– Вранье бессовестное, верно?
Гибкая Рука смог только пожать плечами, но тут же, чтобы не показаться невежливым, ответил и словесно:
– Ты говоришь так. Я не знаю…
– Значит, живешь неполной жизнью, – уверенно определил брат Котс.
– Объясни.
– Да тут и объяснять нечего. Вовсе это не самый-самый турнир, на деле он четвертый по рейтингу, и в нем даже не все лучшие команды заиграны. Но, как говорится, хозяин – барин, рекламщикам стесняться не пристало, вот они и пудрят мозги. Хотя нормального болельщика не проведешь, все знают, что чего стоит.
Индеец вынужден был снова ответить:
– Не понимаю, о чем ты.
– Что тут не понимать? Каждая власть проводит свой турнир, даже если она не власть на деле, а так, властишка. Без этого нет престижа, нет престижа – нет и денег, а без денег, сам понимаешь, жизни тоже нет, да и к чему она тогда?
– А в обители, – осторожно спросил индеец, – все так думают? Или только ты, брат?
– Обсуждать дела обители в частных разговорах есть грех первой категории, – уже совсем другим тоном произнес брат. – Так что ты следи за своим языком, усвоил?
– Ты сказал, – ответил Гибкая Рука и решил, что лучше больше никаких вопросов не задавать, да провались эта игра сквозь землю. Если понадобится – сам как-нибудь разберется. Хотя, может быть, это будет сочтено невежливостью? – Сегодня тут что? – проговорил он, чтобы не прерывать разговора.
– Технический день – до игры двое суток. Сплошные проверки. Хотя отвечает за все реклама, но и другие власти заботятся о своей безопасности и прочем. Не показаться здесь на финальной встрече – никак не допустимо, очень влияет на авторитет.
– Народ обижается?
– Кто? Народ? Да кого это волнует? Брат, ты откуда вообще взялся, с того света, что ли? Или от природы такой… наивный?
– От природы, – признал индеец с готовностью. – От Бога…
– Бог – не самый главный… – пробормотал брат скорее самому себе, чем собеседнику, так что Гибкая Рука предпочел на это никак не отзываться, сделать вид, что пропустил мимо ушей. – Не грусти, у нас в обители каждый найдет себе дело по способностям, так что не пропадешь.
– Скажи, брат Котс… Если тут сегодня людей нет – кого же мы сможем тут найти?
Но на этот раз Котс О. Видал не поддержал разговора, наоборот, покачал головой и даже, выпятив губы, плотно ущемил их пальцами – что, вероятно, имело тот же смысл, что и приложенный к губам палец.
И верно, разговаривать, пожалуй, больше не следовало: они уже успели не только приблизиться к стадиону, но и, пройдя мимо нескольких подъездов, на миг остановились перед не столь заметной дверью, над которой виднелась надпись золотом по черному фону: «Комплекс для высокопоставленных персон». Задержались действительно только на миг, потому что Котс просто толкнул дверь, и она с шумом распахнулась, открывая вход.
Индеец ожидал, что им придется проходить сквозь заслон из охранников, а то и солдат: высокопоставленные персоны любят надежность во всем, а прежде всего – в своей безопасности. Ожидание не оправдалось: за дверью не было ни души. Зато было очень много другого: большой набор опознающих устройств, наверняка (прикинул индеец, вновь становясь инженером) связанных и со всеми мыслимыми базами данных, и с оружием, готовым действовать на поражение немедленно при возникновении каких-то сомнений относительно допущения вошедших в этот элитарный уголок. Индеец невольно замедлил шаг, что же касается его напарника, то он не обратил на все это ровно никакого внимания, но достал откуда-то изнутри карточку величиной с обычную денежную и, держа ее пальцами, словно удостоверение личности, протянул руку в направлении одного из устройств – не тумбы, не экрана, не следящего объектива и не слегка выдающегося из переборки микрофона, но к металлическому сетчатому блюдцу, вделанному в стену в стороне от всего остального. Секунда прошла – карточка, показалось индейцу, вспыхнула, засветилась красным (Гибкая Рука испугался даже, что Котс обожжет пальцы), затем цвета стали быстро сменять друг друга – не в спектральном порядке, но, казалось, без всякого порядка вообще, словно каждый цвет означал то ли букву, то ли цифру или еще какой-то символ, которые могли по-разному повторяться и сочетаться, образуя некий текст, где-то подвергающийся мгновенной расшифровке. Продолжалось это секунд не более десяти – потом карточка погасла, Котс убрал ее куда-то за пазуху и сказал:
– Ну, все. Поторопимся: тут интересно видеть и слышать все с самого начала.
Они поторопились, индеец даже не успел как следует разглядеть убранство помещений, предназначенных для сильных мира сего: поспевая за братом, он рысью, если только не галопом, пронесся мимо дверей, охранников, официантов, секретарей, операторов, красавиц из службы услуг (Гибкая Рука ощутил при этом сильное сердцебиение: вот это были девушки! Жаль, что Питек их не видит!) и наконец оказались в помещении, в котором им, видимо, и следовало быть.
Вероятно, в этом помещении проводились после игр пресс-конференции; во всяком случае, так подумалось индейцу. У стены, противоположной входу, метровое возвышение, на нем – длинный стол со стульями с одной стороны, зал уставлен рядами кресел. Но, видимо, на этот раз речь шла не о пресс-конференции: ни одной камеры и близко не было, да и ни единого человека, которого можно было бы принять за репортера. Всех присутствующих уже с первого взгляда можно было разделить на две неравные части: одна была – человек десять, – безусловно, значительные фигуры, их высокий статус читался на лицах и еще недвусмысленнее – на одежде и обуви; Гибкая Рука не имел представления о здешних ценах, но в качестве гардероба худо-бедно разбирался и потому предположил, что цен более высоких и не бывает. Вторую группу, куда более многочисленную, составляли телохранители первых и, возможно, их референты и секретари – тоже весьма пристойно одетые, но далеко, далеко не на том уровне, что их хозяева: ярче, но… нет, рукава не так были вшиты, да и покрой уступал. Группы резко разделялись и по местам, какие они тут занимали: первые – за столом, остальные по-разному: помощники – в первых двух рядах, охранники – группами у входов и по краям подиума. Когда Котс и индеец переступили порог, четверо из оберегавших вход рванулись было к ним, словно пружиной подброшенные, но уже через долю секунды расслабились: видно, монах был им хорошо знаком. Котс, кивком предложив Гибкой Руке следовать за ним, без задержки пересек зал от входа до подиума, подошвы его традиционных сандалий четко прощелкали по ступенькам, он подошел к столу, за которым еще три-четыре стула оставались свободными, сел, не ожидая приглашения, указал индейцу на место рядом с собой (оно, кстати, было занято, но обосновавшийся на нем человек, хотя и не сразу, но все же, как бы повинуясь взгляду брата Котса и его поднятым бровям, передвинулся на кресло левее), проговорил негромко, но всем слышно: «Благословение Господне с высоким собранием. Наши скромные персоны да не отвлекут вас от дел», и собравшиеся, вроде бы никак на сказанное не отозвавшись, продолжили то, ради чего они тут собрались. Гибкая же Рука занялся своим главным делом: принялся просматривать одного за другим всех, кто собрался здесь, и невольно грустнел с каждым новым разочарованием: никого, хоть отдаленно похожего на разыскиваемых, тут и в помине не было.
– Итак, – молвил один из сидевших за столом – его место было в самом торце, – я полагаю, все успели ознакомиться со сценарием предстоящего события, и я готов выслушать замечания и предложения – если они, разумеется, вообще существуют. Прошу, коллеги. Кто первый?
– Замечание к порядку ведения, – сразу же заявил один из участников обсуждения, по облику – самый молодой, но уж наверняка не самый скромный.
– В самом деле? – В голосе председательствующего отчетливо прозвучала неприязнь. – Какие же нами допущены ошибки? Очень любопытно будет услышать.
– Перед началом обсуждения не соблюдена обязательная рекламная десятиминутка. Таким образом, нарушено генеральное соглашение между Всемирной Рекламой и всеми объединениями, чьи представители здесь присутствуют. Это первое. И второе: как известно, любые мероприятия, в которых участвует более одного человека, могут осуществляться лишь при включенных рекламных экранах, и единственным разрешенным ограничением является приглушение звука до приемлемого уровня. Однако я не вижу здесь ни одного включенного экрана, а по категории этого помещения их должно быть не менее трех. Следует ли считать это досадным упущением или запланированным саботажем? Если положение не будет немедленно исправлено, компания, которую я представляю, отказывается от участия в обсуждении со всеми вытекающими из этого последствиями. Прошу принять меры.
Последние слова молодой человек произнес едва ли не приказным тоном.
И с маху уселся на свое место, обводя участников строгим взглядом.
Ответил ему председатель:
– Если бы наш… гм… наш юный коллега более внимательно ознакомился с «Положением о проведении финальных и приравненных к ним игр и других спортивных соревнований», принятым Согласительным комитетом всех властных структур, то он не стал бы занимать наше внимание необоснованными претензиями. Поскольку там ясно сказано, что закрытые подготовительные совещания по проведению указанных мероприятий проводятся в режиме максимальной закрытости и высшего уровня секретности. А в Основной инструкции, принятой тем же комитетом, совершенно недвусмысленно указано на то, что к мерам по соблюдению высшего уровня секретности относятся… вот этот текст, цитирую: «отключение любого электронного оборудования, какое может быть использовано для несанкционированного просматривания, или прослушивания, или записи, или создания помех проводимым мероприятиям». Полагаете ли вы, коллега, что рекламные экраны не относятся к электронному оборудованию?
В голосе молодого представителя рекламного центра звучало торжество, когда он отвечал:
– Именно так я и полагаю, глубокоуважаемый коллега. Поскольку наше рекламное оборудование последнего поколения никак не относится к электронике, что должно быть известно всем и каждому, но является кваркотронным, то есть принадлежит к новейшей технологии. А в документе, который вы только что столь трудолюбиво цитировали, как все мы слышали, ни словом не упомянуто о кваркотронике. Поэтому я продолжаю настаивать на немедленном перерыве на рекламную десятиминутку и включении экранов.
– Действительно, – сказал председатель, – о кваркотронике ничего не сказано, однако лишь потому, что инструкции и прочие документы принимались тогда, когда этой технологии еще не существовало. В настоящее время комитет занят как раз обсуждением модернизированного варианта. Иными словами, коллега, вы ссылаетесь на чисто техническое обстоятельство, а ведь дело серьезное: стоит хоть ничтожной доле информации о том, чем мы тут заняты, просочиться наружу – и вы представляете, что тогда начнется в мире? Без преувеличения скажу: вплоть до массовых бунтов и переворотов! Кстати, первой их жертвой станет как раз реклама, поскольку она всем осточертела больше, чем все прочее. А эмоциональный уровень населения, уровень сдерживаемых страстей уже почти на красной черте… Вы способны понять это? Или для вас это чересчур сложно?
– Коллега «Банк-уния», – вступил в разговор один из молчавших до сих пор участников, – мое мнение – не стоит метать бисер, сами знаете, перед кем. Все равно вы ему никак ничего не объясните – не потому, что он глуп, хотя я и этого не исключаю, а просто он сейчас не желает понимать ничего, кроме единственной вещи: если он не добьется своих туманных картинок, в его родной конторе ему устроят такую порку, после которой выше курьера уже вовек не подняться. По сравнению с такой перспективой для него любой здравый смысл лишен всякого содержания. Убеждать его – все равно что писать себе через голову. И знаете, что еще? Мне его жаль, все мы в свое время были если не совсем такими, то, во всяком случае, достаточно похожими. Поэтому, а еще более потому, что мы сейчас теряем время совершенно непроизводительно, предлагаю пойти на взаимные уступки. Компромисс, коллеги, и только он позволит нам сейчас перейти к существу дела.
– Как же «Авторитет» представляет себе возможный компромисс?
– Элементарно просто. Мы включаем экраны. Однако не для приема текущей рекламы, поскольку ни малейшего выхода в реальное вещание сейчас мы не допустим. А на экраны выведем старые рекламные записи, которых здесь имеется в изобилии. То есть никакой связи с внешней средой у нас по-прежнему не будет, а если даже кто-то попытался бы вести запись на здешней внутренней аппаратуре, то во избежание последствий все старые записи после воспроизведения будут стираться. Я могу поручить это моим людям, коллеги, уверяю вас – они в таких вещах разбираются прекрасно. Молодой человек, вы сможете доложить вашему руководству, что заседание шло при включенной рекламе, и это будет чистой правдой; что же касается десятиминутки, то мы и ее соблюдем – только не перед, а после работы. Устраивает вас такой выход?
– Согласен, – отозвался рекламист, хотя и не сразу, достаточно хмуро.
– Вот и прекрасно. Коллега председатель, возвращаю вам слово.
При этих словах брат Котс усмехнулся и даже подмигнул индейцу; тот слегка кивнул в ответ.
– Благодарю, коллега, – проговорил председатель. – Итак, переходим к делу. Из проекта сценария вы, несомненно, уяснили главное, так что теперь нам остается пройти по пунктам. Игра протекает следующим образом: первый шаг – один-два в пользу «Пожирателей». Нарушения – поровну, восемнадцать на восемнадцать, однако один свободный заброс в пользу «Пожирателей», результативный. Второй шаг – три-два в пользу «Снайперов», штрафы – двадцать на двадцать два, два свободных заброса в пользу «Снайперов», результативен один. Таким образом, счет основного времени равный, четыре-четыре. Дополнительные шаги: два-один и один-два. В результате счет по-прежнему ничейный, семь-семь. Штрафы: шестнадцать на четырнадцать. Затем серии свободных забросов. Первая, полная серия: восемь-восемь, то есть все забросы реализованы. Вторая серия, редуцированная: пять-пять. То есть счет все еще равный. И наконец третья серия, малая, по три заброса. В ней один заброс, а именно второй, «Снайперы» отражают путем верхнего перехвата и таким образом выигрывают финальный матч и тем самым – весь «рекламный» турнир. Есть возражения против такой схемы?
И сразу почувствовалось, что этот вопрос задел каждого – и по-разному. Потому что не менее половины участников обсуждения явно были недовольны. И один из них не преминул заявить об этом:
– Простите, но «Кровь земли» совершенно не довольна такой трактовкой. Она свидетельствует о полном пренебрежении справедливостью. Напомню, что и в предыдущем турнире, Державном, выиграли «Снайперы»; не следует ли сейчас отдать победу «Пожирателям»? Мы рискуем утратить доверие масс: люди ведь видят, что на самом деле «Пожиратели» сильнее…
– Совершенно верно, – подтвердил председатель. – И это вызовет определенное недовольство, что, собственно, нам и требуется. Вынужден напомнить вам, коллеги: население, его эмоциональный уровень, уровень страстей возрос до опасного предела. Население недовольно, и вы без труда можете понять – чем именно. В мире беспокойно, коллеги. И самый простой способ снять это напряжение, направить энергию страстей в безопасном направлении – это реализовать его в недовольстве результатом турнира. Что же касается справедливости, то могу обещать, что в следующем турнире – это будет как раз ваш турнир, «Кровь земли», – выиграют «Пожиратели» и таким образом по числу выигрышей сравняются со «Снайперами». Мало того: они обыграют их и в турнире «Людей Закона», так что на какое-то время даже вырвутся вперед. Согласны?
– Ну, разве что на таких условиях…
– Какие еще суждения у коллег?
– Есть. По ходу игры.
– Да, прошу вас. Что вас смущает?
– Использовано все игровое время до предела, но в сценарии я не нашел ни единой драки и ни одного удаления. По-моему, это противоестественно. Не говоря уже о том, что…
– Я понял вас, коллега, и вынужден признать, что вы правы, это действительно серьезный недостаток. Когда, по-вашему, должна произойти драка?
– По-моему, уместно было бы в первом добавочном полушаге.
– Я записал. И удаление – в результате этого столкновения?
– Нет, там – одна травма с заменой. А удаление – во втором добавочном за пререкания с центральным судьей пятерки.
– Очень хорошо. У вас есть кандидатура?
– Я предложил бы Штопа. Он…
– Простите, но он же из «Снайперов»!
– Вот именно! В этом и весь юмор: они все равно выиграют!
– Н-ну… Пожалуй, это и в самом деле неплохо. Никто не возражает? В таком случае переходим к кандидатурам. Первое очко, выигранное «Пожирателями». Чей удар и в результате какой комбинации? Лично мне кажется, что лучше всего сделать быстрое очко. Селим проходит по правому краю, прорывается за зеленую линию, переходит на игру руками и бросает в левую корзину, в то время как Чухарь ожидает удара ногой в дальний угол больших ворот…
– Позвольте, позвольте!..
– Коллеги, не станем затягивать дело до бесконечности, не забудьте – команды должны еще как следует отрепетировать, а время уходит!
– Извините, но мы еще не обсудили уровня вознаграждения игрокам, тренерам, судейской пятерке, комментаторам, наконец…
– Проще всего будет целиком взять это из предыдущего турнира – было очень прилично…
– Однако же…
В разгоревшийся спор Гибкая Рука вслушиваться не стал, детали казались ему уже не столь интересными, как сам принцип того, что здесь называлось честной игрой. Котсу это, наверное, тоже надоело. Он откровенно зевнул, потянулся на кресле и сказал индейцу:
– Мы, пожалуй, можем идти.
На их уход никто не обратил внимания, потому что как раз в это время председатель произносил весьма проникновенным тоном:
– И, коллеги, вряд ли нужно лишний раз напоминать вам, что принятые здесь решения ни в коем случае не должны стать известными ни единому человеку из букмекерской корпорации, иначе наши с вами интересы окажутся очень серьезно ущемлены…
В ответ раздался одобрительный гул; Котс, закрывая за собой дверь, сказал с усмешкой:
– Это как раз будет первым, что сделает любой из них: у каждого есть свой букмекер, которому и говорить ничего не надо будет – просто сделать ставку… Конечно, интересы больших корпораций пострадают, зато каждый из этих парней изрядно выиграет, включая самого последнего из телохранителей; если бы не это – мы никого из них тут не увидели бы.
Гибкая Рука промолчал, про себя сделав вывод: это действительно был, пожалуй, худший из всех известных ему миров. Самый неестественный. Что же удивительного в том, что ему предстоит погибнуть? По делам и расплата.
2
Георгий, сопровождавший брата Шарома, уже более двух часов находился в одной из аудиторий Кишаретского Высшего Академического училища, считавшегося наиболее престижным из высших учебных заведений Альмезота. В этом храме науки нынешний день был вдвойне напряженным: в одной половине аудиторий принимались дополнительные, а на самом деле – решающие приемные экзамены, в другой же – еще более судьбоносные выпускные, чьи результаты должны были неизбежно повлиять на дальнейшую судьбу оканчивающих курс наук – во всяком случае, на несколько ближайших лет. Понятно поэтому, что Храм никак не мог обойти эти события самым пристальным вниманием и для получения нужной информации послал именно брата Шарома, крупнейшего в своей области специалиста.
Предыдущие два часа монастырская пара провела на приемных экзаменах, а сейчас как раз меняла дислокацию, поднимаясь на те этажи, где соревновались соискатели дипломов. Таким образом, на несколько минут брат и послушник оказались в обстановке, дававшей возможность для разговора, поскольку в аудиториях нарушать торжественную тишину кем-либо, кроме вопрошающего и отвечающего, было бы грубейшим нарушением порядка и традиции. Поэтому Георгий постарался не упустить такой возможности получить хоть какие-то объяснения многого, чего он пока так и не сумел понять.
– Брат Шаром, могу ли я спросить…
– О чем угодно, брат. У нас нет секретов от таких людей, как вы, пользующихся высочайшим доверием. Итак?
– Молодые люди на экзамене, как мне кажется, должны показать уровень своих знаний и умение хорошо соображать, не так ли?
– Совершенно справедливое мнение, брат мой.
– Но мы с вами видели своими глазами…
– С тобой, брат, не «с вами». В обители не принято…
– Да, разумеется. Мы с тобой видели, как принимались четыре экзамена: по экономике, экологии, праву и безопасности…
– У тебя прекрасная память.
– Мы слышали и вопросы, и ответы на них.
– Совершенно справедливо.
– Может быть, я не понимаю, я впервые в этом вашем мире…
– И ненадолго, кажется?
– Этого я не знаю. Но… мне запомнился первый вопрос и первый ответ – вопрос был по экологии.
– Совершенно верно. Этот предмет теперь считается основным.
– Но ведь что спросил преподаватель?
– Он спросил: «Насколько вы готовы к экзамену?»
– Вот именно! Ты знал заранее?
– Конечно. Это стандартный вопрос на любом экзамене.
– И юноша ответил: «Готов в пределах трех тысяч».
– Не понимаю, что тебя так удивило. Может быть, то, что он не назвал – трех тысяч чего? Но у нас в обращении только одни деньги, и если говорят «три тысячи», то само собой подразумевается, что речь идет о диконах.
– Деньги?
– А ты чего ожидал?
– Я думал, вопрос будет касаться природы, в которой люди живут. Разве так не должно быть?
– Должно, но так оно и было. В какой среде мы живем? Что главное в нашей жизни, необходимое для ее существования? Деньги, конечно. Не воздух, не вода, не пища, не жилье, потому что все это можно иметь в таком количестве и того качества, какое позволяют деньги, имеющиеся у тебя. А если ты ими не обладаешь, среда становится для тебя смертельной, потому что тебе негде жить, нечего ни есть, ни пить, да и воздухом ты дышишь, не приведенным к норме, так что долго не выдержишь. Нет, вопрос был задан правильно и совершенно закономерно, потому что ответ на него сразу дает понять, кто пришел держать экзамен и откуда, что стоит за его спиной – в смысле какие деньги: большие, средние, малые…
– А если вообще никаких?
– Этого просто не может быть: такие не экзаменуются, потому что им заведомо не на что рассчитывать.
– Но, может быть, как раз у этого юноши прочные знания, блестящие способности…
– Да нет, этого быть просто не может. Если у него нет денег, значит, у его родителей или покровителей не оказалось достаточных способностей для того, чтобы их заработать. А значит, и их потомок таким даром не обладает – зачем же ему диплом? Ему и десять дипломов не помогут подняться в жизни.
– Это вовсе не обязательно: бывает, что в совершенно заурядных семьях рождаются дети с редкостными способностями в самых неожиданных областях: в геометрии, допустим, или философии…
– Не спорю, такое бывает. Опыт показывает, что ежегодно экзаменационный месяц выявляет в среднем две дюжины таких самородков. Происходя из совершенно пустых семей… Пустых – значит, не имеющих ни одного дикона сверх необходимых для выживания, я думаю, ты понял… Так вот, родившись в такой семье, потомок ко времени завершения обязательного школьного минимума успевает сам лично заработать столько, что получает право участвовать в экзамене. Но пара дюжин на целый мир – согласись, это очень мало, и на этом общество не может строить свои планы.
– Но ведь деньги родителей не гарантируют способностей потомства!
– Не понимаю: при чем тут способности? Кому и зачем они нужны?
– Прости, но это я не понимаю: как общество может развиваться, если им не руководят способные люди?
– Ах, ты вот о чем: о руководстве? Брат мой, но это ведь главным образом видимость! Не понимаешь? А ведь это так просто… Мир живет в условиях постоянного прогресса, а прогресс – это на самом деле набор определенных и совершенно незыблемых формул, которым нужно следовать, все остальное реализуется как бы само собой. Формулы эти основаны на движении денег и определяют пути этого движения. Кто-то в руководстве существующих властей, все равно – политических, производящих, торговых, рекламных, – может быть, страдает самонадеянностью до такой степени, что воображает, будто именно его деятельность в какой-то мере определяет развитие общества, так называемый ход истории и все такое. Но это всего лишь патология, разновидность мании величия. На самом деле любого можно заменить кем угодно другим – ничто не изменится. А о том, чтобы они все и всегда следовали формулам, заботятся вовсе не какие-то личности, но мировая Информационно-управляющая сеть, которая, к счастью, работает совершенно независимо и обходится без какого-либо участия людей, что бы они о себе ни мнили. Пребывание у власти на самом деле – просто способ решать свои личные проблемы, оборачивать свои деньги, умножать их количество. Только и всего. На самом же деле деятельность властей влияет на ход прогресса не более, чем службы в нашем храме – на проявления воли Господней…