Впрочем, жители великого города Кишарета, как и всего остального мира, если лично для себя таких напастей, как правило, не ждали, то тем не менее, ни от чего не зарекаясь, правила поведения в случае чего знали с детства. Были эти правила простыми, и держаться их труда не составляло. Первое гласило: ничего не бояться, то есть, во всяком случае, ни малейшего страха не показывать, что бы там ни творилось у тебя внутри. Второе: ничего и никогда ни о чем не знать, кроме своего имени, адреса и того, чем занимаешься, это – обязательно, а кроме – ну совершенно ни капельки, ни крохи. Даже о своих соседях – ни слова, только – да, мол, живут тут поблизости люди, а кто они и что – а нам откуда знать, мы народ не любопытный, власти положено все ведать, а с нас такого спроса нет. Третье правило было – никакого сопротивления никогда не оказывать, не качать права, потому что любая власть все равно сделает по-своему, а тебе за строптивость непременно еще навесит. И что требуют – отдавать сразу, потому что все равно отберут, да еще синяков наставят. И четвертое – но это уже для тех, кто поумнее, – если слышишь, что ты в чем-то виноват, то вали все на другую власть: они, мол, все натворили, я же только глядел да помалкивал. Для умненьких – потому что тут надо знать, на какую власть валить: на ту, с которой у нагрянувших напряг в отношениях, то есть на конкурирующую. И не приведи судьба катнуть на ту власть, которая с этой сейчас как раз в мире и союзе, тогда на тебе еще так отыграются, счастлив будешь, что с собой не уведут, потому что тогда уж точно не скоро вернешься, если вернешься вообще.
Вирге, женщине, в общем, одинокой, эти правила пришлось заучить с детских лет – и никогда до сих пор они ее не подводили. И сейчас она тихо радовалась тому, что четко понимает, как себя вести. То есть не то чтобы противиться такому внезапному визиту (чтобы не сказать – налету), но она даже ни малейшего неудовольствия не выказала ни лицом, ни словами, ну совершенно ничем. Когда, ворвавшись, схватили, прижали, завели руки за спину – молчала, даже расслабилась; потом, когда, никого, конечно же, не найдя, пихнули ее на стул и обступили, сопя и воняя потом и ваксой, – только поерзала на стуле, чтобы устроиться поудобнее, сидела, полураскрыв рот, глядя в пол, который теперь придется после них отскабливать неизвестно сколько времени. А когда ей скомандовали: «Не прячь глаза, гляди сюда, слушай и отвечай!» – послушно перевела взгляд на говорившего и только тут позволила себе нарушить молчание, спросив:
– Да что отвечать-то? Я и не знаю…
– Вот сейчас узнаешь! Ты сюда шестерых мужиков приводила?
– Я? Да нет вроде.
– Так. Антир, освежи ей память!
Но Вирга, не дожидаясь, пока станут освежать, продолжила спокойненько:
– Я не приводила, сами пришли, своими ногами. Со мной – это верно.
– Ага! Зачем же? Что ты им тут такого пообещала? Шестеро – вроде бы многовато для тебя, не такая уж ты могучая, когда лежишь. Или все же?
Господи, думала она, никак никто из них не может без такого вот намека. Всегда у них это на уме, что они – вечно голодны, что ли?.. Отвечала же мирно и вразумительно:
– Про что вы – не понимаю, я женщина скромная, а пришли они потому, что хотели жилье снять, а у меня как раз три комнаты освободились, сами видите, шестерых как раз уложить можно, а я этим и занимаюсь, комнаты сдаю на полном законном основании, вон патент на стенке в рамочке, если кто не заметил.
– Вот как. Хотели комнаты снять. А ты порядок знаешь – на каждого съемщика сделать немедленно запись – кто, откуда, зачем, на сколько, и так далее. Ты правила выполняешь? Знаешь, что бывает за несоблюдение?
– Да уж будьте уверены. И знаю, и выполняю.
– Так почему же у тебя, мать твоя женщина, в книге ни единой записи насчет них? Секреты от властей разводишь? Или на налогах хочешь урвать у казны? Да тебя за это просто повесить – это еще помиловать…
– Ничего я не развожу. Но порядки знаю.
– А что, новый порядок стал – не записывать, не доносить?
– Дай сказать, сам же бубнишь: «Отвечай, отвечай»… Я и отвечаю. Правила все старые, никаких новых нет. И в них указано точно: сперва соглашаются сдатчик со съемщиком насчет цены и оба подписывают ценовое соглашение. И потом только делается запись, то есть считается, что они сняли. И тогда – донесение. А тут как было? Кто-нибудь из вас ценовое соглашение видел? Нет. Потому что его и не было. Почему не было? Дело простое: насчет цены не договорились. У меня тут комнаты не самые дешевые, и не зря: тут и место ценится, и обстановка в комнатах, видите сами, на уровне, и чистота, и тишина, и личные ключи выдаются каждому, и даже гости разрешены – с ограничениями, конечно, без ночевки и с регистрацией. Соответственно я и запросила. А они – вахлаки темные, тупые, и не думала даже, что такие на свете бывают еще, считала – все давно повымерли. (Говоря, она все повышала голос, как бы бессознательно, само по себе это получалось.) Им, видишь ли, дорого показалось. У них, мол, таких цен вовсе и не бывает…
– Где – у них? – сразу перебили ее. – Вот тут-то они наверняка и сказали – где, в каких краях, откуда они такие взялись?
– Да мне-то не все ли равно – откуда? Я не спрашивала, их цены мне и во сне не нужны. А они не говорили, разговора у нас и вообще почти не было, я цену назвала, они между собой что-то там бормотали, не знаю – что…
– Притормози тут! Бормотали – ты наверняка хоть что-то да услышала, а? Ясно, что услышала, уши у тебя вон какие вострые…
– То и услышала, что бормочут. Но не по-нашему. Не знаю, где так говорят. Не у нас, это точно. Никогда такой речи не слыхала. Они и правда издалека, наверное.
– Значит, бормотали. И что же потом – просто встали и ушли?
– Да почти что так и получилось, как ты говоришь. Я было предложила их травничком угостить с лепешками. За травничком клиент размякает, добреет, чувствовать себя начинает без малого как дома – и тут как раз самое время скинуть запрос, и они на это клюют – начинает им казаться, что они своего добились, цену сбили. И остаются.
– Запрос?
– Ну ты что – неужели не знаешь? Удивительно даже. Запрос – нормальный: всегда первую цену назначаешь выше справедливой, с запросом. Именно для того, чтобы потом было куда отступить – но при этом своей выгодой не пожертвовать. Дело простое. Да, вот я, значит, и предложила, намекнула даже, что тогда и о цене еще поговорим. Но они травничка не захотели, сказали, что у них времени, мол, нет и денег таких тоже, что найдут авось что-нибудь, что по карману окажется, чтобы под небом не ночевать, тем более что дел у них много. И с тем ушли.
– Дел много? А хоть куда пошли – не заметила? В город или из города?
– Стала бы я еще им вслед глядеть. Они тут натоптали, пришлось пол мыть – мне-то ведь постояльцев искать все равно придется, вот к утренним ползунам снова на вокзал идти, а до того – после вас отмывать, нельзя же клиента вести в такую грязищу, из вас же никто ног не вытер, так все и ввалились…
Это было уже чистой воды ворчание, естественное для хозяйки, которая за собой никакой вины не чувствует и злится оттого, что ей вдруг забот добавили без всякой за то платы. Похоже, посетители ее все так и поняли – ощутимо расслабились, на стуле придерживать ее перестали, тот, что снимал допрос, вытащил коммик из кармана и стал докладывать. Вдруг снова повернулся к ней:
– А про обитель никто из них не упоминал?
– Сказала же я – ничего не разобрать было. Бу-бу-бу да ля-ля-ля, всего и толку.
Он снова заговорил в трубку. Негромко, но тут уж были не ля-ля-ля, тут язык был знакомый, понятный. Вирга в его сторону перестала смотреть – чтобы не подумал, что его разговор ее интересует. Да ни вот на столько не интересует, что бы он там ни вякал!
Они уже совсем подобрели, и один даже предложил:
– А хочешь – я тут у тебя задержусь, помогу пол отмыть?
– Ну как же, непременно, – ответила она с усмешкой. – Сначала пол помоешь, потом и спинку мне захочешь потереть, верно?
– Я и спинку умею тереть, попробуй – не пожалеешь.
– Непременно. Как только состарюсь – так сразу. А пока не взыщи, сама еще обхожусь, да и – есть кому.
Их старший насторожился:
– Муж, что ли? Где же он? Может, он что слышал?
– Муж не муж, – ответила она с достоинством, – а мужик. Слышать он не слышал, потому что он того же поля ягода, что и вы. И сейчас несет службу в патруле.
После этого на нее перестали обращать внимание и стали собираться на выход, обмениваясь репликами вроде:
– Но как же – вшестером, сквозь цепь… все же было перекрыто. А в направлении к обители – особенно…
– Дело темное, да и не нашего ума. Ну что – разбегаемся по своим конторам, на доклады? Приятно было с вами встретиться, ребята.
– Да, люблю такие встречи – без разборки. Между прочим, заметили – от Храма ни одного человека не пришло. Побрезговали нами, значит.
– Ничего, это им в копеечку встанет. Ну, счастливо.
– Того же.
Наконец-то Вирга осталась одна. Перевела дыхание. Почувствовала, что устала. Пол обождет до утра, ничего. Что же тут творится, если подумать? За этими людьми серьезная идет охота. А она, выходит, их укрывает. Почему? Да вот какие-то они… такие, что хочется им помочь. Вообще-то, не им, а ему. Тому самому. Остальные же – просто с ним. Как это у него получилось – сразу, незаметно влезть ей в душу и там остаться? Да какая разница – как…
Неожиданно для самой себя она решила: утром надо его встретить, рассказать о ночных визитерах. Где встретить? Бог знает. Но было странное ощущение: не только знает, но и подскажет.
Снова заворковал замок. Гер? Он самый. Вошел, усталый. Глянул на пол, все понял. Спросил только:
– Благополучно?
– Обошлось.
– Станешь убираться сейчас? Может, не стоит? Пойдем…
Вирга перебила:
– Не будем сегодня, Гер, ладно? Что-то я утомилась… и настроение не то. Потерпи хоть до завтра.
– Малыш…
Она вздохнула:
– Ну, если уж…
Он получил свое, быстро уснул. Вирга на этот раз даже не подыгрывала, лежала доска доской. Боялась: а вдруг Гер перебьет новое ощущение? Жаль было со странным чувством расставаться.
И ощутила: нет, никуда оно не делось. Осталось. И даже поярче стал огонек. Завтра – нет, сегодня уже – он непременно ей встретится. И тогда…
Что «тогда» – она так и не придумала. Да и не старалась. Но зато уснула наконец. И видела странные сны.
Утром же, наскоро сделав неизбежные домашние дела, вымыв пол в частности, побежала в город. Сама не зная куда.
2
Все было очень хорошо в обители Моимеда – хорошо для вновь прибывших и очень благожелательно встреченных: и баня, после которой они совершенно пришли в себя, и скромная трапеза, как почему-то именовался у братии обед, какого не постыдился бы и лучший ресторан во всей, может быть, Галактике. Но одного обстоятельства не хватало для полного, как говорится, счастья: возможности побыть только в своем кругу и поговорить. Кто-то из братии постоянно находился рядом, предлагал услуги, что-то показывал, что-то объяснял, заглядывал в глаза, сдувал пылинки… Не очень привычно было это людям экипажа, а если откровенно – даже и неприятно. Находиться на положении Весьма Важных Персон – не их удел, возникало ощущение, что это и не они вовсе, а кто-то другой, кого они ошибочно принимают за самих себя. Одним словом, все это было скорее противоестественным, чем наоборот, и заставляло каждый шаг и каждое движение делать с оглядкой; от этого напряженность возникала даже большая, чем если бы им приходилось, скажем, отрываться от погони или, наоборот, готовить атаку на отряд десантников. Так что очень хотелось стряхнуть все эти хвосты, как про себя шестеро окрестили всю занятую ими братию, и хоть где-нибудь, пусть совсем ненадолго, но уединиться и обменяться впечатлениями, не говоря уже о выработке плана на ближайшее будущее. Впрочем, все понимали, что если бы сейчас им и удалось остаться где-то вшестером, это на самом деле оказалось бы всего лишь видимостью: их и просматривали бы, и прослушивали в любой точке обители, всех вместе и каждого в отдельности, даже в туалете. Однако такое совещание – военный совет в Филях, как про себя назвал мероприятие Ульдемир (остальным пятерым это сравнение, естественно, ничего не сказало бы) – с каждой минутой становилось все более необходимым. Надо было найти способ выскользнуть из-под постоянного пригляда, и, к чести шестерых будь сказано, он был найден почти сразу: объявлен капитаном и тут же беспрекословно принят остальными пятью, что для окружающих прошло совершенно незамеченным. Потому что Ульдемир, внешне донельзя расслабленный после насыщения, зевнув, проговорил:
– Если бы нам сейчас еще и поспать минуток не менее трехсот. Заглянуть в сады памяти…
И выразительно посмотрел на брата-проводника, неуклонно державшегося плечом к плечу с капитаном.
Как и ожидалось, идея была принята чуть ли не с восторгом и проводником, и всеми прочими братьями, что следовали за вновь прибывшими на расстоянии трех-четырех шагов как бы для того, чтобы улавливать и исполнять любую просьбу, пожелание или даже требование гостей; пока что они оставались все еще гостями. Такой отклик на капитанский намек показал, что не только у людей экипажа нервы были на боевом взводе, но и у хозяев тоже.
– О, нет ничего проще! – с явным облегчением воскликнул брат-проводник. – Кельи для гостей готовы, и если угодно, то хоть сейчас…
– Мы удовлетворились бы и одной кельей – на шестерых.
– Увы, сие не в наших силах: здесь каждому брату и даже послушнику полагается отдельное помещение, дабы никто и ничто не могло помешать его сосредоточению и молитве. Правда, уровень комфорта разный, но гости у нас всегда пользуются наилучшим.
– Ну что же, – согласился капитан. – Подчинимся вашему уставу, – он повернулся к своим, – не так ли? Уснем в тишине, побродим в садах памяти, а если потребуемся (это было сказано снова проводнику), вы нас разбудите, не так ли?
– Можете не сомневаться, брат.
– Тогда ведите.
Повели. Кельи оказались не рядышком, а в разных концах и даже на разных этажах жилого корпуса, но это гостей, казалось, нимало не озаботило. Так, от кельи к келье уменьшаясь в числе, экипаж продвигался минут пятнадцать, пока наконец капитан, провожаемый теперь лишь одним братом-проводником, остановился перед указанной ему дверью. Брат забежал вперед, отворил. Жестом пригласил войти, пропуская. Ульдемир вошел. Окинул взглядом. Усмехнулся:
– Могло бы быть и скромнее, а?
На что брат ответил:
– Лишения и неудобства не должны мешать полноценной работе духа, вы не согласны?
– Готов согласиться, – ответил капитан и опять зевнул. Извинился: – Простите великодушно – очень устал, не столь уж я и молод.
– С годами приходит мудрость, – ответствовал монах. – В таком случае разрешите пожелать приятного сна?
– Тут неприятного быть просто не может, – улыбнулся капитан.
Брат-проводник вежливо поклонился, Ульдемир ответил тем же. Подождал, пока дверь за проводником не затворилась. Принялся раздеваться, медленно, как бы бессознательно поворачиваясь вправо-влево для удобства… Действительно, средств тут не жалели. Четыре камеры, а микрофонов и того больше. «Ну что же – хорошей вам видимости, но ничего интересного обещать не могу. А услышите разве что храп, хотя, вообще-то, от него давно удалось избавиться, но тем не менее… Извините».
Улегся на синюю простыню, накрылся невесомым одеялом. Снаружи была ночь, и в келье, едва лишь капитан растянулся на кровати, свет померк, в воздухе вдруг повеяло ароматом – неизвестно каким, но очень, очень приятным – гостю помогали уснуть. Еще несколько секунд – и едва уловимая, но очень ласковая, расслабляющая музыка послышалась как бы со всех сторон. Ульдемир почувствовал вдруг, что тело и в самом деле настоятельно требует покоя, отдыха, неподвижности. Оно засыпало, тело. Вот уже промелькнули перед закрытыми глазами предсонные картинки. И сейчас…
Сады памяти. Эти слова были им не случайно обронены, когда разговор зашел об отдыхе. И не пропали втуне, но были замечены и правильно поняты остальными пятью.
Картинки промелькнули и исчезли. Тело уснуло. Редкое, спокойное дыхание. Порой – чуть заметные непроизвольные движения: тело сбрасывает ранее возникшие напряжения. Все правильно. Все чудесно. Ребята, время!
Спи, физика. Эфир и Астрал тоже остаются тебе – для верности, для надежности, для твоей живости. Сам же я, в четырех высших тонких телах, уже не в тебе. Я рядом. Локализовался в воздухе; впрочем, точно так же мог бы и в пустоте или, если бы пришлось, в океанской глубине или раскаленной плазме. В таком состоянии я не могу совершать никаких действий, кроме единственного: впитывать информацию и оценивать ее. Зато и со мной нельзя сделать ничего теми средствами, что доступны человеку со всеми его техническими ухищрениями: слишком недалеко ушел он от духовного уровня живой протоплазмы. Меня – эту мою часть – нельзя ничем удержать, нельзя поразить, невозможно даже увидеть или ощутить хотя бы в качестве призрака: будь я в эфирном теле – это было бы еще возможно, а сейчас – никак. Ни меня, ни пятерых моих товарищей, что уже появились здесь в таком же качестве, в каком пребываю я сам. И хотя для себя самих мы остаемся вроде бы такими же, как всегда, на деле мы и воспринимаем друг друга, и общаемся совершенно другим образом, чем когда находимся в полном, так сказать, комплекте – во плоти. Мы видим, слышим, ощущаем не какими-то отдельными органами: их сейчас у нас нет. Но всем своим, так сказать, объемом, каким каждый из нас является и останется до тех пор, пока не возвратится к трем грубым низшим телам, что нежатся сейчас в удобных постелях. Мы не теряем связи с ними, этого делать нельзя, но наши действия сейчас от них не зависят, а только лишь от нашей воли. А полученная информация по каналу уходит в органику и осаждается там подобно тому, как принятая или созданная на компьютере информация откладывается в его памяти на сохранение. Обмен же мыслями между нами идет напрямую, тут не требуются никакие несущие частоты, мы сейчас ближе всего к состоянию и ощущению единого организма. Такое дается не сразу, да и не каждому. Ферме пришлось повозиться со всеми нами, пока мы не усвоили твердо это искусство – подолгу обходиться без плотного тела; но от нас не отставали, пока мы не научились, и правильно они поступили: это – единственное оружие, которым Ферма нас наделила, оружие, которое нельзя ни заметить, ни отобрать. Вот и пришло время испробовать свое умение на деле.
Встречу я назначил у себя, и минут через десять после того, как низшие тела наши уснули, весь экипаж собрался у меня, чтобы общими усилиями оценить обстановку и договориться о дальнейшем. Я подробно пересказал свой разговор с приором, добавив в конце:
– Нас приняли за кого-то другого. Надо думать – ожидается какая-то группа, по численности и качествам похожая на нас. И судя по сказанному приором, поручено ей будет то же самое, чем будем заниматься и мы: искать тех людей. Это было бы хорошо, если бы цель этих поисков тоже совпадала, но получается, что она как раз противоположна нашей. Значит, мы должны постоянно быть настороже и в полной готовности исчезнуть, как только появятся те, за кого нас пока принимают.
– Так, может быть, лучше исчезнуть сразу? – спросил Георгий. – Не так уж серьезно нас стерегут, чтобы нельзя было ускользнуть.
– Мы рассчитывали, – ответил я, – найти людей здесь, в обители. Но приор уверяет, что их тут нет – и скорее всего, не хитрит, иначе зачем им понадобилась бы группа поиска? Уйти сейчас можно, но лучше этого не делать – мы можем хотя бы начать работу с помощью здешней братии, нас будут вводить в разные системы и представлять многим людям, и это поможет нам сэкономить время, которого и так в обрез.
– Разве, – спросил индеец, – недельный отсчет уже запущен? Я думал, что он вступит в силу, только если эти люди погибнут и Альмезот перестанет излучать даже те крохи Тепла…
– Так оно и есть, но беда в том, что сейчас эти люди, даже не погибнув, практически Тепла не генерируют: иначе выследить их оказалось бы достаточно просто. И значит, отсчет идет.
– А можно ли верить приору? – высказал сомнение Никодим. – В обители явственно чую хитрость, своекорыстие, много чего дурного; да и что удивительного, настоящей веры-то тут и не бывало, все это лишь притворство, уж не знаю – изначально было так или постепенно таким стало. Может быть, приор и поймал уже тех людей, но скрывает от высших иерархов, играет в какую-то свою игру… Я вот полагаю, в таком виде, в каком мы сейчас, разумно будет прогуляться по обители и рассмотреть все как следует. Чтобы больше уже на нее не отвлекаться, а искать в городе.
С этим все согласились и тронулись в путь.
…За стеной, в тамбуре или предбанничке, что расположен между моей кельей и коридором, на диванчике сидит один из братьев. Сидит прямо, ни намека на расслабленность, в любое мгновение готов к действиям. Минуем его. Нахальный Питек не может удержаться от выходки и вместо того, чтобы обогнуть парня по дуге, пролетает сквозь него и, только для нас уловимо, смеется. Надо бы, конечно, сделать ему замечание, но на сей раз взбрык проходит для него безнаказанно: наблюдатель – или дежурный, или охранник, или топтун, как угодно, – ничего, естественно, не почувствовал, может быть, какая-то неожиданная картинка промелькнула в его сознании, но так быстро, что даже не оформилась, а еще вернее – не в сознании, а в подсознании, где и останется, скорее всего, на все время пребывания этого брата среди живых. А мы уже далеко от него. Но по-прежнему в обители и даже еще в том же корпусе. Для нас в этом состоянии не существует ни стен, ни перекрытий, просматривается все, и можно выбирать маршрут и устанавливать очередность тех мест, какие нам следует посетить в первую очередь, какие – во вторую, в третью… Делаем это на ходу, вернее, на лету, конечно, обмениваемся – чем? Мыслями? Словами? Вернее сказать – просто энергетическими пакетами, играющими сейчас для нас роль нормального обмена.
– Капитан, видишь – на крыше постройка, пентхауз, как говорится, – обширная, двухэтажная, и особая охрана. Видишь энергоканалы, что идут туда снизу? Мощный какой поток, удивительно. Там же не цех. Туда?
Да конечно же, я воспринял все это сразу.
– Туда и идем, Уве. Очень интересно. Все за мной!
Поток вихрей, неуловимый для окружающих, возносится вверх. Полуметровые бетонные перекрытия пронзаем, ничуть их не ощущая. Великолепное чувство полной свободы. Она и на самом деле реальна: над нами сейчас – только Высшие силы, но они нас не ограничивают – видимо, мы делаем именно то, что требуется. Завидное состояние – полная независимость от вещества. Вперед, вперед!..
Охраны и в самом деле немало. И на крыше, и внутри. Странно, тут, по сути дела, никакой планировки: одно обширное помещение – ни переборок, ни, следовательно, никаких комнат, коридоров, закоулков, выгородок. И меблировка для жизни крайне скудная: стол – сильно вытянутый овал, с дюжину сидений вокруг него – и все. Не на чем отдохнуть, если вдруг потребуется прилечь, не на чем приготовить хотя бы самую простую еду, одним словом – никаких бытовых условий. Зато, как ни странно, много зелени, живой, растущей в горшках, вазах, даже в бочонках. Словно это не жилые апартаменты, где можно с удобством провести хотя бы несколько часов, но помесь оранжереи с командным пунктом, боевой рубкой, что ли. Но это вовсе не значит, что тут пусто. Наоборот, даже тесновато. Потому что вдоль всех четырех стен тесно, один к одному стоят объемистые шкафы, плотно набитые схемами. Какие-то непривычные конфигурации, с налета не разобраться, что-то намного более сложное, чем устройства, с какими приходилось иметь дело каждому из нас. Иными словами – мощнейший неживой интеллект, и он не отдыхает, он – в работе, сейчас мы видим это совершенно четко, потому что в нашем нынешнем состоянии всякий заряд, даже самый слабенький точечный, каждое движение, даже на молекулярном уровне, воспринимается с предельной ясностью. Хотя смысл этих мгновенно меняющихся энергетических пейзажей от нас остается скрытым. Мы в состоянии сделать сейчас лишь самый общий вывод: такой мощности хватит и на то, чтобы управлять целым миром, всей планетой, а может быть, и не только ею. Мозг планеты? Искусственный, неживой ее разум?
Впрочем – похоже, это тут не самое главное.
До сих пор все мы оставались там же, где остановились, проникнув сюда: в самом центре помещения, над овальным столом, вбирая в себя информацию и как-то сортируя ее. В этом нашем состоянии мы лишены некоторых свойств и качеств, какими обладаем, находясь в единении с теми телами, что мирно отдыхают сейчас в кельях, – в частности, нам сейчас не свойственно удивление, страх, гнев, мы не эмоциональны. И в эти мгновения мы ощущаем совершенно другое: нечто такое, что заставляет меня тронуться с места и медленно направиться к тому кусту в бочонке, что-то вроде алоэ, что оказался ко мне ближе остальных. А именно – что это не только флора, это…