Михайлов Владимир Дмитриевич. Сторож брату моему (Капитан Ульдемир - 1)

   - Если мы поверим тебе и твоим друзьям, Ульдемир, то как мы сможем спастись? Залить топку - тогда придет холод, и мы погибнем. Да и как это сделать? Солнце далеко, и оно громадно, я не знаю, как подступиться к нему.
   - Это знаем мы. Наши ученые знают. Они могут потушить его.
   - Хорошо. Вы зальете солнце. Но как вы спасете нас от холода? От гибели?
   И тут я решил, что нужный миг настал.
   - Спасение одно: надо бежать.
   Теперь по людям прошел уже не шелест, но гул.
   - Бежать! - повторил кузнец. - Но куда можно убежать, если холод наступит повсюду? Или в песках еще сохранится тепло?
   - Нет, холод будет повсюду. Надо бежать из этого мира. Туда, куда укажем мы.
   - Можно ли вообще убежать из этого мира? Из него уходят, только когда умирают. Ты это имеешь в виду?
   - Совсем нет. Надо уходить к другому солнцу. Туда, где живем мы. Если поторопиться, мы еще успеем вам помочь.
   - Убежать из мира, - повторил кузнец негромко, но каждый услышал его. Он отвел глаза от моего лица и медленно повернул голову направо, потом налево, и все головы повернулись так же, все взгляды последовали за его взглядом.
   И люди как будто заново, в первый раз, увидели все, что было вокруг них.
   Лес окружал их плотной стеной. Теплый, светлый, дружелюбный лес, где не было опасных хищников, не таились разбойники, не водилась нечистая сила лес, зелено-золотистый, щедрый на дрова и материал, на грибы и ягоды, на тень, на лекарственные почки и иглы; лес, ласково шелестящий и заставляющий дышать глубоко и радостно.
   А за лесом, - они знали, - были поля, обширные и плодородные, кормившие весь мир, дававшие по два урожая в год, поля, сперва зеленые, потом золотые, потом коричневые, вспаханные - и снова покрывающиеся зеленым ежиком всходов... И пестрые луга, на которых жирел скот и пахли цветы, и так приятно было лежать в свободные часы, размышляя о разных вещах. И там текли спокойные реки, кое-где на них были устроены плотины, и вода, ниспадая, вращала громадные колеса водяных машин. Реки впадали в озера, а еще дальше - в моря, где, правда, не жили люди, но со временем они дошли бы и до морей, расселяясь понемногу по планете.
   И стояли вокруг города, мирные, уютные города, где дома тонули в деревьях, где было тепло, и уют, и женщины, и дети, которые, приходя в семью, сразу становились своими и пользовались всею любовью, какой заслуживают дети. Города с их мастерскими, где работали много, но не до изнеможения, где работать было иногда скучновато, но всегда полезно, потому что твоя работа нужна была всем.
   Все это было их миром, миром этих людей. В нем они родились на свет, в нем жили и знали, что в нем умрут - но другие останутся.
   А теперь им вдруг сказали, что этот мир надо покинуть. Что он обречен, их мир, и погибнет неизбежно, и разница только в том, погибнут ли с ним и они, люди, или они спасутся и будут вспоминать потом где-то в чужих, незнакомых краях о своем мире, прекрасном мире, который они не уберегли и покинули в смертельной опасности.
   Вот что увидели люди взглядом глаз и взором сердца и вот о чем они думали в эти долгие секунды.
   Потом кузнец Сакс сказал:
   - Покинуть мир... Скажи, Ульдемир, ты понимаешь, что это значит - уйти из своего мира? Приходилось ли тебе когда-нибудь вот так - взять и уйти из своего мира навсегда?.
   - Приходилось, - сказал я, хотя и не сразу, и в голосе моем не было радости, как не было ее и в душе.
   - Тебе стало лучше от этого?
   - Нет.
   - А твой мир, который ты оставил, - он после этого тоже погиб?
   Я немного подумал. Что сказать им? Земля не погибла, и люди на ней тоже нет. Она цветет и сейчас, подумал я в который уже раз. Но разве она мой мир? Это мир Шувалова, Аверова, еще миллиардов людей. Но - не мой.
   - Мой мир умер, - ответил я.
   - И ты не жалеешь о том, что покинул его?
   И снова я не смог ответить сразу:
   - Не знаю...
   - А вот я знаю, что буду жалеть. И все они тоже пожалеют.
   Он повел рукой округ.
   - Может быть, ты неправильно понял нас, Ульдемир. Да, мы не захотели жить в городах. Мы ушли в лес и живем, порой недоедая и не получая новой одежды. Мы сделали так потому, что нас обуревают мысли и желания, которым там, в мире Уровня, нет места. Мы не любим Уровня, Ульдемир, мы нарушаем его, и уверены, что так и надо делать. Но Уровень - еще не весь мир; наш мир может существовать и без Уровня, он может быть подобен не пруду, вода в котором, хоть и тепла, но застаивается и начинает плохо пахнуть, - он может стать похожим на реку, которая не останавливается, несет свои воды все дальше, вперед и вперед; и он все равно останется нашим миром. Мы хотели уйти от Уровня - и ушли; но не надо думать, что мы не любим нашего мира и хотим покинуть и его. Нет, мы хотим остаться в нем и сделать его таким, каким мы его представляем. Понятно ли я объяснил, Ульдемир?
   - Понятно, кузнец. Но, наверное, я говорил не очень ясно, раз ты не увидел в моих словах главного: не только вам надо уйти, уйти надо всем, кто хочет спастись и продолжить жизнь - пусть и не в этом мире, а в другом, - продолжить свою жизнь, и жизнь детей, и их детей, и всех-всех. Я знаю, что вы любите свой мир; но одной любви бывает слишком мало, чтобы спасти того, кого любишь. Нужно что-то другое; а этого нет ни у вас, ни у нас.
   - Скажи: нельзя ли погасить огонь, о котором мы говорили, не совсем, а только немного? Пусть станет холоднее, но не настолько, чтобы жизнь погибла. С холодом мы примирились бы; даже больше - мы, может быть, обрадовались бы ему, потому что опасность заставила бы наш Уровень сдвинуться с места - а мы и не хотим ничего другого. Неужели нельзя погасить огонь не до конца?
   - Мне трудно ответить тебе, кузнец, - сказал я, - потому что я ведь не ученый, ты знаешь. Но, насколько я знаю, у нас нет такого средства. Мы можем погасить все сразу - и только так.
   - Но, может быть, такое средство можно найти?
   - Не знаю, кузнец. Наверное, можно. Но поиски потребуют много времени. А ждать нельзя.
   - Почему?
   - Потому, что можно не успеть. Солнце взорвется, и жар его испепелит мир.
   - Хорошо, Ульдемир. Мы верим тебе. Вы поступили как добрые люди, примчавшись спасти нас. Я не могу, конечно, говорить за весь народ, но я такой же, как все, и полагаю, что они думают так же, как я. И скажу откровенно: мы, наверное, скорей согласимся рискнуть, чем бросить свой мир и удрать. Вы очень похожи на нас, но все же вы - чужие люди, и не решайте за нас, как нам быть. Это - наше дело.
   Но такой поворот меня вовсе не устраивал.
   - Нет, кузнец Сакс, не только ваше... Потому что...
   Мне очень не хотелось говорить, я помолчал, перевел дух и опустил глаза, но тут же снова поднял их:
   - Потому что если ваше солнце все-таки взорвется, то это будет угрожать не только вашему миру, но и нашему. Ваш погибнет сразу; наш тоже - хотя и не сразу, а постепенно. Нет, ваше солнце надо погасить обязательно, нельзя опоздать!
   Снова была тишина.
   - На этот раз я, кажется, понял тебя, Ульдемир. Вы прилетели вовсе не для того, чтобы спасти нас, или, вернее - это для вас не главное: вы прилетели, чтобы спасти себя!
   - Не совсем так, но в общем верно.
   - Да! Значит, вы думаете о себе - и ради этого, ради себя, готовы просто-напросто пожертвовать нашим миром!
   - Не забудь: это мы могли сделать даже не показавшись вам на глаза! Но мы пришли для того, чтобы спасти и вас.
   - Даже не спрашивая нашего согласия! Не зная, чего мы хотим, что думаем! Но тогда скажи, что же такое - насилие? А в нашем мире очень не любят насилия. Видишь, мы живем здесь, в лесу - но нас не трогают, хотя остальных куда больше, чем нас!
   "Ну что ж, - подумал я, - теперь деваться некуда. Только вперед".
   - Вас не трогают, да. Но что стало с людьми, что жили тут до вас? Кто убил их? Кто разрушил их город, от которого остались развалины, погребенные теперь под землей? Мы, что ли, прилетели и убили тех, чьи кости вы находите в глубине?
   - Откуда ты знаешь, что их убили? Может быть, это была болезнь и они умерли...
   - Здесь был город, не такой, как сейчас, при Уровне; здесь был город, как в том мире, откуда пришел я, - город с электричеством, с пластиком, со многими хорошими вещами, который вы сейчас еще только пытаетесь придумать, хотя люди их знали задолго до вашего рождения! Кто убил этот город и людей? Кто разрушил дома? Мы - или вы? Так кто же должен говорить о насилии?
   Только теперь на поляне поднялась настоящая буря. Гремели голоса. Взлетали кулаки.
   - Не верим!
   - Докажи!
   - Я могу доказать! Но что толку доказывать вам - вы так уверены в безгрешности своего мира, что не захотите признать, что когда-то вонзили нож в спину другому!
   - Докажи нам! И если мы поверим...
   - Ну, что же будет тогда? - подзадорил я.
   - Ты сказал, что тот город был таким, как твои города - там, в твоем мире? Как это могло быть?
   - Очень просто: ведь люди прилетели сюда из моего мира. Тот мир настолько же ваш, как и мой! И, улетев отсюда, вы возвратитесь домой, а не на чужбину!
   Гул на поляне медленно улегся.
   - Докажи нам! Сейчас же! Идем! И если ты прав, тогда...
   - Хорошо, - сказал я им. - Но, откровенно говоря, что в том толку? Вас несколько сот, а сколько всего людей на планете?
   - Конечно, намного больше. Но мы пойдем тогда в столицу. Мы будем говорить людям, кричать им: ваш Уровень построен на крови, это нечестный Уровень! Наш мир должен был быть лишь частицей другого, большого мира. Вернемся же в тот мир, чтобы потом, став намного сильнее, снова прилететь-сюда... и, может быть, заново разжечь солнце: ведь если уже сегодня его можно погасить, то, может быть, завтра люди научатся и зажигать его заново?
   - Может быть, кузнец.
   - Покажи нам тот город. Иди, мы за тобой!
   Люди покинули лес.
   Колонна двигалась на столицу, и я вел ее.
   Это была странная колонна. Она двигалась с лязгом, скрипом, свистом. Нарушители Уровня, конструкторы странных вещей, наступали на столицу во всеоружии.
   Грохотали паровые телеги. Их было четыре, ни одна не походила на другую.
   На одной из телег было установлено грозное оружие: в толстом цилиндре было высверлено множество отверстий - каналов, и в каждый был заложен пороховой заряд и забита пуля. На Земле в свое время из такой конструкции родился пулемет. Тогда люди сгоряча решили было, что войнам пришел конец...
   Лесные жители несли ружья, что заряжались не круглыми, как до сих пор, а продолговатыми, заостренными пулями. В стволах ружей были сделаны нарезы, заставлявшие пулю вращаться в полете.
   Человеческая мысль во второй раз шла однажды уже пройденным путем, и это не веселило меня, но иного выхода не было.
   Другие вооружились усовершенствованными арбалетами, тетива которых натягивалась одним движением рычага.
   Люди шли, чтобы низвергнуть Уровень и заключить союз с нами - с прилетевшими к ним представителями высокой технической цивилизации. Они, как и я сам, верили в то, что цивилизация спасет их, если даже планете и суждено погибнуть от нестерпимого жара или нестерпимого холода.
   Они были разгневаны тем, что Хранители Уровня до сих пор не сделали ничего, чтобы вступить с нами, прилетевшими, в переговоры, и тем самым пренебрегли интересами всего народа.
   Они были разгневаны еще и тем, что вся их жизнь, оказывается, была движением не вперед, а вспять: много лет назад уже существовали города, где было известно такое, до чего этим людям сегодня приходилось доходить ощупью, наугад. Их цивилизацию насильно, предательски повернули в это русло, и она впадала теперь не в бескрайний океан, а в болото с тухлой водой.
   Люди шли, исполненные решимости.
   Я по праву шагал впереди колонны, оставив Анну в лесу, товарищей - под огнем, катер - мальчишкам...
   Я призвал их идти, и теперь у меня не могло быть иной судьбы, чем та, что постигнет их.
   Я знал, что они не пропадут на Земле. Они быстро освоятся, вольются в жизнь многомиллиардного человечества - и там найдут наконец удовлетворение, найдут возможность ничем не ограниченного творчества.
   А за ними пойдут и все остальные люди этого мира. Они бы не поверили пришельцам с чужой звезды. Но своим они поверят.
   Земля может присылать эскадру.
   Я шел и даже напевал под нос.
   Меня не смущало оружие в их руках. Уж я-то на своей шкуре убедился в том, что оно играло роль скорее символическую; убивать было противно взглядам и привычкам жителей этого мира.
   И я шел и напевал, и люди вокруг меня тоже пели, и я вдруг с удивлением и улыбкой узнал в их напевах мелодии лесенок, какие сам пел в молодости; кое-что уцелело, значит? Только теперь эти мелодии пелись торжественно, как гимны: они принадлежали истории нового народа.
   Грело солнце. Над дорогой клубилась пыль.
   Колонна шла на столицу.
   19
   Предписание Хранителей Уровня:
   "Да пребудет с тобой Красота.
   Мы, Хранители Уровня, предписываем тебе, Альбер Норман, старшине призванных на защиту Уровня, привести призванных и вооруженных на то место, где никто не должен быть без особого на то разрешения, и оставаться там, пока мы не предпишем иного. Если там уже окажется кто-нибудь, то следует тебе изгнать их или взять под стражу, не применяя оружия или применяя, как тебе покажется лучше. Если будут они сопротивляться, то следует сломить их сопротивление и сделать так, чтобы никого из них там не оставалось, и что бы ты ни сделал для этого, все будет хорошо. Мы думаем, что теперь тебе все ясно, и у тебя не будет сомнений, и у призванных на защиту - тоже. Иди, и еще раз желаем - да пребудет с тобой Красота, да будешь ты здоров, и все остальные пусть будут здоровы.
   Подписано Хранителями Уровня".
   Когда катер с капитаном и его спутниками на борту скрылся за вершинами деревьев, Уве-Йорген сказал Георгию:
   - Теперь твоя очередь. Поднимай машину и лети в столицу. Привези Питека. И побыстрей. Перемирие заключено на час. Может быть, удастся потянуть время и еще немного, но переговоры удаются мне плохо. А Питек нужен здесь.
   - Мы двое тоже можем защищаться.
   - Согласен, мой доблестный воин. Но защищаться - этого мало. Нужно нападать. - Спартиот откинул голову, и Рыцарь кивнул и улыбнулся. - Только нападать.
   - Скажи, Рыцарь: ты еще веришь в то, что мы сможем спасти их?
   Уве-Йорген склонил голову набок.
   - Не знаю, штурман. Этого сейчас никто не знает. Но солдат всегда должен быть уверен в конечной победе - иначе что заставит его рисковать жизнью?
   - Любовь к своей земле, - сказал Георгий.
   - А если он дерется не на своей земле? Как, мы сейчас, например? Но не будем обсуждать этот вопрос. Время уходит. Привези Питека.
   - Хорошо, - сказал спартиот. Не скрываясь, он пересек поляну, миновал осаждающих и скрылся за деревьями. Никто не тронул его, только некоторые посмотрели вслед, но тут же отвернулись. Видимо, перемирие они воспринимали всерьез.
   Потянулись минуты. Уве-Йорген плотно закусил и растянулся на траве, положив автомат рядом. Маленькое солдатское счастье: живот полон, не стреляют и можно спокойно полежать. Сколько этого счастья впереди? Минут сорок? Нет, всего полчаса. Что же, полчаса счастья - очень много...
   Счастья оставалось еще десять минут, когда он впервые покосился вверх. Катера не было. "Надо надеяться, что с Питеком в городе ничего не произошло и что он не очень опоздает на место встречи. Хотя с чувством времени у него, откровенно говоря, плоховато: тот факт, что в сутках двадцать четыре часа, до сих пор представляется охотнику малозначительным - конечно, если он не за пультом корабля... Чего доброго, через семь минут придется держать оборону самому. Что же, повоюем в одиночку. Хотя думать об атаке тогда уж не придется, да и спастись без катера будет сложно. А, какая разница, - подумал он с привычным фатализмом, - чуть раньше, чуть позже..."
   Он перевернулся на живот, поудобнее примостил автомат. "На этот раз играть придется по моим правилам, - подумал он. - Во всяком случае, я буду играть по своим правилам, а они - как знают. Их дело. Ага, зашевелились. Нет, пусть начинают они. Я отвечу..."
   Один из осаждающих поднялся и направился к Уве-Йоргену, размахивая руками. Оставалось еще три минуты. Снова парламентер? Интересно... Рыцарь держал приближающегося на мушке - на всякий случай. Может быть, это военная хитрость? Они ведь наверняка знают, что он остался один. Бросок фанаты - и кампания будет окончена... Он усмехнулся: откуда у них гранаты? Впрочем... кто сказал, что гранат не может быть?
   Парламентер остановился в десяти шагах.
   - Послушай, - сказал он громко. - Встань, не то мне неудобно разговаривать.
   - Говори так.
   - Почему ты не хочешь подняться?
   - Мне нравится лежать. Я устал.
   Это, кажется, обрадовало противника.
   - Перемирие кончается, - сообщил он.
   - Мне это известно. Ты затем и пришел, чтобы напомнить?
   - Не только. Если ты устал, может быть, ты хочешь отдохнуть и еще немного?
   "Гм, - подумал Уве-Йорген. - Это очень кстати".
   - Я не против, - сказал он. - А что у вас случилось?
   - Да нам спешить некуда, - сказал парламентер. - Мы ведь все равно выиграли. Но, понимаешь ли, подошло время смотреть на солнце. Мы почему-то сразу не рассчитали. Видишь ли, если мы можем смотреть на солнце, то это нужно сделать. Наверное, ничего не случится, если мы и не посмотрим, нас ведь тут не так уж и много, но все же еще лучше будет, если мы посмотрим.
   - Смотрите, - великодушно разрешил Уве-Йорген. - Смотрите на солнце, на звезды, можете смотреть друг на друга, пока вам не надоест. Я обожду.
   - На звезды нам смотреть не надо, - серьезно ответил парламентер. Только на солнце. Хорошо, что ты согласен. Тогда, пожалуйста, не мешай нам. Значит, еще полчаса.
   - Решено, - пообещал Уве-Йорген и проводил удаляющегося противника взглядом. Полчаса - прекрасно. Что же они будут делать - полчаса таращить глаза на светило? И не ослепнут?
   Он решил Понаблюдать за ними - все равно делать было нечего, ячейку он себе успел вырыть по всем правилам, а копать до полного профиля не было смысла.
   Осаждающие собрались на поляне - в том ее месте, откуда и в самом деле можно было увидеть солнце, там его не заслоняли вершины деревьев. Установили треногу, вроде штатива. На ней укрепили плоский ящик. Одну такую штуку, вспомнил Уве-Йорген, экипаж уже захватил в качестве трофея. Теперь можно будет понять, для чего она служит. Люди расположились перед ящиком - с той стороны, где было стекло, один из них возился, тщательно ориентируя ящик, прицеливаясь им - задней его стенкой - на солнце. Наконец он закончил и отошел к остальным. Все пристально смотрели на прозрачную стенку. Лица их были серьезными. Потом тот, кто возился с ящиком, коротко крикнул, словно скомандовал. Люди чуть пригнулись, прямо-таки впились глазами в экран - иначе не назвать было это матовое стекло. Лица их были ясно различимы, и Рыцарь с удивлением заметил, как менялось их выражение теперь оно говорило о глубокой сосредоточенности, напряжении, предельном напряжении; несколько минут они сидели неподвижно - и на лицах стала проступать усталость, как если бы они занимались тяжелейшей работой... Ящик, как показалось пилоту, чуть заметно вибрировал - или это воздух колебался с тыльной его стороны, во всяком случае, было в этом что-то ненормальное. "Что бы все это могло означать?" - подумал Уве-Йорген, без особого, впрочем, интереса, потому что к бою все это не имело отношения. Или все-таки имело? И вдруг его осенило: да ведь они просто-напросто молятся! Солнцепоклонники - вот кто они! Молятся и наверняка испрашивают себе победы. "Ну-ну, - подумал Рыцарь иронически, - давайте, давайте. Посмотрим, чей бог сильнее..."
   Но вот сеанс закончился - и смотревшие обмякли, словно из них выпустили воздух. "После такой молитвы стрелять они будут скверно, - подумал Уве-Йорген. - Хотя - они и так не старались попасть, а шальная пуля может прилететь всегда..."
   Он услышал сзади шорох и резко обернутся, не выпуская автомата.
   - Все спокойно? - спросил Георгий.
   - Ага! - сказал Рыцарь. - Это ты. Где Питек?
   - Я тут.
   - Какие новости?
   - Шувалов говорил с Хранителями. Его куда-то увезли. Он сказал, что с ними не договориться. Сказал, чтобы мы действовали иначе.
   Вот когда Уве-Йорген почувствовал себя совсем хорошо.
   - Он не договорился, - сказал он, - но мы еще можем. Мы станем разговаривать по-своему. Как армия, а не как культурная миссия. Правда, ребята?
   Они улеглись рядом, но Уве-Йорген поправил:
   - Рассредоточьтесь. Быстренько выкопайте ячейки. Как у меня. Осталось еще семь минут... Кстати, Питек: вы там, у себя, не были солнцепоклонниками? Не поклонялись солнцу?
   - Нет, - сказал Питек. - А зачем?
   - Откуда я знаю? Просто - надо ведь кому-то поклоняться...
   - Не знаю, - сказал Питек, выбрасывая лесок. - Мы обходились без этого.
   - Правильно делали, - одобрил Уве-Йорген. - Все, перемирие оканчивается. Вон идет их парень. Сейчас он об этом торжественно объявит. Дадим ему спокойно уйти назад.
   И в самом деле, парламентер снова приближался, размахивая руками.
   - На всякий случай, - спросил Рыцарь, - где катер?
   - В кустарнике. До него метров двести, - ответил Георгий.
   - Хорошо. Значит, огнем его не повредят. Их пули не долетят.
   - Мы так и подумали.
   - Перемирие заканчивается! - крикнул парламентер, приблизившись.
   - Мы знаем.
   - Хотите сдаться?
   - Завтра в это время, - усмехнувшись, крикнул Уве-Йорген.
   - Так долго ждать мы не станем, - серьезно ответил тот.
   - Тогда иди. Начинаем!
   Парламентер торопливо ушел, и тут же застучали выстрелы. Пули вспахивали песок, и Уве-Йорген понял, что наступающие спешат одержать решительную победу. Вести перестрелку? Нет, решил он вдруг.
   - Укроемся в корабль. Оттуда они нас не выкурят. Если останемся здесь, они перебьют нас в два счета, как только вспомнят, что можно вести прицельный огонь. В люк - Питек, Георгий!
   Его соратники не заставили себя упрашивать. Они сделали по два-три выстрела - патроны приходилось экономить) и быстро отползли к траншее, по ней перебежали к люку и оказались в тамбуре. Уве-Йорген вскочил последним, повис на маховике люка, и тяжелая пластина медленно затворилась.
   - Вот теперь пусть попробуют, - сказал он.
   - Ну, а что же мы будем делать? - поинтересовался Питек. - Знаешь, Рыцарь, мне здесь вовсе не нравится. Тесно и душно. Я уже отвык за эти дни.
   - Да, - сказал Георгий. - Что мы здесь защищаем?
   - Не знаю, - откровенно ответил Рыцарь. - Но если мы поищем как следует, то, может быть, и найдем то, что им так хочется получить.
   - А если не найдем? - спросил Питек. - Будем сидеть тут, пока не вспыхнет звезда.
   - Мне не нравится, - сказал Уве-Йорген, - что из этой махины может быть только один выход. Если поискать, мы наверняка найдем грузовой люк или что-нибудь подобное.
   Носовая часть была им исследована вместе с капитаном, там люка не было. И теперь Уве-Йорген с товарищами направился в корму.
   Приходилось то идти, то ползти, временами - карабкаться: эта часть корабля сохранилась хуже, листы внутренней обшивки свисали с переборок, валялись какие-то громоздкие детали - наверное, части устройства, которые следовало смонтировать на новом месте и которые почему-то так и не пригодились. Ударяясь об их выступы и углы, Рыцарь вполголоса чертыхался, остальные двое молчали. Иногда они останавливались, чтобы передохнуть, и их учащенное дыхание с шелестом отражалось от переборок.
   Каждую палубу и отсек, каждый закоулок Рыцарь неспешно обшаривал лучом фонарика. Выхода не было. Потом переборки ушли в стороны; стали реже. Под ногами глухо застучали ничем не прикрытые металлические плиты. Это были уже трюмы. Надо было смотреть повнимательнее: если выход был, то только здесь, и если люк можно было отворить, то сквозь слой земли за ним они уж как-нибудь пробились бы. Рыцарь еще замедлил шаг, остальные - тоже. Справа и слева, сверху и снизу теперь тянулись конструкции из тонких труб - для крепления грузов. Приходилось пробираться сквозь них, словно в железном лесу. Потом они вышли на место посвободнее, Рыцарь посветил, огляделся и увидел черное пятно люка.
   Люк был открыт, но земля не насыпалась в отсек, и тут было чисто, сухо, как если бы ход упирался не в землю, а в какое-то другое помещение, точно так же, как корабль, изолированное от внешней среды. Уве-Йорген повел лучом. За проемом люка была черная пустота. Не колеблясь, он двинулся туда, кивнув своим спутникам, и они послушно повторили все его движения. Он переступил порог - и каблуки сухо ударили по пластику; Рыцарь не успел еще удивиться, как все вокруг ярко осветилось, и он зажмурился - от света столько же, сколько от неожиданности.
   Труба метров двух в поперечнике, судя по звуку - металлическая, облицованная пластиком, монолитная, уходила прочь; уже в десятке метров продолжение ее терялось во мгле: светло было только там, где стояли вошедшие. "Нормальная экономичная система", - подумал Уве-Йорген, необычного в ней было не больше, чем в вареной картошке, но увидеть ее здесь было по меньшей мере странно.
   - Хорошо сделанный туннель: куда он ведет? - спросил Рыцарь вслух, спросил просто так, потому что уже почти наверняка знал, куда ведет туннель и что они увидят, пройдя его. Остальные двое стояли, в глазах их было спокойствие. Уве-Йорген скомандовал, и они зашагали; свет сопровождал их, словно люди сами излучали его и освещали гладкие стены... Когда прошли метров двадцать, вспыхнул красный знак; они узнали его, он всегда означал одно и тоже: излучение. Тут же стоял счетчик; он щелкал редко, как маятник старинных стоячих часов; значит, опасности не было. Пошли дальше; знаки и гейгеры попадались теперь через каждые несколько метров. Наконец туннель закончился; Уве-Йорген отворил замыкавшую его дверь - овальную в круглой торцовой стене - и они оказались в зале ядерной электростанции.