоятельствам. Случись вам, к
примеру, прочитать на обломке римского камня "QUE ROMANUS" и ваши обширные
познания в древности позволят вам утверждать, что когда-то перед этим стояло
еще "SENATUS POPULUS" {Сонат и народ римский (лат.).}. Вы смотрите на
изуродованную статую Марса, Бахуса, Аполлона или римского воина и невольно
приставляете ей мысленно недостающую руку, ногу или нос, коих лишило ее
время или варвары. Каждый рассказывает, что знает и как умеет, и при этом
излагает факты по своему разумению, - на том стоят мистер Джеймс, Тит Ливий,
шериф Эдисон, Робинзон Крузо и все прочие историки. Ошибки неизбежны даже в
лучших из этих книг, а еще больше в них сомнительных и необоснованных
утверждений.
Но вернемся к своему делу и продолжим нашу историю. Мне придется здесь
прибегнуть к догадкам, чтобы сообщить вам о некоторых событиях, которым я
самолично не был свидетелем и о которых ни от кого не слышал. Предположим,
что Клайв есть - Romanus и нам надлежит восполнить надпись двумя
предшествующими словами: Senatus Populusque. Когда миссис Маккензи с ее
пригожей дочкой прожили несколько месяцев в Лондоне, откуда и не думали
уезжать, хотя поврежденная нога мистера Бинни зажила и служила ему теперь
так же исправно, как прежде, нежные чувства между полковником и его родней
на Парк-Лейн начали оживать. Но откуда мы, вообще, знаем, что там была ссора
или, по крайней мере, охлаждение? Не такой был человек Томас Ньюком, чтобы
обсуждать с кем-либо подобного рода дела. Однако слово-другое, случайно
оброненное в беседе нашим простодушным джентльменом, позволили тем, кого
занимали его семейные дела, сделать подобный вывод. После поездки полковника
с сыном в Ньюком Этель постоянно находилась при бабушке. Полковник
специально ездил в Брайтон, чтобы повидать свою маленькую любимицу, но двери
леди Кью так и не открылись ему ни в первый, ни во второй, ни в третий раз.
Даже свирепая физиономия на дверном молотке ее сиятельства была любезнее той
гримасы, какую состроила эта пожилая дама, увидев Нъюкома из своей коляски
во время прогулки по окрестностям. Правда, когда однажды полковник увидел
свою хорошенькую племянницу - самую очаровательную в восхитительной
кавалькаде амазонок, ехавших за учителем верховой езды, мистером Уиски, -
Этель ему обрадовалась, и в глазах ее засияло прежнее выражение доверчивости
и любви; но когда он подъехал, она вся как-то напряглась, когда заговорил о
Клайве, отвечала очень сдержанно и так погрустнела, когда он простился, что
сердце его невольно сжалось от боли и сострадания. И он воротился в Лондон,
только разок за всю неделю взглянув на свою милочку.
Случилось это в то самое время, когда Клайв писал упомянутую "Битву при
Ассее" и в превратностях битвы со своим замыслом забыл и о мисс Этель и об
отце, - обо всем, кроме своей грандиозной работы. Пока шло сражение за
Ассей, Томас Ньюком, по-видимому, имел объяснение со своей невесткой, леди
Анной; он чистосердечно открыл ей свои мечты касательно женитьбы Клайва, и
она была вынуждена так же прямо сообщить ему, что семейство Этель имеет в
отношении нее совершенно иные планы, нежели те, какие возникли в уме нашего
простодушного полковника. Раннюю сердечную привязанность он полагал надежной
защитой для юноши. Полюбить благородную девушку, добиваться и ждать ее и,
завоевывая ее сердце, достигнуть, бог даст, каких-либо жизненных успехов -
что может быть лучше для его мальчика? И велика ли беда, коли два юных
существа, обретшие друг друга, начнут совместную жизнь со скромными
средствами? Ведь счастье в доме куда драгоценнее любой роскоши. Такой
благородный юноша, каков, слава богу, его сын, - преданный, честный, во всем
настоящий джентльмен, - вполне достоин руки своей кузины; а сам полковник
питал к Этель такую безграничную привязанность, и она отвечала ему такой
искренней нежностью, что он, в простоте души, думал, будто небо благословило
его упования, молился об их исполнении и мечтал о том, как окончит военные
походы, повесит на стену свою саблю и лучшая из дочерей станет лелеять и
согревать его старость. Будь у его сына такая подруга, а у него такая дочь,
он счел бы себя на закате дней счастливым и вознагражденным за сиротское
детство, одинокую молодость и печальную жизнь изгнанника. Вот какими
бесхитростными планами поделился полковник Ньюком с маменькой Этель, и та,
наверное, была тронута его исповедью, ибо всегда питала к нему симпатию и
уважение и в последующих семейных распрях и междоусобицах оставалась ему
другом.
Но главой дома и распорядителем во всех делах сэра Брайена Ньюкома был
Барнс Ньюком, эсквайр, а Барнс Ньюком, эсквайр, ненавидел кузена Клайва и
называл его не иначе, как жалким мазилкой, наглым снобом, чертовым
молокососом и кем-то еще в этом роде; и Барнс, как всегда, не стесняясь в
выражениях, рассказал в банке об этой истории дяде Хобсону, дядя Хобсон
принес услышанное домой, на Брайенстоун-сквер, и сообщил миссис Ньюком, а
миссис Ньюком не упустила случая высказать на сей счет свое мнение
полковнику и поскорбеть душой о пристрастии иных людей к аристократии. Тут
только полковник понял, что Барнс - враг его сына, и между дядей и
племянником, очевидно, произошло довольно бурное объяснение, ибо Томас
Ньюком вскоре после этого сменил банкира, а "Братья Хобсон" уведомили его
письмом, что он превысил свой счет, чем, по словам Клайва, вызвали его
глубокое возмущение.
- Не иначе, как у них там что-то разладилось, - говорил мне сей
проницательный юноша. - Какие-то у полковника раздоры с обитателями дома на
Парк-Лейн - очень уж редко он туда нынче ходит. Обещал сопровождать Этель,
когда ее будут представлять ко двору, и не поехал.
Однако спустя несколько месяцев после появления на Фицрой-сквер
племянницы мистера Бинни и его сестрицы ссора между братьями Ньюком, должно
быть, пришла к концу, - по крайней мере, на время, - и наступила пора
примирения, хотя, возможно, больше видимого. Причиной столь приятной
перемены в душах трех братьев оказалась неожиданно для себя самой прелестная
малютка Рози Маккензи - как довелось мне узнать из краткой беседы с миссис
Ньюком, которая соизволила пригласить меня на обед. Поскольку за два
предшествующих года она ни разу не удостоила меня подобным гостеприимством и
совершенно подавляла при встречах своей чопорной любезностью, то я поначалу,
когда мистер Ньюком изустно передал мне в клубе Бэя ее приглашение, чуть
было не отверг его и не мог говорить о нем без досады, - сезон шел к концу,
все в городе поразъехались и приглашение на обед не являлось большой честью.
- И что это вдруг пришло им в голову ни с того ни с сего пригласить
меня на обед в августе? - сказал я, обернувшись к одному светскому старичку,
коему случилось быть в той же комнате. - Два года не знались, а тут
вспомнили.
- Ах, голубчик, - ответствовал мой знакомец (то был, разумеется, мой
добрый старый дядюшка, майор Пенденнис), - я слишком давно вращаюсь в свете,
чтобы задаваться подобными вопросами. Сегодня эти люди с тобой дружат, а
завтра знать тебя не хотят - обычное дело. Тебе, верно, случалось видеть
леди Рокфор? Я сорок лет дружил с ее мужем, когда-то неделями гостил у них в
именье, - она меня знает не хуже, чем статую короля Карла на Чаринг-Кросс, -
да нет, в сто раз лучше! - и вот, раззнакомилась на целый сезон: проходит
мимо, словно меня нет на свете. Так что же я делаю, сэр? Сам не замечаю ее.
Да-да, есть она, нет - мне все равно; а ежели встречусь с ней где-нибудь за
столом, то так же не вижу ее, как в "Макбете" пирующие не видят Банко. И чем
же все это кончается? Да тем, что она, сменив гнев на милость, подходит ко
мне в прошлый вторник и любезно сообщает, что муж ее едет в Уилтшир и зовет
меня с собой. Я справился о семействе (ведь Гарри Буттер помолвлен с мисс
Чеддер - чертовски выгодная партия для всех Рокфоров!), и мы, как прежде,
сердечно пожали друг другу руки. Разумеется, она не станет плакать о моей
смерти, как ты понимаешь, - добавил с усмешкой этот почтенный старый
джентльмен, - да ведь и я не облачусь в глубокий траур, ежели с ней что
стрясется. Ты поступил правильно, сказав этому Ньюкому, что еще не знаешь,
будешь ли свободен, и что, прежде чем дать ответ, должен проверить, не
приглашен ли куда-нибудь еще. Этим людям совершенно нечего задирать нос, а
они задирают, сэр. Иные из этих банкиров до того важны и величественны,
словно они британские пэры. Берут себе жен из знатных семей и подавай им все
лучшее. Однако я б на твоем месте пошел, Артур. Я как-то обедал у них месяца
два назад; банкирша что-то тогда говорила о тебе, - что ты, мол, очень
дружишь с ее племянником и оба вы ужасные повесы, - кажется, что-то в этом
роде. "Мальчишки, сударыня, всегда мальчишки, черт возьми", - сказал я ей.
"Но ведь они такими и вырастут", - ответствовала она, покачав головой.
Странная особа, очень уж чванливая! А за столом было до невероятия скучно,
глупо и учено.
Старик был в тот день разговорчив и доверителен, и я записал еще
несколько его замечаний касательно моих друзей.
- Этот ваш индийский полковник, по-моему, человек достойный, - объявил
майор. Сам он изволил забыть, что тоже служил в Индии, и вспоминал об этом
лишь в беседе с великими мира сего. - Он, кажется, не слишком знает свет, и
мы с ним не очень близки. Я не бываю у него на обедах - Фицрой-сквер такая
чертова даль! К тому ж, entre nous, странные там обеды, а уж компания и того
чудней! Тебе там место - писателю надо на всяких людей поглядеть, я же,
знаешь ли, другого склада. А посему мы с Ньюкомом не очень скучаем друг без
друга. Говорят, он хотел женить твоего друга на этой восхитительной молодой
особе, дочери леди Анны - прелестнейшей из появившихся в этом сезоне. По
крайней мере, так считает молодежь. Сразу видно, сколь чудовищно наивен в
светских делах полковник Ньюком. Его сынок может с тем же успехом мечтать об
этой девице, как о какой-нибудь наследной принцессе. Ее прочат за лорда Кью,
попомни мое слово. Эти финансовые воротилы обожают родниться со знатью. Кью
перебесится, и они отдадут за него мисс Ньюком; а если не за него, то за
какого-нибудь другого аристократа. Его папаша Уолем был слабодушный малый,
но бабушка - старая леди Кью - чудовищно умная старуха, хотя и слишком
суровая мать: одна из ее дочерей сбежала с каким-то нищим. Нет, ты подумай,
этот бедняга Ньюком вообразил, будто его сын - партия для своей кузины. Ну
можно ли хуже знать жизнь? А правда, что он решил отдать сына в художники?
Что только творится на свете, черт возьми! В художники!.. Черт знает что! В
мое время отдать сына в художники было все равно что в пирожники или в
парикмахеры, черт возьми! - И, протянув племяннику на прощанье два пальца,
достойный майор зашагал вниз по Сент-Джеймс-стрит до следующего клуба, в
котором также состоял членом.
Добродетельная хозяйка дома на Брайенстоун-сквер была сама любезность и
добродушие, когда мистер Пен-деннис переступил порог ее жилища. Но как же я
удивился, застав здесь в полном составе всю компанию, обитавшую близ Святого
Панкраса: мистера Бинни, полковника с сыном, миссис Маккензи - на редкость
миловидную и нарядно одетую - и мисс Рози в платьице розового крепа, с
жемчужными плечиками, румяными щечками и восхитительными белокурыми
локонами, такую свеженькую и хорошенькую - любо-дорого смотреть. Но едва
только мы успели обменяться поклонами, рукопожатиями и глубокомысленными