Страница:
— Убирайтесь, — холодно произнесла Жаклин. Мужчина с явным недоумением посмотрел на нее:
— Простите, вы меня удивляете. А где же безупречные манеры — свидетельство вашего высокого происхождения?
— Мои манеры и мое происхождение вас больше не касаются, месье Бурдон. Я же сказала, убирайтесь.
В этот момент в камеру вошел Ганьон, неся толстую свечу, которую тут же поставил на стол.
— Будут еще какие-нибудь распоряжения, инспектор? — спросил он.
— Нет, — ответил гость. — Оставь нас. Надзиратель кивнул и покинул камеру.
— По-видимому, придется напомнить вам кое-что. Вы больше не дочь его сиятельства герцога де Ламбера и не находитесь в данный момент в вашем замке. — Никола медленно снял перчатки и пристально посмотрел на девушку. — К тому же я не бессловесный крестьянин, который привык преклоняться перед вами. Здесь у вас нет никакой власти и я хочу, чтобы вы помнили об этом.
— Что вам от меня нужно? — устало спросила Жаклин. — Завтра я отправляюсь на гильотину — разве вам этого недостаточно? Или вы ждете, что я буду валяться у вас в ногах, умоляя походатайствовать за меня перед судом?
Во взгляде инспектора проскользнуло искреннее сожаление.
— Поверьте, мадемуазель, — сказал он, — я не думал, что вас арестуют.
Эти слова прозвучали словно удар грома.
— Так это вы подбросили письма, которые должны были скомпрометировать Антуана… — прошептала Жаклин. — Вы хотели, чтобы его арестовали!
— Ничего бы не произошло, если бы вы приняли мое предложение. Согласись вы тогда стать моей женой, и я защитил бы и вас, и вашу семью.
— Стать вашей женой? — В голосе Жаклин прозвучало неподдельное удивление. — И вы еще можете говорить об этом, после того как показали свою подлую натуру? Вы, по чьему навету был арестован мой тяжелобольной брат!
— Я не знал, что он так болен, — попытался оправдаться Бурдон. — И разумеется, мне в голову не могло прийти, что вы наброситесь на солдата Национальной гвардии.
— Похоже, я спутала все ваши планы, — с сарказмом заметила Жаклин.
Инспектор пожал плечами.
— Да, вы многое испортили, но все еще не поздно изменить. Мы можем договориться…
Неожиданно губы Жаклин изогнулись, она даже не ожидала, что после стольких дней, проведенных в тюрьме, осталось хоть что-то, что могло бы вызвать у нее улыбку.
— Разумеется, месье Бурдон, давайте проведем переговоры. — Жаклин сделала широкий жест, приглашая гостя сесть на стул. — Желаете чего-нибудь? Не обессудьте, Консьержери не отличается большим выбором угощений; даже не знаю, что и предложить.
— Вас. — Ответ прозвучал настолько недвусмысленно, что у нее не оставалось сомнения в его значении.
— Вы в своем уме? — только и смогла вымолвить она. — Завтра меня казнят, мой отец уже казнен, а брат умирает в тюрьме, и виноваты в этих смертях вы и ваше проклятое Революционное правительство. Неужели вы думаете, что накануне казни я захочу отдаться вам?
— Почему бы и нет? — Бурдон пожал плечами. — Это поможет продлить вашу драгоценную жизнь. Вы, вероятно, слышали, что беременным женщинам дают отсрочку от казни?
Жаклин поморщилась:
— Я не беременна.
— Конечно, нет, — согласился Никола и принялся расстегивать пуговицы на жилете. — Приговоренные женщины, которые сообщают о своей беременности, переводятся в специальную больницу возле собора Нотр-Дам. Если беременность подтверждается, то исполнение приговора откладывается до тех пор, пока они не родят.
— А что происходит с этими женщинами потом?
— Их казнят, разумеется. Но режим в этой больнице не такой строгий, как в Консьержери, и в течение тех нескольких месяцев, которые вы проведете там, я смогу организовать ваш побег.
Жаклин с любопытством посмотрела на него:
— И вы думаете, что сделаете меня беременной за сегодняшнюю ночь?
— Сегодня у нас может не получиться, — задумчиво ответил Бурдон. — Но когда трибунал узнает, что я друг вашей семьи, мне разрешат навещать вас в больнице. Я являюсь инспектором Комитета национальной безопасности и без особых хлопот смогу встречаться с вами. — Он улыбнулся, явно предвкушая победу.
— Убирайтесь, — с отвращением произнесла Жаклин.
— Ах, зачем же вы снова огорчаете меня! — В голосе Никола прозвучало сожаление.
Подойдя к ней, он грубо схватил ее за волосы. Жаклин попыталась вырваться, но здоровяк обхватил ее руками и крепко прижал к себе.
— По-вашему, я настолько глупа, чтобы поверить в искренность вашего желания помочь мне? — едва смогла прошептать она. — Единственное, чего вам действительно хочется, так это обесчестить меня. Вас это забавляет, не так ли?
Не слушая ее, Бурдон с треском разорвал рубашку Жаклин, обнажая ее груди. Его лицо потемнело от гнева.
— Хотите знать, кто вы такая? — мрачно спросил он. — Вы никто. У вас отняли ваши титулы, права, а завтра отнимут и саму жизнь. — Он прижал ее к стене и начал задирать на ней рубашку. — Да, завтра ты умрешь, но сегодня ночью станешь моей. — После этих слов он прижал свои губы к ее губам, не давая ей возможности закричать.
Жаклин согнула ногу в колене, пытаясь ударить его в пах, но, к своему ужасу, обнаружила, что это ее движение только помогло Никола сильнее прижаться к ней. Одна его рука больно тискала ее грудь, а пальцы другой проникали в самые интимные части ее тела, причиняя ей невыносимые страдания.
Неожиданно Бурдон рассмеялся. Воспользовавшись тем, что ее рот свободен, Жаклин закричала, но крик в Консьержери ни для кого ничего не значил.
— О, простите, я не знал, что гражданка не одна в своей камере, — раздался глухой голос за спиной Никола. За этими словами последовал приступ оглушительного кашля.
От неожиданности насильник выпустил Жаклин, и девушка поспешила запахнуть разорванную на груди рубашку.
— Кто вы, и что вам нужно? — Ярости Бурдона не было предела.
Вместо ответа седовласый старик, которого Жаклин заметила в зале суда, беспомощно замахал руками, не в силах остановить затянувшийся приступ кашля; и тут же из-за двери показался юноша лет шестнадцати, который пододвинул старику стул, и тот сел.
Юноша протянул ему относительно чистый носовой платок. В какой-то момент Жаклин показалось, что старик вот-вот задохнется от кашля.
— Его зовут гражданин Жюльен, это представитель суда, — пояснил появившийся из-за двери Ганьон. — Он пришел, чтобы получить от осужденной последние распоряжения личного характера.
— Долговые обязательства, последние письма, — начал монотонно перечислять старик, который уже немного оправился от приступа. Его голос по-прежнему звучал хрипло. — Распоряжения насчет того, кому передать вещи, одежду, памятные локоны волос. Я слежу за тем, чтобы все это попало по назначению, и беру за свои услуги совсем недорого. Могу также передать последние сообщения и признания в контрреволюционной деятельности. Должен заметить, я имею доступ. в приемную самого Фуке-Тенвиля, и поэтому, мадемуазель, я могу передать ему все важное, что вы готовы мне сообщить. Ну как? — Он выжидающе посмотрел в сторону Жаклин.
Девушка едва сдерживала улыбку — она была так счастлива, что этот человек появился в ее камере в столь драматический момент!
— Боюсь, гражданин, вы пришли не совсем вовремя, — пробурчал Никола с явным неудовольствием. — У нас с этой гражданкой есть одно весьма личное дело, так что зайдите позже. — Он скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что ждет немедленного выполнения своего распоряжения.
Однако Жюльен не обратил на него никакого внимания. Стоявший позади юноша подал ему толстую кожаную папку, которую старик положил на стол. Придвинув свечу поближе, он начал доставать из папки какие-то бумаги, бормоча себе под нос:
— Сен-Симон… Рабурден… Де Крусоль… Дюфулер… Ага! — Странный гость выхватил из кипы бумаг небольшой листок. — Жаклин Дусет, бывшая мадемуазель Жаклин Мари Луиза де Ламбер, дочь казненного предателя Шарля-Александра Дусета, бывшего герцога де Ламбера, — прочитал он, затем достал маленькую чернильницу, перо и принялся раскладывать письменные принадлежности на столе.
Бурдон сделал шаг вперед:
— Гражданин, я же сказал вам, чтобы вы пришли позже! — прокричал он в самое ухо старика, видимо, полагая, что тот совершенно глух.
Тот медленно поднял бледную, покрытую старческими пятнами руку и потряс головой, словно ему в ухо влетела назойливая мошка.
— Не нужно кричать, мой мальчик, не нужно кричать, — сказал он. — Я старый, но не глухой. — После чего вновь сосредоточил свое внимание на бумагах.
— У меня есть что обсудить с гражданином Жюльеном, и я хотела бы сделать это немедленно, — вмешалась Жаклин, отлично понимая, что пока старик будет находиться в ее камере, Бурдон не сможет прикоснуться к ней.
— Гражданин, если вы придете через час, мы с гражданкой Дусет закончим наши дела и вы сможете беседовать с ней, сколько вам будет угодно, — постарался прояснить ситуацию Никола. При этом он бросил на Жаклин такой взгляд, что стало ясно: если она попробует снова заговорить, ей придется в этом сильно раскаяться.
— Это невозможно, — сказал старик, не отрываясь от листа бумаги, на котором он старательно что-то записывал. — Гражданка Дусет — моя единственная клиентка в Консьержери, но сегодня мне нужно встретиться еще с пятью осужденными, которые находятся в трех разных тюрьмах, из них двое в Ла-Форс. — Он отложил в сторону бумаги и, обращаясь к Жаклин, заметил: — Такое, знаете ли, пренеприятнейшее место, эта тюрьма Ла-Форс. — Затем, повернувшись к надзирателю, который все еще стоял в дверях, чиновник добавил: — Есть еще тюрьма Абби. Вы когда-нибудь бывали в Абби? — спросил он Бурдона, словно обращаясь к доброму знакомому.
— Довольно! — взревел тот и, подойдя к стулу, на котором сидел старик, сдернул со спинки свою одежду.
— Двое в Сен-Пелажи, — продолжал гражданин Жюльен, совершенно не обращая внимания на инспектора.
— Я вернусь через час, и мы продолжим то, что начали, — сказал Бурдон и выразительно взглянул на Жаклин. — Надеюсь, ты будешь меня ждать, — добавил он, покидая камеру.
— Какой беспокойный молодой человек, — произнес старик, отрываясь от своих бумаг. — Похоже, вы ему очень нравитесь, — добавил он.
— Эй вы, крикните меня, когда закончите, — проворчал Ганьон, закрывая дверь камеры.
— Итак, гражданка, чем могу быть вам полезен? — Старик положил перед собой чистый лист бумаги.
— Если вы обманете меня, то, клянусь, вам придется горько сожалеть об этом, — первым делом сказала Жаклин. Она слышала немало историй про нечестных агентов, которые устраивали себе безбедную жизнь, просто присваивая те ценности, которые передавали им осужденные.
— Гражданка, э-э-э… — старик замялся, заглядывая в свои записи, — Дусет, вам не стоит сомневаться в моей честности. Вы можете быть уверены в том, что все ваши распоряжения, письма и пожелания попадут по адресу.
— Вот так-то лучше, — смягчилась Жаклин.
Старик приготовился записывать все, что она скажет. Молодой человек, чье лицо было, как и у Ганьона, измазано грязью, сел прямо на пол и прислонился к стене. Он был одет, как типичный санкюлот, в длинные штаны и короткий пиджак, а его голову украшал колпак из красной шерсти — так истинные революционеры выражали свой протест панталонам до колен и длинным жакетам, в которых всегда ходила знать.
— Поскольку наша многоуважаемая Республика в целях высшей справедливости конфисковала все имущество, принадлежавшее нашей семье, мое завещание будет весьма кратким, — начала Жаклин. — Я бы хотела послать его Генриетте Мандру. К письму приложу мои волосы — Генриетта знает, как ими распорядиться.
— Генриетта, — повторил старик и принялся писать. Он выводил буквы медленно, громко скрипя пером по листу бумаги и неуверенно глядя на каждое слово, словно вспоминая, зачем только что его написал. Через некоторое время он оторвал взгляд от листа и улыбнулся. — Я знавал одну Генриетту, она была молочницей и хотела, чтобы я на ней женился. Единственное, что отличало ее от коровы, было то, что корова пахла намного лучше. — Он рассмеялся и принялся писать дальше.
— Я бы также хотела попросить вас отрезать мои волосы, если только вы в состоянии держать ножницы достаточно ровно, чтобы не перерезать мне горло, — продолжала Жаклин, которую начал раздражать веселый настрой старика. Она вытащила остатки шпилек и причесалась с помощью пальцев, пытаясь в последний раз насладиться их приятной нежностью и шелковистостью.
Гражданин Жюльен, уже не улыбаясь, наблюдал за ней.
— Это только волосы, — с горечью произнесла она. — Завтра мне отрежут голову.
В ответ последовал еще один оглушительный приступ кашля — на этот раз он оказался таким сильным, что старик выронил из пальцев перо и, явно задыхаясь, поднес руки к горлу.
— Дени, лекарство, — просипел он во время короткой паузы. — Мне… нужно… лекарство.
— Где оно? — Жаклин бросилась к старику, пытаясь как-то облегчить его страдания.
— В его сумке, внизу, — сказал Дени. — Мы обычно носим с собой много вещей, и тюремщики не разрешают брать их с собой в камеры — боятся, что мы пронесем оружие или яд, — пояснил он.
— Ганьон! — крикнула Жаклин в крохотное окошко. Кашель, сотрясавший тело старика, стал еще громче. — Гражданин Ганьон!
— Ну что? — грубо спросил надзиратель, открывая дверь. Старик заходился кашлем, а Дени постукивал его по спине — Что еще стряслось?
— Ему нужно лекарство, — заторопилась Жаклин. — Оно внизу, в сумке. Мальчик должен немедленно сбегать за ним.
— Ну так пусть идет. — Ганьон недовольно нахмурился и повернулся к Дени: — Ты что, не слышал? Давай поворачивайся быстрее.
Подросток выбежал из камеры.
— Пить, — сквозь кашель просипел старик.
— Может, у вас есть вино или вода? — спросила Жаклин.
— Только не вино! — прошептал старик, подавляя очередной приступ кашля.
— Тогда принесите воды, — сказала Жаклин.
— Я что, похож на прислугу? — Ганьон возмущенно фыркнул. Тут старик зашелся очередным приступом, от которого согнулся чуть не пополам. Жаклин прищурилась.
— Вас вряд ли похвалят за то, что в вашем крыле при исполнении своих обязанностей умер агент революционного суда!
На этот раз ее слова возымели действие.
— Я вернусь через минуту, — сказал Ганьон. — Дверь оставлю открытой, чтобы парень мог войти. Но не думай, гражданка, что сможешь убежать отсюда, — предупредил он. — И не забудь, тебе придется заплатить мне за беспокойство. Волосы меня уже не устроят, но, может быть, я возьму то, за чем приходил сюда инспектор Бурдон, — добавил он с гнусной усмешкой и направился в конец коридора, где стояло ведро с водой.
Подойдя к ведру, Ганьон, к своему величайшему неудовольствию, обнаружил, что оно пусто. Жуткий кашель по-прежнему гулким эхом носился по коридору, и он решил, что для него все же лучше не дать старику умереть, поэтому направился в восточное крыло, надеясь, что там будет вода. За Жаклин он не опасался: в тюрьме Консьержери охрана была поставлена великолепно, и многие стражники не отказали бы себе в удовольствии как следует наказать заключенную, попытавшуюся совершить побег.
Вернулся он через несколько минут, неся кружку с водой. Гражданин Жюльен уже не кашлял. Когда Ганьон вошел в камеру, то первым делом увидел мальчишку, посланного за лекарством. Как видно, старик уже оправился от приступа — теперь он стоял, склонившись над Жаклин, которая неподвижно лежала на кровати.
— Все в порядке, гражданка, не стоит так волноваться. Это просто легкое головокружение и озноб. Такое часто наблюдается у приговоренных к казни, — проговорив эти слова сиплым голосом, чиновник натянул одеяло на плечи девушки и вздохнул.
— Что это с ней? — подозрительно спросил Ганьон. В Республике не приветствовались смерти заключенных до казни — это трактовалось как уход от справедливого наказания.
— Гражданке Дусет нужно немного отдохнуть, — объяснил Жюльен. — Думаю, волнения последних дней плохо отразились на ее состоянии.
Ганьон ответил легким смешком.
— Завтра она получит такой долгий отдых, о каком и подумать не могла.
— Это верно, — согласился старик. — Но я хочу дать ей возможность собраться с силами, чтобы мы могли закончить наши дела. — Он сел за стол и принялся перечитывать свои бумаги в тусклом свете свечи. Юноша снова занял свое место в углу, уронил голову на грудь и, похоже, заснул.
— Позовете меня, когда соберетесь уйти отсюда. — Ганьон еще раз оглядел присутствующих и вышел из камеры.
Через некоторое время до него донеслись голоса Жаклин и старика. Девушка диктовала письмо, а гражданин Жюльен уточнял некоторые моменты; затем последовал долгий и весьма оживленный торг по поводу оплаты его услуг, что едва не вызвало у старика новый приступ кашля.
Когда перепалка наконец стихла, Ганьон услышал, как Жаклин заплакала. Гражданин Жюльен высказал ей свое сочувствие и посоветовал прилечь. Через несколько минут он позвал Ганьона, чтобы тот выпустил его.
— Она отдыхает, — сказал он Ганьону тихим голосом. — Я прошу, чтобы ее никто не беспокоил до завтрашнего дня, особенно тот молодой человек, который был здесь, когда я пришел. Его присутствие совершенно нежелательно — заключил старик, грозно приподнимая седую бровь.
Ганьон пожал плечами.
— Гражданин Бурдон — инспектор Комитета национальной безопасности и может входить куда угодно. Мне нет дела до того, что он делает.
Старик с неприязнью взглянул на тюремщика:
— Гражданка Дусет будет казнена утром, но до этого она находится под вашим надзором, и если завтра, когда я приду, чтобы отрезать ее волосы, мне станет известно о каких-либо нарушениях, я немедленно сообщу об этом гражданину Фуке-Тенвилю. Наш общественный обвинитель чтит закон и не приветствует дурное обращение с заключенными, принадлежащими Республике.
— Так вы не отрезали ей волосы? — удивился Ганьон, заглядывая в камеру. Волосы Жаклин выбивались из-под одеяла, которым она была укрыта с головой.
— Бедняжка так расстроилась, — со вздохом объяснил старик. — Я предложил ей проделать это утром, чтобы облегчить ее сегодняшние страдания.
— Вы так добры, — пробормотал Ганьон, думая о том, что у него появился шанс завладеть этими роскошными волосами.
— В наше трудное время доброта встречается нечасто, — Жюльен собрал со стола бумаги и уложил их в кожаную папку. — Пойдем, Дени, — позвал он. — У нас с тобой сегодня еще пять клиентов.
Паренек подал Жюльену трость, взял из его рук папку и подставил свое плечо, чтобы старик мог подняться со стула.
— Боюсь, я уже слишком стар для всего этого, — сказал тот, медленно выходя из камеры.
Ганьон посмотрел на свечу и решил, что оставит ее догорать до конца, а потом придет к Жаклин, чтобы договориться об оплате. Это будет неплохая сделка, с удовлетворением подумал он.
Однако ему не повезло. Не прошло и десяти минут, как появился инспектор Бурдон, который потребовал впустить его к гражданке Дусет.
— У нее закружилась голова, и она легла, — предупредил Ганьон, снова отпирая дверь.
Войдя в камеру, Бурдон первым делом посмотрел на спящую узницу. Ее волосы, словно золотистые волны, разметались по подушке. Он еще никогда не видел столь роскошных волос. Желание охватило его с новой силой.
В этот момент свеча на столе зашипела и погасла.
— Принести новую? — подобострастно спросил Ганьон.
— Нет, — резко ответил Бурдон. — Убирайся.
Ганьон послушно кивнул и вышел, оставив посетителя в полной темноте.
С трудом сдерживая нетерпение, Никола снял пальто, перчатки, жакет и шляпу, затем медленно расстегнул пояс и спустил штаны. Наконец-то ему достанется то, о чем он так долго мечтал!
— Жаклин, я вернулся, чтобы закончить то, что мы начали, — прошептал он, и, протянув руку, погладил один из локонов, лежащих поверх одеяла. Женщина не пошевелилась. — Я рад, что ты не отрезала волосы — мне хочется насладиться всей твоей красотой.
Он начал наматывать локон на руку, чтобы Жаклин скорее проснулась.
— Что такое…
Бурдон недоуменно уставился на локон, который безжизненно повис на его руке.
— Черт! — Он ухватил за край одеяло и стащил его с кровати. Громкий вопль огласил стены камеры, когда Никола увидел, что одеяло скрывало рубашку, набитую полусгнившей соломой.
Глава 2
— Простите, вы меня удивляете. А где же безупречные манеры — свидетельство вашего высокого происхождения?
— Мои манеры и мое происхождение вас больше не касаются, месье Бурдон. Я же сказала, убирайтесь.
В этот момент в камеру вошел Ганьон, неся толстую свечу, которую тут же поставил на стол.
— Будут еще какие-нибудь распоряжения, инспектор? — спросил он.
— Нет, — ответил гость. — Оставь нас. Надзиратель кивнул и покинул камеру.
— По-видимому, придется напомнить вам кое-что. Вы больше не дочь его сиятельства герцога де Ламбера и не находитесь в данный момент в вашем замке. — Никола медленно снял перчатки и пристально посмотрел на девушку. — К тому же я не бессловесный крестьянин, который привык преклоняться перед вами. Здесь у вас нет никакой власти и я хочу, чтобы вы помнили об этом.
— Что вам от меня нужно? — устало спросила Жаклин. — Завтра я отправляюсь на гильотину — разве вам этого недостаточно? Или вы ждете, что я буду валяться у вас в ногах, умоляя походатайствовать за меня перед судом?
Во взгляде инспектора проскользнуло искреннее сожаление.
— Поверьте, мадемуазель, — сказал он, — я не думал, что вас арестуют.
Эти слова прозвучали словно удар грома.
— Так это вы подбросили письма, которые должны были скомпрометировать Антуана… — прошептала Жаклин. — Вы хотели, чтобы его арестовали!
— Ничего бы не произошло, если бы вы приняли мое предложение. Согласись вы тогда стать моей женой, и я защитил бы и вас, и вашу семью.
— Стать вашей женой? — В голосе Жаклин прозвучало неподдельное удивление. — И вы еще можете говорить об этом, после того как показали свою подлую натуру? Вы, по чьему навету был арестован мой тяжелобольной брат!
— Я не знал, что он так болен, — попытался оправдаться Бурдон. — И разумеется, мне в голову не могло прийти, что вы наброситесь на солдата Национальной гвардии.
— Похоже, я спутала все ваши планы, — с сарказмом заметила Жаклин.
Инспектор пожал плечами.
— Да, вы многое испортили, но все еще не поздно изменить. Мы можем договориться…
Неожиданно губы Жаклин изогнулись, она даже не ожидала, что после стольких дней, проведенных в тюрьме, осталось хоть что-то, что могло бы вызвать у нее улыбку.
— Разумеется, месье Бурдон, давайте проведем переговоры. — Жаклин сделала широкий жест, приглашая гостя сесть на стул. — Желаете чего-нибудь? Не обессудьте, Консьержери не отличается большим выбором угощений; даже не знаю, что и предложить.
— Вас. — Ответ прозвучал настолько недвусмысленно, что у нее не оставалось сомнения в его значении.
— Вы в своем уме? — только и смогла вымолвить она. — Завтра меня казнят, мой отец уже казнен, а брат умирает в тюрьме, и виноваты в этих смертях вы и ваше проклятое Революционное правительство. Неужели вы думаете, что накануне казни я захочу отдаться вам?
— Почему бы и нет? — Бурдон пожал плечами. — Это поможет продлить вашу драгоценную жизнь. Вы, вероятно, слышали, что беременным женщинам дают отсрочку от казни?
Жаклин поморщилась:
— Я не беременна.
— Конечно, нет, — согласился Никола и принялся расстегивать пуговицы на жилете. — Приговоренные женщины, которые сообщают о своей беременности, переводятся в специальную больницу возле собора Нотр-Дам. Если беременность подтверждается, то исполнение приговора откладывается до тех пор, пока они не родят.
— А что происходит с этими женщинами потом?
— Их казнят, разумеется. Но режим в этой больнице не такой строгий, как в Консьержери, и в течение тех нескольких месяцев, которые вы проведете там, я смогу организовать ваш побег.
Жаклин с любопытством посмотрела на него:
— И вы думаете, что сделаете меня беременной за сегодняшнюю ночь?
— Сегодня у нас может не получиться, — задумчиво ответил Бурдон. — Но когда трибунал узнает, что я друг вашей семьи, мне разрешат навещать вас в больнице. Я являюсь инспектором Комитета национальной безопасности и без особых хлопот смогу встречаться с вами. — Он улыбнулся, явно предвкушая победу.
— Убирайтесь, — с отвращением произнесла Жаклин.
— Ах, зачем же вы снова огорчаете меня! — В голосе Никола прозвучало сожаление.
Подойдя к ней, он грубо схватил ее за волосы. Жаклин попыталась вырваться, но здоровяк обхватил ее руками и крепко прижал к себе.
— По-вашему, я настолько глупа, чтобы поверить в искренность вашего желания помочь мне? — едва смогла прошептать она. — Единственное, чего вам действительно хочется, так это обесчестить меня. Вас это забавляет, не так ли?
Не слушая ее, Бурдон с треском разорвал рубашку Жаклин, обнажая ее груди. Его лицо потемнело от гнева.
— Хотите знать, кто вы такая? — мрачно спросил он. — Вы никто. У вас отняли ваши титулы, права, а завтра отнимут и саму жизнь. — Он прижал ее к стене и начал задирать на ней рубашку. — Да, завтра ты умрешь, но сегодня ночью станешь моей. — После этих слов он прижал свои губы к ее губам, не давая ей возможности закричать.
Жаклин согнула ногу в колене, пытаясь ударить его в пах, но, к своему ужасу, обнаружила, что это ее движение только помогло Никола сильнее прижаться к ней. Одна его рука больно тискала ее грудь, а пальцы другой проникали в самые интимные части ее тела, причиняя ей невыносимые страдания.
Неожиданно Бурдон рассмеялся. Воспользовавшись тем, что ее рот свободен, Жаклин закричала, но крик в Консьержери ни для кого ничего не значил.
— О, простите, я не знал, что гражданка не одна в своей камере, — раздался глухой голос за спиной Никола. За этими словами последовал приступ оглушительного кашля.
От неожиданности насильник выпустил Жаклин, и девушка поспешила запахнуть разорванную на груди рубашку.
— Кто вы, и что вам нужно? — Ярости Бурдона не было предела.
Вместо ответа седовласый старик, которого Жаклин заметила в зале суда, беспомощно замахал руками, не в силах остановить затянувшийся приступ кашля; и тут же из-за двери показался юноша лет шестнадцати, который пододвинул старику стул, и тот сел.
Юноша протянул ему относительно чистый носовой платок. В какой-то момент Жаклин показалось, что старик вот-вот задохнется от кашля.
— Его зовут гражданин Жюльен, это представитель суда, — пояснил появившийся из-за двери Ганьон. — Он пришел, чтобы получить от осужденной последние распоряжения личного характера.
— Долговые обязательства, последние письма, — начал монотонно перечислять старик, который уже немного оправился от приступа. Его голос по-прежнему звучал хрипло. — Распоряжения насчет того, кому передать вещи, одежду, памятные локоны волос. Я слежу за тем, чтобы все это попало по назначению, и беру за свои услуги совсем недорого. Могу также передать последние сообщения и признания в контрреволюционной деятельности. Должен заметить, я имею доступ. в приемную самого Фуке-Тенвиля, и поэтому, мадемуазель, я могу передать ему все важное, что вы готовы мне сообщить. Ну как? — Он выжидающе посмотрел в сторону Жаклин.
Девушка едва сдерживала улыбку — она была так счастлива, что этот человек появился в ее камере в столь драматический момент!
— Боюсь, гражданин, вы пришли не совсем вовремя, — пробурчал Никола с явным неудовольствием. — У нас с этой гражданкой есть одно весьма личное дело, так что зайдите позже. — Он скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что ждет немедленного выполнения своего распоряжения.
Однако Жюльен не обратил на него никакого внимания. Стоявший позади юноша подал ему толстую кожаную папку, которую старик положил на стол. Придвинув свечу поближе, он начал доставать из папки какие-то бумаги, бормоча себе под нос:
— Сен-Симон… Рабурден… Де Крусоль… Дюфулер… Ага! — Странный гость выхватил из кипы бумаг небольшой листок. — Жаклин Дусет, бывшая мадемуазель Жаклин Мари Луиза де Ламбер, дочь казненного предателя Шарля-Александра Дусета, бывшего герцога де Ламбера, — прочитал он, затем достал маленькую чернильницу, перо и принялся раскладывать письменные принадлежности на столе.
Бурдон сделал шаг вперед:
— Гражданин, я же сказал вам, чтобы вы пришли позже! — прокричал он в самое ухо старика, видимо, полагая, что тот совершенно глух.
Тот медленно поднял бледную, покрытую старческими пятнами руку и потряс головой, словно ему в ухо влетела назойливая мошка.
— Не нужно кричать, мой мальчик, не нужно кричать, — сказал он. — Я старый, но не глухой. — После чего вновь сосредоточил свое внимание на бумагах.
— У меня есть что обсудить с гражданином Жюльеном, и я хотела бы сделать это немедленно, — вмешалась Жаклин, отлично понимая, что пока старик будет находиться в ее камере, Бурдон не сможет прикоснуться к ней.
— Гражданин, если вы придете через час, мы с гражданкой Дусет закончим наши дела и вы сможете беседовать с ней, сколько вам будет угодно, — постарался прояснить ситуацию Никола. При этом он бросил на Жаклин такой взгляд, что стало ясно: если она попробует снова заговорить, ей придется в этом сильно раскаяться.
— Это невозможно, — сказал старик, не отрываясь от листа бумаги, на котором он старательно что-то записывал. — Гражданка Дусет — моя единственная клиентка в Консьержери, но сегодня мне нужно встретиться еще с пятью осужденными, которые находятся в трех разных тюрьмах, из них двое в Ла-Форс. — Он отложил в сторону бумаги и, обращаясь к Жаклин, заметил: — Такое, знаете ли, пренеприятнейшее место, эта тюрьма Ла-Форс. — Затем, повернувшись к надзирателю, который все еще стоял в дверях, чиновник добавил: — Есть еще тюрьма Абби. Вы когда-нибудь бывали в Абби? — спросил он Бурдона, словно обращаясь к доброму знакомому.
— Довольно! — взревел тот и, подойдя к стулу, на котором сидел старик, сдернул со спинки свою одежду.
— Двое в Сен-Пелажи, — продолжал гражданин Жюльен, совершенно не обращая внимания на инспектора.
— Я вернусь через час, и мы продолжим то, что начали, — сказал Бурдон и выразительно взглянул на Жаклин. — Надеюсь, ты будешь меня ждать, — добавил он, покидая камеру.
— Какой беспокойный молодой человек, — произнес старик, отрываясь от своих бумаг. — Похоже, вы ему очень нравитесь, — добавил он.
— Эй вы, крикните меня, когда закончите, — проворчал Ганьон, закрывая дверь камеры.
— Итак, гражданка, чем могу быть вам полезен? — Старик положил перед собой чистый лист бумаги.
— Если вы обманете меня, то, клянусь, вам придется горько сожалеть об этом, — первым делом сказала Жаклин. Она слышала немало историй про нечестных агентов, которые устраивали себе безбедную жизнь, просто присваивая те ценности, которые передавали им осужденные.
— Гражданка, э-э-э… — старик замялся, заглядывая в свои записи, — Дусет, вам не стоит сомневаться в моей честности. Вы можете быть уверены в том, что все ваши распоряжения, письма и пожелания попадут по адресу.
— Вот так-то лучше, — смягчилась Жаклин.
Старик приготовился записывать все, что она скажет. Молодой человек, чье лицо было, как и у Ганьона, измазано грязью, сел прямо на пол и прислонился к стене. Он был одет, как типичный санкюлот, в длинные штаны и короткий пиджак, а его голову украшал колпак из красной шерсти — так истинные революционеры выражали свой протест панталонам до колен и длинным жакетам, в которых всегда ходила знать.
— Поскольку наша многоуважаемая Республика в целях высшей справедливости конфисковала все имущество, принадлежавшее нашей семье, мое завещание будет весьма кратким, — начала Жаклин. — Я бы хотела послать его Генриетте Мандру. К письму приложу мои волосы — Генриетта знает, как ими распорядиться.
— Генриетта, — повторил старик и принялся писать. Он выводил буквы медленно, громко скрипя пером по листу бумаги и неуверенно глядя на каждое слово, словно вспоминая, зачем только что его написал. Через некоторое время он оторвал взгляд от листа и улыбнулся. — Я знавал одну Генриетту, она была молочницей и хотела, чтобы я на ней женился. Единственное, что отличало ее от коровы, было то, что корова пахла намного лучше. — Он рассмеялся и принялся писать дальше.
— Я бы также хотела попросить вас отрезать мои волосы, если только вы в состоянии держать ножницы достаточно ровно, чтобы не перерезать мне горло, — продолжала Жаклин, которую начал раздражать веселый настрой старика. Она вытащила остатки шпилек и причесалась с помощью пальцев, пытаясь в последний раз насладиться их приятной нежностью и шелковистостью.
Гражданин Жюльен, уже не улыбаясь, наблюдал за ней.
— Это только волосы, — с горечью произнесла она. — Завтра мне отрежут голову.
В ответ последовал еще один оглушительный приступ кашля — на этот раз он оказался таким сильным, что старик выронил из пальцев перо и, явно задыхаясь, поднес руки к горлу.
— Дени, лекарство, — просипел он во время короткой паузы. — Мне… нужно… лекарство.
— Где оно? — Жаклин бросилась к старику, пытаясь как-то облегчить его страдания.
— В его сумке, внизу, — сказал Дени. — Мы обычно носим с собой много вещей, и тюремщики не разрешают брать их с собой в камеры — боятся, что мы пронесем оружие или яд, — пояснил он.
— Ганьон! — крикнула Жаклин в крохотное окошко. Кашель, сотрясавший тело старика, стал еще громче. — Гражданин Ганьон!
— Ну что? — грубо спросил надзиратель, открывая дверь. Старик заходился кашлем, а Дени постукивал его по спине — Что еще стряслось?
— Ему нужно лекарство, — заторопилась Жаклин. — Оно внизу, в сумке. Мальчик должен немедленно сбегать за ним.
— Ну так пусть идет. — Ганьон недовольно нахмурился и повернулся к Дени: — Ты что, не слышал? Давай поворачивайся быстрее.
Подросток выбежал из камеры.
— Пить, — сквозь кашель просипел старик.
— Может, у вас есть вино или вода? — спросила Жаклин.
— Только не вино! — прошептал старик, подавляя очередной приступ кашля.
— Тогда принесите воды, — сказала Жаклин.
— Я что, похож на прислугу? — Ганьон возмущенно фыркнул. Тут старик зашелся очередным приступом, от которого согнулся чуть не пополам. Жаклин прищурилась.
— Вас вряд ли похвалят за то, что в вашем крыле при исполнении своих обязанностей умер агент революционного суда!
На этот раз ее слова возымели действие.
— Я вернусь через минуту, — сказал Ганьон. — Дверь оставлю открытой, чтобы парень мог войти. Но не думай, гражданка, что сможешь убежать отсюда, — предупредил он. — И не забудь, тебе придется заплатить мне за беспокойство. Волосы меня уже не устроят, но, может быть, я возьму то, за чем приходил сюда инспектор Бурдон, — добавил он с гнусной усмешкой и направился в конец коридора, где стояло ведро с водой.
Подойдя к ведру, Ганьон, к своему величайшему неудовольствию, обнаружил, что оно пусто. Жуткий кашель по-прежнему гулким эхом носился по коридору, и он решил, что для него все же лучше не дать старику умереть, поэтому направился в восточное крыло, надеясь, что там будет вода. За Жаклин он не опасался: в тюрьме Консьержери охрана была поставлена великолепно, и многие стражники не отказали бы себе в удовольствии как следует наказать заключенную, попытавшуюся совершить побег.
Вернулся он через несколько минут, неся кружку с водой. Гражданин Жюльен уже не кашлял. Когда Ганьон вошел в камеру, то первым делом увидел мальчишку, посланного за лекарством. Как видно, старик уже оправился от приступа — теперь он стоял, склонившись над Жаклин, которая неподвижно лежала на кровати.
— Все в порядке, гражданка, не стоит так волноваться. Это просто легкое головокружение и озноб. Такое часто наблюдается у приговоренных к казни, — проговорив эти слова сиплым голосом, чиновник натянул одеяло на плечи девушки и вздохнул.
— Что это с ней? — подозрительно спросил Ганьон. В Республике не приветствовались смерти заключенных до казни — это трактовалось как уход от справедливого наказания.
— Гражданке Дусет нужно немного отдохнуть, — объяснил Жюльен. — Думаю, волнения последних дней плохо отразились на ее состоянии.
Ганьон ответил легким смешком.
— Завтра она получит такой долгий отдых, о каком и подумать не могла.
— Это верно, — согласился старик. — Но я хочу дать ей возможность собраться с силами, чтобы мы могли закончить наши дела. — Он сел за стол и принялся перечитывать свои бумаги в тусклом свете свечи. Юноша снова занял свое место в углу, уронил голову на грудь и, похоже, заснул.
— Позовете меня, когда соберетесь уйти отсюда. — Ганьон еще раз оглядел присутствующих и вышел из камеры.
Через некоторое время до него донеслись голоса Жаклин и старика. Девушка диктовала письмо, а гражданин Жюльен уточнял некоторые моменты; затем последовал долгий и весьма оживленный торг по поводу оплаты его услуг, что едва не вызвало у старика новый приступ кашля.
Когда перепалка наконец стихла, Ганьон услышал, как Жаклин заплакала. Гражданин Жюльен высказал ей свое сочувствие и посоветовал прилечь. Через несколько минут он позвал Ганьона, чтобы тот выпустил его.
— Она отдыхает, — сказал он Ганьону тихим голосом. — Я прошу, чтобы ее никто не беспокоил до завтрашнего дня, особенно тот молодой человек, который был здесь, когда я пришел. Его присутствие совершенно нежелательно — заключил старик, грозно приподнимая седую бровь.
Ганьон пожал плечами.
— Гражданин Бурдон — инспектор Комитета национальной безопасности и может входить куда угодно. Мне нет дела до того, что он делает.
Старик с неприязнью взглянул на тюремщика:
— Гражданка Дусет будет казнена утром, но до этого она находится под вашим надзором, и если завтра, когда я приду, чтобы отрезать ее волосы, мне станет известно о каких-либо нарушениях, я немедленно сообщу об этом гражданину Фуке-Тенвилю. Наш общественный обвинитель чтит закон и не приветствует дурное обращение с заключенными, принадлежащими Республике.
— Так вы не отрезали ей волосы? — удивился Ганьон, заглядывая в камеру. Волосы Жаклин выбивались из-под одеяла, которым она была укрыта с головой.
— Бедняжка так расстроилась, — со вздохом объяснил старик. — Я предложил ей проделать это утром, чтобы облегчить ее сегодняшние страдания.
— Вы так добры, — пробормотал Ганьон, думая о том, что у него появился шанс завладеть этими роскошными волосами.
— В наше трудное время доброта встречается нечасто, — Жюльен собрал со стола бумаги и уложил их в кожаную папку. — Пойдем, Дени, — позвал он. — У нас с тобой сегодня еще пять клиентов.
Паренек подал Жюльену трость, взял из его рук папку и подставил свое плечо, чтобы старик мог подняться со стула.
— Боюсь, я уже слишком стар для всего этого, — сказал тот, медленно выходя из камеры.
Ганьон посмотрел на свечу и решил, что оставит ее догорать до конца, а потом придет к Жаклин, чтобы договориться об оплате. Это будет неплохая сделка, с удовлетворением подумал он.
Однако ему не повезло. Не прошло и десяти минут, как появился инспектор Бурдон, который потребовал впустить его к гражданке Дусет.
— У нее закружилась голова, и она легла, — предупредил Ганьон, снова отпирая дверь.
Войдя в камеру, Бурдон первым делом посмотрел на спящую узницу. Ее волосы, словно золотистые волны, разметались по подушке. Он еще никогда не видел столь роскошных волос. Желание охватило его с новой силой.
В этот момент свеча на столе зашипела и погасла.
— Принести новую? — подобострастно спросил Ганьон.
— Нет, — резко ответил Бурдон. — Убирайся.
Ганьон послушно кивнул и вышел, оставив посетителя в полной темноте.
С трудом сдерживая нетерпение, Никола снял пальто, перчатки, жакет и шляпу, затем медленно расстегнул пояс и спустил штаны. Наконец-то ему достанется то, о чем он так долго мечтал!
— Жаклин, я вернулся, чтобы закончить то, что мы начали, — прошептал он, и, протянув руку, погладил один из локонов, лежащих поверх одеяла. Женщина не пошевелилась. — Я рад, что ты не отрезала волосы — мне хочется насладиться всей твоей красотой.
Он начал наматывать локон на руку, чтобы Жаклин скорее проснулась.
— Что такое…
Бурдон недоуменно уставился на локон, который безжизненно повис на его руке.
— Черт! — Он ухватил за край одеяло и стащил его с кровати. Громкий вопль огласил стены камеры, когда Никола увидел, что одеяло скрывало рубашку, набитую полусгнившей соломой.
Глава 2
Улицы Парижа были незнакомы Жаклин — она была в этом городе только один раз, много лет назад, когда герцог де Ламбер привез ее и Антуана на спектакль «Комеди Франсез». Хотя тогда ей было всего четырнадцать лет, отец не возражал, чтобы она сделала высокую прическу и напудрилась. Жаклин надела пышное платье из белоснежного шелка, украшенное золотой и серебряной вышивкой: лиф платья имел глубокий вырез и представлял собой настоящее произведение искусства, волшебное сплетение жемчуга и сапфиров. В этом великолепном наряде Жаклин казалась себе сказочной принцессой, которая обязательно должна встретить в Париже прекрасного принца. Она представляла, как этот принц немедленно упадет перед ней на колени, сраженный ее красотой, так как со взрослой прической она выглядит намного старше своих четырнадцати лет. В руках ее был маленький веер, который она постоянно раскрывала и закрывала перед зеркалом в своем замке. После того как принц сделает ей признание в любви, она подарит ему этот веер на память об их встрече и наверняка разобьет сердце сообщением о том, что на самом деле перед ним маленькая девочка.
Поездка в Париж была попыткой герцога де Ламбера отвлечься от тоски по безвременно умершей жене. После ее смерти замок превратился в тихое, скучное пристанище, в котором медленно и однообразно текли дни герцога и его четверых детей.
Вечер в Париже превзошел все ожидания Жаклин. После спектакля они отправились в ресторан, где был подан роскошный обед, который начался с устриц на льду, продолжился целой чередой деликатесов и закончился мороженым, сырами и сладостями. Слух присутствующих, утолявших жажду искрящимся шампанским, услаждали искусные музыканты.
На рассвете де Ламберы сели в свой экипаж и направились в гостиницу, персонал которой уже ждал распоряжений, готовясь выполнить любой их каприз. Вот почему Жаклин представляла себе Париж чудесным, сверкающим миром, в котором ходят в роскошных одеждах, носят великолепные драгоценности, едят вкусную еду и пьют восхитительные вина.
В следующий раз Жаклин оказалась в Париже, приехав туда к отцу, который сидел в тюрьме, — это случилось весной 1793 года, когда мир изменился до неузнаваемости. Высокообразованные идеалисты, такие как герцог де Ламбер, выступили против абсолютной власти короля. Они предложили новую общественную философию, которая была основана на равенстве, а не на сословной иерархии, царившей многие века. Де Ламбер стал членом Конституционного собрания, отменившего феодализм и провозгласившего Декларацию прав человека и гражданина. Едва появились первые ростки свободы и равенства, собрание пошло дальше и отменило все привилегии знати, включая право на сбор податей, ношение титулов и знаков высшего сословия. Так родилась новая Франция, в которой все граждане объявлялись равными перед законом, а умы наполнялись романтикой и несбыточными фантазиями. Увы, эти мечтатели и не предполагали, что их идеи выйдут из-под контроля и превратятся в жесточайшую тиранию. Однако кое-кто из них все же был способен заглянуть в грядущее дальше других. Еще не прозвучал приговор королю Людовику XVI, еще не начала свою кровавую работу революционная гильотина, когда герцог де Ламбер понял, что происходит нечто ужасное.
— Перестань оглядываться и опусти голову, — приказал гражданин Жюльен.
Жаклин послушно уставилась на свои тяжелые деревянные башмаки, которые звонко стучали по залитой нечистотами каменной мостовой. Узкие и темные улочки, по которым они пробирались, извивались вдоль облупленных фасадов старинных зданий, жители которых, похоже, никогда не вдыхали свежий воздух.
Едва они вышли из камеры, Жаклин захотелось броситься бежать со всех ног, чтобы как можно скорее избавиться от Консьержери, Ганьона, членов трибунала и Никола Бурдона, но гражданин Жюльен, казалось, не торопился покидать мрачные застенки — он подолгу любезничал с каждым из стражников, попадавшихся им на пути, что стоило Жаклин долгих и мучительных минут страха и сомнений. Едва она делала попытку ускорить шаг, как рука старика, которой он опирался на ее плечо, сжималась с неожиданной силой.
— Иди не спеша, — приказал он, тяжело отдуваясь за ее спиной. Жаклин поняла, что пожилой человек просто не может двигаться быстрее, а так как сама она не представляла, где можно укрыться от национальных гвардейцев, то решила покориться судьбе и молча следовать за своим спасителем.
Народу на улицах было немного — в столь позднее время горожане уже разошлись по своим домам. Редкие прохожие, в основном мужчины, находились в изрядном подпитии; они бесцельно бродили в темноте и, крепко сжав в руке бутылку, с интересом провожали глазами странную пару.
Жаклин почувствовала, что ее охватывает дрожь. Если на них нападут и обнаружат, что она — женщина, то немощный гражданин Жюльен вряд ли сможет защитить ее: несмотря на то что в камере он действовал изобретательно и быстро, теперь старик едва волочил ноги.
Поездка в Париж была попыткой герцога де Ламбера отвлечься от тоски по безвременно умершей жене. После ее смерти замок превратился в тихое, скучное пристанище, в котором медленно и однообразно текли дни герцога и его четверых детей.
Вечер в Париже превзошел все ожидания Жаклин. После спектакля они отправились в ресторан, где был подан роскошный обед, который начался с устриц на льду, продолжился целой чередой деликатесов и закончился мороженым, сырами и сладостями. Слух присутствующих, утолявших жажду искрящимся шампанским, услаждали искусные музыканты.
На рассвете де Ламберы сели в свой экипаж и направились в гостиницу, персонал которой уже ждал распоряжений, готовясь выполнить любой их каприз. Вот почему Жаклин представляла себе Париж чудесным, сверкающим миром, в котором ходят в роскошных одеждах, носят великолепные драгоценности, едят вкусную еду и пьют восхитительные вина.
В следующий раз Жаклин оказалась в Париже, приехав туда к отцу, который сидел в тюрьме, — это случилось весной 1793 года, когда мир изменился до неузнаваемости. Высокообразованные идеалисты, такие как герцог де Ламбер, выступили против абсолютной власти короля. Они предложили новую общественную философию, которая была основана на равенстве, а не на сословной иерархии, царившей многие века. Де Ламбер стал членом Конституционного собрания, отменившего феодализм и провозгласившего Декларацию прав человека и гражданина. Едва появились первые ростки свободы и равенства, собрание пошло дальше и отменило все привилегии знати, включая право на сбор податей, ношение титулов и знаков высшего сословия. Так родилась новая Франция, в которой все граждане объявлялись равными перед законом, а умы наполнялись романтикой и несбыточными фантазиями. Увы, эти мечтатели и не предполагали, что их идеи выйдут из-под контроля и превратятся в жесточайшую тиранию. Однако кое-кто из них все же был способен заглянуть в грядущее дальше других. Еще не прозвучал приговор королю Людовику XVI, еще не начала свою кровавую работу революционная гильотина, когда герцог де Ламбер понял, что происходит нечто ужасное.
— Перестань оглядываться и опусти голову, — приказал гражданин Жюльен.
Жаклин послушно уставилась на свои тяжелые деревянные башмаки, которые звонко стучали по залитой нечистотами каменной мостовой. Узкие и темные улочки, по которым они пробирались, извивались вдоль облупленных фасадов старинных зданий, жители которых, похоже, никогда не вдыхали свежий воздух.
Едва они вышли из камеры, Жаклин захотелось броситься бежать со всех ног, чтобы как можно скорее избавиться от Консьержери, Ганьона, членов трибунала и Никола Бурдона, но гражданин Жюльен, казалось, не торопился покидать мрачные застенки — он подолгу любезничал с каждым из стражников, попадавшихся им на пути, что стоило Жаклин долгих и мучительных минут страха и сомнений. Едва она делала попытку ускорить шаг, как рука старика, которой он опирался на ее плечо, сжималась с неожиданной силой.
— Иди не спеша, — приказал он, тяжело отдуваясь за ее спиной. Жаклин поняла, что пожилой человек просто не может двигаться быстрее, а так как сама она не представляла, где можно укрыться от национальных гвардейцев, то решила покориться судьбе и молча следовать за своим спасителем.
Народу на улицах было немного — в столь позднее время горожане уже разошлись по своим домам. Редкие прохожие, в основном мужчины, находились в изрядном подпитии; они бесцельно бродили в темноте и, крепко сжав в руке бутылку, с интересом провожали глазами странную пару.
Жаклин почувствовала, что ее охватывает дрожь. Если на них нападут и обнаружат, что она — женщина, то немощный гражданин Жюльен вряд ли сможет защитить ее: несмотря на то что в камере он действовал изобретательно и быстро, теперь старик едва волочил ноги.