Михайлов Владимир Дмитриевич. Сторож брату моему (Капитан Ульдемир - 1)

   - Хотим доказать, что сдаваться нам еще рано.
   - Но их ведь больше?
   - Ничего, - сказал я. - Зато мы в тельняшках.
   Я и не ожидал, что она поймет это.
   Но она не поняла и многого другого.
   - Они ведь с вами не согласятся...
   - Ну, мы еще посмотрим, - сказал я, изготавливаясь, потому что противник, оправившись от удивления, стал строиться для атаки. Они строились очень красиво и убедительно, и собирались наступать тремя плотными колоннами. "Мечта пулеметчика", - подумал я. Но это будет просто мясорубка.
   Я вскочил на ноги.
   - Рассредоточьтесь, идиоты! - крикнул я им. - Цепью! Перебежками! Кто же атакует колонной, когда у нас автома...
   Но окончания они не услышали, потому что грянул залп и на меня посыпалась хвоя. Тут же последовал второй - точно так же, над головами, и они, не вняв доброму совету, двинулись вперед, а в их тьму даже засвистела какая-то пронзительная дудка.
   Я вздохнул; мне было тяжело.
   - Иди в корабль, ребенок, - сказал я Анне. - Это не для тебя.
   - Нет, - сказала она. - Я хочу посмотреть.
   - Если ты увидишь, ты меня больше никогда не...
   - Что ж ты не стреляешь? - возбужденно подтолкнула она меня. - Они стреляли уже два раза, а вы молчите. Надо и вам стрелять!
   Я покосился на нее. Глаза ее горели, ей было весело.
   "Вот так, - подумал я. - Мы, значит, спасаем это бедное, маленькое, неразумное человечество. Своеобразным способом спасаем мы его! С нами приходит страх! - вспомнил я "Маугли". - Вот он, страх, страх добротной земной выделки - вот он, в моих руках. Вот прорезь, вот мушка. Длинными очередями, с рассеиванием по фронту..."
   Я целился не в макушку деревьев. Я целил в пояс, как и полагается на войне. Но перед тем, как мягко, плавно нажать спуск, я все-таки поднял ствол чуть ли не к самому небу, словно хотел обстрелять проклятую звезду, из-за которой все и заварилось.
   Нет, нельзя, нельзя стрелять в людей, которые смыслят в военном деле столько же, сколько и малые дети, - а то и куда меньше, если говорить о детях моего времени, - и к тому же совсем не собираются убивать, меня.
   Мы играли на чужой площадке, и надо было - если мы хотели и впредь считать себя порядочными людьми - играть по их правилам.
   И я крикнул Монаху и всем остальным:
   - Только не вздумайте стрелять по людям!
   Они удивленно оглянулись; Уве-Йорген скривился, но Никодим улыбнулся.
   - Нет, - сказал он. - Я их только переполошу.
   Он прицелился в макушки деревьев и дал очередь.
   Шишки так и посыпались на них. Но шишки не убивают.
   Как только мы приняли их правила, стало ясно, что это будет игра в одни ворота: их было слишком много, а мы играли все время одним составом, и патронов у нас было не так уж много. К тому же, - я заранее знал, что так и получится, - наступавшие стали постепенно входить в азарт, и пули жужжали все ближе к нам, глухо стукаясь в стволы или плюхаясь в песок. Сдуру они могли и ранить - случайно, конечно, но нас было слишком мало, чтобы терять людей даже случайно.
   - Оставайся здесь, - сказал я Никодиму. - А ты ползи за мной.
   Анна послушалась, хотя вряд ли это было ей приятно.
   Я подполз к Уве-Йоргену.
   - Пожалуй, Рыцарь, пора заключать перемирие.
   - Если ты собираешься воевать таким образом, - ответил он, не отводя взгляда от наступающих, то можешь капитулировать сразу. Скажу тебе откровенно: такая война не по мне.
   - Я говорю не о капитуляции, - сказал я, стараясь не обидеться, - а о перемирии. Нам надо поразмыслить, как следует.
   - Попробуй, - согласился он. - Дипломатия - твоя стихия.
   - Знаешь, - сказал я Анне. - Ты все-таки иди в корабль. Позаботься об ужине хотя бы. Не бездельничай.
   Это подействовало, и она не стала возражать. А я улучил момент, когда стрельба чуть ослабла, встал и пошел им навстречу, так же размахивая руками над головой, как их парламентер.
   Удалось добиться перемирия на час. Наступавшие с облегчением прекратили палить и тут же занялись ужином. А мы сели в кружок и принялись совещаться.
   - Это пока разведка боем, - сказал Уве-Йорген. - Но ясно: они не отвяжутся. Они всерьез обеспокоены. И, значит, говорить о мирном, деловом контакте больше нельзя.
   - Как бы они ни вели себя, - сказал я, - наша задача не меняется.
   - Сказано есть: прости им, ибо не ведают, что творят, - произнес Иеромонах и поднял палец.
   - Пусть не меняется цель, - сказал Рыцарь, - но должны измениться средства. Ульдемир, ты еще надеешься, что Шувалов сможет чего-то добиться?
   - Мы не знаем, что с ним. Судя по событиям, вряд ли у него что-нибудь получится.
   - Хорошо, - сказал Уве. - У нас есть еще две возможности. И я считаю, что надо использовать обе.
   - Слушаем тебя.
   - Твои лесные люди. Придется тебе, капитан, лететь к ним. Взбудоражить. И вести на город. Шувалова не стали слушать, потому что он не сумел показать, что за ним - сила. Иного не могу предложить. Надо прийти к ним и показать силу.
   - Ну, а вторая? - спросил я.
   - Я останусь тут. Все-таки разберусь, из-за чего они выпустили столько патронов. Потом еще надо будет слетать за Питеком.
   - Они намного сильнее. У тебя кончатся магазины, и все.
   - Ну, - пренебрежительно сказал Уве-Йорген, - не так-то, это просто. Я думаю, со мной останется Георгий. А Монах полетит с тобой. И, пожалуйста, забери девушку. Ей тут нечего делать.
   Мне не очень нравилось предложение Рыцаря, но, пожалуй, оно было все-таки самым разумным. Конечно, мы могли уйти все. Но тогда так и осталось бы неясным, что же здесь скрывалось, ради чего люди призваны под ружье.
   - А потом? - спросил я. - Когда ты выяснишь, что здесь кроется, или когда тебя заставят уйти отсюда?
   Уве-Йорген подумал.
   - Когда заберем Питека, вернемся на корабль, - сказал он. - Оттуда свяжемся с вами и будем действовать до обстановке.
   - Ладно, - согласился я. - Пусть будет так.
   - И еще одно, - сказал Уве-Йорген.
   - Ну?
   - Мы вступаем в войну, - молвил Уве-Йорген. - На войне иногда убивают.
   - Тут, кажется, нет.
   - Пока нет. Но в цель иногда попадаешь, даже не желая. Так называемые шальные пули. И, я полагаю, надлежит принять какие-то меры на случай, если все мы выйдем из строя.
   Мы помолчали.
   - Например? - спросил я затем.
   - Я имею в виду, что задача ведь останется прежней, независимо от того, будем ли мы в живых, или нет. Землю надо спасти в любом случае. Пока мы еще пытаемся сделать это ценой минимальных жертв. Мы не виноваты, что нам мешают. Но может статься, минимальными жертвами не обойдешься. Я считаю, что тогда надо будет действовать жестко. Атаковать звезду. Погасить. Пожертвовать планетой Даль. Черт побери, будем называть вещи своими именами. Сейчас мы солдаты и имеем право говорить так. Мы рискуем собой ради чужих людей, и это дает нам право...
   - Не знаю такого права, - ответил я.
   - Они братья нам, - поддержал меня Монах.
   Но оба мы поняли, что прав сейчас Рыцарь. Если нас перебьют, Земля останется беззащитной. Она стояла за нашими спинами и ждала решения. И планета Даль - тоже. Мы, пятеро людей, ничем не замечательных, были сейчас трибуналом, вселенским трибуналом, решавшим судьбы миров. Но так лишь казалось: решение было только одно, выбора не было.
   Я провел голосование по правилам.
   - Никодим!
   - Видишь ли, - сказал он, - вы-то не знаете... Я могу согласиться. Ибо верю: все свершится по воле Божьей. Некогда Аврааму было ведено принести сына в жертву - и он был готов зарезать мальчика. Но Господь в последний момент послал ему барана, и сын спасся. Надо только верить...
   - Ладно, - сказал я. - Твоя точка зрения ясна. Георгий?
   - Ха! - сказал он. - Я не знаю... Это славная планета, знаешь ли, капитан. И люди мне нравятся, хотя бегают они не очень быстро. Я вспоминаю родину. Я мог бы жить здесь. На Земле - нет, а здесь мог бы. Если бы эти места уцелели. Но мы воины. Здесь есть все - мужчины, женщины, и старики, и дети. И им придется умереть. Потому что там, на Земле, тоже есть мужчины и женщины, старики и дети, и их куда больше. Скажу прямо; я люблю их меньше, чем тех, кого вижу здесь. Но послали меня те, что на Земле. Воин не меняет хозяев и не нарушает клятвы. Больше я ничего не скажу.
   - Вот и все, - сказал Уве-Йорген. - Что думаю я, всем ясно, а ты, капитан, подчинишься необходимости.
   - Когда она возникнет? - спросил я.
   Уве-Йорген ответил не сразу.
   - Через двое суток, - сказал он, - мы или овладеем положением, или будем перебиты. Если победим мы, весь сегодняшний разговор потеряет смысл. Если победят нас...
   - Двое суток?
   - Да, - сказал он. - Конечно, вести партизанскую войну в лесах можно годами. Но нам нужна быстрая победа.
   - Все, - сказал я и направился к катеру, чтобы связаться с Гибкой Рукой и отдать ему приказ. Двое суток. Двое суток до конца - или до начала чего-то нового. Двое суток.
   Никодим и Анна шли со мной. Нам предстояло втиснуться втроем в малый катер и долететь до леса. Большой катер оставался тут, с Уве-Йоргеном. На прощание я сказал ему:
   - Так я надеюсь, что ты будешь действовать как достойный представитель высокой цивилизации.
   - Не спрашивай меня, капитан, - посоветовал он, - и не беспокойся.
   Но я не был спокоен. Я знал, что есть вещи, которые Уве-Йорген умеет делать лучше меня, но всей душой надеялся, что ему не придется проявить свое умение.
   17
   Переговоры по радио между катером N_1 и кораблем экспедиции "Зонд" (Запись):
   "Катер: Вызываю борт. Здесь капитан. Как слышно?
   Борт: Слышимость хорошая. Здесь Рука. Как слышите вы?
   Катер: Нормально. Что на борту?
   Борт: У нас все в порядке. Доктор наблюдает. Установка в порядке. Моторы изготовлены.
   Катер: Можете ли стартовать в любой момент?
   Борт: Можем.
   Катер: Контрольная сверка времени. У меня семнадцать ноль пять.
   Борт: Семнадцать ноль пять точно.
   Катер: Прошу отметить это время.
   Борт: Отмечено.
   Катер: Если на протяжении сорока восьми часов, повторяю: сорока восьми часов...
   Борт: Сорок восемь часов, понял вас.
   Катер: Если за это время вы не получите никаких других указаний, приказываю начать операцию воздействия. Поняли? По истечении сорока восьми часов начать операцию воздействия, если от меня или еще кого-либо из членов экспедиции и экипажа не будет получено других распоряжений.
   Борт: От любого члена?
   Катер: Если первый пилот сообщит о гибели капитана. Если любой другой член экипажа сообщит о гибели капитана и первого пилота.
   Борт: Понял вас. По истечении сорока семи часов пятидесяти семи минут.
   Катер: Правильно. Это в том случае, если наблюдения не покажут, что опасность может возникнуть раньше.
   Борт: Если будет опасность, я сделаю все сразу же.
   Катер: Да. Тогда не жди ни минуты. Но я надеюсь, что все обойдется.
   Борт: Я тоже так думаю. Все будет в порядке, капитан.
   Катер: Привет Аверову и наилучшие пожелания.
   Борт: Привет всем нашим.
   Катер: Принято. У меня все. Конец.
   Борт: Конец".
   Шувалов полагал - и, по-видимому, справедливо, - что люди, находящиеся у руководства, могут обладать многими недостатками, в том числе (как показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они не могут. И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для всего ее населения, независимо от его здоровья, силы, социального положения и прочего, - постольку Шувалов полагал, что руководство не станет пренебрегать ни малейшей возможностью спасения и с радостью пойдет навстречу тем, кто предложит такое спасение.
   Но в его положении никакая инициатива не была возможна. Он не мог повлиять на ход событий, и оставалось лишь требовать, чтобы ему дали возможность встретиться с кем-либо из Хранителей Уровня. Однако просьбы и требования его оставались тщетными. Ему каждый раз отвечали одно и то же:
   - После приговора ты сможешь просить о смягчении участи. Тогда твою просьбу рассмотрят Хранители. Пока же им не о чем с тобой разговаривать.
   - Но простите! - возражал Шувалов. - Мне лучше знать, есть ли у меня поводы для разговора!
   - Может быть. Но закон не позволяет Хранителям выслушивать преступников, пока суд не вынес приговора.
   С законом спорить было невозможно.
   Время уходило стремительно. И когда настала пора представать перед судом, Шувалов решил прибегнуть к последнему, видимо, средству, какое оставалось в его распоряжении.
   Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены и потолок зала были покрыты странной росписью, мрачные, резкие краски которой, начинаясь от пола, постепенно, чем выше, тем больше переходили в мягкие, умиротворяющие. Возможно, эта роспись заменяла символы правосудия, принятые на Земле - повязку и весы богини.
   Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом, как казалось бы естественным Шувалову, - стола не было, они просто сидели в глубоких креслах. Кресла стояли полукругом, в центре которого находился круглый табурет, на который усадили Шувалова. Судьи оказались пожилыми, сдержанными в словах и жестах людьми. Зато публика проявляла эмоции открыто, и выражаемые ею чувства были - это стало понятно сразу неблагоприятными для Шувалова.
   Публика пришла, видимо, не ради сенсационного зрелища (как предположил было Шувалов, когда его ввели и он увидел набитый зал). Люди были искренне возмущены и встревожены, и тревога за того, кто подвергся нападению, написанная на их лицах, то и дело вытеснялась выражением не то, чтобы ненависти, но какого-то холодного отчуждения, целиком относившегося к подсудимому.
   Ритуал был несложным. Публике объявили, кого будут судить и за что. Потом еще раз объяснили Шувалову, что судить будут именно его, и подробно объяснили, в чем его обвиняют. Затем стали давать показания возчики, судья и пострадавший астроном. Он говорил, и взгляд его то и дело обращался к Шувалову (хотя астроном должен был обращаться к судьям), и во взгляде этом было недоумение и сожаление.
   - Итак, подсудимый, признаешь ли ты себя виновным в том, что хотел и пытался совершить убийство?
   Кажется, настал момент. Шувалов встал.
   - Высокий суд... - начал он.
   - Ты говори просто: судьи.
   - Судьи! Я признаю себя виновным.
   Легкий гул прошел по залу.
   - Но это - лишь малая часть преступлений, в которых можно обвинить меня!
   В зале настала тишина.
   - Я, систематически нарушая Уровень...
   Снова гул.
   - ...нашел способ совершить, воистину страшное и жестокое преступление!
   И снова - мертвое безмолвие.
   - Последствия преступления были бы неисчислимы. Они привели бы к тому, что Уровень рухнул бы, а затем и сама жизнь ваша и всех людей сделалась невозможной. Сейчас я в ваших руках, но помните: я не один! И если совершится задуманное мной - вы все погибнете!
   В зале кто-то слабо вскрикнул. Кто-то заплакал. Шувалов перевел дыхание.
   - Я еще не знаю, какой способ мы применим. Потому что, судьи, мы знаем два способа, и каждым из них можно добиться такого результата.
   Шувалов умолк. Он сделал паузу намеренно.
   - Говори! - чуть хриплым голосом сказал судья, сидевший посередине.
   - Мы можем сделать так, что огонь охватит все. Ваши дома. Мастерские. Посевы. Леса. Закипят и испарятся реки. Сама кровь закипит в ваших жилах. В жилах каждого: мужчины и женщины, старика и ребенка. Все погибнет, все сгорит, и жизнь прекратится и никогда более не возродится здесь. Вот один способ, судьи.
   Он снова умолк, и тот же судья снова сказал:
   - Говори же!
   - А вот второй способ. Мы вызовем холод. Страшный холод. Потускнеет солнце. Ледяная кора покроет все. От холода погибнут растения и деревья. Наступят голод и страшный мороз. Реки вымерзнут до дна, и все живое в них погибнет. Некоторое время вы сможете еще укрываться от холода в помещениях, но голод погубит вас. Погибнут все. И жизнь кончится. Жизнь каждого из вас и всех вместе.
   Крайний справа судья сказал:
   - Но погибнешь и ты, подсудимый! И твои товарищи тоже погибнут.
   - Да, - сказал Шувалов. - В том-то и дело. Ведь каждый человек должен умереть. Но мы решили: раз мы должны умереть, то пусть умрут все.
   - Подсудимый... Неужели ты так ненавидишь людей?
   Шувалов ответил не сразу. "Господи, - думал он, - я слишком люблю людей, даже дураков - потому что они ведь не виноваты в своей глупости, в том, что есть знание, которое оказывается слишком тяжелым для их нетренированных мозгов..."
   - Да! - сказал он. - Я ненавижу людей!
   - И все-таки... То, что ты сказал, звучит страшно, но... Как нам поверить во все те ужасы, во все эти бедствия?
   - Неужели вы не верите в то, что тот, кто мог спокойно и хладнокровно попытаться убить человека, в силах совершить то, о чем я сказал?
   "Не верьте, - думал он, - пожалуйста, не верьте... Но среди тех, кто сидит в зале, найдется хоть несколько таких, кто поверит - и разговор будет не удержать, и, так или иначе, вам придется обратиться ко мне потому что больше вам обратиться не к кому..."
   Судьи переговаривались вполголоса. Гул в зале нарастал.
   - Подсудимый! - обратился к нему судья, сидевший в середине. - Скажи, нет ли способа предотвратить эти преступления? Чего ты хочешь? Может быть, если мы предоставим тебе свободу, и обещаем безнаказанность, и позволим уехать, куда ты пожелаешь...
   Шувалов покачал головой.
   - Судьи! - сказал он. - Я должен сообщить вам, что уже начал раскаиваться в том, что задумал и подготовил такое преступление. Потому что, как мне теперь кажется, люди все-таки не заслуживают такого конца. Но только я один знаю, как можно предотвратить то, что я замыслил.
   - А это предотвратить можно?
   - Пока еще можно.
   Судья встал.
   - Мы требуем, чтобы ты сказал нам - как! Пусть ты и пытался совершить страшное преступление - предотвратив другое, гораздо более ужасное, ты во многом искупишь свою вину!
   - Да! Да! - кричали в зале.
   - Я согласен, судьи.
   - Говори!
   Шувалов снова сделал паузу.
   "Смешно, - думал он, - как же несложно было все придумать! Ни один человек ни за что не поверил бы, начни я снова говорить о вспышке Сверхновой - не поверил бы, хотя мои доказательства с научной точки зрения выглядели бы безукоризненно. А вот поверить в то же самое, как в следствие злого умысла, - вы в состоянии, вы готовы. Милые, простодушные, необразованные люди..."
   - Я скажу, судья, - произнес он важно. - Но не тебе, и никому из вас.
   - Почему же?
   - Потому что дело ведь касается всех людей, не так ли? Оно относится ко всему Уровню, ты согласен? И будет справедливо, если я скажу все тем, кто хранит Уровень!
   Судьи посовещались вполголоса.
   - Ты настаиваешь, подсудимый?
   - Да. Иначе я не согласен. А затем, если Хранители захотят, я расскажу и всему народу.
   Судьи снова переговорили. Потом сидевший посередине объявил:
   - Приговор не будет вынесен сегодня. Мы сообщим обо всем, что сказал подсудимый, Хранителям, и они вынесут свое решение.
   По залу прокатился вздох облегчения.
   Искреннее всех вздохнул Шувалов. "Вот и сделано дело, - подумал он. Наконец-то я смогу встретиться с их руководством. Объяснить. Убедить. И начать работу..."
   Он снова - на этот раз уже с другим чувством - обвел глазами людей, собравшихся в зале. И они тоже, не спеша расходиться, смотрели на него кто со страхом, кто с интересом, некоторые - равнодушно, иные - со злобой. А один смотрел с улыбкой, с веселой улыбкой. Шувалов удивился: уж очень неуместно было здесь выражение симпатии. Он поднял брови. Улыбающийся встретил его взгляд, улыбнулся еще шире и прищурил глаз - и тогда Шувалов узнал Питека, и на душе у него стало совсем хорошо, и захотелось петь.
   - ...Впрочем, - сказал старший Хранитель Уровня, - у вас и не было возможности составить о нас правильное представление. Так уж глупо получилось... Но согласитесь сами - ваш визит был для нас по меньшей мере неожиданным. Кто мог подумать, что вы - с Земли?
   Шувалов охотно кивнул. Наконец-то он разговаривал с человеком - это сразу ощущалось - своего круга. С поправкой, разумеется, на уровень знаний - и все же с человеком, мыслящим, видимо, достаточно широко и масштабно.
   Хранитель устало потер лоб.
   - Да, неверное представление... Вам, видимо, многое показалось произвольным, непонятным... неприемлемым. Наверное, так. Мне трудно судить об уровне вашей сегодняшней цивилизации, однако я понимаю, что все эти столетия она не стояла на месте и развивалась, видимо, не совсем в тех направлениях, что до экспедиции наших предков - так мы их называем, хотя это и неточно.
   - В общем, да, - согласился Шувалов. - Земля несколько изменила цели и методы.
   - Что касается нас, то у нас не было выбора. Характер нашего развития был предопределен заранее.
   - Не могли бы вы рассказать подробнее?
   - Да, пожалуйста, пожалуйста... На Земле, вероятно, еще помнят о нашей экспедиции?
   - В основном - специалисты и историки. Помним, что было несколько экспедиций... но о результатах нам ничего не известно.
   - Один из результатов - перед вами... Попытайтесь представить себе, как все происходило, - и вы поймете, что ничем иным это кончиться не могло.
   Представьте себе, что крайне небольшое количество людей - не более двухсот человек - покидает Землю, чтобы никогда более на нее не вернуться. Чтобы осесть на одной из тех планет, существование которых предполагалось - только предполагалось! - в данной звездной системе. Люди летят, по сути дела, наугад. На карту поставлена жизнь. Потому что если им не повезет и планет - во всяком случае, годных для обитания - не окажется, они, возможно, и сумеют вернуться, но прилетят уже глубокими стариками - и прилетят неизвестно в какую эпоху.
   Шувалов кивнул.
   - Вы, конечно, понимаете, что те, кто летел, были энтузиастами, людьми в какой-то степени не от мира сего - хотя, разумеется, людьми упорными, выносливыми и умелыми. Такие сочетания встречаются. Ну и, безусловно, авантюристическая жилка у них тоже должна была быть.
   Итак, они летели, предпочитая надеяться на то, что нужная планета обнаружится, на нее можно будет сесть и на ней можно будет жить. Как вы теперь видите, надежда оправдалась.
   Шувалов снова кивнул.
   - Они летели, чтобы обосноваться и жить. Летели, покинув достаточно высоко развитую цивилизацию. Но тут, еще до старта, вступили в силу те закономерности, с которыми раньше, в период освоения территорий Солнечной Системы, люди не встречались.
   Люди понимали, что с момента старта им придется рассчитывать только на самих себя. Даже связь с Землей с каждым днем полета становилась все затруднительнее; и уже заранее было ясно, что сообщение между человечеством и его новыми поселениями в космосе будет практически невозможным: слишком много сил требовалось на снаряжение такой экспедиции, и слишком велик был процент риска. О регулярных рейсах хотя бы раз в столетие нельзя было и думать всерьез.
   - Это стало возможно только сейчас, - сказал Шувалов.
   - Что же, неплохо. Однако тем, кто летел тогда, рассчитывать на что-либо подобное не приходилось.
   Итак, предстоящая оторванность от материнской цивилизации заставила задуматься над вопросом: какую же часть ее можно взять с собой и что из взятого можно будет сохранить и укоренить на новом месте?
   - Я понимаю.
   - Всякая техническая цивилизация, как вы знаете, является сложным комплексом явлений, тесно связанных между собою. И чтобы захватить с собой, скажем, такое примитивное достижение техники, как электрическую бритву, надо было взять и все необходимое для постройки на новом месте электростанции - начиная с материалов и генераторов и кончая строительной техникой, средствами транспорта, топливом, запасными частями - и так далее.
   - Да, в наше время серьезно занимаются этой проблемой.
   - А тогда только начинали. Итак, взять с собой пришлось бы слишком много - а на то, чтобы изготовить отсутствующее на месте, надеяться не приходилось: даже для того, чтобы сделать ту же самую бритву, нужно такое количество различных и достаточно высоко развитых отраслей техники, какое, естественно, не могло быть заброшено с Земли. Я не знаю, каков по размерам ваш корабль...
   - О, вы сможете детально ознакомиться с ним...
   - Заранее благодарю... Но, во всяком случае, вряд ли вы представляете, как мало можно было взять с собой в то время. Учитывался каждый грамм массы и каждый кубический сантиметр объема.
   - М-да... Не хотел бы я быть на их месте.
   - Я тоже. Итак, им следовало прежде всего решить: что является важнейшим при создании колонии на пустом месте и без притока сил извне. Что является жизненно важным.
   - Судя по, тому, что колония прижилась, им удалось найти решение?
   - Да.
   - И это оказалось...
   - Это были люди.
   - Люди?
   - Вот именно. Было установлено, что для того, чтобы не вымереть, не захиреть, не выродиться, наконец, такая колония должна прежде всего обладать определенным количеством людей - не ниже критического уровня, который тогда оценивался приблизительно в несколько тысяч человек.
   - Вот как...
   - Да. Но выполнить такое условие было невозможно хотя бы потому, что корабль мог взять двести человек - и самое необходимое для них. Не более.
   - Воистину, задача не из самых простых.
   - И все понимали, что если начинать от первичного количества в двести человек, - предположим, сто пар, - то, по естественным условиям, население колонии смогло бы достичь нужной величины слишком поздно. Вернее, оно не успело бы ее достичь - колония угасла бы значительно раньше. Здесь ведь счет шел на поколения!
   - Сложно, сложно.
   - Тем не менее, выход был найден. Та аппаратура, которую экспедиция взяла с собой, то немногое, что она смогла увезти, предназначалось не для производства энергии, не для обработки земли и не для резания металлов, но для производства... людей.
   Шувалов, поморщился.
   - Боюсь, что я не смог бы согласиться с таким решением...