Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Мы же умолкаем, сэр, при виде величественного океана, величественных
звезд или какого-нибудь величественного пейзажа. На пантомиме мы смеемся, а
в храме безмолвствуем. Когда в Лувре я увидел великую Венеру, я сказал себе:
"Будь ты живой, о божественная, ты отверзала бы свои прелестнейшие уста
только для речей тихих и медлительных и лить с тем покидала бы свой
пьедестал, чтобы прошествовать до близстоящего ложа и снова принять позу,
исполненную красоты и покоя". Быть прекрасной - этого достаточно. И если
женщине это удается, то можно ли от нее требовать большего? Мы же не требуем
от розы, чтоб она пела. А живость ума, по-моему, так же не пристала истинной
красоте, как не пристало королеве отпускать шуточки на троне. Слушай,
Пенденнис, - прервал себя вдруг мой восторженный спутник, - не найдется ли у
тебя еще сигары? А не пойти ли нам к Финчу, поиграть на бильярде? Только
одну партию - ведь еще совсем рано. А то, может, пойдем в "Пристанище".
Нынче среда, и там, знаешь, соберутся все наши.
Мы стучимся в дверь в старом-престаром закоулке Сохо. Нам отворяет
старая служанка с добрым и забавным лицом и, дружески кивнув, говорит:
- Здравствуйте, сэр, давненько вас что-то было не видать. Доброго
здоровьечка, мистер Нюкум.
- Кто есть?
- Да почти все в сборе.
Мы проходим через уютный маленький буфет, где у огромного очага, на
котором кипит необъятных размеров чайник, восседает опрятная пожилая леди, а
два джентльмена уписывают холодную баранину с индийскими пикулями; около
миссис Нокс, хозяйки заведения, мы замечаем скульптора Хиксопа и
неустрашимого ирландского предводителя Моргана - главного репортера из
"Морнинг пресс" - и раскланиваемся с ними на ходу. Потом коридором мы
проходим в заднюю комнату, где нас встречает приветственный гул голосов,
хотя людей, сидящих там, почти не видно в табачном дыму.
- Чертовски рад лицезреть тебя, мальчик! - послышался зычный голос
(больше ему уже не распевать в веселой компании). - А мы только что
толковали о твоей неудаче, благородный юноша! О том, что Академия отбила
атаку твоих ассейских воинов. Может, ты устрашил придворных живописцев
варварской картиной ужасов войны? А ты, Пенденнис, что глядишь с такой
жаждой во взоре? Распусти свой галстук белоснежный, о великолепнейший из
щеголей, и я выставлю тебе стаканчик грога или ты выложишь денежки и
угостишь меня, дружище, и поведаешь нам, как живут светские господа. - Так
витийствовал старина Том Сарджент, тоже газетчик - боец старой закалки и
большой книгочий, обладатель неплохой собственной библиотеки; он уже сорок
лет подряд изо дня в день сидел на своем месте у камелька в этом славном
"Пристанище", где собирались художники, скульпторы, литераторы, актеры и
проводили немало приятных часов в шумливых и добродушных спорах, расходясь
зачастую лишь после того, как солнце начинало золотить улицу, а Бетси тушила
ненужную больше лампу и шла запирать врата гостеприимного "Пристанища".
Многое с тех пор переменилось, хотя было все это не так уж давно. Стоит
вспомнить о тех днях, как перед глазами возникают милые, знакомые лица, а в
ушах звучат веселые голоса и песни. Это здесь они встречались, наши честные
и добрые друзья, в те дни, когда "Пристанище" и вправду было пристанищем,
дилижансы еще не перевелись, до казино еще не додумались, клубы были
малодоступны, полы посыпали песком, в углах стояли треугольные ящики с
опилками, люди курили трубки и посещали трактиры. Юные Смит и Браун,
обитавшие в Темпле, не ходили тогда в "Полиантус" или "Мегатериум", чтобы
получить на обед суп из раков, тюрбо в сухарях, котлеты а-ля Чертешто и
пинту сент-эмильонского, а брали от Кока через толстого старшего лакея
бифштекс и пинту портера, в театре не стеснялись сидеть в задних рядах и на
ужин довольствовались скромной закуской в трактире. Какое наслаждение даже
сейчас читать у Чарльза Лэмба об этих ужинах! Пунш, карты, свечи, с которых
надо снимать нагар, устрицы в складчину, незатейливые радости! Кто теперь
снимает нагар со свечи? И разве человек, который обедает в восемь часов
вечера, станет дома ужинать? Да, маленькие эти сборища, о коих многие из нас
еще помнят, навсегда ушли в прошлое. Какие-нибудь двадцать пять лет равны
целому веку - так изменилась жизнь нашего общества за эти пять пятилетий.
Сам Джеймс Босуэлл, объявись он сейчас в Лондоне, не нашел бы там ни одного
трактира, - это заведение, как и большой извозчичий рыдван, исчезло с лица
земли. Многие взрослые люди, читающие этот исторический экскурс, никогда
такого экипажа не видывали, а про ромовый пунш только и знают, что его
попивали их предки.
Старый весельчак Том Сарджент сидит в "Пристанище" с дюжиной славных
собутыльников. Они дотемна корпят над своими книгами, картинами,
юридическими трактатами и сходятся здесь для невинных ночных забав и бесед.
Спорят о литературе, о политике, о живописи и театре, по-приятельски
подтрунивают друг над другом, прихлебывая из своих дешевых кружек, а когда
они особенно в духе, то поют веселые старые песни, милые баллады,
прославляющие любовь и вино, и знаменитые морские песни в честь старой
Англии. Кажется, я и сейчас слышу мощный голос Джека Брента в печальном, но
полном достоинства рефрене "Перебежчика" ("Вот потому-то лови минуту и будь
же весел, пока ты здесь..."), или чистый тенор Майкла Перси, который выводит
припев ирландской песенки: "А кому какое дело, будет так иль будет сяк!",
или Марка Уайлдера, горланящего свою застольную "Garryowen na gloria". Песни
эти пользовались любовью у веселых завсегдатаев "Пристанища". Право гостя на
ту или иную из них считалось священным; его почтительнейше просили исполнить
ее и слушали тем охотнее, чем она была старее и знакомее. До чего все
переменилось с тех пор, как мы встречались с тобой, честный Том Сарджент!
Нынешний главный репортер N-ской газеты (сей ответственный пост занимал
тогда наш Том), наверное, ездит в парламент в собственном экипаже и обедает
с министрами.
Вкруг Тома разместились степенные члены Королевской Академии, веселые,
идущие в гору члены-корреспонденты, сотрудники газеты "Пэл-Мэл" и других
редакций; адвокат, чье имя еще, возможно, когда-нибудь прославится; а может
быть, какой-нибудь скульптор или хирург, пока еще не практикующий, и два-три
светских господина, которым больше по душе бывать в этой любопытной
компании, чем на других, более изысканных сборищах. Здесь бывал капитан
Шендон, и его шутки стали достоянием местной истории. Заглянул разок философ
Фил-лин и попытался, по своему обыкновению, прочитать лекцию, но его
метафизические построения рухнули под градом насмешек. Марака, который так
важничает из-за того, что пишет в "Икс-Ревыо", попробовал было поважничать в
"Пристанище", но поперхнулся от дыма и свял от взрывов хохота. Дик Уокер,
тайно бунтовавший против власти Сарджента, однажды, дабы придать себе веса,
привел в "Пристанище" какого-то юного лорда из "Синих Столбов", но был так
безжалостно "высечен" Томом, что даже этот приятель хохотал над ним. Мы
слышали, будто титулованный юнец потом рассказывал, что его водили в одно
"чег-товски стганное место, и нагод там пгестганный"; впрочем, ушел он явно
очарованный обхождением Тома, хотя больше среди нас не появлялся. Возможно,
он просто не сумел найти сюда дороги. Днем можно было пройти мимо дверей
"Пристанища" и даже не заподозрить, что это оно и есть.
- Мне думается, - говорил Чарли Ормонд (он был тогда
членом-корреспондентом Королевской Академии), - мне думается, что днем его в
самом деле нет. Когда мы уходим и Бетси тушит газовый рожок у входа, все
исчезает - и дом, и дверь, и стойка, и Бетси, и мальчишка, что разносит
пиво, и миссис Нокс, - словом, все наше "Пристанище".
Оно и впрямь теперь исчезло; его больше не сыщешь ни днем, ни ночью -
разве что призраки наших веселых собутыльников еще приходят туда по ночам.
Когда за столом потекла дружеская беседа и пошли вкруговую стаканы, а
Клайв и его приятель с подобающей скромностью ответили на разные вопросы,
предложенные милым стариной Томом, признанным главой нашей ассамблеи и
старейшиной почтенного сего вигвама, тут вдруг отворяется дверь, и радостные
возгласы собравшихся приветствуют еще одну знакомую фигуру, едва она
возникает из клубов табачного дыма.
- Привет тебе, о Бейхем! - говорит Том. - Чертовски рад лицезреть тебя,
Фредерик!
Бейхем спешит сообщить, что его дух в смятении, и требует пинту для
поддержания бодрости.
- Откуда к нам летишь, ночная птица? - вопрошает папаша Том, весьма
приверженный к белому стиху.
- Только что с Кэрситор-стрит, - отвечает Бейхем с тихим вздохом. -
Навещал одного беднягу, угодившего в яму. - А, это вы, Пенденнис! Вы его
знаете - это Чарльз Ханимен.
- Кто?! - кричит Клайв, вскакивая с места.
- "О вещая моя душа! Мой дядя?" - ворчит Бейхем. - Я, право, не заметил
Малыша. И все же, как ни грустно,это правда!
Читателю известно, что предшествующие страницы нашей бесхитростной
хроники охватывают период более трех лет, и пока истекал отпуск Томаса
Ньюкома и отрастали усы Клайва, жизнь прочих лиц, связанных с нашей
историей, тоже шла своим чередом, и одним прибывало счастье, а других оно
покидало. Повествование наше до сих пор представляло собой ряд неторопливых
сцен, так что волей-неволей приходилось вести его в настоящем времени, а
автор исполнял роль хора в трагедии: он пояснял от случая к случаю, - то
напрямик, то намеком, - что произошло между актами и как очутились герои в
том или ином положении. В современном театре, как то ведомо театральным
критикам, пояснения к действию чаще всего выпадают на долю второстепенных
персонажей. Обычно это - два прогуливающихся джентльмена из приятелей сэра
Гарри Таланта, которые приветствуют молодого баронета в столице, а заодно
рассуждают о скупости старого набоба, его дядюшки, и о глубине чувств,
питаемых героем к леди Аннабель, premiere amoureuse {Героине (франц.).}. Или
же это одетая в белое полотно наперсница облаченной в белый атлас героини.
Или - "эй, Том, мошенник!.." - камердинер, либо выездной лакей, более или
менее смышленый и дерзкий, этот отлично нам знакомый тип слуги в ботфортах и
ливрейном кафтане с красным воротником и обшлагами, которого сэр Гарри
безбожно честит и весьма нерегулярно оплачивает, но упорно держит при себе.
Или Люсетта, служанка леди Аннабель, которая относит ее billets-doux и
прочитывает их по дороге, знает все семейные тайны, прячет любовника под
кушетку и в интермедиях поет куплеты. Так и нам сейчас предстоит заглянуть в
частную жизнь Чарльза Ханимена, проникнуть в тайны преподобного джентльмена
и поведать публике о том, что произошло с ним за те последние несколько
месяцев, когда он лишь изредка, хотя и не без приятства появлялся на нашей
сцене.
Пока у племянника его пробивались усы, а деньги и отпуск зятя приходили
к концу, надежды мистера Ханимена начали увядать, проповеди тускнеть, а его
блестящая некогда слава сходить на нет. Немало причин способствовало его
плачевному нынешнему состоянию. Часовня леди Уиттлси, когда ни заглянешь в
нее, теперь не бывает переполнена. На церковных скамьях зияют пустые места,
и уже не трудно устроиться с удобством у самой кафедры, откуда проповедник,
глянув поверх приложенного к глазам платочка, не увидит больше лорда Дремли:
его светлость ходит нынче спать в другое место; а вслед за ним откочевал и
весь правоверный бомонд. И не приходится бедному пастырю бросать умильные
взгляды на парижские шляпки аристократок и читать восторг на обращенных к
нему прелестных личиках обитательниц Мэйфэра. В часовне сидят теперь
безвкусно разодетые купцы из соседних лавок со своими семействами, а одну из
лучших скамей занимает дворецкий Ридли с сыном и супругой. Конечно, у
старого Ридли вид самый благородный - плешивая голова, вместительный жилет и
молитвенник с золотым обрезом, - и у Джей Джея прекрасное одухотворенное
лицо, но миссис Ридли!.. На ее пухлой физиономии так и написано: кухарка и
экономка. Да и музыка здесь уже не та, что прежде. Ушел этот бунтарь и
привереда бас Гаркни и сманил с собой четырех лучших мальчиков-певчих - они
исполняют теперь куплеты в "Музыкальной пещере". Ханимен с полным правом
может жаловаться на гонения и сравнивать себя с отшельником, ведь он
действительно проповедует в пустыне. Когда-то его, как раньше другого
пустынника - святого Иеремию, посещали львы. Больше они к нему не ходят.
Львы, посещающие пастырей, лижут теперь стопы другим духовным отцам; они
пресытились застарелыми проповедями бедняги Ханимена. За последние три года
у Ханимена повсюду расплодились соперники и увели его овечек в свои овчарни.
Мы же знаем, что эти наивные твари всегда бегут друг за дружкой - такова их
овечья природа. Быть может, в церкви Святого Иакова, что совсем рядом,
объявился новый проповедник - смелый, решительный, блестящий, общепонятный,
образованный, но не педантичный; его мужественный голос проникает в сердца,
его проповеди толкуют о жизни, об отношениях между людьми, о мудрости
общежития, а не только о вере; и люди - самые учтивые, умные, начитанные,
нарядные и эгоистичные толпой валят к нему в церковь послушать разок-другой
его поучения. А так как людей умных, начитанных, нарядных и прочее и прочее
на свете достаточно много, их яркая процессия не иссякает круглый год, до
отказа заполняя церковь святого Иакова. А потом рядом появится какой-нибудь
кликуша-шарлатан, у которого ни знаний, ни учености, ни милосердия и который
только и умеет запугивать публику угрозами и будоражить силой своего гнева,
и она будет толпой ходить к нему, покуда ей не наскучит гром его проклятий.
А тем временем старые мирные церкви по соседству все так же звонят в свои
колокола и по воскресеньям отворяют врата свои для смиренных прихожан и
рассудительного пастыря, который всю неделю трудится в школе и у одра
болезни, даруя кроткий свет, вдумчивое поученье или безмолвную помощь.
Мы лишь изредка виделись с Ханименом - его общество было не слишком
занимательным, а жеманство при ближайшем рассмотрении весьма утомительным, -
однако Фред Бейхем неусыпно наблюдал за священником со своих антресолей у
миссис Ридли и по временам докладывал нам о его делах. Вот и теперь мы
услышали печальное известие, которое, разумеется, умерило веселость Клайва и
его товарища; а Ф. Б., сохраняя свою всегдашнюю невозмутимость, обратился к
Тому Сардженту и сказал, что имеет сообщить нам нечто важное с глазу на
глаз; и Том с еще пущей невозмутимостью промолвил:
- Ступайте, дети мои, вам лучше обсудить сей предмет вдали от шума и
ликования бражников. - И он позвонил в колокольчик и приказал Бетси подать
ему стакан рома с водой и второй такой же за его счет мистеру Десборо.
Мы удалились в соседнюю комнату, где для нас зажгли газовый рожок, и Ф.
Б., прихлебывая из кружки пиво, поведал нам о злоключениях бедного Ханимена.
- При всем моем уважении к присутствующему здесь Клайву, - начал
Бейхем, - и к святости его юных и нежных чувств скажу все же, сэр, что ваш
дядюшка Чарльз Ханимен - никуда не годный человек. Я знаю его вот уже
двадцать лет - с тех самых пор, как учился у его батюшки. Старушка, мисс
Ханимен, та, как говорится у нас, картежников, козырной масти; таков же был
и старый Ханимен. А вот Чарльз и его сестрица...
Я наступил под столом на ногу Ф. Б., он, видно, забыл, что сестрица эта
была матерью Клайва.
- Хм!.. О вашей покойной матери я... хм!.. могу лишь сказать vidi
tantum {Только видел (лат.).}. Я почти не знал ее. Она очень рано вышла
замуж, и я тоже был очень молод, когда она уехала из Баркхембери. Ну, а
Чарльз, тот выказывал свой нрав сызмальства - и притом не слишком приятный,
- отнюдь не образец добродетели. У него всегда был талант залезать в долги.
Ума не приложу, на что он мог тратиться, кроме леденцов и мраморных шариков,
только он занимал деньги у всех подряд - будь то мы, ученики, или даже конюх
старого "Носатика" (вы уж извините, но так мы в шутку величали вашего
дедушку - мальчишки всегда остаются мальчишками, что поделаешь!); так даже у
отцовского конюха он занимал деньги. Помню, я здорово отдубасил Чарльза
Ханимена за этот позорный поступок.
В колледже он вечно был в долгах, вечно испытывал трудности, хотя со
стороны было не сказать. Его пример да будет вам наукой, дитя мое! Его и
мой, коли на то пошло. Взгляните на меня, - я, Ф. Бейхем, "потомок королей,
тосканским скипетром издревле помававших", боюсь пройти по улице, чтоб не
попасться на глаза башмачнику, и содрогаюсь всем своим мощным телом, когда
кто-нибудь положит мне руку на плечо, как давеча на Стрэнде вы, Пенденнис, -
у меня прямо ноги подкосились. Я много ошибался в жизни, Клайв. Я это знаю.
Если не возражаете, я закажу еще кружку пива. А не найдется ли у миссис Нокс
в буфетной холодного мяса, Бетси? И как всегда рассолу. Уф!" Передай ей мой
поклон и скажи, что Ф. Б. голоден. Так я продолжаю. Ф. Б. совершил множество
промахов, и он это знает. Порой он, возможно, обманывал; но никогда не был
таким законченным мошенником, как Ханимен.
Клайв недоумевал, как ему отнестись к подобной аттестации его
родственника, приятель же его прыснул со смеху, в ответ на что Ф. Б. только
степенно кивнул и возобновил свой рассказ.
- Не знаю, много ли он позаимствовал у вашего батюшки, скажу только,
что Ф. Б., будь у него половина этих денег, жил бы припеваючи. Не ведаю я и
того, сколько его преподобие вытянул у бедной брайтонской старушки, своей
сестрицы. Часовню свою, как вы, наверно, знаете, он заложил Шеррику, который
получил на нее все права и может в любой день выставить его вон. Я не считаю
Шеррика плохим человеком. По-моему, он человек хороший. Мне известно, что он
не раз оказывал помощь попавшему в беду. Ему хочется проникнуть в общество -
вполне законное желание! Поэтому вас и пригласили тогда на завтрак вместе с
ним, а он пригласил вас к себе обедать. Надеюсь, обед был хороший. Я бы тоже
охотно поехал!
В конце концов векселя Ханимена скупил Мосс, а его зять с
Кэрситор-стрит заполучил самого проповедника. Его там заждались. Один иудей
заграбастал часовню, другой - проповедника. Правда, неплохо?! Теперь Шеррик
может превратить часовню леди Уиттлси в синагогу и посадить главного раввина
на кафедру, с которой когда-то толковал Священное писание мой дядюшка
епископ.
Сейчас акции этого предприятия котируются невысоко. Мы тут с Шерриком
вдоволь посмеялись. Нравится мне этот еврей, сэр. Он рвет и мечет, когда Ф.
Б. является к нему и спрашивает, нет ли лишнего билетика, хоть на хорах.
Бедняга Ханимен из кожи вон лез, чтобы переманить назад всех своих прихожан.
А я помню времена, когда дело процветало, - ложи (простите, скамьи)
абонировались на весь сезон, и даже спозаранку не раздобыть было местечка. И
тут Ханимен разбаловался и стал по нескольку раз читать одну проповедь.
Публике надоело глядеть, как льет крокодиловы слезы этот старый мошенник!..
Тогда мы прибегли к музыкальным эффектам. Тут-то и пришел на помощь Ф. Б.,
сэр. Какой это был ход! И его сделал я, сэр. Только ради меня и стал петь
Гаркни, - почти два года он ходил у меня трезвый, как апостол Матфей. Но
Ханимен не заплатил ему, - что крику было в доме божьем! - и вот Гаркни
ушел. А тут еще вмешался в дело Шеррик. Прослышал он об одном человеке из
Хэмстеда, который показался ему подходящим, и заставил Ханимена нанять его
за большие деньги. Вы, наверно, его помните, сэр! Это - преподобный Симеон
Киррпич, самый низкий субъект из всей Низкой Церкви, сэр, рыжий коротышка,
который напирал на звук "г" и гнусавил, как все ланкаширцы; он так же
подходил для Мэйфэра, как Гримальди для Макбета. Они цапались с Ханимепом в
ризнице, точно кошка с собакой. Этот разогнал добрую треть наствы. Человек
он был честный и даже не без способностей, только не очень богобоязненный, -
назидательно пояснил Ф. Б. - Я сказал об этом Шеррику, едва только его
услышал. Посоветуйся он со мной заблаговременно, я сберег бы ему немалые
деньги, куда больше той безделицы, из-за которой мы с ним тогда повздорили,
- деловой спор, сэр, маленькое расхождение из-за пустячного дела
трехмесячной давности, породившего меж нами временное охлаждение. А Ханимен,
тот, как всегда, лил слезы. Ваш дядюшка - великий мастер лить слезы, Клайв
Ньюком. Он приходил к Шеррику со слезами на глазах и умолял его не брать
этого Симеона; но тот все же взял его. Так что отдадим должное бедняге
Чарльзу - крах леди Уиттлси был не только его рук делом; Шеррик тоже повинен
в том, что предприятие прогорело.
Тогда, сэр, наш бедный Чарльз вздумал поправить свои дела женитьбой на
миссис Мустанг: она была без ума от него, и дело почти сладилось, невзирая
на ее сыновей, которые, как легко понять, были в ярости. Но Чарли так любит
врать, сэр, что солжет, даже если ему нет от того никакой корысти. Он
объявил, что часовня дает ему тысячу двести фунтов в год да еще, мол, у него
есть собственный капитал; а как они стали смотреть бумаги с невестиным
братом, стряпчим Брвггсом, тут и выяснилось, что все это - сплошное вранье,
- ну, вдова, ковечно, на дыбы, знаться с ним больше не хочет. Она женщина
деловая и все девять лет, что ее бедный муженек провел у доктора Диета, сама
управлялась в их шляпном магазине. Отличный магазин - это я привел туда
Чарльза. Мой дядюшка епископ всегда заказывал там шляпы, и там же долгое
время изготовляли покрышки для этого скромного вместилища разума, - сообщил
Ф. Б., прикоснувшись к своему высокому лбу. - Он бы заполучил вдовушку,
ручаюсь вам, - со вздохом добавил Ф. В., - кабы не эта злосчастная ложь. Ей
не нужно было денег. Их у нее достаточно. Она мечтала проникнуть в общество
и потому хотела выйти за джентльмена.
Но чего я не могу простить Ханимену, это того, как он поступил с бедным
стариком Ридли и его женой. Ведь это я привел его к ним. Я думал, они будут
брать с него плату помесячно и денег у него вдоволь, - словом, что я устроил
им выгодное дело; да и сам он не раз говорил мне, что у них с Ридли все
честь честью. А между тем он не только не платил за квартиру, но еще занимал
у них порядком, и когда давал обеды, вино ему покупали Ридли. Сам не платил
и не давал им пустить исправных жильцов. Все это он сам рассказал мне,
заливаясь слезами, когда нынче прислал за мной, - и я пошел к мистеру
Лазарусу, сэр, пошел в это львиное логово, ибо друг был в беде, сэр! -
возвестил Ф. Б., горделиво озираясь. - Не знаю, сколько он им задолжал. Ведь
какую бы сумму он ни назвал, все равно соврет. От Чарльза ни слова правды не
дождешься. Но Ридли-то какие молодцы, вы подумайте, - ни разу не обмолвились
Ф. Б. об этом долге! "Мы бедны, но у нас есть кое-какие средства, так что мы
можем и подождать. К тому ж мы надеемся, что мистер Ханвмен когда-нибудь нам
заплатит", - сказала мне миссис Ридли нынче вечером. Она растрогала меня до
глубины души, сэр, - продолжал Бейхем, - и я крепко обнял и расцеловал
старушку, чем немало удивил маленькую Канн и юного Джей Джея, вошедшего в
комнату с картиной под мышкой. Но она сказала им, что целовала мистера
Фредерика еще в ту пору, когда Джей Джей не родился на свет. И это правда:
она была доброй, верной слугой, и я, обнимая ее, был движим самыми высокими
чувствами, самыми высокими, cap!
Тут вошла старая Бетси и объявила, что ужин "дожидает мистера Бейхема и
позднота несусветная", и мы с Клайвом, предоставив Ф. Б. его трапезе и
пожелав миссис Иокс спокойной ночи, отправились по домам.


^TГлава XXVI,^U
в которой полковник Ньюком продает своих лошадей

Я нисколько не удивился, когда на другой день рано поутру увидал у себя
полковника Ньюкома, которому Клайв успел сообщить важную весть, принесенную
накануне Бейхемом. Целью полковника, о чем вряд ли надо рассказывать тем,
кто его знает, было выручить из беды шурина, и, будучи полным невеждой во
всем, что касалось стряпчих, судебных приставов и их обычаев, он решил
прийти за советом в Лемб-Корт, выказав тем немалое благоразумие, ибо я, во
всяком случае, больше своего простодушного гостя понимал в делах житейских и
мог добиться у кредиторов лучших условий мировой для бедного арестанта, а
вернее, для полковника Ньюкома, который и был в этом деле страдательным
лицом.
Благоразумно заключив, что нашему доброму самаритянину лучше не
видеться с невинной жертвой, каковую он вознамерился снасти, я оставил его
на попечение Уорингтона в Лемб-Корте, а сам поспешил в арестантский дом, где
сидел под замком недавний баловень Мэйфэра. Меня впустили к нему, и при виде
меня слабая улыбка заиграла на устах узника. Его преподобие был небрит; он
уже успел позавтракать - я увидел стакан из-под коньяка на грязном подносе с
остатками завтрака. На столе лежал засаленный роман из библиотеки на
Чансери-Лейн. Но в тот момент наш проповедник был занят сочинением одного, а
может, и нескольких из тех многословных писем, тех красноречивых, витиеватых
и старательно продуманных посланий, снизу доверху испещренных подчеркнутыми
словами, где с подчеркнутой страстью обличаются _козни злодеев_, равнодушие,
если не _хуже_, друзей, на чью помощь, _казалось бы, можно было надеяться_,
и гнусные проделки этих абрамов; упоминается о непредвиденном отказе Смита
вернуть одолженные ему деньги, хотя автор письма рассчитывал на него, как на
_Английский банк_; и в заключение дается _клятвенное обещание_ (надо ли
говорить, в сопровождении скольких благодарственных слов) вернуть долг в
такую-то сумму не _позже следующей субботы_. Этот текст, несомненно,