Моррелл Дэвид. Черный вечер (сборник)

   — Что вы, что вы, напротив! Скажите, он использовал эту «Смит-Корону»?
   — Да, ежедневно.
   — Я спрашиваю, потому что недавно приобрел старую печатную машинку. Вид у нее необычный, но мне понравилась, а продавец сказал, будто она когда-то принадлежала вашему мужу.
   — Ну, это вряд ли...
   В груди не осталось воздуха, казалось, вот-вот и сердце перестанет биться.
   — Хотя, подождите-ка... Да, была машинка, такая уродливая...
   — Вполне подходящее описание!
   — Уинстон держал ее в шкафу. Я все просила выбросить это страшилище, а он говорил: друг не простит.
   — Друг? — Короткое, всего в четыре буквы, слово рыбьей костью застряло в горле Эрика.
   — Да, Стюарт Донован, они вместе ходили под парусом. Однажды вечером Уинстон принес домой странную пишущую машинку, заявив, что это — антиквариат, а самое главное — подарок Стюарта. На мой взгляд, это был не антиквариат, а рухлядь, но спорить я не стала. А когда муж умер... — Миссис Стюарт запнулась, потом заговорила чуть глуше: — Я решила продать ее вместе с лишней мебелью.
   ...Эрик вышел из машины. Солнце село, быстро сгущались сумерки. Вдыхая соленый воздух, он смотрел на вывеску над дверью небольшой мастерской: «Печатные машинки Донована, ремонт и продажа». Сначала молодой писатель планировал найти мастерскую, а на следующее утро вернуться и потолковать с Донованом. Сквозь опущенные жалюзи сочился свет, и, несмотря на табличку «Закрыто», было ясно, что в мастерской кто-то есть.
   Эрик постучал, жалюзи приподнялись, и в окно выглянул какой-то старик.
   — Закрыто! — чуть слышно донеслось через оконное стекло.
   — Пожалуйста, это очень важно!
   — Закрыто! — повторил старик и опустил жалюзи.
   — Уинстон Дэвис...
   Удаляющаяся фигура тут же остановилась. Снова подняв жалюзи, старик выглянул в окно.
   — Вы сказали «Уинстон Дэвис»?
   — Пожалуйста, мне нужно кое-что о нем узнать...
   Тихо щелкнул замок, дверь открылась, и старик уставился на Эрика из-под кустистых насупленных бровей.
   — Вы Стюарт Донован?
   — Да, — кивнул старик, — мы с Уинстоном много лет дружили.
   — Именно поэтому я и пришел.
   — Заходите, — удивленно сказал Донован. Невысокий, худой, он опирался на деревянную палку. На нем был двубортный костюм с бабочкой из тончайшего шелка. Ворот рубашки слишком широк для тонкой морщинистой шеи. От желтоватой, будто пергаментной кожи пахло мятой.
   — Хочу кое-что вам показать, — заявил Эрик и, бросившись к лимузину, принес в мастерскую печатную машинку.
   — Ах, вот в чем дело... — Блеклые голубые глаза расширились от удивления.
   — Да, ваш подарок Уинстону.
   — Откуда вы...
   — У старьевщика купил.
   Донован застонал, закрыв лицо руками.
   — Машинка сломалась, — объявил Эрик. — Сможете починить?
   — Значит, вы знаете...
   — Ее секрет? Да, конечно! Послушайте, она мне очень нужна. Если не почините...
   — Вам конец? Уинстон то же самое говорил, — усмехнулся старик. — Пару раз, когда она ломалась, прибегал ко мне в полной панике: «Договора! Авторские! Если не починишь, я пропал!» Что ж, я всегда был рад помочь старому другу. — В голубых глазах появился блеск.
   — А мне поможете? Заплачу, сколько скажете.
   — Ну, расценки у меня для всех одинаковые! Я ведь уходить собирался, жена ждет к ужину... Надо же, эта машинка была моей тайной гордостью... Поставьте ее на стол! Я посмотрю, в чем дело. Хотя бы ради памяти Уинстона...
   Освободившись от тяжелой ноши, Эрик растирал онемевшие руки.
   — Одного не пойму: почему вы одной машинкой ограничились? Это ведь золотое дно!
   — Я собрал несколько...
   Колени мелко задрожали.
   — Человек я довольно обеспеченный, за деньгами не гонюсь. У богатых столько проблем, — вздохнул старик. — Взять, например, Уинстона. Под конец в комок нервов превратился, боялся, что машинка во время ремонта сломается. Эх, не надо было ему ее дарить, но он не жадничал, десять процентов от гонорара мне отдавал.
   — Обещаю вам пятнадцать, только, пожалуйста, почините!
   Напевая какую-то старую мелодию, Донован аккуратно разобрал корпус и проверил рычаги.
   — В принципе, проблема ясна, — заявил он.
   — Скоба треснула! — подсказал Эрик.
   — Ну, это не главное, скобу можно заменить.
   Эрик вздохнул с облегчением.
   — Тогда, если не возражаете...
   — Клавиши заблокированы, потому что треснула скоба, — продолжал старик, — а до того, как это случилось, эта модель... хм, работала не так, как нужно. Не сочиняла...
   Сейчас его вырвет... Эрик кивнул.
   — Основная проблема в том, что машинка исписалась. В ней не осталось слов, если так можно сказать.
   Молодой писатель зажал рот руками. Не может быть... Не может быть...
   — Так добавьте!
   — К сожалению, не могу. Словарный запас не восполняется, сам не знаю, почему. Сколько раз пробовал — ничего не выходит. Нужно собрать новую машинку...
   — Ну, так соберите! Заплачу, сколько скажете.
   — К сожалению, не могу, сноровку потерял. Пять первых моделей получились удачными, шестая и седьмая барахлили, восьмая вообще не удалась, и больше я не пытался.
   — Так попробуйте еще раз!
   — Не могу! Не могу... Не представляете, как это тяжело. Я потом неделями не способен разговаривать, слов нет...
   — Боже милостивый, постарайтесь!
   — Очень жаль, — покачал головой Донован.
   За щуплой спиной старика на низеньком полированном столе молодой человек увидел машинку. То же самое убожество: шишечки, рычажки, кнопочки, завитушки.
   — Тогда вон ту за миллион отдайте!
   — Исключено, — покачал головой старик. — Это моя собственная, для детей собирал. Сейчас они уже взрослые, и с машинкой играют внуки.
   — Два миллиона! — настаивал Эрик, думая о доме в Нью-Йорке, вилле на Малибу, ранчо в Бимини, яхте и красном «Феррари». — Черт побери, три!
   Шесть дней, осталось всего шесть дней, придется по десять часов в сутки печатать.
   — Вы просто обязаны продать мне машинку!
   — Простите, но нет! Я старик, зачем мне деньги?
   Кровь ударила в голову. Недолго думая, писатель схватил машинку и бросился вон из мастерской. Старик попытался его остановить. Отбиваясь, молодой писатель сбил его с ног.
   — Машинка моя! — рыдал старик. — Я для детей ее собирал!
   — Четыре миллиона! — орал Эрик.
   — Ни за какие деньги в мире!
   Донован схватил Эрика за ноги.
   — Вот черт! — пробормотал писатель, взял стоявшую у стены трость и ударил Донована по голове. — Вы не представляете, как она мне нужна!
   Словно обезумев, он лупил беззащитного старика.
   Хрупкое тело содрогнулось, с трости закапала кровь.
   Тишина, давящая на виски тишина.
   Боже, что он наделал! Пошатнувшись, Эрик выронил трость и в ужасе уставился на бездыханное тело Донована.
   Моя, машинка моя! Остальное неважно...
   Писатель протер стол, трость и обе печатные машинки, а затем обменял сломанную на рабочую. Кажется, все в порядке. Шофер ни о чем не догадывается. Газет он не читает и никогда не узнает об убийстве старика в коттеджном поселке Лонг-Айленда. Конечно, миссис Дэвис может вспомнить вечернего гостя, но вряд ли свяжет его с убийством. К тому же своего имени Эрик не называл.
   Можно ни о чем не беспокоиться...

* * *

   На столе стоит новенький персональный компьютер. Только для вида, надо же производить впечатление на гостей! Едва лимузин отъехал от дома, как Эрик включил большой свет и, оттолкнув монитор, поставил на стол свою спасительницу. Еще шесть дней... Да, он успеет! Шампанского достаточно, новых кассет — тоже. Единственный отрицательный момент — от печатанья вслепую немеют пальцы. Ну да ничего, главное — результат.
   Эрик щедро плеснул себе шампанского и поставил «Чернокнижника». Теперь сигарету, и можно приступать к работе.
   От произошедшего бросает в дрожь, но это неважно. Важна лишь машинка, которая спасет виллу, ранчо, квартиру, яхту и самолет. Можно вздохнуть с облегчением, все будет как раньше: вечеринки, девочки, да еще четыре миллиона удалось сэкономить.
   Интересно, что получилось?
   Эрик закричал.
   На белом листе было совсем не то, на что он рассчитывал. Вместо сентиментальной прозы «Приходского леса» появилось нечто иное: «Бежит Джон. Бежит Мэри. За ними бежит Рекс».
   (Я для детей ее собирал. Сейчас они уже взрослые, и с машинкой играют внуки).
   Молодой писатель колотил по клавишам и кричал. Кричал так громко, что уши закладывало.
   «Рекс бежит в лес. Мэри бежит за Рексом. Джон бежит за Мэри».

* * *

   Дикие крики разбудили соседей. Насмерть перепугавшись, они решили, что на знаменитого писателя напали, и вызвали «Скорую» вместе с полицией. Полицейские прибыли первыми и увидели истошно орущего Эрика за пишущей машинкой.
   Неизвестно, что было ужаснее: бьющийся в истерике писатель или машинка, из которой торчал наполовину исписанный лист.
   «Мэри лезет на дерево. Джон лезет на дерево. Рекс лает на Джона». Затем пробел и еще несколько строк: «Эрик убивает мистера Донована. Эрик до смерти забивает старика палкой. Эрик крадет меня. Эрик должен сесть в тюрьму».
   Может, дело было в освещении, а может, в необычно расположенных клавишах, но полицейским показалось, что машинка ухмыляется.

Ловушка для неосторожных

   Дэннис Этчисон не только популярный писатель-фантаст, но и редактор многочисленных антологий. В 1991 году, когда издавался третий том серии «Мастера мрака», он попросил Клайва Баркера, Стивена Кинга, Дина Купца, Джойс Кэрол Оутс и меня выбрать самый любимый из своих рассказов и написать небольшое вступление с объяснением своего выбора. Я послал Этчисону следующее:
   "Как же выбрать рассказ, который можно назвать моей «визитной карточкой»? Прежде чем избрать «Всегда я слышу за спиной» (1983), я перечитал несколько и остановился на этом не потому, что он самый страшный («За этот и все мои грехи» гораздо страшнее), не потому, что стиль здесь особенный (как в «Спрятанном смехе»), а потому, что он во всех отношениях самый типичный.
   Давайте сначала разберемся со стилистикой. Как и большинству коллег, новые произведения даются мне с огромным трудом. Долгое время, кроме «Первой крови», я вообще ничего не мог писать, а потом мне приснился кошмар, который слово в слово изложен в «Капели». Этот рассказ, тут же приобретенный «Альманахом Эллери Квина», и стал моим первым опубликованным произведением. А буквально через пару дней позвонил агент, сообщив, что «Первой кровью» заинтересовалось крупное издательство. Лишь тот, кто когда-нибудь писал «в стол», поймет, что «Капель» для меня — своего рода талисман.
   Ободренный, я взялся за следующую книгу (пресловутый синдром второго романа: «А если не получится?»), но кошмары больше не снились. Второй роман, «Завещание», продолжал буксовать, и я с нетерпением ждал следующего сна, за которым должно последовать вдохновение.
   Я в то время был преподавателем литературы в университете Айовы. Готовясь к очередной лекции, случайно открыл «Мою последнюю герцогиню» Роберта Браунинга и почувствовал холодок открытия. Видите ли, в «Капели» повествование ведется от первого лица, чего я всегда опасался, не желая уподобляться Генри Джеймсу^[1].
   В комментариях к «Повороту винта» Джеймс назвал такой прием «ловушкой для неосторожных», потому что благодаря повествованию от первого лица невозможно понять, что происходит на самом деле, а что обезумевшей рассказчице только кажется. «Пожалейте читателей, зачем им волноваться о вашем душевном здравии?» И как после такого напутствия из уст уважаемого классика писать от первого лица? Неужели даже кошмары не помогут?
   «Моя последняя герцогиня» развеяла все сомнения. Поэма написана в созданном самим Браунингом стиле драматического монолога. «Смотрите, на стене портрет», — начинает Браунинг (вернее, рассказчик). К кому он обращается? Как воспринимает такой стиль читатель?
   Примерно в то же время я увлекся творчеством Джеймса Кейна. «Где-то в полдень меня выбросили из грузовика с сеном» — так начинается «Почтальон всегда звонит дважды». По-моему, весьма оригинально, и в данном случае Кейн не обращается непосредственно к читателям. Его ожидающий смертной казни герой пишет своего рода исповедь.
   Может, притвориться, что никогда не читал Джеймса, и сосредоточиться на Браунинге с Кейном? Решение принято: буду писать от первого лица. Так естественнее, эмоциональнее, ярче. Можно обратиться к читателю напрямую, как к близкому другу, избегая персонажей-посредников. «Всегда я слышу за спиной» с первого слова до последнего написан под влиянием Браунинга. Однако в тот момент, когда главный герой, он же — жертва, объявляет, что его рассказ — послание тем, кто найдет его бездыханное тело, звучит голос Джеймса Кейна, благослови его бог! Браунинг и Кейн, если бы не вы, не выбраться бы мне из творческого кризиса!
   Теперь о тематике. По причинам слишком сложным, чтобы объяснять в короткой статье, больше всего меня волнует спокойствие и стабильность членов моей семьи. Потерять одного из них — что может быть ужаснее? Похоже, все человеческие страхи материальны: 27 июня 1987 года от лейкемии умер мой пятнадцатилетний сын Мэтью. Агония несчастного мальчика, которому не суждено было стать мужчиной, описана в книге «Стрекозы». Но «Капель» и другие рассказы, написанные до смерти Мэтью, уже пронизаны безотчетным страхом и отчаянием: я будто заранее знал, что случится непоправимое. Главный герой «Всегда я слышу за спиной», от имени которого ведется повествование, теряет все, что ему дорого, не по собственной вине, а потому что так случилось. Потому что человеку не всегда под силу контролировать ход событий, а жизнь, видит бог, трудна и несправедлива.
   Я ведь на самом деле был преподавателем литературы, и одна из студенток действительно обвинила меня в сексуальном домогательстве. Она писала письма, звонила, угрожала не только мне, но и членам моей семьи. Так что «Всегда я слышу за спиной» основан на реальных событиях, за исключением того, что эта девушка жива и где-то до сих пор плетет свои грязные сети.
   Рожденный в Канаде, образование я получил в Пенсильвании и университете Айовы, отчего с юношеской поры крепко полюбил бескрайнее небо и невозмутимую красоту моей новой родины. Полюбил настолько, что решил сделать ее местом действия своих рассказов. Леденящий ужас гнездится не только на мрачном побережье Новой Англии или в жутких гетто бездушных мегаполисов, страх махровым цветом расцветает и в тихой провинциальной глуши под ослепительно яркими лучами солнца. На безмятежных просторах Среднего Запада, вдали от суеты, шума и забот разворачивается действие рассказов «Гроза» и «За этот и все мои грехи».
   Итак, в качестве визитной карточки выбираю «Всегда я слышу за спиной». Главный герой, он же — рассказчик, он же — мое «альтер эго», жертвует жизнью, сердцем и душой ради семьи. Прекрасно его понимаю. Будь такой шанс у меня, не раздумывая, отдал бы и сердце, и душу, и жизнь, только бы вернуть сына".

Всегда я слышу за спиной

   «But at My Back I Always Hear» 1983
   Вчера в три часа ночи она опять позвонила. Я до смерти перепуган: куда бежать, где спрятаться? В отеле пришлось зарегистрироваться под выдуманным именем. Вообще-то я из Айова-Сити, но сейчас нахожусь в Джонстауне, штат Пенсильвания. Я преподаю, вернее еще три дня назад преподавал, в университете американскую литературу. Ни за что не вернусь в Айову, хотя прекрасно понимаю: бесконечно прятаться невозможно. С каждой ночью она все ближе.

* * *

   Она с самого начала меня пугала.
   В университет я всегда приходил пораньше, чтобы спокойно подготовиться к лекциям. Кабинет мой на третьем этаже, отделенный от остальных пожарной лестницей. Коллеги иногда шутили, что меня в глухомань заслали, а я и не думал обижаться. Чем тише и спокойнее, тем лучше думается. Не обращая внимания на шум и шорохи с пожарной лестницы, я представлял, что нахожусь один в университетском здании.
   В восемь утра я действительно был один, хотя в тот день все сложилось иначе. С тяжелым портфелем в руках я шел по лестнице, и звук шагов эхом отражался от каменных стен и ступеней из искусственного мрамора. Первый этаж. Второй. Когда до третьего остался один пролет, я увидел ее в кресле у дверей кабинета. Солнечное утро померкло: от девушки будто могильным холодом веяло.
   Восемь утра — если разобраться, не так уж и рано. Многие к этому времени успевают встать, позавтракать и собрать детей в школу. Но студенты совсем другое дело, для них в восемь часов еще самый сон. Утренние лекции они ненавидят, однако часто прогуливать опасно, поэтому неумытые, непричесанные и хмурые молодые люди вползают в аудиторию буквально за секунду до звонка.
   Вот я и удивился: что заставило девушку прийти за полтора часа до начала занятий? Тусклые каштановые волосы, бесформенный свитер, потертые джинсы — так одеваются многие студентки, зато глаза странные: темные, дикие, безумные.
   Я с трудом заставил себя преодолеть последний пролет.
   — Вам нужна консультация?
   Вместо ответа невыразительный кивок.
   — Не устраивает какая-то отметка?
   На этот раз девица отрицательно покачала головой.
   В смущении я дольше обычного возился с ключами, пока открывал дверь. Кабинет небольшой: стол, два стула и книжная полка у окна. Устроившись за столом, я наблюдал за девушкой: вошла вслед за мной, огляделась по сторонам и плотно притворила дверь.
   Вот это мне совсем не понравилось. Когда студентки делают что-то подобное, все время кажется, что по коридору идет кто-нибудь из коллег. Что он или она подумает, услышав за закрытой дверью девичий голосок? Нужно было попросить ее открыть дверь, но, заглянув в измученные глаза, я решил не настаивать. Может, ей так комфортнее?
   — Садитесь, — приветливо предложил я. — Чем могу быть полезен, мисс... Простите, не помню вашего имени.
   — Саманта Перри. Но Саманта мне не нравится, — заявила студентка, ерзая на стуле, — и я сократила его...
   — Неужели? — некстати перебил я.
   — Да, до Сэм. Я хожу на ваши лекции по вторникам и четвергам. Вы... — закусила губу девушка, — говорили со мной.
   — Имеете в виду, вас взволновала тема, которую мы обсуждали? — недоуменно нахмурился я.
   — Нет, мистер Инграм, вы говорили со мной. Целую лекцию не сводили глаз. Остальные студенты будто бы исчезли, остались только мы вдвоем. Лекция была о Хемингуэе. Рассказывая, как Фредерик Генри желал близости с Кэтрин, вы имели в виду, что хотите меня.
   От удивления я не сразу нашелся с ответом. Пришлось закурить, чтобы хоть как-то замаскировать смущение.
   — Вы ошибаетесь.
   — Я вас слышала! Уверена, остальные студенты тоже почувствовали...
   — Я просто читал лекцию. Я вообще часто смотрю в глаза студентам, чтобы удостовериться, что они слушают. Так что вы ошиблись...
   — Значит, вы не хотите со мной спать? — с болью в голосе спросила девушка.
   — Нет, за секс я оценки не ставлю.
   — Да не волнуют меня ваши оценки!
   — Я счастливо женат, имею двоих детей. Допустим, я действительно хотел бы вас совратить... Разве не глупо делать это перед всей аудиторией?
   — Значит, вы не хотели... — Девушка закусила губу.
   — Мне очень жаль...
   — Но вы же со мной разговариваете! Я слышу ваш голос и в аудитории, и дома, идаже во сне... Вы говорите, что хотите меня...
   По коже побежал мороз.
   — Вам просто кажется...
   — Нет, ваш голос слышен так отчетливо! Когда я читаю, или учу, или...
   — Как же вы можете его слышать, если меня самого нет?
   — Вы посылаете мне мысли! Сосредоточиваетесь и вкладываете их в мое сознание.
   Горло судорожно сжалось. Нужно срочно найти какой-то аргумент, что-нибудь весомое.
   — Знаете, я не верю в телепатию и никогда не пытался посылать вам мысли.
   — А неосознанно?
   Я покачал головой. Ну как бы ей помягче объяснить, что на всем потоке она самая непривлекательная? В ее группе столько хорошеньких студенток, что даже если бы я не был женат, то ни за что бы не стал строить ей глазки.
   — Вы слишком много занимаетесь, — осторожно начал я. — Занимаетесь так усердно, что постоянно думаете обо мне и даже слышите мой голос Я люблю свой предмет и стараюсь делать лекции яркими и незабываемыми — вот студентам и кажется, будто я говорю с каждым из них отдельно.
   — Вы не имеете права так учить! — закричала студентка. — Это жестоко! Несправедливо! — По щекам потекли слезы. — Идиоткой меня выставили!
   — Простите, не хотел...
   — Не хотели, но сделали! Сбили с толку, обманули!
   — Нет, вовсе нет, постарайтесь упокоиться.
   Девица поднялась так резко, что я вздрогнул: вдруг набросится на меня с кулаками или начнет кричать, что ее изнасиловали? Черт побери, ну почему я не оставил дверь открытой?
   Рыдая, Саманта выбежала из кабинета, а я, потрясенный до глубины души, курил сигарету за сигаретой. На лестнице слышались всхлипывания, затем шорох удаляющихся шагов, и, наконец, громко хлопнула входная дверь.
   Тишина, целительная тишина...

* * *

   Примерно через час я увидел ее на лекции. К счастью, Саманта привела себя в порядок, только припухшие глаза свидетельствовали о неловкой утренней сцене. Не студентка, а пчелка какая-то: ни на секунду не отвлекалась, ловила каждое мое слово.
   После звонка я попробовал расспросить молодого аспиранта, который вел в этой группе семинары.
   — Сэм? Конечно, я ее знаю. Троечница, серость и посредственность. Представляете, записалась ко мне на консультацию, но вместо творчества Хемингуэя расспрашивала о вас. Можно сказать, инквизиторский допрос учинила. Бедняжка, мне ее жаль...
   — Почему?
   — Сэм так некрасива, что парни за сто метров ее обходят. Подруг тоже нет. Зато есть какие-то проблемы с отцом. Хотя ничего определенного она не сказала, по-моему, я знаю, в чем дело. У нее три сестры-красавицы, и к ней папочка относится как к гадкому утенку. Бедная дурнушка старается его порадовать, прямо из кожи вон лезет, а папаша внимания не обращает. А вы якобы на него похожи.
   — Что? Я похож на отца Сэм?
   — Ну, лет на десять помоложе, а так практически одно лицо.
   ...Дня через два, в восемь утра, поднявшись на третий этаж, я снова наткнулся на Саманту.
   Убеждая себя, что все под контролем, я вошел в кабинет. Словно прочитав мысли, девушка оставила дверь открытой. Саманта сидела прямо, как сабля, и буравила меня взглядом.
   — Это снова случилось, — объявила она.
   — На лекции я на вас даже не смотрел.
   — Нет, все началось позже, когда я сидела в библиотеке. А потом, когда я в кафетерий зашла, голос звучал так ясно, будто вы за соседним столиком сидели.
   — Сколько было времени?
   — Половина шестого.
   — В то время я ужинал с деканом. Уверяю, Сэм, никаких мыслей я не посылал, даже не думал о вас.
   — Я ничего не сочиняю: вы хотели со мной переспать!
   — Я хотел, чтобы декан выделил деньги на нужды факультета! Только и думал, как его убедить. Ничего не вышло, и я направил все свои силы на то, чтобы не напиться.
   — Но голос...
   — Все ваши фантазии... Если бы я пересылал вам мысли, то разве стал бы отрицать? Зачем, если я хочу затащить вас в постель?
   — Мне страшно...
   — У вас проблемы с отцом.
   — Что?
   — Мой помощник рассказал, что я похож на вашего отца.
   Саманта побледнела:
   — Это должно было остаться тайной!
   — Я сам его расспросил.
   — Если вы напоминаете мне отца, а я хочу с вами спать, значит, на самом деле я хочу спать...
   — Сэм, не надо!
   — ...со своим отцом! Вы что, издеваетесь?
   — Нет, даже не думал! Вы просто запутались в себе. Может, стоит обратиться к...
   Договорить мне Саманта не дала. С красным от стыда и слез лицом она бросилась вон из кабинета.
   Больше я ее не видел. Через час началась лекция, но в аудитории ее не было, а через день из деканата пришло заявление, что мисс Перри отказывается от моего курса.
   Я с радостью забыл о Саманте.

* * *

   Быстро пролетело лето, и пришла осень. В начале ноября мы с женой засиделись глубоко за полночь, ожидая, когда подведут предварительные итоги президентских выборов.
   Где-то около трех зазвонил телефон. Раз звонят в такое время, значит... Кто может звонить в такое время?
   Я как раз собирался достать пиво из холодильника и от резкой телефонной трели больно ударился головой о полку. Растирая набухающую на лбу шишку, я покосился на Джин: кому брать трубку?
   — Наверное, кто-нибудь из друзей. Сейчас все, кому не лень, прогнозы делают.
   На самом деле я боялся, что что-то случилось с родителями. Один из них заболел или, не дай бог...
   — Алло? — сняла трубку Джин. Судя по выражению лица, звонят явно не друзья. — Это тебя, какая-то девушка.
   — Что?
   — Голос молодой, мистера Инграма спрашивает.
   — Черт, студентка!
   — Почему она звонит в такое время?
   От волнения я забыл закрыть дверцу холодильника.
   В браке я действительно счастлив. Конечно, у нас с Джин были проблемы, но мы смогли найти разумный компромисс. Моей жене тридцать пять, она очень привлекательная, умная и терпеливая. Однако всякому терпению есть предел: кто знает, какие предположения она строит?
   — Вот сейчас и выясним. — Я выхватил трубку и, словно стараясь оправдаться в глазах Джин, закричал: — Да! Кто это?
   — Я вас слышала, — жалобно проговорил дрожащий женский голос.