Страница:
И прихожане подхватывали: “Ниспошли нам мир”.
Отец Хафер должен был вернуться в приход окольным путем. Сам Дрю воспользовался более коротким маршрутом. Он хотел убедиться в том, что за зданием не велась слежка. Такова была его последняя мера предосторожности. Без нее он не мог приступить к заключительной части своего плана.
Но за шесть лет пребывания в монастыре он забыл, что в семидесятых.
На улице он вдохнул холодный воздух и уже хотел попрощаться, но увидел, что они направились к фасаду церкви, и пошел вместе с ними. Позади прихожане уже спускались по лестнице, многие двигались в ту же сторону. Это его устраивало. Чем больше толпа, тем лучше. Он слышал, как за его спиной говорили о проповеди, о погоде, о Майкле Джексоне (что могло означать это имя?) и о чем-то еще.
— Должно быть, вы недавно в нашем приходе, отец, — сказала женщина. — Раньше я не видела вас.
— Я приехал сюда на несколько дней, с визитом.
Они подошли к главному входу церкви, откуда вываливалась плотная толпа прихожан, расходившаяся в обе стороны улицы. Некоторые машины уже тронулись с места: уличное движение оживилось. Многие люди собирались группами, негромко переговаривались.
Превосходно, подумал Дрю. Если кто-то сейчас наблюдал за зданием прихода, то вся эта суета отвлекала его внимание от священника, который шел в самой гуще народа.
— Ну, спокойной ночи, отец, — проговорил мужчина. — Увидимся в церкви.
Он улыбнулся, будто сказал что-то смешное.
Они взялись за руки, и Дрю придал лицу выражение, какое должно быть у священника, довольного встречей с четой добропорядочных и почтенных католиков.
Этого выражения он не изменил даже тогда, когда за спинами людей и вереницей отъезжающих машин увидел сутулую фигуру отца Хафера, который по противоположной стороне улицы приближался к зданию прихода. Священник держал носовой платок у рта и кашлял. При всей своей зоркости, Дрю не мог определить, шел ли кто-нибудь за ним, но сейчас это уже не и мело значения. Он сделал все, что было в его силах, — предпринял все возможные меры предосторожности. Дальнейшее предстояло поручить воле Всевышнего.
Нет, ты не смеешь так думать, предостерег себя Дрю. Нельзя полагаться на одного только Бога. Господь помогает тем, кто сам заботится о себе.
Он пересек улицу. В какую-то секунду его ужаснула мысль о белом стихаре, надетом поверх сутаны. Попав в свет лампы, горевшей над входом в здание, тот мог служить отличной мишенью. У него сразу зачесалась спина. Однако ничего не произошло. Он нажал на дверную ручку, отворил дверь и вошел внутрь.
Это был еще не приход. По своему прошлому посещению он помнил, что из вестибюля, где он сейчас находился, в приход вела дверь с матовым стеклом вверху, за которым виднелись контуры громоздкой мебели. Под полупрозрачным окошком был врезан крошечный звонок. Дрю знал, что если повернуть его ручку, то с той стороны зазвенит колокольчик и вскоре появится служащий, который впустит его в следующее помещение. Если посетитель не хотел звонить, то он мог просто открыть дверь и войти: та никогда не запиралась.
Дрю не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он выжидательно замер у входа. Зимой вестибюль защищал приход от стужи, и Дрю не мог не вспомнить о тех зимах, проведенных в монастыре, когда единственным источником тепла в келье была небольшая печка, топившаяся сырыми поленьями и хворостом. Так жили все отшельники, все монахи. Теперь они были мертвы. Мертвы! Он заскрежетал зубами. Затем внезапно подумал о том, что отец Хафер не появляется слишком долго, что священник, отслуживший мессу, скоро выйдет из церкви и застанет здесь незнакомца, притворяющегося духовным лицом. Узнав платье, украденное из ризницы, тот, конечно, поднимет крик.
Дверная ручка шевельнулась, и Дрю спешно приник к стене. Дверь отворилась. У него гулко стучало сердце. На пол легла тень. Прижатый дверью к стене, Дрю затаил дыхание. Когда дверь снова закрылась, он увидел отца Хафера, державшего носовой платок возле губ.
12
Часть третья
Приют
1
2
3
4
Отец Хафер должен был вернуться в приход окольным путем. Сам Дрю воспользовался более коротким маршрутом. Он хотел убедиться в том, что за зданием не велась слежка. Такова была его последняя мера предосторожности. Без нее он не мог приступить к заключительной части своего плана.
Но за шесть лет пребывания в монастыре он забыл, что в семидесятых.
На улице он вдохнул холодный воздух и уже хотел попрощаться, но увидел, что они направились к фасаду церкви, и пошел вместе с ними. Позади прихожане уже спускались по лестнице, многие двигались в ту же сторону. Это его устраивало. Чем больше толпа, тем лучше. Он слышал, как за его спиной говорили о проповеди, о погоде, о Майкле Джексоне (что могло означать это имя?) и о чем-то еще.
— Должно быть, вы недавно в нашем приходе, отец, — сказала женщина. — Раньше я не видела вас.
— Я приехал сюда на несколько дней, с визитом.
Они подошли к главному входу церкви, откуда вываливалась плотная толпа прихожан, расходившаяся в обе стороны улицы. Некоторые машины уже тронулись с места: уличное движение оживилось. Многие люди собирались группами, негромко переговаривались.
Превосходно, подумал Дрю. Если кто-то сейчас наблюдал за зданием прихода, то вся эта суета отвлекала его внимание от священника, который шел в самой гуще народа.
— Ну, спокойной ночи, отец, — проговорил мужчина. — Увидимся в церкви.
Он улыбнулся, будто сказал что-то смешное.
Они взялись за руки, и Дрю придал лицу выражение, какое должно быть у священника, довольного встречей с четой добропорядочных и почтенных католиков.
Этого выражения он не изменил даже тогда, когда за спинами людей и вереницей отъезжающих машин увидел сутулую фигуру отца Хафера, который по противоположной стороне улицы приближался к зданию прихода. Священник держал носовой платок у рта и кашлял. При всей своей зоркости, Дрю не мог определить, шел ли кто-нибудь за ним, но сейчас это уже не и мело значения. Он сделал все, что было в его силах, — предпринял все возможные меры предосторожности. Дальнейшее предстояло поручить воле Всевышнего.
Нет, ты не смеешь так думать, предостерег себя Дрю. Нельзя полагаться на одного только Бога. Господь помогает тем, кто сам заботится о себе.
Он пересек улицу. В какую-то секунду его ужаснула мысль о белом стихаре, надетом поверх сутаны. Попав в свет лампы, горевшей над входом в здание, тот мог служить отличной мишенью. У него сразу зачесалась спина. Однако ничего не произошло. Он нажал на дверную ручку, отворил дверь и вошел внутрь.
Это был еще не приход. По своему прошлому посещению он помнил, что из вестибюля, где он сейчас находился, в приход вела дверь с матовым стеклом вверху, за которым виднелись контуры громоздкой мебели. Под полупрозрачным окошком был врезан крошечный звонок. Дрю знал, что если повернуть его ручку, то с той стороны зазвенит колокольчик и вскоре появится служащий, который впустит его в следующее помещение. Если посетитель не хотел звонить, то он мог просто открыть дверь и войти: та никогда не запиралась.
Дрю не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он выжидательно замер у входа. Зимой вестибюль защищал приход от стужи, и Дрю не мог не вспомнить о тех зимах, проведенных в монастыре, когда единственным источником тепла в келье была небольшая печка, топившаяся сырыми поленьями и хворостом. Так жили все отшельники, все монахи. Теперь они были мертвы. Мертвы! Он заскрежетал зубами. Затем внезапно подумал о том, что отец Хафер не появляется слишком долго, что священник, отслуживший мессу, скоро выйдет из церкви и застанет здесь незнакомца, притворяющегося духовным лицом. Узнав платье, украденное из ризницы, тот, конечно, поднимет крик.
Дверная ручка шевельнулась, и Дрю спешно приник к стене. Дверь отворилась. У него гулко стучало сердце. На пол легла тень. Прижатый дверью к стене, Дрю затаил дыхание. Когда дверь снова закрылась, он увидел отца Хафера, державшего носовой платок возле губ.
12
— Отец, сейчас я все объясню.
Потускневшие глаза отца Хафера вспыхнули гневом.
— Вы?
Дрю поднял руки.
— Я очень сожалею. Правда. Если бы я знал, что вы больны, то… Я бы нашел другой способ…
— Вы?
— У нас нет времени. Нам нужно поскорее уйти отсюда. Здесь разговаривать небезопасно, — произнес он скороговоркой, пытаясь успокоить священника и предотвратить взрыв возмущения, который переполошил бы весь приход.
— Нет времени? Нужно уйти? Небезопасно? — рассвирепел отец Хафер. — Во имя Господа, о чем вы говорите? Вы покинули монастырь. Вы измучили меня своими шарадами и игрой в записки. Посмотрите на себя! Как вы одеты? Должно быть, вы потеряли…
Внезапно он осекся. Долг психиатра возобладал в нем над чувствами священника. Казалось, он осознал свою ошибку.
— Нет, отец, не рассудок. Скорее, душу, — сказал Дрю и показал на дверь, из-за которой доносился шум уличного движения. — А если не буду осторожен, то лишусь и жизни. На монастырь совершено нападение. Все монахи мертвы. За мной охотятся.
Лицо отца Хафера вдруг стало серым, как глина. Он отступил на шаг, напуганный то ли словами Дрю, то ли его близостью.
— Мертвы? Но это невозможно! Вы понимаете, что говорите?
— Я уже сказал, у нас нет времени. Опасность угрожает нам обоим. Убийцы могут появиться здесь в любую минуту. Может быть, они уже здесь.
Отец Хафер уставился на дверь.
— Но это же безумство. Я не…
— Потом. Потом объясню. Прежде всего, мы должны уйти отсюда. У вас есть место, где мы могли бы поговорить? Где мы были бы в безопасности.
Услышав внезапный шум, Дрю резко повернулся к двери, ведущей во внутренние помещения. Та открылась, и в проеме показался высокий худой священник, озабоченно оглядевший вестибюль.
— Это ваши голоса? Я думал, мне послышалось, — священник внимательно посмотрел на них обоих, задержал взгляд на сутане и стихаре, которые были на Дрю; затем заметил взволнованное выражение их лиц и нахмурился. — Отец Хафер? Я надеюсь, у вас все в порядке?
У Дрю бешено застучало в груди. Он не сводил глаз с отца Хафера. Казалось, у отца Хафера тоже перехватило дыхание. Он бросил ответный взгляд на Дрю, подумал, а потом повернулся к священнику, стоявшему в дверном проеме.
— В порядке? Не совсем. Я только что получил плохое известие об одном человеке, за которого поручился. Боюсь, мне придется снова ненадолго выйти из прихода.
Дрю почувствовал, как у него расслабились брюшные мышцы. Худощавый священник явно не знал, как отнестись к услышанному.
— Это необходимо? Не забывайте, отец, вам положен отдых.
— Я отдохну, только позже. Это дело не терпит отлагательств. Священник, все еще не отходивший от двери, обратил внимание на Дрю.
— Должно быть, вы торопились, если не сменили облачение после службы? Из какого вы прихода?..
— Нет, лучше он не будет нарушать конфиденциальности, — перебил его отец Хафер. — Едва ли вам понравится информация, которая сулит неприятности.
— Да, это верно. Я все понял.
— Но, — отец Хафер вновь повернулся к Дрю, — полагаю, ваше облаченье можно снять уже сейчас.
Они внимательно посмотрели друг на друга.
Потускневшие глаза отца Хафера вспыхнули гневом.
— Вы?
Дрю поднял руки.
— Я очень сожалею. Правда. Если бы я знал, что вы больны, то… Я бы нашел другой способ…
— Вы?
— У нас нет времени. Нам нужно поскорее уйти отсюда. Здесь разговаривать небезопасно, — произнес он скороговоркой, пытаясь успокоить священника и предотвратить взрыв возмущения, который переполошил бы весь приход.
— Нет времени? Нужно уйти? Небезопасно? — рассвирепел отец Хафер. — Во имя Господа, о чем вы говорите? Вы покинули монастырь. Вы измучили меня своими шарадами и игрой в записки. Посмотрите на себя! Как вы одеты? Должно быть, вы потеряли…
Внезапно он осекся. Долг психиатра возобладал в нем над чувствами священника. Казалось, он осознал свою ошибку.
— Нет, отец, не рассудок. Скорее, душу, — сказал Дрю и показал на дверь, из-за которой доносился шум уличного движения. — А если не буду осторожен, то лишусь и жизни. На монастырь совершено нападение. Все монахи мертвы. За мной охотятся.
Лицо отца Хафера вдруг стало серым, как глина. Он отступил на шаг, напуганный то ли словами Дрю, то ли его близостью.
— Мертвы? Но это невозможно! Вы понимаете, что говорите?
— Я уже сказал, у нас нет времени. Опасность угрожает нам обоим. Убийцы могут появиться здесь в любую минуту. Может быть, они уже здесь.
Отец Хафер уставился на дверь.
— Но это же безумство. Я не…
— Потом. Потом объясню. Прежде всего, мы должны уйти отсюда. У вас есть место, где мы могли бы поговорить? Где мы были бы в безопасности.
Услышав внезапный шум, Дрю резко повернулся к двери, ведущей во внутренние помещения. Та открылась, и в проеме показался высокий худой священник, озабоченно оглядевший вестибюль.
— Это ваши голоса? Я думал, мне послышалось, — священник внимательно посмотрел на них обоих, задержал взгляд на сутане и стихаре, которые были на Дрю; затем заметил взволнованное выражение их лиц и нахмурился. — Отец Хафер? Я надеюсь, у вас все в порядке?
У Дрю бешено застучало в груди. Он не сводил глаз с отца Хафера. Казалось, у отца Хафера тоже перехватило дыхание. Он бросил ответный взгляд на Дрю, подумал, а потом повернулся к священнику, стоявшему в дверном проеме.
— В порядке? Не совсем. Я только что получил плохое известие об одном человеке, за которого поручился. Боюсь, мне придется снова ненадолго выйти из прихода.
Дрю почувствовал, как у него расслабились брюшные мышцы. Худощавый священник явно не знал, как отнестись к услышанному.
— Это необходимо? Не забывайте, отец, вам положен отдых.
— Я отдохну, только позже. Это дело не терпит отлагательств. Священник, все еще не отходивший от двери, обратил внимание на Дрю.
— Должно быть, вы торопились, если не сменили облачение после службы? Из какого вы прихода?..
— Нет, лучше он не будет нарушать конфиденциальности, — перебил его отец Хафер. — Едва ли вам понравится информация, которая сулит неприятности.
— Да, это верно. Я все понял.
— Но, — отец Хафер вновь повернулся к Дрю, — полагаю, ваше облаченье можно снять уже сейчас.
Они внимательно посмотрели друг на друга.
Часть третья
«СТРАЖ»
Приют
1
— Нет. Быть не может. Всех? — Голос отца Хафера звучал хрипло, надтреснуто. Дрю сидел напротив, настороженно глядя на него. В душе священника происходила борьба: он, казалось, верил Дрю и в то же время не хотел ему верить, и если раньше он подумал, что Дрю просто сошел с ума, то теперь отчаянно старался сохранить ясность своего сознания, задавая Дрю все более мучительные вопросы.
— Никто — о Боже! — не остался в живых?
— Я не мог проверить каждую келью. Не было времени. Да и небезопасно. Но в тех, что я проверил… и на кухне двое застреленных дежурных. Дело в том, что колокол, призывавший к вечерней мессе, не зазвучал вовремя. Звон раздался позднее обычного. Поэтому я уверен, что все мертвы.
— Я не совсем понял.
— Дело в привычке. Те монахи, что случайно остались в живых, не могли знать, что остальные мертвы. При звуке колокола они по привычке должны были направиться к часовне, где…
— Где, — отец Хафер, по-видимому, хотел прибавить слово “исчезли”.
— Были убиты. Я не слышал выстрелов, наверное, пистолеты были с глушителями. Кроме того, у банды, по-видимому, были гарроты.
Отец Хафер посмотрел на Дрю так, как если бы слово “гаррота” было ему незнакомо. Внезапно поняв, он, с искаженным от ужаса лицом, наклонился в кресле, уронил голову на руки и застонал.
— Помилуй, Господи, их души.
— Никто — о Боже! — не остался в живых?
— Я не мог проверить каждую келью. Не было времени. Да и небезопасно. Но в тех, что я проверил… и на кухне двое застреленных дежурных. Дело в том, что колокол, призывавший к вечерней мессе, не зазвучал вовремя. Звон раздался позднее обычного. Поэтому я уверен, что все мертвы.
— Я не совсем понял.
— Дело в привычке. Те монахи, что случайно остались в живых, не могли знать, что остальные мертвы. При звуке колокола они по привычке должны были направиться к часовне, где…
— Где, — отец Хафер, по-видимому, хотел прибавить слово “исчезли”.
— Были убиты. Я не слышал выстрелов, наверное, пистолеты были с глушителями. Кроме того, у банды, по-видимому, были гарроты.
Отец Хафер посмотрел на Дрю так, как если бы слово “гаррота” было ему незнакомо. Внезапно поняв, он, с искаженным от ужаса лицом, наклонился в кресле, уронил голову на руки и застонал.
— Помилуй, Господи, их души.
2
Они сидели на пятнадцатом этаже современного здания из стекла и металла. Отец Хафер оставил служебную машину в подземном гараже и поднялся вместе с Дрю на лифте к скрытому от посторонних глаз входу.
Священник запер дверь и зажег свет. Дрю оглядывал комнату в некотором замешательстве. Хорошо обставленная, она тем не менее, производила впечатление какой-то странной безликости, напоминая этим комнату в дорогом отеле.
— Где мы? Вы уверены, что здесь?..
— Безопасно — это слово вы уже произносили. Не беспокойтесь. Никто не знает о ней. Может быть, только несколько человек.
— Но почему? — Что-то в этой комнате вызывало у него тревогу. — Для чего она?
С видимой неохотой отец Хафер сказал:
— Для дел, требующих сохранения тайны. Мои обязанности психиатра не ограничиваются советами монахам-картезианцам. Меня часто вызывают для консультации священников других орденов, которые, скажем так, имеют определенные проблемы. Кризис веры. Чрезмерное увлечение молодой женщиной из церковного хора. Пристрастие к алкоголю, наркотикам или к мужчине. Надеюсь, я не сказал ничего, что бы вас шокировало.
— Искушение — ключ к человеческой природе. В моей прежней жизни я считал само собою разумеющимся, что у каждого есть свои слабости. Если бы люди были безгрешны, разведке нечего было бы делать.
Отец Хафер печально кивнул.
— Угроза разоблачения, скандала. В этом отношении наши миры не сильно отличаются. Священник, оказавшийся в моральном конфликте со своими обетами, иногда так страдает, что…
— Крыша едет?
— Лучше сказать, испытывает нервное потрясение. Иногда начинает так пить, что ставит под угрозу репутацию церкви.
— Значит, вы пользуетесь этим местом, чтобы привести их в чувство и утереть им слезы?
— Скажем, успокоить и что-нибудь посоветовать. В очень тяжелых случаях — временное затворничество перед отправкой в санатории их орденов. К тому же, как вы знаете, разделение церкви и государства не всегда так совершенно, как требует конституция. Политики, предлагающие церкви определенные привилегии в обмен на голоса католиков, часто предпочитают встречаться здесь, а не в резиденции епископа или кардинала на глазах общественности.
— Другими словами, это убежище для священников, — сказал с усмешкой Дрю. — Да, отец, наши миры не так уж различны.
Священник запер дверь и зажег свет. Дрю оглядывал комнату в некотором замешательстве. Хорошо обставленная, она тем не менее, производила впечатление какой-то странной безликости, напоминая этим комнату в дорогом отеле.
— Где мы? Вы уверены, что здесь?..
— Безопасно — это слово вы уже произносили. Не беспокойтесь. Никто не знает о ней. Может быть, только несколько человек.
— Но почему? — Что-то в этой комнате вызывало у него тревогу. — Для чего она?
С видимой неохотой отец Хафер сказал:
— Для дел, требующих сохранения тайны. Мои обязанности психиатра не ограничиваются советами монахам-картезианцам. Меня часто вызывают для консультации священников других орденов, которые, скажем так, имеют определенные проблемы. Кризис веры. Чрезмерное увлечение молодой женщиной из церковного хора. Пристрастие к алкоголю, наркотикам или к мужчине. Надеюсь, я не сказал ничего, что бы вас шокировало.
— Искушение — ключ к человеческой природе. В моей прежней жизни я считал само собою разумеющимся, что у каждого есть свои слабости. Если бы люди были безгрешны, разведке нечего было бы делать.
Отец Хафер печально кивнул.
— Угроза разоблачения, скандала. В этом отношении наши миры не сильно отличаются. Священник, оказавшийся в моральном конфликте со своими обетами, иногда так страдает, что…
— Крыша едет?
— Лучше сказать, испытывает нервное потрясение. Иногда начинает так пить, что ставит под угрозу репутацию церкви.
— Значит, вы пользуетесь этим местом, чтобы привести их в чувство и утереть им слезы?
— Скажем, успокоить и что-нибудь посоветовать. В очень тяжелых случаях — временное затворничество перед отправкой в санатории их орденов. К тому же, как вы знаете, разделение церкви и государства не всегда так совершенно, как требует конституция. Политики, предлагающие церкви определенные привилегии в обмен на голоса католиков, часто предпочитают встречаться здесь, а не в резиденции епископа или кардинала на глазах общественности.
— Другими словами, это убежище для священников, — сказал с усмешкой Дрю. — Да, отец, наши миры не так уж различны.
3
— Помилуй, Господи, их души.
Дрю не знал, чьи души имеет в виду отец Хафер — души убитых монахов или души их убийц.
Стон священника вызвал новый приступ кашля.
Дрю смотрел на него, ощущая полную беспомощность. Вблизи отец Хафер выглядел еще хуже, чем когда Дрю впервые увидел его с крыши бостонского муниципалитета. Его кожа, всегда имевшая серый оттенок, стала совсем темной, тускло-коричневой, что навело Дрю на мысль об отравлении свинцовыми препаратами.
Или о какой-нибудь другой интоксикации. Химиотерапия. Кожа на лице усохла и обвисла, скулы выпирали. Волосы, прежде только тронутые сединой, теперь потеряли свой блеск и стали совершенно белыми, ломкими и редкими.
Все его тело тоже усохло, и черный костюм с белым воротником висел так, будто его одолжили у человека гораздо более крупного. Дрю невольно подумал, что и он сам одет в чужие джинсы, рубашку и пиджак, которые ему немного велики. Но его худощавое, гибкое тело излучало здоровье и аскетизм, тогда как тело священника как бы поглощало свет — оно напоминало сжимающуюся черную дыру. Или смерть.
— Гарроты? — с трудом выговорил отец Хафер. — Но вы же не знаете наверняка. Вы же видели только двух застреленных братьев, дежуривших на кухне. У вас нет доказательств, что монахи были задушены.
— Верно. Все остальные, кого я видел, были отравлены.
— Тогда — помоги им Бог, — они, возможно, не мучились.
— Скорее всего. Они так и не успели понять, что случилось.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Из-за мыши.
Священник в полном недоумении уставился на него.
— Я жду не дождусь, чтобы рассказать вам об этом. — Вздохнув, Дрю вытащил полиэтиленовый мешочек с телом Крошки Стюарта. — Яд убил его мгновенно. Если бы я сначала не кинул ему кусочек хлеба, а только потом приступил к молитве перед едой, я был бы уже мертв.
Отец Хафер смотрел на него с ужасом.
— И вы носили с собой это все время?
— У меня не было выбора.
— Почему?
— Когда я спустился с чердака, я не знал, унесены ли трупы. Потом я увидел, что все они еще в кельях. А если после моего исчезновения убийцы вернутся и избавятся от них? Я должен был забрать трупик мышонка, чтобы выяснить, какой яд был применен. Некоторые профессионалы имеют свои пристрастия. Они предпочитают пользоваться определенными видами яда. Я надеюсь, что вскрытие скажет мне.
— Профессионалы? Вскрытие мыши? И вы носили это в кармане? Я ошибался. Смилуется ли Господь над ними? Нет, не только над ними. Богу надо смилостивиться над нами всеми.
Отец Хафер сердито привстал.
— Вы сказали, что на монастырь напали прошлой ночью?
— Да, это так.
— А вы исчезли только спустя две ночи? — Голос священника звучал резко.
— Да.
— И вместо того чтобы пойти в полицию, вы впустую потратили время, направившись ко мне!
— Я не мог рисковать не будучи уверен, что полиция сможет обеспечить в тюрьме мою безопасность. Ведь это я был главной целью для убийц.
— Но почему вы не могли по крайней мере позвонить им? Теперь след преступников давно уже простыл. Сейчас полиции будет намного труднее провести расследование.
— Была еще причина, из-за которой я не позвонил им. Я не мог.
— Не понимаю, почему.
— Не я должен был принимать решение. Сначала должны были узнать церковные власти. Им решать, что делать дальше.
— Решать? Вы искренне думаете, что у них есть выбор и им не обязательно извещать полицию?
— Возможно, они это сделают, но не сразу.
— То, что вы говорите, лишено смысла.
— Наоборот. Вспомните, кто я. Кем я был. Где я был.
Осознав скрытый смысл этих слов, отец Хафер снова издал стон.
— Как хотел бы я, чтобы вы никогда не появлялись в моем кабинете. — Он побледнел. — Вы сказали, что наши миры не очень различаются? Враги церкви именно так будут расценивать все происшедшее. Из-за меня. Из-за того, что я имел слабость поверить, что, несмотря на все ваши ужасные грехи, вы стремитесь к спасению.
— Но я действительно к этому стремлюсь. Отец Хафер в отчаянии сжал руки.
— Потому что я посоветовал картезианцам принять вас. Потому что ваши грехи остались с вами, а эти святые монахи подверглись наказанию, предназначенному для вас. — Он закашлялся. — Я подорвал репутацию не только ордена картезианцев, но и самой Матери церкви. Я вижу заголовки газет. Католическая церковь покровительствует убийце, дает убежище преступнику.
— Но я был на стороне…
— Добра? Это вы хотите сказать? Добро? Убийство?
— Я делал это для своей страны. Я думал, что был прав.
— Но потом решили, что ошиблись? — Голос отца Хафера был полон презрения. — И захотели быть прощенным? А! Эти монахи уже мертвы. А вы подвергли церковь опасности.
— Вам следует успокоиться.
— Успокоиться? — Он подошел к дивану, рядом с которым на столике стоял телефон, резко поднял трубку и набрал номер.
— Подождите. Кому вы звоните? Если в полицию… — Дрю шагнул к телефону.
С неожиданной для него силой отец Хафер оттолкнул его руку.
— Это отец Хафер. Он дома? Разбудите. Я сказал, разбудите его. Это срочно.
Держа трубку у уха, отец Хафер прикрыл рукой микрофон.
— Я умру к концу года. — Он поднял руку, призывая к молчанию. — Вы спросите, какое это имеет отношение к данному делу? Вы помните наш разговор шесть лет тому назад?
— Конечно.
— Мы говорили об обетах. Я сказал, что боюсь, рекомендуя принять такого молодого человека в столь суровый орден, за свою душу, ведь ей придется отвечать, если вы найдете священные обеты невыносимыми и нарушите их.
— Я помню.
— А что ответили вы? Вы сказали, что я буду отвечать и в том случае, если откажу вам. Потому что вы в таком отчаянии, что готовы убить себя. И что, если я отвернусь от вас, я буду виновен за осуждение вас на вечные муки.
— Да.
— Это лицемерное рассуждение. Каждый сам отвечает за свою душу. Самоубийством человек по собственной воле обрекает себя на вечное проклятие. Но я выслушал вашу исповедь. Я подумал, может ли надеяться на спасение человек с вашим прошлым? Какая епитимья сможет уравновесить столь ужасные грехи?
— И поэтому вы рекомендовали меня ордену.
— И вот если бы не я, эти монахи до сих пор молились бы за спасение своих душ. Из-за меня они мертвы. Это не только скандал. Это не только статьи о церкви, защищающей убийцу. Бог проклял вас. Из-за вас я подверг опасности свою душу. Я сказал уже, что скоро умру. До Рождества. Из-за вас я отправлюсь в ад.
Дрю, оглушенный обвинениями, сидел молча и неподвижно: теперь наступила его очередь наклониться, зарыв лицо в ладони. Внезапно он поднял голову, услышав слова отца Хафера, произносимые по телефону.
— Ваше Высокопреосвященство? Я глубоко сожалею, что потревожил вас так поздно, но случилось нечто ужасное. Несчастье. Необходимо срочно увидеть вас.
Дрю не знал, чьи души имеет в виду отец Хафер — души убитых монахов или души их убийц.
Стон священника вызвал новый приступ кашля.
Дрю смотрел на него, ощущая полную беспомощность. Вблизи отец Хафер выглядел еще хуже, чем когда Дрю впервые увидел его с крыши бостонского муниципалитета. Его кожа, всегда имевшая серый оттенок, стала совсем темной, тускло-коричневой, что навело Дрю на мысль об отравлении свинцовыми препаратами.
Или о какой-нибудь другой интоксикации. Химиотерапия. Кожа на лице усохла и обвисла, скулы выпирали. Волосы, прежде только тронутые сединой, теперь потеряли свой блеск и стали совершенно белыми, ломкими и редкими.
Все его тело тоже усохло, и черный костюм с белым воротником висел так, будто его одолжили у человека гораздо более крупного. Дрю невольно подумал, что и он сам одет в чужие джинсы, рубашку и пиджак, которые ему немного велики. Но его худощавое, гибкое тело излучало здоровье и аскетизм, тогда как тело священника как бы поглощало свет — оно напоминало сжимающуюся черную дыру. Или смерть.
— Гарроты? — с трудом выговорил отец Хафер. — Но вы же не знаете наверняка. Вы же видели только двух застреленных братьев, дежуривших на кухне. У вас нет доказательств, что монахи были задушены.
— Верно. Все остальные, кого я видел, были отравлены.
— Тогда — помоги им Бог, — они, возможно, не мучились.
— Скорее всего. Они так и не успели понять, что случилось.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Из-за мыши.
Священник в полном недоумении уставился на него.
— Я жду не дождусь, чтобы рассказать вам об этом. — Вздохнув, Дрю вытащил полиэтиленовый мешочек с телом Крошки Стюарта. — Яд убил его мгновенно. Если бы я сначала не кинул ему кусочек хлеба, а только потом приступил к молитве перед едой, я был бы уже мертв.
Отец Хафер смотрел на него с ужасом.
— И вы носили с собой это все время?
— У меня не было выбора.
— Почему?
— Когда я спустился с чердака, я не знал, унесены ли трупы. Потом я увидел, что все они еще в кельях. А если после моего исчезновения убийцы вернутся и избавятся от них? Я должен был забрать трупик мышонка, чтобы выяснить, какой яд был применен. Некоторые профессионалы имеют свои пристрастия. Они предпочитают пользоваться определенными видами яда. Я надеюсь, что вскрытие скажет мне.
— Профессионалы? Вскрытие мыши? И вы носили это в кармане? Я ошибался. Смилуется ли Господь над ними? Нет, не только над ними. Богу надо смилостивиться над нами всеми.
Отец Хафер сердито привстал.
— Вы сказали, что на монастырь напали прошлой ночью?
— Да, это так.
— А вы исчезли только спустя две ночи? — Голос священника звучал резко.
— Да.
— И вместо того чтобы пойти в полицию, вы впустую потратили время, направившись ко мне!
— Я не мог рисковать не будучи уверен, что полиция сможет обеспечить в тюрьме мою безопасность. Ведь это я был главной целью для убийц.
— Но почему вы не могли по крайней мере позвонить им? Теперь след преступников давно уже простыл. Сейчас полиции будет намного труднее провести расследование.
— Была еще причина, из-за которой я не позвонил им. Я не мог.
— Не понимаю, почему.
— Не я должен был принимать решение. Сначала должны были узнать церковные власти. Им решать, что делать дальше.
— Решать? Вы искренне думаете, что у них есть выбор и им не обязательно извещать полицию?
— Возможно, они это сделают, но не сразу.
— То, что вы говорите, лишено смысла.
— Наоборот. Вспомните, кто я. Кем я был. Где я был.
Осознав скрытый смысл этих слов, отец Хафер снова издал стон.
— Как хотел бы я, чтобы вы никогда не появлялись в моем кабинете. — Он побледнел. — Вы сказали, что наши миры не очень различаются? Враги церкви именно так будут расценивать все происшедшее. Из-за меня. Из-за того, что я имел слабость поверить, что, несмотря на все ваши ужасные грехи, вы стремитесь к спасению.
— Но я действительно к этому стремлюсь. Отец Хафер в отчаянии сжал руки.
— Потому что я посоветовал картезианцам принять вас. Потому что ваши грехи остались с вами, а эти святые монахи подверглись наказанию, предназначенному для вас. — Он закашлялся. — Я подорвал репутацию не только ордена картезианцев, но и самой Матери церкви. Я вижу заголовки газет. Католическая церковь покровительствует убийце, дает убежище преступнику.
— Но я был на стороне…
— Добра? Это вы хотите сказать? Добро? Убийство?
— Я делал это для своей страны. Я думал, что был прав.
— Но потом решили, что ошиблись? — Голос отца Хафера был полон презрения. — И захотели быть прощенным? А! Эти монахи уже мертвы. А вы подвергли церковь опасности.
— Вам следует успокоиться.
— Успокоиться? — Он подошел к дивану, рядом с которым на столике стоял телефон, резко поднял трубку и набрал номер.
— Подождите. Кому вы звоните? Если в полицию… — Дрю шагнул к телефону.
С неожиданной для него силой отец Хафер оттолкнул его руку.
— Это отец Хафер. Он дома? Разбудите. Я сказал, разбудите его. Это срочно.
Держа трубку у уха, отец Хафер прикрыл рукой микрофон.
— Я умру к концу года. — Он поднял руку, призывая к молчанию. — Вы спросите, какое это имеет отношение к данному делу? Вы помните наш разговор шесть лет тому назад?
— Конечно.
— Мы говорили об обетах. Я сказал, что боюсь, рекомендуя принять такого молодого человека в столь суровый орден, за свою душу, ведь ей придется отвечать, если вы найдете священные обеты невыносимыми и нарушите их.
— Я помню.
— А что ответили вы? Вы сказали, что я буду отвечать и в том случае, если откажу вам. Потому что вы в таком отчаянии, что готовы убить себя. И что, если я отвернусь от вас, я буду виновен за осуждение вас на вечные муки.
— Да.
— Это лицемерное рассуждение. Каждый сам отвечает за свою душу. Самоубийством человек по собственной воле обрекает себя на вечное проклятие. Но я выслушал вашу исповедь. Я подумал, может ли надеяться на спасение человек с вашим прошлым? Какая епитимья сможет уравновесить столь ужасные грехи?
— И поэтому вы рекомендовали меня ордену.
— И вот если бы не я, эти монахи до сих пор молились бы за спасение своих душ. Из-за меня они мертвы. Это не только скандал. Это не только статьи о церкви, защищающей убийцу. Бог проклял вас. Из-за вас я подверг опасности свою душу. Я сказал уже, что скоро умру. До Рождества. Из-за вас я отправлюсь в ад.
Дрю, оглушенный обвинениями, сидел молча и неподвижно: теперь наступила его очередь наклониться, зарыв лицо в ладони. Внезапно он поднял голову, услышав слова отца Хафера, произносимые по телефону.
— Ваше Высокопреосвященство? Я глубоко сожалею, что потревожил вас так поздно, но случилось нечто ужасное. Несчастье. Необходимо срочно увидеть вас.
4
У епископа Его Высокопреосвященства Петера Ханрахана было худощавое, почти прямоугольной формы лицо. Он приближался к пятидесяти годам. Несмотря на то, что он был разбужен меньше часа назад, его короткие рыжеватые волосы казались только что вымытыми и безупречно уложенными. Его зеленоватые глаза напомнили Дрю фарфор, хотя в них он иногда замечал блеск стали.
Епископ сидел за большим дубовым столом в кабинете, стены которого были украшены декоративными тарелками, подаренными различными благотворительными обществами — протестантскими, католическими; между тарелками были развешены глянцевые фотографии в рамках, на которых он с улыбкой пожимал руки мэрам Бостона, губернаторам штата Массачусетс, президентам Соединенных Штатов. Но на самом почетном месте на стене позади стола помещались его фотографии с Римскими Папами.
Предполагая, что беседа будет нелегкой и продолжительной, он вместо черного костюма и белого епископского воротника оделся более удобно: выбрал серые мокасины, темно-синие вельветовые брюки свободного покроя, светло-голубой, застегивающийся на пуговицы оксфордский ватник и поверх него шерстяной бургундский свитер, из-под слегка засученных рукавов которого виднелись часы фирмы “Ролекс”. Стальные, отнюдь не золотые.
Дрю он напоминал политика, и это было совершенно верное ощущение, ибо должностное лицо церкви такого ранга обязано быть политиком. Спокойная, на грани с вкрадчивостью, манера говорить, тщательный выбор наиболее подходящих в данный момент слов объяснялись скорее всего не привычкой к воскресным проповедям, а умением вести переговоры с местными католическими бизнесменами о пожертвованиях на строительство епархии.
Епископ сидел за столом, откинувшись на стуле, и напряженно слушал то, что сначала сообщил ему отец Хафер, а затем пояснял Дрю.
Четыре раза епископ просил повторить те или иные подробности. Он внимательно рассмотрел мышонка в мешочке, кивнул и жестом предложил Дрю продолжить рассказ.
Наконец Дрю закончил то, что он непроизвольно назвал своим отчетом — второй раз за эту ночь. Он посмотрел на часы. Было семь минут второго. Хотя окна были задернуты плотными бежевыми занавесями, он услышал приглушенный звук проехавшего автомобиля, нарушившего наступившую в комнате тишину.
Епископ с видимой безмятежностью переводил взгляд с Дрю на отца Хафера и обратно. Он оставался неподвижным и безмолвным. Внезапно тишину комнаты нарушил скрип стула, — епископ наклонился вперед, положив локти на стол.
В его глазах появился стальной блеск.
— Вы пережили, несомненно, необыкновенные события. — Его голос по-прежнему звучал ясно и спокойно. — И, конечно, чрезвычайно тревожные. — Помедлив, он нажал кнопку селектора. — Поль?
Такой же спокойный мужской голос произнес:
— Ваше Высокопреосвященство?
— О, хорошо, что вы еще не ушли к себе.
— Я подумал, что, может быть, понадоблюсь вам.
— Я не знаю, как бы обошелся без вас. Помните Пета Келли?
— Смутно. Но могу заглянуть в его дело.
— Нет необходимости. Он занимается строительным бизнесом. Прошлым летом вместе с женой совершил путешествие в Рим. Он тогда просил меня помочь ему получить благословение у Его Святейшества.
— Да, вспомнил. — Поль хихикнул. — Он заключил сертификат о благословении в рамочку и повесил на стенку в своем кабинете.
— Если память мне не изменяет, в его фирме есть вертолет. Он говорил, что вертолет нужен для поднятия грузов на большую высоту, но я всегда подозревал, что для него это просто игрушка, которую он записывает в счет своего подоходного налога. Не могли бы вы позвонить ему? Скажите, что его церковь нуждается в его помощи. Не может ли он одолжить на время вертолет? Скажите, что я, как только смогу, свяжусь с ним, чтобы выразить ему свою благодарность.
— Хорошо, Ваше Высокопреосвященство. Я постараюсь поговорить с ним до его ухода в офис.
— Нет, нет, поговорите немедленно.
— Разбудить его сейчас?
— Мне надо, чтобы вертолет был у нас на рассвете. Если он будет колебаться, намекните, что Рыцари Колумба устроят банкет в его честь. Кроме того, проверьте по компьютеру, кто из священников епархии имеет опыт работы в больницах или участвовал в военных действиях. Достаточно троих, но один из них должен уметь управлять вертолетом.
— Хорошо, Ваше Высокопреосвященство. Что-нибудь еще?
— Да, принесите нам кофе, может быть, несколько пончиков. Я буду занят еще некоторое время.
Сняв палец с селектора, епископ Ханхаран на несколько минут погрузился в размышления.
— Позвольте мне задать вам еще несколько вопросов, брат Маклейн. Я хочу быть уверен, что правильно понимаю ситуацию. Исчезнув, вы тревожились, кроме своей безопасности, что вполне естественно, еще и о благополучии церкви. Поэтому вы не обращались к властям, а решили прийти к вашему исповеднику и затем ко мне.
— Совершенно верно.
— Тогда, я полагаю, у вас есть практические предложения относительно того, как мне следует поступить с этими сведениями. Дрю кивнул.
— Какие именно?
— Три возможности. — Дрю свел вместе указательные пальцы. — Первая. Монахи-картезианцы сами удалили себя от мира. Они продали все свое имущество, закрыли банковские счета, уволились с работы. Они попрощались навеки с друзьями и родственниками, дали ясно понять всем, что никто из прежней жизни не сможет никогда больше войти с ними в какое-либо соприкосновение. Никаких посещений, телефонных звонков, писем. Они даже заявили правительству, что прекращают заполнять налоговые декларации.
— Я знаю и об этом. Продолжайте, пожалуйста.
— Поэтому по отношению к внешнему миру эти люди уже давно могли бы считаться умершими. Они сами себя сделали невидимыми, и при обычном ходе событий ничего бы не изменилось после их смерти. Насколько я знаю, картезианцы не используют гробы. Полностью одетое тело кладется на доску, а лицо закрывается капюшоном. Одежда прибивается к доске. Погребение совершается на частном кладбище, и могила отмечается только простым белым крестом. Чтобы подчеркнуть смиренность, не делают никакой надписи.
— Я знаю об этом. Но что же вы предлагаете?
— Следовать обычной процедуре.
— Что?
— Сделать все как обычно и похоронить их.
— И никому ничего не сообщать?
— Как об этом могут узнать? Если бы они умерли от эпидемии или случайного пищевого отравления, разве церковь сообщила бы об этом публично? Она похоронила бы их тихо и спокойно. Они бы так и остались невидимками. Тайна церкви.
— Другими словами, вы предлагаете, чтобы церковь сокрыла факт массового убийства?
— Это одна из возможностей. Епископ пристально посмотрел на него.
— Но если власти не смогут заняться расследованием, если они будут лишены возможности выйти на след виновных, то кто, спрашиваю я вас, кто сможет наказать?..
— Бог.
Епископ откинул голову назад.
— Кажется, я совсем забыл, что вы тоже были картезианцем. Ваша вера восхищает.
— О, прошу вас, не говорите так. Вера? Я верю в ад.
— Я понимаю. — Епископ вздрогнул. — Следовательно, чтобы защитить репутацию церкви, мы вверяем убийц Божьему суду, а сами тем временем делаем вид, что убийств вообще не было?
— Я сказал уже, что это только один из возможных вариантов. Но он заслуживает рассмотрения.
Епископ сидел за большим дубовым столом в кабинете, стены которого были украшены декоративными тарелками, подаренными различными благотворительными обществами — протестантскими, католическими; между тарелками были развешены глянцевые фотографии в рамках, на которых он с улыбкой пожимал руки мэрам Бостона, губернаторам штата Массачусетс, президентам Соединенных Штатов. Но на самом почетном месте на стене позади стола помещались его фотографии с Римскими Папами.
Предполагая, что беседа будет нелегкой и продолжительной, он вместо черного костюма и белого епископского воротника оделся более удобно: выбрал серые мокасины, темно-синие вельветовые брюки свободного покроя, светло-голубой, застегивающийся на пуговицы оксфордский ватник и поверх него шерстяной бургундский свитер, из-под слегка засученных рукавов которого виднелись часы фирмы “Ролекс”. Стальные, отнюдь не золотые.
Дрю он напоминал политика, и это было совершенно верное ощущение, ибо должностное лицо церкви такого ранга обязано быть политиком. Спокойная, на грани с вкрадчивостью, манера говорить, тщательный выбор наиболее подходящих в данный момент слов объяснялись скорее всего не привычкой к воскресным проповедям, а умением вести переговоры с местными католическими бизнесменами о пожертвованиях на строительство епархии.
Епископ сидел за столом, откинувшись на стуле, и напряженно слушал то, что сначала сообщил ему отец Хафер, а затем пояснял Дрю.
Четыре раза епископ просил повторить те или иные подробности. Он внимательно рассмотрел мышонка в мешочке, кивнул и жестом предложил Дрю продолжить рассказ.
Наконец Дрю закончил то, что он непроизвольно назвал своим отчетом — второй раз за эту ночь. Он посмотрел на часы. Было семь минут второго. Хотя окна были задернуты плотными бежевыми занавесями, он услышал приглушенный звук проехавшего автомобиля, нарушившего наступившую в комнате тишину.
Епископ с видимой безмятежностью переводил взгляд с Дрю на отца Хафера и обратно. Он оставался неподвижным и безмолвным. Внезапно тишину комнаты нарушил скрип стула, — епископ наклонился вперед, положив локти на стол.
В его глазах появился стальной блеск.
— Вы пережили, несомненно, необыкновенные события. — Его голос по-прежнему звучал ясно и спокойно. — И, конечно, чрезвычайно тревожные. — Помедлив, он нажал кнопку селектора. — Поль?
Такой же спокойный мужской голос произнес:
— Ваше Высокопреосвященство?
— О, хорошо, что вы еще не ушли к себе.
— Я подумал, что, может быть, понадоблюсь вам.
— Я не знаю, как бы обошелся без вас. Помните Пета Келли?
— Смутно. Но могу заглянуть в его дело.
— Нет необходимости. Он занимается строительным бизнесом. Прошлым летом вместе с женой совершил путешествие в Рим. Он тогда просил меня помочь ему получить благословение у Его Святейшества.
— Да, вспомнил. — Поль хихикнул. — Он заключил сертификат о благословении в рамочку и повесил на стенку в своем кабинете.
— Если память мне не изменяет, в его фирме есть вертолет. Он говорил, что вертолет нужен для поднятия грузов на большую высоту, но я всегда подозревал, что для него это просто игрушка, которую он записывает в счет своего подоходного налога. Не могли бы вы позвонить ему? Скажите, что его церковь нуждается в его помощи. Не может ли он одолжить на время вертолет? Скажите, что я, как только смогу, свяжусь с ним, чтобы выразить ему свою благодарность.
— Хорошо, Ваше Высокопреосвященство. Я постараюсь поговорить с ним до его ухода в офис.
— Нет, нет, поговорите немедленно.
— Разбудить его сейчас?
— Мне надо, чтобы вертолет был у нас на рассвете. Если он будет колебаться, намекните, что Рыцари Колумба устроят банкет в его честь. Кроме того, проверьте по компьютеру, кто из священников епархии имеет опыт работы в больницах или участвовал в военных действиях. Достаточно троих, но один из них должен уметь управлять вертолетом.
— Хорошо, Ваше Высокопреосвященство. Что-нибудь еще?
— Да, принесите нам кофе, может быть, несколько пончиков. Я буду занят еще некоторое время.
Сняв палец с селектора, епископ Ханхаран на несколько минут погрузился в размышления.
— Позвольте мне задать вам еще несколько вопросов, брат Маклейн. Я хочу быть уверен, что правильно понимаю ситуацию. Исчезнув, вы тревожились, кроме своей безопасности, что вполне естественно, еще и о благополучии церкви. Поэтому вы не обращались к властям, а решили прийти к вашему исповеднику и затем ко мне.
— Совершенно верно.
— Тогда, я полагаю, у вас есть практические предложения относительно того, как мне следует поступить с этими сведениями. Дрю кивнул.
— Какие именно?
— Три возможности. — Дрю свел вместе указательные пальцы. — Первая. Монахи-картезианцы сами удалили себя от мира. Они продали все свое имущество, закрыли банковские счета, уволились с работы. Они попрощались навеки с друзьями и родственниками, дали ясно понять всем, что никто из прежней жизни не сможет никогда больше войти с ними в какое-либо соприкосновение. Никаких посещений, телефонных звонков, писем. Они даже заявили правительству, что прекращают заполнять налоговые декларации.
— Я знаю и об этом. Продолжайте, пожалуйста.
— Поэтому по отношению к внешнему миру эти люди уже давно могли бы считаться умершими. Они сами себя сделали невидимыми, и при обычном ходе событий ничего бы не изменилось после их смерти. Насколько я знаю, картезианцы не используют гробы. Полностью одетое тело кладется на доску, а лицо закрывается капюшоном. Одежда прибивается к доске. Погребение совершается на частном кладбище, и могила отмечается только простым белым крестом. Чтобы подчеркнуть смиренность, не делают никакой надписи.
— Я знаю об этом. Но что же вы предлагаете?
— Следовать обычной процедуре.
— Что?
— Сделать все как обычно и похоронить их.
— И никому ничего не сообщать?
— Как об этом могут узнать? Если бы они умерли от эпидемии или случайного пищевого отравления, разве церковь сообщила бы об этом публично? Она похоронила бы их тихо и спокойно. Они бы так и остались невидимками. Тайна церкви.
— Другими словами, вы предлагаете, чтобы церковь сокрыла факт массового убийства?
— Это одна из возможностей. Епископ пристально посмотрел на него.
— Но если власти не смогут заняться расследованием, если они будут лишены возможности выйти на след виновных, то кто, спрашиваю я вас, кто сможет наказать?..
— Бог.
Епископ откинул голову назад.
— Кажется, я совсем забыл, что вы тоже были картезианцем. Ваша вера восхищает.
— О, прошу вас, не говорите так. Вера? Я верю в ад.
— Я понимаю. — Епископ вздрогнул. — Следовательно, чтобы защитить репутацию церкви, мы вверяем убийц Божьему суду, а сами тем временем делаем вид, что убийств вообще не было?
— Я сказал уже, что это только один из возможных вариантов. Но он заслуживает рассмотрения.