Моррелл Дэвид. Черный вечер (сборник)

   — А папа с тех самых пор ничего не заметил? Что-то не верится...
   — Джекоб, Джекоб! Представляешь, в прошлом месяце я разбирал свой собственный сейф и нашел облигации, которые не то что, когда в сейф положил, даже когда покупал, не помню! Всякое бывает!
   — Папа был самым аккуратным человеком на свете!
   — Я любил Саймона и страшно по нему скучаю, — кусает губы дядя. — Только человеку свойственно ошибаться, и твоему отцу тоже. Вероятно, мы никогда не узнаем, как этот документ попал в личный архив. Одно могу сказать точно: ты биологический сын Саймона и Эстер и усыновлен не был.
   Не в силах поднять глаз, ты киваешь.
   — Спасибо...
   — Не за что! Иди домой, как следует выспись и не забивай себе голову всякой ерундой. Гибель Саймона и Эстер стала трагедией для всех нас. Мы не скоро их забудем...
   — Никогда, — шепчешь ты.
   — Как Ребекка?
   — Так же, как я, не может поверить, что они погибли.
   Костлявые, усеянные коричневыми веснушками пальцы хватают тебя за рукав.
   — Я вас обоих с самых похорон не видел! Родственники должны держаться вместе. Почему бы вам не прийти ко мне на Рошга-Шана с большим медовым пирогом?
   — Я бы с удовольствием, дядя, но придется уехать.
   — Ради всего святого, куда?
   — В Редвуд-Пойнт.

* * *

   Ближайший к Редвуд-Пойнту аэропорт находится в Сан-Франциско. Берешь напрокат машину и едешь в южном направлении, через Кармел и Биг-Сур. Погруженный в раздумья, едва замечаешь изумительной красоты пейзаж: раскачивающиеся на ветру сосны, высокие, бьющиеся о зазубренные скалы волны.
   В который раз спрашиваешь себя: почему просто не позвонил в мэрию Редвуд-Пойнта? Представившись адвокатом из Чикаго, сказал бы, что разыскиваешь наследников Мэри Дункан. Зачем было сначала лететь, а теперь ехать в городишко, такой маленький, что почти ни на одной карте не обозначен? Что за сила заставила сорваться с места? Ведь и дядя, и жена в один голос твердят: тебя не усыновляли. А даже если усыновляли, какая разница?
   Ответить на эти вопросы не так-то легко. Во-первых, возможно, у тебя есть брат или сестра, а потеряв родителей, хочется заполнить образовавшийся вакуум нежданно обретенным членом семьи. Во-вторых, дает о себе знать затянувшийся кризис среднего возраста. Полжизни прожил, и понятия не имеешь, чей ты сын... Нет, родителей ты любил, но нарушенное горем душевное равновесие требует правды: либо раз и навсегда отделаться о мысли об усыновлении, либо смириться. Неопределенность страшнее всего. В-третьих, и в главных, под вопрос поставлено самоопределение. Кто ты? Жизнь шла своим чередом: обрезание, уроки иврита, Бар Мицва, пятничные службы в синагоге, ревностное соблюдение всех обычаев, верность семье... Неужели ты не еврей? Убеждаешь себя, что еврей — это не национальность или определенный набор генов, а состояние души. Однако ты всегда гордился тем, что ты еврей до последней капли крови. Получается, напрасно? «Кто я? Кто?»
   Нажимая на педаль акселератора, вспоминаешь, как даже не стал слушать Ребекку, рвавшуюся поехать с тобой? Почему отказался от ее компании?
   Потому что на поиски собственного "я" лучше отправляться в одиночку.

* * *

   Шоссе серпантином вьется среди скал. Кое-где в расселинах растут, вернее, пытаются расти кривые сосенки. «Редвуд-Пойнт» — неожиданно объявляет выцветший на солнце указатель. Сам город не менее внезапно появляется справа: даже на расстоянии в глаза бросаются утлые покосившиеся домишки и полуразмытый пирс. Похоже, главная достопримечательность города — океан.
   Сердце болезненно сжимается: и это курорт? Может, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году городок и имел право так именоваться, но сейчас... Свернув с автострады на ухабистую дорогу, ты не чувствуешь ничего. А ведь, если верить свидетельству о рождении, это твой родной город. Полуразвалившийся отель с заколоченными окнами, на нависающем над городом хребте — пепелище. Да, дядя и жена правы, а долгое утомительное путешествие — бессмысленно. Столько лет прошло... От Редвуд-Пойнта осталась жалкая тень. Разве здесь найдешь ответы на свои вопросы?
   А вот и пирс, вернее, то, во что он превратился. Останавливаешь машину возле какой-то лачуги и подставляешь лицо свежему океанскому бризу. На полусгнивших мостках в пластиковом кресле сгорбился старик.
   — Простите! — окликаешь его ты.
   Никакой реакции. Старик безразлично смотрит на океан.
   Ничего себе, свежесть, да тут тухлой рыбой пахнет!
   — Извините!
   Старик медленно оборачивается. Вид у него не слишком дружелюбный.
   — В округе должны расти мамонтовые деревья, где они? — спрашиваешь ты, вспоминая статью в энциклопедии.
   — Прямо перед тобой, сынок.
   — Что?
   Старик показывает на полусгнившие мостки.
   — Доски из мамонтового дерева. Когда-то здесь было так красиво: причал, ресторанчики...
   — А больница есть?
   — Ты что, болен?
   — Да нет, просто спрашиваю.
   — Ближайшая больница в сорока милях по побережью.
   — А доктор-то есть?
   — Когда-то был. Слушай, ты не слишком ли много вопросов задаешь?
   — Говорю же, просто любопытно. А мэрия или здание суда...
   — Ишь, чего захотел! Это тебе не Нью-Йорк! Когда-то здесь был настоящий курорт, а теперь так, догниваем потихоньку.
   — Ну, ясно. Полиция-то есть?
   — Это — да! С шерифом Китриком во главе. Шериф как шериф, ни одного заместителя! Да и зачем? Все равно ничего не происходит.
   — Как мне его найти?
   — В это время он всегда в «Редвуд-баре».
   — А где...
   — Прямо за твоей спиной, сынок. Единственное приличное место в городе!
   ...Похоже, «Редвуд-бар» действительно единственное приличное место в городе. В контрасте с его яркой вывеской и свежей обшивкой из мамонтового дерева соседние здания кажутся еще более облезлыми. Переступив порог бара, будто на сейнере или траулере оказываешься. На стенах сети, по углам секстаны, компасы и другие неведомые навигационные инструменты. Все они кажутся древними, хоть и начищены до блеска. За стойкой — отполированный бесчисленными ладонями штурвал. Грубоватые прямоугольные столы, высокие псевдокапитанские кресла, салфетки с якорями.
   В дальнем правом углу пятеро режутся в карты. Накурено так, что глаза щиплет. Один из игроков, рыжеватый крепыш лет пятидесяти, — в полицейской форме.
   — Рей, мне еще пива! — кричит сосед шерифа Китрика. — Хэнк, а ты будешь?
   — До конца дежурства десять минут, — объявляет шериф и раскрывает карты. — «Полный дом»!
   — Во даешь!
   Китрик сгребает двадцатипятицентовики.
   — Я сдаю! — говорит он и, тасуя колоду, косится на тебя.
   Бармен приносит пиво, а потом подходит к твоему столику.
   — Что пожелаете?
   — Ну... Содовую. Вообще-то я пришел поговорить с шерифом Китриком.
   — Что-то срочное? — интересуется прекрасно все слышавший Китрик.
   — Не совсем, — пожимаешь плечами ты. — Разговор пойдет о прошлом, так что я могу и подождать.
   — Тогда, если не возражаете, я доиграю партию?
   — Да, конечно.
   Пригубив содовую, замечаешь, что стена напротив барной стойки вся оклеена фотографиями. Снимки черно-белые, старые; нет никакого сомнения в том, что на них изображено. И все-таки ты решаешь посмотреть поближе.
   Редвуд-Пойнт в свои лучшие годы. Наверное, этим фотографиям лет пятьдесят-шестьдесят. Архаичные автомобили. Отдыхающие в старомодных купальных костюмах. Рыбаки, сидящие на мостках у пристани. Магазины, маленькие лавочки, кафе. Отпускники с безмятежно-счастливыми лицами. Ничего себе Депрессия!.. Впрочем, бедствовали не все; те, кто посостоятельнее, спасались от летнего зноя в уютном маленьком Редвуд-Пойнте. Фешенебельный отель: гости пьют шампанское, не выходя из бассейна. От него остались руины, которые ты видел на въезде в город, а от элегантного палаццо в викторианском стиле — пепелище. Большинство изображенных на снимках людей давно умерли и унесли с собой золотую эпоху процветания Редвуд-Пойнта. Интересно, что случилось? Почему время так безжалостно к этому городку?
   — Да, когда-то здесь было очень недурно, — раздается за твоей спиной.
   Обернувшись, ты видишь шерифа Китрика со стаканом пива в руках.
   — Шестой час. Дежурство кончилось, — объявляет он. — Спасибо, что позволили доиграть. Так в чем дело? Речь пойдет о прошлом?
   — Да, об этих временах. — Ты киваешь в сторону фотографий.
   — Интересно...
   — Можно поговорить в другом месте? Вопрос довольно деликатный.
   — Мой офис рядом.

* * *

   В приемной пахнет какой-то кислятиной, по углам паутина. Сам кабинет встречает гулкой пустотой. Три стола, на двух из них сантиметровый слой пыли. Телефон, картотека, сейф, портрет президента на стене. Похоже, в лучшие времена работа здесь кипела...
   — Итак? — Шериф Китрик показывает на деревянный стул.
   — Меня интересует тысяча девятьсот тридцать девятый год.
   — Да, прошлое так прошлое.
   — Я родился в этом городе, — неуверенно начинаешь ты. — Три недели назад умерли родители, вот я...
   — Соболезную, я сам потерял отца в прошлом году.
   Киваешь и делаешь глубокий вдох, пытаясь привести в порядок мысли.
   — Разбирая папин архив, я нашел... В общем, может оказаться, что меня усыновили.
   Китрик подозрительно прищуривается.
   — Полной уверенности нет, но если меня усыновили, то биологическую мать, скорее всего, звали Мэри Дункан. Вот я и приехал... в надежде получить какую-нибудь информацию.
   — Какую, например?
   — В свидетельстве, которое дали отцу, указан Редвуд-Пойнт как место рождения и имена моих родителей: Саймон и Эстер Вайнберг.
   — Евреи, что ли?
   — Какая разница?
   — Вообще-то никакой.
   Ты не знаешь, стоит ли продолжать, но все-таки решаешься:
   — Родителям ведь выдают сокращенную версию свидетельства о рождении, а полная хранится в окружном суде...
   — Значит, вам нужно в Кейп-Верде, он в сорока милях отсюда.
   — Разве здесь нет больницы или роддома? У них в архивах наверняка найдутся...
   — Больницы у нас нет и никогда не было.
   — Уже слышал. Просто странно, что курорт, каким в тридцатые был Редвуд-Пойнт, не имел медицинского учреждения.
   — По словам отца, клиника была, но в сороковые закрылась.
   — А что стало с архивом?
   — Куда-то увезли, — пожал плечами Китрик. — В Редвуд-Пойнте его точно нет, я каждый камень здесь знаю. Да и чем помог бы архив?
   — В моей карточке было бы указано имя матери. Видите ли, я адвокат...
   Китрик нахмурился.
   — ...поэтому знаю, что при усыновлении в свидетельство о рождении ребенка вносится поправка: в качестве родителей указываются усыновители. Однако первое свидетельство не уничтожают, оно просто хранится в специальном архиве.
   — Похоже, вам стоит отправиться в Кейп-Верде и все проверить.
   — Проблема в том, что такие архивы, как правило, закрыты, и никакую информацию мне, скорее всего, не предоставят. А вот с медицинскими архивами легче. Достаточно договориться с кем-нибудь из докторов и... Вы случайно не знаете кого-нибудь, кто раньше работал в клинике? Может, они согласились бы мне помочь?
   — Нет, докторов у нас нет. Если заболеешь, приходится ехать в Кейп-Верде. Не хочу расстраивать вас, мистер...
   — Вайнберг.
   — Ага, Вайнберг, боюсь, вы напрасно теряете время. Столько времени прошло... Те доктора уже дряхлые старики! Да и архив неизвестно куда увезли.
   — Значит, придется ехать в Кейп-Верде. — Ты встаешь. — Спасибо за помощь.
   — Да разве я помог? Вот только, мистер Вайнберг...
   — Да?
   — Не лучше ли оставить прошлое в покое?
   — К сожалению, не могу.

* * *

   Кейп-Верде оказывается милым городком с двадцатью тысячами жителей. Архитектура преимущественно испанская: черепичные крыши, арки, стены из необожженного кирпича. После уныния Редвуд-Пойнта — просто рай, даже неплохой отель имеется! По иронии судьбы, в соседнем номере живет пара с грудным младенцем, так что выспаться не удается. Утром звонишь Ребекке и уверяешь, что с тобой все в порядке. На ее слезные просьбы вернуться внимания лучше не обращать. Расспросив администратора, отправляешься в здание окружного суда.
   Архив на втором этаже, из-за конторки улыбается молодой рыжеволосый парень.
   — Свидетельства о рождении за тридцать восьмой год? Без проблем, они открыты для широкого доступа.
   Минут через десять он возвращается с пыльной папкой. Столов для посетителей нет, искать приходится, стоя у конторки.
   Данные сгруппированы по районам округа. Так, тебе нужен Редвуд-Пойнт, август месяц. Теперь внимательнее, ищи не только свою фамилию, но и любое упоминание о Мэри Дункан.
   В августе родились двадцать детей. Довольно много для такого небольшого города... Хотя в августе на курортах бархатный сезон, наверняка нашлись женщины, решившие рожать на берегу океана, а не в душном Сан-Франциско.
   Похоже, немало еврейских пар стали здесь родителями: Мириам и Дэвид Майер, Рут и Генри Бегельман, Гейл и Джеффри Маргулис. А вот и твое свидетельство, родители — Эстер и Саймон Вайнберг. Но это еще ничего не доказывает! Что написано в конце страницы? Медицинское учреждение — клиника Редвуд-Пойнта.
   Свидетельство заверил доктор Джонатан Адамс в присутствии дипломированной медсестры Джун Энгл. Значит, этот Адамс и наблюдал маму!.. Пролистав еще несколько свидетельств, убеждаешься, это Адамс с Энгл подписывали все документы, выданные в Редвуд-Пойнте.
   О Мэри Дункан ни слова. А что, если она переходила? Листаешь сентябрьские свидетельства. Ничего. Может, она подписала отказ на раннем сроке беременности? Еще раз просматриваешь все свидетельства за весь 1938 год. Снова ничего.
   Наверное, стоит попросить папку за 1939 год... Молодой администратор приносит без лишних вопросов. С января по апрель никаких упоминаний о Мэри Дункан. Дальше, наверное, и смотреть не стоит. Даже если она с самого первого месяца знала о беременности и носила ребенка не девять месяцев, а десять, в этих папках должна быть какая-то информация. Что случилось? Неужели она передумала? Сбежала из города, решив оставить детей? Или какой-нибудь ловкий адвокат подсказал, что в принципе любому заявлению можно дать задний ход? Или...
   — Можно свидетельства о смерти за тысяча девятьсот тридцать восьмой и тридцать девятый год?
   Да, в глазах администратора ты явно упал: парень хмурится и смотрит недобро. Похоже, зря ты его гонял: в пыльных папках ни слова о том, что Мэри Дункан умерла во время родов.
   — Большое спасибо! — благодаришь ты, возвращая папки. — Вы очень любезны.
   Парень кивает, явно радуясь, что больше не придется ничего нести.
   — Еще кое-что...
   Горестный вздох срывается с уст молодого администратора.
   — В свидетельстве о рождении Джекоба Вайнберга, — ты показываешь на заложенную страницу, — родителями указаны Эстер и Саймон Вайнберг. Тем не менее есть вероятность, что Джекоба усыновили. Если так, то должно существовать первое свидетельство, где указано имя биологической матери. Хотелось бы взглянуть...
   — Первые свидетельства о рождении усыновленных детей закрыты для широкого доступа.
   — Но я адвокат и...
   — Для адвокатов они тоже закрыты, и вы, как юрист, должны это понимать.
   — И все-таки...
   — Обратитесь в департамент по связям с общественностью. Если принесете разрешение, я с радостью вам помогу. В противном случае... Закон есть закон: информация конфиденциальная, я не хочу потерять работу.
   — Ясно.

* * *

   Окружной департамент по связям с общественностью находится в том же здании этажом выше. Приходится ждать, пока начальник, вернее начальница, не вернется с заседания. Зовут ее, судя по табличке, Бекки Хьюз.
   А вот и она! Пожимает тебе руку и приглашает в кабинет. Довольно миловидная, со вкусом одетая блондинка возрастом чуть за тридцать. Наверняка старательная, раз успела стать начальницей департамента.
   — Администратор поступил совершенно правильно, — заявляет Бекки.
   Тебя ее слова явно не убедили.
   — Из всех законов и правил существуют исключения, мисс Хьюз, особенно в случаях крайней важности.
   — Крайней важности? — переспрашивает Бекки. — При усыновлении нет ничего важнее, чем сохранить анонимность биологической матери. — Она берет стоящий на окне кофейник. — Хотите кофе?
   — Нет, спасибо, — качаешь головой ты. — Нервы и без того на пределе.
   — Без кофеина!
   — Тогда почему бы и нет! Мне черный.
   Разлив горячий напиток в чашечки, Бекки усаживается в кресло напротив.
   — Отдав ребенка на усыновление, женщины испытывают чувство вины. Иногда это совсем молодые девушки без средств, иногда незамужние женщины, иногда многодетные матери... Как бы то ни было, если вместо аборта женщина решает родить ребенка и отдать на усыновление, она переживает колоссальный стресс. Чтобы с ним справиться, необходимо абстрагироваться от прошлого: с ребенком все хорошо, но он далеко, на другой планете... Лично я считаю, просто бесчеловечно по прошествии многих лет разыскивать несчастную мать и напоминать ей о содеянном.
   — В данном случае мать, скорее всего, уже мертва...
   — Продолжайте, мистер Вайнберг.
   — А я представляю не интересы клиента, а...
   — Свои собственные?
   — Да...
   Неожиданно для себя ты рассказываешь о трагической гибели двух самых дорогих людей на свете.
   — И вы хотите знать, являются ли они вашими биологическими родителями?
   — И есть ли у меня брат или сестра и... — Ты едва сдерживаешься, чтобы не добавить «настоящий ли я еврей».
   — Извините, мистер Вайнберг, но вы поступаете неразумно.
   — Именно так считают мои дядя и жена, а также и шериф из Редвуд-Пойнта.
   — Из Редвуд-Пойнта?
   — Да, это городишко в сорока милях к югу.
   — Сорок или сорок тысяч миль... Какая разница? Разве Эстер с Саймоном вас не любили?
   — Обожали, — шепчешь ты, на глаза наворачиваются слезы.
   — Значит, они и есть ваши настоящие родители! Мистер Вайнберг, меня удочерили, а когда я подросла, стали бить и издеваться. Поэтому я и работаю здесь, чтобы с другими детьми ничего подобного не случилось. Но тем несчастным женщинам желаю только добра. Раз они решили, что не смогут вырастить ребенка должным образом, то, по-моему, заслуживают если не уважения, то хотя бы понимания.
   — Совершенно верно, однако я не хочу встречаться с матерью. Она, скорее всего, мертва. Мне бы только узнать, усыновили меня или нет.
   Бекки разочарованно качает головой, берет трубку и набирает какой-то номер.
   — Это архив? Привет, Чарли, как жизнь? Я тоже в порядке. Слушай, к тебе тут приходил адвокат, хотел закрытые файлы посмотреть. Да, ты все правильно сделал. У меня просьба... Просто посмотри, есть там его свидетельство или нет, больше ничего. — Бекки передает дату, место рождения и фамилию усыновителей. — Да, подожду... — Кажется, минута тянется бесконечно. — Да, Чарли? Угу, спасибо огромное. — Она кладет трубку. — Мистер Вайнберг, ваших данных там нет. Вас не усыновили. Возвращайтесь к своей семье.
   — Если только...
   — Если только что?
   — Возможно, усыновление было организовано не официально, а в результате личной договоренности между биологической матерью и усыновителями. Слышали о так называемом «сером рынке»?
   — Слышала. В любом случае усыновление должно быть разрешено официально и документально зафиксировано. А еще... — Бекки нерешительно мнется. — Лучше попробую так объяснить. Сейчас детей на усыновление почти не отдают — из-за легализации абортов, широкого выбора противозачаточных средств. Однако даже в наши дни усыновляют только белых малышей европеоидного типа. Ни темнокожих, ни мулатов, ни азиатов, а лишь белых. А в тридцатые ситуация была совершенно иной. Забеременев, белые девушки стремились избавиться от ребенка. Не хочу вас обидеть, но...
   — Все в порядке.
   — Ваша фамилия Вайнберг, значит, вы еврей. И в тридцатые, и сейчас большинство пар, желающих усыновить ребенка, были протестантами и хотели малыша от матери-протестантки. Если бы вас отдавали на усыновление даже полулегально, вряд ли нашлось бы много желающих. Боюсь, в конце концов у вашей матери остался бы только один вариант...
   — "Черный рынок"? — подсказываешь ты, чувствуя, как на виске начинает биться жилка.
   — Да, продажа ребенка, что является нарушением аболиционистского закона. В таких случаях врачи и юристы наживаются на отчаявшихся стать родителями парах.
   — А если у моей матери были шотландские корни?
   Бекки растерянно качает головой.
   — Хотите сказать, что...
   — Еврейские пары, — хмуришься, вспоминая фамилии, мелькавшие на свидетельствах: Майер, Бегельман, Маргулис, Вайнберг.
   — Думаете, они так хотели детей, что согласились...
   — Да, усыновить протестантских малышей.

* * *

   Все это только догадки. Единственное, что якобы связывает тебя с Мэри Дункан, — отказ, который она подписала в Редвуд-Пойнте за неделю до твоего рождения. Доказательство, прямо сказать, неубедительное, на суде такое не представишь. Даже большое число еврейских фамилий на выданных в Редвуд-Пойнте свидетельствах о рождении может иметь вполне невинное объяснение: на курорте привечали евреев, синагогу построили, подавали кошерную еду...
   Почему же тебе так неспокойно? Что не дает заснуть и заставляет мерить шагами гостиничный номер? Как действовать дальше? Вернуться в Редвуд-Пойнт и еще раз расспросить шерифа Китрика? О чем? Он скажет то же, что и Бекки Хьюз: «Это все домыслы, мистер Вайнберг, а доказательств нет».
   И тут тебя осеняет. Доктор Джонатан Адамс! Тот самый, который заверил не только твое, но и свидетельства всех рожденных в Редвуд-Пойнте детей. Ты ликуешь... потом одергиваешь себя. Доктора-то, наверное, нет в живых. Хотя почему, совершенно необязательно! Саймон и Эстер были живы еще три недели назад. Горло судорожно сжимается: Саймон и Эстер... Кто знает, может, доктор Адамс был их ровесником?
   Где же его найти? Клиника в Редвуд-Пойнте закрылась еще в сороковые, так что доктор мог перебраться куда угодно. Рука машинально тянется к телефону. Год назад ты представлял на суде интересы молодой женщины, лишившейся зрения в результате преступной халатности офтальмолога. Сколько часов пришлось вести переговоры с представителями Американской медицинской ассоциации! До сих пор помнишь наизусть телефон их горячей линии.
   — Справочная медицинской ассоциации, слушаем вас! — говорит бодрый мужской голос. — Доктор Джонатан Адамс? Такой не значится... Подождите, есть Джонатан Адамс-младший, акушер из Сан-Франциско. Рабочий телефон...
   Быстро записываешь номер, и вот пальцы снова порхают по телефонным кнопкам. В медицине семейственность принята не меньше, чем в юриспруденции, да и сыновей часто называют так же, как отцов. Конечно, на свете много Джонатанов Адамсов, но то, что живущий в Сан-Франциско — акушер, вселяет определенную надежду.
   Трубку берет секретарша.
   — Доктора Адамса, будьте любезны.
   — Он сейчас с пациенткой. Если желаете, оставьте свой номер.
   — Да, пожалуйста... Только, думаю, доктор захочет поговорить со мной прямо сейчас. Скажите, что это касается его отца и клиники в Редвуд-Пойнте.
   — Но у него пациентка....
   — А вы попробуйте! Полагаю, он не станет ругаться!
   — Ну, если вы...
   — Уверен? Да, на все сто!
   — Тогда подождите.
   Через полминуты ты слышишь низкий мужской голос:
   — Доктор Адамс у телефона. В чем дело?
   — Я уже объяснил вашей секретарше: это касается вашего отца, клиники в Редвуд-Пойнте и того, что там произошло в тридцать восьмом году.
   — Мне ничего об этом не известно. О господи!
   В трубке раздаются короткие гудки.

* * *

   Остаток дня уходит на поиски Джун Энгл. Кажется, она единственная ниточка, которая может привести к разгадке. Если бывшая медсестра жива, то наверняка на пенсии. Может, она состоит в какой-нибудь организации или выписывает журналы? Нет... Целый вечер на телефоне, а все без толку! Медсестра будто испарилась.
   Незаметно подкрадывается вечер. Идти в ресторан не хочется, и ты заказываешь тушеную лососину прямо в номер. М-м, от стресса даже аппетит пропал.
   Рискнуть и позвонить доктору Адамсу домой?
   Трубку берет какая-то женщина.
   — Он еще... Нет, подождите, кажется, подъехал.
   Пальцы судорожно впиваются в трубку.
   — Доктор Адамс слушает!
   — Я уже звонил сегодня по поводу вашего отца, клиники в Редвуд-Пойнте и того...
   — Ты, сукин сын...
   — Доктор Адамс, не нужно меня оскорблять. Просто ответьте на несколько вопросов, и я оставлю вас в покое.
   — Это телефонное хулиганство! За такое в тюрьму сажают!
   — Не беспокойтесь, я адвокат и знаю законы. У меня частная практика в Чикаго.
   — В Калифорнии ваша лицензия недействительна, вы не имеете права звонить мне и запугивать!
   — Слушайте, зачем лезть в бутылку? Просто ответьте на несколько вопросов о клинике.
   — Я не обязан с вами разговаривать!
   — Похоже, вам есть что скрывать!
   — Почему бы вам не... О клинике я ничего не знаю, — уже спокойнее говорит доктор. — Отец умер десять лет назад. Почему бы вам не оставить прошлое в покое?
   — Не могу, пока во всем не разберусь, — настаиваешь ты. — В тысяча девятьсот тридцать восьмом году ваш отец подписал мое свидетельство о рождении. Мне нужно кое-что узнать.