Страница:
любых лошадях и раздает форейторам чаевые по всем дорогам. Да простится леди
Уолем чувство торжества, охватившее ее после победы над свекровью. Какая
христианка не порадуется победе над другой, и разве победа эта будет менее
сладостной, если та другая - твоя свекровь? Мужья и жены будут довольны, что
леди Уолем одержала верх, а вы, юноши и девушки, поймете тайный смысл сих
строк, когда придет ваш черед жениться или выходить замуж. Джордж Барнс
открыл "Оливера Твиста" и продолжил чтение вслух. Фейгин и мисс Нэнси снова
были призваны устрашать и веселить наших друзей. Но боюсь, что даже Фейгин с
мисс Нэнси оказались бессильными увлечь вдову, так полна она была мыслями о
недавней победе. Для вечерней молитвы, в которой, на радость любящей
маменьке, приняли участие ее сыновья, леди Уолем избрала псалом, звучавший,
как Те Deum {"Тебя, господа, (хвалим)" (лат.).} после битвы - битвы при Келе
на Рейне, где, как казалось матери, стороны сражались за душу Кью. Я уже
говорил, что книга наша целиком посвящена жизни светского общества и
почтенному семейству, к нему принадлежащему. Она не похожа на проповедь,
разве что в тех местах, где без поучения не обойтись и где оно само собой
вытекает из хода событий. Разве же в нашей жизни, в вашей и в моей, друг
мой, не сталкиваемся мы всечасно с Подобными поученьями, разве не созерцаем
схватку Добра со Злом в собственном нашем доме и в доме соседа? По одну руку
у нас Себялюбие, Гордость и Преуспеяние, по другую - Правда и Любовь.
Которую сторону мы примем, чему дадим возобладать в наших детях?
Братья сидели, покуривая свои вечерние сигары. И Фрэнк тоже опять
курил, и матушка даже сама зажигала ему сигару, настаивая, чтоб он сразу
после этого шел спать. Кью курил и смотрел на звезду, сиявшую над ним в
небе.
- Что это за звезда? - спросил он, и образованный молодой дипломат
ответил, что это Юпитер.
- Сколько ты всего знаешь, Джордж! - с восторгом воскликнул старший. -
Тебе надлежало быть старшим братом, тебе, клянусь Юпитером! Но сейчас ты
упустил случай.
- И славу богу, - сказал Джордж.
- Я скоро совсем поправлюсь и начну новую жизнь, дружище. Распрощусь с
прошлым, слышишь? Я написал нынче утром Мартинсу, чтоб он продал мою
конюшню: я больше не стану играть, да поможет мне в том Юпитер. Я дал обет,
понимаешь? Пообещал себе, если поправлюсь, покончить со всем этим. И еще
написал кузине Этель. Тогда, размышляя о наших отношениях, я был уверен, что
поступаю правильно, ведь мы бы не жили с ней в ладу. А сейчас, по отъезде
графини, я начинаю сомневаться, правильно ли сделал, отказавшись от
шестидесяти тысяч приданого и прелестнейшей девушки в Лондоне.
- Может, мне нанять лошадей и скакать за графиней вдогонку? Матушка
ушла почивать и ни о чем не узнает, - предложил Джордж. - Потерять
шестьдесят тысяч - не шутка.
Кью рассмеялся.
- Если бы ты догнал графиню и сообщил ей, что я не доживу до утра и
завтра ты будешь лордом Кью, а сын твой - виконтом Уолемом, наша сиятельная
бабушка, без сомнения, выдала бы прелестнейшую в Англии девицу за тебя и
дала бы за нею те самые шестьдесят тысяч, да-да... клянусь Юпитером. Отныне
я намерен клясться только языческими богами, Джордж. Нет, я не жалею, что
написал Этель. А какая она редкостная красавица! Впрочем, не в одной красоте
тут дело. Сколько в ней благородства! Грустно думать, что она будет
выставлена на продажу и пойдет с молотка!.. Я, знаешь, хотел назвать ту
трехлетку Этелиндой. Придется нам, Джордж, назвать ее как-нибудь иначе,
прежде чем отправить на аукцион.
Тут из соседней комнаты постучали в дверь, и голос их матери произнес:
- Пора спать!
На том братья и расстались и, будем надеяться, уснули крепким сном.
А тем временем графиня Кью возвратилась в Баден-Баден; и хотя была уже
полночь и старая леди зря проездила туда и назад, она, как ни грустно вам
будет это услышать, всю ночь не смежала очей. Наутро она приковыляла на
квартиру к Ньюкомам, и Этель, бледная и спокойная, спустилась к ней в
гостиную. Как ее батюшка? Ои неплохо спал, чувствует себя получше, говорит
внятней и немного лучше двигает рукой и ногой.
- Хотела бия сказать, что неплохо спала, - вздохнула графиня.
- А я думала, вы поехали в Кель, к лорду Кью, - заметила внучка.
- Ездила и воротилась. Эти негодяи тащились по пять миль в час! Я
прогнала наглеца проводника, который все скалил зубы, и эту чертовку
горничную тоже предупредила.
- А как себя чувствует Фрэнк, бабушка?
- Прекрасно. Розовый, как девица, которую не затаскали еще по балам.
Застала я его с братцем Джорджем и их маменькой. По-моему, она у них
спрашивала катехизис, - язвительно заметила старуха.
- Подумать, как трогательно! - сдержанно промолвила Этель. - Джордж
всегда был послушным мальчиком, и лорду Кью тоже приспела пора стать
паинькой.
Старая леди глянула на внучку, но мисс Этель хранила непроницаемый вид.
- Надеюсь, ты догадываешься, душа моя, почему я вернулась? -
осведомилась леди Кью.
- Наверно, вы поссорились с леди Уолем, бабушка. Я слышала, вы с ней
всегда не ладили. - Мисс Ньюком была готова к атаке и обороне, а в этих
случаях, как известно, леди Кью предпочитала не нападать.
- Внук мне сказал, что послал тебе письмо, - сказала старая графиня.
- Это правда. И если бы вы вчера полчаса повременили с отъездом, то
избавили бы меня от унижения.
- Тебя, Этель?!
- Да, меня! - вскинулась Девушка. - А по-вашему, это по унижение
предлагать меня то одному покупщику, то другому и навязывать кому-то, кому я
не нужна? Отчего это вам и всей семье так не терпится сбыть меня с рук? С
чего вы взяли, что я должна нравиться лорду Кыа, и на что это вам? Разве
мало ему театральных гурий и приятельниц, вроде герцогини Д'Иври, с которой
вы изволили познакомить его в юности? Так он сказал, а остальное она сама не
преминула мне сообщить. Где же мне тягаться с такими дамами! И к этому
человеку, с которым я, слава богу, рассталась и который сам напоминает мне в
письме о нашем разрыве, вам понадобилось ехать - уговаривать его, чтоб он
еще поглядел, - может, я все-таки придусь ему по вкусу! Это уж слишком,
бабушка! Сделайте милость, позвольте мне остаться дома и по докучайте больше
советами, как мне устроиться в жизни. Довольствуйтесь тем, что устроили
счастье Барнса и Клары, a мне предоставьте ухаживать за моим бедным отцом. Я
знаю, что тут уж я поступаю правильно. Тут, по крайней мере, нет для меня ни
того позора, пи тех печалей и сомнений, на которые стараются обречь меня мои
доброжелатели... Это звонит папа. Он хочет, чтобы я посидела с ним за
завтраком и почитала ему газету.
- Постой, Этель! - вскричала графиня дрогнувшим голосом. - Я старше
твоего отца, и ты должна меня хоть немножко слушаться, если, конечно,
нынешним детям вообще надлежит слушаться старших. Уж как оно теперь, не
знаю. Я старуха, - свет, видно, переменился с моих времен, чего доброго,
нынче вам положено указывать, а нам повиноваться. Возможно, я всю жизнь была
неправа и напрасно учила своих детей тому, чему учили меня самое. Бог
свидетель, я видела от детей мало радости, слушались они меня или нет. Вам с
Фрэнком я отдала душу - больше всех внуков любила, - что ж удивительного,
что мне хотелось видеть вас вместе. Все последние годы я копила деньги для
этого мальчика. А он вновь спешит в объятья своей маменьки, которая изволит
меня ненавидеть, как умеют ненавидеть только святоши. Она отняла у меня
сына, а теперь и внука, а ведь вся моя вина перед ним в том, что я слишком
его любила и баловала. Хоть ты не покидай меня, деточка. Пусть у меня
останется хоть что-то дорогое на старости лет. Мне по нраву и твоя гордость,
Этель, и твоя красота, и я не сержусь на тебя за твои злые слова. И если мне
хочется видеть тебя устроенной, как тебе подобает, что же в том худого? Что
худого, глупенькая?! Ну, дай мне твою ручку. Какая горячая! Моя - холодна,
как лед, и дрожит, видишь?! Когда-то это была прелестная рука! А что сказала
Анна... что сказала твоя мать о письме Фрэнка?
- Я не показывала ей, - ответила Этель.
- Покажи его мне, душа моя, - просительно шепнула леди Кью.
- Вот оно, - ответила Этель и указала на камин, где лежала горстка
пепла и клочки бумаги. Это был тот самый камин, в котором сгорели рисунки
Клайва.
^TКомментарии^U
Анатомия буржуазной респектабельности
Впервые английский читатель познакомился с романом "Ньюкомы" ("The
Newcomes. Memoirs of a Most Respectable Family") в привычной для него форме
ежемесячных выпусков; роман печатался с октября 1853 по август 1855 года
лондонскими издателями Брэдбери и Эвансом, после чего в том же 1835 году был
издай ими в двух томах.
В России роман начал переводиться еще до выхода этого двухтомника.
Печатался он в виде книжек литературного приложения сразу двумя журналами
(кстати, очень разными по своей направленности) - "Современником" ("Ньюкомы.
История одной весьма достопочтенной фамилии". 1855, ЭЭ 9-11, 1856, ЭЭ 1-8) и
"Библиотекой для чтения" ("Ньюкомы, записки весьма почтенного семейства",
i855). Впоследствии, уже в коице XIX века, роман переводился еще дважды: 1.
"Ньюкомы. Семейная хроника одной почтенной фамилии". Перевод С. Майковой. Ч.
1-4, СПб., Н. И. Герасимов, 1890. 2. "Ньюкомы. История весьма почтенного
семейства". Перевод Е. Г. Бекетовой. Собр. соч. Теккерея в 12-ти томах, изд.
бр. Пантелеевых, СПб., 1894-1895, тома 5, 6. В XX же веке роман переведен на
русский язык впервые.
"Ньюкомы" отличаются от всех других произведений писателя прежде всего
своим диапазоном, "широкоформатностью" повествования. Обычно рассматриваемый
в одном ряду с двумя предыдущими романами о современности - "Ярмаркой
тщеславия" и "Пенденнисом" - он вместил в себя с наибольшей полнотой
жизненные наблюдения писателя. Нравственная и духовная атмосфера жизни, быт,
поведение и взгляды людей, принадлежащих к буржуазно-аристократическому и
среднему слоям английского общества воссозданы в романе с поистине эпическим
размахом. Не только история четырех поколений семейства Ньюкомов рассказана
в нем. Судьба многочисленных второстепенных лиц, населяющих роман, их
родословная и жизненные перипетии прослеживаются как правило с той же
тщательностью, что и судьбы главных героев. Сюжетный ствол порой надолго
исчезает за густолистыми сюжетными ответвлениями. Известный американский
теккереевед Гордон Рэй называет "Ньюкомов" богатейшей по жизненному охвату,
самой насыщенной книгой не только у Теккерея, но и во всей викторианской
прозе. Не нужно забывать, что роман писался в расчете на современника, то
есть англичанина середины XIX века, который каждый месяц получал очередную
"порцию" его, и в течение двух лет следил за развертывающейся в романе
жизнью, вспоминая прочитанное, раздумывая над авторскими отступлениями и
стараясь предугадать дальнейший ход событий. У нынешнего читателя, живущего
совсем в другом ритме, порой может вызвать раздражение неторопливость
повествования, замедленность его сюжетного движения. Но, как заметила о
таких романах современная английская писательница Маргарет Дреббл, "в них
есть длинноты, но этих длиннот очень много и в самой жизни, и викторианцы...
привлекают... именно сочетанием скуки и драматизма - тем самым, что
составляет удел каждого обыкновенного человека".
Роман "Ньюкомы", по праву считающийся наряду с "Ярмаркой тщеславия" и
"Генри Эсмондом" одним из высших достижений Теккерея, безусловно заслуживает
активного, заинтересованного прочтения. Роман пе отмечен постановкой острых
социальных вопросов. Герои его озабочены главным образом устройством своей
судьбы, перед нами снова "ярмарка житейской суеты". Но, решая свои личные
проблемы - в дружбе, ссорах, любовных коллизиях, семейных драмах, душевных
муках, - герои Теккерея знакомят нас с характером человека той эпохи и
обогащают наш ум и сердце постижением человеческой природы. Даже
второстепенные персонажи романа - язвительная и властная леди Кью,
простодушная Клара Пуллярд, бездушный и наглый Барнс Ньюком, сладкоречивый
Ханимен - вызывают живой интерес и надолго западают в память.
Сюжетная канва "Ньюкомов" в сущности своей повторяет предыдущие романы
Теккерея. Это еще одна история о вступлении в жизнь молодого героя и о его
возмужании. Так же, как Эсмонд и Пенденнис, а ранее, хотя и совсем
по-другому, Ребекка Шарп, новый герой - Клайв Ньюком - осваивает жизнь,
открывая ее для себя и себя в ней. Но это лишь своеобразная
фабула-подспорье, тонкая нить, которая "продернута" в романе, но не
скрепляет собой повествовательное полотно. Надо сказать, что, приступая к
новому роману, Теккерей испытывал - что с ним бывало и раньше - чувство
неуверенности: в письмах он сетует на то, что исписался, повторяется,
завидует неистощимости фантазии Диккенса. Историю же Клайва автор сделал во
многом автобиографичной, и эта история увлекала его, оживляла рассказ и
помогала развитию сюжета.
Клайв, как и Теккерей, родился в Индии и мальчиком привезен в Англию,
он так же учится в закрытой школе Чартерхаус (школа Серых Монахов), затем
увлекается живописью, бродит по музеям Европы (письма Клайва из Рима и
Парижа напоминают, даже по стилю, корреспонденции самого Теккерея); в
отношении Клайва к своему отцу, полковнику Ньюкому, получили отражение
чувства самого писателя к отчиму, майору Кармайкл-Смиту, послужившему
прообразом полковника... Но Теккерей никогда не "переселяется" полностью в
Клайва, его герой всегда остается персонажем романа, художественным образом,
существующим по своим законам. Дочь писателя леди Ритчи вспоминает, что,
когда создавался роман, одна читательница обратилась к Теккерею с просьбой
поженить Клайва и Этель - "пусть они будут счастливы", - на что тот заметил:
"Характеры, однажды созданные, сами ведут меня, а я лишь следую их указке. И
не могу предсказать, что ждет впереди Клайва и Этель". В устах Теккерея это
не просто декларация. Читатель замечает, как в ходе повествования образы
становятся сложнее и постепенно меняется отношение к ним. Так, Клайв заявлен
в романе как идеальный герой, полностью в духе викторианской беллетристики -
молод, красив, чувствителен, безупречный джентльмен. На первый взгляд
кажется, что он остается таким и до конца романа. Но Теккерей, внешне следуя
канонам викторианской литературы, подрывает их изнутри. Ненавязчиво, тонко,
путем "безотносительных намеков" (Честертон) он раскрывает перед читателем
незначительность, бесхарактерность и безликость своего героя. Мастерство
Теккерея-романиста, в частности, в том и заключается, что читателю кажется,
будто он сам, без помощи автора, "разглядел" сущность героя. Будто не логика
развития характера, а собственная проницательность привела его к открытию,
что, к примеру, Этель - не только гордая и страдающая красавица, но и
слабое, тщеславное существо, добровольная жертва предрассудков. Точно так же
благородный полковник начинает казаться всего лишь наивным и ограниченным
человеком, чья слепота и самоуверенность (достаточно вспомнить о его участии
в банковских делах или в предвыборной кампании) "искупаются" лишь
трагическим финалом, возвращающим этому образу первоначальную возвышенность
и трогательность.
Конечно, авторская ирония не носит в данном случае определяющего,
разоблачительного характера. Теккерей любит своих героев, но важно
учитывать, что даже в обрисовке этих персонажей чувствуется двойственное
отношение писателя, своеобразный иронический подтекст.
Теккерей - враг идеализации. Он учит трезвости взгляда, ему чуждо
деление людей на "чистых" и "нечистых", злодеев и святых.
"Трудно даже представить себе, - пишет он в "Ньюкомах", - сколько
разных причин определяет собой каждый наш поступок или пристрастие; как
часто, анализируя свои побуждения, я принимал одно за другое и, измыслив
множество славных, достойных и высоких причин своего поступка, начинал
гордиться собой... Так скинь же свое павлинье оперение! Ходи таким, каким
тебя создала Природа, и благодари Небо, что перья твои не слишком черны".
Именно у Теккерея этот морально-разоблачительный аспект становится
определяющим. Изображая жизнь состоятельных людей современной Англии и
раскрывая движущие мотивы их поступков, писатель неизбежно возвращается к
своей основной теме. Это тема собственнического эгоизма, который лежит в
основе морали буржуазного общества, уродливо извращает всю систему
человеческих ценностей. И она больше, чем сюжет, цементирует и ведет все
повествование. Мера знатности и мера богатства диктуют героям их судьбу,
формируют их взаимоотношения и взгляды. Причем не следует забывать, что
современный Теккерею буржуа был убежден в незыблемости и естественности
существующего порядка. Позже, в своих очерках "Четыре Георга", писатель с
гневом напишет: "...Девять десятых тиранств, совершающихся на земле, были
учинены людьми, убежденными в том, что они исполняют свой долг". И Теккерей
своим творчеством объективна, как художник, подрывал сам "незыблемый"
моральный принцип существующей системы, несмотря на то, что в этот период он
не верил в действенность социальных преобразований и даже боялся их.
В "Ньюкомах" мы не найдем той дерзости и сарказма, которыми отмечены
"Книга снобов" или "Ярмарка тщеславия". Расширив социальные рамки романа,
Теккерея тем не менее уже старается избегать социальной типизации,
приглушает ее. Обличение бездушия и беспринципности (Барнс, банкиры Хобсон и
Брайен Ньюкомы), сословной спеси и высокомерия (леди Кью, лорд Фаринтош)
становится подчас дидактически-поверхностным, художественно упрощенным.
Отчетливее проступает Ощущение неизбежности социального зла. Автор все чаще
сетует на несовершенство человека, на слабость его. Он хочет верить в добрые
начала, в абсолютность благородства. Теккерей делает попытку нарисовать
образ идеального положительного героя - полковника Ньюкома. Работая над
первыми главами своего романа, писатель перечитывает "Дон Кихота". ("Как
жаль, что он так часто оказывался поверженным!" - замечает он в письме от 7
августа 1853 г.) Он вкладывает много души и таланта в свое детище, и
полковник действительно покоряет великодушием, нравственной чистотой и
бескорыстностью. "Именно на создание этого образа может покоиться слава
мистера Теккерея", - писала 8 августа 1855 года лондонская "Таймс".
Викторианская публика была удовлетворена. И все же идеального героя из
полковника не получилось. Перед нами Дон Кихот, прирученный буржуазным
обществом, Дон Кихот, обладающий не наивностью гения, а наивностью ребенка,
В сущности, это идеализированный викторианской литературой
дядюшка-благодетель из Индии, раздающий направо и налево подарки и
завоевывающий всеобщую любовь. Полвека спустя Бернард Шоу назовет полковника
Ньюкома одной из самых больших уступок Теккерея викторианским вкусам.
Сам автор не мог не сознавать, что его полковник не "дотягивает" до
идеального героя. В письмах он называет его "пустомелей" и сообщает с
облегчением, что на время избавился от него, отправив снова в Индию. Образ
полковника Ньюкома был порожден тоской автора по человеческому достоинству,
по благородству человеческих взаимоотношений. Но сама логика характера (и
логика жизни) заставила его отнестись иронически к своему идеалу.
Роман "Ньюкомы" интересен постановкой некоторых новых для английской
литературы проблем. Это прежде всего проблема искусства в буржуазном
обществе. Теккерей показывает, что оно низведено до положения служанки,
призванной обслуживать привилегированные классы. Клайв, решивший посвятить
себя живописи, перестает быть полноправным членом общества, его занятие
считается недостойным джентльмена, святая обязанность которого - умножать
капитал и добиваться все новых постов, званий, почестей... Герою же Теккерея
чужд буржуазный практицизм, он хочет освободиться от пут респектабельности
и, даже поняв, что из него не выйдет большого художника, все же не порывает
с искусством, выражая этим свой, хотя и пассивный протест против мира
собственников. Для своего времени это был новаторский образ.
Описывая отношения Клайва и полковника Ньюкома, автор поднимает
проблему отцов и детей. История о том, как на место страстной привязанности
близких людей приходит гнетущее взаимное отчуждение, как отец, желающий
добра сыну, перестает понимать его, а сын, в свою очередь, неспособен
объяснить свое повое, критическое отношение к миру тех ценностей, которые
обусловили взгляды и принципы отца, - этот конфликт раскрыт писателем с
присущей ему психологической чуткостью и говорит о глубоком понимании
человеческой природы.
Теккерей не любил хэппи эндов. Не любил, потому что знал, как редко в
жизни торжествует добродетель и что страдания человеческие, как правило, не
заканчиваются безмятежным счастьем. В сущности, все его романы - это истории
поражений. И заключение желанных браков в "Ярмарке" или "Эсмонде" вряд ли
может кого-нибудь обмануть. "Ньюкомы" в этом смысле не составляют
исключения. Теккерей соединяет в конце романа руки Клайва и Этель, но в этом
жесте сквозит уже насмешка над буржуазным читателем, воспитанным на
викторианских штампах. Интересно, что сразу же после выхода в свет
последнего номера "Ньюкомов" один расторопный журналист, некий Джеймс
Фризуэлл опубликовал "недостающую" главу, в которой, неумело имитируя стиль
Теккерея, описывал безоблачное счастье, обретенное молодой четой. Именно это
нужно было той читающей публике, о взглядах и вкусах которой писатель не мог
забывать, создавая свое произведение. И все же ему удалось остаться, по
выражению Л. Толстого, "верным, злым, художественным, но нелюбезным". Он
смирился, но не льстил. Однако двойственность позиции Теккерея порождала и
двойственное отношение к нему. Подтверждением этого служит известная статья
Н. Г. Чернышевского о "Ньюкомах" (о ней см. в предисловии В. Ивашевой к т. I
наст. собр. соч.), который высоко ценил талант автора и в то же время остро
критиковал его за появляющуюся пассивность в борьбе с общественным злом. Но
живая плоть художественного повествования, красочность созданного писателем
многоликого мира обеспечили заслуженно долгую жизнь его роману.
...подобно царю Соломону, творит суд... и режет на части наши детища. -
Иронически сравнивая критика с царем Соломоном, олицетворением мудрости и
идеального правосудия, Теккерей намекает на библейский эпизод (3-я Книга
Царств, гл. 6), в котором описывается, как Соломон разрешил спор двух женщин
о том, кто из них является матерью ребенка: он предложил разрубить ребенка
пополам, и тогда настоящая мать отказалась от сына ради спасения его жизни,
и ребенок был отдан ей.
...когда один из друзей автора побывал в Новом Свете... - Этим "другом
автора" является сам Теккерей, так как авторство в данном случае
приписывается Артуру Пенденнису. К "Ньюкомам" Теккерей приступил после
длительной поездки по Соединенным Штатам, где читал лекции об английских
юмористах XVIII в. (См. т. 7 наст. собр. соч.)
Парк - имеется в виду столичный Хайд-парк, излюбленное место пеших и
конных прогулок состоятельных лондонцев.
"Бедфорд", "Пьяцца" - модные кофейни вблизи королевского театра
"Ковент-Гарден".
Брейем Джон (1774?-1856) - известный английский тенор, выступавший в
театрах "Ковент-Гарден" и "Друри-Лейн".
...пение соловьев у тихих вод Бендемира. - Теккерей вспоминает строки
из романтической поэмы Томаса Мура "Лалла-Рук" (1817):
Там розы цветут на брегах Бендемира
И песнь соловья не смолкает в ночи.
Ахерон - в греческой мифологии река в подземном царстве Аид, куда
попадали души умерших. Овернское озеро - озеро в Италии, наполняющее кратер
потухшего вулкана; в древности считалось одним из входов в Аид.
Шеридан Ричард Бринсли (1751-1816) - английский драматург,
прославившийся и как блестящий парламентский оратор. Моррис, сэр Джеймс
(1763?-1830) - участник Трафальгарской битвы 1805 г., впоследствии
вице-адмирал. Хэнгер Джордж (1751?-1824) - эксцентричный аристократ, барон,
автор военных памфлетов и книги "Жизнь и приключения знаменитых игроков".
Порсон Ричард (1759-1808) - английский филолог, занимавшийся изучением
древнегреческой литературы.
Харлей Джон (1786-1858) - английский актер. "Критик" - фарс Шеридана,
впервые поставленный в 1799 г. Дон Фероло Ускирандос - комический персонаж
этого фарса.
Роджерс Сэмюел (1763-1855) - поэт, сын банкира, был известен как
ценитель искусств и меценат. Хук Теодор (1788-1841), Латтрел Генри
(1765?-1851) - литераторы, славившиеся своим остроумием.
Инкледон Чарльз (1763-1826) - английский певец, в 1790-1815 гг.
выступавший на сцене театра "Ковент-Гарден".
...пастор Примроз, наставляющий преступников. - Речь идет об эпизоде из
романа Гольдсмита "Векфильдский священник" (гл. XXVI), герой которого,
сельский пастор Примроз, попав в тюрьму, произносит проповеди перед
арестантами, стараясь обратить их на путь истинный.
...ему подобных нам уже не встретить. - Хоскинс перефразирует слова
Гамлета, сказанные им о своем отце (1, 2): "Он человек был, человек во всем;
ему подобных мне уже не встретить". (Пер. М. Лозинского.)
...наш знакомец капитан Костиган... - Персонаж романа "История
Пенденниса".
"Кой черт понес его на эту галеру?" - Ставшее поговоркой восклицание
Жеронта из комедии Мольера "Проделки Скапена".
Уолем чувство торжества, охватившее ее после победы над свекровью. Какая
христианка не порадуется победе над другой, и разве победа эта будет менее
сладостной, если та другая - твоя свекровь? Мужья и жены будут довольны, что
леди Уолем одержала верх, а вы, юноши и девушки, поймете тайный смысл сих
строк, когда придет ваш черед жениться или выходить замуж. Джордж Барнс
открыл "Оливера Твиста" и продолжил чтение вслух. Фейгин и мисс Нэнси снова
были призваны устрашать и веселить наших друзей. Но боюсь, что даже Фейгин с
мисс Нэнси оказались бессильными увлечь вдову, так полна она была мыслями о
недавней победе. Для вечерней молитвы, в которой, на радость любящей
маменьке, приняли участие ее сыновья, леди Уолем избрала псалом, звучавший,
как Те Deum {"Тебя, господа, (хвалим)" (лат.).} после битвы - битвы при Келе
на Рейне, где, как казалось матери, стороны сражались за душу Кью. Я уже
говорил, что книга наша целиком посвящена жизни светского общества и
почтенному семейству, к нему принадлежащему. Она не похожа на проповедь,
разве что в тех местах, где без поучения не обойтись и где оно само собой
вытекает из хода событий. Разве же в нашей жизни, в вашей и в моей, друг
мой, не сталкиваемся мы всечасно с Подобными поученьями, разве не созерцаем
схватку Добра со Злом в собственном нашем доме и в доме соседа? По одну руку
у нас Себялюбие, Гордость и Преуспеяние, по другую - Правда и Любовь.
Которую сторону мы примем, чему дадим возобладать в наших детях?
Братья сидели, покуривая свои вечерние сигары. И Фрэнк тоже опять
курил, и матушка даже сама зажигала ему сигару, настаивая, чтоб он сразу
после этого шел спать. Кью курил и смотрел на звезду, сиявшую над ним в
небе.
- Что это за звезда? - спросил он, и образованный молодой дипломат
ответил, что это Юпитер.
- Сколько ты всего знаешь, Джордж! - с восторгом воскликнул старший. -
Тебе надлежало быть старшим братом, тебе, клянусь Юпитером! Но сейчас ты
упустил случай.
- И славу богу, - сказал Джордж.
- Я скоро совсем поправлюсь и начну новую жизнь, дружище. Распрощусь с
прошлым, слышишь? Я написал нынче утром Мартинсу, чтоб он продал мою
конюшню: я больше не стану играть, да поможет мне в том Юпитер. Я дал обет,
понимаешь? Пообещал себе, если поправлюсь, покончить со всем этим. И еще
написал кузине Этель. Тогда, размышляя о наших отношениях, я был уверен, что
поступаю правильно, ведь мы бы не жили с ней в ладу. А сейчас, по отъезде
графини, я начинаю сомневаться, правильно ли сделал, отказавшись от
шестидесяти тысяч приданого и прелестнейшей девушки в Лондоне.
- Может, мне нанять лошадей и скакать за графиней вдогонку? Матушка
ушла почивать и ни о чем не узнает, - предложил Джордж. - Потерять
шестьдесят тысяч - не шутка.
Кью рассмеялся.
- Если бы ты догнал графиню и сообщил ей, что я не доживу до утра и
завтра ты будешь лордом Кью, а сын твой - виконтом Уолемом, наша сиятельная
бабушка, без сомнения, выдала бы прелестнейшую в Англии девицу за тебя и
дала бы за нею те самые шестьдесят тысяч, да-да... клянусь Юпитером. Отныне
я намерен клясться только языческими богами, Джордж. Нет, я не жалею, что
написал Этель. А какая она редкостная красавица! Впрочем, не в одной красоте
тут дело. Сколько в ней благородства! Грустно думать, что она будет
выставлена на продажу и пойдет с молотка!.. Я, знаешь, хотел назвать ту
трехлетку Этелиндой. Придется нам, Джордж, назвать ее как-нибудь иначе,
прежде чем отправить на аукцион.
Тут из соседней комнаты постучали в дверь, и голос их матери произнес:
- Пора спать!
На том братья и расстались и, будем надеяться, уснули крепким сном.
А тем временем графиня Кью возвратилась в Баден-Баден; и хотя была уже
полночь и старая леди зря проездила туда и назад, она, как ни грустно вам
будет это услышать, всю ночь не смежала очей. Наутро она приковыляла на
квартиру к Ньюкомам, и Этель, бледная и спокойная, спустилась к ней в
гостиную. Как ее батюшка? Ои неплохо спал, чувствует себя получше, говорит
внятней и немного лучше двигает рукой и ногой.
- Хотела бия сказать, что неплохо спала, - вздохнула графиня.
- А я думала, вы поехали в Кель, к лорду Кью, - заметила внучка.
- Ездила и воротилась. Эти негодяи тащились по пять миль в час! Я
прогнала наглеца проводника, который все скалил зубы, и эту чертовку
горничную тоже предупредила.
- А как себя чувствует Фрэнк, бабушка?
- Прекрасно. Розовый, как девица, которую не затаскали еще по балам.
Застала я его с братцем Джорджем и их маменькой. По-моему, она у них
спрашивала катехизис, - язвительно заметила старуха.
- Подумать, как трогательно! - сдержанно промолвила Этель. - Джордж
всегда был послушным мальчиком, и лорду Кью тоже приспела пора стать
паинькой.
Старая леди глянула на внучку, но мисс Этель хранила непроницаемый вид.
- Надеюсь, ты догадываешься, душа моя, почему я вернулась? -
осведомилась леди Кью.
- Наверно, вы поссорились с леди Уолем, бабушка. Я слышала, вы с ней
всегда не ладили. - Мисс Ньюком была готова к атаке и обороне, а в этих
случаях, как известно, леди Кью предпочитала не нападать.
- Внук мне сказал, что послал тебе письмо, - сказала старая графиня.
- Это правда. И если бы вы вчера полчаса повременили с отъездом, то
избавили бы меня от унижения.
- Тебя, Этель?!
- Да, меня! - вскинулась Девушка. - А по-вашему, это по унижение
предлагать меня то одному покупщику, то другому и навязывать кому-то, кому я
не нужна? Отчего это вам и всей семье так не терпится сбыть меня с рук? С
чего вы взяли, что я должна нравиться лорду Кыа, и на что это вам? Разве
мало ему театральных гурий и приятельниц, вроде герцогини Д'Иври, с которой
вы изволили познакомить его в юности? Так он сказал, а остальное она сама не
преминула мне сообщить. Где же мне тягаться с такими дамами! И к этому
человеку, с которым я, слава богу, рассталась и который сам напоминает мне в
письме о нашем разрыве, вам понадобилось ехать - уговаривать его, чтоб он
еще поглядел, - может, я все-таки придусь ему по вкусу! Это уж слишком,
бабушка! Сделайте милость, позвольте мне остаться дома и по докучайте больше
советами, как мне устроиться в жизни. Довольствуйтесь тем, что устроили
счастье Барнса и Клары, a мне предоставьте ухаживать за моим бедным отцом. Я
знаю, что тут уж я поступаю правильно. Тут, по крайней мере, нет для меня ни
того позора, пи тех печалей и сомнений, на которые стараются обречь меня мои
доброжелатели... Это звонит папа. Он хочет, чтобы я посидела с ним за
завтраком и почитала ему газету.
- Постой, Этель! - вскричала графиня дрогнувшим голосом. - Я старше
твоего отца, и ты должна меня хоть немножко слушаться, если, конечно,
нынешним детям вообще надлежит слушаться старших. Уж как оно теперь, не
знаю. Я старуха, - свет, видно, переменился с моих времен, чего доброго,
нынче вам положено указывать, а нам повиноваться. Возможно, я всю жизнь была
неправа и напрасно учила своих детей тому, чему учили меня самое. Бог
свидетель, я видела от детей мало радости, слушались они меня или нет. Вам с
Фрэнком я отдала душу - больше всех внуков любила, - что ж удивительного,
что мне хотелось видеть вас вместе. Все последние годы я копила деньги для
этого мальчика. А он вновь спешит в объятья своей маменьки, которая изволит
меня ненавидеть, как умеют ненавидеть только святоши. Она отняла у меня
сына, а теперь и внука, а ведь вся моя вина перед ним в том, что я слишком
его любила и баловала. Хоть ты не покидай меня, деточка. Пусть у меня
останется хоть что-то дорогое на старости лет. Мне по нраву и твоя гордость,
Этель, и твоя красота, и я не сержусь на тебя за твои злые слова. И если мне
хочется видеть тебя устроенной, как тебе подобает, что же в том худого? Что
худого, глупенькая?! Ну, дай мне твою ручку. Какая горячая! Моя - холодна,
как лед, и дрожит, видишь?! Когда-то это была прелестная рука! А что сказала
Анна... что сказала твоя мать о письме Фрэнка?
- Я не показывала ей, - ответила Этель.
- Покажи его мне, душа моя, - просительно шепнула леди Кью.
- Вот оно, - ответила Этель и указала на камин, где лежала горстка
пепла и клочки бумаги. Это был тот самый камин, в котором сгорели рисунки
Клайва.
^TКомментарии^U
Анатомия буржуазной респектабельности
Впервые английский читатель познакомился с романом "Ньюкомы" ("The
Newcomes. Memoirs of a Most Respectable Family") в привычной для него форме
ежемесячных выпусков; роман печатался с октября 1853 по август 1855 года
лондонскими издателями Брэдбери и Эвансом, после чего в том же 1835 году был
издай ими в двух томах.
В России роман начал переводиться еще до выхода этого двухтомника.
Печатался он в виде книжек литературного приложения сразу двумя журналами
(кстати, очень разными по своей направленности) - "Современником" ("Ньюкомы.
История одной весьма достопочтенной фамилии". 1855, ЭЭ 9-11, 1856, ЭЭ 1-8) и
"Библиотекой для чтения" ("Ньюкомы, записки весьма почтенного семейства",
i855). Впоследствии, уже в коице XIX века, роман переводился еще дважды: 1.
"Ньюкомы. Семейная хроника одной почтенной фамилии". Перевод С. Майковой. Ч.
1-4, СПб., Н. И. Герасимов, 1890. 2. "Ньюкомы. История весьма почтенного
семейства". Перевод Е. Г. Бекетовой. Собр. соч. Теккерея в 12-ти томах, изд.
бр. Пантелеевых, СПб., 1894-1895, тома 5, 6. В XX же веке роман переведен на
русский язык впервые.
"Ньюкомы" отличаются от всех других произведений писателя прежде всего
своим диапазоном, "широкоформатностью" повествования. Обычно рассматриваемый
в одном ряду с двумя предыдущими романами о современности - "Ярмаркой
тщеславия" и "Пенденнисом" - он вместил в себя с наибольшей полнотой
жизненные наблюдения писателя. Нравственная и духовная атмосфера жизни, быт,
поведение и взгляды людей, принадлежащих к буржуазно-аристократическому и
среднему слоям английского общества воссозданы в романе с поистине эпическим
размахом. Не только история четырех поколений семейства Ньюкомов рассказана
в нем. Судьба многочисленных второстепенных лиц, населяющих роман, их
родословная и жизненные перипетии прослеживаются как правило с той же
тщательностью, что и судьбы главных героев. Сюжетный ствол порой надолго
исчезает за густолистыми сюжетными ответвлениями. Известный американский
теккереевед Гордон Рэй называет "Ньюкомов" богатейшей по жизненному охвату,
самой насыщенной книгой не только у Теккерея, но и во всей викторианской
прозе. Не нужно забывать, что роман писался в расчете на современника, то
есть англичанина середины XIX века, который каждый месяц получал очередную
"порцию" его, и в течение двух лет следил за развертывающейся в романе
жизнью, вспоминая прочитанное, раздумывая над авторскими отступлениями и
стараясь предугадать дальнейший ход событий. У нынешнего читателя, живущего
совсем в другом ритме, порой может вызвать раздражение неторопливость
повествования, замедленность его сюжетного движения. Но, как заметила о
таких романах современная английская писательница Маргарет Дреббл, "в них
есть длинноты, но этих длиннот очень много и в самой жизни, и викторианцы...
привлекают... именно сочетанием скуки и драматизма - тем самым, что
составляет удел каждого обыкновенного человека".
Роман "Ньюкомы", по праву считающийся наряду с "Ярмаркой тщеславия" и
"Генри Эсмондом" одним из высших достижений Теккерея, безусловно заслуживает
активного, заинтересованного прочтения. Роман пе отмечен постановкой острых
социальных вопросов. Герои его озабочены главным образом устройством своей
судьбы, перед нами снова "ярмарка житейской суеты". Но, решая свои личные
проблемы - в дружбе, ссорах, любовных коллизиях, семейных драмах, душевных
муках, - герои Теккерея знакомят нас с характером человека той эпохи и
обогащают наш ум и сердце постижением человеческой природы. Даже
второстепенные персонажи романа - язвительная и властная леди Кью,
простодушная Клара Пуллярд, бездушный и наглый Барнс Ньюком, сладкоречивый
Ханимен - вызывают живой интерес и надолго западают в память.
Сюжетная канва "Ньюкомов" в сущности своей повторяет предыдущие романы
Теккерея. Это еще одна история о вступлении в жизнь молодого героя и о его
возмужании. Так же, как Эсмонд и Пенденнис, а ранее, хотя и совсем
по-другому, Ребекка Шарп, новый герой - Клайв Ньюком - осваивает жизнь,
открывая ее для себя и себя в ней. Но это лишь своеобразная
фабула-подспорье, тонкая нить, которая "продернута" в романе, но не
скрепляет собой повествовательное полотно. Надо сказать, что, приступая к
новому роману, Теккерей испытывал - что с ним бывало и раньше - чувство
неуверенности: в письмах он сетует на то, что исписался, повторяется,
завидует неистощимости фантазии Диккенса. Историю же Клайва автор сделал во
многом автобиографичной, и эта история увлекала его, оживляла рассказ и
помогала развитию сюжета.
Клайв, как и Теккерей, родился в Индии и мальчиком привезен в Англию,
он так же учится в закрытой школе Чартерхаус (школа Серых Монахов), затем
увлекается живописью, бродит по музеям Европы (письма Клайва из Рима и
Парижа напоминают, даже по стилю, корреспонденции самого Теккерея); в
отношении Клайва к своему отцу, полковнику Ньюкому, получили отражение
чувства самого писателя к отчиму, майору Кармайкл-Смиту, послужившему
прообразом полковника... Но Теккерей никогда не "переселяется" полностью в
Клайва, его герой всегда остается персонажем романа, художественным образом,
существующим по своим законам. Дочь писателя леди Ритчи вспоминает, что,
когда создавался роман, одна читательница обратилась к Теккерею с просьбой
поженить Клайва и Этель - "пусть они будут счастливы", - на что тот заметил:
"Характеры, однажды созданные, сами ведут меня, а я лишь следую их указке. И
не могу предсказать, что ждет впереди Клайва и Этель". В устах Теккерея это
не просто декларация. Читатель замечает, как в ходе повествования образы
становятся сложнее и постепенно меняется отношение к ним. Так, Клайв заявлен
в романе как идеальный герой, полностью в духе викторианской беллетристики -
молод, красив, чувствителен, безупречный джентльмен. На первый взгляд
кажется, что он остается таким и до конца романа. Но Теккерей, внешне следуя
канонам викторианской литературы, подрывает их изнутри. Ненавязчиво, тонко,
путем "безотносительных намеков" (Честертон) он раскрывает перед читателем
незначительность, бесхарактерность и безликость своего героя. Мастерство
Теккерея-романиста, в частности, в том и заключается, что читателю кажется,
будто он сам, без помощи автора, "разглядел" сущность героя. Будто не логика
развития характера, а собственная проницательность привела его к открытию,
что, к примеру, Этель - не только гордая и страдающая красавица, но и
слабое, тщеславное существо, добровольная жертва предрассудков. Точно так же
благородный полковник начинает казаться всего лишь наивным и ограниченным
человеком, чья слепота и самоуверенность (достаточно вспомнить о его участии
в банковских делах или в предвыборной кампании) "искупаются" лишь
трагическим финалом, возвращающим этому образу первоначальную возвышенность
и трогательность.
Конечно, авторская ирония не носит в данном случае определяющего,
разоблачительного характера. Теккерей любит своих героев, но важно
учитывать, что даже в обрисовке этих персонажей чувствуется двойственное
отношение писателя, своеобразный иронический подтекст.
Теккерей - враг идеализации. Он учит трезвости взгляда, ему чуждо
деление людей на "чистых" и "нечистых", злодеев и святых.
"Трудно даже представить себе, - пишет он в "Ньюкомах", - сколько
разных причин определяет собой каждый наш поступок или пристрастие; как
часто, анализируя свои побуждения, я принимал одно за другое и, измыслив
множество славных, достойных и высоких причин своего поступка, начинал
гордиться собой... Так скинь же свое павлинье оперение! Ходи таким, каким
тебя создала Природа, и благодари Небо, что перья твои не слишком черны".
Именно у Теккерея этот морально-разоблачительный аспект становится
определяющим. Изображая жизнь состоятельных людей современной Англии и
раскрывая движущие мотивы их поступков, писатель неизбежно возвращается к
своей основной теме. Это тема собственнического эгоизма, который лежит в
основе морали буржуазного общества, уродливо извращает всю систему
человеческих ценностей. И она больше, чем сюжет, цементирует и ведет все
повествование. Мера знатности и мера богатства диктуют героям их судьбу,
формируют их взаимоотношения и взгляды. Причем не следует забывать, что
современный Теккерею буржуа был убежден в незыблемости и естественности
существующего порядка. Позже, в своих очерках "Четыре Георга", писатель с
гневом напишет: "...Девять десятых тиранств, совершающихся на земле, были
учинены людьми, убежденными в том, что они исполняют свой долг". И Теккерей
своим творчеством объективна, как художник, подрывал сам "незыблемый"
моральный принцип существующей системы, несмотря на то, что в этот период он
не верил в действенность социальных преобразований и даже боялся их.
В "Ньюкомах" мы не найдем той дерзости и сарказма, которыми отмечены
"Книга снобов" или "Ярмарка тщеславия". Расширив социальные рамки романа,
Теккерея тем не менее уже старается избегать социальной типизации,
приглушает ее. Обличение бездушия и беспринципности (Барнс, банкиры Хобсон и
Брайен Ньюкомы), сословной спеси и высокомерия (леди Кью, лорд Фаринтош)
становится подчас дидактически-поверхностным, художественно упрощенным.
Отчетливее проступает Ощущение неизбежности социального зла. Автор все чаще
сетует на несовершенство человека, на слабость его. Он хочет верить в добрые
начала, в абсолютность благородства. Теккерей делает попытку нарисовать
образ идеального положительного героя - полковника Ньюкома. Работая над
первыми главами своего романа, писатель перечитывает "Дон Кихота". ("Как
жаль, что он так часто оказывался поверженным!" - замечает он в письме от 7
августа 1853 г.) Он вкладывает много души и таланта в свое детище, и
полковник действительно покоряет великодушием, нравственной чистотой и
бескорыстностью. "Именно на создание этого образа может покоиться слава
мистера Теккерея", - писала 8 августа 1855 года лондонская "Таймс".
Викторианская публика была удовлетворена. И все же идеального героя из
полковника не получилось. Перед нами Дон Кихот, прирученный буржуазным
обществом, Дон Кихот, обладающий не наивностью гения, а наивностью ребенка,
В сущности, это идеализированный викторианской литературой
дядюшка-благодетель из Индии, раздающий направо и налево подарки и
завоевывающий всеобщую любовь. Полвека спустя Бернард Шоу назовет полковника
Ньюкома одной из самых больших уступок Теккерея викторианским вкусам.
Сам автор не мог не сознавать, что его полковник не "дотягивает" до
идеального героя. В письмах он называет его "пустомелей" и сообщает с
облегчением, что на время избавился от него, отправив снова в Индию. Образ
полковника Ньюкома был порожден тоской автора по человеческому достоинству,
по благородству человеческих взаимоотношений. Но сама логика характера (и
логика жизни) заставила его отнестись иронически к своему идеалу.
Роман "Ньюкомы" интересен постановкой некоторых новых для английской
литературы проблем. Это прежде всего проблема искусства в буржуазном
обществе. Теккерей показывает, что оно низведено до положения служанки,
призванной обслуживать привилегированные классы. Клайв, решивший посвятить
себя живописи, перестает быть полноправным членом общества, его занятие
считается недостойным джентльмена, святая обязанность которого - умножать
капитал и добиваться все новых постов, званий, почестей... Герою же Теккерея
чужд буржуазный практицизм, он хочет освободиться от пут респектабельности
и, даже поняв, что из него не выйдет большого художника, все же не порывает
с искусством, выражая этим свой, хотя и пассивный протест против мира
собственников. Для своего времени это был новаторский образ.
Описывая отношения Клайва и полковника Ньюкома, автор поднимает
проблему отцов и детей. История о том, как на место страстной привязанности
близких людей приходит гнетущее взаимное отчуждение, как отец, желающий
добра сыну, перестает понимать его, а сын, в свою очередь, неспособен
объяснить свое повое, критическое отношение к миру тех ценностей, которые
обусловили взгляды и принципы отца, - этот конфликт раскрыт писателем с
присущей ему психологической чуткостью и говорит о глубоком понимании
человеческой природы.
Теккерей не любил хэппи эндов. Не любил, потому что знал, как редко в
жизни торжествует добродетель и что страдания человеческие, как правило, не
заканчиваются безмятежным счастьем. В сущности, все его романы - это истории
поражений. И заключение желанных браков в "Ярмарке" или "Эсмонде" вряд ли
может кого-нибудь обмануть. "Ньюкомы" в этом смысле не составляют
исключения. Теккерей соединяет в конце романа руки Клайва и Этель, но в этом
жесте сквозит уже насмешка над буржуазным читателем, воспитанным на
викторианских штампах. Интересно, что сразу же после выхода в свет
последнего номера "Ньюкомов" один расторопный журналист, некий Джеймс
Фризуэлл опубликовал "недостающую" главу, в которой, неумело имитируя стиль
Теккерея, описывал безоблачное счастье, обретенное молодой четой. Именно это
нужно было той читающей публике, о взглядах и вкусах которой писатель не мог
забывать, создавая свое произведение. И все же ему удалось остаться, по
выражению Л. Толстого, "верным, злым, художественным, но нелюбезным". Он
смирился, но не льстил. Однако двойственность позиции Теккерея порождала и
двойственное отношение к нему. Подтверждением этого служит известная статья
Н. Г. Чернышевского о "Ньюкомах" (о ней см. в предисловии В. Ивашевой к т. I
наст. собр. соч.), который высоко ценил талант автора и в то же время остро
критиковал его за появляющуюся пассивность в борьбе с общественным злом. Но
живая плоть художественного повествования, красочность созданного писателем
многоликого мира обеспечили заслуженно долгую жизнь его роману.
...подобно царю Соломону, творит суд... и режет на части наши детища. -
Иронически сравнивая критика с царем Соломоном, олицетворением мудрости и
идеального правосудия, Теккерей намекает на библейский эпизод (3-я Книга
Царств, гл. 6), в котором описывается, как Соломон разрешил спор двух женщин
о том, кто из них является матерью ребенка: он предложил разрубить ребенка
пополам, и тогда настоящая мать отказалась от сына ради спасения его жизни,
и ребенок был отдан ей.
...когда один из друзей автора побывал в Новом Свете... - Этим "другом
автора" является сам Теккерей, так как авторство в данном случае
приписывается Артуру Пенденнису. К "Ньюкомам" Теккерей приступил после
длительной поездки по Соединенным Штатам, где читал лекции об английских
юмористах XVIII в. (См. т. 7 наст. собр. соч.)
Парк - имеется в виду столичный Хайд-парк, излюбленное место пеших и
конных прогулок состоятельных лондонцев.
"Бедфорд", "Пьяцца" - модные кофейни вблизи королевского театра
"Ковент-Гарден".
Брейем Джон (1774?-1856) - известный английский тенор, выступавший в
театрах "Ковент-Гарден" и "Друри-Лейн".
...пение соловьев у тихих вод Бендемира. - Теккерей вспоминает строки
из романтической поэмы Томаса Мура "Лалла-Рук" (1817):
Там розы цветут на брегах Бендемира
И песнь соловья не смолкает в ночи.
Ахерон - в греческой мифологии река в подземном царстве Аид, куда
попадали души умерших. Овернское озеро - озеро в Италии, наполняющее кратер
потухшего вулкана; в древности считалось одним из входов в Аид.
Шеридан Ричард Бринсли (1751-1816) - английский драматург,
прославившийся и как блестящий парламентский оратор. Моррис, сэр Джеймс
(1763?-1830) - участник Трафальгарской битвы 1805 г., впоследствии
вице-адмирал. Хэнгер Джордж (1751?-1824) - эксцентричный аристократ, барон,
автор военных памфлетов и книги "Жизнь и приключения знаменитых игроков".
Порсон Ричард (1759-1808) - английский филолог, занимавшийся изучением
древнегреческой литературы.
Харлей Джон (1786-1858) - английский актер. "Критик" - фарс Шеридана,
впервые поставленный в 1799 г. Дон Фероло Ускирандос - комический персонаж
этого фарса.
Роджерс Сэмюел (1763-1855) - поэт, сын банкира, был известен как
ценитель искусств и меценат. Хук Теодор (1788-1841), Латтрел Генри
(1765?-1851) - литераторы, славившиеся своим остроумием.
Инкледон Чарльз (1763-1826) - английский певец, в 1790-1815 гг.
выступавший на сцене театра "Ковент-Гарден".
...пастор Примроз, наставляющий преступников. - Речь идет об эпизоде из
романа Гольдсмита "Векфильдский священник" (гл. XXVI), герой которого,
сельский пастор Примроз, попав в тюрьму, произносит проповеди перед
арестантами, стараясь обратить их на путь истинный.
...ему подобных нам уже не встретить. - Хоскинс перефразирует слова
Гамлета, сказанные им о своем отце (1, 2): "Он человек был, человек во всем;
ему подобных мне уже не встретить". (Пер. М. Лозинского.)
...наш знакомец капитан Костиган... - Персонаж романа "История
Пенденниса".
"Кой черт понес его на эту галеру?" - Ставшее поговоркой восклицание
Жеронта из комедии Мольера "Проделки Скапена".