Михайлов Владимир Дмитриевич. Сторож брату моему (Капитан Ульдемир - 1)

   Иными словами - человечество Земли лучше, чем те, кто живет на планете Даль. В чем-то лучше.
   Или - или мы не можем переступить через ощущение того, что наше человечество все же ближе нам, чем любое другое. То есть, что наши мысли о всеобщей близости, равенстве и прочем применимы лишь в пределах Солнечной системы. Что мы мыслим вовсе не так широко, как нам казалось. Что, опять-таки, законы, по которым мы живем, локальны, и здесь применять их нельзя.
   Если мы попробуем вывернуть условия задачи наизнанку, то получится вот что: предположим, что спасение обоих человечеств невозможно. Должно ли в таком случае погибнуть одно из человечеств или оба? И если одно, то какое?"
   Аверов застонал.
   "Нет, такие решения принимать невозможно. Это противно природе человека!"
   Еще одна мысль подкралась исподтишка.
   "Аверов, а есть ли для тебя разница: будет ли принято решение вообще или оно будет принято именно тобою?
   И чувствовал бы ты себя точно так или как-то иначе, если бы установка, с помощью которой предстоит... нет, скажем - с помощью которой можно погасить звезду Даль, была задумана, рассчитана, сконструирована и построена не под твоим руководством, а под водительством кого-то другого?
   Иными словами, дело в решении - или в степени твоего участия в нем и твоей ответственности за него?"
   Аверов закрыл лицо руками.
   "Наверное, была бы разница...
   Но нет, нет, слишком это было бы недостойно. Нет, дело не во мне. Дело в самом решении, противном идеям Земли.
   Да, вот в чем дело: приходится отходить от усвоенных с детства идей, а это трагический, это болезненный, это порой даже смертельный процесс.
   От идеи безусловного сохранения всего приходится приходить к идее жертвы чем-то ради чего-то.
   Но если вторая идея - тоже фундаментальна, то, может быть, ее и нужно...
   Нет! Нет!
   А ведь тогда все сразу изменилось бы.
   Понятия относительны. История напоминает: какой-нибудь хан, палач для одних, становился для других национальным героем.
   Твоя установка. Она убьет (какое страшное слово!), убьет кого-то. Но ведь и спасет, спасет гораздо больше людей! И даже если принять проклятое решение придется именно тебе, то вовсе не сказано, что ты станешь палачом. Ты станешь спасителем, спасителем всего Человечества! Есть ли более высокая честь?"
   - Нет! - опять крикнул он. - Нет! Я не знаю...
   Он взглянул на часы и заторопился.
   Пора было идти совещаться с Уве-Йоргеном.
   Может быть, выход подскажет пилот?
   И решение не придется принимать самому?..
   В комнате были гладко оштукатуренные стены, такой же потолок, пол из хорошо оструганных, плотно пригнанных-досок. В одной стене, под самым потолком - длинная, узкая щель, видимо; для вентиляции. В потолке квадратное окошко, через которое проникал свет. Матрац на полу: большой мешок, набитый чем-то мягким. Больше ничего.
   Шувалов сложил матрац втрое, чтобы сесть на него, но потом раздумал садиться и стал расхаживать по комнате.
   - Ага... - бормотал он. - Мгм... Вот именно...
   Он привычно сунул руку за блоком - но блока не было, не было и кармана, в котором приборчик лежал. Да, его переодели. Он пощупал ткань. Ничего, терпимо. Белье, к счастью, оставили. Вот сменить его, видимо, придется не так скоро. Плохо. Но с этим можно мириться.
   По-настоящему плохо то, что затягивает контакт. Тот контакт на высшем уровне, с помощью которого только и можно решить все проблемы. Решить единственно возможным образом.
   Для Шувалова решение могло быть лишь одним: "Будут спасены все. Никто не погибнет. Как? Так или иначе. Ум человеческий изворотлив. Спасение двух человечеств никак не затрагивает фундаментальных законов естествознания а раз так, то оно человеку под силу. Нужно только, чтобы сила эта была отдана вся, до конца. Сейчас, когда люди поймут, что спасение обитателей Даль-2 неразрывно соединено со спасением человечества Земли, они сделают все возможное и невозможное.
   Однако нужна, конечно, информация. Значительно больше, чем имеется ее сейчас.
   Информация о человечестве Даль-2. Об уровне цивилизации. О возможностях.
   Потому что могут быть разные решения. Допустим, дело с эвакуацией затянется. Может быть, придется сделать то, о чем случайно заговорил тем утром капитан. Уйти под землю. Рыть шахты, убежища. Там тепло сохранится дольше, чем на поверхности. Доставить с Земли небольшие силовые установки. Обогревать, снабжать воздухом. Наверное, возникнут и другие проекты. Нужно только знать, на что эта цивилизация способна. Сколько их. Какова техника. А главное - настолько ли они развиты, чтобы понять весь ужас того, что грозит им".
   Теперь Шувалов уселся на матрац, устроился поудобнее. Непривычная обстановка больше не мешала ему думать. Жаль только, что не было блока для записи. Хотя - хорошие мысли не забываются, а остальные и не стоит запечатлять.
   Итак, какова же может быть эта цивилизация?
   "Это, кстати, не такое уж похвальное наименование, - подумал Шувалов, усмехаясь. - Происходит оно от слова "город", а с этими городами в прошлом, если верить историкам, было немало возни. Люди сами чуть не отравили себя своими выделениями. Нечто вроде внутренней интоксикации. Можно, конечно, назвать то, что существует здесь, не цивилизацией, а культурой. Так будет лучше".
   Шувалов, даже размышляя про себя, любил отшлифовывать формулировки, чтобы потом уже не задумываться над ними.
   "Культура. Потомки некогда прилетевших сюда землян в известной степени регрессировали - до самого примитивного звездоплавания им очень и очень далеко... Регресс этот легко объясним - он был неизбежен. Однако мог выразиться в различных конкретных формах. В конечном итоге цивилизация, ее характер, определяются уровнем производительных сил. Что же было в распоряжении прилетевших сюда людей?"
   Шувалов задумался, потом решительно кивнул.
   "Начнем с источников энергии. На корабле можно, конечно, привезти и затем смонтировать здесь ядерную энергетическую установку. Можно доставить некоторое количество топлива. Но, естественно, ограниченное. Рано или поздно оно кончится. Его не хватит даже на века, не говоря уже о тысячелетиях. А дальше? Наладить добычу ядерного топлива здесь практически невозможно. Уязвимость технических цивилизаций заключается в том, что из них, как из сложной машины, нельзя вынуть какие-то детали - и ждать, что остальные будут работать, как ни в чем не бывало. Добыча топлива - и не только ядерного, но любого, кроме разве дров, - это и геологическая разведка, и машиностроение, и транспорт. Машиностроение и транспорт - это, в свою очередь, металлургия, а она упирается в горнорудную промышленность, которая опять-таки зависит от энергетики и металлообработки... Это только одна ниточка из многих, из которых сплетается, как кружево, техническая цивилизация. Тут что-то вроде порочного круга. На Земле такая цивилизация все-таки ухитрилась возникнуть, но какой ценой, нельзя забывать - какой ценой. Века рабства, века страшного угнетения, о каком мы не имеем ни малейшего представления, века, когда людская жизнь стоила меньше, чем ничего...
   Гм. А почему же здесь...
   Почему здесь не произошло того же? Видимо, потому, что на планете высадились люди, воспитанные обществом с достаточно высоким моральным уровнем. И, заранее представляя, вероятно, все технические и хозяйственные трудности, они вряд ли собирались опуститься, скажем, до уровня рабовладельческого общества.
   Какой из известных на Земле социально-экономических формаций соответствует их технический уровень?. Судя по тому, что Шувалов до сих пор видел, обработка металлов находится тут вовсе не на таком бедственном уровне. Доски пола обструганы - значит, применяется и обрабатывается железо. Или брюки, в которые Шувалова нарядили, - ткань, безусловно, из растительного волокна, но не домотканая, это уже фабричное производство. Пожалуй, на Земле в античную эпоху умели меньше.
   Но главное, видимо, заключается в том, что, обладая ограниченными техническими, а следовательно, и экономическими возможностями, люди искали возможность сохранить какой-то определенный социальный уровень, который в принципе соответствовал бы их унаследованным от Земли воззрениям. И что-то они, вероятно, нашли. Об их успехе можно судить хотя бы по их отношению к каждому отдельному человеку. По тому, каково отношение общества к личности, можно с уверенностью судить о достоинствах и пороках самого общества. Но вот он, Шувалов, сидит здесь - хотя и в заточении, но живой и здоровый. Невзирая на всю его неоспоримую (с их точки зрения) вину, его не потащили на костер, не забросали камнями, даже не ударили ни разу, даже не были грубыми. Можно сказать откровенно: они кажутся довольно симпатичными людьми и своим поведением вряд ли сильно отличаются от жителей теперешней Земли. Тот же судья хотя бы: он ведь был явно доброжелателен. Конечно, о том же судье можно сказать, что человек он ограниченный и недалекий; это если считать, что ограниченным является всякий, кто не умеет, скажем, решить систему уравнений определенной сложности. Но надо смотреть шире. Приобрести знания куда легче, чем изменить свое отношение к жизни, к людям, к обществу. И если взгляды на жизнь тех, кто населяет планету, совпадут со взглядами прилетевших с Шуваловым, то можно считать, что основа для взаимопонимания есть.
   Если. На такую удачу можно надеяться, но пока у Шувалова есть лишь косвенные доказательства, и ни одного прямого. Для того, чтобы получить их, нужно как можно больше общаться с людьми, составить точное представление об уровне их развития, психологии, круге интересов. Разговаривать, понадобится - спорить, доказывать свою правоту.
   Но как осуществить это, если он, Шувалов, заперт в комнате, и о нем, кажется, забыли?
   Впрочем, не нужно беспокоиться. Надо думать, упорно думать о том, что же предпринять, чтобы все-таки заинтересовать эту публику ее собственной судьбой..."
   Судья на самом деле вовсе не забыл о нем; напротив, очень хорошо помнил. После того, как странного человека увели и доставили к докторам, судья провел немало часов, так и этак разглядывая оставшиеся в его распоряжении необычные предметы - одежду и все, что находилось в ее карманах.
   Судья был, в сущности, человеком скорее добрым, а не злым, и не находил никакого удовольствия в том, чтобы причинять людям неприятности. Но его обязанность была - следить за соблюдением закона и пресекать его нарушения, а как и какими средствами - об этом достаточно хорошо позаботился сам закон. Для него, судьи, главным было - самому поверить в то, что закон был действительно нарушен, и установить - сознательно или без умысла. Впрочем, никто не может отговариваться незнанием закона; древний принцип этот был привезен еще с Земли, о чем судья не имел ни малейшего представления, но от этого принцип не становился менее убедительным. И теперь, разглядывая, ощупывая и даже обнюхивая разложенные на столе вещи, судья искренне пытался понять, с кем же столкнула его судьба.
   Да, это был такой же человек, как все. И тем не менее все в нем, начиная с одежды и кончая разговорами, было чужим - непонятным и немного тревожным. Судья не мог понять, в чем заключалась угроза, о которой говорил Шувалов; но даже одно упоминание об угрозе настораживает и заставляет волноваться, тем более - если характер угрозы остается загадочным. Поскольку, однако, почти каждый человек в глубине души уверен, что все наблюдаемые им явления он может объяснить, исходя из того, что ему известно, судья старался дать всему непонятному понятные объяснения, оперируя теми представлениями, которыми он обладал.
   Он знал, что вещи, оставшиеся у него, не были и не могли быть изготовлены ни в их городе, и ни в одном из других городов: все, что изготовлялось в городах, было давно и хорошо известно, потому что изготовлялось уже много десятилетий и не менялось. Значит, вещи были сделаны где-то в другом месте.
   Где же? Судье не пришла в голову мысль о пришельцах из другого мира, с другой планеты, потому что ни одному нормальному человеку такая мысль прийти в голову не может, если только человек всем ходом событий заранее не подготовлен к ее восприятию. А судью и его соотечественников еще в школе учили, что планета, на которой они живут, является единственным обитаемым миром. Правда, космогония их не была ни гео-, ни гелиоцентрической и в общих чертах соответствовала истине, но астрономия вообще не была популярной и использовалась главным образом как прикладная наука. А еще они глядели на солнце - этого с них хватало. Вопрос об обитаемости других миров не может возникнуть сам собой; он встает (если не говорить о единичных умах, опережающих эпоху), лишь когда общество, поднявшись на ноги, начинает оглядываться по сторонам в поисках собеседника, когда у него накапливается то, что оно хотело бы сказать кому-то другому. Но у того общества, в котором жил и действовал судья, такой потребности еще не возникло и, благодаря некоторым его особенностям, могло и не возникнуть вообще никогда.
   Итак, мысль о пришельцах благополучно миновала судью, и осталось лишь выбрать между двумя возможностями: неизвестные люди пришли из каких-то областей, о которых судья знал, - или напротив, они явились из краев, о которых судья до сих пор ничего не знал, но в которых, как могло оказаться, тоже обитали люди.
   То, что незнакомец разговаривал на одном с ним языке, судью не смутило. В известном ему мире всегда существовал только один язык, и ни ему, ни его соотечественникам даже не приходило в голову, что на свете могут существовать другие наречия. Наоборот, судью несколько озадачило, что задержанный, говоря понятно, говорил все-таки не совсем так, как судья и все остальные; кроме того, человек этот нередко употреблял слова, которых судья никогда не слышал. И это, казалось, могло заставить судью поверить, что незнакомец явился из каких-то неизвестных краев. Однако его остановили два соображения. Первым было то, что о таких краях никто не знал, и уж не ему, судье, было всерьез говорить о таких краях: если бы они появились, его своевременно предупредили бы. Второе соображение было чисто житейского свойства. Из далеких краев люди вряд ли могли прийти пешком: как выглядят люди, одолевшие пешком большое расстояние, судья знал и мог поручиться, что его новый знакомец на таких нимало не походил. С другой же стороны, никаких средств передвижения, которыми он мог бы воспользоваться, обнаружено так и не было. Судья специально заставил возчиков, что задержали и привели к нему незнакомца, еще раз съездить в запретный город и тщательно все осмотреть. Нельзя сказать, что поездка была безрезультатной: возчики заметили следы нескольких человек, ушедший в запретном направлении, но, во всяком случае, ни лошадей, ни повозок они не нашли. По воде незваный гость прибыть не мог, потому что река протекала совсем в другой стороне. Значит, прийти или приехать издалека он не имел возможности, оставалось думать, что явился он из каких-то не столь отдаленных мест.
   Такое место могло быть лишь одно - лес.
   Раньше лес был спокойным. Туда ходили или ездили охотиться или собирать ягоды и грибы. Но с недавних пор лес перестал быть удобным местом добычи и отдыха. Всякие неполноценные субъекты, именовавшие себя "Люди от людей", стали уходить туда, и значительную часть их не удалось вернуть. Люди эти были известны как нарушители Уровня - делами или, во всяком случае, помыслами. И можно было себе представить, что, оказавшись там, где некому было следить за Уровнем, они принялись творить бесчинства, нарушать Уровень и мастерить разные штуки, которые в Уровень не входили.
   Судье было чуждо представление о технологии, о степени сложности многих из тех вещей, что лежали сейчас у него на столе, и о том уровне науки и техники, какой требовался, чтобы изготовить даже самые простые из них. Поэтому ему было нетрудно предположить, что за те год-два, что происходила запрещенная законом миграция в лес, люди, обосновавшиеся там, сумели изготовить все эти предметы. Зачем? Для того, чтобы нарушить Уровень. Всякое запретное действие порой совершают не потому, что очень понадобился его результат, но для того лишь, чтобы нарушить запрет и тем самым доказать свою независимость и незаурядность; это судья хорошо знал. Итак, путем логических рассуждении он пришел к двум выводам: прежде всего - что человек, сидевший сейчас под замком, явился из леса, причем явился вызывающе, не скрывая того, что является нарушителем Уровня. И затем - что лесные люди слишком уж разошлись и к добру это не приведет.
   Человека из леса можно было своей властью осудить и послать на работу туда, где в Горячих песках люди воздвигали высокие башни и зачем-то развешивали между ними медные веревки. Там он работал бы, как и все, это не была каторга, просто работать там приходилось столько, что на нарушение Уровня времени просто не оставалось. Но можно было и отослать Шувалова вместе с вещественными доказательствами в столицу, чтобы там судьбу его решили сами Хранители Уровня. В том и в другом были свои привлекательные и свои неприятные стороны. Если наказать его самому, то могло статься, что, получив странные вещи, Хранители захотят увидеть и преступника - что ни говори, все дело выглядело не очень-то обычным. Если человек будет уже в Горячих песках, то Хранителям придется ждать достаточно долго - и как бы это не обернулось против самого судьи. Значит, отправлять старика строить башни вроде бы не следует. Однако, с другой стороны, если он, судья, сразу отошлет преступника в столицу вместе с его пожитками, там могут сказать: неужели судья сам не может разобраться в том, какое наказание полагается за такое нарушение закона?
   И еще - та угроза, о которой он говорил. Может быть, в этом кроется что-то серьезное, а может быть, и нет: проста плохое воспитание, вот и угрожает. Опять-таки спросят: ты кого нам прислал?
   И вот выходило, что самое лучшее, как ни прикидывай, - это поступить именно так, как он поступил: засунуть незнакомца к докторам, а тех предупредить, чтобы не очень поспешали, а наоборот, проверили бы тщательно - сумасшедший он или нет. Тут все получалось в точности, как нужно. Вещи будут в столицу отосланы, там их посмотрят. Если скажут - представить преступника, то сделайте одолжение: вот он! Взять из больницы и отправить. А если просто поинтересуются: что там с задержанным, каков приговор, очень просто ответить: находится у врачей на проверке, вот-вот она закончится, тогда и поступим по всей строгости закона.
   Или по всей его милости; человек не молодой, и жаль его. Он ведь скоро совсем из сил выбьется; Уровень кормил бы его до самой смерти, а там, в песках, кто ему поможет?
   Одним словом, так ли поглядеть, этак ли - торопиться ни в коем случае не следовало.
   Пусть поживет там недельку-другую. Можно будет иной раз и заглянуть к нему. Нет-нет, да и сболтнет что-нибудь интересное. Хоть ты и судья, а любопытен, как все люди. Почему бы и не узнать - как же все-таки живут люди там, в лесу?
   А тем временем как раз станет ясно, как с ним поступить.
   Судья вытер лоб. Устал. И то - такие каверзы жизнь подсовывает не каждый день. Вообще-то жизнь спокойная.
   Пожалуй, пора и домой. Вещички эти собрать, и - под замок. Не возьмет никто, но таков порядок. Так-то ничего не запирают, а все, что касается суда, полагается держать под замком. Таков закон. А закон надо исполнять.
   Судья осторожно поднял одежду. Легкая, ничего не весит. Руке от нее тепло. И вроде бы чуть покалывает. Чего только не придумают люди. Зачем, спрашивается?
   Он спрятал одежду и все остальное в стол, замкнул на замок.
   Выглянул из окна. Люди выходили из домов, шли к черным ящикам: пришел час смотреть на солнце. Ему-то, судье, больше не нужно: он вышел из этих лет. А два года назад еще смотрел. Когда был помоложе. Сейчас силы уже не те.
   Ну, все, вроде?
   Судья совсем собрался уходить. И, как назло, прибыл из столицы гонец. Ввалился, весь в пыли. Протянул пакет.
   Судья прочитал. Поморщился недовольно.
   Что такое? К чему? Завтра с утра каждого десятого - в лес? Туда, где бывать запрещено? С лопатами и с оружием. Что надо делать - укажут там, на месте.
   Судья рассердился. Полоть надо, а тут - каждого десятого. Но вслух говорить этого не стал. Сказал гонцу лишь:
   - Скажешь - вручил. Иди - поешь, отдохни.
   И двинулся обходить дома, оповещать насчет завтрашнего утра.
   Солдаты чаще всего плохие дипломаты. Уве-Йорген знал это, и утешало его лишь то, что и ученые, в общем, не выделялись особыми талантами в данной области. Во всяком случае, в его эпоху.
   Аверова он встретил торжественно, ни один специалист по дипломатическому протоколу не смог бы придраться. На столе дымился кофе. Рыцарь внимательно посмотрел в глаза Аверова и остался доволен.
   - Итак, доктор, назначенный срок пришел. Наши пока не вернулись. Надеюсь, что мы еще увидим их живыми и здоровыми. Но до тех пор мы вынуждены будем по-прежнему нести бремя обязанностей: вы - руководителя экспедиции, я - капитана корабля.
   Аверов кивнул.
   - И я считаю, - продолжал Уве-Йорген, - первым и главным, что мы должны сейчас сделать, является уточнение наших целей и способов их достижения. Вы согласны?
   Аверов не сразу ответил:
   - Да.
   - Хорошо. Мы оба, видимо, достаточно много думали об этом. Согласны ли вы с тем, что именно мы и именно теперь, не рассчитывая на контакт с Землей и не дожидаясь его, должны решить судьбу двух цивилизаций?
   Уве-Йорген владел разговором. Он формулировал вопросы, и собеседнику оставалось лишь отвечать. А ведь ответ часто в немалой степени зависит от того, как поставлен вопрос, в какие слова он облечен. Это пилот знал; этим он пользовался. Аверову оставались лишь немногословные ответы. Вот и сейчас он сказал:
   - Иной выход вряд ли возможен.
   - Я думаю точно так же. Итак, ваша цель? Я бы определил ее так: спасение максимального числа людей в одной или обеих системах. У вас есть возражения?
   Аверову очень хотелось бы возразить, но у него не было возражений. Наедине с собой он уже пережил все, понимал, к чему неизбежно приведет разговор, и был лишь благодарен пилоту за то, что не он, Аверов, а пилот говорит все грозное и страшное, а ему остается лишь соглашаться. А может быть, при случае, и возражать, едва представится малейшая возможность.
   - Теперь о путях достижения. Скажите откровенно, доктор: вы верите в возможность эвакуации планеты? Если даже наши посланцы сумеют обо всем договориться.
   Аверов оживился.
   - Знаете, Уве-Йорген, я очень сильно надеюсь на то, что они договорятся. У Шувалова - поразительная способность убеждать людей!
   - Вы уже говорили об этом, доктор. Но надо ли напоминать вам ваши же выкладки? Даже если они договорятся - мы не успеем, понимаете - не успеем. Не успеем спасти их, и очень вероятно - не успеем спасти вообще никого.
   Это было так; и все же...
   - Обождите, Рыцарь. Мы с вами судим, исходя из того, что известно нам. Но вовсе не исключено, что наши, возвратившись, привезут какую-то информацию, которая заставит нас в корне пересмотреть...
   - Если-они вернутся.
   - А если они не вернутся, - вдруг, неожиданно для самого себя, крикнул Аверов, - то надо их найти! Или, может быть, вы, пилот, хотите бросить друзей на произвол судьбы? Но этого, этого уж я не позволю!
   Уве-Йорген после паузы промолвил:
   - Иными словами, вы получили новые данные о поведении звезды? Она раздумала взрываться?
   - Нет! Но...
   - Что же изменилось, доктор?
   - Ну, неужели вы... Какое жуткое хладнокровие, Уве-Йорген! И вы можете быть так спокойны?
   Пилот невесело усмехнулся.
   - Я привык терять товарищей, доктор. К сожалению...
   - О, эти ваши безжалостные времена! Но я не желаю привыкать к таким вещам!
   - Мы тоже не желали - нас не спрашивали. Но не станем спорить об отвлеченных материях. У вас есть план, как их найти?
   - Лететь к планете на большом катере.
   - И кто же полетит?
   - То есть как - кто?
   - Доктор, вы вынуждаете меня снова напомнить... Если бы речь шла только о наших товарищах, я и не подумал бы возражать вам. Но если мы начнем такие поиски - сколько они продлятся? Где гарантия, что мы не потеряем и других? И кто же тогда погасит звезду и спасет Землю? Кто спасет ваше человечество?
   - Почему "мое"?
   - Моя Земля давно кончилась. Мы - как те кистеперые рыбы, что нечаянно дожили до поздних времен, хотя все родичи их давно превратились в лучшем случае в окаменелости... Это ваш мир, доктор, и у вас должна болеть за него душа. И вы должны понять, что важнее: миллиарды людей там - или двое наших товарищей здесь. Что говорят вам ваши представления о гуманности?
   - А как будет выглядеть с позиций гуманности то, что мы оставим людей здесь на верную гибель?
   - С моей точки зрения, доктор, гуманность - это умение не приносить больших жертв там, где можно обойтись малыми.
   - Я с ума сойду...
   - Не советую. Легче от этого не станет никому, а вам - только хуже. И думайте не только о себе. Когда мы погасим звезду и вернемся на Землю, чтобы доложить о случившемся, только вы один сможете объяснить там - не только словами, но и цифрами - с чем мы здесь столкнулись. Это нужно не мне, а человечеству. Вы согласны?
   - Да, видимо, так...
   - Простите меня за бестактность, доктор, но как жаль, что вы не прошли военной службы. Тогда вы научились бы обходиться без "видимо" и, оценив обстановку, кратко ответили бы: так.
   - Где же я мог бы?..
   - Знаю, знаю. А жаль. И как только воспитало вас ваше прекрасное время? Я с удовольствием говорю с вами, но воевать согласился бы скорее против вас. Это была бы веселая война...