Неизвестен Автор. Ландскрона (сборник современной драматургии)

   ТАРАСОВА. Я не боюсь.
   ГОЛИЦИН. Правильно. _ Пауза. Он достает котлеты, хлеб, термос, собирается есть, но ему неловко. _ ГОЛИЦИН. Девушка?.. А, девушка?..
   ТАРАСОВА. Представьте, что вы один. Меня нет, понимаете?
   ГОЛИЦИН. Понимаю. (Начинает есть бутерброд с котлетой, вдруг затягивает.) "Глухой, неведомой тайго-ою..." (Снова ест.) "Сибирской дальней стороной..." (Ест.) "Бежал бродя..." (Пьет чай из крышки термоса.) "...га с Сахалина..." Значит, не будете ложиться? (Пауза.) А я лягу. (Ложится на матрац, на спину. Пауза.) Интересно все-таки... (Приподнимается на локте.) Не может быть, чтобы вы обо мне как-то, каким-то боком не думали... Так?.. (Пауза, ложится на спину, говорит в потолок.) Будем разговаривать сами с собой... Действительно ли обо мне в подобной ситуации можно не думать вообще? Можно. Но каким надо обладать высокомерием!.. Или?.. Однажды я сидел в кустах и ловил рыбу на удочку. Вдруг слышу - кто-то идет. Кто-то идет, садится на траву. Здесь небольшая пауза возникла, какая-то подготовка и вдруг, во весь голос, женские рыдания. Минут десять сидел, не шелохнувшись. Ничего в жизни не слушал с таким ошеломительным любопытством. Как будто меня выжгло, подсушило... Не знаю, как и сказать. Прокалило! Вот. А она замолчала, встала и пошла дальше по берегу. А берег был пустынен, осень. Присела и снова - эти рыдания над рекой. Разве с этим что-то сравнится?.. Впрочем... (зевает) зря я это рассказал. Нельзя такие вещи рассказывать. Грех. У нас - нет. В Европе можно, там любят все по порядку. Да, если б мы были в Европе, я бы давно вскочил перед дамой. (Вскакивает и представляется с легким наклоном головы.) Голицин, мадам. Не стану врать - родословной не знаю. (Пауза.) А так как мы не в Европе, то, не дождавшись от дамы даже кивка в ответ, я снова вскакиваю (ложится на матрац) на печь и продолжаю рассуждать... Итак, не думать обо мне можно. А что можно подумать, если подумать? Вот здесь начинается самое интересное. Как человек представляет себе то, что о нем думают? Примитивно. Ужасно примитивно. "Высокий, темноволосый, лет тридцати, с задумчивым взглядом". И тут же напускает на себя меланхолический вид, такую томную покорность судьбе... И не знает того, идиот, что его глаза за единую долю секунды выболтали все о нем. Уже ничего не добавишь. А только убавишь. Без вариантов. "Нет зеркал беспощаднее глаз. В перекрестном и метком обстреле вам расскажут, что вы постарели, и казнят, и помилуют вас..." (Пауза.) Нет, как-то неловко, если я усну и, не дай Бог, еще захраплю. (Садится.) Были бы вы чуть попроще... Будьте проще, прошу вас!
   ТАРАСОВА (раздраженно). Отвернитесь и спите! Никто на вас не покушается, успокойтесь.
   ГОЛИЦИН (укладывается, удовлетворенно). Вот это хорошо. (Укрывается одеялом.) Вообще, я бы сказал - не жарко. (Зевает, отворачивается.) Если буду храпеть, толкните меня в плечо... и сразу же отскакивайте... потому что я во сне... лягаюсь... Покойной вам... ночи... _ Действительно засыпает в одну минуту, это заметно по сопению.
   Пауза.
   Тарасова встает, начинает прогуливаться по вокзалу. Читает расписание поездов, смотрит на плакат. Вдали слышится гул приближающегося поезда. Она, зная, что электрички не может быть, все же быстро выходит. Поезд проносится мимо. Тарасова входит, зябко поводя плечами. Прислушивается к сопению Голицина. _ ТАРАСОВА (садится). Спит... Все спят. Одна я бодрствую. (Пауза.) Так глупо... (Голицин всхрапывает.) Надо было, чтобы он бежал, он! Как волк! И уносил в зубах десять лет жизни!.. Все перемешалось... _ Голицин начинает храпеть. Она некоторое время брезгливо прислушивается. Голицин, как нарочно, храпит сильнее. Она решительно подходит и трогает его за плечо. Он лягается так, что она отскакивает. _ Ненормальный. _ Голицин подымает голову, непонимающе смотрит на нее, снова роняет голову и уже не храпит. _ ТАРАСОВА (садится). Десять лет... лучших лет... Десять лет назад разве кто-нибудь из них уснул бы в моем присутствии? Все отдано волку... _ Слабый звук легковой машины. Она приближается долго, осторожно, по грунтовой дороге. Тарасова замирает, затем в панике начинает метаться по вокзалу. Пробует даже спрятаться за скамью. Звук приближается. Она выскакивает на перрон, затем снова вбегает. _ ТАРАСОВА (прислушивается). Он! (Без сил садится на скамью, плачет.) Как мне уйти... Как мне уйти... _ Голицин всхрапывает. И здесь только Тарасова вспоминает о его присутствии. Подбегает, трясет за плечо. _ ГОЛИЦИН. А?.. А, это вы... Что тут? Что... произошло?.. Я проснулся, все, готов. Уже сижу.
   ТАРАСОВА. Как вас зовут? Да быстро, быстро!
   ГОЛИЦИН. Голицин.
   ТАРАСОВА. Имя!
   ГОЛИЦИН. Павел. Павел Петрович. Как царя, того еще, с... косичкой...
   ТАРАСОВА. Паша! Сейчас сюда придет один человек, интеллигентный, умный, очень... порядочный... Да что я говорю... (Прислушивается.) Паша, это мой любовник... Что вы на меня смотрите? Да, понимаете? Да, любовник! Но я хочу, чтобы он понял, что я люблю вас!
   ГОЛИЦИН (глупо улыбаясь). А-а... Серьезно?
   ТАРАСОВА. Я прикована к нему, прикована, понимаете? (Плачет.) Хоть вы пожалейте меня!
   ГОЛИЦИН. Все. Все. Я готов. (Прислушивается.) Он один? Понял. Говорю глупости. Как вас?..
   ТАРАСОВА (поспешно, полностью отдавая инициативу в его руки). Галя. Галина...
   ГОЛИЦИН. В семье как вас зовут?
   ТАРАСОВА. Аля...
   ГОЛИЦИН. Аля... Галя... Специальность, родители, где живете? Без суеты, но быстро.
   ТАРАСОВА. Папа с мамой... Живу отдельно, однокомнатная в Купчино... По специальности конструктор... по ткацким машинам... Рисую... Хорошо рисую... (Она в панике, потому что машина останавливается у вокзала.)
   ГОЛИЦИН. Дайте руку. (Она подает.) Улыбайтесь. Паша. Па-ша. Повторите.
   ТАРАСОВА. Паша... _ Входит Дилленбург. У него измученный вид. Увидев Тарасову, растерянно и счастливо улыбается. _ ДИЛЛЕНБУРГ. Аля... Я вернулся - тебя нет... Аля... Почему не предупредив? Хотя бы записку... Я уж Бог знает, что передумал... Где искать, куда бежать?..
   ГОЛИЦИН. Бежать никуда не надо. С ней все хорошо. Она не одна.
   ДИЛЛЕНБУРГ (Голицину). Я вам так благодарен, мм?..
   ГОЛИЦИН. Павел Петрович.
   ДИЛЛЕНБУРГ. ...Павел Петрович!
   ГОЛИЦИН. Не за что.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Как это не за что? Зимой, одна, ночью!
   ГОЛИЦИН. Вы меня не поняли, мм?..
   ДИЛЛЕНБУРГ. Юрий Ильич.
   ГОЛИЦИН. Юрий Ильич, вы меня не поняли. Я сказал в буквальном смысле - не за что.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Ну... да, конечно!
   ГОЛИЦИН. О-ох. Постарайтесь сосредоточиться, Юрий Ильич. Предельно. (Раздельно.) Я не спасал Алю. Ей ничего не грозило. Наша встреча с ней была не случайной.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Вы... знакомы?
   ГОЛИЦИН. Как вам сказать... Что отвечают в таких случаях, я знаю только по художественной литературе.
   ДИЛЛЕНБУРГ (пауза.) Нет. Не может быть.
   ГОЛИЦИН. Не может быть, потому что этого не может быть. Давайте трезво, жестко обозначим ситуацию. Мы все люди мобильные, нас трудно чем-то удивить. Если хотите бороться, то боритесь без запрещенных приемов, без слов о порядочности, о чести, о долге. Существовала некоторая величина под названием любовь. Она ушла. Ее нет. А если нет любви, то взывать к чувству жалости напрасно. Это значит - разрывать человека на части.
   ДИЛЛЕНБУРГ (садится). Конечно... Я понимаю... Я здесь немного посижу...
   ТАРАСОВА (жестко). Нет.
   ДИЛЛЕНБУРГ (вставая). Что ж. (Пауза.) Только я... как же это?.. Мы приехали вместе. Затем я поехал в магазин, за хлебом каким-то, за двадцать километров, и... в это время...
   ГОЛИЦИН. В это время пришел я. Аля вышла со мной. У нас были долгие разговоры. И мы опоздали на электричку. Все.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Разве о вас речь... Хотя, конечно... Нет! Не может быть!
   ГОЛИЦИН. Что не может быть, Юрий Ильич? Все может быть. Не так, так так. Не так, так этак. Человек просыпается однажды утром, а у него нет будущего. Он стискивает зубы и идет на работу. И это страшнее, чем то, что вы переживаете.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Как-то... не уйти... Не могу...
   ГОЛИЦИН. Ничего, Юрий Ильич. Ничего.
   ТАРАСОВА. Паша!
   ГОЛИЦИН. И ты держись, Аля. Знаете, как отрывают бинт с засохшей раны? Все, Юрий Ильич. До свидания. _ Дилленбург тоскливо озирается. Уходит. _ Тарасова напряженно вслушивается. Когда машина отъезжает, она вздыхает с облегчением. Голицин в это время мрачно укладывается на матрац, отворачивается, накрывается с головой.
   ТАРАСОВА. Ох, Боже мой... Неужели все? (Пауза.) Паша? _ Голицин молчит. _ Ну и молчите. Молчите... (Всхлипывает.)
   ГОЛИЦИН (садится). Но так же нельзя, как вас по отчеству! Он же сейчас на переезд въедет и будет ждать поезда!
   ТАРАСОВА. Молчите! Не въедет.
   ГОЛИЦИН. Но нельзя с таким враньем расставаться!
   ТАРАСОВА. Ничего вы не знаете... _ Голицин внимательно смотрит на нее, достает флягу, наливает в крышку от термоса. _ ГОЛИЦИН. Давайте, грамм пятьдесят.
   ТАРАСОВА. Что это?
   ГОЛИЦИН. А это... на кедровых орешках. Не уступает. Давайте. _ Тарасова нерешительно берет крышку, пьет. _ ГОЛИЦИН. А?.. То-то. (Прячет флягу.)
   ТАРАСОВА. Вы кто?
   ГОЛИЦИН. Это зачем?
   ТАРАСОВА. Любопытно.
   ГОЛИЦИН. Я - Голицин, Павел Петрович. Скиталец.
   ТАРАСОВА. От кого вы скитаетесь?
   ГОЛИЦИН. Ищу место для своей души. И не нахожу.
   ТАРАСОВА. Интересно.
   ГОЛИЦИН. Зря вы его выгнали.
   ТАРАСОВА. Что вы на меня смотрите? Десять лет жизни... так, между прочим! Зато было хорошо. Иногда! Когда жена не видела. Когда не догадывалась. Когда ее не было жалко. А жалко было всегда! Такое вот - абсолютное понимание и сострадание! А я, между прочим, баба, и мне дом нужен, с детьми!
   ГОЛИЦИН. Это ваши дела.
   ТАРАСОВА (она опьянела). Худо-бедно, а она счастлива: муж, дочь. Он - вдвойне: семья и любовь. А мне? Огрызочек, но зато такой сахарный, с сиропчиком, со стишками, с Гайдном!
   ГОЛИЦИН. Это ваши дела.
   ТАРАСОВА. Я была... Знаете, какая я была? Как подсолнух. Куда солнце, туда и я. Я была такая... легонькая! А дышала... взахлеб! Во мне все было из трав, для любви, для долгой жизни!
   ГОЛИЦИН (скучным голосом). Зато сейчас вы - женщина.
   ТАРАСОВА. Женщина... А зачем?
   ГОЛИЦИН. Будете рожать детей. Дом будет.
   ТАРАСОВА. А я не хочу. Я уже не хочу. Не хочу дома. Я отравлена, вы это понимаете?
   ГОЛИЦИН. Тогда возвращайтесь.
   ТАРАСОВА (с тоской.) Мне бы только оторваться... Он ведь еще приедет... Вы думаете - он жалкий? Не-ет! Вы его не знаете!
   ГОЛИЦИН. И знать не хочу. Я спать хочу.
   ТАРАСОВА. Вы обиделись, да? Из-за того, что я о себе и о себе? Да? Давайте о вас поговорим. Хотите?
   ГОЛИЦИН. Что обо мне говорить. После ваших катаклизмов.
   ТАРАСОВА. Как вы обиделись... красиво... По-детски.
   ГОЛИЦИН. Я не ребенок, Галя.
   ТАРАСОВА. Вы меня так назвали из-за того, что он меня зовет Алей?
   ГОЛИЦИН. Нет. Я назвал вас Галей, потому что вас зовут Галя.
   ТАРАСОВА. Почему вы здесь с матрацем?
   ГОЛИЦИН. Потому что я хочу жить там, где я хочу.
   ТАРАСОВА. И с котлетами. Вы очень одиноки.
   ГОЛИЦИН. А вы жестоки.
   ТАРАСОВА. Но я не хотела, честное слово. Простите.
   ГОЛИЦИН. Ложитесь. Отдыхайте.
   ТАРАСОВА. Нет, не хочу. Спасибо. _ Пауза. _ ГОЛИЦИН. Ночью все кошки серы.
   ТАРАСОВА. Не понимаю.
   ГОЛИЦИН. Это все от жадности. Взять побольше и по возможности лучший кусок.
   ТАРАСОВА. А вы разве не хотите лучший кусок?
   ГОЛИЦИН. По крайней мере, я не лезу в драку из-за куска.
   ТАРАСОВА. Конечно. Вы стоите в сторонке и ждете, что на вас обратят внимание. Тогда этот кусок вам отдадут за хорошее поведение.
   ГОЛИЦИН. Я уже ничего не жду, Галя.
   ТАРАСОВА. Неправда.
   ГОЛИЦИН. Правда.
   ТАРАСОВА. Нет. Когда я сидела вон там и не хотела с вами разговаривать, вы ждали чего-то и бесились.
   ГОЛИЦИН. А сейчас не жду.
   ТАРАСОВА. Но беситесь.
   ГОЛИЦИН. Почему вы его боитесь?
   ТАРАСОВА. Потому что он меня выкормил с руки. Во мне для него нет ни одного тайного местечка. Он всю меня знает. От него не спрятаться. А это самое страшное, когда не спрятаться... Вы слышите?
   ГОЛИЦИН. Что?.. Нет.
   ТАРАСОВА. А я уже слышу. Он возвращается. Он уже все понял. Мне страшно, Паша!
   ГОЛИЦИН. У вас обычный невроз.
   ТАРАСОВА (начинает дрожать). Когда он на меня смотрит, вот так, задумчиво, как художник на картину, и готовится что-то подмалевать, и это продолжается десять лет... А там, дома, есть уже готовое полотно, которое покрывается пылью в запаснике... И меня это ждет... ждало! Правда? Паша?
   ГОЛИЦИН. Не бойтесь ничего.
   ТАРАСОВА. А я и не боюсь. Ничего страшного. Просто немного тоскливо, когда на тебя так смотрят... Слышите?
   ГОЛИЦИН. Да нет ничего. Успокойтесь.
   Возникает слабый звук машины. Голицин вздрагивает.
   ТАРАСОВА (тихо). Вот видите? И вы испугались.
   ГОЛИЦИН. А что, если я его на порог не пущу?
   ТАРАСОВА. Не надо. Не надо! Что вы! И думать не смейте! Это ведь только мне плохо, понимаете? Он же не знает, что мне плохо! Он... очень порядочный!
   ГОЛИЦИН. Почему же он не знает, если он порядочный?
   ТАРАСОВА. Потому что... (прислушивается) потому что он такой, он думает, что это для пользы, если больно. Нужно страдать, зато потом легко. _ Машина останавливается у вокзала. _ ТАРАСОВА. Целуйте меня! Целуйте крепче, Паша! (Обнимает Голицина за шею. Он, слегка поежившись плечами, целует ее.) _ Входит Дилленбург. Он молча стоит у двери. Ждет. _ ДИЛЛЕНБУРГ. С незнакомым человеком, Аля. _ Тарасова резко высвобождается, отворачивается. _ ГОЛИЦИН. Вы недалеко отъехали, Юрий Ильич.
   ДИЛЛЕНБУРГ (садится). Да. На расстояние собственной глупости. А вы что, турист?
   ГОЛИЦИН. Странник.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Славянофил.
   ГОЛИЦИН. Сейчас у вас есть какая-то цель?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Нет. Я не мог вернуться на дачу. Очень плохо дному.
   ГОЛИЦИН. Собаку заведите.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Когда я был здесь в первый раз, вы мне сочувствовали.
   ГОЛИЦИН. Сочувствовать взрослому мужику, от которого ушла женщина?
   ДИЛЛЕНБУРГ. От вас никто не уходил, и вы не понимаете, что это такое.
   ГОЛИЦИН. Вы хотите сказать, что никто и не приходил?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Да. И мне вас жаль.
   ГОЛИЦИН. Видите ли, я не привык присваивать то, что мне не может принадлежать.
   ДИЛЛЕНБУРГ. А пять минут назад?
   ГОЛИЦИН. Галя, он говорит, что вы ему принадлежите.
   ТАРАСОВА (глухо). Не надо.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Странно, когда случайно встречаешь человека одного с тобой уровня. Да еще в подобной ситуации. Аля!.. Вы извините, пожалуйста, Павел Петрович... Аля, мне нужно сказать тебе две фразы. Всего две.
   ТАРАСОВА (глухо). При нем.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Павел Петрович, прошу вас, выйдите на минуту. _ Голицин вопросительно смотрит на Тарасову. Та молчит. Голицин пожимает плечами, выходит. _ ДИЛЛЕНБУРГ. Я не знал, что это так важно. Мы будем жить вместе, всегда.
   ТАРАСОВА. А как же Лена? И дочь?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Я их буду навещать.
   ТАРАСОВА. Значит, я загнала тебя в угол?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Значит, тебе было хуже всех.
   ТАРАСОВА. А может быть, я... может быть, я научилась торговать?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Значит, тебе было совсем плохо. Я знаю, почему.
   ТАРАСОВА. Почему?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Потому что ты еще не научилась быть свободной со мной. Ты все еще боишься попасть впросак, что-то не так сказать, не так ступить... Аля, ведь тебе ни с кем не будет так, как со мной.
   ТАРАСОВА. Так хорошо?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Да.
   ТАРАСОВА. Но и так плохо ни с кем не будет.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Я просто не выживу без тебя. Ведь когда мы встретились, я только начинал жить, в тридцать пять. Впервые я почувствовал себя сильным, независимым, и все эти ученые степени, они давались легко, между прочим, именно после этого. Может быть, просто совпало - ощущение силы и ты, но вы неразделимы, и я с тобой...
   ТАРАСОВА. Да, пока у меня крепкая грудь! Пока у меня гладкая кожа! И ноги без изъянов!
   ДИЛЛЕНБУРГ (тихо). Аля...
   ТАРАСОВА. Прости, я... Прости, я не хотела! Ну, не хотела я!
   ДИЛЛЕНБУРГ. Когда я стоял у двери, а ты демонстративно целовала его, вот здесь я испугался. Я подумал, что уже стар... Нет. Я подумал, что ты боишься меня из-за того, что я становлюсь стар, и уже не могу быть никаким, легким, беспечным, что я отяжелел и буду все тяжелее... Но я ведь могу еще бегать, могу несколько дней провести в лесу, могу танцевать всю ночь... Да разве в этом дело? Я могу с ума сходить от любви к тебе! Аля...
   ТАРАСОВА (пауза, тихо). Что?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Не уходи.
   ТАРАСОВА. Ну... ну, что... _ Входит Голицин. _ ДИЛЛЕНБУРГ. Павел Петрович!
   ГОЛИЦИН. Продрог. _ Садится. _ ДИЛЛЕНБУРГ (Тарасовой). Так значит?..
   ТАРАСОВА. Хорошо. _ Встает. _ ГОЛИЦИН. Уломали, Юрий Ильич?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Вы же случайный человек, Павел Петрович. А внесли такую сумятицу.
   ГОЛИЦИН. Что ж. Простите. Двое дерутся, третий не лезь. Прощайте, Галя.
   ТАРАСОВА (тихо). Прощайте.
   ГОЛИЦИН (встает). Главное, ничего не бойтесь. А то вы здесь такого страху нам нагнали, Юрий Ильич, как будто сам сатана на своей таратайке пожаловал.
   ДИЛЛЕНБУРГ (холодно). Не надо давить, Павел Петрович, там, где больно.
   ГОЛИЦИН. Куда вы ее везете? Она же больная!
   ДИЛЛЕНБУРГ. Отойдите. Отойдите с дороги.
   ГОЛИЦИН. Вы же ее в психушку загоните! Галя! Вы хотите ехать? _ Тарасова молчит. _ Ну, кивните головой! Или покачайте, вот так. _ Тарасова отрицательно качает головой. _ До свидания, Юрий Ильич. Как-нибудь проживете сегодняшнюю ночь без нее.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Вы думаете, я оставлю ее с вами?
   ГОЛИЦИН. А чего вы боитесь?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Я боюсь, что вы специально придаете нашим отношениям товарный характер. Отойдите с дороги.
   ТАРАСОВА. Я не поеду.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Да что же это такое... Он же случайный человек, случайный, понимаешь? Странник! Ты прилепишься к нему, а он и не заметит, где ты отлетишь! Он пойдет дальше, а у тебя уже не останется ничего, только... пыль на зубах!
   ТАРАСОВА. Я не поеду.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Что ж... помни, Аля, не один день - десять лет.
   ТАРАСОВА. Уходи. _ Дилленбург пытается поймать ее взгляд. Она отворачивается. Дилленбург уходит. Резко взвывает мотор, машина срывается с места. _ ГОЛИЦИН. Как вы себя чувствуете?
   ТАРАСОВА (садится на другую скамью). Вы тоже хороший кот. Как вы мне надоели!
   ГОЛИЦИН (смеется). Да... Но что ж я могу с собой поделать?
   ТАРАСОВА. Спите. Только без храпа.
   ГОЛИЦИН (укладывается). А я уже храпел? Не лягался?
   ТАРАСОВА. Лягался.
   ГОЛИЦИН. Я предупреждал. (Ложится на спину, заложив руки за голову.) Да, все-таки вы редкая женщина. В старину говорили - магнетическая.
   ТАРАСОВА. Чем вы занимаетесь? Какая у вас профессия?
   ГОЛИЦИН. По профессии я конструктор.
   ТАРАСОВА. Что за шутки.
   ГОЛИЦИН. Я не шучу. Но я не работаю конструктором. Я шофер, на автобусе.
   ТАРАСОВА. Как вы сразу заземлились. А я уж думала...
   ГОЛИЦИН. Вот. Вы уже обо мне думаете... Нет, ничего у нас с вами не выйдет. Зря Юрий Ильич переживает.
   ТАРАСОВА. У вас очень тонкий слой штукатурки. И грубый фасад.
   ГОЛИЦИН. Зато крепкий. Вон как вы за меня уцепились.
   ТАРАСОВА. Мне надо переждать эту ночь.
   ГОЛИЦИН. Не обольщайтесь. Вы как ласточка, лепитесь над дверью и далеко не улетаете. Если бы не я, вы бы уже десять раз вернулись. _ Пауза. _ ТАРАСОВА. Что же мне делать? Что?
   ГОЛИЦИН. Не знаю. (Пауза, небрежно.) Прилепитесь ко мне. Я не женат.
   ТАРАСОВА. Я уже думала об этом.
   ГОЛИЦИН (глупо). Ну да?
   ТАРАСОВА. Только бы пережить эту ночь.
   ГОЛИЦИН (садится, пауза). Что-то холодно стало. Печку затопить,что ли? Пойду за дровами. _ Выходит.
   Пауза. _ ТАРАСОВА. Галина Голицина. Галина Георгиевна Голицина. Пошла Галя по рукам. По мужикам. И осталось от Гали ма-а-ленькое перышко. _ Гул приближающегося поезда.
   Тарасова встает, выходит.
   Поезд проходит.
   Входит Голицин с несколькими штакетинами, сухими ветками.
   Следом входит Тарасова. Тоже несет веточку. _ ГОЛИЦИН. Это мужское дело - заготавливать дрова и топить печь. (Начинает ломать штакетины, ветки. Складным ножом стругает лучины.)
   ТАРАСОВА. Значит, вы согласны?
   ГОЛИЦИН. Но ведь это я предложил.
   ТАРАСОВА (присаживается рядом на корточки). Хорошо. Примете по акту, по инвентарной книге?
   ГОЛИЦИН. У меня нет собственности. И не будет.
   ТАРАСОВА. Ясно. Новые порядки. Очень интересно.
   ГОЛИЦИН (разжигает печь). Родились в Ленинграде?
   ТАРАСОВА. Зачем на "вы", когда уже нужно на "ты"?
   ГОЛИЦИН. Понял. Сейчас будет теплее.
   ТАРАСОВА. Вдвоем мы и так не замерзнем.
   ГОЛИЦИН (посмотрев на нее). За что вы меня топчете?
   ТАРАСОВА. А разве тебе так интересно в твои годы снова писать прописи?
   ГОЛИЦИН (поднимаясь). Мне все интересно.
   ТАРАСОВА (встает рядом). И с чего же мы тогда начнем, Паша?
   ГОЛИЦИН. С начала, Галя.
   ТАРАСОВА. Нам как-то нужно... поцеловаться, что ли. Если не брезгуешь. _ Голицин целует ее. _ ТАРАСОВА. Ты небрит.
   ГОЛИЦИН. Вторые сутки странствую.
   ТАРАСОВА (садится). Хорошо одному?
   ГОЛИЦИН. Да. (Садится.) И в Вологде ночевал. И в Великих Луках.
   ТАРАСОВА. Если мы будем продолжать это вдвоем, то будем ночевать в милиции.
   ГОЛИЦИН. Что-нибудь придумаем.
   ТАРАСОВА. У тебя никогда не было семьи?
   ГОЛИЦИН. Нет. Слишком долго приглядывался, все как-то не стыковалось с внутренним образом.
   ТАРАСОВА. А я? Я же случайная женщина, Паша.
   ГОЛИЦИН. Ты сразу в меня влезла. Как только вошла сюда.
   ТАРАСОВА. Так. И здесь я в роли добычи... Только бы пережить сегодняшнюю ночь... Слышишь?
   ГОЛИЦИН. Нет.
   ТАРАСОВА. Как будто остановилась...
   ГОЛИЦИН. Я ничего не слышал.
   ТАРАСОВА. Потому что тебя это не касается... Нет, Паша, тот охотник не чета тебе. Ты еще мальчик. Ты еще думаешь - как красиво летит, какое у нее оперение... как горько рыдает... Разве это женщина рыдала над рекой? Это добыча чья-то... А тот... Тот живет охотой. Для него удачно выстрелить влет, или как там называется, - такое наслаждение, что он ради этого душу продаст...
   ГОЛИЦИН. Ты преувеличиваешь. Он стареет и...
   ТАРАСОВА. Он моложе тебя по чувствам.
   ГОЛИЦИН. Спи. Ложись и спи. Ты устала. Ложись на матрац.
   ТАРАСОВА. Нет. Я лучше на лавочке. Положу голову тебе на колени... Чтобы ты не ушел... _ Ложится, засунув руки в рукава шубки. Закрывает глаза. _ ТАРАСОВА. А ты мне что-нибудь рассказывай... из жизни птиц...
   ГОЛИЦИН. Когда я был помоложе, я писал стихи...
   ТАРАСОВА. Плохие?
   ГОЛИЦИН. Хорошие... и мне казалось, что это не я пишу, а кто-то водит моей рукой...
   ТАРАСОВА (сонно). Значит, хорошие...
   ГОЛИЦИН. Но я их никому не показывал и сжег лет пять назад. А лучшие почему-то забыл. Помню только строчки.
   ТАРАСОВА. Прочти...
   ГОЛИЦИН. "Я так помню тебя, что в минуту глаза влажнеют. И сгорает дыханье. Но знать я тебя не хочу. Я, посеявший время, отвеял тебя, я отвеял, чтобы колос валился от сока и бил по плечу..." _ Пауза. _ ТАРАСОВА. Дальше.
   ГОЛИЦИН. "О, свобода, твои целомудренны губы. И признанья твои, и признанья я пью наугад. За стеснение жить, за счастливый удел однолюба, за ночного дождя перестук, за ветвей перекат..." (Пауза, шепотом.) Спишь?
   ТАРАСОВА (по-детски, сонно). Не-а... _ Засыпает. Голицин сам борется с дремотой. Голова то резко падает, то поднимается. Он не замечает, как в одно из окон за ним пристально наблюдает Дилленбург. Наконец, случайно водя сонным взглядом по сторонам, Голицин замечает его и резко вздрагивает. Дилленбург широко, полным оскалом улыбается ему. __ Затем входит, садится на соседнюю скамью. _ ДИЛЛЕНБУРГ (шепотом). Спит? _ В дальнейшем говорят тихо. _ ГОЛИЦИН. Вы действительно какой-то шайтан, Юрий Ильич.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Не надо острить. Я не люблю этот современный стиль.
   ГОЛИЦИН. Тогда зачем вы снова появились?
   ДИЛЛЕНБУРГ. Зачем вы воспользовались ситуацией? Вы же прекрасно знаете, что эта женщина не для вас. Это низко - пользоваться чужой бедой и... грубыми руками ломать все.
   ГОЛИЦИН. Это, видимо, называется, стрелять поднятую другим дичь.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Не знаю, как это называется на вашем языке. Кто вы по профессии?
   ГОЛИЦИН. Шофер. _ Пауза. _ ДИЛЛЕНБУРГ. Только не отказывайтесь сразу. Не играйте в непосредственность. Вам не двадцать лет. Подумайте, прежде, чем отказаться. Хотите ездить в ФРГ, во Францию?
   ГОЛИЦИН. Кто не хочет? Все хотят.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Я помогу вам устроиться на международные перевозки.
   ГОЛИЦИН. Спасибо. Это интересно.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Не иронизируйте. В вашем возрасте уже выбираешь что-то одно. Вы не можете жить в одном месте. Это тот же наркотик - перемена мест. Соглашайтесь.
   ГОЛИЦИН. Действительно, это интересно.
   ДИЛЛЕНБУРГ. На честное слово вы, конечно, не поверите.
   ГОЛИЦИН. Почему? Вам - поверю.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Что ж, тем лучше. Я почему-то думал, что в таких людях, как вы, враждебность становится принципом и условием самоуважения. Я рад, что вы не держите зла.
   ГОЛИЦИН. И вы не держите.
   ДИЛЛЕНБУРГ. Что она для вас? Ну, влюбленность, встреча, подарок судьбы. Вожделение, в конце концов. Ведь ситуация как раз подстегивает вожделение. Загляните в себя, отбросьте то, что я назвал, и вы убедитесь, что это не любовь. Не то единственное, ради чего только и стоит жертвовать, терпеть лишения, даже умирать. Это для меня она - все. Без остатка.