Страница:
Вода из холодной батареи вытекала мелкими каплями, но со временем все более широкая струя воды разливалась по комнате, просачивалась под ковер и под кровать Турлея. Надо было спустить воду из системы центрального отопления, но это требовало множества действий — откручивания и закручивания нескольких кранов, вытаскивания трех ведер воды, что было свыше сил как лесничего, так и стажера. Намного легче показалось Турлею решение переселиться наверх, на ту кровать, где когда-то спала Халинка и чистая постель даже еще пахла ее телом. Постель эта вскоре, конечно, потемнела, посерела и даже почернела, на столе и на лавках появились воняющие тарелки с остатками рыбы. Рыбий запах пропитывал лесничество Блесы от подвала до чердака, им разили стены в комнатах и в коридоре. Во время командировки в Блесы старший лесничий Кочуба выдвинул гипотезу, что под полом в канцелярии разлагается дохлая крыса.
В магазине в Скиролавках кончились рыбные консервы. По счастливой случайности стажер пан Анджей обратил внимание Турлея на какие-то странные создания, которые бродили по подворью, иногда ночевали в курятнике, иногда — на ветвях старой вишни. Это были создания слегка одичавшие, страшно исхудавшие и оголодавшие и местами как бы ободранные. Несмотря на их странноватый внешний вид, лесничий Турлей опознал в них кур, которых ему оставила жена, но он забыл, что их надо кормить. Теперь каждое утро выстрелом из своего ружья Турлей убивал исхудавшую курицу, и вместе со стажером они ее жарили или варили, чаще — варили, а потом сидели вместе до позднего вечера, прихлебывая бульон, разрывая пальцами мясо, потому что вилки позеленели от плесени в мойке. В такие минуты, наполняя желудок чем-то более вкусным, чем копченая рыба, лесничий Турлей поверял стажеру свои перспективные планы на будущее:
— Вы увидите, пан Анджей, что скоро я привезу из лесу целых три прицепа дров, которые мне положены как натуроплата. Я их порежу бензопилой, а потом порублю на мелкие поленья. Эти поленья я уложу в огромную поленницу посреди двора. Поленница будет такая большая, что ее увидит моя жена из окна дома Порваша. И тогда она вернется ко мне вместе с ребенком, и мы будем жить счастливо. Ведь женщине, пане Анджей, не нужно для счастья ничего больше, только дров для домашнего очага. Может быть, я позабочусь и о том, чтобы запаяли дыру в батарее.
Хорошая еда давала обоим мужчинам приятное отяжеление, наевшись, они расходились по двум берлогам, а назавтра утром Турлей стрелял в следующую курицу на подворье, и снова они ее жарили или варили. Сказать правду, они были бы счастливее, если бы куриц можно было есть сырыми, как фрукты с дерева, потому что варка требовала растапливания печи, а для этого нужны были дрова, мы же знаем, что всякое дерево было для них ненавистным. И может быть, они и перешли бы на сырое мясо, если бы не предусмотрительность стажера, который, ассистируя рабочим на вырубках, от скуки собирал кору и с набитым корой мешочком каждый день возвращался в лесничество.
Но однажды, выйдя утром с ружьем, чтобы обеспечить едой себя и стажера, Турлей обнаружил, что на подворье уже нет ни одной курицы, а только какой-то похожий на курицу пестрый птах сидит на ветке облетевшей вишни. Он выстрелил в этого птаха, но промазал. Хлопая крыльями, эта курица — он ясно определил в ней курицу жены — убежала в лес, и, хоть Турлей ожесточенно за ней гнался, то и дело стреляя, нырнула в непроходимую чащу и исчезла. В этот день ни у Турлея, ни у стажера, пана Анджея, во рту не было ни крошки. И тогда ранним утром сорвался Турлей со своей постели, ведомый глубоким предчувствием, что курица, как создание глупое, вернулась на ночь в усадьбу. И действительно — он увидел ее снова на ветке старой вишни. Выстрелил и промахнулся, потом бросился за ней в погоню до самого болота, вывалялся и вымазался в вонючей тине, но цели не достиг.
Стажер, пан Анджей, легко смирился с очередной превратностью судьбы и принес в лесничество радостную весть, что в магазине снова появились рыбные консервы. Он купил несколько банок и угощал Турлея их содержимым. Но тут проявился твердый и неуступчивый характер лесничего. Зачем бы Турлею есть вонючие консервы, раз у него оставалась еще одна курица? Голодал лесничий и второй день, на третий осторожно, на цыпочках, вышел из дому, прицелился в птицу, которая сидела на ветке, выстрелил и промазал. Хлопая крыльями и издавая горлом какой-то странный писк, эта птица помчалась в лес, а Турлей гнался за ней в кальсонах и нижней рубашке. Птица петляла по болотам, по лознякам, по молодняку и по чащобам, питомникам и вырубкам. Турлей вернулся под вечер в разодранных кальсонах и рваной нижней рубашке, с почерневшим лицом, еле держась на ногах. Он поел рыбных консервов и сказал стажеру:
— Нет сомнений, что это Клобук. Он жил среди моих кур, и это он навел на меня все неприятности. Поэтому я не прилягу, пока его не застрелю. А тогда, пане Анджей, у нас будет много дров на подворье. Поленница такая большая, что достанет до неба и ее увидит Халинка из окон дома Порваша.
С этого дня он начал ожесточенную, неутомимую охоту на Клобука, который каждое утро появлялся на старой вишне. Турлей не ел, не спал, забросил свои обязанности, но упрямо стремился убить ненавистную птицу. Если кто-то считал, что лесничий — безвольный мечтатель, тот убедился теперь в своей ошибке. Он не предавался мечтам, но, как человек действия, от рассвета до заката неустанно преследовал цель. Он ложился спать в полночь, но еще перед рассветом усаживался в старой уборной за сараем и терпеливо ждал, когда на вишне покажется Клобук. Если кто-то думал о нем как о человеке ленивом или беззаботном только потому, что вода все еще текла из батареи и не было дров, сейчас мог собственными глазами увидеть, как он ошибался. Турлей не брился, не мылся, ел что попало (преимущественно рыбные консервы), но ничто не могло сбить его с дороги, на которую он вступил. Не существовали для него трудности, которые отбили бы у него желание охотиться на Клобука, не страшны ему были дожди, осенняя изморось, ветры и ураганы. С раннего утра он постоянно находился на посту в уборной, а потом гнался за зловредной птицей по долинам и по лесным взгорьям. Сколько километров леса он перемерил во время этих погонь, сколько часов недоспал, потому что иногда оставался в засаде на всю ночь, сколько отверг замечательных предложений провести с приятелями вечер за рюмкой! Его разум был занят только одним — понять природу Клобука, разведать тропы хитрой птицы, найти его лежбища и тайники, напасть на него в месте, где он чувствует себя в безопасности и теряет свою бдительность. Много часов Турлей проводил, упражняясь в стрельбе, тысячи раз опускался на колено и поднимался снова, прижимал приклад ружья к плечу, вел взглядом от приклада к мушке, целясь в воображаемое существо. Он понимал, что птица издевается над ним, каждое утро усаживаясь на вишню под его окнами. Он уговаривал стажера, чтобы тот помогал ему как загонщик, спугивал птицу из молодняков и с вырубок. Но он не был в состоянии победить лень пана Анджея — ни просьбами, ни угрозами. И даже иногда он слышал от него слова сомнения, действительно ли эта зловредная птица каждое утро появляется на старой вишне. Откуда, однако, мог знать об этом стажер, если никакая сила не могла выманить его из постели на рассвете? И так, в одиночестве, полагаясь только на себя самого, мерил Турлей свое лесничество туда и обратно, наискось и зигзагами, заглядывал под кроны поваленных елей, входил в чащобы. И чем дольше он это делал, тем большую приобретал уверенность, что это не исключительно его личная война, но что судьба доверила ему исполнение великой миссии освобождения человечества от существа вредного и враждебного. О Клобуках он знал все или почти все: о том, как они рождались, размножались, что любили есть и где проводить ночи, когда обладали большей силой и когда меньшей. Вскоре для него стало очевидным, что его ружье и обычный заряд — неэффективное оружие против Клобуков, и поэтому он появился у священника Мизереры, чтобы тот освятил ему несколько зарядов дроби и пуль. Священник отказался освящать, но подарил ему металлическую пластинку со святым Кшиштофом, которую с тех пор Турлей всегда носил на груди. Не знающий устали разум Турлея выдумывал и все более хитрые ловушки для Клобука. У рыбаков он позаимствовал старые сети и развесил их на старой вишне, на нескольких деревьях разместил затейливые капканы и силки, в специально купленном блокноте чертил постоянные маршруты Клобука по лесным дорогам и в этих местах обязательно, хотя бы раз в неделю, лично бывал, с ружьем, готовым к выстрелу. Его борьба приобрела такой гигантский размах, что рождала изумление у многих жителей Скиролавок и даже во всей гмине Трумейки. Яркие рассказы о Клобуке и его коварном поведении привлекли к нему сторонников — однажды в охоте на зловредную птицу принял участие писатель Любиньски, который обещал Турлею, что его борьбу со страшной птицей он увековечит в одной из своих очередных разбойничьих повестей. Даже старший лесничий Кочуба с пониманием относился к отдельным недостаткам, которые можно было заметить в работе лесничего, и серьезно говорил: «Ну что ж, пан Турлей охотится на Клобука…» О борьбе Турлея с Клобуком ничего не говорил Порваш, зато пани Халинка при каждом случае со злостью констатировала: «Кто бы мог подумать, что у него столько энергии и выдержки? Но дров как не было, так и нет. Я слышала, что и батарея у него начала течь…» Пани Басенька увидела в сражениях Турлея черты почти сверхчеловеческие и испеченный ею пирог из дрожжевого теста лично занесла в лесничество Блесы, чтобы подкрепить силы героя. В самом деле, в позиции лесничего Турлея было что-то необычайное, что-то от древних богатырей. Вырос Турлей в воображении людей до размеров великана, низко кланялись ему не только школьники, но и взрослые люди. Лесничество Блесы стало местом, куда начали стекаться разные охотники, искатели приключений, сказочники, жаждущие легенд о Клобуке, и даже приехала одна романтическая блондинка из Барт. Они, однако, быстро покидали Турлея, потому что, охваченный высокой идеей умерщвления Клобука, он перестал чувствовать жажду и голод, а также, как в этом убедилась блондинка из Барт, исчезло в нем и либидо, то есть он потерял тягу к женщинам.
При известии об этом деле помрачнел доктор Ян Крыстьян Неглович, а потом пошел в лесничество Блесы и оказался с глазу на глаз с Турлеем. Сначала, как это уже стало привычным, спросил его о ходе борьбы с Клобуком и выслушал рассказы о коварстве этой птицы. Потом он велел Турлею раздеться и лечь на кровать; выстукал его, послушал, велел показать язык и горло. Тело Турлея было исхудавшим и почерневшим от трудов, выросла у него и рыжеватая борода. В глазах его горел какой-то зловещий огонь, а жажда деятельности у него была так велика, что даже минуту он не мог спокойно полежать на кровати, а все время вскакивал и хотел бежать в лес.
— Вы убедитесь, доктор, — страстно говорил Турлей, — что как только я убью Клобука, на моем подворье вырастет большая поленница. И батарея перестанет течь. Поленница будет такая большая, что достанет до неба и увидит ее моя жена из окна дома Порваша. И тогда она ко мне вернется.
— Ну конечно, — соглашался с ним доктор. — Кажется, она уже снова полюбила зеленый цвет. Она купила Порвашу три зеленые рубашки.
— Чудесно! — восторгался Турлей. — Снова полюбила зеленый цвет?! А как вы думаете, доктор, она мне изменила?
— Нет, — решительно ответил доктор. — Такая женщина, как пани Халинка, никогда не изменяет чему-то главному в мужчине, с которым она была в тесной связи. Вы ведь не придаете значения таким мелочам, как то, что она живет у Порваша и ложится с ним в постель. Порваш такой же, как вы: у него нет дров, целыми месяцами он носит одну и ту же рубашку. Уходя от вас, она одновременно осталась вам верна, может, не в общепринятом смысле, но в смысле более общем, то есть самом важном.
— Да; она осталась мне верна. Я знаю об этом, — соглашался с ним Турлей. — Я не дурак, чтобы обращать внимание на мелочи. Самое главное, что она осталась верна моей сути. Вы правильно заметили, что Порваш не намного отличается от меня в некотором смысле. Значит, она ушла, но вместе с тем как бы осталась со мной. В Порваше она нашла меня, разве не так?
— Ну да. Вы обнаруживаете поразительную трезвость разума, — заявил Неглович. — Тем легче, как мне кажется, будет убедить вас укрепить свои силы, чтобы борьба с Клобуком принесла эффект. Советую вам каждый день принимать красные таблетки, а вечером голубые. У меня есть для вас и серия уколов. Я буду их вам делать лично каждый день. Спустя какое-то время вы почувствуете сильный голод и жажду, и в вас оживет натуральное либидо. Есть ли у вас адрес той романтической блондинки из Барт?
— Нет.
— Жаль. Было бы полезно, если бы она к вам сюда приехала через десять дней.
— Не хочу я никаких гостей, — запротестовал Турлей. — Чужие люди, даже женщины, отвлекают меня и мешают в моих делах.
Доктор сделал укол и вернулся домой. Десять дней он терпеливо навещал Турлея и делал ему очередной укол, велел Гертруде, чтобы она каждый день носила ему обеды. Через шесть дней этого лечения Турлей убедился, что больше не видит Клобука на старой вишне, эта коварная птица перестала преследовать его, и поэтому он потерял к ней всяческий интерес. Да, время от времени он еще ходил в лес на поиски зловредной птицы, но все реже находил на песчаных дорогах следы ее когтей. Через десять дней, когда вместе со стажером, паном Анджеем, он производил, как обычно, выплату лесным рабочим, он признался ему, что скорее всего Клобук, замученный преследованием, переселился в соседнее лесничество.
Лечение, которое применил Неглович, имело и негативные последствия. Вместе с гибелью высокой идеи борьбы с Клобуком лесничий Турлей понемногу возвращался к своим прежним привычкам и к прежней личности. Куда-то бесповоротно исчез человек действия, способный к большим трудам и жертвам, и снова родился безвольный мечтатель, человек необычайно рассеянный и спустя несколько минут забывающий о своих решениях, если они требовали малейшего усилия с его стороны. Он часто бывал осовевшим, после хорошего обеда Гертруды Макух он, как раньше, любил часами спать на кровати и лучше всего чувствовал себя, когда его никто ни к чему не принуждал, даже к выходу в лес. И как он до недавнего времени почти жил в лесной чаще, так сейчас его трудно было уговорить выйти из дому. Охотнее всего он посылал в лес пана Анджея, что кончалось, понятно, необходимостью утруждать себя, чтобы найти заблудившегося стажера, пока он не погиб от голода и холода. Пан Анджей нисколько не изменился — он по-прежнему терялся по дороге к ближайшей вырубке.
Однажды Турлей пошел за хлебом в магазин в Скиролавках и, проходя мимо дома Порваша, увидел за оградой из сетки маленького мальчика, играющего в мячик. В фигуре и чертах лица этого мальчика что-то показалось Турлею очень знакомым. Тогда он остановился и спросил сдавленным голосом:
— А не сын ли ты лесничего Турлея, мальчик?
— Да, — ответил мальчик.
— Это я. Это я твой папа. Это я лесничий Турлей, — закричал он и протянул к ребенку руки, хоть их разделяла проволочная сетка. Мальчик отошел от сетки и недоверчиво сказал:
— Я знаю, как выглядит мой папа. У меня есть его фотография. У него нет такой бороды он не такой худой и черный.
Дотронулся лесничий до своей бороды, вспомнил, что он уже давно не мылся и не брился полгода не видел мальчика, и тот мог забыть, как выглядит отец. Он решил тут же изменить свой внешний вид и вместо того, чтобы идти в магазин, быстрым шагом направился в лесничество Блесы. К сожалению, он не нашел в ванной ни одного лезвия, которое годилось бы для бритья. Не хотелось ему снова идти через всю деревню в магазин, и он отложил это дело на потом, а утром забыл обо всей этой истории. Его отличала какая-то необычная и раздражающая окружающих черта, что все дела укладывались в его мыслях, как стопка бумаги на столе в канцелярии. Каждое новое дело закрывало все предыдущие, и ему казалось самым важным то, что происходило в настоящем времени. За листочками, которые лежали внизу, надо было лезть, вытаскивать их наверх, создать иерархию их ценности, а это уже было связано с усилиями, которых он не любил. Те, кто его знал, знали и то, что, если он что-то откладывает на завтра, он одновременно откладывает навсегда, разве что кто?нибудь настойчивый ему это дело постоянно подкладывал как новое. Сколько раз он клялся, что отчистит пятна с мундира, выгладит его, сбреет бороду, а лицо старательно умоет и потом навестит своего сынка в доме Порваша. Это кончилось, однако, путешествием в магазин, прокрадыванием мимо ограды дома Порваша, покупкой лезвий и одноразовым бритьем бороды. Не хватило ему сил на то, чтобы почистить и выгладить мундир. А когда он наконец погладил мундир и почистил, снова у него кончились лезвия, а пойти небритым он не хотел, боясь, что мальчик не узнает в нем отца.
Так он жил, и так же жил пан Анджей, пока у него не кончилась стажировка и он не покинул лесничество Блесы.
В тот день, когда пан Анджей утром садился в автобус, отъезжающий из Скиролавок, Турлей несколько дольше пробыл в лесу. Вернувшись в лесничество, он с удивлением обнаружил большую поленницу дубовых дров на своем подворье. Из трубы шел дым, а в кухне крутилась возле печки Видлонгова и готовила обед, батарея в комнате была запаяна, и по всему дому расходилось приятное тепло от центрального отопления.
— Я запретила Гертруде Макух приносить вам обеды, — заявила толстая жена лесника Видлонга, сдвигая с разогретой плиты сковородку с шипящими на ней кусочками сала. — Она готова за эти обеды попросить тот прекрасный луг за вашим сараем. А мне и мужу этот луг как раз подходит. За вами уход нужен, как за каждым одиноким мужчиной. Это я буду готовить вам обеды, завтраки и ужины, наводить порядок. Мужу я велела полный воз дубовых дров привезти, чтобы тепло было. Он привезет еще один воз, потом второй и третий. На том пастбище за вашим сараем мы начнем овец пасти, а держать их будем в вашем хлеву. Сено для овец свалим в ваш сарай — сено с тех лугов в лесу, которые за вами. Дети у меня взрослые, надо бы их навещать, и мы хотим купить машину. На овцах скорее всего можно заработать.
— Хорошо. Очень хорошо, пани Видлонгова, — мурлыкал лесничий, вдыхая вкусный запах жареного сала, которым она сдабривала картошку. — Мне ни луг, ни хлев не нужны. Об одном я только думаю: привезти три прицепа дров, порезать их на колоды, поколоть на поленья и поленницу из них большую, как до неба, сложить. Увидит ее моя жена из дома Порваша и вернется сюда вместе с ребенком.
— Ну конечно. Почему бы ей не вернуться, — поддакнула Видлонгова, ставя перед лесничим обед из двух блюд на чистенько вымытый стол. Потом она принялась отмывать заплесневевшую посуду в мойке.
Ел Турлей обед и невольно поглядывал на выпяченный к нему зад Видлонговой, на большие полушария ее ягодиц и широкую спину, толстые ляжки, хорошо заметные, когда она наклонялась над мусорным ведром, бросая в него вонючие остатки старой еды. С полным желудком, разморенный от тепла в квартире, укачанный грезами, он пошел после обеда спать в чистую постель в прибранной комнате, где уже не текла батарея. Через минуту за ним вошла Видлонгова, присела на краешек кровати и так говорила:
— Я вам дала свою чистую постель, а вашу, грязную, забрала в стирку. То же самое сделала с вашими подштанниками и нижними рубашками. Все принесу чистое и выглаженное. То же самое сделаю с рубашками и с вашим парадным мундиром. Раньше я немного опекала пана Порваша, но он — не то же самое, что вы.
— О нет, нет, вы ошибаетесь, — защищал его лесничий Турлей. — Он такой же, как я. Иначе разве поселилась бы у него моя жена?
— Я буду вас опекать, как Порваша, потому что я уже не беременею, и муж на эту опеку согласился. Хорош тот луг за вашим сараем, пане лесничий, и жалко, если пропадет или в чьи-то чужие руки достанется. Уютно и удобно будет вам с нами. Ведь не правда, что болтала та блондинка из Барт, будто из-за погони за Клобуком вы уже на своей дудочке играть не можете?
Она сунула руку под одеяло, теплой ладонью вынула из разреза подштанников дудочку лесничего и тискала ее нежно, с удовольствием, пока она у него как следует не выросла и не затвердела. Осенний сумрак царил в комнате, и, легонько вздохнув, она без стеснения разделась, обнажая могучее тело, и легла рядом с Турлеем. Ее мягкая кожа аж обжигала, а груди казались двумя плоскими буханками хлеба. Лег на нее Турлей, царапая ее шею небритыми щеками, а она при этом только постанывала от удовольствия.
Заснул Турлей в ее толстых руках, и ничего ему не снилось. А именно в это время древний Клобук снова уселся на ветке старой вишни и оставался там до самого утра. Странная птица, похожая на мокрую курицу, с золотистыми перьями, сотканными из человеческих снов.
О том, как писатель Любиньски побратался с народом
В магазине в Скиролавках кончились рыбные консервы. По счастливой случайности стажер пан Анджей обратил внимание Турлея на какие-то странные создания, которые бродили по подворью, иногда ночевали в курятнике, иногда — на ветвях старой вишни. Это были создания слегка одичавшие, страшно исхудавшие и оголодавшие и местами как бы ободранные. Несмотря на их странноватый внешний вид, лесничий Турлей опознал в них кур, которых ему оставила жена, но он забыл, что их надо кормить. Теперь каждое утро выстрелом из своего ружья Турлей убивал исхудавшую курицу, и вместе со стажером они ее жарили или варили, чаще — варили, а потом сидели вместе до позднего вечера, прихлебывая бульон, разрывая пальцами мясо, потому что вилки позеленели от плесени в мойке. В такие минуты, наполняя желудок чем-то более вкусным, чем копченая рыба, лесничий Турлей поверял стажеру свои перспективные планы на будущее:
— Вы увидите, пан Анджей, что скоро я привезу из лесу целых три прицепа дров, которые мне положены как натуроплата. Я их порежу бензопилой, а потом порублю на мелкие поленья. Эти поленья я уложу в огромную поленницу посреди двора. Поленница будет такая большая, что ее увидит моя жена из окна дома Порваша. И тогда она вернется ко мне вместе с ребенком, и мы будем жить счастливо. Ведь женщине, пане Анджей, не нужно для счастья ничего больше, только дров для домашнего очага. Может быть, я позабочусь и о том, чтобы запаяли дыру в батарее.
Хорошая еда давала обоим мужчинам приятное отяжеление, наевшись, они расходились по двум берлогам, а назавтра утром Турлей стрелял в следующую курицу на подворье, и снова они ее жарили или варили. Сказать правду, они были бы счастливее, если бы куриц можно было есть сырыми, как фрукты с дерева, потому что варка требовала растапливания печи, а для этого нужны были дрова, мы же знаем, что всякое дерево было для них ненавистным. И может быть, они и перешли бы на сырое мясо, если бы не предусмотрительность стажера, который, ассистируя рабочим на вырубках, от скуки собирал кору и с набитым корой мешочком каждый день возвращался в лесничество.
Но однажды, выйдя утром с ружьем, чтобы обеспечить едой себя и стажера, Турлей обнаружил, что на подворье уже нет ни одной курицы, а только какой-то похожий на курицу пестрый птах сидит на ветке облетевшей вишни. Он выстрелил в этого птаха, но промазал. Хлопая крыльями, эта курица — он ясно определил в ней курицу жены — убежала в лес, и, хоть Турлей ожесточенно за ней гнался, то и дело стреляя, нырнула в непроходимую чащу и исчезла. В этот день ни у Турлея, ни у стажера, пана Анджея, во рту не было ни крошки. И тогда ранним утром сорвался Турлей со своей постели, ведомый глубоким предчувствием, что курица, как создание глупое, вернулась на ночь в усадьбу. И действительно — он увидел ее снова на ветке старой вишни. Выстрелил и промахнулся, потом бросился за ней в погоню до самого болота, вывалялся и вымазался в вонючей тине, но цели не достиг.
Стажер, пан Анджей, легко смирился с очередной превратностью судьбы и принес в лесничество радостную весть, что в магазине снова появились рыбные консервы. Он купил несколько банок и угощал Турлея их содержимым. Но тут проявился твердый и неуступчивый характер лесничего. Зачем бы Турлею есть вонючие консервы, раз у него оставалась еще одна курица? Голодал лесничий и второй день, на третий осторожно, на цыпочках, вышел из дому, прицелился в птицу, которая сидела на ветке, выстрелил и промазал. Хлопая крыльями и издавая горлом какой-то странный писк, эта птица помчалась в лес, а Турлей гнался за ней в кальсонах и нижней рубашке. Птица петляла по болотам, по лознякам, по молодняку и по чащобам, питомникам и вырубкам. Турлей вернулся под вечер в разодранных кальсонах и рваной нижней рубашке, с почерневшим лицом, еле держась на ногах. Он поел рыбных консервов и сказал стажеру:
— Нет сомнений, что это Клобук. Он жил среди моих кур, и это он навел на меня все неприятности. Поэтому я не прилягу, пока его не застрелю. А тогда, пане Анджей, у нас будет много дров на подворье. Поленница такая большая, что достанет до неба и ее увидит Халинка из окон дома Порваша.
С этого дня он начал ожесточенную, неутомимую охоту на Клобука, который каждое утро появлялся на старой вишне. Турлей не ел, не спал, забросил свои обязанности, но упрямо стремился убить ненавистную птицу. Если кто-то считал, что лесничий — безвольный мечтатель, тот убедился теперь в своей ошибке. Он не предавался мечтам, но, как человек действия, от рассвета до заката неустанно преследовал цель. Он ложился спать в полночь, но еще перед рассветом усаживался в старой уборной за сараем и терпеливо ждал, когда на вишне покажется Клобук. Если кто-то думал о нем как о человеке ленивом или беззаботном только потому, что вода все еще текла из батареи и не было дров, сейчас мог собственными глазами увидеть, как он ошибался. Турлей не брился, не мылся, ел что попало (преимущественно рыбные консервы), но ничто не могло сбить его с дороги, на которую он вступил. Не существовали для него трудности, которые отбили бы у него желание охотиться на Клобука, не страшны ему были дожди, осенняя изморось, ветры и ураганы. С раннего утра он постоянно находился на посту в уборной, а потом гнался за зловредной птицей по долинам и по лесным взгорьям. Сколько километров леса он перемерил во время этих погонь, сколько часов недоспал, потому что иногда оставался в засаде на всю ночь, сколько отверг замечательных предложений провести с приятелями вечер за рюмкой! Его разум был занят только одним — понять природу Клобука, разведать тропы хитрой птицы, найти его лежбища и тайники, напасть на него в месте, где он чувствует себя в безопасности и теряет свою бдительность. Много часов Турлей проводил, упражняясь в стрельбе, тысячи раз опускался на колено и поднимался снова, прижимал приклад ружья к плечу, вел взглядом от приклада к мушке, целясь в воображаемое существо. Он понимал, что птица издевается над ним, каждое утро усаживаясь на вишню под его окнами. Он уговаривал стажера, чтобы тот помогал ему как загонщик, спугивал птицу из молодняков и с вырубок. Но он не был в состоянии победить лень пана Анджея — ни просьбами, ни угрозами. И даже иногда он слышал от него слова сомнения, действительно ли эта зловредная птица каждое утро появляется на старой вишне. Откуда, однако, мог знать об этом стажер, если никакая сила не могла выманить его из постели на рассвете? И так, в одиночестве, полагаясь только на себя самого, мерил Турлей свое лесничество туда и обратно, наискось и зигзагами, заглядывал под кроны поваленных елей, входил в чащобы. И чем дольше он это делал, тем большую приобретал уверенность, что это не исключительно его личная война, но что судьба доверила ему исполнение великой миссии освобождения человечества от существа вредного и враждебного. О Клобуках он знал все или почти все: о том, как они рождались, размножались, что любили есть и где проводить ночи, когда обладали большей силой и когда меньшей. Вскоре для него стало очевидным, что его ружье и обычный заряд — неэффективное оружие против Клобуков, и поэтому он появился у священника Мизереры, чтобы тот освятил ему несколько зарядов дроби и пуль. Священник отказался освящать, но подарил ему металлическую пластинку со святым Кшиштофом, которую с тех пор Турлей всегда носил на груди. Не знающий устали разум Турлея выдумывал и все более хитрые ловушки для Клобука. У рыбаков он позаимствовал старые сети и развесил их на старой вишне, на нескольких деревьях разместил затейливые капканы и силки, в специально купленном блокноте чертил постоянные маршруты Клобука по лесным дорогам и в этих местах обязательно, хотя бы раз в неделю, лично бывал, с ружьем, готовым к выстрелу. Его борьба приобрела такой гигантский размах, что рождала изумление у многих жителей Скиролавок и даже во всей гмине Трумейки. Яркие рассказы о Клобуке и его коварном поведении привлекли к нему сторонников — однажды в охоте на зловредную птицу принял участие писатель Любиньски, который обещал Турлею, что его борьбу со страшной птицей он увековечит в одной из своих очередных разбойничьих повестей. Даже старший лесничий Кочуба с пониманием относился к отдельным недостаткам, которые можно было заметить в работе лесничего, и серьезно говорил: «Ну что ж, пан Турлей охотится на Клобука…» О борьбе Турлея с Клобуком ничего не говорил Порваш, зато пани Халинка при каждом случае со злостью констатировала: «Кто бы мог подумать, что у него столько энергии и выдержки? Но дров как не было, так и нет. Я слышала, что и батарея у него начала течь…» Пани Басенька увидела в сражениях Турлея черты почти сверхчеловеческие и испеченный ею пирог из дрожжевого теста лично занесла в лесничество Блесы, чтобы подкрепить силы героя. В самом деле, в позиции лесничего Турлея было что-то необычайное, что-то от древних богатырей. Вырос Турлей в воображении людей до размеров великана, низко кланялись ему не только школьники, но и взрослые люди. Лесничество Блесы стало местом, куда начали стекаться разные охотники, искатели приключений, сказочники, жаждущие легенд о Клобуке, и даже приехала одна романтическая блондинка из Барт. Они, однако, быстро покидали Турлея, потому что, охваченный высокой идеей умерщвления Клобука, он перестал чувствовать жажду и голод, а также, как в этом убедилась блондинка из Барт, исчезло в нем и либидо, то есть он потерял тягу к женщинам.
При известии об этом деле помрачнел доктор Ян Крыстьян Неглович, а потом пошел в лесничество Блесы и оказался с глазу на глаз с Турлеем. Сначала, как это уже стало привычным, спросил его о ходе борьбы с Клобуком и выслушал рассказы о коварстве этой птицы. Потом он велел Турлею раздеться и лечь на кровать; выстукал его, послушал, велел показать язык и горло. Тело Турлея было исхудавшим и почерневшим от трудов, выросла у него и рыжеватая борода. В глазах его горел какой-то зловещий огонь, а жажда деятельности у него была так велика, что даже минуту он не мог спокойно полежать на кровати, а все время вскакивал и хотел бежать в лес.
— Вы убедитесь, доктор, — страстно говорил Турлей, — что как только я убью Клобука, на моем подворье вырастет большая поленница. И батарея перестанет течь. Поленница будет такая большая, что достанет до неба и увидит ее моя жена из окна дома Порваша. И тогда она ко мне вернется.
— Ну конечно, — соглашался с ним доктор. — Кажется, она уже снова полюбила зеленый цвет. Она купила Порвашу три зеленые рубашки.
— Чудесно! — восторгался Турлей. — Снова полюбила зеленый цвет?! А как вы думаете, доктор, она мне изменила?
— Нет, — решительно ответил доктор. — Такая женщина, как пани Халинка, никогда не изменяет чему-то главному в мужчине, с которым она была в тесной связи. Вы ведь не придаете значения таким мелочам, как то, что она живет у Порваша и ложится с ним в постель. Порваш такой же, как вы: у него нет дров, целыми месяцами он носит одну и ту же рубашку. Уходя от вас, она одновременно осталась вам верна, может, не в общепринятом смысле, но в смысле более общем, то есть самом важном.
— Да; она осталась мне верна. Я знаю об этом, — соглашался с ним Турлей. — Я не дурак, чтобы обращать внимание на мелочи. Самое главное, что она осталась верна моей сути. Вы правильно заметили, что Порваш не намного отличается от меня в некотором смысле. Значит, она ушла, но вместе с тем как бы осталась со мной. В Порваше она нашла меня, разве не так?
— Ну да. Вы обнаруживаете поразительную трезвость разума, — заявил Неглович. — Тем легче, как мне кажется, будет убедить вас укрепить свои силы, чтобы борьба с Клобуком принесла эффект. Советую вам каждый день принимать красные таблетки, а вечером голубые. У меня есть для вас и серия уколов. Я буду их вам делать лично каждый день. Спустя какое-то время вы почувствуете сильный голод и жажду, и в вас оживет натуральное либидо. Есть ли у вас адрес той романтической блондинки из Барт?
— Нет.
— Жаль. Было бы полезно, если бы она к вам сюда приехала через десять дней.
— Не хочу я никаких гостей, — запротестовал Турлей. — Чужие люди, даже женщины, отвлекают меня и мешают в моих делах.
Доктор сделал укол и вернулся домой. Десять дней он терпеливо навещал Турлея и делал ему очередной укол, велел Гертруде, чтобы она каждый день носила ему обеды. Через шесть дней этого лечения Турлей убедился, что больше не видит Клобука на старой вишне, эта коварная птица перестала преследовать его, и поэтому он потерял к ней всяческий интерес. Да, время от времени он еще ходил в лес на поиски зловредной птицы, но все реже находил на песчаных дорогах следы ее когтей. Через десять дней, когда вместе со стажером, паном Анджеем, он производил, как обычно, выплату лесным рабочим, он признался ему, что скорее всего Клобук, замученный преследованием, переселился в соседнее лесничество.
Лечение, которое применил Неглович, имело и негативные последствия. Вместе с гибелью высокой идеи борьбы с Клобуком лесничий Турлей понемногу возвращался к своим прежним привычкам и к прежней личности. Куда-то бесповоротно исчез человек действия, способный к большим трудам и жертвам, и снова родился безвольный мечтатель, человек необычайно рассеянный и спустя несколько минут забывающий о своих решениях, если они требовали малейшего усилия с его стороны. Он часто бывал осовевшим, после хорошего обеда Гертруды Макух он, как раньше, любил часами спать на кровати и лучше всего чувствовал себя, когда его никто ни к чему не принуждал, даже к выходу в лес. И как он до недавнего времени почти жил в лесной чаще, так сейчас его трудно было уговорить выйти из дому. Охотнее всего он посылал в лес пана Анджея, что кончалось, понятно, необходимостью утруждать себя, чтобы найти заблудившегося стажера, пока он не погиб от голода и холода. Пан Анджей нисколько не изменился — он по-прежнему терялся по дороге к ближайшей вырубке.
Однажды Турлей пошел за хлебом в магазин в Скиролавках и, проходя мимо дома Порваша, увидел за оградой из сетки маленького мальчика, играющего в мячик. В фигуре и чертах лица этого мальчика что-то показалось Турлею очень знакомым. Тогда он остановился и спросил сдавленным голосом:
— А не сын ли ты лесничего Турлея, мальчик?
— Да, — ответил мальчик.
— Это я. Это я твой папа. Это я лесничий Турлей, — закричал он и протянул к ребенку руки, хоть их разделяла проволочная сетка. Мальчик отошел от сетки и недоверчиво сказал:
— Я знаю, как выглядит мой папа. У меня есть его фотография. У него нет такой бороды он не такой худой и черный.
Дотронулся лесничий до своей бороды, вспомнил, что он уже давно не мылся и не брился полгода не видел мальчика, и тот мог забыть, как выглядит отец. Он решил тут же изменить свой внешний вид и вместо того, чтобы идти в магазин, быстрым шагом направился в лесничество Блесы. К сожалению, он не нашел в ванной ни одного лезвия, которое годилось бы для бритья. Не хотелось ему снова идти через всю деревню в магазин, и он отложил это дело на потом, а утром забыл обо всей этой истории. Его отличала какая-то необычная и раздражающая окружающих черта, что все дела укладывались в его мыслях, как стопка бумаги на столе в канцелярии. Каждое новое дело закрывало все предыдущие, и ему казалось самым важным то, что происходило в настоящем времени. За листочками, которые лежали внизу, надо было лезть, вытаскивать их наверх, создать иерархию их ценности, а это уже было связано с усилиями, которых он не любил. Те, кто его знал, знали и то, что, если он что-то откладывает на завтра, он одновременно откладывает навсегда, разве что кто?нибудь настойчивый ему это дело постоянно подкладывал как новое. Сколько раз он клялся, что отчистит пятна с мундира, выгладит его, сбреет бороду, а лицо старательно умоет и потом навестит своего сынка в доме Порваша. Это кончилось, однако, путешествием в магазин, прокрадыванием мимо ограды дома Порваша, покупкой лезвий и одноразовым бритьем бороды. Не хватило ему сил на то, чтобы почистить и выгладить мундир. А когда он наконец погладил мундир и почистил, снова у него кончились лезвия, а пойти небритым он не хотел, боясь, что мальчик не узнает в нем отца.
Так он жил, и так же жил пан Анджей, пока у него не кончилась стажировка и он не покинул лесничество Блесы.
В тот день, когда пан Анджей утром садился в автобус, отъезжающий из Скиролавок, Турлей несколько дольше пробыл в лесу. Вернувшись в лесничество, он с удивлением обнаружил большую поленницу дубовых дров на своем подворье. Из трубы шел дым, а в кухне крутилась возле печки Видлонгова и готовила обед, батарея в комнате была запаяна, и по всему дому расходилось приятное тепло от центрального отопления.
— Я запретила Гертруде Макух приносить вам обеды, — заявила толстая жена лесника Видлонга, сдвигая с разогретой плиты сковородку с шипящими на ней кусочками сала. — Она готова за эти обеды попросить тот прекрасный луг за вашим сараем. А мне и мужу этот луг как раз подходит. За вами уход нужен, как за каждым одиноким мужчиной. Это я буду готовить вам обеды, завтраки и ужины, наводить порядок. Мужу я велела полный воз дубовых дров привезти, чтобы тепло было. Он привезет еще один воз, потом второй и третий. На том пастбище за вашим сараем мы начнем овец пасти, а держать их будем в вашем хлеву. Сено для овец свалим в ваш сарай — сено с тех лугов в лесу, которые за вами. Дети у меня взрослые, надо бы их навещать, и мы хотим купить машину. На овцах скорее всего можно заработать.
— Хорошо. Очень хорошо, пани Видлонгова, — мурлыкал лесничий, вдыхая вкусный запах жареного сала, которым она сдабривала картошку. — Мне ни луг, ни хлев не нужны. Об одном я только думаю: привезти три прицепа дров, порезать их на колоды, поколоть на поленья и поленницу из них большую, как до неба, сложить. Увидит ее моя жена из дома Порваша и вернется сюда вместе с ребенком.
— Ну конечно. Почему бы ей не вернуться, — поддакнула Видлонгова, ставя перед лесничим обед из двух блюд на чистенько вымытый стол. Потом она принялась отмывать заплесневевшую посуду в мойке.
Ел Турлей обед и невольно поглядывал на выпяченный к нему зад Видлонговой, на большие полушария ее ягодиц и широкую спину, толстые ляжки, хорошо заметные, когда она наклонялась над мусорным ведром, бросая в него вонючие остатки старой еды. С полным желудком, разморенный от тепла в квартире, укачанный грезами, он пошел после обеда спать в чистую постель в прибранной комнате, где уже не текла батарея. Через минуту за ним вошла Видлонгова, присела на краешек кровати и так говорила:
— Я вам дала свою чистую постель, а вашу, грязную, забрала в стирку. То же самое сделала с вашими подштанниками и нижними рубашками. Все принесу чистое и выглаженное. То же самое сделаю с рубашками и с вашим парадным мундиром. Раньше я немного опекала пана Порваша, но он — не то же самое, что вы.
— О нет, нет, вы ошибаетесь, — защищал его лесничий Турлей. — Он такой же, как я. Иначе разве поселилась бы у него моя жена?
— Я буду вас опекать, как Порваша, потому что я уже не беременею, и муж на эту опеку согласился. Хорош тот луг за вашим сараем, пане лесничий, и жалко, если пропадет или в чьи-то чужие руки достанется. Уютно и удобно будет вам с нами. Ведь не правда, что болтала та блондинка из Барт, будто из-за погони за Клобуком вы уже на своей дудочке играть не можете?
Она сунула руку под одеяло, теплой ладонью вынула из разреза подштанников дудочку лесничего и тискала ее нежно, с удовольствием, пока она у него как следует не выросла и не затвердела. Осенний сумрак царил в комнате, и, легонько вздохнув, она без стеснения разделась, обнажая могучее тело, и легла рядом с Турлеем. Ее мягкая кожа аж обжигала, а груди казались двумя плоскими буханками хлеба. Лег на нее Турлей, царапая ее шею небритыми щеками, а она при этом только постанывала от удовольствия.
Заснул Турлей в ее толстых руках, и ничего ему не снилось. А именно в это время древний Клобук снова уселся на ветке старой вишни и оставался там до самого утра. Странная птица, похожая на мокрую курицу, с золотистыми перьями, сотканными из человеческих снов.
О том, как писатель Любиньски побратался с народом
Мария Порова убежала в лес, забрав с собой троих своих детей: Дариуша, о котором в деревне говорили, что из него вырастет большой человек, потому что смалу он держится гордо, Зосю, которая только чуть от земли выросла, а уже кролика украла; и Янека, которому еще не было двух лет. Этот ребенок еще не ходил и не говорил и, оставленный Поровой на засиканной кровати, одиноко колотился головой о подушку, что — ко всеобщему удивлению сельских женщин, — казалось, доставляет ему какое-то странное удовольствие. Согласно представленному суду в Бартах заключению доктора Негловича, маленького Янека необходимо было направить в больницу, а остальных двоих детей должны были забрать в детский дом. Так и решил суд, лишая Порову родительских прав и посылая за детьми машину из детского дома. кто-то, однако, предупредил Порову, когда машина приедет, и она убежала с детьми в лес. А поскольку она знала его лучше, чем лесничий Турлей, то милиционер, медсестра и воспитательница даже не пытались ее искать. Огорчило это событие доктора Негловича, потому что, хоть и была первая половина ноября солнечной и теплой, ночами, однако, случались заморозки и дети могли простудиться. Но это не казалось таким уж неотвратимым, раз в лютые морозы маленький Дарек мог босиком и голый до пупка бегать по снегу и даже не закашлял. А когда ему пани Халинка Турлей купила теплые рейтузы, он носил их один день, а потом забросил в кусты, объясняя, что ему в них неудобно.
Новость о побеге Поровой Любиньски слушал с наморщенным лбом, стараясь разгадать загадку такого странного поведения этой женщины. Ведь если уже два раза в разные детдома забрали у нее восьмерых детей и потом она ими уже никогда не интересовалась, почему она теперь сопротивлялась и не хотела отдавать эту тройку? Если она любит их больше, чем тех, то почему она поступает с ними точно так же, как с теми: не кормит, бросает одних на целые дни и ночи? Разве в такой ситуации не должна она, наоборот, нетерпеливо поджидать, когда Приедет машина за ее детьми и заберет их для лучшей жизни? Впрочем, всем в деревне казалось очевидным, что Порова скоро справит себе нового ребенка, одного или еще двоих, потому что она была относительно молодой и, судя по ее прошлому, плодовитой женщиной. И в то же время она удрала с детьми в лес, будто бы наиценнейшее сокровище стремилась уберечь от злых людей.
Для Непомуцена Любиньского, который с некоторых пор был захвачен мыслью, чтобы начать описывать людей и события настоящие, образ Марии Поровой мог бы стать канвой для новеллы или рассказа. Вмещалась она и в формулу новой разбойничьей повести, потому что, по существу дела, Порова была матерью?разбойницей. Нужно было только найти нужный ключ к пониманию ее личности, этим ключом отворить душу этой женщины, увидеть таящиеся в ней противоречия, а может быть, единство противоположностей, и произвести литературное увеличение, о котором он раздумывал возле шлюза на канале.
Любиньски легко находил ключ к пониманию психики героев литературных — как вор, который хочет попасть в чужую квартиру: ведь известно, что обычно такой ключ лежит под ковриком, — но в случае с существами живыми поиски ключа иногда оказывались делом очень сложным. Живые существа создавали впечатление, что ключ к своему дому они прячут неизвестно в каком кармане или попросту теряют. Бывало, как с Поровой, что этот дом оставался вообще незапертым, а хозяйка удирала в лес вместе со своими детьми и со своими загадками. Этот дом, постройки и несколько гектаров земли когда-то получили родители Марии Поровой как компенсацию за их хозяйство, потерянное на востоке. Отец ее, Юзеф, вскоре погиб, подорвавшись на бомбе, которую сам смастерил, чтобы глушить ею рыбу в одном из лесных озер. С тех пор хозяйство вела жена убитого, Франчишка, воспитывая двух сыновей и младшую дочь Марию. Один из братьев Марии стал профессиональным военным, второй окончил горный техникум и осел на юге. Мария же на семнадцатом году жизни родила своего первого внебрачного ребенка от неизвестного отца. Ее мать так тяжело перенесла это событие, что, как позже говорили местные люди, из-за этого через два года после рождения внука умерла от инфаркта. Почти в это же самое время Мария Порова произвела на свет второго внебрачного ребенка, тоже от неизвестного отца. И в тот же самый год родила третьего ребенка, что может показаться странным, а все же это правда, потому что год складывается из двенадцати месяцев. Родив второго ребенка в январе, третьего она родила в декабре того же года.
Новость о побеге Поровой Любиньски слушал с наморщенным лбом, стараясь разгадать загадку такого странного поведения этой женщины. Ведь если уже два раза в разные детдома забрали у нее восьмерых детей и потом она ими уже никогда не интересовалась, почему она теперь сопротивлялась и не хотела отдавать эту тройку? Если она любит их больше, чем тех, то почему она поступает с ними точно так же, как с теми: не кормит, бросает одних на целые дни и ночи? Разве в такой ситуации не должна она, наоборот, нетерпеливо поджидать, когда Приедет машина за ее детьми и заберет их для лучшей жизни? Впрочем, всем в деревне казалось очевидным, что Порова скоро справит себе нового ребенка, одного или еще двоих, потому что она была относительно молодой и, судя по ее прошлому, плодовитой женщиной. И в то же время она удрала с детьми в лес, будто бы наиценнейшее сокровище стремилась уберечь от злых людей.
Для Непомуцена Любиньского, который с некоторых пор был захвачен мыслью, чтобы начать описывать людей и события настоящие, образ Марии Поровой мог бы стать канвой для новеллы или рассказа. Вмещалась она и в формулу новой разбойничьей повести, потому что, по существу дела, Порова была матерью?разбойницей. Нужно было только найти нужный ключ к пониманию ее личности, этим ключом отворить душу этой женщины, увидеть таящиеся в ней противоречия, а может быть, единство противоположностей, и произвести литературное увеличение, о котором он раздумывал возле шлюза на канале.
Любиньски легко находил ключ к пониманию психики героев литературных — как вор, который хочет попасть в чужую квартиру: ведь известно, что обычно такой ключ лежит под ковриком, — но в случае с существами живыми поиски ключа иногда оказывались делом очень сложным. Живые существа создавали впечатление, что ключ к своему дому они прячут неизвестно в каком кармане или попросту теряют. Бывало, как с Поровой, что этот дом оставался вообще незапертым, а хозяйка удирала в лес вместе со своими детьми и со своими загадками. Этот дом, постройки и несколько гектаров земли когда-то получили родители Марии Поровой как компенсацию за их хозяйство, потерянное на востоке. Отец ее, Юзеф, вскоре погиб, подорвавшись на бомбе, которую сам смастерил, чтобы глушить ею рыбу в одном из лесных озер. С тех пор хозяйство вела жена убитого, Франчишка, воспитывая двух сыновей и младшую дочь Марию. Один из братьев Марии стал профессиональным военным, второй окончил горный техникум и осел на юге. Мария же на семнадцатом году жизни родила своего первого внебрачного ребенка от неизвестного отца. Ее мать так тяжело перенесла это событие, что, как позже говорили местные люди, из-за этого через два года после рождения внука умерла от инфаркта. Почти в это же самое время Мария Порова произвела на свет второго внебрачного ребенка, тоже от неизвестного отца. И в тот же самый год родила третьего ребенка, что может показаться странным, а все же это правда, потому что год складывается из двенадцати месяцев. Родив второго ребенка в январе, третьего она родила в декабре того же года.