Страница:
Конечно, писатель в силу особенностей его подхода к историческим материалам вправе до определенной степени пренебрегать ими. Это допустимо для литературы вообще, но не для Мельникова-Печерского. Наше представление о нем и представление людей 60-х годов XIX века – как мало между ними общего! Для нас – автор известных романов, одаренный литератор. Для современников – ретивый службист, на одном разоблачении и истреблении раскольников сумевший подняться от простого гимназического учителя в Нижнем Новгороде до доверенного лица двора, и прежде всего самого министра внутренних дел. Это он изыскивает способы коренного уничтожения раскола и доходит до меры, которая даже двору представлялась недопустимой. Детей от браков, венчанных раскольничьими попами, Мельников предлагает отбирать у родителей и отдавать в кантонисты. Избыточное усердие было приостановлено, но вполне оценено.
В 1855 году не кому иному, как Мельникову, доверяется составление записки по министерству внутренних дел о положении в стране. А специально распространявшаяся его ультрамонархическая брошюрка в связи с польским восстанием 1863 года «О русской правде и польской кривде»! Никакие позднейшие попытки Мельникова-Печерского проявить известное свободомыслие, либерализм не могли обмануть современников – достаточно вспомнить его гневное изобличение А. И. Герценом.
Но слабость доказательств литератора в истории Таракановой, по-видимому, ощущается даже Кабинетом. К тому же Мельников-Печерский слишком явно не в состоянии справиться со всем поднятым материалом.
Одно дело русские условия – здесь праведная жизнь дочери веселой императрицы как нельзя больше отвечала собственным взглядам писателя. Другое дело – Европа. В ней писатель чувствует себя слишком неуверенно. Чего стоит одна мешанина влиятельных иностранных деятелей, выступающих у него в роли покровителей «самозванки». Хотя совершенно очевидно, что интересы, скажем, Франции в те далекие годы никак не совпадали с интересами отдельных итальянских государств, что Ватикан неизменно занимал самостоятельную позицию, а креатура, выдвинутая немцами или как бы то ни было с ними связанная, не пользовалась бы доверием поляков-конфедератов.
Что ж, раз действительно желательна научная аргументация, Кабинет может предложить и ее. Очередное удивительное совпадение, но именно в этот момент в редакции сборников Русского исторического общества оказывается подборка документов о Таракановой, собранная неким Злобиным, и, само собой разумеется, ее удается сразу же опубликовать.
Здесь и рескрипты Екатерины II, и рапорты ведшего следствие по делу «самозванки» Голицына, и письма «самозванки» Екатерине и Голицыну, и, наконец, признание княжны, записанное на следствии. И самое любопытное – узница Петропавловской крепости вдруг перестает быть «вампом» и даже черным характером. Она готова повиниться в грехах молодости, в том, что никогда не знала своего происхождения и уже по одному тому никогда бы и не могла претендовать ни на какой престол. Ее единственная просьба – о снисхождении. Следствие сделало свое дело?
Предположим. Но почему все эти такие существенные для дома Романовых показания не появились в печати раньше, исключив самую почву для дискуссий? И почему они безусловно не совпадали по смыслу с документами, увидевшими свет в «Русской беседе»? Там было собрание, по всей вероятности, Новосильцева, здесь – К. К. Злобина. Только следует добавить, что К. К. Злобин – директор Государственного архива и архива Министерства иностранных дел. Его интерес к истории был интересом служебным, предписанным и направленным во всех его проявлениях. И если Блудов нежданно-негаданно оказывался непререкаемым авторитетом в архивных делах, то что же говорить об официальном руководителе основных архивов империи? Русскому историческому обществу, тем более обыкновенным читателям, оставалось только верить.
Итак, официальные историки, официальная точка зрения. Самое любопытное, что они ни в чем не опровергали друг друга. Публикации появлялись расчетливо, очень точно по времени и всегда дополняя друг друга. За всем этим не могла не угадываться рука дирижера: что, когда, о чем. Блудов? Не случайно же его имя мелькало обрывками красной нити даже на страницах печати. Но тогда тем более надо было разгадать, чем занимался довереннейший из доверенных.
Глава 2
Берлин
Кельн
В 1855 году не кому иному, как Мельникову, доверяется составление записки по министерству внутренних дел о положении в стране. А специально распространявшаяся его ультрамонархическая брошюрка в связи с польским восстанием 1863 года «О русской правде и польской кривде»! Никакие позднейшие попытки Мельникова-Печерского проявить известное свободомыслие, либерализм не могли обмануть современников – достаточно вспомнить его гневное изобличение А. И. Герценом.
Но слабость доказательств литератора в истории Таракановой, по-видимому, ощущается даже Кабинетом. К тому же Мельников-Печерский слишком явно не в состоянии справиться со всем поднятым материалом.
Одно дело русские условия – здесь праведная жизнь дочери веселой императрицы как нельзя больше отвечала собственным взглядам писателя. Другое дело – Европа. В ней писатель чувствует себя слишком неуверенно. Чего стоит одна мешанина влиятельных иностранных деятелей, выступающих у него в роли покровителей «самозванки». Хотя совершенно очевидно, что интересы, скажем, Франции в те далекие годы никак не совпадали с интересами отдельных итальянских государств, что Ватикан неизменно занимал самостоятельную позицию, а креатура, выдвинутая немцами или как бы то ни было с ними связанная, не пользовалась бы доверием поляков-конфедератов.
Что ж, раз действительно желательна научная аргументация, Кабинет может предложить и ее. Очередное удивительное совпадение, но именно в этот момент в редакции сборников Русского исторического общества оказывается подборка документов о Таракановой, собранная неким Злобиным, и, само собой разумеется, ее удается сразу же опубликовать.
Здесь и рескрипты Екатерины II, и рапорты ведшего следствие по делу «самозванки» Голицына, и письма «самозванки» Екатерине и Голицыну, и, наконец, признание княжны, записанное на следствии. И самое любопытное – узница Петропавловской крепости вдруг перестает быть «вампом» и даже черным характером. Она готова повиниться в грехах молодости, в том, что никогда не знала своего происхождения и уже по одному тому никогда бы и не могла претендовать ни на какой престол. Ее единственная просьба – о снисхождении. Следствие сделало свое дело?
Предположим. Но почему все эти такие существенные для дома Романовых показания не появились в печати раньше, исключив самую почву для дискуссий? И почему они безусловно не совпадали по смыслу с документами, увидевшими свет в «Русской беседе»? Там было собрание, по всей вероятности, Новосильцева, здесь – К. К. Злобина. Только следует добавить, что К. К. Злобин – директор Государственного архива и архива Министерства иностранных дел. Его интерес к истории был интересом служебным, предписанным и направленным во всех его проявлениях. И если Блудов нежданно-негаданно оказывался непререкаемым авторитетом в архивных делах, то что же говорить об официальном руководителе основных архивов империи? Русскому историческому обществу, тем более обыкновенным читателям, оставалось только верить.
Итак, официальные историки, официальная точка зрения. Самое любопытное, что они ни в чем не опровергали друг друга. Публикации появлялись расчетливо, очень точно по времени и всегда дополняя друг друга. За всем этим не могла не угадываться рука дирижера: что, когда, о чем. Блудов? Не случайно же его имя мелькало обрывками красной нити даже на страницах печати. Но тогда тем более надо было разгадать, чем занимался довереннейший из доверенных.
* * *
Если можно не позволить одну истину, то должно уже не позволить никакой, ибо истины между собою составляют непрерывную цепь.
Иван Пнин
В интонации Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона звучало восхищение, почти изумление и конечно же бесконечная почтительность. О Блудове говорилось многословно, витиевато и достаточно необычно. Что там безукоризненное исполнение служебных обязанностей – десятилетия, проведенные на высоких должностях, говорили сами за себя. Но вот наряду с этим выдающийся литератор, если бы... взял на себя труд заняться литературой. Блестящий историк, если бы... обратился к историческим исследованиям. А так, как сложились обстоятельства, – верный «слуга отечества», служивший многим отечественным литераторам и историкам ценнейшими советами. Это уже было что-то – уголок занавеса над профессиональной тайной чуть-чуть приоткрывался. Но энциклопедия подводила итог. А как же выглядело начало?
Страницы придворной хроники у самых истоков служебной карьеры графа. Смерть Александра I. От огорчения тяжело заболевает неразлучный с царской семьей официальный историограф Российской империи Н. М. Карамзин. Общая слабость, осложнения с легкими, и очередной император, Николай I, не останавливается ни перед чем, чтобы восстановить здоровье такого незаменимого для правительства человека. Раз врачи рекомендуют целительный воздух юга Италии и Франции, Николай охотно возьмет на себя расходы на поездку, и какую поездку! Николай Михайлович Карамзин может рассчитывать на специальный фрегат, который повезет его одного к берегам Средиземного и Адриатического морей.
Но мысль о близком конце не оставляет историка. Он не может не позаботиться о своем преемнике: интерпретация истории слишком важный для правительства вопрос, а труд всей его жизни должен попасть в надежные руки. И вот тогда-то впервые возникает имя Блудова. Карамзин называет его как кандидата на место официального историографа, продолжателя «Истории государства Российского». Конечно, здесь не могли не сказать своего слова «арзамасские» связи: подобно Карамзину, Блудов входил в литературное общество «Арзамас». Но каковы бы ни были личные симпатии или политические убеждения Карамзина, он оставался профессионалом. Его рекомендация означала признание за Блудовым умения обращаться с материалом, наличия достаточной подготовки и определенных склонностей. Николай I делает из рекомендации совершенно своеобразный вывод. Блудов назначается на должность делопроизводителя Верховного суда над декабристами и тут же получает в руки архив Таракановой. Введение будущего графа в русскую историческую науку состоялось.
Цели Николая I – в конце концов, ничего необычного в них не было. На протяжении всего предшествующего столетия каждый новый самодержец прежде всего обращался к государственным архивам и пересматривал их сообразно со своими представлениями о щекотливых темах. Сколько их осталось даже в описях, этих дел, взятых и невозвращенных, исчезнувших и будто растворившихся. Так поступает малограмотная Анна Иоанновна и безразличная к государственным делам ее племянница Анна Леопольдовна, беззаботная Елизавета и кипящий ненавистью к царствованию матери Павел. Николай оказывается едва ли не первым, кто передает такого рода инспекцию в посторонние руки, решается раскрыть дворцовые и семейные тайны. Правда, оказывается, тайны Таракановой уже давным-давно не существовало. Что из того, что вынуждена была хранить молчание русская печать, существовали – и это легко установить – многочисленные иностранные издания.
90-е годы XVIII века. Обстановка Французской революции. Рухнувший трон. Ниспровержение всех былых авторитетов. В Париже выходит книга Кастера «Жизнь Екатерины II, императрицы России», помеченная VIII годом революционного летосчисления. Автор пишет о «просвещенной» русской монархине беспощадно, со множеством подробностей. Среди других – история Таракановой, родной, по утверждению Кастера, дочери Елизаветы, младшей среди ее детей. Один из братьев Таракановой, обучавшийся горному делу, погиб во время опыта в химической лаборатории вместе с профессором Леманом, другой был жив в момент выхода книги.
После смерти матери Тараканова при невыясненных обстоятельствах оказалась за границей. С 1767 года в ее судьбе принимал участие Кароль Радзивилл. Екатерина II предложила польскому магнату передать русскому правительству Тараканову ценой возврата ранее конфискованных у него огромных земельных владений. Уклонившись от прямого предательства, Радзивилл тем не менее обещал не оказывать Таракановой никакой поддержки, за что и был восстановлен в былых правах.
Похищение Таракановой организовал А. Г. Орлов по прямому указанию императрицы и при деятельной помощи английского консула Джона Дика. В сентябре 1774 года Джон Дик был награжден за свои услуги орденом Анны I степени, его жена – ценнейшими бриллиантами. Для той же цели были использованы русские офицеры – командовавший русской эскадрой контр-адмирал Самуил Грейг, генерал-майор Иван Христинек, возведенный в чин капитана Франц Вольф, а также принятый на русскую службу неаполитанец сомнительного происхождения и репутации Иосиф де Рибас. В Петербурге Тараканова была передана лично князю А. М. Голицыну, производившему следствие по ее делу. Смерть в крепости после наводнения стала финалом бесконечного мучительного следствия.
Книга Кастера получает исключительный резонанс. Тем более что настроения Французской революции оживали и в России, тем более что именно в эти годы разрастается восстание Тадеуша Костюшко. Первые годы царствования Александра I были наэлектризованы ожиданием реформ, потребность в которых не удовлетворялась. К тому же одновременно с книгой Кастера в Париже выходит другая книга – «Секретные и критические воспоминания о дворах, правительствах и нравах главных государств Италии» Горани, почти тут же переизданная в Кельне. Снова Тараканова, снова никаких сомнений в ее царском происхождении и смерти в крепости, как утверждает автор, под кнутами палачей.
Но если спустя шестьдесят лет «сенсационная книга» Кастера продолжала вызывать негодование чиновников II Отделения Собственной канцелярии, то почему в момент ее появления не было сделано ни малейшей попытки разоблачить автора? Когда написанная Вольтером по заказу самой русской императрицы история Петра I не устроила заказчицу, поспешила же Екатерина II выпустить в свет опровержение, так называемый «Антидот» – противоядие, имея в виду скорректировать неуместные выводы фернейского патриарха. Именно скорректировать – приближенная императрицы камер-юнгфера Анастасия Соколова в своей частной переписке иронически заметит, что «Антидот» куда как далек от исторической истины, которая, впрочем, никогда и не была его целью. Вопрос же Таракановой поднимает революционный Париж, а вслед за ним пусть совсем не революционный, зато непосредственно причастный к истории княжны Голштейн.
Откликов в русской печати не последовало, хотя почти все перечисленные участники событий еще были живы. Жив А. Г. Орлов, правда, проводящий теперь время вдали от двора, в Москве. Жив де Рибас, только что получивший чин вице-адмирала, командующий Черноморским гребным флотом, награжденный множеством орденов, в чьем доме продолжает бывать императрица. Жив Иван Христинек. Жива, наконец, скрытая за монастырскими стенами Тараканова – Досифея.
Только ни Кастер, ни Горани не были первыми в своих утверждениях. Еще при жизни «самозванки» и задолго до ее похищения французский королевский историограф Шарль-Пино Дюкло в «Секретных мемуарах о Франции» коснется личной жизни Елизаветы Петровны. Склонный к грубоватой иронии, резкий в суждениях, но и на редкость требовательный в отборе фактов, Дюкло напишет в начале 1770-х годов, что Елизавета имела троих детей, воспитывавшихся у доверенной особы – итальянки Иоганны, которая при русском дворе официально считалась их матерью. Не изданный при жизни труд историка Ш.-П. Дюкло увидит свет в 1806 году в Париже. И это как раз в то время, когда, казалось, могут завязаться добрые отношения между империей Наполеона и Александром I и еще носится в воздухе проект брачного союза Бонапарта с одной из великих русских княжон.
В 1809 году к потоку сообщений о княжне присоединяется такой исторический авторитет, как Гельбиг, – в Тюбингене выходит его книга «Русские избранники». Саксонский посланник в России, Гельбиг много видел и умел смотреть. На дипломатической службе он точно знал, как велика цена факта и опасна сенсационность слуха.
Его сведения о личной жизни Елизаветы оказываются наиболее обстоятельными, связанными с датами, именами, легко проверяемыми фактами.
Гельбигу известны двое детей русской императрицы: от А. Г. Разумовского – сын, носивший фамилию Закревского, от И. И. Шувалова – дочь, родившаяся в 1753 году и называвшаяся Таракановой. Последняя воспитывалась при дворе у доверенной служительницы-итальянки под видом ее ребенка. После смерти матери Тараканова была отвезена своей воспитательницей в Италию, где неоднократно виделась с И. И. Шуваловым, жившим в Риме в течение 1768–1773 годов. Закревский же находился на гражданской службе.
Предположим, все здесь было заведомой выдумкой и ложью. Но почему русское правительство, сама Екатерина II не выступили с опровержением и на этот раз? Разве не проще было признать родственную связь с Елизаветой Петровной безликой инокини Досифеи или доказать, что она и была той самой похищенной особой, – заставить Тараканову хоть на мгновение появиться на сцене? И тем не менее Екатерина, Павел, Александр I один за другим предпочитают все ту же политику умолчания.
Вопросов становилось все больше и больше. Книга Гельбига появляется в год смерти Досифеи. Если что-то мешало обнародовать ее показания при жизни, то что препятствовало это сделать у свежей могилы? Как-никак известная реабилитация двора. А может, все обстояло совсем иначе?
Похороны пышные, но безымянные. Участники – московская знать, но только московская, безо всяких, тем более официальных, представителей двора. Место захоронения – усыпальница Романовых, но слишком стародавняя: еще с петровских времен Новоспасский монастырь перестал ею быть. Все получалось как намек: сказано и не сказано, можно догадываться и все равно толком ничего не знать. Лишь одно оставалось очевидным во всех предложенных зарубежными авторами вариантах: имя Таракановой было связано с дочерью императрицы Елизаветы Петровны.
Николай I уже в середине 1820-х годов понимал, что рано или поздно молчание по поводу Таракановой придется нарушить. Не предупреждать огласку, раз это уже произошло, а что-то ей противопоставлять – в этом рассчитанном на годы «противостоянии» нужны были знания и дарования историка. От талантливости и безоговорочной преданности исполнителя во многом, если не целиком, зависел успех необычного и сложного задания. Рекомендация Н. М. Карамзина пришлась как нельзя более кстати.
Тараканова была первым пробным камнем. Но память подсказывала, что не только в связи с ней приходилось сталкиваться с именем Блудова. Дело о смерти Петра III – от «геморроидальных колик», как гласило официальное сообщение, обстоятельства убогих похорон и через четверть века поиски Павлом исчезнувшей могилы. По словам современника, только один монах-старожил Александро-Невской лавры смог предположительно указать на какую-то могилу: «Должно быть, тут». Останкам из этого погребения и были отданы императорские почести. Архивом Петра III времен его низложения специально занимается Блудов. И сейчас о компрометирующих Екатерину подробностях говорят, по существу, воспоминания современников, но не складывающиеся в достаточно гладкую историю документы. В них свидетельств убийства и уничтожения могилы нет.
Или Мирович – попытка освобождения носившим это имя офицером томившегося всю жизнь в одиночном заключении императора Ивана Антоновича. Из современников некоторые верили, большинство не верило в заговор. Выступление Мировича считалось спровоцированным ради того, чтобы в возникшей суматохе «на законном основании» зарубить узника. Все документы допросов и следствия были обработаны и подготовлены к печати Блудовым.
Как сделать, чтобы события прошлого выглядели нужным образом не в отдельном труде, – ни одна самая фундаментальная монография не исчерпывает, тем более во времени, поднятого вопроса, – а вообще, навсегда, для всех? Переработанные источники, соответствующим образом подобранный архивный фонд, наконец, исчезающие документы – разве это не более верная гарантия, что реализовавшаяся таким путем концепция приобретет для исследователей значение неоспоримой истины?
Положим, нельзя сказать с полной уверенностью, что было сделано с фондами Петра III и Мировича. Иное дело – царевна Софья. Разобранное Блудовым по приказу Николая I дело Шакловитого поступило в архив, стало почвой для исследований, выводов, обобщений, вошедших в классические труды по русской истории. Блудов проделал гигантскую работу, подобрав перепутанные листы – «столбцы». Но около пяти тысяч этих «столбцов» были подобраны неверно, в корне искажая смысл содержания, суть происходившего.
Ошибка неумелого архивиста? Его излишняя самонадеянность? Но ведь Блудов с самого начала знал о существовании второй части того же фонда и не сделал попыток ни воссоединить его, ни хотя бы учесть отсутствующую половину. Зато результат – Софья как «черный характер», поборница старины и противница всяких реформ – полностью отвечал николаевской концепции, для которого все сосредоточивалось в Петре I. Вся линия Марии Милославской, первой жены отца Петра, старательно уничтожалась и компрометировалась – смешная на первый взгляд сатисфакция по прошествии полутора веков. Но ведь Блудовым достигался и другой результат: из свода фактов архивный фонд Шакловитого превращался в вольное сочинение на им самим выдвинутую тему.
Прошедших через руки Блудова дел было совсем немало, и общим во всех них оставалась важность для престола, связь с наиболее сложными для освещения событиями в ожесточенной борьбе за власть. Та же тема Таракановой всплывает вновь в преддверии событий 1905 года, и очередные публикации типа монографии Э. Лунинского должны смягчить ее остроту. Впрочем, безо всякого успеха. «В самозванцах привлекает идея сопротивления», – вынуждены будут констатировать со всей откровенностью чиновники Кабинета.
Итак, партия затянулась без малого на полтораста лет. И как всегда в очень длинном разговоре, обе стороны волей-неволей слишком многое сказали, в чем-то проговорились, в чем-то неожиданно для самих себя признались. Только суд над «самозванкой» не состоялся. Спор не равнозначен судебному разбирательству, обвинение – приговору, а защита – оправданию. Но ведь материалы, копившиеся годами, давали основание для такого пусть не разбирательства, во всяком случае, близкого к нему по смыслу анализа.
Говорит обвинение – материалы, собранные и интерпретированные официальными историками. Говорит обвиняемая – пусть даже те немногие письма, которые сочла возможным предать гласности официальная наука XIX столетия. Говорят свидетели – очевидцы, современники, события, непосредственно связанные с Таракановой или ставшие средой, в которой прошла ее жизнь. И еще есть жизнь тех, кто оказался соотнесенным с «самозванкой», – «Эпизод о государыне цесаревне», «Эпизод о русском вельможе», «Эпизод об узнице Ивановского монастыря» и «Эпизод о бароне Федоре Аше». А если так, слушается дело о...
Страницы придворной хроники у самых истоков служебной карьеры графа. Смерть Александра I. От огорчения тяжело заболевает неразлучный с царской семьей официальный историограф Российской империи Н. М. Карамзин. Общая слабость, осложнения с легкими, и очередной император, Николай I, не останавливается ни перед чем, чтобы восстановить здоровье такого незаменимого для правительства человека. Раз врачи рекомендуют целительный воздух юга Италии и Франции, Николай охотно возьмет на себя расходы на поездку, и какую поездку! Николай Михайлович Карамзин может рассчитывать на специальный фрегат, который повезет его одного к берегам Средиземного и Адриатического морей.
Но мысль о близком конце не оставляет историка. Он не может не позаботиться о своем преемнике: интерпретация истории слишком важный для правительства вопрос, а труд всей его жизни должен попасть в надежные руки. И вот тогда-то впервые возникает имя Блудова. Карамзин называет его как кандидата на место официального историографа, продолжателя «Истории государства Российского». Конечно, здесь не могли не сказать своего слова «арзамасские» связи: подобно Карамзину, Блудов входил в литературное общество «Арзамас». Но каковы бы ни были личные симпатии или политические убеждения Карамзина, он оставался профессионалом. Его рекомендация означала признание за Блудовым умения обращаться с материалом, наличия достаточной подготовки и определенных склонностей. Николай I делает из рекомендации совершенно своеобразный вывод. Блудов назначается на должность делопроизводителя Верховного суда над декабристами и тут же получает в руки архив Таракановой. Введение будущего графа в русскую историческую науку состоялось.
Цели Николая I – в конце концов, ничего необычного в них не было. На протяжении всего предшествующего столетия каждый новый самодержец прежде всего обращался к государственным архивам и пересматривал их сообразно со своими представлениями о щекотливых темах. Сколько их осталось даже в описях, этих дел, взятых и невозвращенных, исчезнувших и будто растворившихся. Так поступает малограмотная Анна Иоанновна и безразличная к государственным делам ее племянница Анна Леопольдовна, беззаботная Елизавета и кипящий ненавистью к царствованию матери Павел. Николай оказывается едва ли не первым, кто передает такого рода инспекцию в посторонние руки, решается раскрыть дворцовые и семейные тайны. Правда, оказывается, тайны Таракановой уже давным-давно не существовало. Что из того, что вынуждена была хранить молчание русская печать, существовали – и это легко установить – многочисленные иностранные издания.
90-е годы XVIII века. Обстановка Французской революции. Рухнувший трон. Ниспровержение всех былых авторитетов. В Париже выходит книга Кастера «Жизнь Екатерины II, императрицы России», помеченная VIII годом революционного летосчисления. Автор пишет о «просвещенной» русской монархине беспощадно, со множеством подробностей. Среди других – история Таракановой, родной, по утверждению Кастера, дочери Елизаветы, младшей среди ее детей. Один из братьев Таракановой, обучавшийся горному делу, погиб во время опыта в химической лаборатории вместе с профессором Леманом, другой был жив в момент выхода книги.
После смерти матери Тараканова при невыясненных обстоятельствах оказалась за границей. С 1767 года в ее судьбе принимал участие Кароль Радзивилл. Екатерина II предложила польскому магнату передать русскому правительству Тараканову ценой возврата ранее конфискованных у него огромных земельных владений. Уклонившись от прямого предательства, Радзивилл тем не менее обещал не оказывать Таракановой никакой поддержки, за что и был восстановлен в былых правах.
Похищение Таракановой организовал А. Г. Орлов по прямому указанию императрицы и при деятельной помощи английского консула Джона Дика. В сентябре 1774 года Джон Дик был награжден за свои услуги орденом Анны I степени, его жена – ценнейшими бриллиантами. Для той же цели были использованы русские офицеры – командовавший русской эскадрой контр-адмирал Самуил Грейг, генерал-майор Иван Христинек, возведенный в чин капитана Франц Вольф, а также принятый на русскую службу неаполитанец сомнительного происхождения и репутации Иосиф де Рибас. В Петербурге Тараканова была передана лично князю А. М. Голицыну, производившему следствие по ее делу. Смерть в крепости после наводнения стала финалом бесконечного мучительного следствия.
Книга Кастера получает исключительный резонанс. Тем более что настроения Французской революции оживали и в России, тем более что именно в эти годы разрастается восстание Тадеуша Костюшко. Первые годы царствования Александра I были наэлектризованы ожиданием реформ, потребность в которых не удовлетворялась. К тому же одновременно с книгой Кастера в Париже выходит другая книга – «Секретные и критические воспоминания о дворах, правительствах и нравах главных государств Италии» Горани, почти тут же переизданная в Кельне. Снова Тараканова, снова никаких сомнений в ее царском происхождении и смерти в крепости, как утверждает автор, под кнутами палачей.
Но если спустя шестьдесят лет «сенсационная книга» Кастера продолжала вызывать негодование чиновников II Отделения Собственной канцелярии, то почему в момент ее появления не было сделано ни малейшей попытки разоблачить автора? Когда написанная Вольтером по заказу самой русской императрицы история Петра I не устроила заказчицу, поспешила же Екатерина II выпустить в свет опровержение, так называемый «Антидот» – противоядие, имея в виду скорректировать неуместные выводы фернейского патриарха. Именно скорректировать – приближенная императрицы камер-юнгфера Анастасия Соколова в своей частной переписке иронически заметит, что «Антидот» куда как далек от исторической истины, которая, впрочем, никогда и не была его целью. Вопрос же Таракановой поднимает революционный Париж, а вслед за ним пусть совсем не революционный, зато непосредственно причастный к истории княжны Голштейн.
Откликов в русской печати не последовало, хотя почти все перечисленные участники событий еще были живы. Жив А. Г. Орлов, правда, проводящий теперь время вдали от двора, в Москве. Жив де Рибас, только что получивший чин вице-адмирала, командующий Черноморским гребным флотом, награжденный множеством орденов, в чьем доме продолжает бывать императрица. Жив Иван Христинек. Жива, наконец, скрытая за монастырскими стенами Тараканова – Досифея.
Только ни Кастер, ни Горани не были первыми в своих утверждениях. Еще при жизни «самозванки» и задолго до ее похищения французский королевский историограф Шарль-Пино Дюкло в «Секретных мемуарах о Франции» коснется личной жизни Елизаветы Петровны. Склонный к грубоватой иронии, резкий в суждениях, но и на редкость требовательный в отборе фактов, Дюкло напишет в начале 1770-х годов, что Елизавета имела троих детей, воспитывавшихся у доверенной особы – итальянки Иоганны, которая при русском дворе официально считалась их матерью. Не изданный при жизни труд историка Ш.-П. Дюкло увидит свет в 1806 году в Париже. И это как раз в то время, когда, казалось, могут завязаться добрые отношения между империей Наполеона и Александром I и еще носится в воздухе проект брачного союза Бонапарта с одной из великих русских княжон.
В 1809 году к потоку сообщений о княжне присоединяется такой исторический авторитет, как Гельбиг, – в Тюбингене выходит его книга «Русские избранники». Саксонский посланник в России, Гельбиг много видел и умел смотреть. На дипломатической службе он точно знал, как велика цена факта и опасна сенсационность слуха.
Его сведения о личной жизни Елизаветы оказываются наиболее обстоятельными, связанными с датами, именами, легко проверяемыми фактами.
Гельбигу известны двое детей русской императрицы: от А. Г. Разумовского – сын, носивший фамилию Закревского, от И. И. Шувалова – дочь, родившаяся в 1753 году и называвшаяся Таракановой. Последняя воспитывалась при дворе у доверенной служительницы-итальянки под видом ее ребенка. После смерти матери Тараканова была отвезена своей воспитательницей в Италию, где неоднократно виделась с И. И. Шуваловым, жившим в Риме в течение 1768–1773 годов. Закревский же находился на гражданской службе.
Предположим, все здесь было заведомой выдумкой и ложью. Но почему русское правительство, сама Екатерина II не выступили с опровержением и на этот раз? Разве не проще было признать родственную связь с Елизаветой Петровной безликой инокини Досифеи или доказать, что она и была той самой похищенной особой, – заставить Тараканову хоть на мгновение появиться на сцене? И тем не менее Екатерина, Павел, Александр I один за другим предпочитают все ту же политику умолчания.
Вопросов становилось все больше и больше. Книга Гельбига появляется в год смерти Досифеи. Если что-то мешало обнародовать ее показания при жизни, то что препятствовало это сделать у свежей могилы? Как-никак известная реабилитация двора. А может, все обстояло совсем иначе?
Похороны пышные, но безымянные. Участники – московская знать, но только московская, безо всяких, тем более официальных, представителей двора. Место захоронения – усыпальница Романовых, но слишком стародавняя: еще с петровских времен Новоспасский монастырь перестал ею быть. Все получалось как намек: сказано и не сказано, можно догадываться и все равно толком ничего не знать. Лишь одно оставалось очевидным во всех предложенных зарубежными авторами вариантах: имя Таракановой было связано с дочерью императрицы Елизаветы Петровны.
Николай I уже в середине 1820-х годов понимал, что рано или поздно молчание по поводу Таракановой придется нарушить. Не предупреждать огласку, раз это уже произошло, а что-то ей противопоставлять – в этом рассчитанном на годы «противостоянии» нужны были знания и дарования историка. От талантливости и безоговорочной преданности исполнителя во многом, если не целиком, зависел успех необычного и сложного задания. Рекомендация Н. М. Карамзина пришлась как нельзя более кстати.
Тараканова была первым пробным камнем. Но память подсказывала, что не только в связи с ней приходилось сталкиваться с именем Блудова. Дело о смерти Петра III – от «геморроидальных колик», как гласило официальное сообщение, обстоятельства убогих похорон и через четверть века поиски Павлом исчезнувшей могилы. По словам современника, только один монах-старожил Александро-Невской лавры смог предположительно указать на какую-то могилу: «Должно быть, тут». Останкам из этого погребения и были отданы императорские почести. Архивом Петра III времен его низложения специально занимается Блудов. И сейчас о компрометирующих Екатерину подробностях говорят, по существу, воспоминания современников, но не складывающиеся в достаточно гладкую историю документы. В них свидетельств убийства и уничтожения могилы нет.
Или Мирович – попытка освобождения носившим это имя офицером томившегося всю жизнь в одиночном заключении императора Ивана Антоновича. Из современников некоторые верили, большинство не верило в заговор. Выступление Мировича считалось спровоцированным ради того, чтобы в возникшей суматохе «на законном основании» зарубить узника. Все документы допросов и следствия были обработаны и подготовлены к печати Блудовым.
Как сделать, чтобы события прошлого выглядели нужным образом не в отдельном труде, – ни одна самая фундаментальная монография не исчерпывает, тем более во времени, поднятого вопроса, – а вообще, навсегда, для всех? Переработанные источники, соответствующим образом подобранный архивный фонд, наконец, исчезающие документы – разве это не более верная гарантия, что реализовавшаяся таким путем концепция приобретет для исследователей значение неоспоримой истины?
Положим, нельзя сказать с полной уверенностью, что было сделано с фондами Петра III и Мировича. Иное дело – царевна Софья. Разобранное Блудовым по приказу Николая I дело Шакловитого поступило в архив, стало почвой для исследований, выводов, обобщений, вошедших в классические труды по русской истории. Блудов проделал гигантскую работу, подобрав перепутанные листы – «столбцы». Но около пяти тысяч этих «столбцов» были подобраны неверно, в корне искажая смысл содержания, суть происходившего.
Ошибка неумелого архивиста? Его излишняя самонадеянность? Но ведь Блудов с самого начала знал о существовании второй части того же фонда и не сделал попыток ни воссоединить его, ни хотя бы учесть отсутствующую половину. Зато результат – Софья как «черный характер», поборница старины и противница всяких реформ – полностью отвечал николаевской концепции, для которого все сосредоточивалось в Петре I. Вся линия Марии Милославской, первой жены отца Петра, старательно уничтожалась и компрометировалась – смешная на первый взгляд сатисфакция по прошествии полутора веков. Но ведь Блудовым достигался и другой результат: из свода фактов архивный фонд Шакловитого превращался в вольное сочинение на им самим выдвинутую тему.
Прошедших через руки Блудова дел было совсем немало, и общим во всех них оставалась важность для престола, связь с наиболее сложными для освещения событиями в ожесточенной борьбе за власть. Та же тема Таракановой всплывает вновь в преддверии событий 1905 года, и очередные публикации типа монографии Э. Лунинского должны смягчить ее остроту. Впрочем, безо всякого успеха. «В самозванцах привлекает идея сопротивления», – вынуждены будут констатировать со всей откровенностью чиновники Кабинета.
Итак, партия затянулась без малого на полтораста лет. И как всегда в очень длинном разговоре, обе стороны волей-неволей слишком многое сказали, в чем-то проговорились, в чем-то неожиданно для самих себя признались. Только суд над «самозванкой» не состоялся. Спор не равнозначен судебному разбирательству, обвинение – приговору, а защита – оправданию. Но ведь материалы, копившиеся годами, давали основание для такого пусть не разбирательства, во всяком случае, близкого к нему по смыслу анализа.
Говорит обвинение – материалы, собранные и интерпретированные официальными историками. Говорит обвиняемая – пусть даже те немногие письма, которые сочла возможным предать гласности официальная наука XIX столетия. Говорят свидетели – очевидцы, современники, события, непосредственно связанные с Таракановой или ставшие средой, в которой прошла ее жизнь. И еще есть жизнь тех, кто оказался соотнесенным с «самозванкой», – «Эпизод о государыне цесаревне», «Эпизод о русском вельможе», «Эпизод об узнице Ивановского монастыря» и «Эпизод о бароне Федоре Аше». А если так, слушается дело о...
Глава 2
Говорит обвинение...
(Дело девицы Франк)
Мы сообщаем нашим читателям достоверные сведения о Самозванке, ошибочно называемой Таракановою разными писателями, ибо она сего имени никогда себе не присваивала.
Из сих сведений видно, что она не погибла во время наводнения, но скончалась от болезни в Петропавловской крепости 4-го декабря 1775-го года.
В. Н. Панин, начальник IIОтделения Собственной канцелярии Александра II1867 г.
И. В. Шпажинский. Самозванка. Драма в стихах. Петербург, 1904
Теперь она зовет себя принцессой,
А прежде – в Киле, Генте и в Берлине,
И в Лондоне потом была известна
Под именем то Франк, то Шель девицы,
Поздней уж госпожой Тремуйль в Париже
Зовут ее. Все прошлое ее —
Сплошная цепь нелестных похождений.
Берлин
В ноябре 1770 года в Берлин приехала неизвестная молодая особа. Спутников у неизвестной не было. Знакомых в городе она не имела. В гостинице назвалась девицей Франк.
Цель приезда девицы Франк выяснилась достаточно быстро. Молодая особа искала денег – на развлечения, на наряды, на жизнь. Способы добывания средств были ей безразличны. Никаким собственным состоянием девица Франк не располагала.
Архивы городского магистрата не сохранили обстоятельств разразившегося скандала. Но девице Франк пришлось спешно оставить Берлин. С выездом из города ее имя исчезло.
И другие масштабы, другие измерения...
Берлин начала 1770-х годов. Государство Фридриха II. Оно складывалось из земель Бранденбурга, Западной и Восточной Пруссии. И Силезии. В недавно окончившейся Семилетней войне Фридрих сумел удержать ее за собой. Вопреки усилиям Австрии. Вопреки враждебной позиции Франции, Швеции, Польши, России.
С Россией было особенно сложно. При всем желании Фридриха связи с нею не задавались.
1728 год. Прусский посол просит руки цесаревны Елизаветы Петровны для внука великого курфюрста – графа Бранденбургского. Современники объясняли отказ русского двора прихотью мальчишки-царя Петра II.
1730-е годы. Прусский посол повторяет предложение теперь уже племяннице и наследнице вступившей на престол Анны Иоанновны. В покоях принцессы Анны Леопольдовны появляется портрет прусского жениха, но очередной дипломатический розыгрыш, и верх берет кандидатура Венского двора. Карла Бранденбургского сменяет Антон Ульрих Брауншвейгский, двоюродный брат будущей императрицы Марии Терезии.
Впрочем, спустя десять лет Фридрих сумеет отыграться. Может быть, не так, как бы хотелось, и не совсем так, как следовало для интересов Пруссии, но все же.
Неизвестный художник. Графиня Е. Р. Воронцова, фаворитка Петра III,которую он намеревался возвести на престол после развода с Екатериной II
22 ноября 1743 года русский посланник в Берлине И. Г. Чернышев доносит императрице Елизавете Петровне, что в «приватном» разговоре король просил передать совет: «удалить в Лифляндии находящуюся ныне фамилию Брауншвейгскую в такие места, чтоб никто знать не мог, что, где и куда оная девалась, и тем бы оную фамилию в Европе совсем в забвение привестъ, дабы более об оной памятовано не было».
Посланник отозвался о совете пренебрежительно: пруссаку учить русскую императрицу! Но... семья бывшей правительницы Анны Леопольдовны задержана на полпути в Ригу, куда ей только что было разрешено уехать, и заточена в Холмогорах. Сын правительницы, двухлетний Иоанн Антонович, обречен на потерю человеческого облика и рассудка в пожизненном одиночном заключении.
Кажется, уступка влиянию Фридриха. Но единственная. В 1762 году, сразу после смерти Елизаветы, Фридрих будет писать своему посланнику в Лондоне: «Morta la bestia, morto il veneno» («Погибло животное, пропал и яд»). И яд не только пропал! Впервые за весь XVIII век новый русский император вопреки интересам России, вопреки ее сложившимся внешним связям становится на защиту интересов Пруссии. Спустя какой-нибудь месяц Фридриху останется только добавить: «Царь России – божественный человек, которому я должен воздвигать алтари».
До алтарей не дошло. Через несколько месяцев Петра III не стало. На русском престоле его жена, Екатерина II. Ценой дворцового переворота. Ценой последующего убийства. Избавившись от ненужного супруга, она спешила избавиться от следов политики последнего Петра. Позиция ее правительства не обещала Пруссии легких успехов. С ней приходилось держаться с тем большей предупредительностью, что Фридрихом был задуман польский раздел. Ждать оставалось совсем недолго: первый этап этого раздела осуществился в 1772 году.
Цель приезда девицы Франк выяснилась достаточно быстро. Молодая особа искала денег – на развлечения, на наряды, на жизнь. Способы добывания средств были ей безразличны. Никаким собственным состоянием девица Франк не располагала.
Архивы городского магистрата не сохранили обстоятельств разразившегося скандала. Но девице Франк пришлось спешно оставить Берлин. С выездом из города ее имя исчезло.
И другие масштабы, другие измерения...
Берлин начала 1770-х годов. Государство Фридриха II. Оно складывалось из земель Бранденбурга, Западной и Восточной Пруссии. И Силезии. В недавно окончившейся Семилетней войне Фридрих сумел удержать ее за собой. Вопреки усилиям Австрии. Вопреки враждебной позиции Франции, Швеции, Польши, России.
С Россией было особенно сложно. При всем желании Фридриха связи с нею не задавались.
1728 год. Прусский посол просит руки цесаревны Елизаветы Петровны для внука великого курфюрста – графа Бранденбургского. Современники объясняли отказ русского двора прихотью мальчишки-царя Петра II.
1730-е годы. Прусский посол повторяет предложение теперь уже племяннице и наследнице вступившей на престол Анны Иоанновны. В покоях принцессы Анны Леопольдовны появляется портрет прусского жениха, но очередной дипломатический розыгрыш, и верх берет кандидатура Венского двора. Карла Бранденбургского сменяет Антон Ульрих Брауншвейгский, двоюродный брат будущей императрицы Марии Терезии.
Впрочем, спустя десять лет Фридрих сумеет отыграться. Может быть, не так, как бы хотелось, и не совсем так, как следовало для интересов Пруссии, но все же.
Неизвестный художник. Графиня Е. Р. Воронцова, фаворитка Петра III,которую он намеревался возвести на престол после развода с Екатериной II
22 ноября 1743 года русский посланник в Берлине И. Г. Чернышев доносит императрице Елизавете Петровне, что в «приватном» разговоре король просил передать совет: «удалить в Лифляндии находящуюся ныне фамилию Брауншвейгскую в такие места, чтоб никто знать не мог, что, где и куда оная девалась, и тем бы оную фамилию в Европе совсем в забвение привестъ, дабы более об оной памятовано не было».
Посланник отозвался о совете пренебрежительно: пруссаку учить русскую императрицу! Но... семья бывшей правительницы Анны Леопольдовны задержана на полпути в Ригу, куда ей только что было разрешено уехать, и заточена в Холмогорах. Сын правительницы, двухлетний Иоанн Антонович, обречен на потерю человеческого облика и рассудка в пожизненном одиночном заключении.
Кажется, уступка влиянию Фридриха. Но единственная. В 1762 году, сразу после смерти Елизаветы, Фридрих будет писать своему посланнику в Лондоне: «Morta la bestia, morto il veneno» («Погибло животное, пропал и яд»). И яд не только пропал! Впервые за весь XVIII век новый русский император вопреки интересам России, вопреки ее сложившимся внешним связям становится на защиту интересов Пруссии. Спустя какой-нибудь месяц Фридриху останется только добавить: «Царь России – божественный человек, которому я должен воздвигать алтари».
До алтарей не дошло. Через несколько месяцев Петра III не стало. На русском престоле его жена, Екатерина II. Ценой дворцового переворота. Ценой последующего убийства. Избавившись от ненужного супруга, она спешила избавиться от следов политики последнего Петра. Позиция ее правительства не обещала Пруссии легких успехов. С ней приходилось держаться с тем большей предупредительностью, что Фридрихом был задуман польский раздел. Ждать оставалось совсем недолго: первый этап этого раздела осуществился в 1772 году.
Кельн
Впрочем, девица Франк не скрывала своего прошлого. Она утверждала, что детство провела в Киле.
О родителях девица Франк ничего не знала. Зато охотно называла другие имена. Шуман, банкир из Гданьска, оплачивал расходы по ее воспитанию. Барон Штерн с женой и сестрой интересовались ее жизнью. Учитель Шмидт занимался с ней арифметикой. Тайну ее рождения якобы знал лорд Кейт.
По причинам, которых девица Франк не раскрывала, она должна была неожиданно выехать из Киля. Фамилию, под которой ее знали в Киле, девица Франк не назвала.
О родителях девица Франк ничего не знала. Зато охотно называла другие имена. Шуман, банкир из Гданьска, оплачивал расходы по ее воспитанию. Барон Штерн с женой и сестрой интересовались ее жизнью. Учитель Шмидт занимался с ней арифметикой. Тайну ее рождения якобы знал лорд Кейт.
По причинам, которых девица Франк не раскрывала, она должна была неожиданно выехать из Киля. Фамилию, под которой ее знали в Киле, девица Франк не назвала.