Страница:
Современник вспоминает, что Екатерина Петровна публично упрекала мужа за его отрицательное отношение к Наполеону, помазание на трон которого совершал сам Папа Римский. Это происходило в 1810-1811 годах, в то самое время, когда Наполеон начал активно готовиться к войне против России.
Аббат Сюрюг уговаривал Екатерину Петровну втайне от мужа перейти в католичество и в конце концов добился в этом успеха. Но княгиня, чувствуя угрызения совести, призналась мужу, что стала католичкой. О реакции графа мы знаем из письма аббата Сюрюга одному из его друзей: "Несмотря на мое строгое запрещение и все мои убеждения, она открыла тайну мужу. Можете себе представить, как он принял подобное признание. Он ей сказал: "Ты совершила бесчестный поступок"".
Видимо, Ростопчин надеялся, что переход жены в католичество - такое же поверхностное явление, как и вообще ее отношение к религии, не придал этому большого значения, и его отношение к ней не изменилось.
Екатерина Петровна о католичестве больше не говорила, костел не посещала. Аббат Сюрюг продолжал появляться в доме Ростопчина на балах и вечерах. Прогуливаясь с хозяйкой по залам и ведя светскую беседу, он, уловив удобный момент, исповедовал и причащал графиню.
По мнению графа, события и испытания военного времени оттеснили у графини на задний план, а может, и вообще вытеснили из мыслей ее католичество. Перед вступлением французов она с детьми уехала в Ярославль. Аббат Сюрюг оставался в Москве и был советником Наполеона по русским делам.
После окончания войны католические церковники не оставили графиню Екатерину Петровну в своих домогательствах. Ее психика была сломлена. Она стала фанатичкой, мужа называла не иначе как "проклятым еретиком". С ее помощью окружавшим ее аббатам удалось увлечь в католичество старших дочерей Ростопчина. В родной семье Ростопчин оказался чужим и одиноким.
Его внучка Л.А.Ростопчина в своих воспоминаниях пишет, что после того как он обнаружил, "что хитрость и ложь свили гнездо у его очага... чувство глубокой горести не покидало его никогда". Единственной отрадой оставалась для него младшая дочь Лиза, которая была к нему ближе, чем к матери, и не поддавалась ее уговорам принять католическую веру.
Но семнадцатилетняя Лиза заболела скоротечной чахоткой и умерла в 1824 году. Ее смерть, по общему мнению современников, свела в могилу и отца.
Ужасны были и обстоятельства смерти девушки.
Внучка Ростопчина в своих воспоминаниях много лет спустя открыла эту семейную тайну.
Уже было ясно, что Лиза умирает, Федор Васильевич неотступно дежурил возле нее, позвали священника, он исповедал и соборовал девушку. Екатерина Петровна убедила Федора Васильевича, что дочери лучше, и отослала его отдохнуть и поспать.
Ночью Лиза скончалась. "Утром (графиня) разбудила мужа и сообщила ему, что Лиза умерла, приняв католичество... - рассказывает Л.А.Ростопчина. Граф отвечал, что, когда расстался с дочерью, она была православной, и послал за приходским священником. Вне себя графиня в свою очередь послала за аббатом - оба священника встретились у тела усопшей и разошлись, не сотворив установленных молитв. Тогда дед (Ф.В.Ростопчин) уведомил о событии уважаемого митрополита (Филарета. - В.М.), приказавшего схоронить скончавшуюся по обряду православной церкви. Мать не присутствовала на погребении".
Позже стали известны подробности кончины Лизы из рассказа случайно оказавшейся свидетельницей этой сцены племянницы горничной. Мемуаристка записала ее рассказ. "В ночь ее (Лизы. - В.М.) смерти, услыхав странный шум, она (племянница горничной. - В.М.) проснулась и босиком подкралась к полупритворенной двери. Тут она увидела бабку (графиню Е.П.Ростопчину. В.М.), крепко державшую при помощи компаньонки умирающую, бившуюся в их руках, между тем как католический священник насильно вкладывал ей в рот причастие... Последним усилием Лиза вырвалась, выплюнула причастие с потоком крови и упала мертвой".
Ростопчин умер полтора года спустя. Он завещал похоронить себя рядом о Лизой, без пышных похорон в простом гробу и не означать на надгробии его чинов и должностей. Младшего, двенадцатилетнего сына он в завещании распорядился взять от матери и передать опекунам. По распоряжению императора мальчик был зачислен в Пажеский корпус.
Екатерина Петровна не вышла проститься с мужем, не присутствовала ни на панихиде, ни на похоронах...
С.М.Загоскин, сын известного писателя, знавший графиню Е.П.Ростопчину в 1840 - 1850-е годы, рисует характерный портрет фанатички. "Она, - пишет он, - была высокого роста, крепкого телосложения и отличалась грубыми, неприятными чертами лица и огромными выпуклыми глазами. Она одевалась по моде 20-х годов, но ходила не иначе, как в черном платье и валеных туфлях. Темные волосы ее, почти без седины, были обстрижены, всклокочены и щетинисты, а уши огромного размера... Страшная нелюдимка, она не имела вовсе знакомых и, сделавшись католичкой, окружала себя только французскими аббатами... Почти не выходя из дома, она в течение дня развлекалась двумя ручными попугаями, которых носила на пальцах, сталкивая их лбами и потешаясь неистовыми их криками. Такой дикой, неприветливой старой дамы я никогда и нигде более не встречал".
Графиня Екатерина Петровна была похоронена по ее завещанию не на семейном участке Пятницкого кладбища, а отдельно - в католической части Немецкого. Еще до войны памятник с ее могилы пропал, и могила ее затерялась.
На могиле Евдокии Петровны Ростопчиной (1811-1858) - жены младшего сына графа Федора Васильевича Андрея Федоровича сохранился старый памятник, надпись также сохранилась полностью: на ней нет никакой эпитафии, только имя и даты жизни.
Евдокия Петровна Ростопчина родилась в Москве. По рождению она принадлежала к высшему светскому обществу, воспитывалась в семье деда и бабки - известных богачей Пашковых, так как в раннем детстве осталась сиротой. В ней рано проявился поэтический талант, Пушкин похвалил стихи семнадцатилетней поэтессы. В 1830-е годы ее произведения становятся "известны, - как пишет В.Г.Белинский, - каждому образованному и неутомимому читателю русских периодических изданий". С Москвой связана почти вся ее литературная деятельность. Переехав после замужества в Петербург, она через несколько лет возвращается в Москву.
В Москву, в Москву!
В тот город столь знакомый,
Где родилась, где вырастала я;
Откуда ум, надеждою влекомый,
Рвался вперед, навстречу бытия;
Где я постичь, где я узнать старалась
Земную жизнь; где с собственной душой
Свыкалась я; где сердце развивалось;
Где слезы первые пролиты были мной!
В Москве салон Ростопчиной привлекал многих литераторов и ученых, она была дружна с Жуковским, Лермонтовым, Вяземским, Островским, Погодиным, Одоевским и многими другими литераторами. Прекрасно чувствуя московский быт, "особый отпечаток" которого заметен "на всех московских", она пишет стихотворную комедию "Возврат Чацкого" - продолжение самой московской пьесы - "Горе от ума" А.С.Грибоедова. Комедия Ростопчиной имела большой успех в Москве, но, как и ее прототип, была запрещена цензурой и расходилась в публике в рукописном виде.
На том же участке, где и место Ростопчиных, означенном на официальном плане кладбища под № 8, находится могила ученого, поэта, художника Александра Леонидовича Чижевского (1897-1964), имя которого уже несколько раз упоминалось в этой книге. Над его захоронением поставлена невысокая стела светлого гранита. Здесь же похоронена его жена Нина Вадимовна Чижевская (Энгельгардт) (1903-1983).
Дворянские фамилии Чижевских и Энгельгардтов имели поместья в Смоленской губернии и были соседями. Впервые Нина Энгельгардт увидела Александра Чижевского в 1916 году. Тогда, вспоминала Нина Вадимовна, вольноопределяющийся, с Георгиевским крестом за храбрость, раненый герой, прибывший с фронта, приехал к ее родителям с визитом и, конечно, не обратил никакого внимания на тринадцатилетнюю девочку. Следующая встреча состоялась три десятилетия спустя.
За это время Чижевский стал всемирно известным ученым, познал счастье великих открытий, радость признания, а также зависть так называемых научных оппонентов и ненависть врагов. В 1942 году по обвинению в антисоветской агитации он был арестован (хотя, как справедливо полагал сам, мог попасть в застенки ГПУ-НКВД гораздо раньше) и по статье 58, пункт 10, получил восемь лет лагерей.
Нина Вадимовна была арестована ГПУ в первый раз в 1920 году, будучи семнадцатилетней девушкой, недавней воспитанницей Института благородных девиц. Тогда ее вскоре отпустили. Но два или три года спустя взяли снова, на этот раз она получила срок и попала на знаменитые Соловки. Ее вина заключалась в том, что она принадлежала к "враждебному классу", и таким же был круг ее знакомых. С тех пор Нина Вадимовна жила под постоянным наблюдением органов: по отбытии очередного срока ее на краткое время выпускали на волю, затем арестовывали снова. Очередной срок в послевоенные 1940-е годы Нина Вадимовна отбывала на лагпункте Долинка под Карагандой, работала завбаней.
Однажды для починки крыльца бани прислали старика заключенного, и это был Александр Леонидович Чижевский.
Долинка была так называемым больничным лагпунктом: туда собирали больных, инвалидов, истощенных дистрофиков, тех, кто, даже по мнению лагерной администрации, уже не имел сил работать. Чижевский в это время был полным "доходягой" и выглядел глубоким стариком, хотя ему было только пятьдесят лет.
Разговорились, вспомнили прошлое. У Чижевского с арестом не осталось ни одной родной души во всем мире, жена от него отказалась, детей не было. Нина Вадимовна отнеслась к нему с сочувствием.
Начальник лагеря, вникнув в документы о научной деятельности Чижевского, назначил его руководить лабораторией при больнице.
Между тем отношения между Александром Леонидовичем и Ниной Вадимовной перерастают в любовь - любовь-благодарность, любовь-дружбу, любовь-восхищение.
В лагере в первые месяцы после встречи с Ниной Вадимовной Чижевский написал посвященное ей стихотворение, и много лет спустя, когда она была уже его женой и носила его фамилию, он, переписывая это стихотворение, как дорогую сердцу память, оставил тогдашнее посвящение: Н.В.Э.
Вокруг неистовствовала геенна,
Огонь опалил ресницы и веки,
Ты одна - благословенна
В душе моей - отныне - навеки.
Изуродованный, ничего не вижу,
Не слышу и не понимаю,
Только чувствую: ты ближе и ближе,
Ты - весь мир мой, до самого краю.
В 1949 году освободилась Нина Вадимовна, в феврале 1950-го - Александр Леонидович. В Москве и других крупных городах им жить было запрещено. Они поселились в Караганде. Кончился лагерь, началась ссыльная жизнь. (Реабилитирован Чижевский был только в 1962 году.) Чижевский поступил работать лаборантом в поликлинику, Нина Вадимовна служила секретарем-машинисткой.
Александр Леонидович поставил перед собой цель - доказать свою научную правоту, несмотря на то, что именно эти его - заклейменные антимарксистскими - взгляды и послужили истинной причиной преследований, окончившихся арестом; доказать свою правоту, несмотря на то, что его научные противники продолжали занимать руководящие посты в науке.
Нина Вадимовна стала его верным помощником, секретарем, а главное единомышленником. Они приобрели пишущую машинку, и после службы Александр Леонидович писал до поздней ночи, а Нина Вадимовна перепечатывала его работы, письма, докладные записки, заявления и рассылала по разным адресам. Часто они просто не получали ответа или шли ответы-отписки, отрицательные отзывы, уклончивые, выражающие сомнения, каждый из таких ответов рушил надежду, вызывал отчаяние. Но все это они переживали вместе, и на следующий вечер Александр Леонидович вновь садился за стол, и вновь стучала машинка Нины Вадимовны.
В конце 1950-х годов появились первые публикации статей Чижевского в популярных и специальных изданиях. В 1958 году Чижевские вернулись в Москву, Александр Леонидович получил работу в научном учреждении. Но одновременно усилились и нападки прежних врагов.
Чижевский умер в декабре 1964 года.
В день его похорон вышел очередной, декабрьский, номер теоретического журнала ЦК КПСС "Партийная жизнь" со статьей некоего А.Ерохина "Темные пятна", посвященной "разоблачению" Чижевского как ученого, в которой повторялись аргументы партийных публикаций тридцатых годов, квалифицировавших его взгляды как "лженаучные", "антиобщественные", а о нем самом было сказано: "враг под маской ученого". Что значило подобное выступление партийной прессы, всем было ясно: им вообще закрывался вопрос о научном наследии ученого.
Но Нина Вадимовна не сдалась, не пала духом, она продолжила борьбу: подготовила к изданию его работы, нашла и объединила вокруг себя единомышленников Чижевского. Десять лет спустя начали выходить книги Чижевского, и его имя заняло в истории науки свое законное высокое место. Теперь никто уже не сомневается в этом его праве.
Наиболее известным и посещаемым на Пятницком кладбище является дальний 22-й участок, где в одной общей ограде находятся могилы нескольких очень известных в истории русской культуры деятелей.
Первым на нем был погребен в 1855 году профессор Московского университета историк Тимофей Николаевич Грановский - любимец студентов, непримиримый враг крепостного права, один из идейных вождей революционно-демократического движения 1840-х годов.
О том, каким его видели современники, дают представление стихи Н.А.Некрасова, посвященные Грановскому:
Перед рядами многих поколений
Прошел твой светлый образ, чистых
впечатлений
И добрых знаний много сеял ты,
Друг Истины, Добра и Красоты!
Пытлив ты был: искусство и природа,
Наука, жизнь - ты все познать желал,
И в новом творчестве ты силы почерпал,
И в гении угасшего народа...
И всем делиться с нами ты хотел!
Не диво, что тебя мы горячо любили:
Терпимость и любовь тобой руководили.
Ты настоящее оплакивать умел
И брата узнавал в рабе иноплеменном,
От нас веками отдаленном!
Готовил родине ты честных сыновей,
Провидя луч зари за непроглядной далью.
Как ты любил ее! Как ты скорбел о ней!
Как рано умер ты, терзаемый печалью!
Когда над бедной русскою землей
Заря надежды медленно всходила,
Созрел недуг, посеянный тоской,
Которая всю жизнь тебя крушила...
Да, славной смертью, смертью роковой
Грановский умер...
Похороны Грановского взяли на себя студенты, между собою собрали средства, больших денег у них не было, поэтому приобрели участок на Пятницком кладбище в самой дешевой удаленной его части.
Похороны Грановского стали заметной общественной акцией. "Друзья, ученики и студенты, - вспоминает бывший студент И.Г.Прыжов, - несли гроб (от университета) до самой могилы на Пятницком кладбище; во всю дорогу два студента несли перед гробом неистощимую корзину цветов и усыпали ими путь, а впереди шел архимандрит Леонид, окруженный толпою друзей покойного... Пришли к могиле. Могила эта в третьем разряде, то есть на дальнем конце кладбища, где нет пышных памятников, где хоронят только бедных, где по преимуществу "народ" находит упокоение. Опустили в могилу Грановского и плотно укрыли ее лавровыми венками".
Позже И.С.Тургенев писал в воспоминаниях: "Никогда не забуду я этого длинного шествия, этого гроба, тихо колыхающегося на плечах студентов, этих обнаженных голов и молодых лиц, облагороженных выражением честной и искренней печали..."
Первоначальный вид могилы Грановского запечатлел Н.П.Огарев в стихотворении, посвященном памяти друга:
То было осенью унылой...
Средь урн надгробных и камней
Свежа была твоя могила
Недавней насыпью своей.
Дары любви, дары печали
Рукой твоих учеников
На ней рассыпаны, лежали
Венки из листьев и цветов.
Над ней, суровым дням послушна,
Кладбища сторож вековой,
Сосна качала равнодушно
Зелено-грустною главой,
И речка, берег омывая,
Волной бесследною вблизи
Лилась, лилась, не отдыхая,
Вдоль нескончаемой стези...
Восемь лет спустя на том же участке, в той же ограде, был похоронен великий русский актер Михаил Семенович Щепкин (1788-1863), бывший крепостной, своим талантом поднявшийся до высот культуры, друг Гоголя, Аксакова, Погодина, Герцена, Островского, Тургенева... Первый и непревзойденный Фамусов в "Горе от ума", Городничий в "Ревизоре", Любим Торцов в "Бедность - не порок"...
А.И.Герцен напечатал в "Колоколе" в связи со смертью Щепкина статью-воспоминание: "Пустеет Москва... и патриархальное лицо Щепкина исчезло, а оно было крепко вплетено во все воспоминания нашего московского круга. Четверть столетия старше нас, он был с нами на короткой дружеской ноге родного дяди или старшего брата. Его все любили без ума: дамы и студенты, пожилые люди и девочки. Его появление вносило покой, его добродушный упрек останавливал злые споры, его кроткая улыбка любящего старика заставляла улыбаться, его безграничная способность извинять другого, находить облегчающие причины - была школой гуманности. И притом он был великий артист..."
В 1871 году здесь же появилась новая могила - Александра Николаевича Афанасьева (1826-1871) - историка, философа, фольклориста, автора основополагающего труда по славянской мифологии "Поэтические воззрения славян на природу", составителя самого полного собрания "Народных русских сказок" в трех томах и до сих пор непревзойденного.
Тут похоронен Николай Христофорович Кетчер (1806-1886) - врач и поэт, близкий друг Грановского, член герценовского кружка.
На этом участке находятся и другие могилы, это все могилы людей, связанных с Грановским родством или дружбой, и каждое имя заставляет вспоминать Москву герценовских времен.
В ограде устроены также две "символические" могилы - С.Е.Раича и Р.В.Любимова, которые были похоронены на Пятницком кладбище, но ныне их могилы утеряны. Раич и Любимов - члены декабристского тайного общества "Союза благоденствия", впоследствии отошедшие от общества и не принимавшие активного участия в событиях декабря 1825 года. Роман Васильевич Любимов (1784-1838) - полковник, месяц сидел в Петропавловской крепости, затем уволен от службы. Семен Егорович Раич (1792-1855) - поэт, преподаватель Московского университета, по происхождению - сын сельского священника. Стихи и лекции его пользовались популярностью, но главная заслуга его перед отечественной литературой заключается в том, что он был наставником в литературе двух великих поэтов - Ф.И.Тютчева и М.Ю.Лермонтова. С Тютчевым его связывали дружеские отношения, и тот знал, что его учитель входил в тайное общество. Тютчев посвятил ему несколько стихотворений и в одном из них писал:
Как скоро Музы под крылом
Его созрели годы
Поэт, избытком чувств влеком,
Предстал во храм Свободы,
Но мрачных жертв не приносил,
Служа ее кумиру,
Он горсть цветов ей посвятил
И пламенную лиру.
Раич был противником крепостного права и самодержавия и сохранил убеждения до конца дней, но в то же время он отрицал путь насилия и террора для социального и государственного переустройства общества. Не разделяя полностью взгляды революционеров, но и не будучи сторонником правящего режима, он часто испытывал чувство одиночества. В стихотворении "Друзьям" он писал:
Не дивитесь же, друзья,
Что не раз
Между вас
На пиру веселом я
Призадумывался.
Я чрез жизненну волну
В челноке
Налегке
Одинок плыву в страну
Неразгаданную.
Стихотворение Ф.И.Тютчева как раз и имеет в виду эту гражданскую и нравственную позицию Раича.
По другую сторону дорожки от участка Грановского - могилы двух декабристов: Ивана Дмитриевича Якушкина (1796-1857) и Николая Васильевича Басаргина (1799-1861), оба они за участие в деятельности тайного общества были приговорены к каторжным работам, оба прошли каторгу и ссылку, оба оставили интересные мемуары. В молодости Якушкин знал Пушкина, и поэт пишет о нем в десятой главе "Евгения Онегина". Эта глава сохранилась лишь частично, Пушкин сжег ее, но фрагмент, где речь идет о Якушкине, как раз сохранился и дошел до нас:
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
В старину на Руси был обычай: если человек умирал вдали от родины, то его погребали по возможности при дороге, ведущей в его родные места.
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
(А.С.Пушкин)
В дореволюционные времена крестьяне разных губерний, приходившие на работу в Москву, если умирали в ней, то завещали похоронить себя на кладбище, находящимся в той стороне города, которая ближе к их родине. Ярославцев хоронили на Пятницком кладбище, расположенном на Ярославском шоссе.
На 22-м участке, неподалеку от могилы Грановского, обычно все останавливаются у памятника с именем Ивана Захаровича Сурикова (1841-1880) - поэта, чьи стихи еще при его жизни становились народными песнями, которые широко поются и сегодня. Это - "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..", "Степь да степь кругом...", "Сиротой я росла, как былинка в поле...", песня про Стеньку Разина "Точно море в час прибоя площадь Красная шумит...". Помнятся и давно ставшие хрестоматийными его стихотворения: "Вот моя деревня, вот мой дом родной...", "Белый снег пушистый в воздухе кружится и на землю тихо падает, ложится"...
Суриков родился в деревне Новоселове Угличского уезда Ярославской области. Его отец, крепостной графов Шереметевых, служил в Москве в овощной лавочке и платил барину оброк. До восьми лет Иван Захарович жил в деревне у деда, затем отец взял его в Москву, и началась его трудовая жизнь мальчиком в лавке, приказчиком, потом он открыл собственное "дело" продажу старого железа и угля.
С детства Суриков начал сочинять стихи. Учиться в школе ему не пришлось, он был самоучкой.
"В одном из дальних концов Москвы, в закоулке, близ заставы (речь идет о Тверской заставе. - В.М.) вы увидите маленькую лавочку железного старья, - так начинает свой рассказ о посещении Сурикова писатель И.А.Соловьев-Несмелов. - На прилавке, рядом со старыми гвоздями и замками, нередко лежит и последний номер журнала или только что вышедшая книга. Из-за прилавка входящего покупателя спрашивает мужчина лет тридцати, просто одетый по-мещански - это поэт Суриков. Тут он проводит целый день, с раннего утра до позднего вечера; тут и его мастерская для исправления и подновления попорченных железных вещей, и его рабочий кабинет; тут он работает попеременно то молотком, то пером; отсюда вышли его лучшие произведения".
У Сурикова началась чахотка, врачи требовали, чтобы он оставил торговлю ржавым железом и углем, вредными для больных легких, но он не мог этого сделать, так как торговля была единственным его заработком.
На Пятницком кладбище была похоронена и мать Сурикова Фекла Григорьевна. У него есть стихотворение "У могилы матери", по рассказам друзей, написанное на кладбище.
Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь в земле сырой.
Я пришел к твоей могиле
С горем и тоской...
С неба дождик льет осенний.
Холодом знобит;
У твоей сырой могилы
Сын-бедняк стоит.
Далее он пишет о том, что у него еще есть силы для борьбы "с судьбой суровой".
А когда я эти силы
Все убью в борьбе
И когда меня, родная,
Принесут к тебе,
Приюти тогда меня ты
Тут в земле сырой;
Буду спать я, спать спокойно
Рядышком с тобой...
Сурикова похоронили рядом с матерью.
Конечно, наш рассказ о Пятницком кладбище очень короток, можно было бы назвать еще много имен, вспомнить людей, как известных, так и полузабытых. Впрочем, кому-то известны и памятны одни имена, другим - иные... Нужно просто пройти по его тропинкам, вглядываясь в имена на крестах и памятниках...
АЛЕКСЕЕВСКОЕ
Проспект Мира от Пятницкого кладбища до поворота в Останкино застроен современными многоэтажными зданиями. Они возведены в основном в шестидесятые-семидесятые годы, есть среди них и жилые дома, есть и корпуса промышленных предприятий, относящиеся к разряду так называемых "ящиков". Проспект здесь имеет респектабельный и престижный вид. Путеводители обо всех этих новостройках молчат - и не из-за "ящиков" (советский человек воспитан в убеждении, что если "объект" обнесен забором, то он "секретный"), а потому что у новых коробок еще нет истории и их еще не окутывает таинственная дымка преданий.
Совсем иное дело - конец этого отрезка дороги, правда также застроенный новыми домами. Но здесь прежде было старинное село Алексеевское и путевой дворец царя Алексея Михайловича. Это село богато историческими преданиями, к тому же сохранилась его церковь - замечательный памятник ХVII века, поэтому современные путеводители, ставящие своей задачей указать читателю на памятники, сразу начинают рассказ об Алексеевском: "За Крестовским путепроводом наш маршрут выходит к бывшему селу Алексеевскому".
Аббат Сюрюг уговаривал Екатерину Петровну втайне от мужа перейти в католичество и в конце концов добился в этом успеха. Но княгиня, чувствуя угрызения совести, призналась мужу, что стала католичкой. О реакции графа мы знаем из письма аббата Сюрюга одному из его друзей: "Несмотря на мое строгое запрещение и все мои убеждения, она открыла тайну мужу. Можете себе представить, как он принял подобное признание. Он ей сказал: "Ты совершила бесчестный поступок"".
Видимо, Ростопчин надеялся, что переход жены в католичество - такое же поверхностное явление, как и вообще ее отношение к религии, не придал этому большого значения, и его отношение к ней не изменилось.
Екатерина Петровна о католичестве больше не говорила, костел не посещала. Аббат Сюрюг продолжал появляться в доме Ростопчина на балах и вечерах. Прогуливаясь с хозяйкой по залам и ведя светскую беседу, он, уловив удобный момент, исповедовал и причащал графиню.
По мнению графа, события и испытания военного времени оттеснили у графини на задний план, а может, и вообще вытеснили из мыслей ее католичество. Перед вступлением французов она с детьми уехала в Ярославль. Аббат Сюрюг оставался в Москве и был советником Наполеона по русским делам.
После окончания войны католические церковники не оставили графиню Екатерину Петровну в своих домогательствах. Ее психика была сломлена. Она стала фанатичкой, мужа называла не иначе как "проклятым еретиком". С ее помощью окружавшим ее аббатам удалось увлечь в католичество старших дочерей Ростопчина. В родной семье Ростопчин оказался чужим и одиноким.
Его внучка Л.А.Ростопчина в своих воспоминаниях пишет, что после того как он обнаружил, "что хитрость и ложь свили гнездо у его очага... чувство глубокой горести не покидало его никогда". Единственной отрадой оставалась для него младшая дочь Лиза, которая была к нему ближе, чем к матери, и не поддавалась ее уговорам принять католическую веру.
Но семнадцатилетняя Лиза заболела скоротечной чахоткой и умерла в 1824 году. Ее смерть, по общему мнению современников, свела в могилу и отца.
Ужасны были и обстоятельства смерти девушки.
Внучка Ростопчина в своих воспоминаниях много лет спустя открыла эту семейную тайну.
Уже было ясно, что Лиза умирает, Федор Васильевич неотступно дежурил возле нее, позвали священника, он исповедал и соборовал девушку. Екатерина Петровна убедила Федора Васильевича, что дочери лучше, и отослала его отдохнуть и поспать.
Ночью Лиза скончалась. "Утром (графиня) разбудила мужа и сообщила ему, что Лиза умерла, приняв католичество... - рассказывает Л.А.Ростопчина. Граф отвечал, что, когда расстался с дочерью, она была православной, и послал за приходским священником. Вне себя графиня в свою очередь послала за аббатом - оба священника встретились у тела усопшей и разошлись, не сотворив установленных молитв. Тогда дед (Ф.В.Ростопчин) уведомил о событии уважаемого митрополита (Филарета. - В.М.), приказавшего схоронить скончавшуюся по обряду православной церкви. Мать не присутствовала на погребении".
Позже стали известны подробности кончины Лизы из рассказа случайно оказавшейся свидетельницей этой сцены племянницы горничной. Мемуаристка записала ее рассказ. "В ночь ее (Лизы. - В.М.) смерти, услыхав странный шум, она (племянница горничной. - В.М.) проснулась и босиком подкралась к полупритворенной двери. Тут она увидела бабку (графиню Е.П.Ростопчину. В.М.), крепко державшую при помощи компаньонки умирающую, бившуюся в их руках, между тем как католический священник насильно вкладывал ей в рот причастие... Последним усилием Лиза вырвалась, выплюнула причастие с потоком крови и упала мертвой".
Ростопчин умер полтора года спустя. Он завещал похоронить себя рядом о Лизой, без пышных похорон в простом гробу и не означать на надгробии его чинов и должностей. Младшего, двенадцатилетнего сына он в завещании распорядился взять от матери и передать опекунам. По распоряжению императора мальчик был зачислен в Пажеский корпус.
Екатерина Петровна не вышла проститься с мужем, не присутствовала ни на панихиде, ни на похоронах...
С.М.Загоскин, сын известного писателя, знавший графиню Е.П.Ростопчину в 1840 - 1850-е годы, рисует характерный портрет фанатички. "Она, - пишет он, - была высокого роста, крепкого телосложения и отличалась грубыми, неприятными чертами лица и огромными выпуклыми глазами. Она одевалась по моде 20-х годов, но ходила не иначе, как в черном платье и валеных туфлях. Темные волосы ее, почти без седины, были обстрижены, всклокочены и щетинисты, а уши огромного размера... Страшная нелюдимка, она не имела вовсе знакомых и, сделавшись католичкой, окружала себя только французскими аббатами... Почти не выходя из дома, она в течение дня развлекалась двумя ручными попугаями, которых носила на пальцах, сталкивая их лбами и потешаясь неистовыми их криками. Такой дикой, неприветливой старой дамы я никогда и нигде более не встречал".
Графиня Екатерина Петровна была похоронена по ее завещанию не на семейном участке Пятницкого кладбища, а отдельно - в католической части Немецкого. Еще до войны памятник с ее могилы пропал, и могила ее затерялась.
На могиле Евдокии Петровны Ростопчиной (1811-1858) - жены младшего сына графа Федора Васильевича Андрея Федоровича сохранился старый памятник, надпись также сохранилась полностью: на ней нет никакой эпитафии, только имя и даты жизни.
Евдокия Петровна Ростопчина родилась в Москве. По рождению она принадлежала к высшему светскому обществу, воспитывалась в семье деда и бабки - известных богачей Пашковых, так как в раннем детстве осталась сиротой. В ней рано проявился поэтический талант, Пушкин похвалил стихи семнадцатилетней поэтессы. В 1830-е годы ее произведения становятся "известны, - как пишет В.Г.Белинский, - каждому образованному и неутомимому читателю русских периодических изданий". С Москвой связана почти вся ее литературная деятельность. Переехав после замужества в Петербург, она через несколько лет возвращается в Москву.
В Москву, в Москву!
В тот город столь знакомый,
Где родилась, где вырастала я;
Откуда ум, надеждою влекомый,
Рвался вперед, навстречу бытия;
Где я постичь, где я узнать старалась
Земную жизнь; где с собственной душой
Свыкалась я; где сердце развивалось;
Где слезы первые пролиты были мной!
В Москве салон Ростопчиной привлекал многих литераторов и ученых, она была дружна с Жуковским, Лермонтовым, Вяземским, Островским, Погодиным, Одоевским и многими другими литераторами. Прекрасно чувствуя московский быт, "особый отпечаток" которого заметен "на всех московских", она пишет стихотворную комедию "Возврат Чацкого" - продолжение самой московской пьесы - "Горе от ума" А.С.Грибоедова. Комедия Ростопчиной имела большой успех в Москве, но, как и ее прототип, была запрещена цензурой и расходилась в публике в рукописном виде.
На том же участке, где и место Ростопчиных, означенном на официальном плане кладбища под № 8, находится могила ученого, поэта, художника Александра Леонидовича Чижевского (1897-1964), имя которого уже несколько раз упоминалось в этой книге. Над его захоронением поставлена невысокая стела светлого гранита. Здесь же похоронена его жена Нина Вадимовна Чижевская (Энгельгардт) (1903-1983).
Дворянские фамилии Чижевских и Энгельгардтов имели поместья в Смоленской губернии и были соседями. Впервые Нина Энгельгардт увидела Александра Чижевского в 1916 году. Тогда, вспоминала Нина Вадимовна, вольноопределяющийся, с Георгиевским крестом за храбрость, раненый герой, прибывший с фронта, приехал к ее родителям с визитом и, конечно, не обратил никакого внимания на тринадцатилетнюю девочку. Следующая встреча состоялась три десятилетия спустя.
За это время Чижевский стал всемирно известным ученым, познал счастье великих открытий, радость признания, а также зависть так называемых научных оппонентов и ненависть врагов. В 1942 году по обвинению в антисоветской агитации он был арестован (хотя, как справедливо полагал сам, мог попасть в застенки ГПУ-НКВД гораздо раньше) и по статье 58, пункт 10, получил восемь лет лагерей.
Нина Вадимовна была арестована ГПУ в первый раз в 1920 году, будучи семнадцатилетней девушкой, недавней воспитанницей Института благородных девиц. Тогда ее вскоре отпустили. Но два или три года спустя взяли снова, на этот раз она получила срок и попала на знаменитые Соловки. Ее вина заключалась в том, что она принадлежала к "враждебному классу", и таким же был круг ее знакомых. С тех пор Нина Вадимовна жила под постоянным наблюдением органов: по отбытии очередного срока ее на краткое время выпускали на волю, затем арестовывали снова. Очередной срок в послевоенные 1940-е годы Нина Вадимовна отбывала на лагпункте Долинка под Карагандой, работала завбаней.
Однажды для починки крыльца бани прислали старика заключенного, и это был Александр Леонидович Чижевский.
Долинка была так называемым больничным лагпунктом: туда собирали больных, инвалидов, истощенных дистрофиков, тех, кто, даже по мнению лагерной администрации, уже не имел сил работать. Чижевский в это время был полным "доходягой" и выглядел глубоким стариком, хотя ему было только пятьдесят лет.
Разговорились, вспомнили прошлое. У Чижевского с арестом не осталось ни одной родной души во всем мире, жена от него отказалась, детей не было. Нина Вадимовна отнеслась к нему с сочувствием.
Начальник лагеря, вникнув в документы о научной деятельности Чижевского, назначил его руководить лабораторией при больнице.
Между тем отношения между Александром Леонидовичем и Ниной Вадимовной перерастают в любовь - любовь-благодарность, любовь-дружбу, любовь-восхищение.
В лагере в первые месяцы после встречи с Ниной Вадимовной Чижевский написал посвященное ей стихотворение, и много лет спустя, когда она была уже его женой и носила его фамилию, он, переписывая это стихотворение, как дорогую сердцу память, оставил тогдашнее посвящение: Н.В.Э.
Вокруг неистовствовала геенна,
Огонь опалил ресницы и веки,
Ты одна - благословенна
В душе моей - отныне - навеки.
Изуродованный, ничего не вижу,
Не слышу и не понимаю,
Только чувствую: ты ближе и ближе,
Ты - весь мир мой, до самого краю.
В 1949 году освободилась Нина Вадимовна, в феврале 1950-го - Александр Леонидович. В Москве и других крупных городах им жить было запрещено. Они поселились в Караганде. Кончился лагерь, началась ссыльная жизнь. (Реабилитирован Чижевский был только в 1962 году.) Чижевский поступил работать лаборантом в поликлинику, Нина Вадимовна служила секретарем-машинисткой.
Александр Леонидович поставил перед собой цель - доказать свою научную правоту, несмотря на то, что именно эти его - заклейменные антимарксистскими - взгляды и послужили истинной причиной преследований, окончившихся арестом; доказать свою правоту, несмотря на то, что его научные противники продолжали занимать руководящие посты в науке.
Нина Вадимовна стала его верным помощником, секретарем, а главное единомышленником. Они приобрели пишущую машинку, и после службы Александр Леонидович писал до поздней ночи, а Нина Вадимовна перепечатывала его работы, письма, докладные записки, заявления и рассылала по разным адресам. Часто они просто не получали ответа или шли ответы-отписки, отрицательные отзывы, уклончивые, выражающие сомнения, каждый из таких ответов рушил надежду, вызывал отчаяние. Но все это они переживали вместе, и на следующий вечер Александр Леонидович вновь садился за стол, и вновь стучала машинка Нины Вадимовны.
В конце 1950-х годов появились первые публикации статей Чижевского в популярных и специальных изданиях. В 1958 году Чижевские вернулись в Москву, Александр Леонидович получил работу в научном учреждении. Но одновременно усилились и нападки прежних врагов.
Чижевский умер в декабре 1964 года.
В день его похорон вышел очередной, декабрьский, номер теоретического журнала ЦК КПСС "Партийная жизнь" со статьей некоего А.Ерохина "Темные пятна", посвященной "разоблачению" Чижевского как ученого, в которой повторялись аргументы партийных публикаций тридцатых годов, квалифицировавших его взгляды как "лженаучные", "антиобщественные", а о нем самом было сказано: "враг под маской ученого". Что значило подобное выступление партийной прессы, всем было ясно: им вообще закрывался вопрос о научном наследии ученого.
Но Нина Вадимовна не сдалась, не пала духом, она продолжила борьбу: подготовила к изданию его работы, нашла и объединила вокруг себя единомышленников Чижевского. Десять лет спустя начали выходить книги Чижевского, и его имя заняло в истории науки свое законное высокое место. Теперь никто уже не сомневается в этом его праве.
Наиболее известным и посещаемым на Пятницком кладбище является дальний 22-й участок, где в одной общей ограде находятся могилы нескольких очень известных в истории русской культуры деятелей.
Первым на нем был погребен в 1855 году профессор Московского университета историк Тимофей Николаевич Грановский - любимец студентов, непримиримый враг крепостного права, один из идейных вождей революционно-демократического движения 1840-х годов.
О том, каким его видели современники, дают представление стихи Н.А.Некрасова, посвященные Грановскому:
Перед рядами многих поколений
Прошел твой светлый образ, чистых
впечатлений
И добрых знаний много сеял ты,
Друг Истины, Добра и Красоты!
Пытлив ты был: искусство и природа,
Наука, жизнь - ты все познать желал,
И в новом творчестве ты силы почерпал,
И в гении угасшего народа...
И всем делиться с нами ты хотел!
Не диво, что тебя мы горячо любили:
Терпимость и любовь тобой руководили.
Ты настоящее оплакивать умел
И брата узнавал в рабе иноплеменном,
От нас веками отдаленном!
Готовил родине ты честных сыновей,
Провидя луч зари за непроглядной далью.
Как ты любил ее! Как ты скорбел о ней!
Как рано умер ты, терзаемый печалью!
Когда над бедной русскою землей
Заря надежды медленно всходила,
Созрел недуг, посеянный тоской,
Которая всю жизнь тебя крушила...
Да, славной смертью, смертью роковой
Грановский умер...
Похороны Грановского взяли на себя студенты, между собою собрали средства, больших денег у них не было, поэтому приобрели участок на Пятницком кладбище в самой дешевой удаленной его части.
Похороны Грановского стали заметной общественной акцией. "Друзья, ученики и студенты, - вспоминает бывший студент И.Г.Прыжов, - несли гроб (от университета) до самой могилы на Пятницком кладбище; во всю дорогу два студента несли перед гробом неистощимую корзину цветов и усыпали ими путь, а впереди шел архимандрит Леонид, окруженный толпою друзей покойного... Пришли к могиле. Могила эта в третьем разряде, то есть на дальнем конце кладбища, где нет пышных памятников, где хоронят только бедных, где по преимуществу "народ" находит упокоение. Опустили в могилу Грановского и плотно укрыли ее лавровыми венками".
Позже И.С.Тургенев писал в воспоминаниях: "Никогда не забуду я этого длинного шествия, этого гроба, тихо колыхающегося на плечах студентов, этих обнаженных голов и молодых лиц, облагороженных выражением честной и искренней печали..."
Первоначальный вид могилы Грановского запечатлел Н.П.Огарев в стихотворении, посвященном памяти друга:
То было осенью унылой...
Средь урн надгробных и камней
Свежа была твоя могила
Недавней насыпью своей.
Дары любви, дары печали
Рукой твоих учеников
На ней рассыпаны, лежали
Венки из листьев и цветов.
Над ней, суровым дням послушна,
Кладбища сторож вековой,
Сосна качала равнодушно
Зелено-грустною главой,
И речка, берег омывая,
Волной бесследною вблизи
Лилась, лилась, не отдыхая,
Вдоль нескончаемой стези...
Восемь лет спустя на том же участке, в той же ограде, был похоронен великий русский актер Михаил Семенович Щепкин (1788-1863), бывший крепостной, своим талантом поднявшийся до высот культуры, друг Гоголя, Аксакова, Погодина, Герцена, Островского, Тургенева... Первый и непревзойденный Фамусов в "Горе от ума", Городничий в "Ревизоре", Любим Торцов в "Бедность - не порок"...
А.И.Герцен напечатал в "Колоколе" в связи со смертью Щепкина статью-воспоминание: "Пустеет Москва... и патриархальное лицо Щепкина исчезло, а оно было крепко вплетено во все воспоминания нашего московского круга. Четверть столетия старше нас, он был с нами на короткой дружеской ноге родного дяди или старшего брата. Его все любили без ума: дамы и студенты, пожилые люди и девочки. Его появление вносило покой, его добродушный упрек останавливал злые споры, его кроткая улыбка любящего старика заставляла улыбаться, его безграничная способность извинять другого, находить облегчающие причины - была школой гуманности. И притом он был великий артист..."
В 1871 году здесь же появилась новая могила - Александра Николаевича Афанасьева (1826-1871) - историка, философа, фольклориста, автора основополагающего труда по славянской мифологии "Поэтические воззрения славян на природу", составителя самого полного собрания "Народных русских сказок" в трех томах и до сих пор непревзойденного.
Тут похоронен Николай Христофорович Кетчер (1806-1886) - врач и поэт, близкий друг Грановского, член герценовского кружка.
На этом участке находятся и другие могилы, это все могилы людей, связанных с Грановским родством или дружбой, и каждое имя заставляет вспоминать Москву герценовских времен.
В ограде устроены также две "символические" могилы - С.Е.Раича и Р.В.Любимова, которые были похоронены на Пятницком кладбище, но ныне их могилы утеряны. Раич и Любимов - члены декабристского тайного общества "Союза благоденствия", впоследствии отошедшие от общества и не принимавшие активного участия в событиях декабря 1825 года. Роман Васильевич Любимов (1784-1838) - полковник, месяц сидел в Петропавловской крепости, затем уволен от службы. Семен Егорович Раич (1792-1855) - поэт, преподаватель Московского университета, по происхождению - сын сельского священника. Стихи и лекции его пользовались популярностью, но главная заслуга его перед отечественной литературой заключается в том, что он был наставником в литературе двух великих поэтов - Ф.И.Тютчева и М.Ю.Лермонтова. С Тютчевым его связывали дружеские отношения, и тот знал, что его учитель входил в тайное общество. Тютчев посвятил ему несколько стихотворений и в одном из них писал:
Как скоро Музы под крылом
Его созрели годы
Поэт, избытком чувств влеком,
Предстал во храм Свободы,
Но мрачных жертв не приносил,
Служа ее кумиру,
Он горсть цветов ей посвятил
И пламенную лиру.
Раич был противником крепостного права и самодержавия и сохранил убеждения до конца дней, но в то же время он отрицал путь насилия и террора для социального и государственного переустройства общества. Не разделяя полностью взгляды революционеров, но и не будучи сторонником правящего режима, он часто испытывал чувство одиночества. В стихотворении "Друзьям" он писал:
Не дивитесь же, друзья,
Что не раз
Между вас
На пиру веселом я
Призадумывался.
Я чрез жизненну волну
В челноке
Налегке
Одинок плыву в страну
Неразгаданную.
Стихотворение Ф.И.Тютчева как раз и имеет в виду эту гражданскую и нравственную позицию Раича.
По другую сторону дорожки от участка Грановского - могилы двух декабристов: Ивана Дмитриевича Якушкина (1796-1857) и Николая Васильевича Басаргина (1799-1861), оба они за участие в деятельности тайного общества были приговорены к каторжным работам, оба прошли каторгу и ссылку, оба оставили интересные мемуары. В молодости Якушкин знал Пушкина, и поэт пишет о нем в десятой главе "Евгения Онегина". Эта глава сохранилась лишь частично, Пушкин сжег ее, но фрагмент, где речь идет о Якушкине, как раз сохранился и дошел до нас:
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
В старину на Руси был обычай: если человек умирал вдали от родины, то его погребали по возможности при дороге, ведущей в его родные места.
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
(А.С.Пушкин)
В дореволюционные времена крестьяне разных губерний, приходившие на работу в Москву, если умирали в ней, то завещали похоронить себя на кладбище, находящимся в той стороне города, которая ближе к их родине. Ярославцев хоронили на Пятницком кладбище, расположенном на Ярославском шоссе.
На 22-м участке, неподалеку от могилы Грановского, обычно все останавливаются у памятника с именем Ивана Захаровича Сурикова (1841-1880) - поэта, чьи стихи еще при его жизни становились народными песнями, которые широко поются и сегодня. Это - "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..", "Степь да степь кругом...", "Сиротой я росла, как былинка в поле...", песня про Стеньку Разина "Точно море в час прибоя площадь Красная шумит...". Помнятся и давно ставшие хрестоматийными его стихотворения: "Вот моя деревня, вот мой дом родной...", "Белый снег пушистый в воздухе кружится и на землю тихо падает, ложится"...
Суриков родился в деревне Новоселове Угличского уезда Ярославской области. Его отец, крепостной графов Шереметевых, служил в Москве в овощной лавочке и платил барину оброк. До восьми лет Иван Захарович жил в деревне у деда, затем отец взял его в Москву, и началась его трудовая жизнь мальчиком в лавке, приказчиком, потом он открыл собственное "дело" продажу старого железа и угля.
С детства Суриков начал сочинять стихи. Учиться в школе ему не пришлось, он был самоучкой.
"В одном из дальних концов Москвы, в закоулке, близ заставы (речь идет о Тверской заставе. - В.М.) вы увидите маленькую лавочку железного старья, - так начинает свой рассказ о посещении Сурикова писатель И.А.Соловьев-Несмелов. - На прилавке, рядом со старыми гвоздями и замками, нередко лежит и последний номер журнала или только что вышедшая книга. Из-за прилавка входящего покупателя спрашивает мужчина лет тридцати, просто одетый по-мещански - это поэт Суриков. Тут он проводит целый день, с раннего утра до позднего вечера; тут и его мастерская для исправления и подновления попорченных железных вещей, и его рабочий кабинет; тут он работает попеременно то молотком, то пером; отсюда вышли его лучшие произведения".
У Сурикова началась чахотка, врачи требовали, чтобы он оставил торговлю ржавым железом и углем, вредными для больных легких, но он не мог этого сделать, так как торговля была единственным его заработком.
На Пятницком кладбище была похоронена и мать Сурикова Фекла Григорьевна. У него есть стихотворение "У могилы матери", по рассказам друзей, написанное на кладбище.
Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь в земле сырой.
Я пришел к твоей могиле
С горем и тоской...
С неба дождик льет осенний.
Холодом знобит;
У твоей сырой могилы
Сын-бедняк стоит.
Далее он пишет о том, что у него еще есть силы для борьбы "с судьбой суровой".
А когда я эти силы
Все убью в борьбе
И когда меня, родная,
Принесут к тебе,
Приюти тогда меня ты
Тут в земле сырой;
Буду спать я, спать спокойно
Рядышком с тобой...
Сурикова похоронили рядом с матерью.
Конечно, наш рассказ о Пятницком кладбище очень короток, можно было бы назвать еще много имен, вспомнить людей, как известных, так и полузабытых. Впрочем, кому-то известны и памятны одни имена, другим - иные... Нужно просто пройти по его тропинкам, вглядываясь в имена на крестах и памятниках...
АЛЕКСЕЕВСКОЕ
Проспект Мира от Пятницкого кладбища до поворота в Останкино застроен современными многоэтажными зданиями. Они возведены в основном в шестидесятые-семидесятые годы, есть среди них и жилые дома, есть и корпуса промышленных предприятий, относящиеся к разряду так называемых "ящиков". Проспект здесь имеет респектабельный и престижный вид. Путеводители обо всех этих новостройках молчат - и не из-за "ящиков" (советский человек воспитан в убеждении, что если "объект" обнесен забором, то он "секретный"), а потому что у новых коробок еще нет истории и их еще не окутывает таинственная дымка преданий.
Совсем иное дело - конец этого отрезка дороги, правда также застроенный новыми домами. Но здесь прежде было старинное село Алексеевское и путевой дворец царя Алексея Михайловича. Это село богато историческими преданиями, к тому же сохранилась его церковь - замечательный памятник ХVII века, поэтому современные путеводители, ставящие своей задачей указать читателю на памятники, сразу начинают рассказ об Алексеевском: "За Крестовским путепроводом наш маршрут выходит к бывшему селу Алексеевскому".