Страница:
– Если ты вызовешь своих хлопцев, ты убьешь мою Олю. Вместе со мной.
– Знаю, Юсе, знаю. Прабач. Так, ситуевина. Шо ж тут зробыш. Юсе, обяцай мне, шо штука гэта до Ибрагима не попаде. Обяцаеш?
– Да, – ответил Юс. – Я обещаю это тебе. Ты же знаешь, что я собираюсь сделать.
– Добже, Юсе, добже. Тильки помирать неохота. Ох, неохота, Юсе. А дзень сення файны. Файны. Hex Нина мне пушку свою дасць. Ведаеш, як працоваты з маяком? Ведаеш? Добже. Код сем тры одын восемь восемь. Включиш, воны через дваццаць хвылын зъявяцца. В Кызылрабатэ воны, у майора. Вин сябра мой, з им в Афгане куковалы. А цяпер – давай пушку.
– Семен, мы тебя дотащим.
– Дотащим, холера ясна. Воны догоняць праз поугадзины, самое большое. И тогда шо? Разом сдохнем? Большая радость.
– Ты уверен, что он под дулом автомата не заставит нас вызвать его хлопцев? – спросила Нина.
– Дай ему автомат. Дай. Пожалуйста, – попросил Юс.
Нина сняла с плеча автомат. Передернула затвор. Вытянула из рюкзачного клапана сверток.
– На. Тут еще три магазина полных.
– Тры магазина, надо ж, – Семен ухмыльнулся. – Ну шо, браце Юсе, бывай. Сустренемся у казалупа на шастку, як класик казау.
– Спасибо, Семен, – сказал Юс. – Спасибо.
– Кали ласка. Пышлы прэч. Чаго чекаеце?
Он высунулся из-за камней, прицелился, дал очередь.
– Гарна пушка. Только коротковата. Ну шо сталы? Кацицеся!
Уже на перевальном взлете Юс обернулся. Семен оттуда казался крохотным пятнышком на каменном острове среди белесо-серого, огромного, захлестывающего небо ледяного моря.
С перевального плато, покатого, медленно спускающегося на запад снежного поля, они вызвали вертолет. Нина вытащила радиотелефон из Шаверовой сумки, набрала код. Дождалась ответа, заговорила. Потом Юс вынул из ее руки телефон, заговорил сам.
– Это же безумие! – крикнула Нина. – Безумие! Они догонят нас, догонят и расстреляют!
– Не думаю. Они наверняка держат ее поблизости. А иначе как им договариваться со мной?
– Пристрелить тебя к чертовой матери!
– А вот чтобы этого не случилось, нам и нужны наши подарки, – сказал Юс, расшнуровывая рюкзак.
Расшнуровал, расстегнул, вытряхнул обе черных округлых коробки в снег.
– Активировать нужно обе. Бери. Говоришь, у них дистанция как у обычной мины?
– Да. Сначала код, потом таймер. Потом проволока. Боже ты мой. Идиотизм. Они не поверят.
– Почему? Поверят, и еще как. А если не поверят, все закончится очень быстро. Выброси все. Палатку, спальники, примус. Больше не нужно.
Перед ним на снегу лежал чемоданчик со скругленными краями. С тускло-красным клеймом. Двадцать килотонн. Так просто. Проржавевшие защелки. Будто на кейсе. Ручка. И под крышкой два тумблера и круглый переключатель с рисками. Дни, минуты, часы. Десять дней, пять, два. И ноль. Ноль дней, ноль часов, ноль минут. Поставить. Щелкнуть тумблером. Потом достать проволоку. Вот за это колечко. Но не сейчас. Не сейчас.
Солнце хлестало по лицу. Плясало на снегу. Будто раскаленный, крадущий влагу шлак на щеках. Уже полопались губы. Позабыл намазаться кремом.
Потом лицо распухнет. Станет будто бифштекс. Покроется коркой, полопается, сочась сукровицей и гноем. Не сейчас. Потом. Если успеет. Юс рассмеялся.
– Что такое? – крикнула Нина.
– Да ничего. Вспомнил, что не намазался кремом.
– А я намазалась заранее, еще с ночи. Хочешь? У меня еще есть.
– Да нет. Я, пожалуй, обойдусь.
– Смотри. Оля твоя не узнает.
– Узнает. Она – узнает. Ты готова?
– Да, вот твоя обвязка, – Нина кинула ему брезентовую ленту.
– Я пойду первым. Жди, пока не подам сигнал. Подходя, собирай веревку.
– Я знаю, – сказала Нина.
– Ну и прекрасно. Пошли.
– Погоди.
– Что такое?
– Послушай.
Юс прислушался. Снизу, с востока, ветер принес едва различимую сухую россыпь: тат-тат-тат. И чуть громче: па-па. И снова: тат-тат.
– До свидания, Семен, – сказал Юс. – До свидания.
На западной стороне было много снега, и до края ледника они добрались почти без помех. Только однажды, на повороте ущелья, пришлось перебираться через большую трещину. Ледник загибался влево, вздыбливался сераками. Трещина прорезала его целиком, от края до края. Снежный мост просел, местами провалился, и сквозь дыры виднелись зеленовато-серые стены, уходящие далеко вглубь. Юс провалился по пояс, дернул за веревку судорожно: страхуй! Но под ногами не чувствовалось пустоты. Пошевелился немного, – да, лед. Перемычка. Загребая ладонями снег, пополз. Выбрался наверх, на другую сторону. Перекатился на бок.
– Я не пройду здесь, – крикнула Нина. – За тобой все обвалилось.
– Тогда прыгай! Прыгай! Я держу. Я ледобур завинчу! Привяжи рюкзак к репу и кидай сюда.
– Ты что, с ума сошел?
– Да тут снег!
– Иди ты к черту! … Ты завинтил?
– Да, готово! Я веревку протравил. Пошла! Нина разбежалась. Оттолкнулась ногой от края трещины. Крикнула. Повисший над трещиной пласт рухнул вниз, будто стог сена. Зашуршал снежной крошкой по стенам.
– Я держу, держу!! – кричал Юс. – Где ты, где? ?
– Спокойно, я на полке! Не тяни, я стою, я зацепилась уже. Не тяни!
– Хорошо, хорошо! – кричал Юс. – Ты где, где?
– Здесь я, здесь! Лезу. Черт, без кошек дерьмово. Хорошо, хоть один зажим додумалась взять.
Нинина голова показалась над краем трещины.
– Вот я. Вот. Только не сдерни.
– Не сдерну.
Он подполз к ней, подхватил за подмышки. Выдернул, будто пробку из бутыли, повалился вместе с ней в снег. Она засмеялась, поцеловала его в губы. И еще раз. И еще.
– Все, все. Пролезли. Пролезли. С бомбой на спине. Пролезли.
– Ну, ну, – защищался Юс, – ну, у меня губы полопались. Ну.
– Я тебе их откушу сейчас. Откушу.
– Ну, ну, – передразнила она, смеясь, – увалень ты мой. Студентишка. А ведь хорошо жить, Юська, а? Хорошо ведь! А я ведь спиной ударилась. Рюкзаком. Зацепилась, когда прыгала, повернулась. Там аж хрустнуло.
– Наверное, так просто их не взорвать. А если б и взорвала, – мы б даже и не заметили. Испарились бы вместе.
– Вместе с тобой поднялись бы к небу, – она целовала его в нос, в глаза, в губы. – Юська, Юська. Нет, мы жить будем, жить!
– Будем, будем, – соглашался Юс. – Пошли вниз, а то так и застанут нас, посреди ледника.
– Застанут, да? А кому какое дело? Думаешь, там Оля твоя будет? Да?
– Не нужно. Пожалуйста, Нина, не нужно. Нельзя, чтобы нас на открытом застали.
– Хорошо, – Нина встала, взвалила рюкзак на плечи. – Пошли тогда на закрытое.
– Нина?
– Что, Юзеф Казимирович?
– Ты ведь отвезешь ее домой? Пожалуйста?
– Отвезу. Куда я денусь.
– Спасибо.
– Не за что пока.
Вертолет они заметили издали. Темно-зеленое дрожащее пятнышко, выползшее из-за отрога. И далекий, мерный рокоток.
– Нина, прячься туда вон, за камни, – крикнул Юс, сбрасывая рюкзак с плеч. – Где телефон? Ага, вот он.
Он лихорадочно набрал номер. Ошибся. Чертыхнулся сквозь зубы, набрал снова.
– Алё! Алё! Слышите меня? ? Садитесь на площадке у реки, на площадке у реки. Да, прямо под ледником. Да, да! Как только сядете, пусть Оля выйдет из вертолета. И пусть идет вверх. Да, я пойду навстречу. Да!
Он нажал на отбой.
– Ну, все. Нина, не высовывайся. Им вовсе необязательно знать, что ты здесь. И что ты одна.
– Успокойся, Юс. Не нервничай. Тихо. Конечно, я так и сделаю. Ты рюкзак возьмешь?
– Нет. Незачем. Бери его. И прячься. Скорее! Помни, ждать час. Час пройдет, только тогда вызывайте Семеновых.
– Господи, Юс, я что, по-твоему, совсем уж дура?
– Нет, Нина, нет, – сказал Юс. – Пожалуйста, спрячься.
– Я спрячусь, Юс, – сказала Нина. И поцеловала его. В лоб, в веки. И в губы. – Я спрячусь, Юс. Обязательно. Все будет хорошо. Я обещаю тебе.
– Спасибо.
– До свидания, Юс!
Вертолет завис над усыпанной мелким серым песком площадкой, вздымая вокруг себя стену пыли. Юс подождал, когда он коснется колесами земли, и осторожно вытянул из гнезда под панелью чемоданчика тонкую проволоку. Обвязал ее вокруг левого запястья. Поднял левой рукой чемоданчик и пошел вниз.
Его заметили. Овальная дверца на вертолетном боку открылась, выпустив двоих с автоматами. За ними, щурясь, прикрывая лицо рукой, спрыгнула на песок Оля. Юс махнул ей рукой. Она пошла наверх. Медленно, осторожно ступала, пошатывалась, будто долго не двигалась, и теперь осторожно расхаживала затекшие, оцепенелые ноги.
– Оля! Оля! – позвал Юс. – С тобой все нормально? Тебе помочь?
– Все нормально! – отозвалась она. – Я сейчас подойду!
Из вертолета вышли еще двое. Рахим. И Каримжон. У Каримжона в руках была винтовка со снайперским прицелом.
– Привет, Юс, – сказала Оля, тяжело дыша. – Вот, запыхалась совсем.
– Ты здорова? Ты можешь идти, нормально идти?
– Могу. Я последние дни сиднем сидела. Они меня в усадьбе какой-то заперли и кормили как на убой.
– Ты бледная совсем.
– Я ж говорю, меня мутит с отвычки.
– Оля, Оля, – Юс обнял ее, прижал к себе. – Тебе нужно идти, Оля. Там, наверху, тебя ждет женщина. Ты ее знаешь. Она отвезет тебя домой. Слушайся ее.
– А ты, Юс, ты как?
– Я пойду. Видишь, – он показал ей чемоданчик. – Вот чем все заканчивается.
– Ты ведь приедешь ко мне, Юс, ведь приедешь?
– Я постараюсь, Ольча. Я постараюсь. Иди наверх.
Поднявшись метров на двадцать, она оглянулась. Крикнула: «Юс! Обязательно приезжай! Это очень важно! »
– Да! – крикнул Юс в ответ. – Да!
Глава 19
Глава 20
– Знаю, Юсе, знаю. Прабач. Так, ситуевина. Шо ж тут зробыш. Юсе, обяцай мне, шо штука гэта до Ибрагима не попаде. Обяцаеш?
– Да, – ответил Юс. – Я обещаю это тебе. Ты же знаешь, что я собираюсь сделать.
– Добже, Юсе, добже. Тильки помирать неохота. Ох, неохота, Юсе. А дзень сення файны. Файны. Hex Нина мне пушку свою дасць. Ведаеш, як працоваты з маяком? Ведаеш? Добже. Код сем тры одын восемь восемь. Включиш, воны через дваццаць хвылын зъявяцца. В Кызылрабатэ воны, у майора. Вин сябра мой, з им в Афгане куковалы. А цяпер – давай пушку.
– Семен, мы тебя дотащим.
– Дотащим, холера ясна. Воны догоняць праз поугадзины, самое большое. И тогда шо? Разом сдохнем? Большая радость.
– Ты уверен, что он под дулом автомата не заставит нас вызвать его хлопцев? – спросила Нина.
– Дай ему автомат. Дай. Пожалуйста, – попросил Юс.
Нина сняла с плеча автомат. Передернула затвор. Вытянула из рюкзачного клапана сверток.
– На. Тут еще три магазина полных.
– Тры магазина, надо ж, – Семен ухмыльнулся. – Ну шо, браце Юсе, бывай. Сустренемся у казалупа на шастку, як класик казау.
– Спасибо, Семен, – сказал Юс. – Спасибо.
– Кали ласка. Пышлы прэч. Чаго чекаеце?
Он высунулся из-за камней, прицелился, дал очередь.
– Гарна пушка. Только коротковата. Ну шо сталы? Кацицеся!
Уже на перевальном взлете Юс обернулся. Семен оттуда казался крохотным пятнышком на каменном острове среди белесо-серого, огромного, захлестывающего небо ледяного моря.
С перевального плато, покатого, медленно спускающегося на запад снежного поля, они вызвали вертолет. Нина вытащила радиотелефон из Шаверовой сумки, набрала код. Дождалась ответа, заговорила. Потом Юс вынул из ее руки телефон, заговорил сам.
– Это же безумие! – крикнула Нина. – Безумие! Они догонят нас, догонят и расстреляют!
– Не думаю. Они наверняка держат ее поблизости. А иначе как им договариваться со мной?
– Пристрелить тебя к чертовой матери!
– А вот чтобы этого не случилось, нам и нужны наши подарки, – сказал Юс, расшнуровывая рюкзак.
Расшнуровал, расстегнул, вытряхнул обе черных округлых коробки в снег.
– Активировать нужно обе. Бери. Говоришь, у них дистанция как у обычной мины?
– Да. Сначала код, потом таймер. Потом проволока. Боже ты мой. Идиотизм. Они не поверят.
– Почему? Поверят, и еще как. А если не поверят, все закончится очень быстро. Выброси все. Палатку, спальники, примус. Больше не нужно.
Перед ним на снегу лежал чемоданчик со скругленными краями. С тускло-красным клеймом. Двадцать килотонн. Так просто. Проржавевшие защелки. Будто на кейсе. Ручка. И под крышкой два тумблера и круглый переключатель с рисками. Дни, минуты, часы. Десять дней, пять, два. И ноль. Ноль дней, ноль часов, ноль минут. Поставить. Щелкнуть тумблером. Потом достать проволоку. Вот за это колечко. Но не сейчас. Не сейчас.
Солнце хлестало по лицу. Плясало на снегу. Будто раскаленный, крадущий влагу шлак на щеках. Уже полопались губы. Позабыл намазаться кремом.
Потом лицо распухнет. Станет будто бифштекс. Покроется коркой, полопается, сочась сукровицей и гноем. Не сейчас. Потом. Если успеет. Юс рассмеялся.
– Что такое? – крикнула Нина.
– Да ничего. Вспомнил, что не намазался кремом.
– А я намазалась заранее, еще с ночи. Хочешь? У меня еще есть.
– Да нет. Я, пожалуй, обойдусь.
– Смотри. Оля твоя не узнает.
– Узнает. Она – узнает. Ты готова?
– Да, вот твоя обвязка, – Нина кинула ему брезентовую ленту.
– Я пойду первым. Жди, пока не подам сигнал. Подходя, собирай веревку.
– Я знаю, – сказала Нина.
– Ну и прекрасно. Пошли.
– Погоди.
– Что такое?
– Послушай.
Юс прислушался. Снизу, с востока, ветер принес едва различимую сухую россыпь: тат-тат-тат. И чуть громче: па-па. И снова: тат-тат.
– До свидания, Семен, – сказал Юс. – До свидания.
На западной стороне было много снега, и до края ледника они добрались почти без помех. Только однажды, на повороте ущелья, пришлось перебираться через большую трещину. Ледник загибался влево, вздыбливался сераками. Трещина прорезала его целиком, от края до края. Снежный мост просел, местами провалился, и сквозь дыры виднелись зеленовато-серые стены, уходящие далеко вглубь. Юс провалился по пояс, дернул за веревку судорожно: страхуй! Но под ногами не чувствовалось пустоты. Пошевелился немного, – да, лед. Перемычка. Загребая ладонями снег, пополз. Выбрался наверх, на другую сторону. Перекатился на бок.
– Я не пройду здесь, – крикнула Нина. – За тобой все обвалилось.
– Тогда прыгай! Прыгай! Я держу. Я ледобур завинчу! Привяжи рюкзак к репу и кидай сюда.
– Ты что, с ума сошел?
– Да тут снег!
– Иди ты к черту! … Ты завинтил?
– Да, готово! Я веревку протравил. Пошла! Нина разбежалась. Оттолкнулась ногой от края трещины. Крикнула. Повисший над трещиной пласт рухнул вниз, будто стог сена. Зашуршал снежной крошкой по стенам.
– Я держу, держу!! – кричал Юс. – Где ты, где? ?
– Спокойно, я на полке! Не тяни, я стою, я зацепилась уже. Не тяни!
– Хорошо, хорошо! – кричал Юс. – Ты где, где?
– Здесь я, здесь! Лезу. Черт, без кошек дерьмово. Хорошо, хоть один зажим додумалась взять.
Нинина голова показалась над краем трещины.
– Вот я. Вот. Только не сдерни.
– Не сдерну.
Он подполз к ней, подхватил за подмышки. Выдернул, будто пробку из бутыли, повалился вместе с ней в снег. Она засмеялась, поцеловала его в губы. И еще раз. И еще.
– Все, все. Пролезли. Пролезли. С бомбой на спине. Пролезли.
– Ну, ну, – защищался Юс, – ну, у меня губы полопались. Ну.
– Я тебе их откушу сейчас. Откушу.
– Ну, ну, – передразнила она, смеясь, – увалень ты мой. Студентишка. А ведь хорошо жить, Юська, а? Хорошо ведь! А я ведь спиной ударилась. Рюкзаком. Зацепилась, когда прыгала, повернулась. Там аж хрустнуло.
– Наверное, так просто их не взорвать. А если б и взорвала, – мы б даже и не заметили. Испарились бы вместе.
– Вместе с тобой поднялись бы к небу, – она целовала его в нос, в глаза, в губы. – Юська, Юська. Нет, мы жить будем, жить!
– Будем, будем, – соглашался Юс. – Пошли вниз, а то так и застанут нас, посреди ледника.
– Застанут, да? А кому какое дело? Думаешь, там Оля твоя будет? Да?
– Не нужно. Пожалуйста, Нина, не нужно. Нельзя, чтобы нас на открытом застали.
– Хорошо, – Нина встала, взвалила рюкзак на плечи. – Пошли тогда на закрытое.
– Нина?
– Что, Юзеф Казимирович?
– Ты ведь отвезешь ее домой? Пожалуйста?
– Отвезу. Куда я денусь.
– Спасибо.
– Не за что пока.
Вертолет они заметили издали. Темно-зеленое дрожащее пятнышко, выползшее из-за отрога. И далекий, мерный рокоток.
– Нина, прячься туда вон, за камни, – крикнул Юс, сбрасывая рюкзак с плеч. – Где телефон? Ага, вот он.
Он лихорадочно набрал номер. Ошибся. Чертыхнулся сквозь зубы, набрал снова.
– Алё! Алё! Слышите меня? ? Садитесь на площадке у реки, на площадке у реки. Да, прямо под ледником. Да, да! Как только сядете, пусть Оля выйдет из вертолета. И пусть идет вверх. Да, я пойду навстречу. Да!
Он нажал на отбой.
– Ну, все. Нина, не высовывайся. Им вовсе необязательно знать, что ты здесь. И что ты одна.
– Успокойся, Юс. Не нервничай. Тихо. Конечно, я так и сделаю. Ты рюкзак возьмешь?
– Нет. Незачем. Бери его. И прячься. Скорее! Помни, ждать час. Час пройдет, только тогда вызывайте Семеновых.
– Господи, Юс, я что, по-твоему, совсем уж дура?
– Нет, Нина, нет, – сказал Юс. – Пожалуйста, спрячься.
– Я спрячусь, Юс, – сказала Нина. И поцеловала его. В лоб, в веки. И в губы. – Я спрячусь, Юс. Обязательно. Все будет хорошо. Я обещаю тебе.
– Спасибо.
– До свидания, Юс!
Вертолет завис над усыпанной мелким серым песком площадкой, вздымая вокруг себя стену пыли. Юс подождал, когда он коснется колесами земли, и осторожно вытянул из гнезда под панелью чемоданчика тонкую проволоку. Обвязал ее вокруг левого запястья. Поднял левой рукой чемоданчик и пошел вниз.
Его заметили. Овальная дверца на вертолетном боку открылась, выпустив двоих с автоматами. За ними, щурясь, прикрывая лицо рукой, спрыгнула на песок Оля. Юс махнул ей рукой. Она пошла наверх. Медленно, осторожно ступала, пошатывалась, будто долго не двигалась, и теперь осторожно расхаживала затекшие, оцепенелые ноги.
– Оля! Оля! – позвал Юс. – С тобой все нормально? Тебе помочь?
– Все нормально! – отозвалась она. – Я сейчас подойду!
Из вертолета вышли еще двое. Рахим. И Каримжон. У Каримжона в руках была винтовка со снайперским прицелом.
– Привет, Юс, – сказала Оля, тяжело дыша. – Вот, запыхалась совсем.
– Ты здорова? Ты можешь идти, нормально идти?
– Могу. Я последние дни сиднем сидела. Они меня в усадьбе какой-то заперли и кормили как на убой.
– Ты бледная совсем.
– Я ж говорю, меня мутит с отвычки.
– Оля, Оля, – Юс обнял ее, прижал к себе. – Тебе нужно идти, Оля. Там, наверху, тебя ждет женщина. Ты ее знаешь. Она отвезет тебя домой. Слушайся ее.
– А ты, Юс, ты как?
– Я пойду. Видишь, – он показал ей чемоданчик. – Вот чем все заканчивается.
– Ты ведь приедешь ко мне, Юс, ведь приедешь?
– Я постараюсь, Ольча. Я постараюсь. Иди наверх.
Поднявшись метров на двадцать, она оглянулась. Крикнула: «Юс! Обязательно приезжай! Это очень важно! »
– Да! – крикнул Юс в ответ. – Да!
Глава 19
Оля поднималась медленно. Подолгу останавливалась, садилась на камни. Вертолет уже успел скрыться за поворотом ущелья, когда она наконец добралась до площадки за валунами, на моренном гребне.
– Привет, – сказала ей Нина. – Для альпинистки ты что-то не слишком поворотлива.
– Я ничего. Это пройдет.
– Я уж думала без тебя военных вызывать.
– Ой, – тихо сказала Оля, – мне… меня… Ее вырвало. Потом еще раз.
– М-да. Альпинизм, альпинизм. На, выпей воды. Что с тобой вообще? Ты нормально идти можешь? Тебя били? Или еще что-нибудь?
Оля прополоскала рот. Плеснула водой на руку, отерла лицо.
– Спасибо. Меня не били. И никакого «что-нибудь». Меня заперли и кормили, и все. Меня который день уже тошнит.
– А-а-а, – Нина усмехнулась. – Это от него? Ну, чего молчишь? От него? И сколько уже?
– От него. Второй месяц.
– Как все-таки сообразно устроена природа. Где отнимется, там и прибавится.
– Это как? Это Юс? Это с ним – отнимется? Что с ним?
– Твой Юс выбрал оригинальный способ самоубийства… Ну, чего так смотришь? Он теперь там, зато ты теперь здесь. И тоже с ним. В некотором роде. Так что смотри за своим грузом поаккуратнее. Это в первый раз у тебя?
– В первый.
– Гормональные пилюльки, спирали, прочее в том же роде?
– Нет, никогда.
– Хорошо. Отлично.
– Скажите, Юс вернется? Он ведь вернется?
– Не хочу тебя расстраивать – в твоем положении вредно. Но шансы на то, что твой Юс выберется из этой переделки, – один к тысяче. Если не меньше.
– Он это из-за меня сделал, да? Из-за меня?
– Из-за кого же еще? Только не хнычь, ради бога. Шипучку побоку, как говорил классик. Скоро я вызову сюда наших друзей, которые запросто могут и тебя, и меня шлепнуть. Чтобы этого не случилось, слушай меня внимательно. И запоминай. Я – офицер КГБ. Я здесь выполняю очень важное задание, о котором ты ничего, – абсолютно ничего, поняла? – не знаешь. Тебя террористы, напавшие на альплагерь, взяли в заложники. Можешь рассказать, что там было, в точности. Твои друзья все подтвердят.
– Что с ними? Где они?
– Они дома, и с ними все в порядке. Не перебивай. Тебя отвезли сюда, на Вахан, и мы тут тебя освободили. Спросят, как и где, отвечай, что горы, а где именно, не знаешь. Отвезли на вертолете. Потом на лошади везли. Все время была под чадрой, ничего не видела. Поняла? Хорошо. Ты Семена помнишь? Тощего, белобрысого такого? Отлично. Скажешь, мы вместе уходили через перевал, а потом его подстрелили местные. Снизу догнали. А он под перевалом остался, на леднике. Это все. Запомнила? Повтори.
Оля повторила.
– Великолепно. Запомни – ни единого лишнего слова. Только то, что я тебе сказала. Будь такой, какая есть – напуганной, неловкой. Реви, не стесняйся. Признайся, что беременная.
– А про Юса? Что мне про Юса рассказывать?
– Если спросят, скажешь, что был он с террористами, – Нина нахмурилась, – а кто он у них был и кем был – не знаешь. Этим ты ему не повредишь, не бойся. Про Юса рассказывать – мое дело. Боюсь, мне придется рассказывать о нем куда больше, чем мне хочется.
– А кто он? Тоже офицер КГБ? Как и вы?
– Нет. Он бы обиделся, предположи ты такое. Он художник. Настоящий. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем. Не сейчас. Запомни еще: тебя будут много допрашивать. И друзей твоих тоже. Но они знают, что говорить и кому говорить. Они умные ребята, твои друзья. Особенно Владимир. Если хочешь что-нибудь еще спросить у меня, спрашивай сейчас. Потом у нас вряд ли будет возможность поговорить.
Нина вынула из кармана радиомаяк, набрала код. Нажала на кнопку вызова.
– Готово. Через полчаса они будут здесь.
– Нина, а вы… вы спали с ним?
– Это все, что ты у меня хочешь спросить? Да, спала. Надеюсь, тебя это не слишком расстроило.
– Нет, – ответила Оля. – Нет.
– Отлично, – сказала Нина, застегивая рюкзак. Потом они сидели на камнях и ждали, глядя вниз. Долина уходила далеко на запад, и за створом ее, в буро-желтой пыльной дымке, низкими волнами катились холмы нагорья. Там были люди. И дорога. Далеко-далеко. Нина подумала, что очередная жизнь отслоилась, обвалилась с нее, как чешуйка отмершей кожи. Есуй. Даже язык не поворачивается выговорить. Есуй. И костры, и смрадные юрты, и жилистые, безволосые руки Сапара. А прежнее прошлое, отброшенное, мертвое, забытое, вернулось так вот запросто, и ожило. Нина усмехнулась. Ведь дома захотелось, тепла. Размеренности. Снова стать колесиком в машине. А почему бы и нет? Устала.
А может, и не только. Глядишь ты, тоже начнет тошнить, как эту, со шрамом. Она симпатичная. Теплая. От нее живое, сильное тепло. Недаром Юс на нее глаз положил. Он художник, он умеет видеть. Но с ней придется повозиться. Чтоб только не задергали вовсе. Но сейчас не то время, имперские друзья-коллеги стали осторожнее. Шума боятся. Так что тебя мы вытащим, будь уверена. Хоть ты еще долгонько под колпаком проходишь. Может, и всю жизнь. Нина вздохнула. Такие, как ты, – стадо. Волки приходят, выбирают, едят. А овце остается только ждать. Или обернуться чудовищем, как твой Юс. Хотя вовсе он не чудовище. Кто тут чудовище, понятно. Пещерное, людоядное. Тайносекретное.
Оля сидела, уперев подбородок в ладони, закрыв глаза. Нина осторожно погладила ее по голове. Поправила непослушную прядку.
– Вы что? Что случилось?
– Не пугайся. Ничего. Совсем ничего, – сказала Нина тихо. – Не спи. Они уже летят, видишь? Посмотри.
Снизу, почти черные в предзакатном солнце, шли вертолеты. Боевым строем, треугольником, – тонкие, хищные штурмовые «бураны». И за ними, натужный, пузатый «Ми двадцать четвертый».
– Много, – заметила Нина, щурясь. – Целый комитет по встрече. Вот что, моя милая, – если, не дай бог, начнут стрелять, забивайся между камней, вот сюда, и сиди тихо как мышь. Поняла?
– Поняла, – покорно отозвалась Оля.
– Он так и сидит? – спросил хаджи Ибрагим в трубку. – Ни с кем не разговаривает, ничего больше не просит? Целеустремленный юноша. Что ж, не делайте с ним ничего. Не дергайте, не пытайтесь отвлечь. Если все-таки потребует чего-либо, соглашайтесь. Если можно исполнить, исполняйте. Если нельзя, обещайте, тяните время. Если захочет выйти, сопровождайте. Не пускайте дальше чем за сто метров от вертолета. Вертолет, надеюсь, в порядке? Отлично. Садитесь на станции, заправьтесь, и давайте на Сарез, как и планировали. Я? Нет, Рахим, куда мне, старику. Буду дома сидеть, ждать вестей. Главное будет тут, ты уж поверь мне. Да, скоро. До свидания, Рахим.
Хаджи Ибрагим положил трубку. Хлопнул в ладоши.
– Да, господин? – спросил Юсуф.
– Мы уезжаем. Сообщи всем. Полчаса на сборы.
– Все?
– Все.
– А кто останется смотреть за домом?
– Те, кого мы набрали на прошлой неделе.
– Но они же ничего тут не знают!
– Вот именно, мой мальчик, вот именно.
Спецназовцы работали, как на учениях. Горохом высыпались из вертолетного пуза, разбежались, залегли.
– Выходите с поднятыми руками!! – заорали надрывно в мегафон.
– Нас всего двое здесь! – крикнула Нина. – Две женщины. Одна больная! Не может идти!
– Выходите с поднятыми руками!!
– Да вот я! – Нина встала на камень, замахала руками. – Я – офицер ФСБ! Не стреляйте! Нужны носилки!
Мегафон замолчал. Потом из двери в вертолетном пузе выбрались двое с носилками. Слева, справа спецназовцы вскочили, резво побежали вверх по склону.
– Не двигаться! Не двигаться! – проревел один, выскочив из-за валунов позади. И тотчас же появились другие, зелено-пятнистые, в шлемах, с измазанными кремом лицами.
– Руки за голову!! На землю!!
– Заткнись! – рявкнул знакомый голос. – Отставить!
На гребень, пыхтя, выбрался майор.
– Что, она?
– Она, – отозвался закамуфляженный парень рядом с ним. – Здравствуйте, Нина Степановна. Вадим Вадимович просил поздравить вас с возвращением.
– Здравствуй, Витя, – ответила Нина изумленно. – Я… то есть ты…
– Все в порядке, Нина Степановна, все в порядке. Сейчас мы в Кызылрабат, а потом домой. У вас получилось?
– Да, у нас получилось.
– А это кто? – спросил майор.
– Мы ее на Вахане нашли. Альпинистка. Ее из альплагеря еще в июле выкрали, когда там заварушка у местных была. Осторожнее с ней. Она беременная.
– От сволота, – майор сплюнул. – Давно их не утюжили. А Семен где?
– Он там остался. За перевалом.
– А, мать их! Ну, поквитаюсь я еще с ними.
– Носилки! – отрапортовал солдат.
– Хорошо. Кладите. Эй, осторожней, бабу тащить собираетесь, не ящик. Так где, за перевалом?
– Сразу на той стороне. Под самым взлетом. Ему пуля в спину попала. Над крестцом. Он автомат взял и остался, нас прикрывать.
– Вас прикрывать? Давно?
– Утром. Часов в десять.
Майор не ответил. Спрыгнул с валуна, побежал вниз по склону, обваливая за собой камни.
– Сюда, Оля, только не бойся, не бойся, хорошо? Хорошо? Сюда вот ложись, – Нина помогла ей улечься на узкие брезентовые носилки, поправила волосы, пристегнула ее ремнями. – Скоро уже дома будем, очень скоро.
Солдаты подняли носилки, понесли вниз.
– У вас с собой? Или вы спрятали по дороге? – спросил Витя.
– С собой. В рюкзаке.
– Сколько?
– Один.
– А остальные?
– Это долгая история. И я предпочла бы рассказать ее лично Вадиму Вадимовичу.
– Резонно. Только не знаю, получится ли. Наши старшие коллеги тоже заинтересовались, как вы понимаете. Даже очень. Это к тому же их вотчина.
– Понимаю.
– Наверняка они будут, скажем так, активно интересоваться. Возможно даже, делать предложения известного свойства. Но помните: вы прежде всего – наш сотрудник, и мы очень заинтересованы в продолжении сотрудничества.
– Я это понимаю, Витя. Очень хорошо понимаю. Кстати, а что с Сергеем Андреевичем?
– О, это тоже долгая история, – Витя усмехнулся. – Вам он уже не повредит. Обещаю.
– Это приятно слышать.
– Мне тоже, поверьте. Нам нужно идти. Стемнеет скоро. Чалый, Павлов – взять рюкзак! – скомандовал Витя. – Нести осторожно. Крайне осторожно!
От людей, от машин и камней закатное солнце проложило длинные тени. Нина спускалась вниз, аккуратно ступая с камня на камень, и каждый шаг был словно год заплутавшей где-то, затерявшейся было в безвременье жизни, внезапно нашедшей хозяйку и навалившейся ей на плечи, будто больной раненый зверь. И не было больше ветра над долиной медленной мелкой реки, и горькой полыни, и тяжести беркута на руке, и мохнатых псов, бегущих за всадниками, и юрт, и снежно-белого грохота, унесшего с высоты человеческую грязь. Ничего этого уже не было. Нина глянула на свои руки и чуть не вскрикнула от ужаса, – в закатном свете они казались сморщенными и серыми, как у ветхой старухи.
Юс не спал. Проваливался в дрему, выплывал из нее снова. Неловкий, усталый пловец в роящейся, слоистой темноте. Там никого и ничего не было – ни звуков, ни лиц, только плотная чернота, бархатистая, обволакивающая. Над поверхностью ее еще жили Голоса: визгливые, бранящиеся, равнодушные, холодные, увещевающие, смеющиеся. Как тогда, в больнице, они вытаскивали на свет его прошлое, копошились в нем, тыкали Юсу в лицо, но теперь нерешительно, робко, с оглядкой. Юс знал, почему: потому что источник, заполнившей все темноты, лежал у него на коленях, и тонкое длинное щупальце обвилось вокруг его кисти. Через это щупальце из Юса утекала жизнь, утекала быстро, оставляя внутри промерзшую шелуху. И там, внутри, жизнь эта сжималась в крошечное раскаленное семя, готовое вырваться наружу и в одно мгновение выплеснуть его, Юса, жизнь в мир, развеять ее пылью, испепелить, – и все вокруг вместе с ней.
Из округлого вертолетного окна Юс видел, как Оля карабкалась вверх по склону. Потом скалы качнулись и под мерный слитный рокот ушли вниз, под ноги, утонули в ветре, и в окна хлестнуло солнце. Сперва Юсу никто ничего не говорил. Ему освободили место, сели вокруг. Каримжон сидел напротив, чумазый, с взлохмаченной седоватой бороденкой, со своей снайперской винтовкой на коленях. Смотрел прямо в лицо Юсу, неотрывно, как сыч. Рахим пробовал заговорить. Сперва Юс даже разбирал слова. Что-то о деньгах и еде. Но Юса скоро укачало, и голос Рахима куда-то уплыл, смешался, стал одним из тех Голосов, крошечным их подголоском, мелким, ничтожным. Глупым.
Вертолет сел за биостанцией, на крошечной площадке в распадке между холмами. Там уже ждали две полные автоцистерны, ждала аварийная команда, ждал даже привезенный из Ферганы врач. Юс так и не вышел из вертолета. Вокруг не шумели. После заправки и недолгой беседы Рахима с главой аварийной команды у вертолета остались только те, кому с утра предстояло лететь вместе с Юсом. Двоих из них Рахим заставил остаться под дулом пистолета. Ледяной ночью памирской осени вертолет быстро выстыл. Но Юс не чувствовал холода. Сидел неподвижно, глядя перед собой, в темноту.
Он не видел и не слышал, как за хребтом засветился рассвет, и, будто замерзшие взъерошенные мыши, в вертолет один за другим полезли солдаты. Рахим, ежась, потирая ладонями плечи, уселся рядом с Юсом. Подмигнул. Спросил, улыбаясь: «Хорошо спалось, а? Не замерз? » Юс не ответил. Рахим посмотрел на его лицо внимательнее, покачал перед его глазами пальцем. Потом осторожно положил руку на черный ящичек, лежавший у Юса на коленях. Вдруг стало очень тихо. И тишину эту, будто шилом в барабанные перепонки, проколол тончайший, визгливый железный скрежеток. Правое запястье Юса с обмотанной вокруг него проволокой начало медленно, очень медленно подниматься вверх.
– Нет, Юзеф Казимирович, нет, пожалуйста, нет, я пошутил, честное слово, пошутил, – залепетал побелевший Рахим. – Все-все, все спокойно, все нормально. Мы полетим сейчас, хорошо полетим. Не нужно двигаться, не хочешь, и не нужно. Только спокойно, хорошо? Спокойно, а?
Кисть Юса так же медленно вернулась на прежнее место. Тишина наполнилась тряским рокотом мотора. Вертолет задрожал. Оторвался от земли, развернулся. И пошел, набирая скорость, над бурыми холмами нагорья, на запад, убегая от выползшего из-за хребта солнца.
Этим же утром, через полчаса после того, как уносящий Юса вертолет оторвался от земли, погиб сбитый над створом ущелья майор. Он хотел лететь на поиски Семена еще вечером, но ему не позволили. Звено «буранов» вернулось в Кызылрабат, конвоируя «Ми-24» с двумя подобранными в горах женщинами и их рюкзаком. И рюкзак, и женщин не оставили в городке на ночь. К полуночи они уже были на аэродроме за Мургабом, а в час – летели в Новосибирск, упрятанные во вместительное чрево военного транспортника вместе с полудюжиной офицеров имперской охранки.
А майор выждал, пока разъедется нагрянувшее на заставу начальство, и еще до рассвета, собрав два десятка людей, пошел на «Ми-24» за перевал, искать Семена. Ни под перевальным взлетом, ни на леднике они никого не нашли, и пошли вниз, осматривая ущелье. Когда в створе его, там, где оно выходило на плоский, подгрызенный сбоку рекой пятачок высокогорной степи, в вертолет попали две пущенные с земли ракеты. Первая – в мотор, вторая – метром ниже, пробив обшивку и разорвавшись внутри. Почти все майоровы люди погибли мгновенно. Сам он сидел рядом с пилотом и прожил на полминуты дольше – пока крошечные с высоты горбики торчащих из реки валунов не стали вдруг огромными и не смяли рухнувший на них вертолет.
– Привет, – сказала ей Нина. – Для альпинистки ты что-то не слишком поворотлива.
– Я ничего. Это пройдет.
– Я уж думала без тебя военных вызывать.
– Ой, – тихо сказала Оля, – мне… меня… Ее вырвало. Потом еще раз.
– М-да. Альпинизм, альпинизм. На, выпей воды. Что с тобой вообще? Ты нормально идти можешь? Тебя били? Или еще что-нибудь?
Оля прополоскала рот. Плеснула водой на руку, отерла лицо.
– Спасибо. Меня не били. И никакого «что-нибудь». Меня заперли и кормили, и все. Меня который день уже тошнит.
– А-а-а, – Нина усмехнулась. – Это от него? Ну, чего молчишь? От него? И сколько уже?
– От него. Второй месяц.
– Как все-таки сообразно устроена природа. Где отнимется, там и прибавится.
– Это как? Это Юс? Это с ним – отнимется? Что с ним?
– Твой Юс выбрал оригинальный способ самоубийства… Ну, чего так смотришь? Он теперь там, зато ты теперь здесь. И тоже с ним. В некотором роде. Так что смотри за своим грузом поаккуратнее. Это в первый раз у тебя?
– В первый.
– Гормональные пилюльки, спирали, прочее в том же роде?
– Нет, никогда.
– Хорошо. Отлично.
– Скажите, Юс вернется? Он ведь вернется?
– Не хочу тебя расстраивать – в твоем положении вредно. Но шансы на то, что твой Юс выберется из этой переделки, – один к тысяче. Если не меньше.
– Он это из-за меня сделал, да? Из-за меня?
– Из-за кого же еще? Только не хнычь, ради бога. Шипучку побоку, как говорил классик. Скоро я вызову сюда наших друзей, которые запросто могут и тебя, и меня шлепнуть. Чтобы этого не случилось, слушай меня внимательно. И запоминай. Я – офицер КГБ. Я здесь выполняю очень важное задание, о котором ты ничего, – абсолютно ничего, поняла? – не знаешь. Тебя террористы, напавшие на альплагерь, взяли в заложники. Можешь рассказать, что там было, в точности. Твои друзья все подтвердят.
– Что с ними? Где они?
– Они дома, и с ними все в порядке. Не перебивай. Тебя отвезли сюда, на Вахан, и мы тут тебя освободили. Спросят, как и где, отвечай, что горы, а где именно, не знаешь. Отвезли на вертолете. Потом на лошади везли. Все время была под чадрой, ничего не видела. Поняла? Хорошо. Ты Семена помнишь? Тощего, белобрысого такого? Отлично. Скажешь, мы вместе уходили через перевал, а потом его подстрелили местные. Снизу догнали. А он под перевалом остался, на леднике. Это все. Запомнила? Повтори.
Оля повторила.
– Великолепно. Запомни – ни единого лишнего слова. Только то, что я тебе сказала. Будь такой, какая есть – напуганной, неловкой. Реви, не стесняйся. Признайся, что беременная.
– А про Юса? Что мне про Юса рассказывать?
– Если спросят, скажешь, что был он с террористами, – Нина нахмурилась, – а кто он у них был и кем был – не знаешь. Этим ты ему не повредишь, не бойся. Про Юса рассказывать – мое дело. Боюсь, мне придется рассказывать о нем куда больше, чем мне хочется.
– А кто он? Тоже офицер КГБ? Как и вы?
– Нет. Он бы обиделся, предположи ты такое. Он художник. Настоящий. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем. Не сейчас. Запомни еще: тебя будут много допрашивать. И друзей твоих тоже. Но они знают, что говорить и кому говорить. Они умные ребята, твои друзья. Особенно Владимир. Если хочешь что-нибудь еще спросить у меня, спрашивай сейчас. Потом у нас вряд ли будет возможность поговорить.
Нина вынула из кармана радиомаяк, набрала код. Нажала на кнопку вызова.
– Готово. Через полчаса они будут здесь.
– Нина, а вы… вы спали с ним?
– Это все, что ты у меня хочешь спросить? Да, спала. Надеюсь, тебя это не слишком расстроило.
– Нет, – ответила Оля. – Нет.
– Отлично, – сказала Нина, застегивая рюкзак. Потом они сидели на камнях и ждали, глядя вниз. Долина уходила далеко на запад, и за створом ее, в буро-желтой пыльной дымке, низкими волнами катились холмы нагорья. Там были люди. И дорога. Далеко-далеко. Нина подумала, что очередная жизнь отслоилась, обвалилась с нее, как чешуйка отмершей кожи. Есуй. Даже язык не поворачивается выговорить. Есуй. И костры, и смрадные юрты, и жилистые, безволосые руки Сапара. А прежнее прошлое, отброшенное, мертвое, забытое, вернулось так вот запросто, и ожило. Нина усмехнулась. Ведь дома захотелось, тепла. Размеренности. Снова стать колесиком в машине. А почему бы и нет? Устала.
А может, и не только. Глядишь ты, тоже начнет тошнить, как эту, со шрамом. Она симпатичная. Теплая. От нее живое, сильное тепло. Недаром Юс на нее глаз положил. Он художник, он умеет видеть. Но с ней придется повозиться. Чтоб только не задергали вовсе. Но сейчас не то время, имперские друзья-коллеги стали осторожнее. Шума боятся. Так что тебя мы вытащим, будь уверена. Хоть ты еще долгонько под колпаком проходишь. Может, и всю жизнь. Нина вздохнула. Такие, как ты, – стадо. Волки приходят, выбирают, едят. А овце остается только ждать. Или обернуться чудовищем, как твой Юс. Хотя вовсе он не чудовище. Кто тут чудовище, понятно. Пещерное, людоядное. Тайносекретное.
Оля сидела, уперев подбородок в ладони, закрыв глаза. Нина осторожно погладила ее по голове. Поправила непослушную прядку.
– Вы что? Что случилось?
– Не пугайся. Ничего. Совсем ничего, – сказала Нина тихо. – Не спи. Они уже летят, видишь? Посмотри.
Снизу, почти черные в предзакатном солнце, шли вертолеты. Боевым строем, треугольником, – тонкие, хищные штурмовые «бураны». И за ними, натужный, пузатый «Ми двадцать четвертый».
– Много, – заметила Нина, щурясь. – Целый комитет по встрече. Вот что, моя милая, – если, не дай бог, начнут стрелять, забивайся между камней, вот сюда, и сиди тихо как мышь. Поняла?
– Поняла, – покорно отозвалась Оля.
– Он так и сидит? – спросил хаджи Ибрагим в трубку. – Ни с кем не разговаривает, ничего больше не просит? Целеустремленный юноша. Что ж, не делайте с ним ничего. Не дергайте, не пытайтесь отвлечь. Если все-таки потребует чего-либо, соглашайтесь. Если можно исполнить, исполняйте. Если нельзя, обещайте, тяните время. Если захочет выйти, сопровождайте. Не пускайте дальше чем за сто метров от вертолета. Вертолет, надеюсь, в порядке? Отлично. Садитесь на станции, заправьтесь, и давайте на Сарез, как и планировали. Я? Нет, Рахим, куда мне, старику. Буду дома сидеть, ждать вестей. Главное будет тут, ты уж поверь мне. Да, скоро. До свидания, Рахим.
Хаджи Ибрагим положил трубку. Хлопнул в ладоши.
– Да, господин? – спросил Юсуф.
– Мы уезжаем. Сообщи всем. Полчаса на сборы.
– Все?
– Все.
– А кто останется смотреть за домом?
– Те, кого мы набрали на прошлой неделе.
– Но они же ничего тут не знают!
– Вот именно, мой мальчик, вот именно.
Спецназовцы работали, как на учениях. Горохом высыпались из вертолетного пуза, разбежались, залегли.
– Выходите с поднятыми руками!! – заорали надрывно в мегафон.
– Нас всего двое здесь! – крикнула Нина. – Две женщины. Одна больная! Не может идти!
– Выходите с поднятыми руками!!
– Да вот я! – Нина встала на камень, замахала руками. – Я – офицер ФСБ! Не стреляйте! Нужны носилки!
Мегафон замолчал. Потом из двери в вертолетном пузе выбрались двое с носилками. Слева, справа спецназовцы вскочили, резво побежали вверх по склону.
– Не двигаться! Не двигаться! – проревел один, выскочив из-за валунов позади. И тотчас же появились другие, зелено-пятнистые, в шлемах, с измазанными кремом лицами.
– Руки за голову!! На землю!!
– Заткнись! – рявкнул знакомый голос. – Отставить!
На гребень, пыхтя, выбрался майор.
– Что, она?
– Она, – отозвался закамуфляженный парень рядом с ним. – Здравствуйте, Нина Степановна. Вадим Вадимович просил поздравить вас с возвращением.
– Здравствуй, Витя, – ответила Нина изумленно. – Я… то есть ты…
– Все в порядке, Нина Степановна, все в порядке. Сейчас мы в Кызылрабат, а потом домой. У вас получилось?
– Да, у нас получилось.
– А это кто? – спросил майор.
– Мы ее на Вахане нашли. Альпинистка. Ее из альплагеря еще в июле выкрали, когда там заварушка у местных была. Осторожнее с ней. Она беременная.
– От сволота, – майор сплюнул. – Давно их не утюжили. А Семен где?
– Он там остался. За перевалом.
– А, мать их! Ну, поквитаюсь я еще с ними.
– Носилки! – отрапортовал солдат.
– Хорошо. Кладите. Эй, осторожней, бабу тащить собираетесь, не ящик. Так где, за перевалом?
– Сразу на той стороне. Под самым взлетом. Ему пуля в спину попала. Над крестцом. Он автомат взял и остался, нас прикрывать.
– Вас прикрывать? Давно?
– Утром. Часов в десять.
Майор не ответил. Спрыгнул с валуна, побежал вниз по склону, обваливая за собой камни.
– Сюда, Оля, только не бойся, не бойся, хорошо? Хорошо? Сюда вот ложись, – Нина помогла ей улечься на узкие брезентовые носилки, поправила волосы, пристегнула ее ремнями. – Скоро уже дома будем, очень скоро.
Солдаты подняли носилки, понесли вниз.
– У вас с собой? Или вы спрятали по дороге? – спросил Витя.
– С собой. В рюкзаке.
– Сколько?
– Один.
– А остальные?
– Это долгая история. И я предпочла бы рассказать ее лично Вадиму Вадимовичу.
– Резонно. Только не знаю, получится ли. Наши старшие коллеги тоже заинтересовались, как вы понимаете. Даже очень. Это к тому же их вотчина.
– Понимаю.
– Наверняка они будут, скажем так, активно интересоваться. Возможно даже, делать предложения известного свойства. Но помните: вы прежде всего – наш сотрудник, и мы очень заинтересованы в продолжении сотрудничества.
– Я это понимаю, Витя. Очень хорошо понимаю. Кстати, а что с Сергеем Андреевичем?
– О, это тоже долгая история, – Витя усмехнулся. – Вам он уже не повредит. Обещаю.
– Это приятно слышать.
– Мне тоже, поверьте. Нам нужно идти. Стемнеет скоро. Чалый, Павлов – взять рюкзак! – скомандовал Витя. – Нести осторожно. Крайне осторожно!
От людей, от машин и камней закатное солнце проложило длинные тени. Нина спускалась вниз, аккуратно ступая с камня на камень, и каждый шаг был словно год заплутавшей где-то, затерявшейся было в безвременье жизни, внезапно нашедшей хозяйку и навалившейся ей на плечи, будто больной раненый зверь. И не было больше ветра над долиной медленной мелкой реки, и горькой полыни, и тяжести беркута на руке, и мохнатых псов, бегущих за всадниками, и юрт, и снежно-белого грохота, унесшего с высоты человеческую грязь. Ничего этого уже не было. Нина глянула на свои руки и чуть не вскрикнула от ужаса, – в закатном свете они казались сморщенными и серыми, как у ветхой старухи.
Юс не спал. Проваливался в дрему, выплывал из нее снова. Неловкий, усталый пловец в роящейся, слоистой темноте. Там никого и ничего не было – ни звуков, ни лиц, только плотная чернота, бархатистая, обволакивающая. Над поверхностью ее еще жили Голоса: визгливые, бранящиеся, равнодушные, холодные, увещевающие, смеющиеся. Как тогда, в больнице, они вытаскивали на свет его прошлое, копошились в нем, тыкали Юсу в лицо, но теперь нерешительно, робко, с оглядкой. Юс знал, почему: потому что источник, заполнившей все темноты, лежал у него на коленях, и тонкое длинное щупальце обвилось вокруг его кисти. Через это щупальце из Юса утекала жизнь, утекала быстро, оставляя внутри промерзшую шелуху. И там, внутри, жизнь эта сжималась в крошечное раскаленное семя, готовое вырваться наружу и в одно мгновение выплеснуть его, Юса, жизнь в мир, развеять ее пылью, испепелить, – и все вокруг вместе с ней.
Из округлого вертолетного окна Юс видел, как Оля карабкалась вверх по склону. Потом скалы качнулись и под мерный слитный рокот ушли вниз, под ноги, утонули в ветре, и в окна хлестнуло солнце. Сперва Юсу никто ничего не говорил. Ему освободили место, сели вокруг. Каримжон сидел напротив, чумазый, с взлохмаченной седоватой бороденкой, со своей снайперской винтовкой на коленях. Смотрел прямо в лицо Юсу, неотрывно, как сыч. Рахим пробовал заговорить. Сперва Юс даже разбирал слова. Что-то о деньгах и еде. Но Юса скоро укачало, и голос Рахима куда-то уплыл, смешался, стал одним из тех Голосов, крошечным их подголоском, мелким, ничтожным. Глупым.
Вертолет сел за биостанцией, на крошечной площадке в распадке между холмами. Там уже ждали две полные автоцистерны, ждала аварийная команда, ждал даже привезенный из Ферганы врач. Юс так и не вышел из вертолета. Вокруг не шумели. После заправки и недолгой беседы Рахима с главой аварийной команды у вертолета остались только те, кому с утра предстояло лететь вместе с Юсом. Двоих из них Рахим заставил остаться под дулом пистолета. Ледяной ночью памирской осени вертолет быстро выстыл. Но Юс не чувствовал холода. Сидел неподвижно, глядя перед собой, в темноту.
Он не видел и не слышал, как за хребтом засветился рассвет, и, будто замерзшие взъерошенные мыши, в вертолет один за другим полезли солдаты. Рахим, ежась, потирая ладонями плечи, уселся рядом с Юсом. Подмигнул. Спросил, улыбаясь: «Хорошо спалось, а? Не замерз? » Юс не ответил. Рахим посмотрел на его лицо внимательнее, покачал перед его глазами пальцем. Потом осторожно положил руку на черный ящичек, лежавший у Юса на коленях. Вдруг стало очень тихо. И тишину эту, будто шилом в барабанные перепонки, проколол тончайший, визгливый железный скрежеток. Правое запястье Юса с обмотанной вокруг него проволокой начало медленно, очень медленно подниматься вверх.
– Нет, Юзеф Казимирович, нет, пожалуйста, нет, я пошутил, честное слово, пошутил, – залепетал побелевший Рахим. – Все-все, все спокойно, все нормально. Мы полетим сейчас, хорошо полетим. Не нужно двигаться, не хочешь, и не нужно. Только спокойно, хорошо? Спокойно, а?
Кисть Юса так же медленно вернулась на прежнее место. Тишина наполнилась тряским рокотом мотора. Вертолет задрожал. Оторвался от земли, развернулся. И пошел, набирая скорость, над бурыми холмами нагорья, на запад, убегая от выползшего из-за хребта солнца.
Этим же утром, через полчаса после того, как уносящий Юса вертолет оторвался от земли, погиб сбитый над створом ущелья майор. Он хотел лететь на поиски Семена еще вечером, но ему не позволили. Звено «буранов» вернулось в Кызылрабат, конвоируя «Ми-24» с двумя подобранными в горах женщинами и их рюкзаком. И рюкзак, и женщин не оставили в городке на ночь. К полуночи они уже были на аэродроме за Мургабом, а в час – летели в Новосибирск, упрятанные во вместительное чрево военного транспортника вместе с полудюжиной офицеров имперской охранки.
А майор выждал, пока разъедется нагрянувшее на заставу начальство, и еще до рассвета, собрав два десятка людей, пошел на «Ми-24» за перевал, искать Семена. Ни под перевальным взлетом, ни на леднике они никого не нашли, и пошли вниз, осматривая ущелье. Когда в створе его, там, где оно выходило на плоский, подгрызенный сбоку рекой пятачок высокогорной степи, в вертолет попали две пущенные с земли ракеты. Первая – в мотор, вторая – метром ниже, пробив обшивку и разорвавшись внутри. Почти все майоровы люди погибли мгновенно. Сам он сидел рядом с пилотом и прожил на полминуты дольше – пока крошечные с высоты горбики торчащих из реки валунов не стали вдруг огромными и не смяли рухнувший на них вертолет.
Глава 20
Солнце плясало над водой. Вертолет перепрыгнул через седловину хребта, и вокруг внезапно стало ярко, ослепительно сине, будто летели сквозь языки голубого холодного пламени. Извилистой, втиснутой в осыпи лентой лежал под ногами Сарез – длинный, невероятно глубокий, чистый.
Столетие назад его родило землетрясение, столкнувшее в узкое ущелье целую гору. Километровая гора каменного крошева похоронила под собой кишлак Сарез и задержала воду Мургаба, собрав за годы миллионы тонн ее в огромной яме. Пока империя была сильной, на Сарезе держали метеостанцию. Следили за тем, не размывает ли вода завал. Начали следить еще во времена империи. Подавались даже проекты: взорвать его, спустить воду, пока она не прорвалась сама и не покатилась чудовищным селем вниз, сметая кишлаки и города на своем пути. Но с годами уровень воды стабилизировался, излишки фильтровались через завал, и километром ниже из-под камней выбились мощные ключи, сливавшиеся в полноводную реку. Тогда проекты со взрывами позабыли и принялись обдумывать, как, в случае надобности, завал укрепить. На станцию каждый год приезжали из обеих столиц геологи, климатологи и лимнологи, лазить, замерять и осматривать, даже бурить завал, изучая его структуру. С развалом империи ее наука села на голодный паек. У институтов не стало денег даже на горячую воду зимой, не то что на поддержание станций за пять тысяч километров, в чужом высокогорье. А местным властям было не до того. Слабы они были, и тлела вокруг война, угрожая в любой момент смести всякую видимость власти. Границу со страной вечной войны, с Афганистаном, по-прежнему держали имперские солдаты. Но их было немного, и они не любили оглядываться.
Столетие назад его родило землетрясение, столкнувшее в узкое ущелье целую гору. Километровая гора каменного крошева похоронила под собой кишлак Сарез и задержала воду Мургаба, собрав за годы миллионы тонн ее в огромной яме. Пока империя была сильной, на Сарезе держали метеостанцию. Следили за тем, не размывает ли вода завал. Начали следить еще во времена империи. Подавались даже проекты: взорвать его, спустить воду, пока она не прорвалась сама и не покатилась чудовищным селем вниз, сметая кишлаки и города на своем пути. Но с годами уровень воды стабилизировался, излишки фильтровались через завал, и километром ниже из-под камней выбились мощные ключи, сливавшиеся в полноводную реку. Тогда проекты со взрывами позабыли и принялись обдумывать, как, в случае надобности, завал укрепить. На станцию каждый год приезжали из обеих столиц геологи, климатологи и лимнологи, лазить, замерять и осматривать, даже бурить завал, изучая его структуру. С развалом империи ее наука села на голодный паек. У институтов не стало денег даже на горячую воду зимой, не то что на поддержание станций за пять тысяч километров, в чужом высокогорье. А местным властям было не до того. Слабы они были, и тлела вокруг война, угрожая в любой момент смести всякую видимость власти. Границу со страной вечной войны, с Афганистаном, по-прежнему держали имперские солдаты. Но их было немного, и они не любили оглядываться.