Страница:
И еще – неизвестная не боится писем Филиппа Фердинанда и барона фон Горнштейна, не пытается их толковать, как будто их содержание совершенно точно соответствует ее рассказу. Или форма обращения к ней – «ее императорскому высочеству княжне Елизавете Всероссийской», как утверждают официальные историки и начальник II Отделения Личной канцелярии. Разве не нуждалась с точки зрения следствия в объяснении причина, по которой «голштинский претендент» неожиданно осмелился прибегнуть к такому обороту, который сам по себе служил приговором для неизвестной? Или... или такого обращения в письмах Филиппа Фердинанда в действительности не было?
Венеция
Рагуза
Рим
Ливорно
Венеция
Князь Лимбургский, возвратясь из Аугсбурга, где он, по трактату, получил помянутое графство, сказывал ей, что для оного, равно, как и для уплаты его долгов, потребны были деньги. Она, имея кредит в Персии, – ибо князь Гали, при отъезде своем из Лондона, в том ее обнадежил, – надеялась деньги занять в Венеции, куда она, взяв с собою двух женщин и одного полковника, барона Кнора, чрез Тироль и приехала под именем графини Пимберг, и зная по газетам, что князь Радзивилл тамо находится, послала к нему билет, чтобы он назначил место, где с нею видеться, думая, что как он поедет в Константинополь, то бы послать с ним кого-нибудь из своих людей, через Турцию, в Персию.
Радзивилл ответствовал ей письмом, что он, почитая ее за персону, полезную для его отечества (сие значит, что он почитал ее Елизабетою, дочерью государыни Елизавет Петровны, о чем, думает она, известился он от французов, да и ей он тоже неоднократно говаривал, но она от сего названия отрекалась), за удовольствие сочтет с нею видеться, и что он для того уже дом одного тамошнего сенатора назначил, в который она в уреченное время и приехала и разговаривая с ним нашла, что он человек недальнего разума и что дела его никакого основания не имеют, почему и отменила посылать с ним своего человека. Между тем сестра его, познакомившись с нею, усиленно просила ее, чтобы она, как сведущая в обычаях восточных, не оставила его своими советами. Почему она рассудила лучше ехать с ним самой до Константинополя, чтобы оттуда продолжать путь свой в Персию. Сие намерение предложила она Радзивиллу, и он тем был доволен.
Факты и истолкование фактов. С истолкованием у неизвестной дело обстоит сложно и далеко не убедительно. Ограничивается достаточно туманными рассуждениями она сама, и снова ни на чем не настаивает следователь. Но вот факты...
Барон Кнор – по официальной версии, представитель Филиппа Фердинанда при Венецианской республике, прикомандированный к мнимой графине Пиненберг (Пимберг?) в Венеции. Его дипломатические миссии установить не удается, зато по обнаруженным документам это человек, имевший отношение к Швеции и через нее невыясненным образом к Голштинии. В Венецию он действительно приехал вместе с неизвестной.
Или ставшее по-своему знаменитым письмо Кароля Радзивилла. Предмет самых ожесточенных споров – где и когда было написано. Потому что любые отношения неизвестной с польским магнатом – от самых интимных до прямого заговора – могли установиться только после этого вполне официального и выдержанного в придворном стиле письма. Историки говорят о Германии, неизвестная о Венеции, текст Радзивилла ни о чем определенном:
«...Я смотрю на появление вашего высочества как на чудо провидения, которое витает над моей несчастной родиной, посылая ей на помощь такую героиню. Горю желанием принести вам знаки моего уважения; однако есть мелкие причины, мешающие этому счастью. Тотчас бы полетел к вашему высочеству, но, одетый по-польски, боюсь, что обращу на себя внимание многих любопытных глаз. Ваш визит ко мне мог бы вызвать то же, потому что тут есть много лишних лиц. Для встречи поэтому следует выбрать постороннее место, чтобы укрыться от взоров докучных наблюдателей. Дом, который я нанял месяц тому назад, стоит пустым. Если ваше высочество признаете это приемлемым, вы решите непременно прибыть. Буду там ожидать. Податель письма, человек испытанной верности, будет служить вам проводником».
Радзивилл ответствовал ей письмом, что он, почитая ее за персону, полезную для его отечества (сие значит, что он почитал ее Елизабетою, дочерью государыни Елизавет Петровны, о чем, думает она, известился он от французов, да и ей он тоже неоднократно говаривал, но она от сего названия отрекалась), за удовольствие сочтет с нею видеться, и что он для того уже дом одного тамошнего сенатора назначил, в который она в уреченное время и приехала и разговаривая с ним нашла, что он человек недальнего разума и что дела его никакого основания не имеют, почему и отменила посылать с ним своего человека. Между тем сестра его, познакомившись с нею, усиленно просила ее, чтобы она, как сведущая в обычаях восточных, не оставила его своими советами. Почему она рассудила лучше ехать с ним самой до Константинополя, чтобы оттуда продолжать путь свой в Персию. Сие намерение предложила она Радзивиллу, и он тем был доволен.
Факты и истолкование фактов. С истолкованием у неизвестной дело обстоит сложно и далеко не убедительно. Ограничивается достаточно туманными рассуждениями она сама, и снова ни на чем не настаивает следователь. Но вот факты...
Барон Кнор – по официальной версии, представитель Филиппа Фердинанда при Венецианской республике, прикомандированный к мнимой графине Пиненберг (Пимберг?) в Венеции. Его дипломатические миссии установить не удается, зато по обнаруженным документам это человек, имевший отношение к Швеции и через нее невыясненным образом к Голштинии. В Венецию он действительно приехал вместе с неизвестной.
Или ставшее по-своему знаменитым письмо Кароля Радзивилла. Предмет самых ожесточенных споров – где и когда было написано. Потому что любые отношения неизвестной с польским магнатом – от самых интимных до прямого заговора – могли установиться только после этого вполне официального и выдержанного в придворном стиле письма. Историки говорят о Германии, неизвестная о Венеции, текст Радзивилла ни о чем определенном:
«...Я смотрю на появление вашего высочества как на чудо провидения, которое витает над моей несчастной родиной, посылая ей на помощь такую героиню. Горю желанием принести вам знаки моего уважения; однако есть мелкие причины, мешающие этому счастью. Тотчас бы полетел к вашему высочеству, но, одетый по-польски, боюсь, что обращу на себя внимание многих любопытных глаз. Ваш визит ко мне мог бы вызвать то же, потому что тут есть много лишних лиц. Для встречи поэтому следует выбрать постороннее место, чтобы укрыться от взоров докучных наблюдателей. Дом, который я нанял месяц тому назад, стоит пустым. Если ваше высочество признаете это приемлемым, вы решите непременно прибыть. Буду там ожидать. Податель письма, человек испытанной верности, будет служить вам проводником».
Рагуза
Итак, оставя в Венеции помянутого полковника Кнора, для пересылки к ней от князя Лимбургского писем, поехали они, на венецианском судне, в препровождении некоего Гасана, сродника князя Тунисского, да другого турка, алжирского капитана Мегемета Баши, в Рагузу В дороге были они пятнадцать дней.
Между тем, приехав на остров Малуку, сестра Радзивиллова и с дядею его поехали в Польшу, а она с Радзивиллом приехала в Рагузу, откуда послала она одного из тех поляков, кои сюда привезены, шляхтича Чарномского, в Венецию, с полною от себя мочью, для негоцирования о деньгах, адресовав его к милорду Монтегю. Чарномский прислал к ней из Венеции письмо, уведомляя, что некоторые люди из генуэзских купцов обещают дать требуемую ею сумму с тем, чтобы она прислала к ним надлежащие о займе артикулы.
Между тем ожидали они в Рагузе турецкого паспорта, по которому можно было им свободно приехать в Константинополь. Но чрез пять месяцев, не дождавшись оного, получила она из Венеции, чрез нарочного, 8 июля прошлого 1774 года, пакет с письмами, между коими одно было без имени и без числа такого содержания: усиленнейшим образом просили ее, чтоб она поехала в Константинополь, и то тем спасет она жизнь многих людей (сему дает она такое толкование: когда бы она, под именем принцессы Елизабеты, как в двух приложенных в пакете письмах упоминается, поехала в Турцию, то своим ходатайством, по причине настоящей тогда войны, заключить могла между Портою и Россией союз), чтоб она, приехав туда, предстала прямо в Сераль пред султана и вручила ему пакет, приложенный при сем письме, а другой пакет, тут же приложенный, отослала бы она, с нарочным, к графу Алексею Орлову в Ливорно, которой она распечатав, сняла с находящихся в оном писем копии и, запечатав оный своею печатью, к нему отослала; а пакет султанский оставила у себя, равным образом распечатала и в рассуждении содержания включенных в оном писем, отменила свою поездку в Константинополь.
Между сим временем получила она известие о заключении между Россиею и Портою мира, о чем сообща Радзивиллу, убеждала его ехать в свое отечество, на что он, однакож, не согласился, а решился тем, что поехал в Венецию, оставив при ней, из своей свиты, двух поляков, сюда привезенных, Доманского и вышесказанного Чарномского, который, не окончив полученной от нее в Венецию комиссии, в Рагузу возвратился.
Правда, всего только мелочи. Судно не турецкое, а венецианское, но тем самым никакие самые отдаленные связи с турками не были еще установлены неизвестной. Цель поездки не Турция, а Рагуза – лишнее подтверждение, что контактов с Турцией только еще оставалось ждать. Наконец, пересланное Алексею Орлову письмо:
«Этот шаг, который предпринимает принцесса всея Руси Елизавета, имеет единственной целью предупредить вас, господин граф, что необходимо немедленно решиться на долю участия, которое вы можете принять в современных событиях. Завещание, сделанное императрицей Елизаветой в пользу своей дочери, превосходно оберегается и находится в надежных руках, и князь Разумовский, который руководит одной из партий нашей нации под именем Пугачева, будучи вдохновляем привязанностью, которую весь русский на род чувствует к законным наследникам покойной блаженной памяти императрицы, вооружает нас силами найти средства разбить наши оковы... мы бы никогда не решились отыскивать корону, если бы друзья покойной императрицы Елизаветы Петровны не умоляли нас о том...»
Французский вариант – и русский перевод, чуть-чуть не совпадающий, неуловимо меняющий самую интонацию. В русском переводе: «Всему народу известно, что принцесса Елизавета была сослана в Сибирь и потом перенесла много других бедствий. Избавившись от людей, посягавших на самую жизнь ее, она находится теперь вне всякой опасности, ибо многие монархи ее поддерживают и оказывают ей свое содействие». Во французском тексте: «Известно, что принцесса Елизавета была сослана в Сибирь. Другие несчастия, которые ее преследовали, известны всему народу. И это помимо опасности, помимо рук тех, кто так часто покушался на нее в эти дни».
И при всем том вынужденное признание историков – письмо не имеет ни подписи, ни даты, ни места отправления. Пусть так, но друзья покойной императрицы – неужели даже они не заинтересовали следствие?
Между тем, приехав на остров Малуку, сестра Радзивиллова и с дядею его поехали в Польшу, а она с Радзивиллом приехала в Рагузу, откуда послала она одного из тех поляков, кои сюда привезены, шляхтича Чарномского, в Венецию, с полною от себя мочью, для негоцирования о деньгах, адресовав его к милорду Монтегю. Чарномский прислал к ней из Венеции письмо, уведомляя, что некоторые люди из генуэзских купцов обещают дать требуемую ею сумму с тем, чтобы она прислала к ним надлежащие о займе артикулы.
Между тем ожидали они в Рагузе турецкого паспорта, по которому можно было им свободно приехать в Константинополь. Но чрез пять месяцев, не дождавшись оного, получила она из Венеции, чрез нарочного, 8 июля прошлого 1774 года, пакет с письмами, между коими одно было без имени и без числа такого содержания: усиленнейшим образом просили ее, чтоб она поехала в Константинополь, и то тем спасет она жизнь многих людей (сему дает она такое толкование: когда бы она, под именем принцессы Елизабеты, как в двух приложенных в пакете письмах упоминается, поехала в Турцию, то своим ходатайством, по причине настоящей тогда войны, заключить могла между Портою и Россией союз), чтоб она, приехав туда, предстала прямо в Сераль пред султана и вручила ему пакет, приложенный при сем письме, а другой пакет, тут же приложенный, отослала бы она, с нарочным, к графу Алексею Орлову в Ливорно, которой она распечатав, сняла с находящихся в оном писем копии и, запечатав оный своею печатью, к нему отослала; а пакет султанский оставила у себя, равным образом распечатала и в рассуждении содержания включенных в оном писем, отменила свою поездку в Константинополь.
Между сим временем получила она известие о заключении между Россиею и Портою мира, о чем сообща Радзивиллу, убеждала его ехать в свое отечество, на что он, однакож, не согласился, а решился тем, что поехал в Венецию, оставив при ней, из своей свиты, двух поляков, сюда привезенных, Доманского и вышесказанного Чарномского, который, не окончив полученной от нее в Венецию комиссии, в Рагузу возвратился.
Правда, всего только мелочи. Судно не турецкое, а венецианское, но тем самым никакие самые отдаленные связи с турками не были еще установлены неизвестной. Цель поездки не Турция, а Рагуза – лишнее подтверждение, что контактов с Турцией только еще оставалось ждать. Наконец, пересланное Алексею Орлову письмо:
«Этот шаг, который предпринимает принцесса всея Руси Елизавета, имеет единственной целью предупредить вас, господин граф, что необходимо немедленно решиться на долю участия, которое вы можете принять в современных событиях. Завещание, сделанное императрицей Елизаветой в пользу своей дочери, превосходно оберегается и находится в надежных руках, и князь Разумовский, который руководит одной из партий нашей нации под именем Пугачева, будучи вдохновляем привязанностью, которую весь русский на род чувствует к законным наследникам покойной блаженной памяти императрицы, вооружает нас силами найти средства разбить наши оковы... мы бы никогда не решились отыскивать корону, если бы друзья покойной императрицы Елизаветы Петровны не умоляли нас о том...»
Французский вариант – и русский перевод, чуть-чуть не совпадающий, неуловимо меняющий самую интонацию. В русском переводе: «Всему народу известно, что принцесса Елизавета была сослана в Сибирь и потом перенесла много других бедствий. Избавившись от людей, посягавших на самую жизнь ее, она находится теперь вне всякой опасности, ибо многие монархи ее поддерживают и оказывают ей свое содействие». Во французском тексте: «Известно, что принцесса Елизавета была сослана в Сибирь. Другие несчастия, которые ее преследовали, известны всему народу. И это помимо опасности, помимо рук тех, кто так часто покушался на нее в эти дни».
И при всем том вынужденное признание историков – письмо не имеет ни подписи, ни даты, ни места отправления. Пусть так, но друзья покойной императрицы – неужели даже они не заинтересовали следствие?
Рим
По отъезде Радзивилла, поехала она с ними, через два дня, водою в Барлет, под именем графини Пимберг, где, выдержа карантин, отправилась в Рим; тамо жила два месяца и наконец писала князю Лимбургскому, что она намерена возвратиться в его земли и едучи чрез Геную, окончить начатую в Венеции о деньгах негоциацию.
Незадолго перед отъездом прислан к ней от графа Алексея Орлова Кристинек и велел о себе сказать, что он его адъютант и желает ее видеть, но она его к себе, как незнакомого ей человека, тогда не допустила, а приказала ему сказать, что если он что с нею говорить имеет, то подал бы ей письменно; что он и исполнил, написав только, что прислан от графа Орлова, – и сия записка, как вышесказанные письма, находится между ее бумагами; после чего она ему к себе притти позволила. Кристинек ей объявил, что граф Орлов велел ему спросить полученный им в Ливорно пакет подлинно ли прислан от нее; она ответствовала, что правда. Потом он ей сказал, что граф желает ее видеть, но не знает где. Она ему отвечала, что поедет в Пизу, где он ее и видеть может.
Согласился в том, по некотором времени, все они туда поехали; а три почты Кристинека она послала вперед, для предуведомления о ее приезде графа и приготовления ей дома. В Пизу она приехала под именем графини Силинской. Граф Орлов, по приезде ее, вскоре к ней явился и учтивым образом предлагал услуги ей свои всюду, где б она ни потребовала. Пробыв в Пизе девять дней, предложила она графу, что желала бы быть в Ливорно, и он на то согласясь с нею и поехал, взяв с собою и вышесказанных поляков.
Знать, не знать или не хотеть знать – каким путем проходят эти градации в позиции следствия? В официальной версии Рим – это десятки имен, не умещающиеся в днях события, здесь – пустота. И в том же неподписанном письме Алексею Орлову: «...Уверенные в вашей честности, граф, имели мы намерение лично побывать в Ливорно, но обстоятельства тому воспрепятствовали. Неоднократно доказанная вами при разных обстоятельствах честность свидетельствует о прекрасном вашем сердце. Подумайте, граф, поразмыслите: если присутствие наше в Ливорно, по вашему мнению, нужно, уведомьте нас о том с подателем сего письма. Он не знает, от кого и кому привезено им письмо, и потому можете доверить ему ответ, а чтобы не возбуждать его любопытства, адресуйте на имя г. Флотирона – это мой секретарь».
Следствие не заинтересовалось и Флотироном, не сделало ни малейшей попытки установить его личность. А ведь кому, как не секретарю, быть в курсе всех связей, знакомств, переписки неизвестной?
И остается еще дата письма – июль 1774 года. Алексей Орлов не только не начинал тогда искать «самозванку», даже не догадывался о ее существовании – утверждает обвинение. Тогда откуда же появляется обсуждение возможности и целесообразности приезда в Ливорно – некий аванс со стороны неизвестной?
Позиция Орловых при русском дворе ни для кого в Европе не представляла тайны. Можно было рассчитывать на их жажду мести и власти. Но не менее вероятной представлялась бы и попытка вернуть утраченные милости наиусерднейшей службой Екатерине. Откуда же такое доверие неизвестной к Алексею Орлову доверие до того, как он представил оговоренные тeм же письмом доказательства верности «самозванке»? Без этих действительно необходимых доказательств все начинает смотреться продолжением когда-то начатых переговоров и договоренностей.
Незадолго перед отъездом прислан к ней от графа Алексея Орлова Кристинек и велел о себе сказать, что он его адъютант и желает ее видеть, но она его к себе, как незнакомого ей человека, тогда не допустила, а приказала ему сказать, что если он что с нею говорить имеет, то подал бы ей письменно; что он и исполнил, написав только, что прислан от графа Орлова, – и сия записка, как вышесказанные письма, находится между ее бумагами; после чего она ему к себе притти позволила. Кристинек ей объявил, что граф Орлов велел ему спросить полученный им в Ливорно пакет подлинно ли прислан от нее; она ответствовала, что правда. Потом он ей сказал, что граф желает ее видеть, но не знает где. Она ему отвечала, что поедет в Пизу, где он ее и видеть может.
Согласился в том, по некотором времени, все они туда поехали; а три почты Кристинека она послала вперед, для предуведомления о ее приезде графа и приготовления ей дома. В Пизу она приехала под именем графини Силинской. Граф Орлов, по приезде ее, вскоре к ней явился и учтивым образом предлагал услуги ей свои всюду, где б она ни потребовала. Пробыв в Пизе девять дней, предложила она графу, что желала бы быть в Ливорно, и он на то согласясь с нею и поехал, взяв с собою и вышесказанных поляков.
Знать, не знать или не хотеть знать – каким путем проходят эти градации в позиции следствия? В официальной версии Рим – это десятки имен, не умещающиеся в днях события, здесь – пустота. И в том же неподписанном письме Алексею Орлову: «...Уверенные в вашей честности, граф, имели мы намерение лично побывать в Ливорно, но обстоятельства тому воспрепятствовали. Неоднократно доказанная вами при разных обстоятельствах честность свидетельствует о прекрасном вашем сердце. Подумайте, граф, поразмыслите: если присутствие наше в Ливорно, по вашему мнению, нужно, уведомьте нас о том с подателем сего письма. Он не знает, от кого и кому привезено им письмо, и потому можете доверить ему ответ, а чтобы не возбуждать его любопытства, адресуйте на имя г. Флотирона – это мой секретарь».
Следствие не заинтересовалось и Флотироном, не сделало ни малейшей попытки установить его личность. А ведь кому, как не секретарю, быть в курсе всех связей, знакомств, переписки неизвестной?
И остается еще дата письма – июль 1774 года. Алексей Орлов не только не начинал тогда искать «самозванку», даже не догадывался о ее существовании – утверждает обвинение. Тогда откуда же появляется обсуждение возможности и целесообразности приезда в Ливорно – некий аванс со стороны неизвестной?
Позиция Орловых при русском дворе ни для кого в Европе не представляла тайны. Можно было рассчитывать на их жажду мести и власти. Но не менее вероятной представлялась бы и попытка вернуть утраченные милости наиусерднейшей службой Екатерине. Откуда же такое доверие неизвестной к Алексею Орлову доверие до того, как он представил оговоренные тeм же письмом доказательства верности «самозванке»? Без этих действительно необходимых доказательств все начинает смотреться продолжением когда-то начатых переговоров и договоренностей.
Ливорно
В Ливорно, в тот самый день обедали они у английского консула кавалера Дика, а после обеда просила она графа, чтоб посмотреть ей российской флот, в чем он сделал ей удовольствие, спрашивая, на какой хочет она корабль; она отвечала, что лучше желает видеть адмиральской. Граф проводил ее на оный со всею ее свитою, куда пришед и сам, сказал ей, что она увидит морскую экзерцицию, которая и действительно, при многократной из пушек пальбы, происходила.
Потом граф от нее отлучился, а она, ожидая его, услышала от пришедшего к ней офицера, что ее велено арестовать. От сей вести пришед она в крайнее смущение и отчаяние, послала к графу письмо, в котором она сказывала ему свое удивление, что поступая с нею всегда учтиво, вздумал так ее обидеть, и чтоб он, по крайней мере, повидался с нею и открыл причину такого жестокого с ней поступка. На сие ответствовал он письмом, при сем в оригинале приложенном.
С сего времени осталась она на адмиральском корабле с своею служанкою и поляками, а из вещей ее, сюда привезенных, прислали к ней некоторую часть на другой день, а достальные привезены уже в Гибралтар на фрегате.
Из Ливорнского порта поехали они, спустя после ареста дни два, в море, и с того времени никаких больше приключений ей не было.
В 1867 году начальник II Отделения Личной канцелярии утверждал, что письма неизвестной к Орлову в деле нет. Он счел необходимым указать, что находящееся там неграмотное и несвязное послание на немецком языке без подписи и даты, возможно, – но не более того! – является упомянутым ответом Орлова. Характер почерка анализу не подвергался. Сам Алексей Орлов ни по этому, ни по какому другому поводу допрошен не был.
Неизвестная – А. М. Голицыну. Перевод с французского. Петербург. Равелин Петропавловской крепости. 1775 г.
Ваше сиятельство!
Имею честь писать вам сии немногие строки с тем, чтобы просить вас представить прилагаемое письмо ее величеству, если вы то признаете удобным. Я полагаюсь на ваше доброе сердце, ваше сиятельство; здесь нет нужды входить в длинные рассуждения о всех этих историях, я готова сделать известным всему миру, что все мои поступки были для пользы вашего отечества, здесь неуместно входить в политические предметы, я их объясню в свое время и где следует, но время коротко, я не боюсь ничего, потому что я делала добро, и если бы ко мне прислали кого-нибудь, как я того желаю, все было бы иначе и было бы много такого, чего теперь нет.
В ожидании пока кончатся мои несчастия, я заклинаю ваше сиятельство иметь некоторое внимание к моему положению. Вы рассуждаете хорошо, ваше сердце, князь, добро и правдиво, я полагаюсь на вашу справедливость. Для чего делать несчастными невинных. Верьте мне, я благонамеренна и бог справедлив, хотя и страдаю нравственно, я убеждена, что это не может продолжаться, потому что вся моя система состоит в справедливости и в том, чтобы обращать на добро все продолжение моей жизни. Я не знаю, что такое зло. Если бы его знала, я не отдалась бы в руки генералу Орлову и не поехала бы с ним на флот, на котором было 20 000 человек. Нет, князь, я не способна на низость.
Тысячу раз прошу прощения, если я вам надоедаю, но люди чувствительные, как ваше сиятельство, принимают весьма легко участие в других, я имею к вам слепую доверенность. Утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности, я буду всю мою жизнь с чувствами величайшей признательности и остаюсь, князь, вашего сиятельства покорнейшая и преданная к услугам
Елизавета.
Безликие обороты великосветской вежливости, обязательная лесть и необъяснимый оттенок (а может, так только кажется?) личных отношений, давнего знакомства, когда можно рассчитывать на уважение, добрую волю, хотя бы благожелательность. Иначе откуда им взяться в отношении к следователю, впервые встреченному, в условиях крепости, одиночной камеры, все более сурового обращения и заведомого бессилия Голицына? Кем он был, кем мог быть, как не слепым исполнителем воли Екатерины, распорядившейся захватить неизвестную и готовившей расправу над ней. И тем не менее – «утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности»...
Или ссылка на «генерала Орлова». Если существовала у них с неизвестной какая-то близость, если впереди тем более было появление ребенка, то не прозвучал ли бы отзыв чуть-чуть иначе? Менее официально, более лично, хотя бы горько или раздраженно. В словах о низости только нота высокомерного презрения – не больше.
А. Г. Орлов – Екатерине II. Ливорно. 14/25 февраля 1775 г.
Оная ж женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие и открытые, цветом темно-карие и коса, брови темнорусы, а на лице есть и веснушки; говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-англински, думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языками очень хорошо говорит...
А. М. Голицын – Екатерине II. Петербург. 31 мая 1775 г.
...Сколько по речам и поступкам ее судить можно, свойства она чувствительного, вспыльчивого, разума и понятия острого, имеет многие знания, по-французски и по-немецки говорит она совершенно, с чистым обоих произношением и объявляет, что она, вояжируя по разным нациям, испытала великую в себе способность к скорому изучению языков, спознав в короткое время английский и итальянский, а живучи в Персии учила арабский и персидский языки. Впрочем росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет черные, глаза карие и несколько коса, нос продолговатый и с горбом, почему и походит она лицом на итальянку...
Два человека, два портрета и два отношения. Нарочитая недоброжелательность Алексея Орлова – чтобы чего не подумалось императрице! – и откровенная уважительность Голицына. Нетрудно понять, что она не входила в круг обязанностей доверенного следователя, тем более была недопустима в отношении законной или незаконной претендентки на престол. И тем не менее Голицын пишет и о «чувствительном свойстве», и об «остром разуме».
Польский посол в Ватикане маркиз д’Античчи подтвердит, что неизвестная «прекрасно изъяснялась на языке французском, с таким искусством и ловким изложением понятий, что могла привести в замешательство всякого не очень осторожного». В персидские годы «самозванки» посол не верил: слишком глубокими познаниями в науках и искусствах она обладала, слишком хорошо разбиралась в политических системах и состоянии дворов, особенно северных государств и Польши.
ОПИСЬ ИМЕЮЩИМСЯ ДУХ БАУЛАХ ВЕЩАМ ЖЕНЩИНЫ, ПРИВЕЗЕННОЙ НА КОРАБЛЕ КОНТР-АДМИРАЛА С. ГРЕИГА ИЗ ЛИВОРНО, 1775 г.
Ропронды и юпки попарно:
Объяринные белые с такою же выкладкою и бахромою
Гранитуровые черные, с таковою же выкладкою
Тафтяные белые полосатые, с черною флеровою выкладкою
Палевые, с флеровою белою выкладкою
Голубые, с белою флеровою выкладкою
Кофточки и юпки попарно ж:
Объяринные белые, с таковою же выкладкою и бахромою
Тафтяные розовые, с белою флеровою выкладкою
Одни юпки атласные:
Голубая
Дикая стеганая
Три кофты и столько ж юпок белых конифасных
В том числе одна пара стеганая
Польские кафтаны:
Атласный полосатый
Тафтяной дикой
Кушак сырсаковой с серебряными и золотыми полосками и с кисть-ми из золота и серебра
Амазонские кафтаны, камзолы и юпки с серебряными кистьми и пуговицами
Гранитуровые:
Мордоре (в сей паре есть и нижнее такое же платье)
Черные (с кистьми и пуговицами под цвет)
Объяринные:
Ранжевые
Голубые
Суконные голубые
Китайчатые дикие (с кистьми и пуговицами под цвет)
Две круглые шляпы, из коих одна белая с черными, а другая черная с
белыми перьями Салоп атласный голубой на куньем меху
Мантильи:
Три розовые, из коих одна атласная, а две тафтяные, в том числе одна с блондовою выкладкою Четыре белые кисейные Восемь рубах голландского полотна Одно белое бумажное одеяло Одна простыня и две наволочки полотняные Одна скатерть и семь салфеток Семнадцать пар шелковых чулок Десять пар башмаков шелковых надеванных Семь пар шитых золотом и серебром на шелковой материи, не в деле,
башмаков, в том числе шесть белого и один ранжевого цвета Ток головной низанной перлами. В ящике несколько итальянских цветков Блондовых агажантов две пары Белый барбар один
Платков:
Батистовых тридцать четыре
Флеровых, новых, в куске двенадцать
Один зонтик тафтяной кофейный
Лент разных цветов десять кусков целых и початых
Двадцать пять пар новых лайковых перчаток
Веер бумажной
Несколько блонд новых и старых
Английского шелку разных цветов, например, с полтора фунта
Ниток голландских пятнадцать мотков
Трои фижмы, из коих одни большие
Карман и книжка розовые объяринные стеганые
Старого золотого узенького позументу аршин с шесть
Четыре рисунка лайковых наподобие фрака
Три плана о победах, российским флотом над турецким приобретенных
На медной доске, величиною в четверть аршина, живописный Спасителев образ
Книги:
Четыре географических на иностранных языках
Шестнадцать, видно, исторических
Один лексикон на французском, немецком и российском языках
Ящичек туалетный, покрытый лаком, с разными мелкими к нему принадлежащими вещами, в том числе серебряный ароматничек
Ящик с разными каменными табакерками, с томпаковою оправою и без оправы в одних дощечках
В ящике одни перловые браслеты с серебряными замками
Подвески на склавах с осыпью
Двои пряжки, из коих одна с хрусталями, а другие стальные
Серьги в футляре перловые
Два небольших сердолика, из коих один красный, а другой белой, да пятнадцать мелких хрустальных красных камешков
Серебряный чеканный футлярец для карманного календаря, старая голубая кавалерская лента
Чернильница с прибором дорожная
Агатовый ящичек в томпаковой оправе с перлами, в ящичке восковая фигурка, означающая двух мужчин
Чепраки:
Немецкий суконный зеленый с шелковою желтою тесьмою гусарский суконный красный шитый серебром, ветхий три камышевые тросточки; две тоненькие, а одна обыкновенная с позолоченною оправою; вместо темляка серебряной снурок и две кисточки
Несколько аршин лакейского синего сукна, с гарусными под цвет пуговицами
В чемодане семь пар пистолетов, в том числе одни маленькие Солонка, ложки столовая и чайная, ножик и вилка столовые, серебряные с позолотою
Что ж, на первый взгляд великолепный гардероб модницы 70-х годов XVIII века. В положении неизвестной и не могло быть иначе. «Претендентке» следовало иметь самые модные туалеты и нельзя было обойтись без фижм – обязательного наряда больших придворных приемов, или «тока головного, низанного перлами» – их носили высокотитулованные особы. Зато другие особенности гардероба позволяли что-то угадать в человеке и его судьбе.
Выбор «амазонских кафтанов» и конских чепраков – значит, любила верховую езду и знала в ней толк. «Польские кафтаны» не были общераспространенным модным платьем, тем более знаменитые слуцкие пояса – «сырсаковой кушак», как его называет опись. Значит, неизвестная как-то по-особому столкнулась с Польшей, если не побывала когда-то в ней.
Устоявшаяся привычка к аристократическому обиходу – двадцать пять пар лайковых перчаток – и неожиданное безразличие к обычным ухищрениям женского туалета – всего один, и то бумажный, веер. Скупо с бельем и мало драгоценностей – что значат всего несколько вещиц с жемчугами!
Зато рядом с туалетным ящичком набор книг – география, история, трехъязычный словарь и ни одного молитвенника, ни одного романа. Рядом с множеством шитых шелковых туфель семь пар пистолетов. И все вместе вещи для путешествия, то, что отбиралось на крайний случай, без тех старых и неизбежных мелочей, которые копятся в оседлом быту. Впрочем, имущество из Пизы также уместилось в дорожных баулах. Постоянная жизнь неизвестной, так или иначе, осталась где-то в стороне.
Неизвестная – Екатерине II. Перевод с французского
Ваше императорское величество!
Наконец находясь при смерти, я исторгаюсь из объятий смерти, чтобы у ног вашего императорского величества изложить мою плачевную участь.
Ваше священное величество, меня не погубите, но наоборот того прекратите мои страдания. Вы увидите мою невинность. Я собрала слабый остаток моих сил, чтобы написать отметки, которые я вручила князю Голицыну. Мне говорят, что я имела несчастие оскорбить ваше императорское величество, так как этому верят, я на коленях умоляю ваше священное величество выслушать лично все – вы отмстите вашим врагам и будете моим судьей.
Не в рассуждении вашего императорского величества хочу я оправдываться. Я знаю мой долг и ваша глубокая проницательность так известна, что я не имею нужды разбирать мелочи.
Мое положение таково, что природа содрагается. Я умоляю ваше императорское величество во имя вас самих благоволить меня выслушать и оказать мне вашу милость. Бог имеет к нам милость. Не мне одной ваше священное величество откажете в своем милосердии. Да смягчит Господь ваше великодушное сердце в рассуждении меня и я посвящу остаток моей жизни вашему высочайшему благополучию и вашей службе.
Потом граф от нее отлучился, а она, ожидая его, услышала от пришедшего к ней офицера, что ее велено арестовать. От сей вести пришед она в крайнее смущение и отчаяние, послала к графу письмо, в котором она сказывала ему свое удивление, что поступая с нею всегда учтиво, вздумал так ее обидеть, и чтоб он, по крайней мере, повидался с нею и открыл причину такого жестокого с ней поступка. На сие ответствовал он письмом, при сем в оригинале приложенном.
С сего времени осталась она на адмиральском корабле с своею служанкою и поляками, а из вещей ее, сюда привезенных, прислали к ней некоторую часть на другой день, а достальные привезены уже в Гибралтар на фрегате.
Из Ливорнского порта поехали они, спустя после ареста дни два, в море, и с того времени никаких больше приключений ей не было.
В 1867 году начальник II Отделения Личной канцелярии утверждал, что письма неизвестной к Орлову в деле нет. Он счел необходимым указать, что находящееся там неграмотное и несвязное послание на немецком языке без подписи и даты, возможно, – но не более того! – является упомянутым ответом Орлова. Характер почерка анализу не подвергался. Сам Алексей Орлов ни по этому, ни по какому другому поводу допрошен не был.
Неизвестная – А. М. Голицыну. Перевод с французского. Петербург. Равелин Петропавловской крепости. 1775 г.
Ваше сиятельство!
Имею честь писать вам сии немногие строки с тем, чтобы просить вас представить прилагаемое письмо ее величеству, если вы то признаете удобным. Я полагаюсь на ваше доброе сердце, ваше сиятельство; здесь нет нужды входить в длинные рассуждения о всех этих историях, я готова сделать известным всему миру, что все мои поступки были для пользы вашего отечества, здесь неуместно входить в политические предметы, я их объясню в свое время и где следует, но время коротко, я не боюсь ничего, потому что я делала добро, и если бы ко мне прислали кого-нибудь, как я того желаю, все было бы иначе и было бы много такого, чего теперь нет.
В ожидании пока кончатся мои несчастия, я заклинаю ваше сиятельство иметь некоторое внимание к моему положению. Вы рассуждаете хорошо, ваше сердце, князь, добро и правдиво, я полагаюсь на вашу справедливость. Для чего делать несчастными невинных. Верьте мне, я благонамеренна и бог справедлив, хотя и страдаю нравственно, я убеждена, что это не может продолжаться, потому что вся моя система состоит в справедливости и в том, чтобы обращать на добро все продолжение моей жизни. Я не знаю, что такое зло. Если бы его знала, я не отдалась бы в руки генералу Орлову и не поехала бы с ним на флот, на котором было 20 000 человек. Нет, князь, я не способна на низость.
Тысячу раз прошу прощения, если я вам надоедаю, но люди чувствительные, как ваше сиятельство, принимают весьма легко участие в других, я имею к вам слепую доверенность. Утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности, я буду всю мою жизнь с чувствами величайшей признательности и остаюсь, князь, вашего сиятельства покорнейшая и преданная к услугам
Елизавета.
Безликие обороты великосветской вежливости, обязательная лесть и необъяснимый оттенок (а может, так только кажется?) личных отношений, давнего знакомства, когда можно рассчитывать на уважение, добрую волю, хотя бы благожелательность. Иначе откуда им взяться в отношении к следователю, впервые встреченному, в условиях крепости, одиночной камеры, все более сурового обращения и заведомого бессилия Голицына? Кем он был, кем мог быть, как не слепым исполнителем воли Екатерины, распорядившейся захватить неизвестную и готовившей расправу над ней. И тем не менее – «утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности»...
Или ссылка на «генерала Орлова». Если существовала у них с неизвестной какая-то близость, если впереди тем более было появление ребенка, то не прозвучал ли бы отзыв чуть-чуть иначе? Менее официально, более лично, хотя бы горько или раздраженно. В словах о низости только нота высокомерного презрения – не больше.
А. Г. Орлов – Екатерине II. Ливорно. 14/25 февраля 1775 г.
Оная ж женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие и открытые, цветом темно-карие и коса, брови темнорусы, а на лице есть и веснушки; говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-англински, думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языками очень хорошо говорит...
А. М. Голицын – Екатерине II. Петербург. 31 мая 1775 г.
...Сколько по речам и поступкам ее судить можно, свойства она чувствительного, вспыльчивого, разума и понятия острого, имеет многие знания, по-французски и по-немецки говорит она совершенно, с чистым обоих произношением и объявляет, что она, вояжируя по разным нациям, испытала великую в себе способность к скорому изучению языков, спознав в короткое время английский и итальянский, а живучи в Персии учила арабский и персидский языки. Впрочем росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет черные, глаза карие и несколько коса, нос продолговатый и с горбом, почему и походит она лицом на итальянку...
Два человека, два портрета и два отношения. Нарочитая недоброжелательность Алексея Орлова – чтобы чего не подумалось императрице! – и откровенная уважительность Голицына. Нетрудно понять, что она не входила в круг обязанностей доверенного следователя, тем более была недопустима в отношении законной или незаконной претендентки на престол. И тем не менее Голицын пишет и о «чувствительном свойстве», и об «остром разуме».
Польский посол в Ватикане маркиз д’Античчи подтвердит, что неизвестная «прекрасно изъяснялась на языке французском, с таким искусством и ловким изложением понятий, что могла привести в замешательство всякого не очень осторожного». В персидские годы «самозванки» посол не верил: слишком глубокими познаниями в науках и искусствах она обладала, слишком хорошо разбиралась в политических системах и состоянии дворов, особенно северных государств и Польши.
ОПИСЬ ИМЕЮЩИМСЯ ДУХ БАУЛАХ ВЕЩАМ ЖЕНЩИНЫ, ПРИВЕЗЕННОЙ НА КОРАБЛЕ КОНТР-АДМИРАЛА С. ГРЕИГА ИЗ ЛИВОРНО, 1775 г.
Ропронды и юпки попарно:
Объяринные белые с такою же выкладкою и бахромою
Гранитуровые черные, с таковою же выкладкою
Тафтяные белые полосатые, с черною флеровою выкладкою
Палевые, с флеровою белою выкладкою
Голубые, с белою флеровою выкладкою
Кофточки и юпки попарно ж:
Объяринные белые, с таковою же выкладкою и бахромою
Тафтяные розовые, с белою флеровою выкладкою
Одни юпки атласные:
Голубая
Дикая стеганая
Три кофты и столько ж юпок белых конифасных
В том числе одна пара стеганая
Польские кафтаны:
Атласный полосатый
Тафтяной дикой
Кушак сырсаковой с серебряными и золотыми полосками и с кисть-ми из золота и серебра
Амазонские кафтаны, камзолы и юпки с серебряными кистьми и пуговицами
Гранитуровые:
Мордоре (в сей паре есть и нижнее такое же платье)
Черные (с кистьми и пуговицами под цвет)
Объяринные:
Ранжевые
Голубые
Суконные голубые
Китайчатые дикие (с кистьми и пуговицами под цвет)
Две круглые шляпы, из коих одна белая с черными, а другая черная с
белыми перьями Салоп атласный голубой на куньем меху
Мантильи:
Три розовые, из коих одна атласная, а две тафтяные, в том числе одна с блондовою выкладкою Четыре белые кисейные Восемь рубах голландского полотна Одно белое бумажное одеяло Одна простыня и две наволочки полотняные Одна скатерть и семь салфеток Семнадцать пар шелковых чулок Десять пар башмаков шелковых надеванных Семь пар шитых золотом и серебром на шелковой материи, не в деле,
башмаков, в том числе шесть белого и один ранжевого цвета Ток головной низанной перлами. В ящике несколько итальянских цветков Блондовых агажантов две пары Белый барбар один
Платков:
Батистовых тридцать четыре
Флеровых, новых, в куске двенадцать
Один зонтик тафтяной кофейный
Лент разных цветов десять кусков целых и початых
Двадцать пять пар новых лайковых перчаток
Веер бумажной
Несколько блонд новых и старых
Английского шелку разных цветов, например, с полтора фунта
Ниток голландских пятнадцать мотков
Трои фижмы, из коих одни большие
Карман и книжка розовые объяринные стеганые
Старого золотого узенького позументу аршин с шесть
Четыре рисунка лайковых наподобие фрака
Три плана о победах, российским флотом над турецким приобретенных
На медной доске, величиною в четверть аршина, живописный Спасителев образ
Книги:
Четыре географических на иностранных языках
Шестнадцать, видно, исторических
Один лексикон на французском, немецком и российском языках
Ящичек туалетный, покрытый лаком, с разными мелкими к нему принадлежащими вещами, в том числе серебряный ароматничек
Ящик с разными каменными табакерками, с томпаковою оправою и без оправы в одних дощечках
В ящике одни перловые браслеты с серебряными замками
Подвески на склавах с осыпью
Двои пряжки, из коих одна с хрусталями, а другие стальные
Серьги в футляре перловые
Два небольших сердолика, из коих один красный, а другой белой, да пятнадцать мелких хрустальных красных камешков
Серебряный чеканный футлярец для карманного календаря, старая голубая кавалерская лента
Чернильница с прибором дорожная
Агатовый ящичек в томпаковой оправе с перлами, в ящичке восковая фигурка, означающая двух мужчин
Чепраки:
Немецкий суконный зеленый с шелковою желтою тесьмою гусарский суконный красный шитый серебром, ветхий три камышевые тросточки; две тоненькие, а одна обыкновенная с позолоченною оправою; вместо темляка серебряной снурок и две кисточки
Несколько аршин лакейского синего сукна, с гарусными под цвет пуговицами
В чемодане семь пар пистолетов, в том числе одни маленькие Солонка, ложки столовая и чайная, ножик и вилка столовые, серебряные с позолотою
Что ж, на первый взгляд великолепный гардероб модницы 70-х годов XVIII века. В положении неизвестной и не могло быть иначе. «Претендентке» следовало иметь самые модные туалеты и нельзя было обойтись без фижм – обязательного наряда больших придворных приемов, или «тока головного, низанного перлами» – их носили высокотитулованные особы. Зато другие особенности гардероба позволяли что-то угадать в человеке и его судьбе.
Выбор «амазонских кафтанов» и конских чепраков – значит, любила верховую езду и знала в ней толк. «Польские кафтаны» не были общераспространенным модным платьем, тем более знаменитые слуцкие пояса – «сырсаковой кушак», как его называет опись. Значит, неизвестная как-то по-особому столкнулась с Польшей, если не побывала когда-то в ней.
Устоявшаяся привычка к аристократическому обиходу – двадцать пять пар лайковых перчаток – и неожиданное безразличие к обычным ухищрениям женского туалета – всего один, и то бумажный, веер. Скупо с бельем и мало драгоценностей – что значат всего несколько вещиц с жемчугами!
Зато рядом с туалетным ящичком набор книг – география, история, трехъязычный словарь и ни одного молитвенника, ни одного романа. Рядом с множеством шитых шелковых туфель семь пар пистолетов. И все вместе вещи для путешествия, то, что отбиралось на крайний случай, без тех старых и неизбежных мелочей, которые копятся в оседлом быту. Впрочем, имущество из Пизы также уместилось в дорожных баулах. Постоянная жизнь неизвестной, так или иначе, осталась где-то в стороне.
Неизвестная – Екатерине II. Перевод с французского
Ваше императорское величество!
Наконец находясь при смерти, я исторгаюсь из объятий смерти, чтобы у ног вашего императорского величества изложить мою плачевную участь.
Ваше священное величество, меня не погубите, но наоборот того прекратите мои страдания. Вы увидите мою невинность. Я собрала слабый остаток моих сил, чтобы написать отметки, которые я вручила князю Голицыну. Мне говорят, что я имела несчастие оскорбить ваше императорское величество, так как этому верят, я на коленях умоляю ваше священное величество выслушать лично все – вы отмстите вашим врагам и будете моим судьей.
Не в рассуждении вашего императорского величества хочу я оправдываться. Я знаю мой долг и ваша глубокая проницательность так известна, что я не имею нужды разбирать мелочи.
Мое положение таково, что природа содрагается. Я умоляю ваше императорское величество во имя вас самих благоволить меня выслушать и оказать мне вашу милость. Бог имеет к нам милость. Не мне одной ваше священное величество откажете в своем милосердии. Да смягчит Господь ваше великодушное сердце в рассуждении меня и я посвящу остаток моей жизни вашему высочайшему благополучию и вашей службе.